-

ПУТИНЦЕВ М.

ОТ СЕМИПАЛАТИНСКА ДО КОПАЛА

(Из путевых заметок.)

14-го марта 1863 года, в двенадцать часов утра, выехали мы (Т. е. полковник Ш. и нижеподписавшийся. Мы оба командированы были из Омска в укр. Верное, по делам службы.) из Семипалатинска.

Перебравшись, по тонкому уже льду, чрез Иртыш, мы надолго простились с казачьей линией, и тройка почтовых быстро понесла нас по гладкой, еще довольно снежной дороге, в глубь Киргизской степи, где нас ожидали и лишения, и скука, и однообразие, потому что до самого города Сергиополя нет ни одного селения, а степь на этом пространстве так глуха и так бесплодна, что и в летнее время способна нагнать на путника грусть и томление. Только за Сергиополем, от пикета Арганатинского, начинаются горы, которые, постепенно возвышаясь и разнообразясь, идут неразрывными, но чрезвычайно перепутанными грядами, вплоть до самого Верного и далее, в китайские и коканские владения.

До первого пикета однообразие местности еще не так резко бросается в глаза, потому что слева виднеется пока Иртыш, извиваясь длинною, синею лентою (лед уже давно начал синеть) и приятно лаская глаза путника, особенно если он сибиряк, вскормленный батюшкой-Иртышем. Но не долго Иртыш утешает глаза путника: за первым от Семипалатинска пикетом река исчезает из виду и начинается широкая и печальная степь, при взгляде на которую невольно вспоминаются стихи Кольцова: [366]

Степь широкая, степь раздольная!
Широко ты, степь, пораскинулась,
К морю Черному понадвинулась.
. . . . . . . . . . . .

И действительно прилегают к морю наши киргизские степи, только не к Черному, а к Каспийскому... Но вот мы приехали на первый пикет...

Не всякому известно, что такое степной пикет; поэтому я постараюсь удовлетворить любопытству читателя, а вместе с тем познакомлю и с жизнию на пикетах наших офицеров и казаков, которая не лишена интереса и своеобразности.

Пикет — домик, построенный или невдалеке какой-нибудь речки, или, за неимением ее, близ озера или колодца. Домик заключает в себе казарму для семи, двенадцати, а иногда, смотря по важности пункта, пятнадцати и более казаков. Небольшие сени отделяют казарму от комнатки для проезжающих. Если на пикете живет офицер, то он помещается в этой комнатке, отделяя себе досчатой перегородкой или просто ширмой из кошмы уголок для постели. Но офицеры живут не на многих пикетах: например, по сергиопольскому тракту только двое из них обречены на пикетную жизнь. На пикете есть также конюшни, завозни, сараи, погреба и прочие службы. Все эти здания, большею частию, обнесены рвом и валом, для защиты от нападений хищных киргизов, которые, впрочем, никогда не нападали на наши пикеты; только во времена возмущения султана Кенисары Касимова (1837-1846 гг.) и вторжения в наши пределы, в 1860 году, коканских скопищ, киргизы открыто поднимали оружие против русских. Пикеты расположены один от другого на расстоянии 20, 25 и даже 30 верст. На каждом пикете есть почтовые лошади со всеми почтовыми принадлежностями и ямщиками из казаков, отправляющих внутреннюю службу. Цель пикетов заключается в том, чтобы обезопасить сообщения между степными округами, держать в повиновении кочующих киргизов и защищать их от нападений непокорных хищников. На тех пикетах, где окрестности подвержены нападениям значительных хищнических шаек, комплект пикетных казаков увеличивается иногда вдвое. [367]

Жизнь офицера на пикете можно выразить в двух словах: скука и опасение. Представьте себе человека сколько-нибудь образованного, привыкшего к порядочному обществу, обреченного на два года жить в степной глуши, в обществе казаков и полудиких киргизов; прибавьте к этому недостаток книг, лучших друзей одинокого человека, и тогда поймете, что жизнь нашего офицера на пикете — непрерывная скука. Летом еще туда и сюда, особенно если пикет расположен на живописной местности и если окрестности его изобилуют дичью или зверями, за которыми можно охотиться. При таких условиях жить на пикете в летнее время можно без особенной скуки: даже тот, кто не любит охоты, найдет развлечение, бродя по окрестным горам и долинам. Но ведь природа не везде хороша и не везде можно охотиться. Например, по сергиопольскому тракту, от Семипалатинска до самого Сергиополя, взор путника ни разу не остановится на хотя мало-мальски приятной картине: все степь голая и необозримая, дичи и зверей мало, да и то не везде. Для пикетного пустынника истинно светлый праздник проезд офицера или чиновника, с которым он может отвести душу в беседе о новостях жилой стороны (Под жилой стороной я разумею казачью линию, города: Омск, Тобольск, все степные города и проч.); но зимою, т. е. в самое скучное время, и проезжающих бывает меньше. Изредка офицер вызывается по делам службы, и такой поездки он ждет с нетерпением, надеясь дня два, три провести в кругу свежих людей.

Другое развлечение для офицера в пикетной жизни — это поездка по своей дистанции; но если в два года он раз шестьдесят или более объедет дистанцию (около пяти пикетов), то он приглядится к ней до скуки. Однако ж и за этот способ развлечения офицеры хватаются с жаром, и, как странники, «не имут зде пребывающего града, но грядущего взыскуют»: поживет дня два на одном пикете и уж пробирается далее, там опять день или два, и снова в путь, так что хотя резиденция офицера и считается на известном пикете, но он более кочующий, чем оседлый. Впрочем, кочевой образ жизни предпочитается обыкновенно холостяками; те же, которые живут на пикетах с женами и семействами, конечно, не имеют нужды беспрестанно [368] переезжать с места на место. Зимой однако и любители кочевать редко пускаются в степные странствования, по причине сильной стужи и жестоких буранов, и только в известное время, для осмотра дистанции, офицер оставляет свою берлогу. Я назвал «берлогой» жилище офицера недаром: зимой пикет обыкновенно до самого верху занесен снегом:, остаются только узкие дверцы, ежедневно очищаемые казаками от снегу, для прохода в казармы и в службы.

Не хотите ли послушать, как проводит зимний день холостой офицер или женатый, но живущий на пикете без жены?

Утром он поднимается поздно, с целию как можно более сократить длинный, скучный день, и первою мыслию его бывает надежда, что авось судьба пошлет проезжающего. Пока драбант приготовляет чай, офицер идет осмотреть казарму, конюшни, лошадей; но на все это нужно много-много полчаса времени. Затем начинается чаепитие — самое отрадное, в продолжение дня, время для затворника. За стаканом чая, как известно, и думается и мечтается как-то привольнее, и воспоминания былого воскресают как-то отраднее и легче. Если же какими-либо судьбами офицер добудет книгу, то, как бы она ни была плоха, прочитывается будто гениальное произведение великого мыслителя; но если нет и дрянной книжонки, то ничего более не остается, как завернуться потеплее и спать. Однако и спать много опасно: пожалуй, наживешь лихорадку, которая в степи сильно свирепствует во все времена года, особенно весной. В избежание посещения этой неприятной гостьи, офицер располагается у пылающего камина или у печки и сидит, уныло следя за действием огня, за вылетающими искрами... А на дворе бушует непогода, ветер шумит в трубе, то тоскливо, то грозно... Не пора ли однако обедать? спрашивает офицер свой желудок. Нет, желудок молчит, потому что еще рано: только двенадцатый час. Опять сидит офицер, опять слушает скучные песни вьюги, опять смотрит на, огонь, на дрова, на искры, опять думает, о многом думает... Слезы так и просятся наружу. Садится наконец он обедать — новое, хотя ничтожное, но все-таки развлечение. Хорошо, если поесть-то найдется что-нибудь, а то бывают такие благодатные пикеты, на которых невозможно достать ни мяса, ни рыбы... После обеда, [369] конечно, офицер располагается отдыхать и спит вплоть до позднего вечера, потом пьет чай, часу в девятом ужинает, и, грустный, недовольный собою и всем, отходит ко сну.

Вот как живет наш казачий офицер на степном пикете. Незавидное житье, неправда ли? А еще говорят, что казаки мало служат, мало переносят трудностей службы и невзгод! Нет, не всякий армеец, во время всей своей службы, испытает столько нравственных страданий, сколько испытывает их казачий офицер в два года службы в степи.

Кроме душевной тоски, офицера постоянно тревожит мысль о безопасности вверенной ему дистанции пикетов. Везде нужен его глаз, потому что, к сожалению, наши казаки народ чрезвычайно беспечный, и если, по неопытности и излишней доверчивости, положиться на них, беда непременно случится... Бывали примера, что киргизы уводили лошадей из пригонов, т. е. из самого пикета.

Жизнь женатых и семейных офицеров, конечно, сноснее в отношении скуки:, но и она сопряжена с неудобствами: пикеты зимою очень холодны, в топливе большой недостаток, помещение тесно.

Жизнь простых казаков на пикете хлопотлива: они обязаны конвоировать почты, проезжающих чиновников с денежными суммами, развозить летучки, содержать караулы на пикете, а летом и в табуне, где пасутся их лошади. Впрочем, в сравнении с прежними годами, ныне пикетным казакам гораздо легче, потому что они освобождены от самой трудной обязанности — от конвоирования каждого проезжающего, будь он татарин-купец, крестьянин и проч. Ныне приказано конвоировать только проезжающих по казенной надобности, и то конвойный дается не верховой, а пеший, который садится с ямщиком на козлы. Последнее сделано с тою целию, чтобы не изнурять строевых лошадей.

Караулов в самых пикетах казаки почти не содержат: обязанности часовых исполняют собаки, которых на каждом пикете штук по десяти и более. Эти животные чрезвычайно чутки и, при малейшем шуме в горах или в окрестной степи, поднимают страшный лай, будящий казаков ночью, так что проезжающий никогда их не застанет спящими. Ямщики, подъезжая к пикету, имеют обыкновение, [370] особенно, ночью, громко покрикивать на лошадей, давая тем знать собакам о приближении проезжающего, а собаки своим лаем поднимают весь пикет. Но, несмотря на то, что собаки приносят казакам такую огромную пользу, казаки кормят их плохо, и жаль смотреть на бедных голодных животных. А между тем собаки, хотя и плохо кормимые за свои послуги, никогда не оставляют пикета, и каждый год старая смена казаков передает их новой, как достояние пикета.

Казаки страстные охотники до чаю: целый день в печке нагреваются чайники, по неимению самоваров. Чай пьют большею частию кирпичный и притом жидкий (в видах экономии); если же не случится чаю, пьют шалфей и другие травы. Порядочный казак, в течение двухлетней службы в степи, может скопить себе по крайней мере рублей 50 или 60, потому что казаки на внешней службе получают изрядное содержание; но обыкновенно почти все свое содержание большая часть их пропивают в степи на чай и на вино. Живя с киргизами в дружбе, они иногда злоупотребляют их доверием, соблазняются жирными киргизскими барашками...

Летом казаки или охотятся, или ловят рыбу, смотря по местности. На некоторых пикетах занимаются хлебопашеством, исполняя при этом, конечно, и служебные обязанности, которые летом всегда усложняются, во-первых, потому, что бывает больше проезжающих, а во-вторых летом больше появляется хищников, угоняющих скот. Случаются иногда даже убийства и увозы в плен казаков. Поэтому необходимость заставляет летом быть бдительнее как самих казаков, так в особенности офицеров.

На первом пикете от Семипалатинска мы пробыли с час; на втором оставили свою кошевку, потому что снегу уже не было, и поехали на тряской почтовой повозке, на летнем ходу. Дорога была грязная, лошади плохие, и мы тащились, как говорит русская поговорка, точно «бабы с кислым молоком».

Тащились таким образом мы до пикета Аркадского, на который приехали под вечер. Там ночевала рекрутская партия, которую вел молодой офицер; с ним была и его молодая жена. Я чрезвычайно удивился, что эта дама добровольно обрекла себя на тяжелое, скучное и медленное странствование [371] по степи, с рекрутской партией. С Аркадского пикета мы выехали ночью. Кругом пикета идут дикие скалы аркадские, за которыми часто укрываются киргизы-барантачи, делают набеги на кочующие вблизи мирные аулы, иногда нападают и на проезжающих. Так в 1859 году барантачами убит был наш казачий офицер, мой однофамилец, хорунжий Путинцев. Это убийство, с его гибельными последствиями для виновных, произвело потрясающее впечатление как на киргизов, так и на русских. По всей казачьей линии и по всей степи пронеслось известие о злодейском поступке киргизов с русским офицером и о наказании пойманных убийц: по конфирмации генерала Гасфорта, двое из них были расстреляны в Семипалатинске, а прочие наказаны кнутом и сосланы в каторжную работу.

Слово барантач на киргизском языке значит то же, что на русском — вор, разбойник, грабитель. Если судить строго, то редкий киргиз не барантач, потому что киргизы грабеж и убийство не считают преступлением. Только сила русского оружия удерживает подвластных нам киргизов от грабежей; но очень часто и эти, по-видимому, мирные и добрые люди уличаются в баранте. Наши киргизы особенно страдают от киргизов, подданных китайского, коканского, хивинского и других средне-азиятских правительств. Обыкновенно баранты (т. е. хищнические нападения для угона скота) начинаются весною, когда появится подножный корм и лошади поправятся после зимней худобы. К средине лета баранты усиливаются, и вся степь наполняется рассказами о подвигах барантачей, которые, быстро переходя с одного места на другое, угоняют скот, увозят иногда жителей и распространяют страх между окрестными обывателями. Лишь только настанет весна, все киргизы зорко начинают следить за своим скотом, который днем пасется в горах, под охраною многих вооруженных людей, а на ночь сгоняется к аулам. Несмотря однако на предосторожности, грабежи нередко сопровождаются резней. Барантачи начинают свои приготовления к набегам задолго до наступления весны: откармливают лошадей, приготовляют оружие, узнают, где можно больше поживиться, составляют планы экспедиций. Ко дню выхода на баранту избираются начальники из почетных или простых, но отличающихся храбростию и предприимчивостию, киргизов. Барантачи [372] вооружаются плохими винтовками, с фитилями, которые, стреляя на самое небольшое расстояние, дают полету пули ложное направление: если киргиз метит направо, то пуля летит налево. Вот почему, при стычках с киргизами, наши казаки не терпят почти никакого урона, а у киргизов бывает много убитых. Холодное оружие у киргизов составляют: найза, чрезвычайно длинная и тонкая пика, которою они действуют с большим искусством; клыч, сабля, иногда кривая, в роде турецкой, а иногда в роде казачьей шашки, из металла самого низкого достоинства, большею частию железная, редко стальная, и всегда самой дурной работы; айбалта, средней длины пика, с острым топориком наверху, которым киргизы с неподражаемой ловкостию наносят удары неприятелю; суюл, толстая палка с тяжелым набалдашником на конце, оружие страшное в ловкой и сильной руке киргиза. Пистолетов киргизы почти не имеют.

Легкость и быстрота движений при нападениях считаются барантачами выше всего; поэтому они стараются приобрести для своих наездов хороших лошадей, а иногда ведут в поводу и запасных лошадей: это называется ехать о-дву-конь. Провизии с собой на баранту киргизы почти не берут; возьмут разве немного жареной крупы, надеясь питаться от грабежа. Это делается то же с целию как можно более облегчить себе движение. Для баранты собираются шайки в 10, 20, 30, 100, 200, 500 и даже более человек, смотря по важности предпринимаемого набега и силе ожидаемого сопротивления от тех, на кого намереваются напасть. У барантачей есть особые тракты, которыми они проходят линию казачьих пикетов. Эти тракты избираются ими там, где между пикетами расстояние не меньше 30 верст и где местность способствует удобному укрывательству значительных партий. Так на пути от Семипалатинска в Сергиополь тракт барантачей проходит между пикетами Аркадским и Кызыл-Мулльским, а между Копалом и Верным такой тракт существует около пикета Чингильдинского.

Между Аркадским и Кызыл-Мулльским пикетами расстояние более 33 верст; местность перерезана множеством сопок, чрезвычайно мелких, в которых могут укрыться значительные толпы всадников, не подвергаясь опасности быть замеченными со стороны. Значит, два главные удобства в [373] пользу барантачей: во-первых, дальность расстояния от обоих пикетов, тем более, что барантачи проходят как раз по средине дороги между этими пикетами, а во-вторых мелкие и частые сопки, за которыми обыкновенно укрываются барантачи, отчего местность, покрытая такими сопками, считается всегда самою опасною и слывет у казаков под названием воровской. Около Чингильдинского пикета сопки еще мельче и чаще, а расстояние до другого пикета еще более, чем около Аркада, следовательно более и возможности барантачам беспрепятственно проходить куда им вздумается. На Аркадском и Чингильдинском пикетах всегда усиленный комплект казаков, однако до сих пор еще не было ни одной стычки с киргизами, которые чрезвычайно хитры и ускользают от самого бдительного русского отряда, особенно в темную ночь.

Барантачи, приблизившись к табуну, который намереваются угнать, высылают передовым одного из своей среды. Тот старается забежать вперед табуна; остальные с страшным гиканьем бросаются к табуну, который, испугавшись, стремглав летит, сам не зная куда. Замешательством табуна искусно пользуется киргиз, забежавший вперед его: он скачет туда, куда нужно барантачам, а за ним следует и весь табун, подгоняемый сзади остальною шайкою. Этот бешеный бег продолжается, без остановки, до тех пор, пока барантачи достаточно удалятся от аула, и тогда дается небольшой роздых, после которого опять скачут, пока не вступят в свои волости. За барантачами всегда бывает погоня со стороны ограбленных. В случае значительного угона скота, хищников преследуют и русские отряды; но чаще всего киргизы сами разведываются с своими врагами, побуждаемые к тому чувством мести. Вообще между нашими киргизами и киргизами подданными соседних азиятских государств существует почти беспрерывная вражда. Иногда киргизы, из мести, делают нападения и на аулы своих врагов. Тогда, разумеется, не обходится без резни. Обе стороны дерутся с ожесточением, особенно нападающие, которые не щадят ни стариков, ни женщин, ни детей и производят страшные неистовства. В наших пределах подобных кровавых столкновений почти не бывает; за то в китайских, коканских и хивинских областях они не редкость. [374]

Вообще барантачи истинная язва киргизской степи; но уничтожить их нет возможности, потому что к нам они большею частию проникают из пределов соседних азиятских государств, и так искусно, что о незваных гостях русские узнают только тогда, когда весть об угоне скота в том или другом месте разнесется по линии пикетов. Особенно славятся хищничеством в степи сибирского ведомства киргизы: на левом фланге степи — бай-джигиты (по-русски богатые наездники), подданные китайского императора, и дикокаменные киргизы, рода сарыбагыш и рода богу, на правом фланге — каратавские киргизы, находящиеся под покровительством Ташкента. Эти киргизы пользуются грозною известностию, отличаются храбростию, зверством и чрезвычайно вероломны.

Нелишним считаю сказать здесь несколько слов о способе действий наших казачьих отрядов против киргизов и против соседних с киргизскою степью азиятских неприятелей.

Степные экспедиции предпринимаются с двоякою целию: против соседних азиятских государств, по особым видам правительства, и против хищных киргизов, для наказания их за грабежи. В последнем случае экспедиция называется поиском и ограничивается угоном у мятежников скота, единственного их богатства. Поиски наших отрядов в степь совершаются часто, особенно на левом фланге степи, и бывают сопряжены для наших войск с значительными трудностями. Главный бич степных экспедиций, предпринимаемых в летнее время — недостаток воды. Летние жары достигают иногда до 40° по Реомюру. Дожди идут редко, особенно в южной половине степи. Зимою свирепствуют сильные бураны и холода, что тоже не благоприятствует нашим отрядам, действующим в зимнее время, как доказала неудачная экспедиция генерала Перовского в Хиву.

К неудобствам климатическим следует присоединить свойства почвы, недостаток ее производительности во многих местах степи, особенно на юге ее (к югу от 49° с. ш.), и потому для наших отрядов поиски в голодных степях особенно тяжелы. Почва этих равнин состоит преимущественно из глины и гипса, без чернозема или с [375] малым его количеством. Такие степи представляют грустный и печальный вид темно-серого цвета. Растительность бедна; лишь изредка попадается небольшой, но твердый колючий кустарник — баялым, которого не едят даже верблюды; да по всей голодной степи рассеяна полынь, не слишком пригодная на корм лошадей и верблюдов, и можно встретить еще кукпек, похожий на стелющуюся траву и употребляемый на корм лошадям. Воды почти вовсе нет: три, четыре колодца, с прескверною водою, должны питать наши отряды на протяжении иногда более ста верст. Неблагоприятны для передвижений войск и пески, равно и солончаки, именно на юге. Отсутствие леса и гор на таких равнинах делает их беззащитными от летнего зноя и зимних непогод. Однако ж, не смотря на все эти неудобства, степные экспедиции предпринимаются нередко и, большею частию, оканчиваются успешно, благодаря самоотвержению и мужеству наших войск.

Коканцы и киргизы, с которыми нам исключительно приходится иметь дело, как все азиятцы, не имеют ни хорошего вооружения, ни подготовки к боевой службе. Им незнакомы правила тактики и искусство действовать огнестрельным оружием, которого, притом, они почти вовсе не имеют, как я выше заметил. Единственный маневр их — быстрота и нечаянность. Поэтому они всегда стараются напасть на неприятеля врасплох и озадачить его стремительностию натиска и оглушительными криками. В делах с подобными себе по вооружению и обучению противниками киргизы иногда одерживают верх; но нападение их на наши отряды, как бы оно неожиданно и стремительно ни было, удается редко. Бывали, впрочем, случаи, когда нечаянные нападения киргизов не дешево стоили нашим отрядам... Тут причиною, конечно, была неосторожность с нашей стороны.

Встретив дружный отпор атакованного неприятеля, киргизы тотчас же обращаются в тыл и повторяют нападение только тогда, когда неприятельский отряд небольшой и не имеет артиллерии. Если же, напротив, численный перевес на стороне неприятеля, то киргизы, после первого натиска, в рассыпную несутся по степи, стараясь уйти от преследования, что им не всегда удается, потому что неприятель непременно пустится в погоню, а лошади у казаков, например, в быстроте не уступают киргизским. Ежели киргизы вздумают, [376] после первого неудачного натиска, снова сделать нападение, то оно бывает уже не так стремительно, как первое.

Серьезные сражения наших казаков с киргизами случаются весьма редко; большею частию происходят мелкие стычки, в которых победителями всегда остаются казаки. В рукопашных схватках, где приходится действовать только холодным оружием, киргизы ловки и храбры, но опять в том лишь случае, когда силы их превышают силы неприятеля.

Вообще киргизы мало опасные для нас неприятели, если только в делах с ними мы будем бдительны и осторожны.

Достоинство киргизов, как воинов, заключается лишь в том, что они чрезвычайно способны к перенесению всевозможных трудов и лишений: для киргиза ничего не значит по целым месяцам не есть ни хлеба, ни мяса, питаться жареной крупой, которую он всегда имеет в запасе, а за недостатком ее — даже кореньями. Точно также не разборчивы они и в воде. Лошади у них тоже очень переносчивы и неутомимы.

Соображаясь с характером местности и с военным искусством противника, наши казачьи отряды в степных экспедициях против киргизов и вообще азиятцев действуют следующим образом.

Во время следования по степи, в больших продолжительных экспедициях, отряды делают не более одного перехода в сутки; но легкие отряды, отправляемые для поисков, делают по два перехода. Вывали даже примеры, что в одни сутки казачий отряд проходил от 80 до 120 верст, без большого утомления людей и лошадей. Если значительный отряд двигается по голодной степи или по пескам и солончакам, то на место ночлегов высылают особые команды для расчистки колодцев, которые всегда бывают засорены песком, вследствие ветров, а иногда их заваливают мусором и сами киргизы, чтобы затруднить и замедлить движение нашего отряда. Небольшие отряды не высылают для расчистки колодцев особых частей, а по прибытии на место сами исполняют эту работу. На ночлеге отряд располагается в таком порядке, чтобы, в случае нападения, можно было быстро устроить каре, для обороны со всех сторон, так как киргизы обыкновенно стараются кругом охватить весь [377] отряд. Ночью всегда соблюдается осторожность; особенно берегут лошадей и верблюдов, потому что малейшая оплошность может повлечь за собою гибельные последствия для отряда, если киргизы успеют отогнать табун.

При нападении, казачий отряд, если силы неприятеля значительны, устраивает каре и встречает нападающих выстрелами. После первого натиска, если киргизы побежали, малые наши отряды не всегда пускаются в погоню. Пока киргизы не отступят или пока не выйдут у казаков все ружейные патроны, они ограничиваются перестрелкой и только в крайних случаях решаются вступить в рукопашный бой, потому что во время перестрелки и при малочисленности нашего отряда перевес всегда на нашей стороне, а в рукопашном бою, когда скопище врага велико, киргизы могут задавить своею массою наш слабый отряд. Если бы у киргизов было побольше мужества, да военное образование их не стояло бы на низкой степени, нам не легко было бы бороться с ними. Теперь же наш отряд в 25 казаков может не только выдержать нападение 3,000 киргизов, но и разбить подобное скопище. Вывали примеры геройской обороны ничтожных наших отрядов против огромных скопищ мятежных киргизов, когда 25 казаков отстреливались от трехтысячного неприятеля в продолжение нескольких суток, и, наконец, когда исстреливались все патроны, храбрые казаки бросались в шашки и открывали себе путь отступления. Таково было молодецкое дело хорунжего Рытова, в 1837 году, во время возмущения султана Кенисары Касымова. Храбрый офицер пал в этом деле под ударами ятаганов, когда, впереди своего отряда, врубался в толпы киргизов. Имя его, с описанием подвига, изображено на черной мраморной доске в церкви сибирского кадетского корпуса, вместе с именем другого молодого офицера, прапорщика Иванова, убитого также в деле с хищными киргизами. Оба они были воспитанники сибирского кадетского корпуса, первый еще в то время, когда это заведение называлось казачьим войсковым училищем.

При нападении на киргизов, и наши казаки, подобно самим киргизам, заботятся о быстроте и неожиданности удара, и нападения всегда удаются, потому что киргизы, если их атакуют врасплох, совершенно теряют присутствие духа. Кроме [378] того, казаки стараются отогнать у киргизов лошадей, чтобы лишить их возможности защищаться; если же это не удастся, то нападают на становище или на аул. В таких случаях, киргизы тотчас же, по своему обыкновению, ретируются, а если нет к тому возможности, сдаются добровольно. Можно сказать утвердительно, что, на нас ли нападают киргизы, или мы на них, перевес почти всегда остается на нашей стороне. В последнее время, столкновения сибирских казаков с киргизами стали случаться гораздо реже, нежели в конце прошедшего и в начале нынешнего столетий. Теперь путник, без опасения за свою жизнь или за свое достояние, может проехать большую часть обширной киргиз-кайсацкой степи, особенно правого фланга степи сибирского ведомства, и разве только в весьма немногих местностях надобно остерегаться хищных ордынцев. Ныне степь по всем направлениям перерезана русскими городами, станицами, укреплениями и комуникационными пикетами; везде утверждена русская власть, процветают хлебопашество, торговля, воздвигаются храмы истинного Бога, и недалеко то время, когда киргизский народ будет братом нашим по вере в Искупителя рода человеческого... Не то было в киргизской степи в первые годы текущего столетия: русские поселения подвергались частым набегам хищников, которые жгли наши станицы и форпосты, бесчеловечно убивали мужчин, женщин и детей, увозили наших в плен и потом перепродавали в тяжкую неволю бухарцам, хивинцам, коканцам и ташкентцам. Путешественнику тогда нечего было и думать пускаться чрез степь без сильного конвоя, потому что даже многолюдные караваны редко проходили безопасно через степь в Россию и из России в соседние азиятские государства.

Кроме постоянной и ожесточенной борьбы с русскими, киргизы почти беспрерывно дрались между собою: один род враждовал с другим за какую-нибудь ничтожную обиду, и потоками лилась кровь в ущельях и долинах степи. Мстительность этого народа тогда не имела границ: ради мести часто истреблялись целые аулы, даже волости. Всякая ссора, всякая кража, всякое убийство влекли за собою сперва частные, а потом общие набеги, и нередко угон сотни лошадей делался поводом к многолетней жаркой расправе целых родов. С 1815 года, благодаря энергическим действиям [379] подполковника сибирского линейного казачьего войска Набокова, имя которого незабвенно как для здешних казаков, так и для киргизов, хищники были мало по малу усмирены и злодейские дела их прекратились.

В 1837 году почти вся киргизская степь взволновалась. Это было возмущение султана Кенисары Касымова. В продолжение девятилетней борьбы с нами, он много наделал нам хлопот, много было пролито крови, много понесено с нашей стороны и денежных убытков. Кенисаринское возмущение не скоро изгладится из памяти и киргизов и русских, и имя этого буйного султана займет почетное место в киргизских преданиях. Выть может, в особой статье, я буду иметь случай короче познакомить читателей «Военного Сборника» с типическою личностию Кенисары Касымова и с историей его возмущения. Теперь же пора обратиться и к моему путешествию.

Во время нашей поездки в Верное проходило много рекрутских партий. Они ночевали на каждом пикете, а на некоторых пикетах назначались и дневки. Так как все проходившие партии были довольно значительны, а в казармах нельзя было удобно поместить их, то, по распоряжению начальства, при каждом пикете, киргизами были выставляемы юрты и приготовлены бараны, за которых, разумеется, хозяева получали деньги. Некоторые из богатых биев безденежно жертвовали баранов в пользу рекрутов. Партии шли весело, с песнями.

Во все время пути от Семипалатинска до Сергиополя мы на пикетах пили самую гадкую воду, добываемую большею частию из колодцев. Кроме расстройства желудка, она причиняет иногда лихорадку, которой часто, особенно в первое время по прибытии на пикеты, бывают подвержены казаки.

Много киргизских могил попадалось нам по дороге. Каждая могила обнесена высокою стеною, внутри которой, на самой могиле, всегда посажено какое-нибудь дерево. Есть весьма древние могилы, из сырцового кирпича, для приготовления которого глина смешивается с травой. Некоторые из таких могил почитаются киргизами за священные, именно могилы или благочестивых людей, или известных богатырей, предание о которых передается от одного поколения к другому, [380] конечно с прикрасами. Оттого у киргизов множество самых фантастических легенд, всегда впрочем основанных на истинном происшествии. Эти легенды заменяют у киргизов историю.

От Семипалатинска до Сергиополя 11 пикетов, которые мы проехали в три дня, значит очень скоро, если принять во внимание весеннюю распутицу.

Сергиополь обращен в город из станицы Аягузской в 1859 году и назван так в честь Великого Князя Сергия Александровича, как Павлодар в честь Великого Князя Павла Александровича. Недавняя станица, разумеется, вовсе не походит на город. Домов в Сергиополе мало; одни из них покрыты соломой, другие дерном, и наименьшее число тесом. Улицы широкие, прямые и содержатся чисто. Аягуз находился прежде на другом месте и поселения в нем не было; были только приказ, т. е. присутственное место для управления киргизами известного округа, отряд казаков да взвод артиллерии. Причиною перенесения Аягуза было то, что через нынешнее его место проходили караваны из степи; но это не сделало Сергиополя торговым городом, потому что караваны стали проходить большею частию верст за 70 от него. Местность около нового города безлесная и бесплодная.

В Сергиополе имеет местопребывание военно-окружный начальник, расположены пехота и казачий отряд. Есть небольшая церковь. Общество состоит преимущественно из чиновников, служащих в приказе, и из нескольких офицеров.

Город стоит в низменном месте, так что, подъезжая, и за две версты не заметишь его.

Неблагоприятное впечатление, произведенное на меня этим первым степным городом, было так сильно, что я дал себе слово, как только покончим служебные дела, немедленно ехать далее, в чаянии встретить впереди что-либо лучшее.

В воскресенье, 17-го марта, в 8 1/2 часов утра, мы выехали из Сергиополя. День был теплый; солнце весело играло на небе; но мы были в шубах и папахах, опасаясь доверяться коварному весеннему воздуху.

По всей дороге, сказать мимоходом прескверной, до Верного, встречалось множество горных речек, очень быстрых, [381] но неглубоких; только весною, когда с гор стекает вода от таящих снегов, они разливаются и достигают иногда значительной глубины. Быстрота здешних горных речек так стремительна, что лежащие на дне шести и даже десятипудовые камни перебрасываются волнами как легкие перышки. Вода в речках чистая, холодная и полезная для питья; но в сильные жары неумеренное употребление ее убийственно. В этом последнем случае она вреднее для здоровья и иртышной воды и колодезной. Переправляются через горные речки или вплавь, или в брод, редко на паромах, и еще реже по мостам, которых очень мало, так как весной, при разливе, их сносит. Благополучно переправившись чрез Аягузку, мы, без дальнейших приключений, усталые позябшие, добрались наконец до пикета, в четыре часа утра.

От Сергиополя до Копала почти все пикеты очень ветхи, покосились, словно дряхлые старухи. Комнаты для проезжающих до того холодны, что нет возможности пробыть в них и четверти часа: на открытом воздухе гораздо теплее. В грязных коморках и сверху дует, и снизу дует, и справа и слева свободно врывается сквозной ветер. Поэтому мы, где случалось нам ночевать, спали в казармах, на казачьих кроватях. Здесь гораздо теплее, нежели в комнатах для проезжающих.

Давным-давно следовало бы построить новые помещения для пикетных казаков, а старые ассигновать на топливо, в котором по этому тракту сильно нуждаются все пикеты. За неимением поблизости дровяных лесов, казаки употребляют мелкий кустарник, называемый по-киргизски карагай. На некоторых пикетах топливом служит кустарник бий-алым или, иначе, бай-алым. Это мелкое, но твердое и колючее, растение приносит киргизам и казакам двойную пользу: во-первых как топливо, во-вторых как корм для лошадей в зимнее время. Лошади очень любят бий-алым; для верблюдов же это просто лакомое кушанье.

Почва по дороге к Копалу большею частию солонцеватая, отчего, в дождливое время и весною, дороги весьма неудобны и почтовые лошади сильно изнурены. От дурной почвы и растительность бедна; травы хотя и есть, но на дальнем расстоянии от пикетов. Солонцеватую землю едят лошади, но особенно верблюды, страстные охотники до соленого. [382]

По дороге от пикета Джюс-Агачьского к Арганатинским горам и к пикету того же названия водятся, в песках, в значительном количестве, черепахи, очень большие, но редко с красивой роговой оболочкой; часто попадаются, даже в казармах, ядовитые насекомые: скорпионы, фаланги, тарантулы. Есть и змеи. Однако несчастий от их укушений не слышно. Из птиц водятся: рябчики, турбаны; из зверей: сайги, архары, волки, зайцы, лисицы и дикие козы. За ними охотятся киргизы, изредка и казаки.

Мы встретили по дороге киргизскую могилу, в которой похоронены Кызыл-Курпеч и Баян-Сулу, девица и молодой человек, герои киргизской легенды, известной во всей киргизской степи. Редкий киргиз не знает ее и, в минуту тоски и раздумья, унылым, слезливым голосом воспевает страстную любовь влюбленных и самоотвержение девушки, пожертвовавшей жизнию, чтобы не жить без милого. Попытаюсь в кратких слов рассказать содержание легенды, как я слышал ее от одного киргиза. Нужно заметить, что в разных местностях степи она передается различно относительно подробностей; но главная завязка одна и та же: любовь и геройская смерть девушки.

Жили два богатые султана, известные наездники (джигиты) и грабители. Они были между собою закадычные приятели и почти никогда не разлучались: на баранты ездили вместе, делили добычу пополам, горе и радость, надежды и сомнения поверяли друг другу. Однажды, отправляясь на промысел, т. е. на баранту, один из них сказал другому: «Послушай, дуст (друг), мы много уже лет живем в дружбе, и дружба наша крепка и неизменна. Поклянемся сделать вот что: наши любимые жены беременны, и если у тебя родится сын, а у меня дочь, или наоборот, женим их друг на друге». Друзья ударили по рукам, призвали в свидетели своей клятвы Аллаха и пророка его Магомета и весело отправились на баранту. В их отсутствие, любимые жены разрешились от бремени: одна родила сына, другая — дочь. Когда счастливые отцы возвратились домой, началась пирушка на славу: со всей волости съехались кунаки (гости), поели множество баранов, выпили большое число саб кумызу, султаны-друзья повторили свою клятву. Новорожденных назвали: мальчика Баян-Сулу, а девочку Кызыл-Курпеч. Ростут [383] малютки на утешение своим родителям, подростают до того, что уже бегают, как маленькие козочки, и всегда вместе, дружные и веселые: сам Аллах с детства сочетал эти невинные души, чтобы впоследствии чрез них явить правоверным свое величие. Шли годы за годами; маленькие друзья выросли, и в сердца их запало новое, неведомое чувство, которое зовут любовью. Баян-Сулу был первый джигит в целой степи, а Кызыл-Курпеч первая красавица не только в степи, но и в целом мире, говорит легенда. Наступала пора соединить их браком, как поклялись отцы; но неожиданно встретилось препятствие... Отец Кызыл-Курпечи познакомился с одним богатым и знатным султаном, пожелавшим иметь женою Кызыл-Курпеч. Старик-отец, прельщенный знатностию рода и богатством султана, решился нарушить клятву, данную своему другу, тем более, что друг уже отправился в рай Магомета блаженствовать с гуриями. Объявили решение отца девушке; она рассказала все своему возлюбленному. После долгого горького раздумья, после слез и рыданий, влюбленные поклялись расстроить козни вероломного отца, а если не удастся, то умереть. Они условились бежать немедленно. Баян-Сулу должен был бежать первый и ждать свою подругу у речки, в глубине степи, откуда влюбленные хотели удалиться в китайские пределы. Между тем в юрте отца девушки собрался совет почетнейших старшин и биев по поводу бегства Баян-Сулу. Судили, рядили, шумели, ели баранов, пили кумыз. Тут же была, в качестве подсудимой, и Кызыл-Курпеч. Когда решено было сейчас же гнаться за бежавшим и убить его, девушка, покровительствуемая небом, вдруг поднялась на воздух и вылетела в чагарак (Чагарак — открытый верх юрты, куда проходит дым разложенного в юрте огня.) юрты. Она заранее подрезала стремена на всех седлах биев и старшин, своих судей, так что когда они бросились из юрты, девушка уже летела на быстром скакуне, а преследователи ее, лишь только заносили ногу в стремя, падали. Однако девушку нагнали, а вскоре и жених ее попался в руки озлобленных ордынцев. Бедного Баян-Сулу насквозь пронзили копьями, и он пал мертвый у ног своей невесты. Тогда Кызыл-Курпеч [384] решилась покончить и с собою: она умолила отца и его друзей, чтобы они позволили ей поплакать над телом возлюбленного, а сами удалились бы на некоторое расстояние. Долго плакала девушка и просила Аллаха, чтобы он, хотя на пять минут, оживил ее жениха и дал ей возможность в последний раз взглянуть на милого человека. Аллах услышал молитву. И Баян-Сулу ожил. Погоревали и поплакали влюбленные; потом невеста, в глазах жениха, вонзила себе в грудь кинжал, а чрез пять минут заснул опять вечным сном и Баян-Сулу. Несчастных похоронили в одной могиле, которая и поныне считается у киргизов святою.

Между Сергиополем и Копалом, почти на самой средине тракта, проходят каменистые горы Арганатинские. В узкой долине между ними построен пикет Арганатинский. С одной горы, близ самого пикета, в тихую и ясную погоду, видно озеро Зайсан.

Около Лепсинского пикета и почти до самого Копала водится много фазанов, за которыми любят охотиться казаки. Привозится эта птица, как редкость, и в Омск.

За Басканским пикетом показались Алатавские горы, великаны киргизской степи. Сперва они обозначились на светлом горизонте неба длинною синею полосою, а потом, чем ближе мы подъезжали к ним, тем явственнее выделялись они из тумана и вставали перед нами со своими утесами и снеговыми вершинами, из которых многие уходили за облака, смиренно носившиеся по склонам гор

Следовавший затем Абакумовский пикет выстроен покойным командиром 10-го полка, подполковником С. М. Абакумовым, на собственный счет и назван его именем. Пикет построен красиво, а — главное со всеми, возможными в степи, удобствами, как для пикетных казаков, так и для проезжающих. Особенно из последних многие благодарны Абакумову: проезжающий найдет на пикете опрятную и теплую комнату, с хорошею мебелью, с ширмою, за которою на диване можно отдохнуть, словом — найдет все что только нужно для отдыха и все что можно найти в степи. На пикете хранится портрет подполковника Абакумова, вообще очень много трудившегося для здешнего края. За две версты от Абакумовского пикета начинается въезд в Алатавские горы; затем является одна из редкостей края — [385] Гасфортов перевал, великолепная искусственная дорога, проложенная через хребет, по распоряжению бывшего генерал-губернатора Западной Сибири, генерала-от-инфантерии Г. Х. Гасфорта и названная его именем. Дорога проложена между двумя скалистыми горами, которые, по обеим ее сторонам, образуют род стен, прорезывает хребет Алатау и тянется, сперва поднимаясь, потом проходя по плоской вершине хребта и наконец спускаясь в долину. Все это на расстоянии семи или девяти верст. «Гасфортов перевал» устроен превосходно: все неровности сглажены, путь выложен диким камнем, а по сторонам выведены небольшие стенки, чтобы экипажи не подвергались опасности полететь в пропасти, встречающиеся местами возле самой дороги. Теперь каждый путник, проезжая чрез Гасфортов перевал, благословляет незабвенного для западной Сибири Густава Христиановича.

Горы, между которыми тянется Гасфортов перевал, очень высоки, так что облака гуляют далеко ниже их вершин. По склонам, один над другим, высятся каменья разных цветов, форм и размеров, представляя трупы скал, из которых, местами, с журчаньем выбегают светлые и холодные горные ключи, пересекая иногда дорогу и перепрыгивая с камня на камень. Растительности нет никакой; но в долинах, между горами, где кочуют киргизы, есть и трава и немного лесу.

В Арасанском выселке, где стоит казачий пикет и где не более тридцати домов, есть серные воды. Когда-то заведение здешних вод было устроено порядочно: изрядный садик содержался в чистоте, за ним ухаживали, и состоял при нем особый садовник; здания для помещения больных, купальни и маленькая часовня поддерживались. В наш проезд чрез Арасан все это маленькое заведение было до крайности запущено, что не делает, конечно, чести тем, на ком лежит обязанность заботиться о нем.

Арасанские серные воды находятся в 29 верстах от Копала и в 599 от Семипалатинска, возле самой почтовой дороги, при подошве одной из отраслей Алатавских гор. Тут два ключа, теплый и холодный. Первый имеет 28 1/2°, второй 16 1/2° по Реомюру. Воды эти полезны в худосочии, завалах, ранах и в любострастной болезни.

В Копале, с 13-го мая 1857 года, существует [386] окружный приказ. Здесь поселены казаки 10-го полкового округа и находятся штаб-квартиры 10-го казачьего полка и 6-го линейного баталиона. Здесь же стоят: копальский казачий отряд, сибирская пешая батарейная батарея и взвод конной артиллерии, и имеют пребывание копальский военно-окружный начальник и другие власти. Город очень небольшой, построен на чрезвычайно неровной местности, изрытой ямами, канавами и арыками, отчего посреди улиц беспрестанно встречаются мостики, не всегда хорошо устроенные и содержимые. В торговом отношении Копал не представляет особенной важности; однако в нем есть несколько лавок, и жители ведут довольно выгодную торговлю с азиятцами.

Налюбовавшись горами, окружающими Копал, мы, на третий день по приезде туда, пустились далее, к цели нашего путешествия, в укрепление Верное.

МИХАИЛ ПУТИНЦЕВ.

Павлоград.
Июнь 1865 г.

Текст воспроизведен по изданию: От Семипалатинска до Копала (Из путевых заметок) // Военный сборник, № 12. 1865