РОБЕРТ ША

ОЧЕРКИ ВЕРХНЕЙ ТАТАРИИ,

ЯРКАНДА И КАШГАРА

(ПРЕЖНЕЙ КИТАЙСКОЙ ТАТАРИИ)

ГЛАВА XV.

Задержание в Кашгаре (продолжение).

Красота китайских женщин. — Праздник Курбан Ид. — Белые муравьи в Кашгаре. — Пляска дервишей. — Цены на чай. — Уничтожение торговли невольниками. — Калмыцкий лук и стрелы. — Книжные лавки в Кашгаре. — Англичане и французы. — Нетерпение путешественника подвергается осуждению. — Мумия. — Свидание с Аталыком. — Его сведения об Англии и королеве. — Прощальные подарки. — Третий визит Аталыку. — Его отъезд в Янг-Хиссар.

Кашгар. Среда, 17-е марта. — Махрамбаши говорит, что китайские женщины очень красивы. Аллах дал ангелу сосуд со светом, который он может пролить на кого он пожелает. Ангел летал всю эту ночь из страны в страну, но возвратясь сказал, что народы всех стран спали, исключая китайцев; вследствие этого, повинуясь велениям Аллаха, он пролил драгоценный дар на китайцев. Оттуда красота их женщин, по крайней мере на восточный взгляд.

Сегодня из моей наружной двери можно было видеть Аталыка-Хази, как он один прогуливался верхом; ни одного человека не было с ним.

Кашгар. Четверг, 18-го марта. — Аталык отправился в лагерь, устроенный им для учений, почти в двух [283] милях от города; близ него собирается ярмарка, продолжающаяся три дня. Там находится 500 тефурчиев (четыре человека на один тефур) (Тефура — огромного размера мушкетон, приводимый в действие четырьмя человеками.) и около 1000 всадников, не считая народа, который собрался ради удовольствия, но не было ни одной женщины. Джума видел их, отправляясь искать слугу мунши.

Он рассказывает, что горы непрерывно видны от северо-востока, по направлению к северу и западу и видимо ближе к северу-западу. Идущие к северо-востоку — малы и более близки чем другие; я думаю, что это отрасль, идущая от главного хребта.

Мне принесли несколько кедрового дерева (cupressus torulosa) для зубочисток. Юзбаши говорит, что этим лесом изобилуют северные горы, но его очень мало в южных горах (это те, которые видны из Янг-Хиссара). Лес этот годен для построек.

Кашгар. Субота, 20-го марта. — Сегодня утром мунши был позван к Аталыку, который принял его ласково и снисходительно, сказав: «садись и молись обо мне». За сим мунши произнес известную форменную молитву на арабском языке за преуспеяние и пользу правления Аталыка как для него самого, так для ислама; причем Аталык отвечал: «С божьим благословением, с божьим благословением!» После нескольких ласковых слов его перевели в другую комнату, где получив в подарок платье, он был отведен к внутренним воротам, чтобы издалека еще раз поклониться Аталыку. Здесь существует [284] обычай, в силу которого получающий в подарок одежду надевает ее поверх остального и носит в продолжении трех дней; получивший же в подарок чалму обязан носить ее не пряча концов в продолжении такого же периода времени.

Когда Валле-Хан взял Кашгар он заключил в тюрьму отца махрамбаши до уплаты им сорока ямбусов и убил его дядю. По изгнании Валле-Хана отец был сделан губернатором Кашгара; но вскоре затем во время восстания был снова ограблен киргизами и принужден продать последнее свое имущество — летний сад, для того, чтобы собрать деньги на поездку в Мекку, куда он удалился.

Кашгар. Воскресенье, 21-го марта. — Сегодня пополудни пушки и трубы возвестили о завтрешнем празднике Иды, причем несколько овец и два верблюда были отведены в этот дом для принесения в жертву в день праздника. Мунши получил выговор за то, что он ногой дотронулся до жирного барана, причем ему было замечено, что баран Иды должен быть окружен уважением и вниманием до самого момента принесения его в жертву. Сегодня канун Иды, он празднуется в память свидания Адама с Евой, которое погубило их, ибо изгнанные из рая, они блуждали в течение многих лет в поисках один за другим, пока наконец не сошлись снова в Мекке.

Кашгар. Понедельник, 22-е марта. — Сегодня праздник Курбана-Ида, или Гайида, как называют его тюрки. Он установлен в память принесения в жертву Измаила Авраамом. Нож его отказывается разрезать горло Измаилу; куда он не ударяет, всюду встречает камень, который рассекается им на части. Авраам спрашивает [285] причину этого и нож ему отвечает: «Мне повелел Аллах не резать горла Измаила». Затем явился архангел Гавриил и указал на ягненка, который должен был быть принесенным в жертву на место Измаила. Этот же день считается великим днем священного путешествия в Мекку, к которому прибывают все хаджи. С рассветом этого дня сделаны были четыре пушечные выстрела и затем еще четыре. Мунши говорит, что на молитву собралось от 5000 до 6000 человек; Аталык присутствовал тоже. Он встретил одного патанского канонира, который говорит, что Мирза не был заключен и бумаги не были взяты у него.

Махрамбаши был очень опечален и прослезился, расставаясь с своими родными на этот праздник. Все они (мунши, юзбаши и др.) собственноручно закололи сегодня несколько баранов, согласно обычаю. Все они были одеты в самое лучшее новое платье.

Утром юзбаши сказал мунши, что нам предстояло свидание в среду или четверг. Он никогда еще не сказал ничего в этом роде и потому легко может быть, что он сказал правду.

Кашгар. Вторник, 23-е марта. — Что-то в роде дождя. Махрамбаши говорит, что в продолжении целого прошлого года здесь не было дождя. Обыкновенно дождь идет три или четыре раза в году, то не много — как сегодня, иногда же более. Гром гремит очень часто, но дождя не бывает, а равно и града. Юзбаши говорит, что в Андиджане как дождь так и град весьма не редки.

Дрова, присланные сегодня для топлива, набраны из бревен старого дома, стены которого продыравлены белыми [286] муравьями, которые, как кажется, водятся и здесь, также как в Индии.

Хотя служители получили теперь свободу идти куда им угодно, Кахар рассказал сегодня как о важном факте, что когда он вышел, то ожидал случая, чтобы не быть замеченным нашей стражей. Индусы не могут обойдтись без какого нибудь плутовства. Многое здесь не в порядке.

Кашгар. Среда, 24-е марта. — Почва размокла вследствие какой-то изморози и маленьких шариков снега, падавших в продолжение не более четверти часа. Прошлую ночь моросил дождик в течение получаса. Говорят, что это составляет необыкновенно вредное явление для Кашгара. Вероятно не будет ничего подобного в продолжении года, как этого не было в прошлом году (за исключением снега, который выпал в январе).

Джума слышал от хада-букши (артиллерийский офицер), что некий Махсум-Хан приготовляется выступить со мною, в качестве посланного. Он еще не совсем готов, иначе я был бы послан вчера.

Вот заметка Гейварда, написанная сгоряча. Он высказывает свое мнение об отлагательствах и недомолвках брату, содержавшему его.

Извлечение из заметки Гейварда:

«Теперь я очерчу вашу будущность. Вы возвратитесь и будете встречены празднествами и угощениями, как живой лев привезенный из центральной Азии. Вы получите политическое поручение в Туркестан; вы откроете мой новый торговый путь бесчисленными караванами; вы сделаетесь великим «судагаром» века и выпьете неисчислимое количество бутылок шампанского в вашей вилле, [287] расположенной в прелестных равнинах Лингзи-Танга; вы напишете бесконечные статьи для «Saturday» и целое сочинение о геологии и гидрографии памирской плоскости; вы получите три креста Виктории и несколько К. С. Bs. и затем постоянно будете жить счастливо. В противоположность всему этому, я буду странствовать между дикими центральной Азии, продолжая сгорать безумным желанием, испытать ощущение холодной стали, вонженной в мое горло; преплыву Каракальское озеро, чтобы затем в конце концов быть проданным в рабство Мульк-и-Аманам или ханам Читрала... (Это предсказание принимает характер необыкновенно странный в связи с тем, что случалось в последствии. Судьба, постигшая бедного Гейварда, немногим не подходило под его предсказание. Мук-Аман подозревается в убийстве, читральский же хан и теперь дает убежище человеку, который, как всеми признано, был главным зачинщиком преступления.)

(Другое письмо Гайварда заключает в себе опасение относительно участи, которая постигла эти оба письма).

Кашгар. Четверг, 25-го марта. — Махрамбаши и юзбаши рассказывали о пляске дервишей. Они говорят, что здесь эта каста названа «джар». Каждую пятницу некоторое число мулл, собравшись в мечети, начинают кружиться, между тем как их духовный руководитель громко читает молитвы.

Джума с позволения ходил в старый город, который по его словам шире Ярканда и чрезвычайно тесно застроен. Конюшни находятся в земле, и все дома имеют верхние этажи. Газрат Апак находится почти в двух милях от города. Не видно никаких английских набивных [288] материи; русские продают от пяти до восьми тилла за штуку в сорок кашгарских гузов (тридцати одному уду) индийский чай, которого Джума взял образчик, был оценен в сорок тунга за джинг, что составляет около десяти шилингов за фунт. Он был в трех лавках, в которых нашел самовары с кипятком и продавался чашками горячий чай. Что касается бумажных изделий, говорят, что они стали дороже чем обыкновенно, так как русские караваны остановлены.

Я отвечал на заметку Гейварда и приводил причины, почему можно думать, что нас не намереваются убить.

На сухой поверхности земли образуется легкий белый осадок селитры, тоже самое замечается на ветхих, гниющих стенах. Овцы любят лизать их.

Кашгар. Пятница, 26-го марта. — Сарда встретил наконец того человека из Кангры, который начал рассказывать свою историю за долго до этого времени. Он рассказал сперва некоторые подробности об обычаях в Джильджите и потом докончил свой рассказ. Он говорит, что туземные начальники, которым махараджа передал власть, стараются только всеми возможными способами ослабить свои военные силы. Они начинают обыкновенно с того, что посылают их против соседних племен и затем заставляют их насильно отступать пред неприятелем, что, конечно, причиняет им величайший вред. Другу Сарда случилось однажды находиться в арьергарде во время такого отступления. Мой командир, рассказывает он, послал меня к фронту, чтобы сообщить полковнику, что неприятель обходит нас сзади и быстро подвигается вперед. Полковник не останавливаясь отвечал мне: «Идите [289] назад и скажите вашему командиру держаться без всяких опасений». Командиры, проклиная трусость своего начальника, продолжали отступление в возможно лучшем порядке. На пути отступления, несколько впереди находился узкий проход, в который мы старались войти прежде чем займет его неприятель. С этой целью отряд джильджитской кавалерии, находившейся на службе махараджа и составлявшей часть нашего арьергарда, дав шпоры лошадям, галопом проскакал чрез наши ряды, чем, конечно, произвел в них такое же расстройство, какое мог причинить неприятель. Прежде чем мы успели достигнуть средины прохода, неприятель, занявший вершины утесов, немедленно открыл по нас убийственный огонь и, не довольствуясь этим, стал бросать в нас камни, вследствие чего мы понесли значительную потерю в людях. Далее дорога пролегает между берегом реки и крутыми утесами. Неприятель, опередил нас, расположил своих мушкатеров на противуположном берегу, которые прикрываясь камнями и скалами, выбивали наших людей из фронта совершенно безнаказанно. Наши ряды пустели с каждой секундой. Те, которых не тронула неприятельская пуля пробились вперед, между чем как раненые, оставаясь на месте, были добиты другими отрядами горцев, которые преследовали нас по тому же берегу. Один из моих товарищей из Голера, получил рану в ногу, и он не мог идти вперед, но когда пять или шесть чаловек из неприятельского отряда приблизились к нему, чтобы схватить его, то он бросился на них с саблей и удержал их в почтительном от себя расстоянии. Один из наших людей, видевший эту сцену, передавая ее, говорит, что «он мог бы быть спасен, [290] если б кто либо захотел вернуться назад и помочь ему». Но не было никого, кто мог бы дать это приказание, каждый же из нас только торопил друг друга и думал о самом себе. Наконец единственное наше орудие попало в руки горцев, в ту самую минуту, когда мы приближались к нашей крепости. Об этом было сообщено «адъютанту», который вместе с другими офицерами находился далеко впереди фронта. Боясь ответственности за потерянную пушку, он с отрядом всадников поспешил назад. Наш командир сказал: «Адъютант-джи куда вы направляетесь?» «Я отправляюсь за пушкой». Тогда командир стал ругать его и сказал: «Разве вам не дорога жизнь всех этих людей, для которых вы ничем не жертвовали, что вы намереваетесь вновь причинить им столько хлопот из за одной пушки? Если б вы и другие начальники исполнили свой долг и удержали людей в боевом порядке, вместо того, чтобы думать лишь о собственном вашем спасении, то мы теперь не отступали бы». Адъютант, однако, поспешил назад; люди его, схватив пушку, потянули ее за собой, между тем как в то же время горцы, с помощию веревок, тащили ее назад. Адъютант разрубил саблей эти веревки и нам удалось наконец, освободив пушку, возвратиться благополучно в крепость.

Здесь останавливается старая история и начинается новая или, лучше сказать, последствия старой истории.

Вы припомните, что я вместе с двумя другими был послан от полковника за приказаниями в крепость, расположенную внизу долины. Ночь застигла меня в дороге. В настоящее опасное для страны время мы ехали держа наши ружья на готове и с зажженными фитилями. Мы [291] заметили впереди нас тот же свет пальников и людей, приближавшимся к нам. Они тоже, как видно, заметили нас и остановились. После многих перекрикиваний и выражений недоверчивости с обеих сторон, мы удостоверились, что это был отряд, посланный полковником за инструкциями к нашему коменданту. Вследствие этого мы приблизились и узнали эти приказания. В письмах и словесно передавалось нашему коменданту, чтобы он оставил с крепость и отступил к ближайшей главной квартире. Если он спал, то предписывалось разбудить его, если же не спал, то должен был не медля выступить. Мы обменялись письмами и поручениями с этими людьми. Они возвратились в долину, мы в крепость, куда прибыли в половине ночи. Выслушав приказания, комендант разбудил людей, приказав им собрать свои пожитки и быть готовыми с рассветом же выступить, не ожидая новых приказаний. Согласно такому распоряжению, с зарей большая часть людей выступила партиями в два — в три человека и, дойдя до сада, в одной миле расстояния от крепости, они были остановлены комендантом, который был очень недоволен ими за то, что они не ожидали его. По прибытии назад в крепость, они расположились на своих узлах и ожидали его распоряжений. Между тем мы заметили в проходе, ведущем в одну соседнюю долину, довольно большое число всадников. Вскоре число это увеличилось на несколько сотен. Тогда комендант, обратясь к нам, сказал: «Я не стану отступать в виду неприятеля. Мы останемся здесь и будем драться». К вечеру три или четыре тысячи горцев собралось на равнине, между горами и рекою. Они выслали к нам парламентера, [292] который сказал нам: «Уходите с вашим оружием и вашим имуществом, но сдайте нам крепость. В противном случае мы перережем вас всех». Комендант не хотел слушать их и вызвал их на бои. Они двинулись вперед, но так как мы открыли по ним огонь, то они не могли подойти близко. Тогда они отступили на некоторое расстояние и обошли источник, который снабжал крепость водою, обложив в то же время крепость со всех сторон, чтобы мы не могли уйти. В таком положении мы оставались 15 дней. У нас было немного баранов, которых мы закололи и питались их мясом, из кожи же сделаны были мешки для воды. В них мы носили воду из ручья, преодолевая большие затруднения и удерживая неприятеля на расстоянии мушкетного выстрела в то время как мешки наполнялись водою и уносились в крепость. Но мешки начали портиться и вследствие этого вода принимала отвратительный запах; сверх этого ее недоставало для всех, так как нас было пятьдесят человек. Наконец наши запасы истощились и мы начали прислушиваться к тому что нам говорили горцы: «Сдайте нам крепость и вы можете удалиться с полной безопасностью, но вы должны оставить ваше оружие и ваши пожитки». Мы заставили их дать клятву, что они не сделают нам вреда, если мы сдадимся. Они поклялись нам в этом и мы выступили обезоруженные. Тогда они бросились на нас со всех сторон и всех нас забрали в плен. Не задолго до этого, мы поймали одного из их начальствующих, которого комендант наш убил. Они справились о нем и, узнав об участи, постигшей его, они взяли коменданта, двух джемадаров и одного солдата, так как все они принимали участие в [293] убийстве и, поставив их у могил заранее приготовленных, убили их каменьями. Затем они принялись делить между собою имущество пленных, снимая даже с их плеч платье и оставляя едва достаточно для прикрытия их. Я надел старые кожаные штаны поверх других. Видя, что они были стары и изорваны, они оставили их на мне, не подозревая, что под ними были другие, таким образом я устроил себя лучше чем мои товарищи. После всех этих проделок они погнали нас в свою страну (Канджут), причем нам пришлось переправляться через реку, перерезывавшую наш путь. По прибытии в город (Хунза) мы были заперты все вместе в одном обширном доме, где уже прежде ограбленные мы подверглись новому хищничеству. Мы были отданы в распоряжение сына визиря. Ему приглянулись широкие шаравары, принадлежавшие одному патанцу из нашей компании. Чтобы одеть его с меня сняли мои кожаные шаравары, причем и было открыто, что под ними я скрыл две пары хороших панталон. Само собою разумеется, что тотчас они сделались добычей, а равно вся наша обувь была отнята у нас. Однажды наша стража, набрав связку сухих ветвей и хворосту, положили ее на плоской крыше нашего дома и зажгли ее. Так как огонь уже начал было проникать к нам, то визирь, услышав об этом, позволил вывести нас из дому, между тем огонь был потушен. В этом месте мы оставались шесть или семь месяцев. Некоторые из нас были посланы как невольники в Бадахшан, одиннадцать же, а в том числе и я, были проданы некоторым бадахшанским купцам, которые повели нас чрез горы. [294]

Кашгар. 27-го марта. — Прежде чем окончим историю голерского человека, я поговорю о другом предмете. Сегодня утром юзбаши пришел к моему мунши, когда я еще спал и, выслав прочь слугу, сказал: «Я говорил сегодня с сиркаром, причем высказал ему, что весьма стыдно держать сахиба здесь столько времени и не выслушать чего он желает и не отпустить его. Сиркар отвечал, что это выходит за пределы его власти, что он не может ничего изменить, но что вскоре сахибу дозволено будет ехать в сопровождении одного посланного к лорду-сахибу. Это подтвердилось в бумаге на английском языке (писанной Мирзой, который был действительно освобожден), присланной мне сегодня с Джумой от джемадара дад-хва.

Вечером, Джума начал было говорить мне по секрету о своем посещении джемадара дад-хва, когда мне послышались приближающиеся шаги махрама. Я тотчас повернул разговор на чайные цены, так что когда махрамбаши вошел в комнату, то он услышал как Джума говорил, что прежде чай продавался по два танга за джинг. Он громко воскликнул, что это неправда, и Джума вступил с ним в горячий спор об этом предмете. Наконец, он выбежал вон, смеясь и повторяя: «Я приведу свидетелей». Через две или три минуты он явился снова, с двумя сипаями, которые отвечая на мой вопрос, сказали, что чай как существует Китай никогда не продавался дороже четырех или шести тангов за «джинг». Махрамбаши сказал: «Я пошлю завтра за одним древнейшим старцем, его найдут на рынке, и он подтвердит то что я сказал». Меня очень забавляло, что [295] проницательный махрамбаши попался в ловушку и дал мне возможность убить двух птиц одним камнем. Во первых, его внимание было отвлечено от того что Джума мог бы передавать мне в частном разговоре; и во-вторых, доставил мне случай узнать то чего я так желал, именно узнал прежние и настоящие цены на чай. Четыре танга за «джинг» составляет почти один шилинг 1 п. за ф.

После этого махрам увидел в одной из моих книг целую пачку бумаги, исписанной цифрами, — это были сведения о русской торговле, доставленные секретарем нашего посольства. Я объяснил, что это цифры представляли отчет о товарах, проданных русскими. Он спросил: «Не хотите ли вы также описать вашему наше (государю) всех подробностей, касающихся этой страны?» Это был опасный вопрос и потому я отвечал: «Без сомнения, я это сделаю. Сегодня, например, я скажу, что мы видели нового кота (вы должны знать, что наше любимое занятие заключается в кормлении котов на крыше); также, что Ала-Ахунд (его имя) простудился, но теперь чувствует себя опять очень хорошо». Он рассмеялся при этом и не продолжал далее своих расспросов.

Теперь возвратимся снова к истории голерского жителя:

Наш караван, продолжал он, состоявший из трех бадахшанских купцов и их верховых слуг и нас, одиннадцати невольников пеших и босых, едва имевших чем прикрыть свои плечи, — двигался до самого верхнего прохода. Лед был покрыт свежим снегом, в который мы погружались по пояс. По таким снегам мы шли начиная с полдня до глубокой ночи. Перейдя снега мы дошли до полного ручья. Наши владельцы приказали нам сесть [296] на лошадей позади них. Один из нас, житель низменного Джата, был до такой степени изнурен, что не мог взлезть на лошадь. Один из слуг старался втащить его за руку, но он не в состоянии был удержаться на лошади и упал по другую ее сторону. Слуга прибегнул к другому способу: он принялся наносить ему удары кнутом до тех пор, пока несчастный не поднялся, а тогда, схватив его за руку, он бросился верхом на лошади в реку, таща его за собою по холодной как лед воде. Много часов спустя по наступлении сумерек мы достигли одной пещеры, где наши господа развели огонь из хвороста. Мы уселись вокруг него и стали обогреваться, между тем как они принялись есть изготовленный им ужин. Страдания, причиненные ощущением тепла, были чувствительнее, чем при холоде, который мы испытывали во время перехода. Около полуночи они нам дали по куску чупати (род хлеба) и затем заснули. Мы не могли заснуть, но собрались теснее в кучу вокруг огня. Теперь вновь начал падать снег. Попадая на наше тело, он таял, но вскоре все вокруг покрылось слоем снега в шесть дюймов глубины. С рассветом один слуга, взяв мешок, из которого кормят лошадей, насыпал в него несколько муки и замешав ее с водою, подал нам, говоря: «Приготовьте и ешьте». Но едва наш пирог был спечен на половину, нам велено было отправляться. Мы положили куски недопеченной лепешки себе за пазуху и ели их дорогой. На рассвете другого дня мы пустились в путь снова, не сомкнув ни на минуту глаз и шли целый день. Перед самым закатом солнца мы вошли в киргизский лагерь. Наши господа разместились в теплых палатках, мы же в это время [297] развели огонь вне палаток. Поздно вечером они дали каждому из нас по чашке бульона и по куску говядины. В продолжение этой ночи мы уснули немного. Киргизы прислали нам по куску «чупати», которые мы радостно пожирали. Утром три человека из нашего числа были проданы, а на следующую ночь еще три. За каждого было заплачено по одному куру и два или три тилла. Здесь также киргизы дали нам немного поесть. Далее, еще два из наших были проданы и затем мы трое оставшиеся были заторгованы. Уже торг был улажен и деньги уплачены сполна, как вдруг прискакал какой-то всадник, он поговорил с киргизом, который приобрел нас, и торговая сделка была уничтожена. Наши владельцы отдали обратно деньги и мы снова побрели за ними. После трех или четырех переходов чрез необитаемые долины, мы вошли на равнины Ярканда, где в одной из деревень нас заперли снова в каком-то доме. Вечером, сперва пришел к нам какой-то мальчик и дал нам по куску пирога; а затем явился старец, который, вынув из за пазухи несколько кусков хлеба, отдал его нам, а вслед затем прислал нам большое блюдо рису. Благодаря, таким образом, доброте этого народа, мы впервые после многих дней поели досыта и вполне довольные легли спать. На следующем привале народ также выражал сострадание к нам: кормил нас хорошо и притом нам был дан большой кусок войлока для подстилки, так как до сих пор, кроме тех лохмотьев, которые прикрывали наши плечи, у нас ничего не было. Но придя к нам и увидя его наши господа отняли его у нас. В этом месте один из нас [298] был оставлен и мы двое остающиеся были отведены в Ярканд.

Слух о том, что приведены невольники для продажи, вскоре привлек в дом, занимаемый нами, большую толпу народа. Все торговали нас и даже открывали нам рты, чтобы посмотреть на наши зубы. Для него им это нужно было — я не могу сказать. Одна отвратительная старая женщина открыла мой рот и долго рассматривала в нем как будто бы я был лошадь. Никто, однако, не купил нас. Однажды я стоял у наружной двери и смотрел на проходящих но узкой улице, как в это время подошел ко мне какой-то человек и напал говорить. Я отвечал ему, что не понимаю его языка; он улыбнулся и позвал проходившего мимо разнощика с фруктами; купив у него около двадцати слив он отдал их мне и сам удалился. Я съел несколько, а остальные отдал моему товарищу. На следующий день я стоял у той же самой двери, когда подошел ко мне другой человек, заговоривший на каком-то наречии, составляющем смешение языков: персидского с индустанским. Он спросил меня кто я таков, объяснив мне при этом, что он — хаджи. Я отвечал, что я пенджаби и не понимаю по персидски. «Почему», сказал он, «вы не обратитесь к джемадару дад-хва? Он здесь важное лице и сам пенджаби, и наверное освободит вас». — «Как я могу обратиться к нему», отвечал я, «когда я лишен права выходить и притом не знаю, где он живет». — «Я скажу ему об этом», возразил он. Возвратясь вечером, он сказал: «Присылал ли джемадар кого либо к вам?» — «Нет, отвечал я». — «Я был у него сегодня утром», сказал он, «и говорил об вас. Он обещал [299] послать к вам, а между тем временем велел объявить на рынке, что ежели кто нибудь купит вас, то будет наказан. Но я пойду и увижусь с ним снова». Действительно, на другой день джемадар прислал за нами и за нашими владельцами. Он посадил нас против себя и угостил нас чаем и хлебом; когда мы кончили, он сказал: «Подайте еще», и нам приносили до тех пор, пока мы не насытились. Тогда поговорив с купцами он отпустил их, нас же оставил у себя. Несколько дней спустя он дал нам бумагу за его собственною печатью и визиря, говоря: «Вы свободны. Ждите, куда хотите; эта бумага откроет вам путь». Мы отправились в город, но на другой день невольничьи торговцы явились снова и предъявили иск. Я не знаю что они сделали, но за нами было послано вновь и джемадар сказал им: «Вскоре прибудет Аталык — он и решит. До того же времени эти люди останутся у меня». Но купцы стали объяснять, что у них нет никого из прислуги и некому подать им воды и проч., вследствие чего мы опять были отданы им в услужение до приезда Аталыка. По прошествии месяца он прибыл. Мы были приведены к нему и приветствовали его нашим «салим». Он приказал выдать купцам двадцать тилла и мы были отданы под покровительство казначея. Мы получили каждый по одной лошади и по паре хорошей одежды и были отосланы в Кашгар, где с этого времени мы сделались солдатами в службе Аталыка, на хорошем содержании и хорошей пище, но нам не было дозволено возвратиться домой. Этим кончается рассказ жителя Голера. Все-таки он забыл сказать (что Сарда слышал от других), что он потерял право на возвращение в свое племя, [300] потому что в Канджуте он ел с другими пленными мусульманами.

Я кажется не упоминал о том прежде, что Аталык-Хази уничтожил торговлю невольниками в своих владениях. Прежде были постоянные рынки, куда смело можно было отправляться, чтобы купить мальчика или девочку, или взрослого невольника. И теперь еще существует дом, в котором содержались невольники, но торговля ими прекращена.

Теперь юзбаши успокоивает меня в моем заключении, говоря, что это — «назиб», т. е. божье предназначение; воля человека не имеет в этом никакого значения; в тот момент как определенные для него жизненные припасы истощаются в одном месте, он должен перейти в другое. По этому случаю он приводит тюркскую поговорку, сложенную в форме куплета:

«Предназначенное судьбою хотя бы находилось в Сирии, все-таки так близко, как будто бы оно было под рукою, а то что не предназначено ею, хотя бы находилось на самом лбу — останется весьма далеким».

Кашгар. Суббота, 27-го марта. — Джума был у джемадара дад-хва (начальника аталыкской артиллерии, уроженца Пенджаба) по его требованию. Я просил его сказать, что вот уже около трех месяцев как я здесь и не могу найти случая говорить с Аталыком. Джемадар дад-хва прислал мне записку на английском языке (писанную Мирзой), в которой было сказано, что он доложит Аталыку о моем желании. По поводу этого он долго говорил с Аталыком сегодня после обеда. Джума приходил туда [301] несколько раз, но всякий раз находил его лошадь, привязанную у ворот дворца.

Кашгар. Воскресенье, 28-го марта. — Джемадар с Аталыком осматривали канал, прорытый по приказанию его величества. Поэтому Джуме не удалось говорить наедине с джемадаром.

Махрамбаши говорит, что каракатайские (китайские) женщины одни только имеют маленькие ноги; манджурские же женщины нет. Причину этого он видит в том, что во время какого-то восстания каракатайские женщины помогали своим мужьям на войне; поэтому император повелел, чтобы отныне они уменьшали размер своих ног, через что они сделались бы неспособными на будущее время для войны.

Кашгар. Вторник, 30-го марта. — Юзбаши пришел мне показать калмыцкий лук и стрелы. Лук сделан из рога и натянут с помощью струны. Оба конца его загнуты вниз, так что струна касается обоих углов и поддерживается двумя подставками наподобие смычка от скрипки. Расстояние между подставками сорок четыре дюйма. Длина луки от одного конца до другого пять футов шесть дюймов. Длина стрел сорок девять дюймов, они имеют три пера и различных форм железные наконечники.

Махрамбаши говорит, что в старом городе Кашгаре есть несколько книжных лавок; продавцы очень торгуются в цене.

Юзбаши пустил стрелу из лука через окно моей крыши на воздух. Мы сообразили, что по всему вероятию стрела должна была упасть в соседний двор, где около дюжины лошадей были привязаны к столбам. Мы вышли, чтобы [302] посмотреть, но не могли найти ее; тогда он пустил вторую стрелу из того же окна, чтобы по ее падению отыскать первую, но между тем обе были потеряны.

Джума описывает артиллерийское учение, на котором он только что присутствовал. По его словам оно состоит в стрелянии холостыми зарядами, в движениях орудий и в маневрах, в которых всадники (нельзя сказать ездовые) образуют из себя эскадрон кавалерии, а орудия оставляют за собою в арьергарде и при каждом из них по два артиллерийских солдата. В каждое орудие впрягаются четыре лошади и на каждой из них сидит солдат, который управляет ею.

Кашгар. Среда, 31-го марта. — Один из прислуги увидел толпу народа, собравшегося по ту сторону ворот крепости. Причиной этого сборища было исполнение приговора Аталыка, по которому с Ясавал-баши снимали оружие и его новое платье; сам Аталык присутствовал при этом. Ясавал-баши был лишен также лошади и отведен обратно в город под караулом из пяти солдат. Я не знаю что было причиной этой внезапной немилости. Мы думаем, что этот Ясавал-баши тот самый, в чьем доме и на чьем попечительстве находится Гейвард. Я слышал, что однажды до этого он уже был разжалован и сослан в Ярканд. Аталык тоже около этого времени ездил в Ярканд, оставив на место себя правителем Кашгара своего сына и назначив новым Ясавал-баши одного киргиза. Этот человек составил заговор с целью убить принца и в то же время умертвить Аталыка. Принц открыл этот заговор и собственноручно застрелил Ясавал-баши [303] на параде. Вслед за этим старый Ясавал-баши был возвращен.

Юзбаши был сильно озадачен несколькими почтовыми штемпелями. Как говорят, он слышал, что русские имеют такие же. Я думаю, что он принял их за банковые билеты.

Кашгар. Четверг, 1-е апреля. — Джума и Чунару были у джемадара дад-хва. Он говорит, что Аталык уедет в Янг-Хиссар через шесть дней. Ему велено следовать за ним чрез три или четыре дня, вместе с нами и Мирзой. Джемадар прибавил: «Многие другие офицеры могли бы ехать вместе с вами, но мне кажется он думает, что вы будете менее стеснены со мною, ибо он сказал мне, чтобы я замечал сообщаетесь ли вы и Мирза с кем либо другим».

Я слышал также и от других, что Аталык уезжает чрез шесть дней.

Юзбаши проповедует теорию, по которой в настоящее время года большая часть силы людской уходит в деревья, для того чтобы сделать их способными дать почки, листья и плоды. По истечении первого времени года сила оставляет деревья и переходит снова в людей. Вследствие этого люди в настоящий сезон слабы и вялы.

Комар упал махрамбаши в чай; по случаю этого он спросил не сделается ли чрез это чай нечистым (харам)? Мунши и юзбаши уверили его, что нет и что он должен погрузить комара в воду, а потом выбросить вон; ибо здесь, а равно в Индустане, существует поверье, что комары имеют яд под одним крылом и противоядие под другим. Необходимо по этому заботиться о том, чтобы оба [304] крыла были погружены в жидкость, так как одно крыло способно лишь отравить ее.

Кашгар. Пятница, 2-е апреля. — Один из прислуги Вакиля сказал моему слуге, что от сегодняшнего числа чрез тринадцать дней мы будем в Ярканде. Юзбаши был у меня со своим каждодневным визитом. Я сказал ему смеясь: «Ну, когда же мы уедем и будем жить в садах»? Он отвечал: «Это должно быть отложено до Ярканда; теперь это время уже близко, в будущую среду Аталык уезжает в Янг-Хиссар и хочет предоставить вам на выбор: или ехать прежде него в Янг-Хиссар или после».

Махрамбаши спросил какая разница между англичанами и французами. Я объяснил. «Я понимаю, отвечал он. Название одной нации распространяется на всех ее соседей. Таким образом мы называем всех западных тюрков андиджанами, принадлежат ли они к Кокану, Ташкенту, Бухаре или действительно Андиджане. И они в свою очередь называют всех нас кашгарцами, включая сюда жителей Ярканда, Хотена и Аксу.

Он говорит, что в Кашгаре коты приучены ходить на посылках и приносить то, за чем их посылают. Хорошо выученный кот ценится очень дорого.

Сын шахавала Али-Джан привез Аталыку пушку. Таши говорит, что ее лафет похож на английский, пополненный ящиком, в котором помещаются военные снаряды.

Кашгар. Субота, 3-е апреля. — Юзбаши, доказывая мне, что все существующее есть дело рук Божиих, спрашивает меня почему я не терпелив? Я отвечал, что мое нетерпение есть тоже дело Творца. Это показалось ему [305] трудной задачей. Я продолжал: «О чем сожалею я — это то, что из числа годов, предназначенных мне Богом для жизни, я потерял целые три месяца, которые как будто исключены из моего существования и не могут быть заменены другими». «Нет, нет, возразил он, они не потеряны; вы увидите, что ваше пребывание здесь приведет к весьма важным результатам и тогда вы взглянете на эти три месяца, как на один день».

Сарда слышал, что шахавал в последнее время отрубил головы двоим индусам. Они задумали оставить мусульманскую веру и перейти в индуизм вместе с индускими купцами. Один из них почему-то колебался; слух об этом дошел до ушей шахавала и он быстро разрешил недоразумения, — посредством ножа.

Кашгар. Воскресенье, 4-го апреля. — Друг Сарды рассказывает, что во времена владычества китайцев они извлекали «мумия» из голов невольников. «Мумия» есть таинственное снадобье, которое в силу восточных предрассудков считается верным лекарством от всяких ран и болезней. Все победители (и даже англичане) обвиняются в том, что они жертвовали пленными для добытия этого лекарства. Друг Сарды говорит, что он слышал по поводу «мумия» следующую историю, от одного невольника, который несколько лет тому назад бежал из Ярканда домой в Джильджит. Этот невольник в числе двадцати других был заперт в саду, где они должны были питаться виноградом в продолжении двадцати дней. Однажды он увидел, как над раскаленными кастрюлями обреченные на жертву поникли головами, на которых с помощию бритвы делались нарезы и таким образом «мумия» [306] стекала в эти кастрюли. Он и другие задумали бежать и им удалось это. Нужно предполагать, что остальные была превращены в «мумия».

Герой этого рассказа был житель Джильджита; он был продан в неволю Хором-Али, первым правителем Джильджита, который имел обыкновение продавать своих излишних поданных, и оставлять только одного мужчину и одну женщину в каждом семействе. Он устраивал празднества и пиры, на которых люди приносились в жертву. Были ли они съедаемы затем как бараны или нет, достоверных сведений не имеется, хотя я слышал обвинения в канибализме, направленные против дардуского племени.

За несколько времени до своей смерти Хор-Али призвал в крепость, в которой он жил, одиннадцать из своих предводителей и всех их велел умертвить в своем присутствии, для того, чтоб их души могли находиться в обществе с его душою.

Кашгар. Понедельник, 5-го апреля. — Сегодня я могу записать несколько новостей. Я имел столь долго ожидаемое мною второе свидание с Аталыком. Пополудни сиркар пришел ко мне и объявил, что или один из старших офицеров будет прислан для сообщения со мною, или же я сам буду приглашен к Аталыку. Я отвечал, что с удовольствием подчинюсь всякому распоряжению Аталыка-Хази. По истечении нескольких минут сиркар сказал: «Будьте готовы, ибо сегодня вечером вам предстоит свидание». Я думаю, что его первое объявление имело целью испытать меня.

Когда он ушел я приготовил два ружья (единственно [307] остававшиеся у меня) для подарка в виде «назара», по совету юзбаши. Мне было известно, что они жадными глазами смотрели на эти ружья с того времени, как я поселился в стране, ибо они знали, что я их держу для собственного употребления. Английское огнестрельное оружие не на столько еще распространено в этой стране, чтобы был допущен его вывоз.

Около восьми часов вечера я был потребован. Меня повели к противоположному углу большого сквэра перед дворцом, а оттуда боковой улицей к громадным воротам, по обеим сторонам которых стояли пушки. Отворив ворота, мы пройдя караул вошли в сквэр, освещенный китайскими фонарями. В противоположной стороне находилось что-то в роде павильона с ажурными стенами, который, будучи освещен извнутри, производил чрезвычайно приятный эфект. Мой проводник оставил меня у первой ступеньки лестницы, которая вела в павильон. Я поднялся один и вошел в комнату. В одном углу близ самой двери в трельяже сидел Аталык-Хази. Он тотчас протянул руки вперед, приветствуя меня, и усадил против себя, предлагая усесться как мне удобнее (ибо я, как следует предполагать, обрек себя на мучение и в начале сел так как требует обычай страны). После принятых вопросов о здоровье и проч., он позвал переводчика, индустанского джемадара, который придя, остановился внизу у того окна, у которого мы сидели. Я не возьму на себя передать вполне все подробности нашего разговора, так как он продолжался более часа. Главные его пункты заключались в следующем: Аталык начал с того, что он [308] считает для себя большою честью мое посещение его страны; что он значительно ниже по власти и достоинству английской правительницы; что он не более как вот что (он доказал кончик своего мизинца) в сравнении с маликой падишах (королевой). Я выразил надежду, что между двумя странами может установиться дружба, какая существует между турецким султаном и Англией; и что между друзьями не должно быть неравенства (вы скажете, что этот мой ответ не из новых, но вспомните, что то что вызвало его тоже не из новых). «Дай-то Бог», сказал Аталык и потом он стал говорить, что я его брат, что все его подданные — мои слуги и что когда соседние нации услышат о том, что я посетил его (он назвал Россию и Кокан), то они составят себе о нем более высокое мнение. Я заметил ему, что я не послан ни королевой, ни лордом сахибом (вице-королем), но явился к нему с радостию по собственному моему побуждению, вследствие лишь того, что я слышал о нем; что если я могу оказать ему услугу ознакомлением его с моей страною и моей государыней, то это я готов с радостию исполнить (Я заметил, что переводчик, передавая все это, значительно понизил свой голос). Аталык отвечал, что я его брат и проч. и отплатил мне многими комплиментами, прибавив, что он никогда еще не видел ни одного англичанина, хотя много слышал о их могуществе и правдивости; что он убежден, что от сближения с ними не может произойти для него ничего дурного, а напротив, все хорошее. «Я считаю вас моим братом», продолжал он, «а потому, что только вы посоветуете мне — я исполню. Я намереваюсь отправить посланца в вашу страну. Как вы об этом думаете?» — [309] «Ваше намерение прекрасно, отвечал я, «и было бы в высшей степени желательно, чтобы оно исполнилось». — «Да», говорил он, «я пошлю поверенного в делах и дам ему письмо к лорду сахибу, в котором буду просить, чтобы он представил моего посланного королеве». Я одобрил его план и он сказал: «И так дело во времени; когда он мог бы отправиться?» «Когда вам будет угодно, отвечал я; пошлите его или со мною, или прежде меня! или после меня, но я одно только советую, чтобы это исполнилось как можно поскорее». — «Без сомнения, сказал он; мой посланный отправится с вами, и так как вы полагаете, что он должен уезжать поскорее, то я удержу вас здесь еще только три дня; затем вы поедете в Ярканд и я передам его под ваше покровительство или в Янг-Хиссаре, или в Ярканде». «Очень хорошо — сказал я; — и если таково ваше приказание, то я объясню ему каких он может ожидать вопросов и все то, чего вы, вероятно по недостатку досуга, не можете выслушать; и тогда он может по всем этим предметам получить ваши приказания, для того чтобы в том случае когда ему придется объясняться с нашими правительственными лицами он был в состоянии дать им удовлетворительные ответы». «Сделайте все что можно — отвечал он. Мы поговорим еще завтра вечером, а потом в Янг-Хиссаре, куда я уеду, сделав прежде визит Мазару (мусульманский алтарь). Я пошлю также одного человека (я услышал слово «пизар», т. е. сын, но переводчик не передал его), посредством которого мы будем сообщаться с вами; когда он придет к вам — удалите всех свидетелей и оставайтесь с ним вдвоем. Вышлите всех ваших слуг прочь и [310] чтобы не произошло между вами держите все в секрете, до тех вор, пока вы не возвратитесь в вашу страну». Я обещал исполнить его желание. «Английская королева — сказал он — уподобляется солнцу, которое согревает все то, над нем оно сияет. Мне холодно — и я желал бы, чтобы хотя несколько лучей упало на пеня. Я очень мал — человек вчерашнего дня. В эти несколько лет Бог дал мне эту обширную страну. Для меня большая честь, что вы пожаловали к нам, я рассчитываю на вашу помощь в вашей стране. Какую только услугу я могу оказать вам здесь — я ее сделаю по вашему приказанию, и вы в свою очередь должны то же сделать для меня. Скажите что вы расскажете обо мне, когда вы вернетесь домой?» — «Я скажу, отвечал я ему — что та слава, которая распространилась о вас по всей Индии, составляет лишь половину того что я нашел на самом деле». Он засмеялся и протянул ко мне руку. Затем он сказал. «Вы должны прислать вашего агента с товарами в Туркестан. Пришлет ли малика (королева) своего поверенного ко мне, или нет — это будет зависеть от ее усмотрения — но ваш специальный агент должен здесь находиться. Будете ли вы присылать его ежегодно?» Я отвечал, что имея на то его позволение — воспользуюсь им. «И так это устроено, сказал он. Присылайте с ним всякого рода товары, при письме ко мне, в котором требуйте от меня все, в чем встретите надобность. Вы можете всегда приказывать мне, а прибытие вашего письма будет для меня большим блаженством». — «Я надеюсь — сказал я в ответ на такую его любезность, — что этим способом я буду в состоянии иметь частые сведения о вашем благополучии и [311] довольствии. Это доставит мне величайшее удовольствие. Я надеюсь, что ваше царствование укрепится на сто лет».

После многих изъяснении в этом роде, за чашкой чаю, он приказал принести одежду, которая была надета на меня; когда это было сделано, он снова заставил меня сесть и повторил почти все то что было уже сказано им прежде: «Аз баре худа» (перед Богом), я все то думаю что говорю. Я мусульманин и не отрекусь от моих обязательств». Наконец я был отпущен, причем сын Аталыка, явившийся в это время, проводил меня до самых ворот. В последние минуты перед моим уходом переводчику видимо показалось, что я недостаточно благодарен за честь сделанную мне и за те коплименты, которыми я был осыпан. Он обратился ко мне с такою речью на индустанском языке: «Примите во внимание, как этот великий государь разговорчив с вами; он никогда еще не говорил ни с кем так много». Я не знаю, ожидал ли он, что я встану и скажу: «Аллахо-акбер», или проделаю какую нибудь церемонию в этом роде, но Аталык видимо не ожидал этого, ибо он остановил переводчика и сказал ему, чтобы он передавал только то что ему приказано.

Возвратясь домой, я был осаждаем пожеланиями всех моих слуг, которые, придя ко мне, уселись, чтобы услышать о результатах моего свидания с Аталыком.

Кашгар. Вторник, 6-го апреля. — Сегодня утром сиркар прислал мне в виде, прощального подарка от Аталыка мешки с золотом и серебром и несколько золотого песку в бумаге, говоря, что это предназначается на мои собственные расходы. Ценность этого подарка я [312] определил в 690 ф. Теперь он вновь явился с подарком в 45 ф. серебряных для мунши. Он снова прислал мне одежду, из шелковой пурпуровой материи, богато отделанной золотом и шитьем, высокую бархатную шапку и еще несколько костюмов для меня, для мунши и для всех слуг. Вскоре затем приведена была лошадь, покрытая красивым вальтрапом; в то время как узда передавалась в мои руки, призывалось благословление с поднятыми к верху руками. В этот вечер я был снова позван к Аталыку. И в этот раз все происходило по прежнему, с тою лишь разницею, что мунши было дозволено войти во двор после того как я сел и издалека послать Аталыку — «салам», на который Аталык отвечал из окна, произнося шепотом: «О алейкум аз-салам», причем он поглаживал себе бороду и прибавил: «он хороший человек, бедный малый («бечара» покровительственное выражение дружбы). Как прежде, в разговоре своем он главным образом упирал на свое ничтожество в сравнении с нашей королевой «правительницей семи стран», как он называл ее. Он распространился на счет своего желания дружбы с Англией, но главным образом на счет дружбы, которую он питал ко мне, говоря, что когда он увидел мое лице, то Бог вселил в него мысль считать встречу со мною хорошим для него предзнаменованием. Я отвечал, что его доброта на столько велика, что я чувствую себя незаслуживающим ее и потому высказанное им отношу к моей королеве и моей нации. Он понял, что я говорю о подарках, которые он прислал мне утром и сказал: «нет, нет, все это для вас лично в знак той дружбы, которую я питаю к вам. Для вашей королевы я думаю приготовить [313] более соответствующие ее сану дары, и так как вы мой друг и мне неизвестны обычаи вашей страны, то я полагаюсь на вас, и вы конечно скажите мне что более прилично для подарка ей. Она очень велика, а я очень мал; я не скрываю ничего пред вами; вам известно положение моей страны: она производит только войлок и тому подобные предметы — сказал он смеясь и указывая на устланный пол — поэтому вы должны мне дать ваш совет». — «Дружба — отвечал я есть самый ценный дар, какими государи могут обмениваться между собою; но если я могу быть полезным вам моим советом, то я к вашим услугам». — «В этом деле — сказал он — я рассчитываю на нас. Когда мы встретимся в Янг-Хиссаре, мы все это устроим. Здесь у меня слишком много дела. Здесь есть много народу из России (?), Кокана, Бухары, и из всех стран. Но я предполагаю ехать в Янг-Хиссар и там бросить всякие занятия, как лишнюю одежду, а тогда мы более подробно поговорим с вами. Какой бы совет вы ни подали мне, я последую ему без малейшего уклонения: будет ли он касаться письма, или послания уполномоченного, или чего бы то ни было другого». — «План отправления уполномоченного — возразил я — есть дело вашей собственной мудрости; — но если в исполнении его я могу оказать хотя малейшую услугу моим знанием обычаев в Англии и проч., то это составляет лучшее мое желание». Аталык стал считать по своим пальцам: «Завтра — Чар-Шамба, после завтра — Пандж-Шамба и еще день после пятницы. Я уеду в Янг-Хиссар, а сына моего оставлю здесь. Останьтесь с ним дня два (моя страна и все мои подданные — принадлежат вам), а в пятницу приезжайте ко мне в Янг-Хиссар. [314] Я очень люблю этот город, так как он был первым, которым я завладел в этой стране, и при том же я намереваюсь поклониться священным предметам в том городе. Мы все устроим там, и я пошлю с вами двоих или троих умных людей с положением. Они поведут вас заботливо до пределов моей страны, а затем последуют за вами в вашу страну». В дальнейшем разговоре он сказал: «Мне очень совестно, когда я вспоминаю о том англичанине, который прежде посетил эту страну и был умерщвлен одним разбойником, Валле-Ханом, который в то время был здесь». — «Мы знаем, сказал я ему что вы в этом непричастны и потому не бросайте хулы на себя. Путешественник, о котором вы говорите, был не англичанин, а немец; но смерть его тем более опечалила нас, ибо он был гостем у нас в Индии, откуда он отправился в Туркестан». Аталык задумался и, подняв шесть пальцев кверху, сказал: «Да, вот настоящее число годов, как я властвую; до этого я был ничто». — «Государи, отвечал я, которые наследуют престолы по праву рождения, получают власть не по собственным заслугам. Но те, которые подобно Тимуру и Сикандару (Тамерлану и Александру) являются владетелями обширных государств, благодаря своим подвигам, на тех смотрят с особенным уважением». «Дай Бог, чтоб слова ваши были справедливы!» сказал Аталык.

Потом он продолжал: «Другой англичанин прибыл в Ярканд; вы знаете кто он таков?» — «Я встретил одного англичанина в Тибете — отвечал я — он просил, чтобы я взял его с собою, но я сказал ему, что я не могу этого сделать, так как я просил у Аталыка [315] позволения войти в его страну только для себя самого». — «Хорошо, сказал он, какой бы ни прибыл англичанин, он будет моим дорогим гостем».

За сим я был отпущен. Я задыхался почти под тяжестью трех платьев, которые были надеты на меня одно сверх другого: все они были подарены Аталыком сегодня после обеда. Таков обычай страны. Я забыл сказать, что Аталык, когда я вошел и стал надевать новое платье, пожелал мне «мубарак», т. е. счастья.

Я старался дать одно из этих почетных платьев сикару, который принес мне мои подарки, но он решительно отказался принять что либо, говоря, что Аталык отрезал бы ему голову, если б он принял малейший подарок от михмана (гостя). Я уговаривал его, чтоб он постарался получить позволение от Аталыка.

Кашгар. Среда, 7-го апреля. — Аталык уехал сегодня рано утром в Янг-Хиссар. Сарда встретил одного литейщика орудий, который сообщил ему некоторые сведения, которых я так добивался, относительно предполагаемого Джонсоном «Нана Сахиба». Магомет-Али, который прежде командовал хотенской пехотой, находится теперь в старом Кашгаре, с небольшим военным отрядом. Он патанец и был признан таким другими патанцами, а потому конечно и не был никогда индусом. Кроме него там находится другой хотенский офицер, который действительно индус по происхождению. Он брамин по имени Кангия, которого Джума знал за туземного агента в Ладаке, прежде него поселившегося в Хотене. Он торговал от хозяина между Ладаком и Яркандом. Он перешел в мусульманскую веру, когда китайское владычество [316] прекратилось в Хотене и ему было вверено Габибулах-Ханом командование каким-то отрядом. Настоящее его имя — Ислам и он живет в старой урде (дворце), который составляет главное местопребывание махараджских друзей Сарды. По этому он, наверное, не «Нана-Сахиб». Я забыл сказать, что прежде он был сипай у Сиков, но бежал в Ладак после второй нашей сикской войны. Первый то и есть очевидно тот человек, о котором упоминает Джексон, так как название и род службы подходят. По всему вероятию не было двух начальствовавших Мухамед-Али во всей хотенской армии.

Друг Сарды говорит, что нет прежних бунтовщиков в службе Аталыка-Хази. Литейщик был в начале в Хотене; когда же Хотен пал, он проживал несколько месяцев в Ярканде, а теперь здесь. Он, без сомнения, имел сообщение со всеми индийскими офицерами и потому должен знать хорошо. Он рассказывает о них совершенно иначе.

Я получил заметку Гейварда, где говорится, что так как мне дозволено уехать, между тем как ничего не сказано о его отъезде, то он заключает, что они намерены удержать его. Мне неприятно сказать, что это подтверждается гнусным слухом, который дошел сегодня до одного из моих слуг. Ему говорили, что я еду обратно в Индию вместе с посланным от Аталыка-Хази, Гейвард же останется как бы заложником до его возвращения.

Я тотчас дал Джуме приказание отправиться к джемадару дад-хва, который, кажется, имеет некоторое влияние, и притом человек чувствительный и любезный. Джума должен ему объяснить, что до тех пор пока англичанин [317] будет задержан против воли, нечего ожидать ничего хорошего от посольства; и если они не позволят Гейварду уехать, то будут напрасны все старания Аталыка войти в сношения с нашим правительством.

Апреля 8-го. — Джемадар дад-хва прислал мне сказать, в ответ, что Гейвард и Мирза будут отосланы вместе со мною из Янг-Хиссара. [318]

ГЛАВА XVI.

Из Кашгара обратно в Ярканд.

Вид гор. — Тюркская араба. — Прощальное свидание с Аталыком. — Подарки для королевы. — Народонаселение Ярканда, — Наказание за воровство. — Конина. — Золото Хотена. — Наказание за неверные весы. — Казнь. — Приготовление к отъезду. — Отъезд в Тибет вместе с Гейвардом.

Из Кашгара до Иепчанг. Пятница, апреля 9-го. — Мы отправились в десять часов утра. Большая часть прислуги и багаж поместились в двух арабах (туземные телег). Погода была очень дурная. Сиркар провожал меня на небольшом расстоянии от крепости, и затем прощался со мною. Меня далее проводят: одетый в красном иазавал, депутаты сиркара, Абдулла Ахунд и юзбаши со своими людьми. В Иепчанге мы нашли готовый завтрак, для приготовления которого был послан вперед махрамбаши. Я с Сардою отправился на холм, откуда имели прекрасный вид на Какшаль и Карантахские холмы, равно и на громадную горную цепь с снежною вершиною. Между тем приехали и наши арабы. Араба есть кибитка с двумя громадными колесами, одна лошадь в оглоблях и две в припряжку с веревками, идущими от оси через железные кольца, укрепленные в оглоблях. [319]

Я еще раз отправился осмотреть окрестные горы Пшеница и ячмень уже выросли на несколько дюймов вышины. В иных местах пахарь работает с двумя быками, запряженными в плуг. Пустые тыквы наколены на деревьях, близ домов, для черных дроздов с желтым клювом. Они хорошо поют; летом они, говорят, становятся темно-синими. Тюрки называют их кара-куч-кач. Мне сказали, что индийское зерно здесь рождается сам шестьдесят четыре. Пшеница и ячмень меньше, а рис вовсе не растет.

Я видел также несколько татарских тачек, которые очень легки и удобны.

Некоторые из деревьев почти обросли листьями. Реки почти сухи, потому что из них выпускали воду посредством каналов для орошения земли. Над одною рекою строится река по распоряжению Аталыка. В средине реки сделаны два быка, которые состоят из досок, соединенных железными скрепами и внутри их наполнили большими камнями.

Янг-Хиссар. Воскресенье, апреля 11-го. — Я провел более приятный день, чем в течение нескольких месяцев. Мы как бы вступили опять в мир после долгого заключения. Мы живем в мечети, снаружи у самых ворот крепости, между последней и городом, находящимся на расстоянии четверти мили от мечети. Везде видна деятельность и необыкновенное движение.

В понедельник, 12-го апреля, меня позвали к Аталыку. Он сидел в комнате у окна. Как обыкновенно, я должен был сесть против него. Он сказал мне, что намеревается послать со мною саяда с высоким чином, и что мы отправимся как только абрикосы начнут цвести, [320] так как в это время дороги открываются. Из Ярканда, Сахидуллы, Тибета и Кашмира ему будут посылать гонцов, чтобы известить его об успехе нашего путешествия. Затем он спросил меня: «Послать ли мне письмо к махараджи в Кашмире? что вы об этом думаете?» Я старался отклонить ответ, но так как он на этом настоял, то я ответил: «Как вам угодно; но мне кажется, что для великих царей не прилично писать письма к данникам. Он вдруг повернул разговор, сказав: «Это все что я хотел знать: я пошлю с вами человека, который будет в вашем распоряжении, и вы его пошлете назад из Кашмира, когда захотите». Затем он спрашивал меня: следует ему держать в Кашмире купца для сообщения сведений, как он делал до сих пор. Я отвечал: конечно, и я надеюсь, что вы в скором времени будете иметь также представителя в Лахоре, для взаимных сообщений. Все это я высказал ему только после долгой нерешительности, сказав ему, что эти предметы выше моих знании, и что он лучше сделает, если будет руководствоваться своим собственным умом. Но он все поставил на дружескую ногу, говоря: «Вы все знаете об Индустане и пр., и какая польза иметь друга, если он не хочет дать совет по делам ему известным?» Затем мы много говорили о величии малики сахиб (английской королевы), которая как солнце греет все то, на что падает его лучи (Здесь переводчик несколько запутался, потому что индийцы считают солнце врагом, а тень главным блаженством жизни; а потому он передал слова Аталыка в смысле: как солнце бросает тень на людей!). Аталык прибавил, что он считает себя недостойным быть другом такой великой королевы, но он [321] надеется, что она ему возводит греться в ее лучах. Он желает быть в хороших отношениях с англичанами, так как он окружен неприятелями и завистливыми властями.

Он опять начал говорить о своей дружбе ко мне. Я отвечал, что мое сердце лежит к нему, и что я расскажу моим соотечественникам о его расположении ко мне и хорошем приеме. Он сказал: посылайте ко мне почаще кого нибудь из ваших слуг, — мунши или другого; пишите мне о вашем здоровье, и я вас буду извещать о себе; просите все что вам нужно из нашей, страны, все будет к вашим услугам. Я отвечал, что я это непременно сделаю, и пр.

Во все время этого разговора он был любезнее обыкновенного, постоянно улыбаясь, и наклоняясь ко мне фамильярно часто говорил со мною лично по персидски, повторяя после каждой фразы «макул, Ша сахиб» (поняли вы Ша?). Наконец после чая, на меня надели халат, и Аталык благосклонно прощался со мною, взяв мою руку в обе сбои руки и желая мне благополучно добраться до дома под покровительством Бога. Затем с распростертыми руками он совершил аравийскую молитву за мою безопасность на дороге, и погладив себе лице и бороду воскликнул Аллахо-акбер. Переводчик Хулам Кадир был послан со мною на квартиру, чтобы составить список подарков для английской королевы.

Я был вынужден сказать Хуламу Кадиру, что вещи, свойственные этой стране и не объемистые, были бы всего приличнее для подарков, и он составил список туземных произведений — шелковые материи и пр. Он ушел, [322] обещав скоро вернуться, но он более не являлся и мы отправились в путь.

Страна, которую мы прошли, была как сад: все деревья были покрыты листьями, а фруктовые сады в цветах.

В Ярканде меня поместили в мой прежний дом, и тотчас после прибытия меня угостили дастар-ханом с дюжиною теплых блюд. После этого я отправился с визитом к дад-хва и был им принят очень любезно, со многими выражениями радости свидания и сожаления, что не мог видеть меня в Кашгаре. По поводу моего пребывания в Кашгаре он мне рассказал следующую басню:

«Саломон, который понимал язык всех созданий, однажды слышал как царь червей предостерегал своих поданных от его (Саломона), приказав им держаться вдали от него, не то он их задавит. Саломон потребовал царя червей к себе и спрашивал его о причине такого дурного представления. Царь червей отвечал: Если бы они приблизились к тебе, о Саломон, и увидели тебя, они никогда более не будут почитать меня!»

Я смеялся и отвечал, что хотя Аталык-Хази выказал мне много дружбы и доброты, но дад-хва мой первый друг в этой стране и потому имеет преимущество в моем расположении. После длинного разговора в этом роде я сказал, что я счел долгом посетить его после долгого отсутствия, но более не желаю отвлечь его от занятий. Нет, нет, отвечал он, я только жалею, что вы редко ко мне ходите. На это я отвечал, что он это говорит из вежливости, но гость сам должен понимать, что не следует долго отрывать хозяина от дела. Этот ответ ему понравился. При уходе я и мунши получили неизбежные халаты, [323] и тотчас после того Таш-Ходжа принес еще платья и проч.

Ярканд. Пятница, апреля 16-го. — Юзбаши сообщил мне сегодня утром, что дад-хва получил известие, что мой караван прибыл в Шахидуллу.

Меня посетили двое гудди. Они говорят, что кашмирцы уверены, что я с своего партиею никогда не вернусь из Кашгара, точно также и индусские купцы. Они рассказали мне историю одного индуса, который недавно перешел в мусульманство, и затем жаловался, что он этим ничего не выиграл, он даже, осмелился сказать дад-хва, что ожидал деньги и пр. Дад-хва сказал ему: ступай принеси мешок для денег. Пока тот ушел за мешком, дад-хва делал разыскания, по которым оказалось, что этот человек уже прежде исповедовал ислам в Бадахши, но отступил от этой веры, а теперь также объявил, что сделается опять индусом, так как ничего не выиграл от обращения в мусульманство. Дад-хва велел его схватить и с тех пор ничего об нем не слыхали. Не известно убили его или нет.

Апреля 21-го. — Гуддиские купцы провели сегодняшний вечер с моими гуддискими слугами. Они все согласны в том, что в Ярканде столько же жителей, сколько в Амритсаре, хотя первый город занимает меньше пространства. Они говорят, что на дороге между Каргалыком и Гумою есть степь без воды, тридцати миль ширины. Шесты, поставленные на расстоянии тридцати или сорока ярдов, обозначают дорогу, которая иначе стала бы незаметною после песчаной бури. По ту сторону Гумы, у каждой станции есть селения с обработанными полями. Хотен, говорят [324] гуддиские купцы, содержит 125 мечетей. Земля там более обработана, чем в Ярканде. В городе много садов. Гор не видно. Внутри старая стена с четырьмя воротами. Новая стена снаружи, выстроенная в четырнадцать дней Хаджи Хабибуллахом. В Кирии шесть золотых рудокопен. В провинции Хотене еще шесть городов, из которых Ильчи самый большой.

Гуддиский купец, въезжая в город Хотен, сказал своему мусульманскому слуге, чтобы тот сел на лошадь, а он сам пойдет пешком. Слуга отвечал ему, чтобы он не беспокоился, что никто ему ничего не сделает, если поедет верхом в городе. Таким образом он продолжал ездить верхом; по вскоре после того андиджаны начали кричать: индиец, индиец! Наконец они подошли к нему и спросили его кто он и откуда? Он ответил: я индиец и еду из Ярканда по делам. После чего они спросили есть ли у него слуга? Да, сказал он, вот сзади. В таком случае, сказали андиджане друг другу, схватим слугу и отведем его к хази. Индиец чужестранец и потому не знает здешнего правила, что индиец не может ездить верхом по улицам, но его слуга мусульманин должен был ему сказать об этом, а потому должен быть за это наказан. «Я тотчас спрыгнул с лошади, сказал гудди, и на силу упросил освободить моего слугу».

Золото составляет правительственную монополию, и частное лице не может вывозить его из Хотена.

Апреля 28-го я получил записку от Гейварда, в которой он выражает удовольствие относительно дружеского прощания с Аталыком.

Ярканд. Пятница 30-го апреля. — Джума привел [325] лошадь, которую продавали и я ее купил за куру (17 ф.). Затем пришел пенджабаши и настоял на том, чтобы я отдал лошадь назад, говоря от имени дад-хва, что он очень огорчен тем, что Ша сахиб купил лошадь, в то время когда вся его конюшня к моим услугам. Я велел отвечать, что двое из моих друзей просили меня купить для них лошадей в Ярканде, оттого я и купил. Он опять прислал ко мне сказать, что я могу выбрать каких угодно лошадей как для себя, так для моих друзей. Я послал сказать дад-хва, что у нас обычай не расставаться с подарками, полученными от уважаемого друга. Так если бы дад-хва дал мне даже тысячу лошадей, как же я мог бы отдать другому хоть одну из них? Этот ответ, по видимому, смущал его, потому что я не получил на это никакого возражения, хотя пенджибаши настоятельно просил мунши уговорить меня отказаться от лошади, так как для дад-хва неприлично, чтобы его гость что нибудь купил.

Сегодня меня навестил Хулам Кадир и сказал, что Аталык прислал его из Янг-Хиссара справиться о моем здоровье. Он говорит, что Аталык еще раз пошлет ко мне с тою же целью, но его или другого — это он не знает.

Пенджабаши, взглянув на письмо, написанное мне Аталыком, говорит, что привет «салам алейкум», которым оно заключается, есть самая высшая честь, так как Аталык пишет это только равным себе.

Мая первого. — Сегодня юзбаши привел ко мне Махумеда Азима, который приехал из Янг-Хиссара с [326] письмом от Аталыка в ответ на мое письмо и передал мне несколько платьев.

Сарда говорит, что он каждый день видит на базаре девушку пятнадцати или шестнадцати лет, у которой недавно отрезали правую руку за воровство. Она принуждена сидеть в публичном месте с открытою рукою, а рана не завязана, по приказанию начальства или по ее собственной воле. Сегодня жар, должно быть, усилил боль, потому что она нагребла песок, облила его водою и в эту смесь сунула обрезанную руку в то время когда она лежала на боку и грелась на солнце.

Ярканд. Среда, 5-го мая. — Говорят, что Аталык-Хази не доволен шахавалом по поводу ведения дел в Сариколе, где возникли новые беспорядки. Он два раза ударил брату шахавала в лице и сказал, что шахавал воображает себя королем, а его (Аталыка) его визирем. Шахавал принял это так горячо к сердцу, что он теперь не выходит из дома.

Ярканд, 11-го мая. — Утром явился юзбаши с лошадью, посланною мне от дад-хва, так как он слышал, что я хочу купить лошадь, и он счел бы недостатком гостеприимства, если бы не послал мне ее.

При другом визите юзбаши я спросил его о моем отъезде и представил ему беспокойство моих друзей вследствие моего долгого отсутствия. Он отвечал мне, что дороги еще непроходимы от накопления на них воды, и притом посещение великого короля дин-и-ислама (магометанского вероисповедания) не может быть совершаемо второпях; у них привыкли обсуживать дела с «маслахат, маслахат» (с совещанием и советом). Они не могут отослать меня [327] в такое время, когда я мог бы потерять на дороге всех моих лошадей. Затем он изобразил мне восторг моих приятелей, когда увидят меня дома возвратившимся здоровым, радость лорда паши, и заключил представлением военного танца, которым будут праздновать мое возвращение. Он насмешил мне довольно, чтобы продолжать мои жалобы, а этого только он и хотел.

Пенджабаши рассказывает мне, что лошаки не разводятся в этой стране, с тех пор как отсюда выселились китайцы. По видимому это запрещено строгими правилами мусульманства, потому что лошади — халал (чисты), а ослы харам (нечисты). Лошади собственно для пищи не держатся, но если какая нибудь лошадь сломила себе ногу, или другим образом сделалась неспособною к езде, то ее откармливают на убой для пищи. Конина считается роскошным блюдом и употребляется преимущественно бегами и знатными лицами. Для дад-хва и его главных офицеров по временам убивается лошадь. Вообще из его кухни ежедневно накармливают около тысячи человек: ясавалов, махрамов, стражей и пр.

Ярканд. Субота, 15-го мая. — Слуги мои видели сегодня, как по улицам вели мужчину и женщину и три человека секли их розгами, а хази следовал за ними верхом, наблюдая за наказанием. Таким образом их отвели до места казни, где им прорезали горло.

Юзбаши сегодня показывал мне как русские снимают шляпу, когда входят в комнату, а когда мунши ему сказал, что у англичан тот же обычай, то его это очень удивило.

Ярканд, 16 мая. — Сарда видел сегодня как [328] наказывали мясника за употребление неверных весов. Весы были привязаны к его затылку, плечи обнажены и таким образом его вели по улицам, а за ним следовали хази с его людьми, которые били его кнутами. В этой стране все весы устроены по системе безмена.

Ярканд, 23 мая. — Чумару сообщает мне любопытный обычай здешних купцов. Под названием далалджи (маклерство), известная маленькая сумма всегда отдается при заключении торговой сделки. Эта сумма дается не специальному маклеру, но всякому услужливому лицу, который помогал при сделке. Когда совершается торг, проходящие обыкновенно останавливаются и вмешиваются в дело, высказывая свое мнение, как это делается обыкновенно на востоке; но там это делается даром, здесь же берут часть маклерства, иногда только какую нибудь медную монету. Таким образом, человек опытный в торговых делах, с хорошим языком и живым характером, может себя почти обеспечить, прохаживая по улицам и помогая при продаже и покупке вещей. Джума таким путем наживает каждый день два или три танги, когда он идет на базар.

Я в последнее время был нездоров. Узнав об этом дад-хва прислал мне лекарства, приготовленные им самим. Он считает себя большим хаким (ученым).

Ярканд. Пятница, 2 мая. — Юзбаши объявил мне, что мы после завтра уезжаем из Ярканда. Гейвард писал мне, что он также уедет в тот же день. Началась суматоха приготовлений к отъезду.

Я отправился видеть дад-хва после намаз-и-дигар (вторая молитва после обеда). Когда я его спросил что он [329] желает получить от меня из Индии, он ответил, что он только солдат и потому может желать ничто другое как оружие. «Ваше имя и ваша дружба, сказал он, врезаны в мое сердце как на камне, так что ни ветер, ни дождь не могут их стереть, и только смерть может разрушить надпись».

Ярканд. Субота, 29 мая. — Мы наняли у аргуна девять лошадей до Ладака. Юзбаши принес подарки: два куска табара (шелк), пару сапогов, сахар и пр. Он сказал, что дад-хва завтра утром будет занят, и потому лучше. прощаться с ним сегодня через мунши. Мунши пошел и отдал ему мой револьвер как прощальный подарок. Дад-хва сказал ему, что он мой друг и потому просит у меня на память мой собственный карманный нож, и мой компас. Я тотчас послал ему обе вещи. Главная цель его была, чтобы завладеть моим компасом. Но он не знал, что у меня остался еще другой компас.

После обеда Джума получил удар от одного яркандского муллы, которого он хотел обмануть. Джума притворялся смертельно больным и был принесен в постели к воротам дад-хва; последний решил, что Джума должен заплатить ему долги, а тот должен вылечить раны Джумы.

К нам присоединился Гейвард и мы отправились через Каракорам в Тибет, протерпев разные трудности и опасности мучительного путешествия. [330]

ГЛАВА XVII.

Очерк характеристики Туркестана.

Мост святого в Кашгаре. — Реки и потоки. — Величина города Ярканда. — Обороны Ярканда и Кашгара. — Улицы и базары. — Дичь. — Поваренное искуство. — Покупка и продажа. — Монета. — Воспитание. — Судопроизводство. — Способы наказания. — Военнопленные. — Ремесленники и работники. — Армия. — Цена съестным припасам. — Цена земли. — Подати. — Климат. — Песчаные бури. — Землетрясение. — Минеральные продукты: нефрит, медь, свинец, железо и золото. — Меры расстояния.

На половине дороги между крепостью и старым городом Кашгар (расстояние пяти миль), через реку Кизиль ведет мост на восьми плашкотах, выстроенный Аталыком Хази.

У самых ворот города течет большая река Туман, с мостом на пятидесяти пяти плашкотах, также выстроенным теперешним правителем; прежде на этом месте был паром. Затем там еще шесть потоков, из которых самый отдаленный носит имя Хазрата Апака, алтарь которого поставлен на берегу этого потока.

Прежде на этом месте был очень старый мост, выстроенный самим святым, древним королем восточного Туркестана; он был уж до того стар, что по нем было опасно ходить. Никто не смел его снять или строить [331] новый; многие святотатственные лица, которые взяли для своего собственного употребления куски дерева с этого моста, были, как гласит предание, убиты сверхъестественным мщением святого. Один положил бревно в огонь, и оно тотчас распало на щепки, из которых одна проникла в мозг виновного и убила его. Другой исправил крышу своего дома брусом, взятым от святого моста, но он тотчас выпал ему на голову и убил его. Так старый мост остался нетронутым.

Когда Аталык начал исправлять свои новые владения, это затруднение привело его в недоумение. Как построить безопасный мост, не затрогивая суеверия своих подданных? Аталык вывернулся превосходно: Он принес в жертву на алтаре Хазрата Апака десять верблюдов, десять бычков и десять овец, затем, примирив таким образом святого, он собственноручно снял с моста первое бревно, среди восклицании Аллахо-акбер (Бог велик). Все его вельможи и офицеры взяли остальные доски и в торжественной процессии отнесли их на алтарь, где их расположили как посвященные дрова, для того, чтобы не были осквернены употреблением на домашние нужды. Избавив себя таким образом от старой вредной постройки, он навел на ее месте новый мост.

Окружность Ярканда заключает в себе около четырех английских миль, а домов в нем до 25000, а жителей можно полагать не менее 75000, если даже считать только три лица на каждый дом.

Новый город или крепость гораздо меньше (около 1000 ярдов); в нем живет более богатый и управляющий класс. Я полагаю, что в нем не менее 80000 жителей. [332]

Кашгар, как уверяют мои слуги, гораздо больше Ярканда.

Крепость или Янг-Шар Кашгара, находящаяся около пяти миль на юге от города, имеет в длину около тысячи, а в ширину восемь сот ярдов.

От единственных входных ворот в средине северной стены тянется широкий базар во всю ширину крепости до запертых ворот в южной стороне. Около ста ярдов от входных ворот, по левой стороне центральной улицы, есть широкое открытое место перед дворцом, который образует южную и восточную стороны сквэра.

Укрепления Ярканда и Кашгара состоят из стен вышиною в тридцать и сорок футов. Стены выстроены из кирпичей, высушенных на солнце и покрытых глиною. У основания они от тридцати до сорока футов толщины, к верху постепенно суживаются до шестнадцати футов; на верху идет улица двенадцати футов ширины, между двумя парапетами, пронизанными ружьями.

Улицы или базары городов имеют в ширину от десяти до пятнадцати футов, а над некоторыми выстроены крыши для защиты от солнечных лучей. Разные базары определены для различных товаров и носят названия последних.

Города снабжаются водою водоемами, которые наполняются каналами. Летом в каждой улице продается лед. Шербет со льдом пьют много.

Дичь, замороженная, получается зимою Из гор.

Превосходный хлеб приготовляется посредством пара, выделяемого из кипящей воды, кладя хлеб в сосуды с продыравленными днами. В подобных же сосудах варят разные вкусные кушанья, особенно так называемые [333] тюрками «манту», состоящих из маленьких шариков начинки, заключенных в тесто с мясною жижою. Они действительно очень вкусны.

Торг ведется на базарах очень тихо и с помощью пальцев. Продавец, покупатель и все услужливые помощники, которые никогда не преминуют являться в таких случаях, засучивают свои длинные рукава и делают свои предложения по пальцам, говоря столько сотен — выставляя соответствующее число, пальцев: столько десятков — выставляя опять пальцы, столько единиц — опять соответствующее число пальцев. Они кажется полагают, что предложение получает значение только когда его делают таким образом (Марко Поло также упоминает об этом.).

При расчете испытывают некоторые затруднения вследствие неудобства разменной деньги. При размене серебрянной куру или ямбу (около 17 ф.) получают 1100 танги. Но сама танга есть медная монета и состоит из двадцати пяти маленьких медных пластинок с дырою в середине, называемых «дахчин». А количество танг, равняющееся ценности серебряному слитку (куру), имеет огромный вес. Я однажды послал разменять один куру, и мой слуга, чтобы доставить домой полученные мелкие деньги, должен был нанимать осла.

Я полагаю, что это неудобство причина тому, что здесь очень мало продается на наличные деньги, а большею частью берут в долг или променяют товары.

Я замечаю, что единица меры «алчин» ровняется [334] русскому аршину. Это служит доказательством торгового успеха русских в здешней стране, так как от них заимствовали даже единицу меры.

Что касается до воспитания, то при каждой мечети есть элементарная школа. Для учеников более зрелых лет (от 15-20 лет) в Ярканде существуют коллегии, в числе пятидесяти или шестидесяти. В каждой могут быть обучены средним числом около ста молодых людей. Каждая коллегия имеет свои земли, от которых получает доходы на покрытие издержек, а потому сами ученики платят очень незначительную сумму. Но их учат только читать и писать, повторять коран (иногда и понимать смысл его), и кто очень силен в этих познаниях записывается в «мулла».

С тех пор как пришли Аталык с своими андиджанами начали требовать строгого соблюдения правил ислама, по системе Бухары святого. Кази, или религиозный «судья, со своими спутниками, постоянно расхаживает по улицам. В руках у них особый род широкой, кожаной плети с короткою деревянною рукояткою, и с этим орудием они бьют всякого мужчину, идущего без турбана, и женщин без вуали. Всякий кто их видит издали бежит от них, из опасения, чтобы они не нашли у него чего либо в беспорядке

Кази наказывает также за известные бесчестные поступки. Мой слуга видел, как мы уже выше рассказали, как по базару вели человека с весами, привязанными к его затылку. Один из спутников кази бил его плетью по обнаженным плечам, а другой шел вперед, провозглашая [335] причину наказания, заключавшуюся в том, что виновный мясник употреблял неверные весы.

Более важные случаи подлежат ведению кази калана (верховный судья), который заседает в Ярканде и дворце, дад-хва. Его решения утверждает дад-хва, особенно смертные приговоры.

В Кашгаре Аталык сам творит суд и делает разные постановления. Каждое утро, около восьми или девяти часов, к нему являются все офицеры, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Он сидит на возвышенном месте в крытой галлерее, и офицеры подходят к нему по пяти и приветствуют его (салам), а он монотонно отвечает «о алейкум аз садам». Нижние чины и большая часть гарнизона подходят по двадцати или тридцати к наружным воротам дворцовой площади, и приветствуют Аталыка издали. После этой церемонии он принимает просьбы.

Затем Аталык обыкновенно отправляется к воротам крепости, где всякий из его подданных может обратиться к нему лично. Они могут говорить с ним на полной свободе, но горе тому кто злоупотребляет этою свободою и осмеливается беспокоить его величество с пустяками или ложными жалобами.

В тюрьму сажают на неопределенное время. Имена заключенных периодически предъявляются тюремщиком Аталыку, для произношения над ними приговора. Аталык тогда приказывает выпустить тех, задержание которых он считает достаточным наказанием. За мелкое воровство отрезывают руку; более важные преступления наказываются смертью. Один из патанских офицеров, находящихся на службе в Кашгаре, утверждает, что когда [336] Аталык полагает, что его люди становятся слишком независимыми (маст, как выражаются афганцы), то он разрезывает нескольким горло и разбросает их тела там и сям, чтобы внушить другим покорность и страх.

Главными советниками Аталыка два старика: Хайдер Бег Дад-хва и Нар Кол. Но обыкновенно он ни с кем не советуется. После этих двух стариков следуют четыре визиря, называемые: Исмаил Бег Тура, Камил Бег Тура, Саяд Тура и Икбал Бег Тура. Они все принадлежат к семейству Ходжи, прежнего владетеля восточного Туркестана. К этому же семейству принадлежат также Бузург Хан, которого Аталык изгнал, и Вале Хан, убитый им.

После визирей в чине следуют пенсадбаши (Номинально: начальник пятисот.), затем офицеры, называемые умра, за ним юзбаши и пр. Мингбаши (Начальник тысячи (номинально).) и Лашкарбаши (начальники армии), назначаются, кажется, только во время войны.

Я уверен, что Аталык-Хази никогда не убивает военнопленных, за исключением политических преступников (как напр. мятежный начальник в Сариколе). Казнь обыкновенно заключается в повешении для воров (при значительном воровстве); другим преступникам, осужденным на смерть, разрезывают горло посредством длинного остроконечного ножа, который прокалывается с затылка до передней части шеи и потом производится им разрез.

Относительно военнопленных, кажется, не совсем верно [337] то что я выше сказал. Так напр. китайцы, не желавшие принять мусульманского вероисповедания, были убиты. Таких, говорят, было около 40000 человек, считая как военных, так и статских. Правда, что только часть этих несчастных пала под мечом Аталыка, а именно гарнизон Янг-Шара, Кашгара и может быть Маралбаши. Остальные были предварительно убиты тунганцами и народом.

В управлении страною участвуют преимущественно андиджаны. Губернаторы Аксу, Кашгара, Янг-Хиссара, Ярканда, Поскияма, Гумы и Санджу принадлежат к этой нации; в Каргалыке же и Хотене они яркандцы, но визирь в Хотене андиджан.

Народ не находится под тиранническим гнетом. Здесь нет вынужденной работы в пользу правительства, той барщины, которая бесчестит Кашмир и даже английские горные округи в Пенджабе. Все правительственные работы в восточном Туркестане производятся солдатами, даже постройка домов, рытие каналов и пр. В Кашгаре, близ моего дома, было большое заведение, в котором работали портные; они все были солдаты, и каждое утро выходили на учение. Если требуется экстренной работы, то нанимают людей без принуждения, и они регулярно получают за свою работу от одной до двух танга в день (10-20 копеек). За хорошую плату здешние работники исполняют свою обязанность очень добросовестно, независимо от того присутствует ли хозяин при работе или нет.

Армейские офицеры получают свое жалование из доходов от домов или деревень. Солдаты получают по одной танге в день и содержатся на счет Аталыка. Их лошади также принадлежат ему. Кроме того как офицеры, так [338] и солдаты часто получают подарки (платья, сапоги и т. п.), особенно когда их употребляют на какое нибудь дело.

Съестные припасы дешевы. Мука продавалась весною 1869 г. по 90 фул за чарак (около 26 фунтов за 30 коп.). В Пенджабе она редко дешевле 30 к. за 18 фунтов. Говорят, что во время владычества китайцев мука была втрое дешевле.

Махрамбаши говорит, что подать собирается от земледельцев натурою, десятую долю с произведения. С этою целью в каждой деревни помещается сиркар или сборщик, который собирает и сберегает казенный хлеб. Этим сиркарам Аталык отдает приказания под собственною печатью в такой форме: — 1000 чараков пшеницы такому-то юзбаши, 500 такому-то, 300 такому-то махрамбаши и т. д. Это составляет их годовое жалованье, согласно чину. Когда запас какого нибудь сиркара истощается, он представляет об этом рапорт главному сиркару в Кашгаре. Я спросил махрамбаши притесняют ли сиркары народ? Он смеялся и говорил: «если бы они это делали, земледельцы задали бы им хорошую трепку, и они не смели бы жаловаться об этом Аталыку, потому что он бы их убил за такие проказы». Затем он прибавил, что под владычеством китайцев была большая тиранния — тогда брали четверть произведений. Я рассказал ему, что в Кашмире подать отдается на откуп и что от земледельца отнимают от двух третей до трех четвертей произведений его земли. Он поднял руку с ужасом и выбранил кафира махараджа. Другой подати в Кашгаре нет. Внутренняя торговля и производство не обложены податью. Но берется [339] тамноженная пошлина, одна сороковая часть, со всех товаров и скота, ввозимых в страну.

О климате и пр. Махумед Омар сообщил мне следующее: Зима продолжается три месяца, и сорок дней очень холодно; лето также три месяца, и сорок дней очень жарко. Пшеница сеется в октябре и ноябре, скот съедает первые отпрыски, которые опять вырастают после зимы. Весною сеят более пшеницы. Все зреет в одно время, но то что сеяно прежде лучше. В жаркое лето все живут в садах и по берегам рек; разъезжают в телегах.

Я заметил, что песчаные бури в Туркестане различны от индийских. В Индии песок или пыль приносится ветром из далеких мест. В Туркестане ветер начинается без пыли и только после некоторого времени воздух наполняется песком и землею из соседних местностей.

Иепчанг, деревня между Кашгаром и Янг-Хиссаром, потерпел несколько землетрясений. Толчки продолжались восемь месяцев (восемь или десять раз в день), и кончились весною 1868 г.

Самое ценное произведение восточного Туркестана был нефрит. Каменоломни находятся недалеко от Балакчи, по правой руке (северной стороны) берега реки Каракаша, в горах Куэн Луэн.

Из других минеральных произведении восточного Туркестана главные: медь, железо, свинец и золото. Медь находят близ Аксу, железо получается в Кизиле-Тахе (красные горы), на запад от Ярканда, и обрабатывается в деревнях Тоблок Кизиль и др., на юге от Янг-Хиссара. [340]

Свинец добывается в некоторых долинах близ Сариколя, где река Ярканд вытекает из гор.

Хотен, известен своим золотом, которого есть несколько руд под горами близ Кирии, к востоку от Хотена. Эти руды вероятно соединены с теми, которые находятся на восток от Рудока и Гортока и которые недавно посещал один из «пундитов» майора Монгомери. Золото добывается здесь в виде песка, смешанного с кусками, которые имеют неправильную форму и величиною не больше боба.

Я пытался определить точную длину расстояния, которое названо «таш» или по персидски «фарсах» (парасанг) или «санг» (Последнее есть только перевод тюркского «таш», так называемого — от камней, которые кладут по бокам дороги для отмечания расстояния).

Я скоро открыл, что таш гораздо длиннее обыкновенного персидского фарсаха, которое равняется только трем с половиною милям. Но он вероятно скорее мера времени, чем мера пространства, подобно Stunde (час) швейцарцев.

На равнинах восточного Туркестана путешественники ездят легкою рысью, от того и число милей, сделанных в час, больше, чем в Персии. Действительно, когда туркестанцы ездят по гористым местам, то таш короче пространством.

Туземные говорят, что таш равняется 12000 шагам. На дороге между Каргалыком и Яркандом, где расстояния отмечены столбами, я заставлял моих людей, несколько раз, измерять таш как пешком, так и верхом. Пешком они сосчитали в нем 11000 шагов, что равняется [341] почти пяти милям. Верхом они сосчитали 5740 иноходных шагов. Галтон (Art of Travel) считает 950 иноходных шагов лошади на милю. Таким образом таш должно равняться шести милям. Но иноходный шаг лошади укорачивает ее ход. А потому полагаю, что таш около пяти милей, — расстояние, которое мы обыкновенно делали в час. [342]

ГЛАВА XVIII.

Женские наряды

Головной убор. — Рог. — Тюника. — Капот. — Обувь. — Косы. — Украшения. — Краска для щек.

В заключение скажем несколько слов об одежде женщин, так как наряды мужчин уже известны читателю.

Зимою женщины носят маленькую шляпку porc-pie с меховою опушкою; она надевается над белым головным убором, которого один конец опускается на лоб, другой на спину, а остальные два конца по плечам. Весь остальные женский наряд состоит из длинных платьев, без талии, надетых друг на друга и достигающих лодыжек.

Но летом наряд женщин более самообразен. Самый обыкновенный головной наряд похож на ламповый шар, помещенный на заднюю часть головы. Он большею частью белого цвета, но в богатом классе его делают из шелка или парчи. Дома, или в обращении с низшим классом, [343] женщины носят на теле нечто в роде капота наших дам. Под ним видны шаровары, концы которых обыкновенно вышиты или состоят из окрашенной материи, большею частью красной. Ноги обуты сапогами из красной кожи с высокими каблуками и голенищами, доходящими до колен. Но если дама высшего круга выходит из дома, то она над всем этим надевает длинное платье из черной лощенной материи, с длинными рукавами, закрывающими даже кончики пальцев. На передней части головы помещен рог, сделанный из многих складок каленкора или другой материи. На этом роге висит тюника из цветного муслина с рукавами и пр., служащая мантильею. Лице закрыто маленькою четыреугольною вуалью, завязанною вокруг головы. Таким образом все части яркандского прекрасного пола закрыты, подобно шелковичному червю в коконе.

Волосы туркестанки завязывают в две косы, которые висят на спине. Иногда они их увеличивают искуственно. Волосы покупают в Ярканде по хорошей цене. Когда мой мунши, носивший в Индии свои волосы кудрями, перед вступлением в Ярканд, сбрил себе волосы, согласно обычаю правоверных мусульман, и бросил их, то люди моего каравана сказали ему, что он мог бы получить за них в Ярканде хорошие деньги. Искуственные косы продаются на всех базарах.

Украшениями туркестанки пользуются мало, так как это им запрещено религиею. Золотые вещи вовсе не позволены им носить; но у них есть серебрянные и другие украшения, сделанные не без вкуса.

Яркандские дамы считают варварством обычай индийских женщин прокалывать себе нос для колец. Но они не [344] прочь употреблять краски для своих щек. На базарах продаются с этою целью крашеная хлопчатая бумага, которая слегка помоченная, при трении ею щеки, дает цвет, имеющий натуральный вид даже на европейском лице.

КОНЕЦ.

Текст воспроизведен по изданию: Очерки верхней Татарии, Ярканда и Кашгара (Прежней китайской Татарии). СПб. 1872

© текст - ??. 1872
© сетевая версия - Тhietmar. 2023
© OCR - Иванов А. 2023
© дизайн - Войтехович А. 2001