РОБЕРТ ША

ОЧЕРКИ ВЕРХНЕЙ ТАТАРИИ,

ЯРКАНДА И КАШГАРА

(ПРЕЖНЕЙ КИТАЙСКОЙ ТАТАРИИ)

ГЛАВА III.

Позднейшая история Восточного Туркестана.

Дела в Коканском Ханстве; изгнание Начальника Худа-Яр-Хана. — Ходжа-Вале-Хан; его нашествие на Восточный Туркестан. — Убиение им А. Шлагинтвейта. — Худа-Яр-Хан возвращается на коканский престол. — Беспорядки в Кашгаре и Ярканде. — Движение русских в Западном Туркестане. — Рассказ о возмущении тунганов против китайцев. — Набег киргизов на Кашгар. — Жестокости, производимые ими. — Новое нашествие из Андиджана. — Владычество тунганов в Ярканде. — Махомет-Якуб овладевает Кашгаром и Яркандом. — Он берет титул Аталыка-Хази; покоряет Хотен и убивает Хана Хабибулла. — Он принимает русского посланника. — Завоевание и обесселение Сариколя. — Хронологическая таблица современной истории.

Чтобы понять происшествия последнего времени в Кашгаре и Ярканде, нужно возвратиться за несколько лет к истории Коканского Ханства, расположенного на западном склоне гор.

Пятнадцать лет тому назад Коканское Ханство заключало в себе плодородные земли, орошаемые р. Яксартом (или Сыр-Дарьей, прежде называвшейся Сихун) и его притоками. Верхняя часть Кокана, ближайшая к Кашгару, представляет гористую местность, составляющую древнюю область Фаргана, родину Бабера, основателя индейской династии Великих Моголов. В настоящее время, эта область [41] известна под именем Андиджана, от названия ее прежней столицы. Оставляя за собою горы, в своем западном течении, Сыр-Дарья затем направляется к северо-западу; на пути в нее впадает много притоков, имеющих свои потоки в горной цепи Кара-Таг (черные горы), которая идет на север. Местность здесь очень плодородная и усеянная многими городами; по южную сторону реки простирается большая степь Кизиль-Кум (красный песок), отделяющая ее от Бухары. Вся эта страна принадлежала Кокану.

В то время царствовал Худа-Яр-Хан, а брат его Мала-Хан был губернатором в Ташкенте, одном из самых значительных городов Центральной Азии. Худа-Яр-Хан не пользовался популярностию, вследствие чего брат его нашел случай к собственному возвышению. Он начал интригу и, составив себе партию между кочующими племенами кипчаков, киргизов и др., прибегнул к восстанию с помощью своей партии. Вооруженные сторонники шли к нему из Уша, Марджилана, Андиджана и других городов; когда он убедился в своей силе, он пошел на брата своего. Это было в 1857 г. Почти все войска Худа-Яра покинули его, причем он сказал «Бог-велик» и удалился в Бухару.

Незадолго до этого происшествия, Кашгар и Ярканд потерпели нашествие из Андиджана, предводительствуемое Ходжа-Вале-Ханом Тура (См. в прибавл. «История Восточного Туркестана» (History of Eastern Tourkistan), взятая из «Торгового отчета»; (Trade report) Дэвиса.); этот Вале-Хан принадлежал к семейству, царствовавшему прежде в Восточном [42] Туркестане и жившему в последнее столетие в изгнании в Андиджане, откуда оно предпринимало периодические нападения на китайских владык, занявших его древнее наследие. На этот раз Вале-Хан и его военачальник Тиле-Хан овладели всей страной до Гума, за исключением Кашгара и Ярканда. В это самое время появился на сцену борьбы путешественник Шлагинтвейт. Купец, бывший в Ярканде свидетелем этих происшествий и рассказывавший мне о них, говорил, что из Ярканда видели приближение европейца с слугами и багажом, но прежде чем ему удалось достигнуть городских ворот, солдаты Тиле-Хана схватили его и со всяким почетом отвели в окрестность Кашгара. Кашмирский акскал или консул, сидевший на городской стене, послал оповестить китайского амбана, в новом городе, о прибытии европейского путешественника, но Шлагинтвейта между тем уже успели увлечь в Кашгар андиджаны. Там он и был казнен Вале-Ханом. Про этого начальника говорят, что он был настоящий «джин», т. е. диявол, упивавшийся ежедневно «бангом». Придворные обязаны были сидеть в его присутствии с опущенными глазами и распростертыми руками, как будто углубляясь в молитву. Если кто нибудь подымал глаза, его тотчас же казнили. Если выходя Вале-Хан слышал голос «муэзина», зовущего из мечети народ на молитву, он посылал за ним и говорил: — «Как смеет раздаваться твой голос? разве ты не знал, что Вале-Хан вышел на улицу?» Затем, несчастному отрубали голову тут же и без отлагательства. Вале-Хан творил еще многие другие жестокости. Старый андиджанин, бывший при нем, рассказывал мне, что каждый день казнили [43] трех-четырех человек, преимущественно «бе-гуна», как он выражался, т. е. безвинно. Такова была и судьба Шлагинтвейта, которого мой расскащик хорошо помнил.

Когда Худа-Яр-Хан удалился из Кокана, как я говорил выше, он был очень хорошо принят бухарским эмиром, Бахадур-Ханом, который обошелся с ним согласно его званию и дал ему в жены девушку из своего семейства.

Между тем некто Алам-Кул, кипчакский начальник, бывший зачинщиком во время последней революции, приобрел большую силу и влияние у своего господина Мала-Хана, нового правителя Кокана. По прошествии трех лет, однако, пять человек киргизских начальников составили между собою заговор, и, пользуясь временным отсутствием Алам-Кула, ворвались ночью во дворец и умертвили Мала-Хана в его постели. После недолговременных смут, Алам-Кул прибегнул к Coup d’etat, схватил и казнил киргизских начальников и начал править страной за малолетством Султан-Хана, сына бывшего его господина. Его управление процветало. Он покорил своей власти весь Кокан и даже противился Бухаре, заступившейся за изгнанного Худа-Яра; казалось, что он был предназначен для великих дел, но против него выступила новая и гораздо более значительная сила. Русские напали на Кокан, подвигаясь по Сыр-Дарье; в битве с ними в 1865 году, где он был убит, Алам-Кул нашел конец своей блестящей карьеры. Пользуясь этим обстоятельством, бухарский эмир пошел против Кокана и посадил снова Худа-Яр-Хана на коканский престол. Кипчаки и другие племена, принимавшие участие в восстании против него, попробовали [44] сопротивляться, но безуспешно, и бежали, уводя с собою в Кашгар племянника Худа-Яра, сына Мала-Хана. Аталык-Хази с удовольствием взял беглецов к себе на службу, оказывая всякий почет Султан-Хану, которому он назначил дворец, прислугу и обстановку, достойную его звания. Некоторые из моих людей видали его в Кашгаре.

Во время регентства Алама-Кула в Кокане, слухи о новых беспорядках в Кашгаре и Ярканде повели к другому походу изгнанных хаджей из Андиджана. На этот раз предводителем явился Ходжа Бузург Хан, а к нему присоединился с отрядом туземных коканцев Куш-Беги Махомед Якуб-Бег, уроженец Пишпека, находящегося теперь во владении русских. Якуб-Бег занимал губернаторский пост в Ак-Масджиде, расположенный у нижних частей Яксарта или Сыр-Дарьи. Ему удалось раз отбить русских обороной, названной последними «геройской». Однако ходили слухи, что Якуб-Бег перед тем или после того имел сношения с ними по поводу продажи земель. В настоящее время единственные следы его знакомства с русскими заключаются в пяти ранах, полученных им в борьбе с ними. Таким образом, Бузург-Хан и Мухомед-Якуб направились с своими небольшими силами искать счастья на восток, в Кашгар. Пять месяцев спустя Шагавал-Мухомед-Юнас (бывший прежде главным секретарем у Малка-Хана и затем служивший в той же должности у Алам-Кула) был послан в Кашгар. Исполнив свое поручение, он приготовился к возвращению, но в это время до него дошло сведение о смерти Алама-Кулы. Предвидя, что ему неудобно будет оставаться в Кокане, он поступил на службу к Куш-Беги [45] Мухомед-Якубу (У которого он уже прежде бывал) и с тех пор сделан вторым человеком в стране и яркандским Дад-хва.

Прежде, чем приступлю к описанию экспедиции, предпринятой Бузург-Ханом вместе с Куш-Беги, я окончу свое повествование о происшествиях в Кокане. Бухарский эмир пошел на Кокан и водворил там своего protege Худа-Яра. Коканцы были крайне удивлены приведенными им двумя слонами, которые составили предмет зависти всех других владельцев. Мне совершенно серьезно рассказывали, что один из этих слонов, освободившись, отправился обратно по дороге в Бухару. Напрасно старались остановить его, и довели наконец дело до сведения эмира. Эмир снял с руки перстень, символ власти, и послал его с гонцом, наказав ему положить перстень перед слоном, когда он его догонит, и от имени эмира приказать ему возвратиться в Кокан. Посланный исполнил все, как было сказано, причем слон остановился, повернулся и тихими шагами отправился назад в город.

Русские, после одного из своих периодических отдыхов, снова стали подвигаться вверх по Сыр-Дарье. Бухарский эмир, разбитый в сражении при Ирджаре, отступил с своим войском от пограничного города Ходженда, принадлежащего собственно Кокану. Прежде чем коканские войска успели занять крепость, русские уже осадили ее. Горожане быстро приготовились к обороне. Один из бывших в деле таджи, рассказывавший мне в Ярканде все эти происшествия, говорил, что все годные орудия были увезены отступившим бухарским гарнизоном, и в крепости во время осады осталась одна попорченная пушка. [46]

Оборона длилась двенадцать дней: два последних дня происходила уличная схватка. После взятия города русские госпитали открылись для раненых ходжендцев. Таджик, рассказывавший мне все это, или один из друзей его, насчитал 370 раненых русских в госпитале, из которых в продолжение нескольких дней после битвы умирало ежедневно по 4-5 человек. Он сознался, что потери между городским населением были очень велики, но, по его словам, русские хирурги оказывали раненым самый заботливый уход.

До сих пор русские не проникали вверх по Сыр-Дарье дальше Ходженда; оттуда они направились на юг до Самарканда, огибая, таким образом, великую пустыню Кизиль-Куш, простирающуюся между нижним течением Сыр-Дарьи и Бухарской територией; верхняя часть реки образует гористую местность Кокана — Андиджан, остающийся еще в полунезависимом положении в руках Худа-Яр-Хана.

Обращаясь теперь к Восточному Туркестану, мы проследим действия Бузург-Хана и Куш-Беги. Но сперва следует взять в соображение положение, дела в Восточном Туркестане во время их нашествия: — Я слышал следующий рассказ от Марам-Баши Алла-Акунда, отец которого был губернатором в Кашгаре во время китайского владычества, между тем как сам он служил переводчиком у китайского амбана. Он имел случай собрать верные сведения, к тому же его рассказ подтверждается другими свидетелями: — Вследствие возмущения тунганских солдат, находившихся на службе у китайцев, в Ак-Су и Кучи, кашгарские китайцы старались разрушить планы тунган, находившихся в кашгарской крепости; их всех [47] пригласили на праздник и перерезали; таким образом, кашгарский амбан избавился от этой опасности. Не таково было положение дел в Ярканде и Хотене, где тунгане одержали победу. Вследствие смут, охвативших всю страну, киргизы со всех соседних гор с юга, запада и севера, устремились, подобно коршунам, на Кашгар в надежде на добычу. Ими предводительствовал Садик.

В продолжении года и четырех месяцев (согласно с рассказом таджика), китайцы и их тюркские союзники защищали город Кашгар, пока, наконец, не были доведены до последней крайности. Сначала они стали есть своих лошадей, потом собак и кошек и наконец дошли до сапог, ремней, седел, тетевы. В этой крайности они иногда собирались маленькими шайками и отправлялись на поиски; когда их алчным взорам представлялся одинокий товарищ, на котором еще оставалось мясо на костях, то они увлекали его в сторону и убивали, потом разделив его мясо уносили каждый свою часть. 30-40 человек ежедневно умирали с голоду. Наконец, когда у городских стен и ворот не осталось более защитников, киргизы взошли в город.

Трудно описать жестокость их. Марамбаши и его отец (тюркский губернатор города) брошены были, вместе с женой и матерью первого, и с другими важными пленными, в такую маленькую тюрьму, где они с трудом могли сесть или лечь. В продолжении 20 дней их содержали в этой тюрьме, давая им по одному сухарю и по блюдечку воды в день. После этого отцу Марамбаши объявили, что если он не представит 100 ямбу (1600-1700 ф. ст.), то он будет казнен. Но они не ограничились одной [48] угрозой: он и сын его были повешены за косы, которые они носили в угоду своим китайским властителям; женщины также были подвергнуты пытке. С продажи домов и садов (пошедших за бесценок) выручено было 90 ямбу. В замен недостающих 10-ти ямбу, киргизы угрожали увести Марамбаши и его брата в плен. Не помню какими именно средствами была пополнена требуемая сумма, но, наконец, разоренное семейство было отпущено на волю. Отец и мать ушли в Мекку (Марамбаши сказал мне, что отец его не живет в Мекке, но в одном из маленьких окрестных городов. Они отправлялись в Мекку только для поклонения. Причина того, что он в поселился в Мекке, заключается в том, что по их верованиям всякое действие, хорошее или дурное, совершенное в Мекке, получает в девять раз большее возмездие. Поэтому люди предпочитают не жить в Мекке, а посещать ее только с религиозной целью.), где они надеются умереть, между тем как сын занимает должность при новом дворе. Киргизы опустошили всю местность, безнаказанно совершая убийства и грабежи. Они даже сдирали ковры с полов, и когда бедные тюркские дети, брошенные на голый пол, начинали плакать, их хватали за ноги и разбивали им головы.

Среди этих бесчинств и еще худших жестокостей, киргизов настигло нашествие из Андиджана, предводительствуемое Бузург-Ханом и Мухамед-Якубом. Они были разбиты; многие из их начальников были взяты в плен и казнены, в том числе и Садик. Между тем крепость Кашгара (Янтмер), расположенного в пяти милях на запад от города, все еще держалась против неприятеля с [49] своим китайским гарнизоном. Народонаселение Кашгара буйное, но искренно преданное своим прежним владетелям, священному роду Ходжа, присоединилось к Бузург-Хану и его энергическому сподвижнику, которые, говорят, прибыли из Андиджана с отрядом, состоявшим только из восьмидесяти человек.

Коноводом, душою предприятия был Куш-Беги Мухамед-Якуб, между тем как Бузург-Хан лениво довольствовался поклонением своих последователей и подданных.

Куш-Беги собрал войско из окрестных местностей и, подкрепив еще 500 человек из Кокана, осадил крепость. В продолжение осады ежедневно прибывали из Андиджана новые подкрепления. Каждый день войско Якуба увеличивалось десятью-двадцатью новыми рекрутами, но, не смотря на то, ему удалось взять крепость только после четырнадцатимесячной осады. К концу осады амбан (китайский губернатор) собрал совет из своих офицеров и предложил им взойти в переговоры с Мухамед-Якубом. Офицеры выразили свое согласие и тотчас каждый из них внес свою часть для составления суммы, требуемой для приношения победителю. Амбан в это время сидел окруженный своим семейством (дочери сидели позади его, а сыновья разносили чай гостям, сидевшим вокруг комнаты), ожидая известия о сдаче города. Вдруг послышались крики «Аллахо-Акбер!», которыми мусульмане сопровождали свое вступление. Амбан, услышав эти крики, вынул трубку изо рта и стряхнул пепел на одну точку пола, сообщавшуюся с миной, проведенною им предварительно под домом. В то время как офицеры, не сознавая опасности, рассуждали о [50] сдаче, дом взлетел на воздух и все были погребены под его развалинами.

Но еще до успешного окончания осады Кашгара, Куш-Беги Мухамед-Якуб ходил несколько раз на Ярканд, находившийся тогда в руках тунган, вследствие следующих обстоятельств:

Весною 1863 тунгане старались захватить в свои руки управление Яркандом, а китайцы предложили им две трети всего, кроме управления. Тунгане отвергли это предложение, и в этом положении дела оставались в продолжение месяца. Однажды они убили 60 быков и накормили главных мусульман города. Ровно через неделю, в полночь, тунганская часть гарнизона подожгла все дома китайцев, как в новом, так и в старом городе. Когда китайцы бросились из домов, ища спасения от огня, тунгане их перерезали.

Остальная часть китайского гарнизона укрылась за внутреннею стеною Янг-Шара. Тунгане стали уговаривать горожан воспользоваться настоящим единственным случаем к освобождению. Действительно, горожане присоединились к тунганам. Джума рассказывал мне, что он прибыл с Акскалом Ахмедом-Ходжа, главным кашмирским купцом, и так как было очень жарко, слуги Акскала принесли ему чаю; когда они приближались к стенам города, китайцы начали стрелять по ним, а между горожанами произошло общее смятение. Так как Акскал был очень тучен, то двое из его людей помогли ему спастись бегством. После этого, китайцы, пользуясь своим успехом, незаметно подкрались к воротам и овладели ими. Таким образом, мусульмане, остававшиеся во внешней части Янг-Шара, попали [51] в западню и до 800 человек из них были убиты. После этого осаждающие в продолжении месяца вели траншеи, из которых под городскую стену были проведены мины, вследствие чего часть этой стены (от 40-50 сажен длиною) была взорвана.

Но и тогда китайцы продолжали сопротивляться, пока наконец все мусульманское население не поднялось поголовно, нападая на них со всех сторон. Число китайцев до того уменьшилось (их оставалось менее 1000 человек), что их не хватало на защиту всего протяжения городских стен; а потому, когда все мусульмане (городские и деревенские жители) напали на них всеми соединенными силами, они должны были отступить от стены. Мусульмане, опасаясь мин, не вошли в город; их осторожность вполне оправдалась, когда вскоре затем раздался страшный взрыв, от которого земля потряслась на несколько миль в окружности. Клочки трупов были заброшены даже в старый город, а пыль была до того густа, что затмевала воздух целый час после взрыва. После этого, мусульмане вторглись в город и перерезали немногих оставшихся живыми осажденных. Амбан и большая часть гарнизона погибли во время взрыва.

В продолжение почти целого года после этого происшествия, тунгане управляли Яркандом; они сделали безуспешное нападение на Хотен (где мусульмане одержали верх над китайским гарнизоном, поставив в главе управления Хаджи-Хабибула). Они потерпели поражение при Санджу, потеряв все свои пушки, после чего они соединились с владетелями Кучи и Ак-Су, успешными предводителями восстания против китайцев.

Около этого времени Мухамед-Якуб, оставив большую [52] часть своего андиджанского войска в осаде кашгарского форта, взял по дороге Янг-Гиссар и оттуда выступил против Ярканда с небольшим отрядом. Отряд этот дрался с яркандцами от утренней до вечерней молитвы (дело было в пятницу), но Якуб потерпел поражение. Первым натиском удалось смять неприятеля, но лошади его устали вследствие мокрой почвы, и он принужден был укрыться в Янг-Гиссар. Он был окружен здесь неприятелем и ему с трудом удалось бежать в Кашгар. После этого тунгане, соединившись с кучарами и получив еще подкрепление в 40,000 человек (?), под предводительством Хана-Ходжа, выступили против Кашгара, но Мухамед-Якуб поджидал их в лесу подле Кизиля и, захватив их врасплох, разбил их совершенно. Разногласия, происшедшие в его лагере между кипчаками и андиджанами помешали ему воспользоваться этим успехом и он должен был во второй раз отступить от Ярканда.

Прошло уж четырнадцать месяцев с тех пор, как Бузург-Хан осаждал кашгарскую крепость, и единственный успех, достигнутый им в это время, заключался во взятии Янг-Гиссара его ловким полководцем Мухамедом-Якубом. Но дело приняло внезапно другой оборот. Якуб окончательно овладел крепостью Кашгара, как я уже описывал выше, после чего он осадил и взял Маралбаши, отрезав, таким образом, армию Кучи в Ярканде от ее родины. Затем он снова наступил на Ярканд.

Ниаз-Бег, губернатор Хотена, предупредил его о предполагаемом ночном нападении неприятеля на него, вследствие чего ему удалось разбить последнего, причинив ему огромный вред. После осады, длившейся месяц, остаток [53] яркандского гарнизона сдался на капитуляцию и был уведен пленным в Кашгар.

Все это происходило весною 1865 года, а первое нападение на Ярканд было сделано Мухамедом-Якубом в предыдущую зиму.

Кашгар был, следовательно, взят в этот промежуток времени, приблизительно в начале 1865 года.

Овладев Кашгаром и Яркандом, Мухамед-Якуб захватил не только действительную власть, но и титул. Владетельный номинальный правитель, Бузург-Хан-Ходжа, утопал в неге и разврате, между тем как другие пожинали для него лавры побед.

Успехи Якуба стяжали ему популярность между солдатами; кроме того он заручился их расположением, великодушно распределяя между ними военную добычу, когда таковая доставалась ему. Бузург-Хан потерял всякое значение, а Мухамед-Якуб, который стал посылать своих послов в соседние государства, был приветствуем бухарским эмиром, как Аталык-Хази. Под этим титулом он царствует и до сих пор. Некоторые члены из семейства Ходжа, возвращенью после столь продолжительного изгнания на свою прежнюю родину, воспротивились возвышению простого искателя приключений на место, принадлежавшее по праву им. Но они не успели смирить Якуба. По его приказанию Ходжу-Вале-Хана (убийцу Шлагинтвейта) схватили и казнили, а Бузург-Хан подвергся почетному заточению, из которого ему позволено было выдти в 1868 году только под тем условием, что он пойдет на поклонение в Мекку. В настоящее время он возвратился чрез Бухару в свое прежнее место изгнания в Андиджан, где он [54] потерял последнюю надежду возвратиться на престол своих предков.

Другие «Ходжа» получили высокие места у Мухамеда-Якуба, и, несмотря на свое неудовольствие, хранят молчание, сознавая высокий ум, с которым они имеют дело. Влияние этого священного семейства все более и более пропадает, даже между фанатическими последователями в Кашгаре. Присутствие их рассеяло ореол святости, которым народное воображение украшало их издали.

Укрепив в течение двух лет свою власть внутри государства, Аталык-Хази обратил свое внимание на соседние земли. Хотеном управлял старый Хаджи-Хабибула-Хан, избранный своими соотечественниками после избиения китайцев. Мухамед-Якуб написал к нему, как любящий сын к отцу, приглашая его на конференцию на границу. Увлекаемый слепою судьбою, которая на востоке заводит сотни жертв в ту же западню, Хабибула-Хан отправился в стан Аталыка. Сначала его угостили роскошным пиром, а потом схватили и ввергли в заточение. Его перстнем заманили в лагерь всех его высших сановников и вельмож. Сначала их пощадили, но, когда их жены, которых по восточному обычаю разделили между победителями, сговорившись, убили своих новых властителей, Хан и его вельможи сделались жертвами кровавого мщения.

Между тем как главные личности Хотена отправились в лагерь Аталыка, часть войска последнего сделала обход и вошла в Хотен с другой стороны. Жители долго сопротивлялись, и, говорят, что до 3000 людей было убито. Город со всей областью все-таки наконец перешел в руки Мухамеда-Якуба. Он выехал в Гума, пограничный город, [55] где происходила конференция, в начале Рамазана (месяц поста) и возвратился в Ярканд в конце того же месяца, овладев новою областью. Дела эти происходили в январе 1867 года. После этого Мухамед-Якуб обратился к востоку. Он сделал с Ак-Су, Кучи, Паи и другими городами и землями Алтишара тоже, что и с Хотеном. Он везде разбил тунганов, овладевших этим краем после изгнанья китайцев.

Во время похода, Якуб потерял молодого сына, по имени Худа-Кул-Беги, принимавшего самое деятельное участие во взятии Кучи. Он провел отряд, вверенный его команде, кругом, по гористой дороге, избегая, таким образом, узкий проход (обыкновенная дорога) между горами и рекою, где неприятель окружил его отца. Благодаря этой диверсии победа осталась за Якубом, но Худа-Кул-Беги заболел и умер.

Мухамед-Якуб готовился продолжать свои завоевания далее, за калмыцкие и тунганские земли, когда до него дошли известия о том, что русские строят крепость на реке Нарин, в расстоянии 6 дней путешествия от Кашгара, от которого вышеупомянутая крепость отделяется цепью Карантаго или Какшала. А потому он удовольствовался номинальным признанием своей верховной власти со стороны начальников Карашара, Урумчи, Илы и Кумола.

Возвращаясь, он описал круг и напал на Уш-Турфан, который до тех пор избегал его владычества. Взяв эту крепость он пошел в горы, откуда он вышел после длинного обхода на Арташ, выше Кашгара.

В 1868 году Аталык принимал русского офицера, капитана Рейнталя, адъютанта губернатора русского [56] Туркестана Вскоре после этого, посланный Аталыка, Мирза-Шадит отправился в Россию, в С.-Петербург. В то же время Мухамед-Якуб принялся за укрепление своей северной границы; он построил крепость у нескольких горных проходов, и между прочим сильное укрепление в горах выше Арташа, в трех днях путешествия от Кашгара.

Зимою того же года, во время моего пребывания в Ярканде, в маленькой горной области Сариколе произошло возмущение.

Бабаш-Бег, владетель Сариколя, умер и ему наследовал один из его сыновей. Другой сын его Алаф-Шах, требовавший себе власти, бежал в Ярканд, где он был хорошо принят Аталыком, который послал его назад в качестве своего вассала; это происходило в 1866 году.

Возвратившись в Сариколь, Алаф-Шах нашел случай, под предлогом дружбы, умертвить брата своего и после этого злодейства правил Сариколем, признавая верховную власть Аталыка.

В это время случилось столкновение между Шигнанским народом по ту сторону Памира и киргизскими номадами, посещавшими Шигнан. Последние потерпели поражение и были вытеснены из степей. В продолжение этих смут, Алаф-Шах не признал больше верховной власти Аталыка и отказался явиться в Ярканд, когда его туда потребовали.

Киргизы донесли, что он делает разные военные приготовления. Против него были тотчас приняты строгие меры. Из Ярканда было послано на него войско, а из Кашгара — несколько пушек и кавалерия. Я встретил их возвращаясь из Янг-Гиссара в Кашгар. Алаф-Шах бежал [57] в Бадахшан; после непродолжительной борьбы, его братья и жены все попались в руки войска Аталыка.

Большая шайка пленных была приведена в Ярканд, но большинство их было отправлено в Кашгар, где я видел некоторых детей их.

Брата Алафа-Шаха казнили, но с другими обходились хорошо. Позднее, весною 1868 года, в Сариколь были посланы новые войска, верно вследствие нового восстания; все народонаселение Сариколя (небольшое) переселили в равнины. Люди, бывшие там после всех этих происшествий, рассказывали, что в настоящее время в Сариколе нет никого кроме киргизов и яркандцев; последние поселились там по приглашению Аталыка-Хази. Следующая таблица может служить хронологическим указателем всех вышеописанных происшествий.

Весна 1863. — Восстание тунганов в Ярканде; избиение тунганов в Кашгаре.

Осень 1863. — Взятие Ярканда тунганами; киргизы в Кашгаре.

Январь 1864. — Осада Кашгара, начатая андиджанами.

Осень 1864. — Первая экспедиция Мухамеда-Якуба против Ярканда.

Зима 1864-65. — Поражение армии кучаров Мухамедом-Якубом при Кизеле.

Зима 1864-65. — Взятие Кашгарской крепости Мухамедом-Якубом.

Зима 1864-65. — Взятие Марамбаши Мухамедом-Якубом.

Весна 1865. — Взятие Ярканда Мухамедом-Якубом.

Январь 1867. — Завоевание Хотена Мухамедом-Якубом. [58]

Лето и Осень 1867. — Покорение Ак-Су, Кучи, и пр.

Осень 1868. — Прибытие руского посланного и сооружение Мустагской крепости в горном проходе, выше Арташа.

Январь 1869. — Покорение Сариколя. [59]

ГЛАВА IV.

Путешествие из Кангры в Ладак.

Долина Ку-лу. — Яркандский сирота. — Бара-Лахский проход. — Перемена физических свойств. — Характеристика сухой полосы. — Равнина Инда. — Обход, сделанный на Восток от Ладака в поисках нового пути. — Выписки из дневника. — Хаджи по возвращении в Центральную Азию. — Их взгляд на христиан. — Плоская возвышенность Рупшу. — Китайские черты народонаселении. — Озеро Пангонг. — Исследования доктора Кэлэ. — Автор присоединяется к нему и отправляется в Ле. — Свидание с яркандским послом. — Приготовления для отправки с послом мунши. — Господин Дуглас Форсит в Ле. — Заботы приготовлений. — Аргуны и их подлости. — Предложение г. Торпа присоединиться к автору. — Отъезд из Ладака.

Шестого мая 1868 года я выехал во своему прошлогоднему пути в Ладак. В начале путешествие мое совершалось чрезвычайно медленно. Нужно было приготовиться к перевозке товаров, т. е. нам самим приходилось ехать вперед и готовить подставы — мулы или кули (носильщик), менявшиеся каждые семь или восемь дней. К тому же наш старый враг Бара-Лахский проход еще не очистился, так что оставалось много времени для охоты, для которой настоящий сезон был самый благоприятный. До Ку-Лу, прелестной долины, отстоящей от Кангры в 7 [60] днях путешествия, я ехал с английским чиновником, назначенным туда на этот год. Это отличное место выпадает обыкновенно на долю какого нибудь молодого гражданского чиновника, который в продолжение шести месяцев управляет в величественном уединении участком, не меньше швейцарского кантона. Когда мы прибыли на главную квартиру этого маленького царька, первый человек, представившийся нашим взорам, был туземный доктор (содержимый здесь английским правительством); он пришел сказать нам, что у него на руках остался маленький яркандский мальчик, мать которого недавно умерла в местной больнице. Родители его вышли два или три года тому назад из Туркестана на поклонение в Мекку; с ними были двое детей, старшая дочка и этот мальчик. Их постигла участь, выпадающая ежегодно на долю сотен бедных неаклиматизированных тюркских пилигримов, отправляющихся в Индию. Отец и дочь умерли первые, мать, на обратном пути домой, дотащилась до Ку-Лу и умерла почти в виду своей родины. Мальчику оставили небольшую сумму денег, которой он сам не мог распорядиться. Мы послали за ним; перед нами вскоре явился вовсе не застенчивый, с виду счастливый мальчик, с розовыми толстыми щеками, выдающимися скулами и узкими глазами, — мальчик чисто монгольского типа; одежда его представляла странное смешение стилей — индийского с туркестанским и с меккским. На нем была красная шапка, какую носят в Мекке, индийская белая, бумажная рубашка и нара крепких яркандских сапог до колен. Я спросил его, поедешь ли со мной к себе домой, и он тотчас отвечал «да». Мы скоро обделали это дело, и английский [61] чиновник передал мне мальчика из рук в руки. Я не сделал никакого особенного благодеяния, взяв ни себя попечение об этом мальчике. Без сомнения я спас от разграбления его имущество, но признаюсь я, главным образом, имел в виду собственную выгоду. — Даже дикари благосклоннее примут чужестранца, спасшего в дальней стране сироту из их племени. Не могут они зарезать человека, приезжающего в их страну с такою целью! И так я передал мальчика Рози моему мунши, приказав последнему хорошенько кормить его и, насколько возможно при характере ребенка, беречь от всякого вреда.

Мы прошли через Бара-Лахский проход только 2-го июля; до того времени мы, охотясь в горах, ожидали прибытия моего каравана и открытия горного прохода.

Бара-Лах служит границею между двумя странами, совершенно противоположными по своим физическим свойствам. Местность, пройденную нами, можно назвать настоящими Гималаями. Громадные вершины, покрытые здесь вечными снегами, пересечеными глетчерами, выступают из густой чащи лесов, окаймляющих горные склоны до известной высоты. Вершины эти отделяются глубокими ущельями, на дне которых струятся большие реки. За Бара-Лахским проходом (или за каким либо другим проходом в этой цепи) глазам представляется совершенно иной ландшафт; здесь все ущелья и горные долины засыпаны на сотни фут песком, так что горы здесь не разделены столь неизмеримо глубокими пропастями. Вся эта местность представляет высокое плоскогорье, среди которого слегка выдаются вершины гор. Вообще, мы замечаем здесь преобладание горизонтальных линий, тогда как в Гималае [62] преобладают вертикальные. Впечатление это можно сравнять с тем, которое мы испытываем, когда мы входим в Парфенон после готического собора.

К тому же вся страна отличается сухостью почвы: Нет больших снежных пространств, а потому нет и воды — ничего не поддерживает зелени. Мы можем себе представлять в таком виде лунные ландшафты.

Совершенное отсутствие дождя наводит на предположение, не был ли бы дождь в состоянии (конечно в бесконечно долгий период времени) привести всю эту страну в положение, сходное с соседней страной, где существуют обильные дожди и глубокие пропасти.

Но в действительности перед нами простирается пустынная Тибетская страна, где деревья и трава также редки, как острова в океане, и над всем преобладает песок.

Страну эту, однако, разделяет одна глубокая и широкая долина, идущая вдоль, т. е. (общими словами) с ЮВ. на СВ. Эта долина верхнего Инда или Ладак, о котором я уже говорил выше. Долина эта, впрочем, не опускается ниже 10-11000 ф. Не доезжая до Ле, столицы этой области, где я так долго жил в прошлом году, я решился обойти Ладак с восточной стороны, придерживаясь границ китайского Тибета, с целью отыскать ближайший путь в Туркестан, не заходя в город, а переходя Инд выше и выходя на другую дорогу. Об этой дороге мне еще придется многое сказать. Следующие выписки из писем, написанных мною в то время, будут служить лучшим описанием этой части моего путешествия. Первое письмо писано из лагеря Рукшин 9 июля 1868 года. В этом [63] пункте я свернул с главной ладакской дороги, с целью вышеупомянутого обхода.

«Достигнув места, в роде оазиса, т. е. временного лагеря татар первого обитаемого местечка, после девятидневного путешествия в пустыне, хочу написать вам маленький отчет о своих действиях, прежде чем снова пущусь в путь. Я готовлюсь отправлять своего мусульманского агента в Ярканд.

«С нами путешествуют несколько хаджи (пилигримов), возвращающихся на свою родину в Центральную Азию. Интересно видеть церемонию, с которою они, как пилигримы, совершают свои молитвы. Они пять раз в день умывают голову, лице и руки; затем они громко кричат «Ла илахи ил аллах, Мухамед ар разул ула-а-а-ах!» (последнее слово протягивается очень долго). По данному знаку целый ряд из них простирается на землю ничком; потом подымаются на колени, и, складывая руки, молятся в тихомолку. Все гладят заодно свои бороды и следуя знаку своего предводителя разом поворачивают головы на право и на лево, приветствуя за каждым плечом невидимого ангела.

«Я, кажется, говорил вам о своем маленьком protege, родители которого умерли на возвратном пути из Мекки. Мне хочется довезти его на сколько можно будет до его местопребывания в Ярканде. Он очень острый мальчик и рассказывает нам про свою родину на ломанном индийском наречии. Он уверяет меня, что пришлет мне груды золота из Хотена, где много золотых руд. Вчера, сидя у огня, мой пастух, который с ним подружился, спросил его, возьмет ли он его с собою в Ярканд. [64] Рози отвечал: — «Нет, ты индиец; они убьют тебя, а потом и меня за то, что я знаюсь с «кафиром» (язычником!)

«Я много говорил с мусульманами о их религии и о Коране. Христиан (или как они их называют «Назари», Назарини) они не считают ниже мусульман, т. к. христиане приняли писания Моисея, Давида и Иисуса и главный пророк их уступает только одному Мухамету. Но они совершенно иначе глядят на индийцев и других язычников. В настоящую минуту мою палатку окружило большое сборище татар, сбежавшихся из соседних низеньких, закопченных палаток, так что не дают мне писать».

Лагерь Сиуль, 12 июля 1868 г.

«Это первая деревня, которую вижу после двенадцати дней путешествия, и даже в этой только один дом, так что я начал отвыкать от людей и становлюсь настоящим татарином. Последние 10 дней я находился на высоком плато Рупшу, которое возвышается средним числом над морским уровнем на 15,000 футов, а вершины ее достигают 18,000 и 20,000 футов. Теперь я сошел с этого плато на возвышение не выше 14,000 футов. На склонах округленных гор, идущих по обеим сторонам, не видать ни малейшего признака земли. Подле деревни эти склоны испещрены разбегающимися полосками, похожими на следы гребня; тут следы овец, которые отправляются далеко для приискания себе корма.

«Мы тут не далеко от китайской границы и жители очень похожи на китайцев в своих мандаринских шапках и с косичками. Один из погонщиков яков (весь [65] багаж наш переносится на яках, известном длинношерстом скоте) напоминает мне портреты Чанга, китайского великана, недавно показываемого в Англии. Это очень добродушное, глупо улыбающееся племя. Следующий переход «Чанг-Ла» ведет нас к озеру «Пангонг» и к долине «Чанг-ченмо». Снегу нет почти нигде, даже на высочайших вершинах, потому что всякая частичка влажности, которая могла бы пасть в виде снега, воспринимается пятью наружными цепями гор. Но за то тут очень холодно и ветренно.

«Надеюсь вы примите участие в моей попытке проникнуть в Ярканд. Меня туда особенно манит то, что эта страна (известная одинаково под именами Китайской Татарии или Восточного Туркестана) почти совершенно незнакома европейцам. Она давно свергла с себя китайское иго и начала новую самостоятельную жизнь мусульманского государства. Памир ее отделяют от Бухары или Западного Туркестана (часть Центральной Азии, исследованная Вамбери и другими). Восточный Туркестан должна быть великолепная страна. Даже из официального отчета русских видно, что они не столь ценят свои приобретения в западном Туркестане, сколько возможность проникнуть в восточный Туркестан. Ярканд — нечто в роде Эльдорадо, до сих пор неизвестного европейцам. Шлагинтвейт отправился туда во время возмущения и был убит. Мне кажется теперь, по изгнании китайцев, возможно будет завести с Яркандом сношение. Во всяком случае я хочу убедиться: сами ли яркандцы представляют препятствия в возможности сношений с ними. Я посылаю письмо и подарки Якуб-Бегу, владетелю этой страны, испрашивая у него позволения посетить его. Мне [66] кажется, что стоит только попытаться, чтобы достигнуть успеха. Сотни яркандцев приходят ежегодно в Индию. Зачем же они станут запирать другим доступ в их земли».

Июля 20-го. Озеро Пангонг.

«Так как я еще не отправил к вам моего письма (до сих пор не было случая), то я опишу вам свое дальнейшее путешествие. Представьте тебе Женевское озеро, идя из Лозань в Вевэ с высоким хребтом снежной горы за озером и вам, таким образом, удастся себе вообразить вид, открывшийся сегодня прямо перед мною.

«Если же вы себя вообразите на люцернском пароходе, едущем к бухте Ури, то вы узнаете какой у меня вид на восток, т. е. на право. Озеро Пангонг начинается на северо-западе, а против палаток, в которых мы ночевали, оно сворачивает на восток, и на протяжении нескольких дней езды тянется в китайских владениях. В нем около осьмидесяти миль в длину, но за то в ширину всего четыре или пять милей. На берегах Пангонга нет ни травинки зелени! В отдаленном, гористом пейзаже это вовсе не заметно. Лиловые и голубые оттенки остаются те же. Но вблизи это различие в глаза бросается. Вместо зеленых виноградников и прелестных деревьев Лозанны и Вевэ, перед вами тянется большая наклонная равнина крупного, белого песка, без малейшего следа зелени. На лево за равниной возвышается невысокая снеговая цепь (невысокая только оттого, что она поднимается над таким возвышенным уровнем), глетчеры которой сходят до самых краев равнины. [67]

«Четыре или пять дней назад мы перешли Верхний Инд (на северо-восток).

«Я чуть было не перемочил своего платья; люди же все были по шее в воде при переходе: к тому же здесь течение очень сильное.

«Я устроил носилки на высоких жердях, для переноски клади; четыре человека несли их на плечах и им помогали еще четыре человека; в четыре или пять часов нам удалось выбраться на сушь. Мне пришлось идти вброд и вплавь; сняв платье, я отправил его на носилки с кладью. Заметили вы какое странное течение у этой реки? Она истекает из таинственного, священного озера Мансаравар, подле потоков Брамапутры. На протяжении нескольких сот миль она течет на северо-запад и совершенно неизвестна; следуя тому же направлению она протекает чрез Ладак и Балтистан, после чего она входит в таинственную неисследованную землю, где меняет направление и у Атока поворачивает на юго-запад, орошая на этом пути Пенджаб и Синд. Странно знать реку только местами, между тем как другие части ее совершенно неизвестны».

30 июля. «Третьего дня я присоединился к доктору Кэлэ, британскому резиденту в Ладаке. Он отправился исследовать местность по направлению к Ярканду. Он дошел до р. Каракаш. Мы вместе возвратимся в Ладак, откуда я должен послать своего эмисара в Ярканд».

Ле. — 6-го августа 1868.

«Вчера я имел счастие получить большую пачку писем. Вы не можете себе представить какое испытываешь удовольствие во время прихода почты, когда письма из дома переносят [68] далеко из окружающей вас среды, скрывая от вас на время все что перед вами — калмыков и татар, турбаны и мусульман.

«Кажется мне удалось достигнуть некоторого успеха относительно моей цели. Десять дней тому назад я присоединился к доктору Кэлэ в то время, когда он возвратился с высокого пустынного плато между Ле и Туркестаном. Я возвратился с ним в Ле, где я имел несколько свиданий с яркандским послом, возвращавшимся из Кашмира. Ему я сообщил свое намерение дойти до р. Каракаш, где только что был доктор Кэлэ. Посол мне сказал: — «Если вы зайдете так далеко, то вы должны продолжать свое путешествие до Ярканда; как же я сообщу своему государю, что я оставил на дороге англичанина так близко от его владений?» Я отвечал ему, что много слыхал про справедливость и величие его государя, вследствие чего я сгорал нетерпением сам увидать его, и что я буду рад присоединиться к нему (послу), если он позволит. Он тогда выразил свое согласие. Через некоторое время я опять имел с ним свидание, и я выразил ему, что, по моему, лучше, чтобы испросить сперва, чрез моего посланного, позволения у его государя посетить его. Он отвечал: — «Хуб-Аст» (Хорошо), обещая прислать мне ответ в Ле через 40 дней. Напоив его и свиту его чаем, я сказал ему, что считаю это дело решенным, т. е. что мой агент будет сопровождать, его до Ярканда. Он повернулся к Дивану-Бахш (мой эмисар) и, потрепав его по плечу, отвечал: — «Конечно, я совершенно согласен, он будет мне братом», и велел ему готовиться к отъезду с ним. Наконец, таким образом, дело устроилось. Я хочу послать с ним подарки [69] владетелю Ярканда, и разным высшим сановникам, с целью выхлопотать у них разрешение въезда в страну. Я слышал, что посол только что отправил письмо к своему государю, в котором он ему сообщает, что один англичанин (я), встреченный им в Лахоре во время посещения им Лорда-Сагиба (губернатора Пенджаба), прибыл в Ладак и просил у него позволения сопровождать его в Ярканд, но что он отказался дать какой либо ответ, пока он не узнает о том воли своего государя! Он немного изменил факты, потому что я сам предложил обождать позволенья владетеля. Но они ужасно опасаются малейшей ответственности.

«Я готовлю подарки послу (его зовут Магомет-Назар)».

Ладак, августа 30-го 1868.

«Я все еще в Ле, хотя дела мои подвинулись с тех пор, как я вам писал: Г. Форсит приехал и был принят с большим почетом; в крепости стреляли из пушек, а губернатор выехал к нему на встречу. Вы верно знаете, что г. Форситу принадлежит инициатива настоящего движения в пользу сношений с Центральной Азией. Чтобы притянуть яркандских купцов, он учредил ежегодную ярмарку в Палампуре, в долине Кангра, куда могут сходиться купцы из индийских равнин и из Центральной Азии. Он увлекается этими проектами и меня он вдохновил своим энтузиазмом. Впрочем, он теперь старается меня отговорить от моей предполагаемой экспедиции, связанной с возможными опасностями. Но люди часто за других боятся там, где сами готовы рисковать собою; я думаю г. Форсит, без околичностей, поехал бы в Ярканд, [70] если б мог получить на то разрешение от правительства. Вчера яркандский посол отправился в обратный путь. Мои агент, Диван-Бахш, выехал сегодня, он нынче вечером нагонит поезд посла. Я поручил ему письмо и подарки для владетеля Ярканда. Если удастся, согласно моим ожиданиям, я стяжу себе славу открытия сношении с Центральной Азией.

«Мои гуркские сипаи (солдаты наших собственных войск, находившиеся в отпуску, нанятые мною для путешествия) подружились с одним здешним афганцем (в Ле можно встретить людей всех народностей). Оказалось, что в последнюю пограничную войну этот афганец дрался против англичан при Умбейле, а в английских рядах были эти самые гуркцы. Между ними завязалась тесная дружба. Гуркцы — веселые ребята, чрезвычайно храбрые — настоящие солдаты. Вы верно слышали, что недавно опять открылась небольшая война на границе Хазара. Известие это дошло до Ле вместе с известием об отправке на место военных действии полка этих солдат. Они тотчас простились со мною, и, не ожидая приказания, отправились в свой полк. Они мне сказали, что оружие их и мундир в Кангре, что когда они дойдут до своего полка, в нем будет уж верно много убитых, оружие которых послужит им. И так они пустились в путь совершенно счастливые, в ожидании хорошего сражения, с надеждою на награду и повышение, или во всяком случае с вероятностию тяжелой борьбы, особенно для них заманчивой.

«Я учусь прививать оспу, чтобы ввести это средство в Ярканде. Я уже практиковался с доктором Кэлэ на южном населении нескольких окрестных деревень». [71]

«Ладак наводнен разбойничьим племенем, под именем аргунов; они происходят от туркестанских отцов и ладакских матерей. Как большинство смешанных племен, они наследуют только дурные качества обеих коренных рас, монополизируют перевозку кладей в Ладаке. Так как они имеют только несколько несчастных пони, то, заключив условие с каким нибудь купцом о перевозке его товаров и получив большую сумму денег вперед, они скупают у своего же собрата заморенный скот, который только что вернулся с путешествия, кормят несколько дней, залечивают раны и снова нагружают на него кладь, которая уморила бы здоровую лондонскую, ломовую лошадь.

«Это я привожу еще умеренный пример поступка аргунов; иной раз они требуют всей суммы вперед, а после получения ее попадают в руки кредиторов, не отпускающих иначе как за выкуп, который вы также должны заплатить. Мое положение там было еще хуже; потому что кроме их обычного корыстолюбия, я вселял в них страх ответственности. Имея семейства в Ярканде и в Ле они одинаково боятся правителей обеих местностей. Меня подирает мороз по коже, когда я вспомню все что мне пришлось вынести с этими людьми. Я стал наконец опасаться, что никогда не выеду; владельцы хороших лошадей, заставившие меня принять свои условия не смотря на их неумеренность, внезапно скрылись с другим наемщиком, не представив никакого объяснения, — одним словом поставили меня в крайне затруднительное положение; те же, у которых лошади были настоящие клячи, или не было вовсе лошадей, кормили меня обещаниями, все прибегали к целой системе обманов, чтобы не показать [72] мне предлагаемых лошадей, без чего я никак не мог заключать условия. Как я в это время завидовал яркандским купцам, перевозящим кладь на собственных, сильных, хороших лошадях! Я старался купить у них для себя лошадей, но расстался, с этою мыслью, увидев, что один аргун залечил одну из них до смерти! Не буду, однако, останавливаться на всех этих неудачах. Я выехал из Ладака не прежде 20 сентября, и должен был доверить большую часть своих товаров сомнительному попечительству аргуна по имени «Момин» (= «Верный»), который обещал выехать после меня спустя 8-10 дней, как только лошади будут в готовности. Туземный губернатор Ладака обещался дать проводника этому человеку, который бы провел его по новому пути, испробоваемому мною. Губернатор выдал мне подорожную, в силу которой деревни, около озера Пангонга, должны были, согласно местному обычаю, давать мне лошадей по означенной таксе. Я решился путешествовать таким образом, вследствие невозможности нанять у аргунов достаточное количество лошадей, для перевозки моих товаров и моего собственного багажа; мне казалось более удобным нанимать лошадей, нежели предоставить это человеку, ехавшему с товаром. Перед самым моим отъездом один англичанин выразил желание присоединиться ко мне. Г. Торп, служивший прежде в 98 полку, и путешествовавший недавно по Тибету, пожелал ехать со мной вместе в Ярканд. Сначала я согласился на его предложение, но, посоветовавшись с компетентными друзьями, я пришел к заключению, что сделаю крайнюю неосторожность, взяв с собою товарища. Я говорил яркандскому послу только о себе и в письме к [73] Якуб-Бегу упоминал только о себе; появление второго англичанина в пределах Ярканда тотчас могло возбудить недоверие в яркандцах. Г. Торп прелюбезно вошел в мое соображение и отказался от своего намерения сопровождать меня, не желая чем бы то ни было помешать успеху моего предприятия.

Замечу кстати, что, по возвращении моем в Индию, меня поразило известие о внезапной смерти Г. Торпа, последовавшей во время моего отсутствия, вследствие болезни сердца.

Перед отъездом до меня дошли еще слухи, что другой англичанин, Гейвард, ехал сюда с намерением проникнуть в Ярканд. Я написал ему письмо, надеясь, что оно застанет его в Кашмире и изложил ему те причины, которые убедили Г. Торпа.

20-го сентября я наконец распростился с доктором Кэлэ и выехал из Ладака. [74]

ГЛАВА V.

Путешествие из Ладака к р. Каракаш.

Дургу. — Цена за шалевую шерсть. — Танксе. — Трудности, сопряженные с лошадьми (пони). — Наем яков. — Вход в равнины Чанг-Ченмо. — Охота на диких яков. Ovis Ammon. — Г. Гейвард предполагает присоединиться к нам. — Известия о стране, лежащей на восток. — Встреча с Гейвардом; его планы. — Доводы против совместного путешествия. — Оба путешественника разъезжаются. — Странное положение, советуемое во время сна на холоде. — Равнина Лингзи-Танг. — Растение «Лавендула». — Прислуга Гудди (из Кангры). — Антилопы с лирообразными рогами. — Лак-Цунг. — Дикие яки. — Тибетская диэта. — Леденое озеро. — Вид Куэн-Лун. — Река Каракаш. — Путешествие вдоль берегов ее. — Теплые источники. — Каменоломни нефти. — «Кианги» или дикие ослы.

Выписки из журнала: — «Сентября 23-го. — Мы перешли «Чанг-Ла», один из самых мелких проходов, следующих из долины Инда. На протяжении мили от вершины, склон представляет каменистую почву; дальше тянется хорошая дорога и не крутая. Спускаясь сначала по веренице терас, в роде громадной лестницы, дорога идет вдоль оврага (где находятся старые золотые россыпи). Овраг опускается гораздо круче нежели дорога, которая, наконец, сворачивает на плоскую, небольшую долину, а оттуда [75] опускается в деревню Дургу. Эта плоская долина представляет треугольник, образовавшийся из озерного осадка, между двумя сходящимися реками; точно такие же плоские терасы тянутся с противуположной стороны, доказывая, что вероятно река Дургу была когда-то запружена, чтобы образовать озеро. Я спросил у своего нового тибетского слуг и проводника что стоит «пашм» или шалевая материя (производимая здесь). Он сказал мне, что в последнее время она подешевела. На мой вопрос почему? он отвечал, что купцы больше не покупают ее. «Да отчего же? спросил я. — «Потому что пашм вздорожал!» Иначе сказать: пашм оттого стал дешев, что вздорожал.

Сентября 24-го. От Дургу до Танксе. — Мы поехали завтракать в Танксе. Я представил начальнику свою подорожную для получения лошадей. Он из пенджабских индийцев и служит кашмирскому Махарадже собирателем податей с туземных тибетцев. Я здесь окончил все свои приготовления к путешествию: купил муки, сушенного ячменя и пр. для прислуги и лошадей, маленькое стадо овец, одним словом провизию на два месяца. После обеда время ушло на приискивание лошадок. Начальник Танксе очень любезный человек, но совершенно бесполезный. Мне привели на выбор всех местных хромых, негодных лошадей. Из этих я оставил себе только четыре и послал за другими лошадьми в соседние деревни. Пасивность жителей представляла страшные препятствия. Я оставил их с угрозой взяться за свою палку на другое утро!

Сентября 25-го. Нынче утром мне привели от 8 до 10 лошадей; все они были малы ростом и молоды. Я решил, наконец, взять все двенадцать лошадей для моих [76] девяти вьюков. В час пополудни я выбрался окончательно и скоро настигнул свой обоз; пони останавливались и падали на каждом шагу, изнемогая под тяжестью тюков, не смотря на то что их облегчили. Эти лошади похожи на крыс. Я должен был остановиться в Муглибе на ночь, сделав 7 миль в продолжении дня. До сих пор путешествие мое в Центральную Азию мало обещает успеха».

Сентября 26-го. Я нанял еще пяти яков в поддержку лошадям; прибыв в Чагру, у верхней стороны озера Пангонга, я нашел тамошнего начальника, ожидавшего меня в татарском лагере, с новыми пони, также очень маленькими. Сын тибетского начальника (или «Гоба») только что вернулся с р. Каракаш, куда он ездил с караваном Магомета Назара, яркандского посла. Он сообщил мне, что две лошади пали в поезде Джума, аргуна, сопровождавшего моего поверенного Дивана Вахша. Зять Джума тоже умер дорогой.

Я согласился остаться здесь два дня, для окончательного снаряжения в путь. От своего мунши, Дивана Вахша, я получил извещение, что должен поспеть ровно через месяц в Шахидулла (на яркандской границе). Уже прошло 10 дней, остается всего 20; сомнительно, чтобы я поспел.

Сентября 27-го. Воскресенье. Отдых; я писал письма, а лошадей ковали. Я заклеймил своей печатью лошадей мною выбранных, во избежание невыгодного для меня подмена, что казалось возможным. Мука и зерно были также запечатаны в мешках, и распоряжение сделано о выдаче по воскресеньям провизии на всю неделю. Я велел каждый раз снова запечатывать мешки моей [77] печатью, чтобы предотвратить возможное воровство и ненужную трату, последствия которой могли сделаться опасными в обширной пустыне, куда мы вступали.

Прерываю свои дневник, чтобы заметить, что я в этом месте снова попал на прямую дрогу из Индии в Туркестан. Здесь я встретил доктора Кэлэ, возвращавшегося с своих исследований новой дороги, деланных им, между тем как я проходил ту часть дороги, которая ведет прямо в великобританскую Индию, не заходя в Ладак.

В Ладак я заезжал только для необходимых дорожных приготовлений.

Итак, с этого места, мы снова попадаем на новый прямой путь из Индии в Ярканд; нужно надеяться, что он сделается вскоре общеизвестным, и заменит старый путь на Ладак и Каракорамский проход, употребляемый до сих пор купцами.

Оставив Чагру, последнюю тибетскую стоянку, 28 сентября, мы перешли 30-го высокий, но не смотря на то, удобный проход Мазимикский, и вошли в область Чанг-Ченмо (Чанг-Ченмо значит «Великая Северная (Река)».). Она состоит из открытых долин и равнин, лежащих на возвышении 14,000 или 15,000 футов над уровнем моря. Маленькая река, орошающая эту местность, течет на запад и впадает в большую реку Шайок, один из источников Инда. У истоков р. Шайока находится Каракорамский проход (старая дорога в Ярканд), от которого нас отделяют огромные вершины гор. Из Каракорамского прохода, р. Шайок направляется почти прямо на юг к Ладаку, но, встретив на своем пути большую [78] горную цепь (одну из окраин Ладакской долины), она быстро сворачивает на запад и течет на протяжение 12 переходов паралельно Инду, от которого ее отделяет только вышеозначенная цепь. Пробиваясь наконец сквозь нее она окончательно присоединяется к Инду в Балдистане.

Проследив течение р. Чанг-Ченмо до ее впадения в р. Шайок, и течение Шайока до слияния с Индом, мы возвратимся к нашему путешествию, причем мы должны подняться по р. Чанг-Ченмо. Я остался в долине Чанг-Ченмо до 16-го октября, выжидая бессовестного аргуна с остатком моих вещей из Ладака, между тем как мой мунши, Диван-Бахш, был занят в Ярканде своим дипломатическим поручением. Охота на диких яков была моим занятием в это время; эта отличная порода дикого рогатого скота вдвое больше ручных яков, употребляемых в Тибете. Долина Чанг-Ченмо представляет гладкое, широкое русло, среди которого извилисто струится рекой. Ее окружают небольшие глинистые скалы, возвышающиеся в иных местах одни над другими в виде лестницы, ступени которой отделяются терасами. Над этими скалами виднеются обнаженные склоны гор. Почва совершенно пустынная.

Октября 9-го. Чанг-Ченмо. — Возвращаясь по долине, я видел вдали какие-то предметы. Когда я мог разглядеть их, то увидел шесть великолепных самцов Oves Ammon (диких баранов) с огромными рогами; они шли к нам на встречу вдоль югозападного горного склона. Мы спрятались за выступ скалы и проследили их до соседнего оврага, но мы не видели как они оттуда вышли; обернувшись, я с ужасом увидал среди смежной долины [79] ясное очертание человека; я все-таки прополз дальше в надежде настигнуть баранов, но увы! они уже отступили. Я подошел к человеку в злобном настроении. Оказалось, что это был посланный с запиской от господина Гейварда, желающего ехать в Ярканд. Он предлагает мне присоединиться ко мне, если я подожду его. Посланный говорит, что в Мазимикском проходе снегу теперь на сажень глубины (В эту минуту чернила мерзнут на моем пере. Я пишу, сидя подле костра, разведенного перед моей палаткой).

Я расспрашивал посланного о его родине, лежащей в расстоянии 20 переходов на восток от Рудока (маленький город подле озера Пангонга). Мы разговаривали чрез посредство переводчиков, потому что у него совсем другое наречие. По его словам, его племя зимой живет в долинах среди восточных склонов гор. На лето они переходят к северу от этих долин, за снежные проходы, в страну, опускающуюся к северо-востоку, где ручьи теряются среди песков (вероятно здесь речная система такая же как и в Восточном Туркестане). Летнее пребывание отстоит от зимнего в 30 днях ходьбы. Он рассказывает, что на восток от его родины находятся золотые рудники (подземные ямы, галлереи и пр.), где юк рису стоит восемь тол золота (?), что равняется нашим 12 фунтам стерлингов! За рудниками живет, по его же рассказам, разбойничье племя, получающее от Великого Ламы Льясского такие чары, которые делают его непобедимым. Десять или двенадцать семейств этих разбойников, выгнанные своими товарищами, теперь поселились в Рудоке (близ озера Пангонга). Они подкупают начальство Рудока. Мой рассказчик [80] говорил еще про одно место поклонения, по сю сторону Мансораварского озера (один из источников Инда). Над проходом возвышается горная вершина, представляющая снизу до половины крутую скалу, а сверху покрытую льдом, которую пилигримы обходят с молитвами в течение 1 1/2 дней. Каков образчик сплетен, которые приходится слышать, отдыхая перед костром!

Октября 13-го. — Получил письмо от Гейварда, который пишет мне, что он послан Географическим Обществом и должен продолжать свое путешествие, но что он не желает меня вводить в неприятное положение.

Октября 14-го. — Я ездил в стоянку Гейварда. Мы обедали вместе и переговорили о наших планах. Он мне сообщил, что Географическое Общество поручило ему исследовать дорогу, ведущую чрез Читраль (далеко на запад, на границе Кабула) и попробовать достигнуть Памирских Степей. Пограничная война, недавно начавшаяся, побудила его выбрать более восточный путь, пролегающий чрез Ладак, причем он надеялся получить в Ярканде позволение посетить Памирские Степи. Он хотел явиться в Ярканде в качестве афганца и привез с собой полный костюм афганский, отказавшись от большей части привычек европейца, от палаток и пр. Поговорив со мной, и видя, что я решился не покидать своего национального характера, он пришел к тому же убеждению. Для того, чтобы в самом деле прослыть за афганца в мусульманской стране, где последних очень много между купцами и солдатами, нужно совершенно ознакомиться с афганским наречием (Пушту), а также и с обрядами магометанского [81] вероисповедания, что достижимо только после многих лет добровольного изгнания.

Оставалось только решить поедем ли мы вместе. После зрелых обсуждений, мы решили, что мне лучше будет явиться одному на границе, согласно моему предупреждению, потому что появление двух англичан вместо одного может возбудить подозрение и лишить нас возможности проникнуть в Ярканд. Итак, было решено, что я поеду вперед, полагаясь на впечатление, которое произведут мои подарки и письма, а Гейвард последует за мной. Мы надеялись, что его не оттолкнут после того, как меня примут. К тому же, я употреблю все старания, чтобы выхлопотать ему позволение о въезде.

Между тем Гейвард намерен был исследовать верх долины Чанг-Чепмо, и попробовать отыскать лучший путь по этому направлению.

Октября 16-го. — Гейвард выехал в свою сторону, а я отправился вверх по оврагу Горячий ручей. Пройдя несколько миль, мы дошли до высокой терасы, образуемой скалами. Здесь, бедный Шлагинтвейт, на пути в Ярканд, в 1857 году, проложил нечто в роде наклонной дороги, но она все-таки очень крута, и лошади с трудом поднимались, беспрестанно спотыкаясь и падая назад.

Переходя ручей (нам пришлось переходить его несколько раз), один из пони провалился сквозь лед, окаймлявший ручей; и его едва вытащили оттуда.

Октября 17-го. — Несколько времени спустя после восхода солнца, когда мы, готовясь снова в путь, укладывали палатки, мы вдруг услыхали шум, подобный грому, который летел вниз по ручью. Оказалось, что вода [82] поднялась под льдом, образовавшимся за ночь, и ломала его. Обломки льда неслись по течению, которое разбрасывало их по обеим сторонам, по мере того как река приходила в свое обычное положение. Мы прежде видали кучи такого льда, нагроможденные на шесть или на семь футов вышины по берегам рек, но не знали причины такого явления.

Мы шли по следам яркандского посла и его свиты. К вечеру нам попались люди и лошади, сопровождавшие его и возвращавшиеся домой. Они передали мне письмо от моего мунши, писанное на индийском наречии, без числа, в котором он мне говорит, что ровно через месяц от означенного в письме числа он вышлет кого нибудь ко мне на встречу в Шахидуллу. Я спросил у этих людей где можно будет ночевать. Они сказали, что немного дальше будет высокая трава и достаточно кустарника. Я один поехал, чтобы выбрать удобное место для ночлега, но оказалось, что они, по обыкновению всех тибетцев, солгали. Я поехал назад и успел еще остановить свой караван несколько миль ниже того места, где встретились с нами тибетцы; там еще росла высокая трава, а это было важно, потому что в продолжении нескольких дней после того, невозможно было найти травы для скота.

Октября 18-го. — Следы посла и его свиты привели нас на берег реки, текущей с севера. На юг вид простирается на горы с глетчарами. На север, напротив, тянется плоская страна, почти на одном уровне с нашим проходом. В нескольких местах лежит снег, мы находимся теперь на 19,000 фут. над поверхностью моря. Таши и я шли вперед, чтобы согреться, но после заката солнца нам пришлось остановиться и мерзнуть несколько часов, [83] пока не пришли наши вещи. В таком случае лучшее средство согреться, это — прижаться на коленях к краю скалы, прислонив голову к скале и держа ее почти между коленями. Затем, нужно плотно запахнуться с головой в верхнее теплое платье; если ветер не слишком силен, то можно дышать под покрывалом, и воздух будет гораздо теплее, чем снаружи. При этом, ноги всегда всего более зябнут, но в путешествии такого рода скоро привыкаешь съеживаться в клубок, сводя как можно ближе все оконечности тела. Мне приходилось проводить целые ночи в таком виде и я мог хорошо спать, между тем как я бы ни на минуту не заснул, если б просто вытянулся под таким малым покрывалом, как шуба. Наконец прибыли мои вещи. С нами было топливо; мы пили распущенный лед. Для скота нет ни травинки.

Октября 19-го. — По обыкновению мы позавтракали пока собирали палатки, а потом ехали по высоким равнинам до маленькой долины, окаймленной с отдаленной стороны своей песчаными холмами. Эту долину мы прошли, направляясь к северу. Разреженность воздуха совсем обессилила Кабира, моего лакея мусульманина; я отдал ему своего пони. Взойдя на песчаную возвышенность (достигавшую около 100 футов), мы увидали у ног своих другую, огромную долину, лежавшую на 400 футов ниже нашего прежнего уровня. Тибетцы, проходившие ее, назвали эту долину «Лингзи-Танг». На горизонте с востока и запада видны снежные окраины гор, похожие на паруса кораблей среди океана. Прямо перед нами, на севере, долину окаймляет длинная цепь песчаных холмов, над которыми виднеются вершины других гор. Мы сошли в эту долину, и [84] пройдя около пяти миль разбили свои палатки, под прикрытием не высокого глинистого холма. Почва вся состоит из глины, с примесью кремня и грубого агата. Нигде ни малейшей травинки, но для топлива есть растение, в роде Лавендулы. Оно имеет вид кустарников в три или четыре дюйма вышиной, наподобие Лавендулы эти кустарнички разбросаны на порядочном расстоянии друг от друга. Корень у них дервянистый и гораздо существеннее, нежели можно предполагать, судя по незначительному виду внешней части этого растения; корни этого растения — настоящее благодеяние для путешественников. Их выкапывают из земли, но, чтобы развести ими порядочный огонь, нужно в продолжении нескольких часов собирать их. Голодные лошади иногда едят листья этого растения, которые до известной степени утоляют им голод там, где нет другой травы. Не смотря на позднее время года, мы не нашли воды на всем пространстве равнины, но нам попадались в нескольких местах кучки снега, и нам хватало его для приготовления пищи и для питья. Лошади должны были довольствоваться для утоления жажды нерастаянным снегом, за недостатком топлива.

Октября 20-го. Лингзи-Танг. — Для перехода через равнину открылось прелестное утро. Мы направились прямо к проходу, видневшемуся нам между двумя горами. Кабир, по вчерашнему, отставал от нас и ложился на землю. Я остановил для него весь караван; он объяснил мне в виде оправдания, что ни отец, ни дед его не бывали в подобной стране. Действительной причины к усталости не было; дорога была хороша, а холод самый незначительный. Конечно, возвышенное положение места имеет [85] влияние на человеческий организм. Но остальные мои слуги (принадлежавшие к крепкому, первобытному горному племени гуди, живущему в горах Кангра; из них выходят отличные слуги) восставали против плоскости равнины и вздыхали по своим горам. На каждом шагу мы видели миражи, но нигде не попадалось действительных признаков воды. После нескольких часов ходьбы, мы дошли до места, где почва поднимается на 100 фут. Поверхность этого возвышения представляет снова площадь, а дальше опять начинается спуск к группе долин, окруженных скалами. Войдя в горный проход мы взяли на право и раскинули свои палатки в одной миле от входа у скалы. Здесь дул ужасно холодный ветер, насилу давший нам установить палатки; это был настоящий ураган. Нам удалось приготовить себе пищу и ночлег. Для скота не было травы уже третью ночь. Мы кормим лошадей ячменем, но яки не едят его.

Октября 21-го. Лак-Цунг. — Так называется любопытная группа долин, ведущая с высокой равнины Лингзи-Танг (которую мы только что перешли) в более низменную, лежащую на север (обе равнины превышаются 16000 ф. над уровнем моря, т. е. на 1000 ф. выше Монблана). Мы видели тибетскую антилопу, самца, казавшуюся издали совершенно белою и с красивыми лирообразными рогами. Мы спустились в широкую долину, пересекаемую цепью странных гранитных скал, которые казались снятыми с горных вершин и ошибкой попавшими в эту открытую долину. На главной из этих скал издавна приютилось орлиное гнездо, кругом которого земля была усеяна костями и рогами антилоп, служившими прошедшим поколениям этих [86] птиц пищею для их птенцов. Некоторые из нашего каравана видели других антилоп по горным соснам, но пальцы у меня до того окоченели от холодного ветра, что я счел бесполезным их преследовать, так как не мог бы взвести курка. Кажется, будто две противоречивые воли создали эту страну. С северо-запада на юго-восток тянутся паралельные цепи гор с соответствующими долинами (в числе этих цепей находятся и гранитные скалы); а эти горы пересекаются под прямыми углами вереницей долин, посреди которых остаются гранитные скалы. Стремившись в одну из таких долин, мы повернули направо, где яки паслись среди густой травы (такой травы, как бывает в Тибете) и где дул сильный холодный ветер. Мы расположились здесь, и скоро подошли наши лошади.

Октября 22-го. — Мы пробыли в этой местности (называется она Лак-Цунг или Орлиное гнездо), для кормления скота. День был холодный с резким ветром. Кабир решительно неспособен более перемогать свой недуг. Он горько жалуется на свою судьбу!

Я пробовал писать, но чернила по обыкновению замерзли у меня в пере.

Я уверен, что мы сбились с настоящей дороги также, как и поезд посла. Мы свернули на запад от горячих источников и пройдя горный проход должны были снова забирать на восток в продолжении целого дня (Я пришел потом к заключению, что нас нарочно сбили наши проводники.).

Вместо того нам следовало продолжать путь наш прямо.

Октября 23-го. — Мы все еще в Лак-Цунге; погода [87] сегодня была лучше: ветер был слабее, солнце больше грело и в палатке ртуть термометра поднялась почти до точки замерзания в полдень. Я убил еще одного хорошего, старого дикого яка. В нем было десять футов длины, и пять с половиною вышины.

Октября 24-го. — Мы продолжаем стоять здесь и охотимся. День был холодный. Я возвратился в лагерь когда стемнело, в самую холодную ветреную погоду. Кабир находится в безнадежном положении. Настоящей болезни у него кажется нет никакой, но он не может ничего делать, а только сидит у огня, отогревает себе руки и стонет. Другие слуги ожесточены против него.

Октября 25-го. — Тибетец Таши произведен в повара, наместо Кабира. Он подковал лошадей, пришедших с пастбища, и помазал топленным жиром растрескавшиеся копыта их. Тибетцы (или как они сами себя называют, боты), рассказывали мне, что они готовят консервы из мяса, засушенного на солнце и мелко истолченного, или смолотого. Из этого порошка делают густой суп с примесью молотого «сотту» или сушенного ячменя. Такой образ приготовления пищи единственно возможен в этой холодной, сухой стране.

Октября 26-го. Из Лак-Цунга в Тарлдат. — Я отправил вещи вперед и сам выехал вслед за ними, но мне удалось достигнуть стоянки не прежде десяти часов вечера, потому что меня на дороге задержало преследование тибетской антилопы, которую мне посчастливилось наконец убить. С трудом мог я найти стоянку среди открытой равнины, куда привела нас теперь дорога. [88]

Кабир отстал где-то на пути; я послал отыскивать его, обещав награду тем, кто приведет его.

Октября 27-го. — Ночью принесли Кабира, которого нашли лежащим на краю дороги. Он слышал как я проходил мимо его с Таши, но у него не хватало энергии позвать нас, в страхе, что ему придется встать и идти с нами к стоянке. Таковы индийцы; он непременно умер бы в эту холодную ночь, если б я не выслал за ним сыщиков.

Подле стоянки находится странное ледяное озеро. Неправильная масса льда, толщиной в два или три фута, покрывает известное пространство земли; в средине под льдом струятся теплые источники; ниже, как мне говорили, лед уж плывет на поверхности воды, которая еще дальше совсем освобождается от него и образует настоящее маленькое озеро.

Октября 28-го. — Мы все направляемся к северу. Следуя сзади нашего каравана, мы нашли на дороге оставленный им як, совершенно изнеможенный и освирепевший. Впрочем, здесь нет недостатка в траве. По незаметному склону длинной долины, мы вошли в углубление, составлявшее прежде дно озера; следы воды были видны на окружающих холмах, на высоте двух сот футов. На всем пространстве этой равнины встречается один или два маленьких замерзших пруда; вся она состоит из сплошной содовой почвы «фулли». На поверхности лежит тонкий слой земли, а над ней нога утопает в отличном содовом порошке, чистейшей белизны, имеющем от четырех до пяти вершков глубины. Под содой находится слой простой неочищенной соли или селитры, которая трещит под [89] ногами, как тонкий лед из-под снега. Во многих местах нет вовсе земляного слоя, а сода является на поверхности в твердом виде и неправильной форме. Нам пришлось в продолжении пяти часов с трудом подвигаться по этой неудобной почве; хотя мы с самого начала видели свою стоянку вдали, но казалось будто мы вовсе не подвигаемся к ней. Яки очень отстали; ночь была чудесная, лунная; было довольно холодно, но по счастью без ветра. Наконец мы нашли небольшой сухой овраг, достаточно большой, чтобы служить нам убежищем. Вблизи есть трава и лед; мы раскинули в овраге свои палатки, благодаря судьбу и за то; у одного из слуг отмерз палец на ноге. О Кабире ничего неизвестно, ни о яках. Таши постоянно в деле и крайне полезен.

Октября 29-го. — Мы отдыхаем сегодня Утром прибыл Кабир с известием о том, что все яки стали на дороге в изнеможении. Я послал к ним людей на помощь. Около полудня два яка прибыли. Люди говорят, что два других окончательно не годны больше.

Октября 30-го. — Нынче утром мы дождались наконец остальных людей и яков с тюками. Мы поднялись, но не долго шли, потому что лошади ужасно устали.

Содовая равнина (несколько поднимаясь) суживается на севере, образуя долину. Эта долина сворачивает на северо-запад, а из нее тянется на северо-восток низкая гранитная цепь. За этой цепью течет р. Каракаш (которую мы конечно не можем еще видеть), а за нею возвышается высокая, крутая горная цепь, с местными вершинами, составлявшая часть горной цепи, известной европейским географам под именем Куэн-Луна. Дует холодный, резкий [90] ветер. Мы остановились для ночлега в последнем травяном месте долины. Вместо воды, мы по обыкновению употребляли снег и для топлива нашли небольшое количество лавендуловых кустов; яки не подходили.

Октября 31-го. — Мы продолжали путь наш на С.-З. вдоль долины, которая опускалась до самой реки Каракаша через скалистые ущелья в 30-40 сажен ширины. Должно предполагать, что озеро содовой равнины когда нибудь излилось через это ущелье в реку Каракаш. Река была покрыта тонким льдом; она течет в маленькую круглую долину, заключенную с севера древнею мореной. На С.-В. тянутся высокие снежные горы и глетчеры. Река в своем течении круто спускается с гор; я полагаю, что источники реки находятся неподалеку. Ниже по течению реки мы увидели двух черных зверей; мы не знали, дикие ли это или ручные яки. Оказалось, что это были вьючные яки, брошенные по дороге караваном посланника.

Для нас это была настоящая находка; мы могли снять часть клажи, навьюченной на бедных, изнуренных лошадок. Весь скот с жадностию пил, ломая лед ногами. Им в первый раз, после 16-го, удавалось вполне утолить свою жажду, потому что до тех пор они должны были довольствоваться одним снегом.

Никто из моих слуг не бывал дальше достигнутого нами места. И так, мы были в совершенном неведении, где будет трава и топливо, а следовательно какие промежутки можно класть между остановками. Часто, сообразно с расстоянием следующего годного пастбища, приходится останавливаться через несколько часов или же продолжать путешествие. Это зависит от усталости скота. Теперь [91] нам нужно было идти наугад. Я поехал разведчиком вперед, а к вечеру, достигнув возвышения, мог обозреть лежащую перед нами дорогу. В этом месте р. Каракаш течет в совершенно плоской долине, в полмили ширины. Посреди долины иногда протекает ручей, который в другое время высыхает; с обеих сторон почва возвышается небольшими терасами, а на севере и юге долина окаймляет обнаженные горы; сама долина распространяется на запад. С беспокойством глядел я на всякую новую местность, тщательно осматривал всякую боковую долину. Вообразите себе мой ужас, когда я открыл в течение дня, что на этой скудной почве не было даже лавендуловых кустов для топлива, что до сих пор не случалось. На траву не было никакой надежды, а русло ручья высохло. Недоставало трех главных предметов в жизни путешественника, — топлива, пищи для скота и питья. Вечером уже мне удалось в возвышении рассмотреть в конце одной небольшой долины черную полоску земли. Надежда стала возвращаться ко мне, но мне не верилось, чтобы у меня перед глазами были кусты. Однако я мог их ясно различить в зрительную трубку, и между ними виднелся белый лед. Я направился к ним и, проехав полосу долины, казавшуюся мне нескончаемой, я наконец увидал первый кустик после целого месяца. Дул страшный ветер, но я выбрал местечко под защитою холма, набрал сухих ветвей, развел огонь (как часто я о нем вздыхал в холодных равнинах, с которых мы спустились) и сел в ожидании каравана. Прождав час, я стал опасаться, что он пройдет мимо меня в окружающей темноте и начал громко окликать его. Но ответа не было. Наконец лошадь моя стала [92] навостривать уши на противоположную сторону, я поехал туда и скоро действительно услыхал голоса. Караван прошел мимо меня, как я того ожидал, но по счастью дело было поправлено. Я провел всех к своему убежищу, все окружили чудесный огонь, и мы забыли все свои невзгоды. Лед, который я видел издали оказался разбросанным по берегам ручья, вытекавшего из узкого ущелья с левой или южной стороны долины и наполнявшего доселе сухое русло главной долины (Г. Гейвард открыл позднее начало этого ручья, около семидесяти миль выше, и проследил его до того места, где мы были. Он доказал, что этот ручей — настоящий источник р. Каракаш, и дорога вдоль него гораздо лучше, нежели выбранная мною, пролегающая чрез высокие равнины.). Я хотел на другой день исследовать этот ручей, но нужно было искать другого, травянистого места для скота.

Ноября 1-го. — Так как зерно с яками еще не подоспело, мы не могли дать корма лошадям. По счастию мы нашли немного травы у теплого источника, протекавшего направо. Осмотрев кругом долину, и не найдя ничего кроме кустарника, мы раскинули свои палатки возле источника. Вода источника нам не годилась, а потому мы сварили чай и пр. на оттаенном льде. Источник в этом месте течет беспрепятственно между ледяными берегами. Глубины в нем несколько вершков, а ширины — от пяти до шести саженей. Тут топлива вдоволь, от леса кустарника. Я пробовал лудить посуду, которая становится опасною, но только обжог себе все пальцы. На северных склонах гор много снегу; он доходил почти до самого уровня долины. [93]

Яки приехали после полудня; один из новоприобретенных яков пал на дороге.

В температуре произошла удивительная перемена. В 10 часов утра было 40° ф., а на заре было 9° ф.

Ноября 2-го. — Мы спускались берегом р. Каракаша, который здесь течет совершенно свободно, и только берега 1 покрыты льдом. В нее впадают многочисленные теплые ключи, вследствие чего она не замерзает, по вода получает солоноватый вкус. В 2-3 милях от нашей последней стоянки мы перешли небольшую равнину, усеянную маленькими ямами; в каждой из них не более 4-5 сажен в поперечнике, и от 2-3 футов глубины. На дне этих углублений лежит садок простой соли. Мои слуги набрали ее для ежедневного употребления, так как их запасы приходили к концу. Мы шли теперь но широкой, плоской долине, на которой кругозор прерывался только легкими выступами, образовавшимися из обломков, скатившихся из соседних ущелий, особенно с северной стороны. В продолжение всего сегодняшнего перехода мы находили траву и кустарник. На севере гранитные скалы выступают прямо из долины, гранит такой же рассыпчатый, как и в Ладаке. Нам попадались стада киангов (тибетские дикие ослы). Перед нами возвышаются снежные вершины, вблизи которых не растет больше ни трава, ни кустарник.

Ноября 3-го. — Не успели мы подняться сегодня в путь, как одна из лошадей занемогла. Таши взялся вылечить ее таким образом: он хотел извлечь у нее из каждой ноздри кусок хряща, сделав надрез, и привязать к отрезанной части хряща волос из хвоста самой лошади, так что лошадь, делая попытки встать, должна была бы сама вытащить [94] из себя отрезанную часть носового хряща. Я не видал сам этой операции, но знаю, что двое носильщиков понесли вьюк с больной лошади. С южной стороны мы нашли следы дороги с остатками стены, а вчера мы проходили мимо целой группы каменных хижин — все это свидетельствует, что некогда эта дорога была в употреблении (Мы впоследствии открыли, что эта долина была посещена китайцами, вывозившими отсюда нефриты. В настоящее время промышленность эта совершенно упала, потому что туркестанские мусульмане не любят украшений из этого камня. В китайском сочинении «Тысяча характерных классиков» есть перечень разных произведений промышленности и между прочим говорится, «Нефрит добывается из Куэнлуньских гор». Я обязан г. Астону за эту цитату.).

Ноября 4-го. — Вчера поздно вечером пришли люди с известием о смерти больной лошади. Если это правда, то я полагаю, что причиною смерти была операция, которая должна была вылечить ее. Сегодня на заре был 1° ф. Вечером мы раскинули палатки на прекрасном травянистом лугу, занимающем долину во всю ее ширину на несколько миль. По дороге мы еще поймали двух отсталых яков.

Ноября 5-го. — Перед нами тянется ряд хороших луговых равнин, усеянных соляными крошками, по величине превосходящими выше описанные. Некоторые из них были наполнены концентрированным рассолом, по большей части не замерзшим, который испаряясь дает обычный соляной осадок. В этой долине вся растительность солончаковая. Переходя замерзшее болото, я спугнул одинокого кулика и птицу, которую и принял за скворца. В кустарнике я убил двух зайцев (голубей тибетской породы, с чисто белыми пушистыми хвостами). Располагаясь на ночлег мы [95] нашли место, занятое стадом около ста киангов (диких ослов); они остановились в 200 саженях и следили за нашими движениями покуда стемнело.

Впереди опять видны снежные горы. По сю сторону их видно отверстие в северной цепи. По карте Джонсона должно полагать, что это отверстие обозначает течение р. Каракаш, поворачивающей по направлению к Туркестану. Мы подобрали еще двух яков, так что теперь у нас их всех девять.

Ноября 6-го. — Сегодня нам попадалось мало травы, но стоянка наша не далеко от густой, роскошной травы; это уж не прежние редкие, разбросанные былинки, а настоящая трава, из которой можно выбрать чудесный дерн. Подле нашей стоянки находятся также нефритовые каменоломни, в настоящее время заброшенные.

Текст воспроизведен по изданию: Очерки верхней Татарии, Ярканда и Кашгара (Прежней китайской Татарии). СПб. 1872

© текст - ??. 1872
© сетевая версия - Тhietmar. 2023
© OCR - Иванов А. 2023
© дизайн - Войтехович А. 2001