-

Селения в пределах гор окружающих Зерафшанскую долину.

Тогда как Зерафшанская долина наполнена густыми рядами селений, на террасах окружающих ее гор лишь редко встречаются селения разбросанные кое-где и, кроме того, весьма незначительные. Причина тому, как понятно, малое количество воды.

Селения, которые мы встречали на дороге из Самарканда в Катты-курган — очень незначительная деревни состоящие из нескольких домиков разбросанных по голой степи. Главные из них: Кара-су-даул, Зара-булак. Эти деревни на путешественника производят самое [51] неприятное впечатление. Дома того же самого серого цвета как и окружающая их степь, а отсутствие садов лишает их очаровательного характера оазисов. Малое количество воды, которое едва достаточно для жителей на питье и получается отчасти из искуственных колодцев, не допускает подобной роскоши. Зато широкие волны террас покрыты бесчисленными пашнями, которые здесь не нуждаются в искусственном орошении. Удивительно как хлеб здесь может родиться на этой сухой почве. Но пашни эти производят на вас не лучшее впечатление чем самая голая степь. Это не наши хлебные поля, покрытые густым золотым морем колосьев; здесь рдеют лишь коротенкие стебельки, а сквозь них везде видна однообразная серая почва, так что издали поля ничем не отличаются от самой степи. Урожай, как говорят, здесь очень незначительный, и редко бывает выше чем сам-четверт и сам-пят.

Так как здесь было главное поприще военных действий нынешнего года, то большая часть жителей убежала на юг; поля между Даулом и Зира-булаком остались нескошенными и совершенно засохли. Точно также и широкие поля между Зира-булаком и Тим-тагом (вакуф медресе Ялангтуша в Самарканде).

К северу от Зерафшана притоки воды гораздо значительнее; поэтому там находятся довольно густые плантации и луга. Вообще селения между Ак-тагом и Зерафшанскою долиной отличаются от селений призерафшанских только тем, что группы садов и домов разбросаны в длинных полосах по берегам водяных источников. И здесь многие из террасс засеяны пшеницею.

На горных местах Нуратанынг-тага, между северным Кара-тагом, Ак-тагом, Караша-тагом и Ходум-тагом, также по недостатку воды, селения редки. Западная часть этих гор до местечка Сарай принадлежит к Нуратинскому бекству. Главный город этого бекства, Нурата, [52] лежит на западной подошве этих гор и, как говорят, меньше города Катты-кургана, но все-таки это самый большой и почти единственный город всего бекства. Кроме него есть еще большое число базарных местечек: Чюэ, Багаджат, Акчап, Джуш, Кош-рават, Пшат, которые состоят из 50-100 разбросанных домов; из них Акчап, Джуш, Пшат имеют довольно значительное количество садов. Остальные селения состоят из очень немногих домов и находятся большею частию на склонах северных и южных гор. Люди здесь занимаются земледелием и засевают свои поля на возвышенных местах где почва не нуждается в искусственном орошении. Садоводство здесь незначительно, а рис и хлопок решительно не разводятся. Скотоводство также не очень распространено, потому что голая степь не дает необходимого корма для скота.

Горные места к востоку от Сарая принадлежали прежде к Джизакскому бекству; они населены еще реже чем восточная часть гор и, за исключением Тюрсюна, довольно значительной деревни, везде представляют селения разбросанные отдельными дворами. Большею частию люди здесь живут в кошомных юртах, по берегам маленьких речек. Садов здесь почти нигде не видать, но при юртах почти всюду искусственные луга. Немного гуще население по близости Накрута и Кара-абдала. Когда приближаешься к долине между Караша-тагом и Ходум-тагом, к югу от деревни Конграта начинается густое население; даже у деревни Джума-базар селения сплошные, как в самой Зерафшанской долине.

Отсюда тянется беспрерывный ряд селений к юго-западу до городка Чилека, который меньше Катты-кургана, но все-таки был резиденцией отдельного бека. Об окрестностях города Чилека я не в состоянии дать точных указаний, потому что заболел на дороге и только с [53] величайшим трудом мог продолжать свой путь до Самарканда. Это и причина тому, что карга моя в этих местах показывает значительные пробелы.

Северного склона Кара-тага, который прежде также принадлежал к Джизакскому бекству, я не посещал. Но, как рассказывают, местности эти мало отличаются от остальных мест Нуратанын-тага. Единственный более значительный пункт там — укрепление Ухум.

Главные дороги пролегающие через Зерафшанскую долину, в направлении от востока к западу, это пути сообщения между Бухарой и Ташкентом (Коканом). Самый короткий путь между Ташкентом и Бухарой ведет через укрепление Чиназ, по безводной степи, в город Джизак. У Чиназа, где приходится переправляться через Сыр-Дарью, железный паром. Прежде эта дорога была самая посещаемая. Это доказывает великолепный, из кирпичей устроенный, каравансарай Мирза-рават, посреди безводной степи, между Чиназом и Джизаком. Мирза-рават теперь почти разрушен и подземные бассейны его для хранения дождевой воды находятся в самом жалком состоянии. В последние годы эта дорога посещается очень немногими караванами, потому что киргизский султан Садык-тёрё, по приказанию Бухарского Эмира, грабил путешественников. Одни русские путешественники, и то лишь огражденные значительном конвоем, решались следовать по этому пути, и для поддержания сообщения между Чиназом и Джизаком был назначен правительством ежемесячный военный отряд.

Дальний путь из Ташкента в Джизак ведет через город Ходжент (и там хороший паром облегчает переправу через Сыр-Дарью), Нау, Ура-тэпэ и Замин. Дорога через безводную степь составляет от 180 до 200 верст, [54] тогда как дорога через Ходжент — 350 верст. Дорога из Кокана соединяется с последней южнее Ходжента.

Из Джизака ведут три главные дороги в Бухару:

1) Северная дорога. По северному склону Нуратанын-тага в город Нурата и оттуда прямо в Бухару.

2) Средняя дорога. Через горный проход Бар-ишек, в северный Джума-базар (между Караша-тагом и Ходум-тагом) в город Катырчи.

3) Южная дорога. Через так называемые Тамерлановские ворота, по речке Илан-этю, немного севернее укрепления Янгы-кургана, в Самарканд.

От Самарканда эта дорога разделяется на две дороги: 1) внешняя дорога на юге от Зерафшанской долины, через, деревни Даул, Чимбай и Шир-кудук в Зара-булак; потом через горы Тим-таг и степь Орта-чёль в Бухару; 2) среди Зерафшанской долины, через Янгы-курган, Катты-курган, Керминэ в Бухару.

Так как западная половина внешней дороги безводна, и кроме того, по ней приходится сделать перевал через Тим-таг, путешественники большею частию следуют по внешней дороге до деревни Чар-кудук, и отсюда через Катты-курган выходят на внутреннюю дорогу.

Между северными горами есть значительная дорога по южному склону Кара-тага, соединяющая укрепление Янгы-курган и город Джизак с селением Акчап и городом Нурата. Главные селения, через которые она идет: Кара-Абдал, Накрут, Сарай, Кош-рават, Джуш и Акчап. От нее отделяются следующие дороги к югу: 1) из Кара-Абдала между Караша-тагом и Ходум-тагом в г. Чилек; 2) из Накрута через Тюрсюн в Чилек; 3) из Кош-равата через Пшат и Ак-тэпэ в Митан; 4) из [55] Кош-равата через Татты в Зербент; 5) из Кош-равата через Керегэн в Зербент; 6) из Кара-таша через Каунчи в Андак; 7) из Кара-таша через Каратут в Бюргэнь; 8) из Багаджата через Тикенлик в Джизман (Тасмачи).

Дороги 1, 2, 3 и 8-я — главные, потому что на остальных дорогах перевалы через Ак-таг довольно затруднительны. Перевал у Тикенлика возможен только на вьючных лошадях или на верблюдах, но вообще безопасен. Дорога 4, 5, 6 и 7-я, как говорят, очень затруднительны и для вьючных лошадей.

К северу отделяются следующие дороги: 1) из Акчапа в Темир-каук; 2) из Сарая или Дикуша через Сэурюк или Устюн в Ухум; 3) из Кара-абдала через Зара-бель в Кульму; все эти перевалы очень затруднительны, особенно перевал в Ухуму.

К юго-западу от города Джизака три горные прохода через Нуратанын-таг: 1) Илан-этю (обыкновенная дорога в Янгы-курган); 2) горный проход Бир-ишек; 3) горный проход Сары-сай к востоку от реки Куакия.

Всех дорог в собственной долине Зерафшана я не в состоянии обозначить; понятно, что при густом народонаселении ее, здесь бесчисленные дороги пересекаются. Более значительные дороги соединяют, конечно, города и базарный селения, особенно Янгы-курган, Катты-курган, Катырчи, Пейшемби и Чилек.

1) от Катты-кургана до Пейшемби: Катты-курган, Кюншегей, Янывак, Маш-рават, Кул-курганча, Иске, Ябы, Кадам, Пейшемби.

2) от Катты-кургана до Катырчи: Катты-курган, Кушбеги-тэпэ, Палван-тэпэ, Джалаир, [56] Кара-кыпчак, Мазар-алай, Кичи-минг, Катты-минг, Момун-ходжа, Узат-хан, Буламукчи, Ябу, Исавай-тэпэ, Кимедуз, Катырчи.

3) из Пейшемби в Катырчи: Пейшемби , Тавыран, Наука-тэпэ, Калмак-тэпэ, Ала-атлык-ходжа, Беглерь-кышлак, Кашан, Мангыран, Урус-кышлак, Кимедуз, Катырчы.

4) от Катты-кургана в Иштихан: Катты-курган, Кюрпе, Гедей-таппас, Ак-чоргазы, Кирьичит, Кютере, Иштихан.

5) от Пейшемби в Иштихан: Пейшемби, Аман-ходжа, Джума-базар, Байлата, Иштихан.

6) от Иштихана в Янгы-курган: Иштихан, Сапа-ходжа, Арамат, Саганча, Янгы-курган.

7) от Иштихана в Чилек: Иштихан, Бэхран, Кара-кишлак, Митан, Чагатай, Сарачунак, Кият, Сарыш, Торайгыр, Вели, Чибиш-тэпэ, Панык, Сарытай, Чилек.

8) от Янгы-кургана в Чилек: Янгы-курган, Чиназар, Беш-кэтмэн, Балта, Чапарашлы, Чэукэ, Кочы-тэгирмэн, Эсэн-чарык, Чилек.

9) от Чилека в Самарканд: Чилек, Булунгур, Ду-арык, Иш-макса, Ухлерь, Календер, Дагбит, Самарканд.

На восток ведет большая дорога от Самарканда к городу Пенджикент и оттуда в Ур-митан; от этой дороги отделяются следующие боковые дороги: 1) дорога через Кара-тэпэ в Шехрисебс, 2) Через Джума-базар в Ургут и в Джам, 3) от Пенджикента через Хурму в крепость Магиян.

От Катты-кургана к югу дорога ведет через Сарай-курган и Улус в Джам и оттуда в [57] Шехрисебс; от этой дороги опять отделяется дорога через Сипкэ в город Карши. Другая дорога в Карши ведет от города Катырчи через деревню Ширин-хотун в Сипкэ.

Все эти дороги в самом неудовлетворительном состоянии; огромные колеса арб образовали в мягкой глинистой почве глубокие колеи, которые особенно в низменных местах часто вымываются водой и оттого превращаются в глубокие ямы, болота или текущие канавы. Дороги в окаймляющих долину в горах никогда не поправляются, потому что здесь не угрожает опасность от наводнения, и оттого они иногда выезжены на глубину более сажени. Дороги поправляются только в низменных местах долины, где к тому принуждает жителей изобилие воды.

Мосты встречаются здесь изредка и устраиваются только в самых необходимых местах, особенно над глубокими искусственными каналами берега которых всегда круты, и где, при мягкой глинистой почве, нельзя обойтись без моста. Так например, через Нурпай и через большие южные каналы к востоку от Самарканда построен мост у каждого селения. Но мосты эти очень худо устроены и состоят из необтесанных бревен и досок, так что переезд через них довольно опасен. Я видел только один мост который построен из кирпичей, это — выше упомянутый Хиш-кэпрю, к северу от селения Ак-тэпэ, между Джизаком и Самаркандом. У жителей Средней Азии этот мост считается великолепным строением, европейцу же он кажется жалким творением, гораздо хуже наших сельских мостов. Этот мост построен лет 40 тому назад, отцом нынешнего эмира.

Реки и ручейки берега которых пологи и русла которых покрыты галькой — без мостов; только на больших реках находятся очень грубые лодки для перевозки людей и товаров, в тех местах где их пересекают главные [58] дороги. Мели переезжают бродом, например, на Зерафшане около горы Чапан-ата. Броды эти на многих местах не безопасны. На мелких же каналах мостов нет, и путешественники в Средней Азии долго помнят с ужасом эти болотистые, илом покрытые переезды, где завязнувшие телеги задерживают их часто на несколько часов.

Единственный мост, ныне разрушенный, который действительно представлял чудное архитектурное произведение, находится к северу от горы Чапан-ата, на том месте где теперь с опасностию жизни переезжают бродом реку Зерафшан. Он был построен из кирпичей, и еще теперь две величественные его арки выходят далеко в реку; но остальная часть его разрушена гибельным влиянием времени. Был ли этот мост когда-то окончен, или остался он неоконченным, этого теперь нельзя, решить; кроме двух арок поднимающихся на левом берегу над уровнем реки до пяти сажен, нигде нет следов моста. Так как плотина разделяющая Кара-дарью и Ак-дарью построена именно на этом месте, то можно предположить что этот мост со своими огромными пилястрами вместе с тем служил и основанием плотины для раздела реки. Я не мог узнать кем был устроен этот мост: жители не обращают на него никакого внимания. Мост этот представляет собою особый интерес, потому что это единственное в краю значительное архитектурное произведение непосвященное религии.

Народонаселение Зерафшанской долины и ее окрестностей по языку своему разделяется на два отдела: 1) племена говорящие тюркскими наречиями, и 2) племена говорящие по-персидски. Первые, составляют главную часть населения, и между ними последние живут рассеянно по некоторым пунктам. [59]

Говорящие по-персидски жители Зерафшана называются здесь общим именем Таджиков. Они живут большею частию в городах и там занимаются почти исключительно торговлею и ремеслами. Частию они состоят из древних персидских жителей края, частию из позднейших пришельцев из северной Персии, или из персидских рабов, продаваемых в ханствах ежегодно в очень значительном числе Тюркменами. Общее название для последних — Иранцы, и принадлежат они частию, хотя и тайно, к шиитской секте.

Главные места пребывания Таджиков (я этим именем хочу назвать всех говорящих по персидски): город Ходжент на Сыр-дарье, состоящий из двух отделов; узбекского города и таджикского города; Ура-тэпэ, Джизак, почти исключительно обитаемый таджиками, и Самарканд. В Самарканде внутренний город населен только таджиками, и на улицах изредка слышен другой язык кроме персидского; точно так и в южных садах города. Здесь также образовалось несколько деревень Иранцев занимающихся исключительно производством шелка. Городские Таджики о своем происхождении ничего не знают.

Остатки прежних персидских жителей края — без сомнения, и так называемые Галджа или горные Таджики, которые живут значительными кучами деревень на различных горных хребтах Бухарского и Коканского ханств. Видя древних жителей только на высоких, горных местах, невольно приходишь к убеждению что они удалились в горы, вытесненные наплывом враждебных им тюркских племен. Эти сплошные населения горных Таджиков, сколько я мог узнать, находятся на следующих местах:

1) на расстоянии одного дня пути от Кокана, на дороге в Дауан; из здешних мне особенно названы были деревни: Шайдан, Бебадурхан и Тангас.

3) На северном склоне Кара-тага между Джизаком и Темир-коуком.

4) По верхнему течению Зерафшана, в востоку от Пенджпкента, где мне называла жителей персидскими именами Галджа и Кара-тегин, или Кара-тиин.

К сожалению я не мог посетить ни одного из означенных селений, и потому об этих жителях, их обычаях и нравах не могу сообщить точных указаний.

Жители собственно долины Зерафшана большею частию Тюрки (Узбеки), за исключением нескольких пунктов на Нурпае, Катты-Курганского и Зиаддинского бекств, которые населены Арабами. Но арабы эти давно отатарились и забыли совершенно свой собственный язык.

Жители тюркские разделяются на следующие отделы:

Они живут в долине среднего Зерафшана между Самаркандом и Катырчи, и к северу до Чилека. Подразделяются на следующие роды:

Военные клики (уран) Кытаев — Улу-таг, Кыпчаков — Токсаба. На счет Кыпчаков надо заметить что они также составляют большую часть населения Коканского [61] ханства. Там они ведут кочевую жизнь, но есть там и оседлые Кыпчаки в городах. Коканские Кыпчаки вообще считаются Узбеками. Остатки этого когда-то могущественного племени рассеяны по всему пространству между тюрками. У Киргизов есть значительное племя Кыпчагов, и таковое также находится у Алтайских Калмыков. Там есть, кроме того, на Телецком озере, племя Тогус (смотри племя Зерафшанских Кыпчаков Тогус-бай). В Зерафшанской долине Кыпчаки живут главным образом около Янгы-Кургана, между Самаркандом и Катты-Курганом, который называется поэтому также «Кыпчак-Янгы-Курган». Оба отдела, Кыпчаки и Кытай, так слились, что считаются за одно племя, и на вопрос о роде получаешь всегда ответ: «Кытай-Кыпчакмын», т. е. я из Кытай-Кыпчаков.

2) Кырк-мынан-юсь (Кырки с Юсями) живут на большом пространстве между Ходжентом, Ура-тэпэ, Замином, Джизаком, укреплением Янгы-Курган и к югу до города Пенджикента.

От Ходжента до Ура-тэпэ и Замина живет племя Юсь, равно и у самого Пенджикента, между тем как около Джизака и Янгы-кургана живут Кырки. Кырки и Юсы называются и общим названием Марка. Рода их следующие:

Род Туяклы образует население города Пенджикента. Племя Юсь (сто) находится также у Черновых Татар, живущих возле Телецкого озера. Кроме того, нужно заметить что Киргизы разделены на три орды, которые по-киргизски называются Джюсь (сотня). Замечательно что эти два так тесно связанных племени выражают своими именами два числа: Кырк = 40, Юсь =100.

Может быть что из Кырк-юсь образовалось и название «Кыргыз». Такая перемена звуков совершенно соответствует фонетическим законам татарских языков. Что это положительно так, утверждать не хочу: высказываю только предположение.

3) Канглы. Маленькое племя, живущее вблизи Джизака.

4) Найман. Это племя живет к югу от Катты-кургана в селениях Улус, Сипкэ и т. д. и в городе Джам. Боевой клик (уран) Найманов — Якшы-бай. И племя Найман очень распространено у Киргизов.

5) Минг. Довольно значительное племя, живущее к юго-западу от города Самарканда до Алтабинских гор. В Кара-тэпэ и Ургуте, как говорят, тоже обитают части этого племени. В Коканде, говорят, племя Минг очень распространено, и Коканский хан сам из этого племени.

6) Кэнэгэс. Большое племя Кэнэгэсов образует главное население Шехрисебса. Это очень распространенное племя, особенно в Хивинском ханстве. Татары Казанские называют себя Кинес, почему должны быть из этого же племени.

7) Мангыт. Племя Мангыт составляет главное [63] население города Карши и его окрестностей. Эмир Бухарский сам из племени Мангыт.

8) Месит, Ябы, Тама, называемые обыкновенно общим именем Учь-ру (три рода). Живут в Зиаддинском бекстве до города Кошкауз.

9) Сарай. Живут в вкладу от Кошкауза до города — Ханчарвагы.

11) Аллат. Живут от Кара-кэля до Бухары и до Шардже.

12) Бехрин. Маленькое племя вблизи Пейшамби, к северу от Катты-Кургана.

13) Баташ. На разных местах перемешано с другими племенами.

Кара-калпаков в средней Зерафшанской долине очень немного. Они живут к востоку от Самарканда в средине между Кытай-Кыпчаками и Кыркмынан-Юсями, в разных селениях около Ак-тэпэ и в урочище Беш-арык. Говорят что не очень давно они переселились сюда с Аму-дарьи. Теперь они живут здесь оседло. Родами здешних Кара-калпаков мне называли:

Из Тюркменов, живущих в большом числе в востоку от реки Аму-дарьи, здесь находятся только три рода:

из которых последние два принадлежат к главному племени Уйсунов. Этими Тюркменами населено все [64] Нуратынское бекство. Тюркмены живут здесь оседло совершенно как жители собственно Зерафшанской долины.

Это главные племена тюркского происхождения, о которых я слыхал кое-что в средней Зерафшанской долине. Они живут не отделяясь резко друг от друга, но все-таки одно племя составляет всегда главную массу населения в известном месте. Что здесь часто происходило смешение племен, это доказываем большое число кышлаков, получивших свое название от имени рода, к которому принадлежат жители его. Так есть деревня Минг между Кытай-Кыпчаками, точно так деревни Джалаир и Конграт между другими племенами. О родстве разных племен рассказывают различные легенды. Так, например, что Мангыт и Кэнэгэс были два брата. Но я не считаю нужным повторять здесь этих, часто друг другу противоречащих, преданий. Замечу только одно — когда Эмир Бухарский, который родом из Мангытов, вступает на престол, то его сажают на белую кошму, четыре угла которой поднимают депутаты четырех родов: Минг, Аллат, Бехрин и Баташ.

Я думаю что будет здесь уместно сказать несколько слов и на счет тюркских племен живущих к северовостоку от Зерафшанской долины, т. е. в пределах Ташкента, Чемкента, Аулие-аты.

В этих более на север лежащих странах персидский элемент очень незначителен. Здесь говорят в городах и деревнях, как и в степи, только тюркскими наречиями. Оседлое население городов Ташкента, Чемкента, Аулие-аты, Меркэ и Туркестана, как и всех деревень вокруг их, называется общим названием: Сарт; таким же именем называют их Киргизы и Узбеки. Я не могу ясно определить происхождения этих Сартов. Родовых их имен я не мог узнать. По наружности они очень похожи на Таджиков. Но персидский язык для них — чужое и незнакомое наречие, если они не изучали его в Бухарских или [65] Самаркандских медресе. Они сами резко себя отделяют от Таджиков, которые живут между ними разбросанно и по одиночке. По объяснениям Вамбери можно было бы заключить что Сарты по происхождении Таджики. Он утверждает это, рассуждая о происхождении; хивинских Сартов: «Сарты, называемые в Бухаре и в Кокане Таджиками, древние персидские жители Харезма». Меня только удивляет что Сарты, живущие здесь на севере такими густыми массами, именно здесь так совершенно отатарились, между тем как Таджики в отдельных деревнях сохранили свой персидский язык. С другой стороны возможно что имя Сарт дано им извне, точно так как бухарские переселенцы на реке Тоболе в настоящее время называют себя Сартами, потому что тобольские татаре им дали такое название, а татаре вообще и калмыки алтайские приняли подобные же, им самим сначала неизвестные названия — от Русских. Ташкентские Сарты могли получить это название от Киргизов, которые в самом деле называют всех оседлых магометан Средней Азии таким именем, несмотря на то Узбеки ли они, Сарты, Таджики или Кашгарские Татаре.

Жители местностей между Ташкентом и Ходжентом, особенно в окрестностях местечка Той-тэпэ, называют себя Курама. Киргизы утверждают что они получили это название потому, что суть смесь Киргизов и Сартов. Они прежде, как говорят, были Киргизы, но теперь смешались с Сартами, и живут оседло. Правдоподобно, во всяком случае, что они составляют смесь и недавно поселились в деревнях. Они разделяются на четыре рода:

В степях вокруг Ташкента, Чемкента, Аулие-аты и Туркестана, обитают многочисленные киргизские племена, [66] которые, как и северные их соседи, называют себя Казаками. Киргизы, живущие вблизи этих городов, особенно Ташкента, гораздо беднее своих северных братьев и уже отчасти занимаются земледелием. Эти Киргизы представляют пеструю смесь самых различных родов, будучи потомками всех трех орд. Вот довольно точный подробности об этих родах:

1) Уйсун, большая орда (Улу-джюсь).
Сикым		(около Ташкента).
Джаныс.
Темир.
Шымыр.
Ботпай		(около Аулие-аты).
Курулас, народ героя Идэгэ-Би, победившего Тохтамыш-Хана.
Сиргэли	называемые общим именем Бес-тэнбала (пять ровных детей).	(на речке Шу).
Ысты
Отакшы
Джалаир
Шапраш		(около Туркестана).
Канглы		(около Ташкента).
2) Орта-джюсь (средняя орда).
Кыпчак		(около Ташкента).
Он-эки-Конграт (12 Конгратов).
1) Алты-ата кэктинг-улу		(около Ташкента).
2) Алты-ата кэктэншю		(около Ташкента).
Аргын		(около Ташкента).
Найман		(около Ташкента).
Шаншкул
3) Киши-Джюсь (малая орда).
Рамадан		(около Чиназа).
Алшын		(около Чиназа).
Джагалбай		(около Ташкента). [67]
Тама.
Таракты.

В Зерафшанской долине, как вообще в Средней Азии, говорят двумя языками, по персидски и по тюркски. На счет здешних персидских поднаречий я должен ограничиться замечанием что они, кажется, мало различаются от языка Персии.

Что касается до тюркского идиома, то он разделяется на следующие поднаречия: 1) киргизское, 2) кара-калпацкое, 3) тюркменское, 4) узбецкое или джагатайское. Первые три из этих поднаречий очень близки друг к другу, между тем как узбецкое довольно резко от них отделяется. Письменный язык имеет только джагатайское поднаречие. Понятно, что у племени разбросанного на столь великом пространстве как узбецкое, и язык показывает разные оттенки, но все-таки мы можем на него смотреть как на нечто целое. По крайней мере все жители городов от Аулие-аты до Бухары друг друга понимают без всякого затруднения. Это и понятию, потому что между всеми этими городами всегда существовало живейшее торговое движение, и хождение к святым местам не мало сближало их между собою.

Что же касается до чистоты тюркского языка, то говорят на нем чище всего в степях, куда уничтожающая всякую народность магометанская цивилизация еще не могла проникнуть. Киргизы менее всех других принимали в язык свой персидские и арабские слова, и когда принимали такие слова, то изменяли их по фонетическим законам своего языка и этим сделали их собственностию народа. Но и в их язык заметно начал проникать чужой элемент, как явно доказывает язык Киргизов живущих вблизи Сартов. К киргизскому поднаречию в отношении чистоты близко подходит язык Кара-калпаков, к востоку от Самарканда, и Тюркмен, в Нуратинских горах, несмотря на то, [68] что племена эти, в социальном отношении, уже подчинились Узбекам, и вместе с тем уже внесли в свой язык значительное число иноплеменных слов. Язык узбецких земледельцев в деревнях Зерафшанской долины по отношению в чистоте уже резко отделяется от вышеупомянутых поднаречий. Арабские и персидские слова, и даже грамматические обороты этих языков употребляются там людьми безграмотными. Более всего испорчен язык жителей городов, где благовоспитанность и мода требуют украшения родного языка чужими перьями, и это для жителей городов тем легче, что практическое знание персидского языка, по многочисленности Таджиков, здесь очень распространено. В самих же городах тем более заметно обезображение языка, чем более сближаешься с образованным, ученым классом общества, говорящим языком совершенно свойственным ему одному. У этого класса не только явилось бесчисленное множество чужих слов, но и обороты фраз совершенно изменены и законы звуков тюркского языка изменяются ими, чтобы угождать иноплеменному элементу.

Как будто бы ученость требовала такой неестественности, муллы принуждают читающих учеников произносить слова иначе нежели требуют законы языка, и порицают строго выговор народный. Оттого все грамотные люди читают но привычке исковерканным выговором мулл.

Простой человек, который только умеет читать и писать, читает и пишет всегда тюркским языком, хоть он и старается по возможности подражать в письме книжному языку. Но если он начал более учиться и занимался некоторое время в медресе, он тотчас же с презрением отворачивается от тюркских книг, этих произведений невежества, от пищи простого народа, и углубляется в изучение персидского языка. Это не только в тех местах где близость Таджиков могла бы дать повод в тому, но и в тех местах, как например Чемкент и Аулие-ата, где [69] нет соприкосновения с людьми говорящими по-персидски. Но в письме эти полуученые употребляют только тюркский язык, ибо не владеют довольно персидским. Из арабского языка они изучают только Коран и молитвы, и читают несколько легких сочинений с подстрочным переводом. Но если ученый дошел до арабской грамматики (неху) и приобрел более близкое знакомство с арабским языком, то он пренебрагает уже персидским и занимается только арабским - целью и желанием всякого грамотного. С благоговением и изумлением смотрят маленькие муллы на этих корифеев науки, которые понимают священное писание, и с удивлением слушают их речи, когда они употребляют арабские фразы, к которым тут же прибавляют необходимые для слушателя объяснения на тюркском языке. В письме эти великие ученые употребляют только персидский язык, не обращая внимания на то, знает ли его получатель письма. Бедный получатель теперь принужден искать себе переводчика! В собственно Зерафшанской долине, именно близь городов, это не представляет большого затруднения: здесь и многие не очень образованные знают этот язык.

Официальная переписка, документы и приказы правительственных лиц всегда пишутся по-персидски, даже в Кокане. Причина этому та, что всякий виновник (даже на дороге) всегда имеет с собой муллу (мирзу), который понятно пишет на ученом языке. Я часто имел случай присутствовать при сочинении этих официальных документов. Чиновник сообщает мулле содержание письма, тот сочиняет его как ему вздумается. По окончании его чиновник только прикладывает к нему свою печать.

При таких обстоятельствах легко объяснить, отчего чужие элементы вкрадываются в язык Узбеков; но разлагающим началом на дух языка действует именно то, что эти чужие элементы не подчиняются законам тюркского языка, [70] остаются в нем в первоначальной самостоятельности, как паразиты.

Вообще никто не станет отрицать что умственные занятия и учение образуют ум и развивают рассудок, но в Средней Азии видим противное. Здравый рассудок и проницательность находим здесь только у простого народа. Язык Киргизов плавен и красноречив, они остроумны и часто колки и находчивы в вопросам и ответах, иногда даже удивительно ловки, и всякий, даже самый необразованный, киргиз владеет своим языком в той силе, в какой мы это в Европе замечаем только у Французов и Русских. Если они рассказывают, оборот речи их свеж и приятен. Это ясно обнаруживается в образцах народной литературы, которые мною собраны и издаются Императорскою Академией Наук.

Очень близко подходят к Киргизам в этом отношении Кара-калпаки и Тюркмены.

Узбецкий земледелец внутренней долины Зерафшана в умственном отношении гораздо неповоротливее чем простое дитя степи, а образованный класс в городах выражается тяжело и чересчур скучен в разговорах. Иначе это и не может быть, потому что разговорный их язык, от внесения в него чужого элемента, потерял свои первоначальный тип. Киргизец слышит свои сказки, мифы и песни на своем языке, и это на него производит сильные впечатления и возбуждает в нем желание подражать им. Узбек, напротив того, слушает каждый простой рассказ на языке которого он большею частию не понимает, который ученый читатель должен пояснить своими примечаниями, и чем глубже он вникает в науки, тем более речь окутывается непонятным для него покровом. Узбек привыкает угадывать мысль из слышанных непонятных и понятных слов, и повторять пустой их звон. Ребенком он учит молиться по-арабски, потом читает целые года коран, не [71] понимая ни малейшим образом прочитанного, и т. д. Через это, понятно, упражняется и развивается только одна часть ума — память, между тем как все остальные умственные силы слабеют. И правда, память у них необыкновенно развита. Один из моих спутников знал наизусть целые страницы арабских молитв и изречений корана, и пел целые главы из «Мугаммедиэ» и песен Мир-Али-Шира, не имея ни малейшего понятия о содержании их. Высшая степень учености состоит в преодолении трудностей языка (в совершенном изучении арабского и персидского языков), и число счастливых которым это удается, весьма ограничено.

Главные места учености — медресе, но в них занимаются только одним богословием. Вообще здесь считается грехом посвящать себя поэзии или изящной литературе. От того редко встретишь, даже и у торгующих сословий, сочинения поэтические или исторические на арабском, персидском или тюрском языках. Мне стоило довольно много труда приобресть некоторые сочинения этого рода. Даже у простого народа едва найдешь что-либо другое кроме легенд о святых или «Хикметы» Ахмеда Ессеви и другие тому подобные произведения; народные песни или сказки только изредка встречаются. Главные сочинения Джагайтайской литературы сообщил Вамбери в «Cagataische Studien». При другом случае мне вероятно представится случай дополнить его сведения.

При таких обстоятельствах не удивительно что в Средней Азии, и особенно в Зерафшанской долине, ученость и фанатизм тесно связаны между собою. Чем более кто нибудь предался науке, тем более он магометанин-фанатик, и высшие ученые-факелы нетерпимости. Они — вечные причины всех смут в Средней Азии, и в нынешнем году принудили Эмира к войне. Они — возмутители жителей Самарканда против Русских, и причинили этому городу все те несчастия и бедствия которые он перенес. Они неизбежно принудят [72] всякого владетеля правоверных уничтожить договор заключенный с неверными; в их глазах всякий мир заключенный с неверными есть уже преступление против веры. Так идут дела в Бухаре, так в Кокане. Что бы ни говорили о верности хана Коканского и о дружбе его с Русскими, все это неосновательно: одна нужда заставляет его мириться со своим положением; верность его — мечта; при первом удобном случае он откажется от нее, потому что никогда не будет в состоянии противиться ученым фанатикам.

Эмир Бухарский и его сановники должны быть заодно с учеными муллами и даже подчиняться их воле; они знают что их собственная власть основывается на сочувствии последних. Оттого они по наружности самые строгие магометане, и поддерживают ученое сословие, посредством которого только и в состоянии они держать народ в своих руках и в повиновении.

Большая часть образованного класса принадлежит к торговому сословию: оно менее фанатично чем ученые и сановники, и по этой причине не так враждебно к Русским, от которых получает притом большие выгоды. Но и торговцы слишком хорошие магометане, чтобы при случае не примкнуть к стороне защитников религии, хотя и с другой стороны, покоряясь необходимости, они по крайней мере наружно, повинуются вполне новым завоевателям. Более терпимости обнаруживает та часть торгового сословия которая уже издавна находилась в торговых сношениях с Россией, и часто довольно далеко проникала в ее пределы.

Простой народ вообще апатичен и бесхарактерен. Он наружно со строгостью исполняет обряды религии, хотя не любит чиновников и ученых, гнет которых чувствует над собою, а между тем все-таки легко увлекается поджигательством фанатиков.

Киргизы и Кара-калпаки чужды магометанского фанатизма. Они, правда, но наружности довольно-строгие [73] приверженцы ислама, даже строже самих Узбеков, но еще не проникнуты пылающим жаром фанатизма; кроме того, они ненавидят владетельный класс Сартов, Таджиков и Узбеков, особенно ученых мулл, которые их всегда называют неверными из-за некоторых обрядов, оставшихся у них от язычества. Отсюда и происходит то замечательное явление, что Киргизы е самого начала примкнули к Русским, и всегда готовы воевать против жителей городов. К этому их частию возбуждает старинная ненависть, а частию и склонность к грабежу, к чему всегда представляется удобный случай во время военных действий. Последнее подтверждается и тем что Киргизы приняли участие в борьбе Дунгенов и Таранчей против Китайцев в Илийской долине, после того как они увидали на чьей стороне перевес, и где более представляется им случая к добыче.

В таком положении находится умственное и политическое настроение народа занятой Русскими части Средней Азии. Мы видим здесь два элемента борющимися между собою: тюркский — народный, и персидско-арабский - магометанский. Последний к несчастию уж везде дочти взял верх и делает невозможным всякое свободное развитие народа. При таких обстоятельствах не может быть речи об умственных и материальных успехах. Борьба слишком неровная. Только тогда когда тюркский народный элемент получит крепкую поддержку от европейской цивилизации, тогда развитие народа станет возможным. Но здесь нельзя терять времени, здесь надо действовать поспешно. Уже теперь представители магометанства невидимо окружили даже жителей степей религиозною цепью, и эта цепь их на некоторых пунктах ясно обнаруживается и будет укрепляться без сомнения всякий день более и более, если не принесется народному элементу поспешная помощь. Таково положение дел в Бухаре, таково оно и в Киргизской степи давно [74] принадлежащей к русским владениям. Еще несколько лет замедления, и будет слишком поздно.

Точно так как в Европейской Турции хитрый, ловкий и деятельный грек резко отличается от ленивого, равнодушного, но честного турка, так и в Средней Азии хитрый, старательный и ловкий персиянин — от неуклюжего татарина. Впрочем, через смешение с персидским элементом и тюркское население городов во многих отношениях сблизилось в нравах своих с Таджиками. В этом населении, которое, как настоящие Таджики, написало на своем знамени слова: «выгода» и «жадность», высшей целию действий является материальное приобретение. Несмотря на презрение которое питают магометане ко всему что относится до этого бренного света (фани дунья), золото есть их единственный идол. Они не обращают ни малейшего внимания на связи крови или другие отношения, когда могут приобресть какую нибудь материальную выгоду; поэтому главное занятие жителей городов - торговля, так как чрез нее могут они достигать наибольших выгод, не прибегая к телесному напряжению, которое жители тюркских городов ненавидят не менее чем Таджики. Нигде люди не торгуются так как на базарах Средней Азии, где продаватель, как только представляется возможность, старается обмануть покупателя. Жадность к деньгам этих жителей городов не знает никаких пределов. Мне самому случилось, что богатый человек, который показал мне некоторые места в Самарканде, дал намек сопровождавшему меня киргизу, чтобы я сделал ему небольшой подарок, и когда я, чтобы испытать его, подал ему двадцать копеек серебром, он принял их с большой радостью. Слово «силау» (подарок) слышно здесь на каждом шагу; за самые ничтожные услуги, как например указание какой нибудь улицы или тому подобное, требуют подарка. Слово «силау» всегда сопровождается самой сладкой улыбкой и [75] очень понятным движением руки. Даже купец, когда что нибудь у него покупаешь, сверх определенной платы просит еще «силау».

После жадности и страсти к приобретению, главная черта горожан — скупость. Если они хотят что нибудь приобрести тогда слова «бренный свет» никогда не услышишь, но тем чаще слышишь его, когда они хотят скрыть свою скупость. По причине скупости самые богатые живут также худо как и бедные, и питаются тою же самой пищею. Тем они только и отличаются, что дом их наряднее.

Кроме жадности и скупости, отличительные черты их характера — трусость, лютость и лицемерие; взгляните только на страшное обхождение их с русскими или киргизскими пленными, случайно попавшимися в их руки; какие должны были они терпеть страшнейшие мучения. Так, например, вырывали одному киргизу ежедневно по одному зубу, за то что он ел хлеб неверных, почему зубы его были уже затем недостойны разжевывать Божий дар. Другому вытянули жилы, и переломали руки и ноги. Взгляните на происходившее в прошлом году в Джизаке, когда Эмир обещал награду за всякую русскую голову, когда убили ночью часовых и отрезали им головы, когда вырыли из земли покойников, и головы их привезли в Бухару. Взгляните только на дервиша рассказывающего верующей толпе ложные сновидения свои, чтобы выручить этим деньги, и облекающего свою ложь набожными словами и молитвами.

Жители деревень Зерафшанской долины производят уже более приятное впечатление, ибо в них заметна какая-то чистосердечность, которой у жителей городов не замечаем. Жадность у них не так ясно выражается, они не так деятельны и старательны, как городские жители, но флегматичны и ленивы, при всем этом однако телесного труда не боятся, как этого и требуют их занятия. Они очень [76] не любят Таджиков, хитрости и ловкости которых опасаются. При этом они боязливы и робки.

Кара-Калпаки, Тюркмены и Киргизы - чистые дети природы, которые хотя хитры и лукавы, но все-таки явно показывают добродушие и привязанность. Они ленивы, боятся всякой работы, и любят чтоб милостивая природа кормила и снабжала их всем нужным; воинственности и храбрости я у них не замечал, напротив того - большую трусость. Глазея, они толпятся вокруг нового приезжего, и при этом часто так навязчивы что едва от них отделаешься. Бесстыдность в требованиях и попрошайстве у них отличительная черта. Что касается до наружности, то тюрский тип здесь ясно отличается от персидского или от смеси с последним. Киргизы, Кара-калпаки и Тюркмены еще чистые представители тюркского элемента: обыкновенно они среднего роста, коренасты, крепкого телосложения. У них широкое лицо, выдающиеся скулы, толстый нос, и к заду вдавленный лоб. Волосы их черные, но с легким оттенком русого цвета. Брови узкие, борода редкая. Таджики, северные Сарты и часть Узбеков большею частию высоки, стройны и слабого телосложения; лица их узкие, с очень резкими чертами. Нос у них большой и немного загнут, брови густые и полная черная борода окаймляет красивое лицо. Блестящий черный цвет волос и бороды, большие черные глаза, сверкающие большею частию диким огнем, дают им выражение мужественной красоты, и вся их фигура при первом взгляде производит на вас впечатление силы и решимости. Немало способствует тому и серьезность выражения, преобладающая большею частию на их лице, но вся наша иллюзия исчезает, как только появляется на их лицах сладкая, лукавая улыбка, свойственная всем Таджикам при разговорах.

Образ жизни жителей Средней Азии столь же однообразен как и устройство их городов, как и окружающая последние [77] природа. Публичная жизнь, как и у всех магометан, принадлежит только мужчинам. Их одних видим мы тихо и важна расхаживающих по улицам. Одеты они в свои пестрые и длинные халаты, обуты в сапоги с длинными и узкими голенищами, в светло-зеленых галошах; головы покрыты фантастично-свернутыми огромными чалмами белого, зеленого и красного цвета. Они одни сидят группами на базаре или у мечети, где ведут оживленные разговоры. Только изредка прокрадывается между пестрыми группами мужчин маленькая стройная личность, закутанная в длинный синий халат, наброшенный на голову. Рукава этого халата, назади концами сшитые, доходят почти до подола. Халат она прихватывает рукой на груди, а к стоячему воротнику пришит кусок черной сетки из конских волос, закрывающий совершенно лицо. Это — женщина. Как преступница боящаяся света, идет она сквозь группы мужчин, почтительно давая дорогу всякому из них с ней встретившемуся.

Оставим теперь улицу, и войдем чрез узкие ворота на внутренний двор здания. Возле ворот мы видим под глиняной, на деревянных столбах покоющейся, крышей ряд яслей для лошадей. В больших городах и вблизи базаров, где люди живут очень тесно, эти ясли находятся обыкновенно в широких коридорах, ведущих к маленьким дворикам. Двор построен почти всегда квадратом, и окружен высокими стенами или домами. Одну из стен двора образует дом хозяина: там находится несколько маленьких дверей, украшенных грубой резьбой а перед ними возвышается четыреугольная площадка или терраса из крепко сбитой глины, вышиною на аршин от пола. Обыкновенно эта терраса покрыта коврами. Двери ведут в гостиные хозяина, которые получают свет чрез эти же двери и чрез маленькие находящиеся падь дверьми окна, состоящие из деревянной решетки заклеенной прозрачной бумагой. Стены [78] этих комнат большею частию из глины, и только у богатых они оштукатурены или даже украшены арабесками. Потолок состоит из длинных деревянных балок, расположенных друг от друга на расстояние поларшина и покрытых поперечными тонкими жердями. На потолок наброшен толстый слой глины, составляющей плоскую крышу дома. Потолок обыкновенно забелен, но у богатых выштукатурен и раскрашен пестрыми красками и золотом. В стенах находятся, в расстоянии одного аршина от полу, ниши, в которых обыкновенно помещается библиотека хозяина (в числе книг непременно имеется Коран и Хефтьяк) и, кроме того, чайная посуда. Пол этих комнат из битой глины и покрыт тюркменскими коврами; на полу в разных местах лежат круглые подушки, обтянутые пестрой шелковой материей, и для лучших гостей шелковые одеяла на вате.

В другой стене двора есть большая дверь; чрез нее, видим, выглядывают несколько детских головок, любопытно осматривающих нового пришельца. Эта дверь ведет ко второму двору, устроенному так же как первый: на нем живет семейство хозяина.

Большею частию жилища состоят из двух дворов; только у самых бедных один двор, разделенный циновкою на две половины. Передняя часть и здесь принадлежит мужчинам, а задняя семейству. Задний двор хозяин (особенно богатый) днем редко посещает. На заднем дворе живет бедная невольница мужчины исполняя свои бесцветные и однообразные занятия. Она сидит там одна, дети играют вокруг нее; она шьет, прядет, готовит кушанья, затем ищет себе тенистого уголка и ложится спать. Я имел случай осматривать женский двор соседнего дома, и мог таким образом составить себе ясное понятие о жизни женщин. Женщины тихо и медленно исполняют свои безрадостные работы: так ясно у них [79] проглядывает скука, овладевающая всею их жизнию. Для женщины нет удовольствия и развлечения, ибо только изредка посещает ее соседка, с которой она может кое о чем поговорить. Хорошо что жар склоняет человека ко сну: без частого сна она едва ли бы могла переносить такую жизнь.

Мужской двор днем по большей части пуст, ибо хозяин должен идти на рынок и не смеет пропустить молитвы в мечети. Но после обеда часто собираются, гости. Тогда двор оживляется и подаются чай, фрукты и другие угощения, и занимательный разговор увеселяет всех. Еще более одушевится собрание, когда в него войдет знакомый мулла с высокою, акуратно сложенною, белою как снег чалмой на голове, важно опираясь на длинный серебром украшенный посох, и почтит собрание своим присутствием. Заняв свое почетное место он протягивает руку к одной из книг лежащих в нише, и читает присутствующим какой-то арабский текст.

Слушатели должны быть очень тронуты священными словами, ибо тотчас после его ухода дом наполняется новыми гостями, приводят мальчика лет двенадцати, одетого в женское платье; гости садятся на дворе в полукруг, и мальчик начинает в середине двора свой танец, состоящий из отвратительно неграциозных, очень неприличных движений телом. На инструменте со струнами, похожем на балалайку, играют музыку к танцу, и присутствующие мужчины хлопают такт в ладоши. Похотливые любострастные взгляды бросаются на танцующего бэчэ, который с своей стороны отвечает этим до сумашествия влюбленным старикам нежно кокетливыми взглядами, и подбрасывает предпочитаемым из них кусочки хлеба или сахару, на которые они бросаются с жадностью и проглатывают с неописанным наслаждением. Эти танцы продолжаются до глубокой ночи, почему и оставляю конец праздника под ее покровом. [80]

Последствия этого разврата ужасны; он разрывает последние узы семейной жизни. Ежегодно тысячи мальчиков от 8 до 12 лет систематично приучаются к этой блудной жизни и умирают нравственною смертью.

Пища жителей Зерафшанской долины чрезвычайно проста и у всех классов общества та же самая. Бедные и работники большею частию питаются фруктами и хлебом. Хлеб месят из пшеничной муки, воды и соли, и не подвергая его брожению, пекут в виде тоненких лепешек. Свежий хлеб довольно вкусен. Кроме того бывают у них, маленькие булки, приготовленные на бараньем сале, которых уже нельзя назвать вкусными. Фрукты, понятно, различны по временам года: вишни, али-бухара (род слив), яблоки, груши, персики, урюк, тутовые ягоды, дыни и арбузы. Дыни, которые в самом деле великолепны, во время позднего лета почти исключительною пищею служат бедным.

Из вареных блюд общеупотребительное - пилав, кушанье по имени персидское; здешние жители называют его «аш» (пища). Это густой рис, вареный с бараниной, который подается с морковью. Пилав — единственное кушанье для гостей, и ел я его так много, что получил к нему отвращение; он подается на стол и бедного и богатого. Другое кушанье, которое в большом употреблении, это - лапша, вареная на бульоне или на молоке. Нередко приготовляют баранину жаренную мелкими кусочками. Кушанья из молока, даже кислое варенное молоко (айран) редко встречаются. На базарах продают пельмени варенные в ситах паром: они очень жирны, но довольно вкусны.

Чай, у богатых зеленый, в особенном употреблении. Его подают с миндалем, изюмом и сушенными фруктами. Чай очень не вкусен, потому что варят его в высоких медных чайниках (кувшинах) на огне. В некоторых караван-сараях, даже в деревнях, находил я русские [81] самовары. Но они еще в редком употреблении у простого народа.

Из питей упомяну о шербете. Он, как мне говорили, приготовляется из меда. Мед кладется в большие глиняные кувшины которые герметически закупоривают и потом закапывают в землю. Через это мед превращается в густую жидкость, как будто сыроп бурого цвета, который, смешанный с водой, дает приятный напиток.

Водку из изюма я встречал только у евреев в Самарканде.

Упомянутые блюда встретишь у богатого и бедного, и даже стол Эмира, сколько мне известно, не отличается другими переменами. Я ел здесь только баранину и изредко говядину. Лошадиного мяса, любимого кушанья киргизов, тюркмен и русских татар, здесь кажется не едят. Кушанья подаются большею частию на грязных скатертях разосланных на полу; едят руками, которые моют перед обедом и после него, как предписано Кораном. Ложек и вилок я нигде не видал.

Зерафшанская долина принадлежала во всем своем пространстве ниже города Пенджикента к Бухарскому ханству. Эмир, высший владетель этого ханства, проживал прежде зиму в Бухаре, а лето в Карши, в Катты-Кургане и в Самарканде. Летнее жилище Эмира в Катты-Кургане мною выше описано.

Управление ханства - военно-клерикальный деспотизм. По наружному виду управление чисто военное.

Все ханство разделено на бекства, которые управляются беками, назначаемыми по усмотрению Эмира. Бекства средней Зерафшанской долины, до занятия ее Русскими, были следующие: 1) Джизак, 2) Самарканд, 3) [82] Пенджикент, 4) Чилек, 5) Нурата, 6) Пейшемби, 7) Катты-курган, 8) Катырчи, 9) Зиаддин.

Беки командуют вверенными им войсками, занимающими гарнизоны в главных городах бекств; кроме того они наместники самого Эмира и управляют вверенным им краем почти с неограниченною властию. Главная обязанность их состоит в доставлении Эмиру ежегодной определенной подати и в сохранении за Эмиром верховной власти в крае, т. е. они должны препятствовать всякому восстанию и неповиновению. Беки нередко считали себя самостоятельными владетелями и вели даже между собою самостоятельные войны; бывали даже случаи что беки восставали против власти Эмира. По этой причине Эмир своих беков не оставляет слишком долго на своем месте; он очень осторожен при их выборе и назначает их из самых приближенных к себе лиц, а через некоторое время призывает их назад к своему двору.

Число воинов состоящих в распоряжении бека — различно и зависит от величины управляемого им бекства. Большею частию они состоят из нескольких сот наездников, получающих в месяц двадцать тенег (четыре руб.) на содержание себя и своей лошади. Офицеры этих войск — Юзбаши (командующий сотнею), Мирахор (шталмейстер), в роде личного адъютанта при беке, которому иногда доверяется и командование отрядом, Пеньджабаши (командующий пятидесятые) и Дибаши (командующий десятью).

Как только предвидится опасность войны, бек обязан увещаниями, силою и платою, по крайней мере утроить свое обыкновенное войско, и всеми своими военными силами по приказанию Эмира соединиться с главными его силами. Путешественники, в числе их и Вамбери, слишком преувеличивают военные силы Бухары, состоящие из военных сил бекств и собственных охранительных войск Эмира. Меня уверяли что они в совокупности не превосходят [83] обыкновенно 8000 человек, и в случае войны могут быть увеличены не более как до 20,000 человек. Чтобы придать более значения своей армии перед сражением, силою принуждают жителей ближайших селений присоединиться в войскам, так что вместе с этими, вовсе невооруженными, жителями и с людьми являющимися на поле действия из любопытства собравшаяся масса доходит до 40,000 человек. Что эта не вооруженная толпа, хотя она и увеличивает по виду армию, во время битвы только вредит действиям ее, не подлежит никакому сомнению. Поэтому мы и видим что при каждом столкновении с Русскими большая часть неприятельской армии бросается бежать, услышав первый выстрел из пушек. При завоевании городов, жители города составляют большую часть защищающих город сил, и говорят что горожане сражаются гораздо лучше войск Эмира. Так мне рассказывал очевидец.

Главнокомандующий армией — Аскер-баш, состоит обыкновенно при дворе Эмира. В нынешнем году был командующим войсками Осман-бек, ренегат, казак убежавший много лет тому назад с Сибирской линии. Говорят что кроме его еще много дезертеров из русских владений, частию из магометан, занимают значительные места в Бухарской армии. Часть собственной армии Эмира - составляют навербованные Афганцы, из которых в нынешнем году от 200 до 300 человек, под предводительством Искендер-хана, перешли в Русским. Эти Авганцы, как я сам видел, сброд всякой сволочи, которые только ради добычи несут военную службу. Говорят что они в нынешнем году без всякого зазрения совести храбро сражались против своих единоверцев и своего прежнего владетеля.

Армия Бухарская большею частию состоит из наездников, которые набираются из войск бекств и вновь навербованных солдат. Вооружены они очень неодинаково и [84] бросаются на неприятеля без всякого порядка. Гораздо меньше числом пехота Эмира. Она лучше вооружена и носит, как уверяют, частию определенную форму. Пехота уже упражняется в военной эксерциции; инструкторы ее — русские дезертеры и Афганцы, служившие в Индии сипаями.

Артиллерия прежде была только крепостная, но в последних годах артиллерия уже действовала при сражении у Зир-булака. Бухарцы успели даже довольно ловко спасти свои пушки. Эмир, как кажется, имеет в своем распоряжении от 40 до 50 пушек. Стрельба артиллерии довольно неловка, так что выстрелы не причиняют большого вреда неприятелю. Пушки очень не хороши, дулы худо отлиты и ядра некруглые. Так называемые горные пушки — просто игрушки и негодны ни для какого употребления. Когда несколько лет тому назад русский офицер был захвачен киргизами и привезен в Бухару, Эмир требовал от него чтобы он обучал артиллерию. После долгих отказов он наконец согласился и пошел к месту учения; но когда увидел ее приемы, то едва мог удержаться от смеха. Тогда командующий артиллерией сообщил ему что ему следует не порицать а только хвалить, в противном же случае он может поплатиться жизнью. Это ему было сказано чистым русским языком. Он последовал этому совету и объяснил Эмиру, что все идет превосходно; Эмир наградил его подарком и более его не беспокоил.

Какие успехи сделало военное искусство Бухарцев, и как они понимают победы Русских, доказывает посланный в Ташкент Муса-бай. Он везде искал книги, из которой можно научиться побеждать неприятеля. Он, как мне рассказывали, ясно выразился, что произношением дуа (молитвы) Русские побеждают других.

Прежде чем приступить к описанию управления краем, скажу несколько слов о высших бухарских сановниках, [85] с которыми я познакомился во время своего путешествия. Это были три посланника, отправленные Эмиром в главную русскую квартиру в Самарканде для передачи подписанного мирного трактата, и три бека, которых я видел во время случайного моего пребывания при определении границ.

Посольство Эмира состояло из трех лиц: Муса-бай, мирахор, т. е. шталмейстер Эмира, высокое духовное лице Ишан и один финансовый чиновник. Муса-бай, ловкий старик и хитрый льстец, давал беспрестанно в сладких словах всевозможные обещания. Мы с ним тотчас познакомились, так что он уже на второй день подарил мне историческое сочинение на персидском языке, прося при этом дозволения оставить эту книгу на несколько дней у себя; я ему подарил хороший коран; но впоследствии он уехал и не отдал мне подаренной мне книги. Говорил он много, но мало дельного. Второй посланник, Ишан (туркменского происхождения), произвел на меня более выгодное впечатление. Он был серьозен и довольно откровенен; личность его выражала что-то достойное; много он мне сообщил интересного о Туркменах. Но главным предметом нашего разговора был Ислам. Он старался меня убедить в преимуществе этой религии и непременно желал чтоб я принял эту веру. Спор наш велся очень горячо и я должен признать за ним много ловкости. От третьего посланника я не слыхал никогда ни слова, он разыгрывал какую-то безмолвную личность. Посланники эти были одеты в хорошие шелковые халаты, ничем неотличающиеся от платьев остальных Татар. Чапраки их седел были вышиты золотом; оба светские посланники носили сабли, а духовное лицо — принадлежащий к его званию посох; когда он садился на лошадь, он передавал этот посох слуге, который его носил за ним. [86]

Три бека, с которыми я познакомился во время определения границы, были Рахмет-би, бек Зиаддинский, Багадур-би, бек Катырчинский, и Абдул-гафар, бек Нуратинский. Рахмет-би, тот самый бек, о котором упоминает Вамбери как о правителе Бухары во время отсутствия Эмира, был по происхождению таджик. Он приехал к нам в Катты-курган, чтобы оттуда итти в Самарканд для поправления Зерафшанской плотины. Здесь он получил приказание Эмира присутствовать при определении границы. Он одевался просто, но изящно, и в скором времени усвоил себе формы обхождения с Европейцами. Своих выгод он добивался любезностью в обращении. Я скоро с ним познакомился; ответы на все вопросы мои о Бухаре он хитро умел отклонить. Он оказался весьма ловким деловым человеком и совершенно хорошо понимал безвыходное положение Бухары. Занятия во время его присутствия кончились довольно скоро. Жители встречали его с почтением, что ему нисколько не мешало везти с собой двух бэчэ. Говорили что он в большом почете и в милости у Эмира.

Противоположностью этому хитрому Рахмет-бию был Катырчинский бек Багадур-би. Он был молчалив, скрытен, неуклюж и самых ограниченных способностей. Окружающая его толпа выказывалась в отношении к нему наглою и грубою, и несколько раз, когда он говорил со мною или с переводчиком, я слышал что один из его свиты ему замечал: с что ты так много говоришь, это нейдет в твоему положению». Когда мы приехали в Катырчи, русский пограничный коммисар пригласил его прибыть в наш лагерь; он отказался от этого приглашения, опираясь на то, что не получил никаких инструкций от Эмира, но объявил что передаст одному из своих родственников свою печать и с ним вместе пришлет нескольких аксакалов, которые могли бы определить границу. Это было, понятно, отвергнуто нашим коммиссаром [87] и повторено требование о личном его присутствии. Тогда он согласился и назначил деревню Тасмачи как место встречи, приехать же в Кимидуз, где мы находились, он отказывался, выставляя что он не может оставить своего бекства, и прислал подарки, которые при таких обстоятельствах конечно не были приняты. В деревне Тасмачи мы встретились наконец. Он принял нас на галлерее большого дома, окруженный свитою во сто человек, сидевших вокруг него. Подле него сидел ясаул-баши и несколько мулл. Он говорил мало; за него говорил большею частию ясаул-баши (ясаул-баш) и один из мулл, которые прежде всего нам объявили что Багадур-би совсем другой человек чем Рахмет-би, что он узбек из княжеского рода, родственник самого Эмира, между тем как Рахмет-би только таджик и выскочка. На следующий день началось определение границы, но мы не мало удивились, когда на другое утро увидали себя окруженными толпою от 800 до 1000 наездников, составлявших свиту бека; из них более 200 были вооружены ружьями. Бек был окружен 10-ю ясаулами, вооруженными белыми палками. Он повидимому избегал ехать с нами. У всякой деревни он останавливался и два раза отзывался болезнию, чтобы удалиться. Позже мы узнали что он дрожал от трусости когда должен был ехать с нами, и что он собрал свой отряд в самом непродолжительном времени из ближайших деревень, чтобы защищаться в случае нападения. Когда, по окончании работ, я ему подал протокол и просил его подписать, он взял его и не взглянув на него, закрепил печатью и возвратил мне назад. Только когда я его попросил по крайней мере прочесть протокол, тогда он передал его мулле, который и прочел его вслух.

Третий бек, Абдул-гафар, сначала вместо себя хотел послать сына своего, но потом приехал сам в деревню Акчап. Он произвел на меня наилучшее впечатление; [88] он не был так ласков как Рахмет-би, но и не так груб как Багадур-би. Он держал себя чинно, обнаруживал хорошее знание края и обстоятельств; кроме того в нем проявлялось и немало энергии. Он не имел свиты и ни один ясаул не носил перед ним палки. Население встречало его, на сколько я мог заметить, с большою почтительностию и уважением.

Много требуется ловкости чтобы вести переговоры с посланниками Средней Азии. Они большие мастера на плутни и увертки, и особенно стараются унизить в глазах окружающего их народа значение противника. Так, например, действовал Рахмет-би, когда ему послан был на встречу молодой офицер из Катты-кургана. Когда тот приблизился, бек показал вид будто хочет слезть с лошади, но держался на одном стремени; офицер, заметив это, действительно слез с лошади, но Рахмет-би живо опять сел на лошадь и уже с лошади подал руку стоявшему перед ним офицеру. Затем он продолжал путь, необращая внимания на озадаченного офицера.

Теперь мы обратимся к внутреннему управлению края.

Назначенный Эмиром бек — в тоже время, как я уже выше сказал, наместник Эмира во всех отраслях управления. Жалованья, ни бек, ни подчиненные его не получают. Он себя и своих подчиненных, даже своих солдат, должен содержать на местные средства, и имеет на это известные пошлины в своем распоряжении. Ближайшие помощники бека — его родственники, которых он посылает с уполномочием от себя в разные пункты своей области. Родственников он определяет потому, что думает что они, связанные с ним общими интересами, его не обманут. Его родственники уважаются и принимаются народом как и сам бек. Кроме того он окружает себя ясаулами, число и выбор которых совершенно зависит от него. Старший из ясаулов называется ясаул-баши. Эти ясаулы [89] большею частию окружают бека, они его лазутчики и, кроме того, получают незначительные поручения в разные пункты области.

Всякое бекство разделено на маленькие округа, во главе которых стоят аксакалы. Главным из них считается тот аксакал который управляет городом где живет бек. Он носит титул амин’а. На аксакалах лежит обязанность исполнять в своем округе приказания бека, по их главное назначение — собирание податей. Во всяком селении — опять аксакал, в роде наших старшин. Таковые же аксакалы назначаются на все базары и на водопроводы. Все эти чиновники должны содержать себя местными средствами. Определенного порядка службы и управления здесь не существует: всякий чиновник должен действовать по обычаям и по своему усмотрению, чтобы исполнить приказания бека.

Кроме этого светского управления есть еще духовное управление. В нем, кажется, еще более неопределенности чем в светском. Духовное управление состоит из касты ученых, окружающих бека, которые, вместе с остальными учеными и духовными лицами, под видом слабой связи между собою крепко охватывают всю область. Единственные чиновники этой касты состоящие на разных местах — казы или судьи. Кто их назначает, я не мог узнать: кажется, что муллы вместе с беком их определяют.

Казы разбирает частные споры и судит дела против нарушения общественного порядка и преступления. Закон по которому он должен судить — это шеригат, основанный на коране; этот закон, понятно, во многих отношениях негоден для обстоятельств и положений здешнего края, но к сожалению магометанские юристы или, лучше сказать, богословы Средней Азии не стараются разработать его далее, сообразно с потребностями народных нужд. Таким образом судьям при решении дел открыто весьма широкое поле [90] для их произвола, особенно потому, что закон этот писан на арабском языке, и самый судья переводчик и толкователь этого закона. При решениях своих он оттого смотрит более на умственные способности спорящих или на влияние их в обществе, чем на слово закона; как решаются дела по уголовным преступлениям я не могу с точностию определить; кажется, казы приглашает для этого аксакала и некоторых влиятельных лиц. Точно также я не знаю докуда распространяется законная власть судьи. Кажется, что в важных делах казы должен испрашивать согласия бека, но бек должен действовать в этом отношении по решению окружающих его мулл. Бек сам имеет власть приговорить к смертной казни, но я слышал что и чиновники маленьких округов приговаривали к смертной казни и приговоры эти приводили в исполнение без разрешения бека. В случае восстаний, бек действует по своему усмотрению и вешает виновных сколько ему хочется. Говорят что прежде бывали здесь в этом отношении ужасные сцены, потому что важность и значение бека часто зависело от числа повешенных.

Жители Зерафшанской долины так привыкли к вешанию, что это на них не производит ни малейшего впечатления: они называют публичные казни, как и остальные общественные зрелища, «тамаша».

Каста духовных и ученых лиц строго наблюдает за правоверием жителей, и отступление от правоверия подлежит суду одних только духовных лиц. В таких случаях бек не имеет никакой власти и должен предоставить жертву фанатикам, в расположении которых он сам так сильно нуждается.

Но иногда Эмир и беки оказывают сопротивление духовным лицам и даже открыто на них нападают; так, например, два года тому назад Эмир Музафар-эддин (как говорят) повесил в Самарканде несколько [91] десятков мулл, за то что они возбудили против него народ.

В настоящее время, по крайней мере когда я был в Зерафшанской долине, шли страшные смуты по всему ханству. Эмир заключил мир с Русскими против воли духовенства. После того ученые привлекли на свою сторону и возбудили Эмира против его сына, к которому присоединились киргизский султан Садык и беки державшие сторону духовенства. К ним пристал еще бек Шехрисебский, давнишний враг Эмира, и начал наступательные военные действия против него. Эмир был не в силе устоять против бунтовщиков. Но, как доказывают последние известия, Русские власти поддержали значение Эмира: движением к левому флангу они принудили Шехрисебского бека отделиться от своих союзников, потом двинулись на Карши, выгнали оттуда мятежников, и возвратили этот город Эмиру. Как долго Эмир будет в состоянии сопротивляться влиянию и проискам ученых, яснее покажет будущее. Судьба его не завиднее судьбы Коканского Хана, который находится в величайшей опасности. Но Худаяр-хан — другой человек чем Музафар-эддин; он знает Русских, жил долго между ними, и имеет ясное понятие о их силе. Я этим не хочу сказать чтобы Русским угрожали в Средней Азии какие нибудь опасности; об этом думать нечего; но мысли о дружественных отношениях с соседними непокорными ханствами Средней Азии - мечта. Русские всегда должны смотреть на этих ханов как на своих врагов и всегда быть наготове противиться их замыслам. Такие отношения невыносимы для образованного государства, которому непривычно стоять часовым на границах своих владений.

Европа должна быть благодарна России, что последняя удерживает эти гнезда фанатизма и невежества; и даже для Англии могла бы быть только польза, если бы Русские и Англичане стали соседями в Афганистане. Предположение что [92] Русские могут возбудить магометанских подданных против Англичан — так же немыслимо, как и то что человек живущий с своим врагом в одном деревянном доме решился бы поджечь дом своего недруга.

Наконец, скажу еще несколько слов на счет податей, собираемых бухарским правительством в Зерафшанской долине. Подати были троякого рода: харадж, танап и зекет. Харадж — пошлина с хлебных растений, которую земледелец должен отдать в натуре с получаемого от своих полей урожая. Указания на счет этой подати мне сделаны различные: от 1/8 до 1/5 части урожая. Танап есть пошлина с садоводов. Она собирается с фруктов, овощей, хлопка и искусственных лугов, пропорционально площади занимаемой плантацией. Танап оплачивается деньгами. С тутовых деревьев собиралась особая дань. Зякет, наконец, есть подать сбираемая с товаров, привезенных на базар, с караванов, со скота, с ремесленников и с харчевень. Об этих податях дать более определенные указания я не в состоянии, потому что рассказы жителей, из очень понятных причин, были самые разнообразные и противоречили друг другу. Пошлины эти очень тяжелы, несправедливы и неправильно распределены, потому что они налегают на одну рабочую силу, а не на имение. Можно надеяться что чиновники новозанятого края вскоре дадут точные и верные указания на счет пошлин и экономических отношений вверенного им края.

Текст воспроизведен по изданию: Средняя Зерафшанская долина // Записки императорского русского географического общества по отделению этнографии, Том VI. СПб. 1880