НОСОВИЧ С. И.

ЖУРНАЛ

Русское посольство в Бухару в 1870 году.

Под предлогом ответа на любезность, оказанную бухарским эмиром Сеид-Музафаром присылкою к нам своего сына Сеид-Абдуллы-Фатаха со свитою, туркестанский генерал-губернатор генерал-адъютант фон-Кауфман I-й решился в мае 1870 года отправить посольство в Бухару. Целью его было окончательное успокоение бухарского народа, который должен был увидать в посольстве желание России поддерживать и укрепить дружественный и мирные отношения с соседним ханством.

Во главе посольства был поставлен состоявший в распоряжении генерал-губернатора полковник Носович. Спутниками его были назначены: титулярный советник Дитмар, коллежский секретарь Щербинский, коллежский регистратор Бахметев, генерального штаба штабс-капитан Костенко, сотник Берг, переводчик поручик Сыртланов, врач 5-го туркестанского линейного батальона Андреев и начальника, конвойной команды есаул Козлов с 50 казаками.

Одновременно с посольством отправлялся в Бухару купец 1-й гильдии Генрих Мозер, для заготовлении там шелковичного семени. Полковнику Носовичу поручено было отзывать ему полное содействие и покровительство. Ему предстояло, главным образом, объяснить бухарскому куш-беги, что удачное исполнение г. Мозером в Бухаре данного ему поручения может иметь самые выгодные и хорошие последствия для шелкового производства самих бухарцев. Местные производители шелка, входя в непосредственный сношения с Мозером и его работниками, кроме выгодного сбыта своих коконов, приобретут еще такие познания и практические приемы для заготовления семени, [272] которые могут повести к улучшению самих коконов, а следовательно и шелка.

«Мне весьма желательно, писал К. П. Кауфман полковнику Носовичу 1, чтобы поездка г. Мозера в Бухару привела к требуемому результату, т. е. к заготовлению необходимого количества семени, т. е. примерно до 2.000 фунтов». Вместе с тем генерал-адъютант фон-Кауфман писал бухарскому эмиру 2.

«Ваше высокостепенство! Три месяца тому назад я писал вашему верному министру и советнику Мухамед-Ша-бию куш-беги, по случаю усилившегося из-за границы спроса на семена шелковичного червя здешнего происхождения, и изложил ему свой взгляд на торговлю этими семенами. Так как, без сомнения, письмо это было доложено вам, то я считаю лишним повторять мои прежние слова. Я остался при том же мнении, что во избежание пагубных последствий, могущих произойти для шелкового промысла от неумеренного производства и вывоза семян, следует запретить свободную продажу этого товара и ограничить вывоз его в Италию и Францию только тем количеством, которое могут приготовить несколько человек специально занимающихся выводом шелковичных семян. Ныне я отправляю к вам, одновременно с едущим в Бухару посольством, русского 1-й гильдии купца Генриха Мозера, и прошу вас, как доброго соседа, оказать ему радушный прием и приказать содействовать ему при приготовлены шелковичного семени, коего желательно было бы приготовить и вывезти через Ташкент до двух тысяч русских фунтов. От этого вам никакого не будет ущерба; напротив того, жители Бухары могут воспользоваться пребыванием между ними Г. Мозера для изучения правильного способа добывания шелковичного семени, порода коконов улучшится и усовершенствуется вообще производство шелка, что принесет несомненную пользу вашей казне и всему народу бухарскому.

«Г. Мозер берет с собою шесть человек приказчиков и работников, которые наравне со всеми русскими купцами и приказчиками, проживающими в Бухаре, должны находиться под вашим высоким покровительством.

«Желаю вашему высокостепенству здоровья и благополучия. Да укрепит Всевышний Бог узы дружбы и расположения между нами на славу вам и для блага вашего народа».

Полковнику Носовичу, во время пребывания его в Бухаре, было поручено, с должною осторожностью, вызвать бухарское правительство [273] на сообщение своих предположений и желаний по вопросу о престолонаследии, и если взгляд эмира окончательно устанавливается в пользу сына его Тюря-Джана, то возбудить письменный обмен мыслей по этому делу. При этом считалось полезным внушить эмиру, что этот выбор будет приятен России, так как Тюря-Джан в бытность свою в Петербурге «имел счастие лично поправиться государю императору».

Если бы эмир высказал желание на возвращение Бухаре городов, присоединенных к России, то полковнику Носовичу поручено было, деликатным образом, высказать, что этот важный вопрос, решенный в нашу пользу «по воле Промысла Божия», не может подлежать обсуждению посольства, так как воля и намерения государя, по отношению Туркестанского края, известны только генерал-губернатору. Поэтому обмен мыслей по этому вопросу может быть сделан лишь при личном свидании эмира с генерал-губернатором, который будет видеть в этой взаимной встрече залог более прочной дружбы России с Бухарой. До сих пор этого не было, так как бухарское правительство уклоняется от исполнения самых справедливых представлений генерал-губернатора по многим делам.

Не было сомнения, что эмир возбудит вопрос относительно орошения своего ханства, так как оно производилось из р. Зарявшана, протекавшего теперь по владениям, присоединенным к России. Носовичу поручено было удостоверить бухарское правительство, что генерал-губернатор, в вину существующего ныне мира между двумя странами, желает, чтобы Бухара имела воды, если можно более, а не менее прежнего, и в этом смысле уже отдано приказание начальнику Зарявшанского округа.

Сверх того полковнику Носовичу было поручено добиться возвращения русских пленников, расширения русской торговли и учреждения с этою целью русского консульства. Бухарское правительство могло бы найти в этом учреждении удобный и скорый путь делать представления русскому правительству по многим делам, не говоря уже о том, что присутствие консула в Бухаре способствовало бы к рассеянию разных неверных слухов, выходящих из Бухары, о чем не раз писал эмир к генерал-губернатору.

В случае встречи нашего посольства с англичанами, пришедшими вместе с афганцами, следует быть до крайности сдержанным в разговорах с людьми, имеющими интересы противные пользам России. При случае же можно заметить англичанам, что Средняя Азия не может и не должна быть почвой для их влияния, также точно, как Россия не старается проникнуть со своими интересами в Ост-Индийские владения. [274]

По утру 19-го мая наше посольство выступило из Каты-Кургана, в полдень перешло через границу и 23-го мая прибыло в Бухару. Подробности движения и самого пребывания посольства в Бухаре изложены в помещаемом ниже дневнике полковника Носовича, а здесь мы скажем лишь несколько слов об общем характере страны и ее повелителе.

«Во все время, доносил полковник Носович 3, пока продолжалась (первая) аудиенция и в особенности в начале ее, я заметил со стороны эмира некоторое волнение, выражавшееся в дрожании рук и голоса. Принимая во внимание чрезвычайно вежливый прием, оказанный мне по повелению его высокостепенства, и им самим, я осмеливаюсь предположить, что волнение это было вызвано некоторою неизвестностью, испытанной им при мысли, что он мог сделать какое-либо упущение по отношению к человеку, посланному вашим превосходительством, который держит его судьбу в своих руках, или что ему придется снести от посольства какое-нибудь оскорбление, за которое он не был бы в состоянии отомстить, не рискуя своим положением как монарх...

«В заключение не могу умолчать о том грустном впечатлении, которое произвело на меня жалкое состояние бухарского ханства. Совершенное отсутствие воды, что свидетельствует о его полнейшей зависимости от нас, бедность народа, жалкий вид дворца, в котором живет его монарх, и ничтожные военный силы ханства заставляют предполагать, что было бы достаточно желания вашего превосходительства, чтобы уничтожить одним ударом это одряхлевшее и сгнившее государство. Каковы должны быть его военные силы, если в почетную стражу, назначенную для официальной встречи русского посольства, не могли набрать ничего лучшего кроме всякого сброда, среди которого были, между прочим, дети, которые не в состоянии защищать свое отечество, и старики, которые по своему преклонному возрасту также не могут быть его защитниками, хотя бы они ранее и были к тому способны. Вид этих солдат в красных мундирах и меховых шапках, которые, видимо, не знают, что делать со своими ружьями и не умеют даже взять на караул, поистине возбуждает смех.

«Не будучи особенным знатоком в стратегии, я убежден, что если только наши войска дойдут до Керминэ. то столица Бухара тотчас добровольно сдастся».

Касаясь вопроса о престолонаследии Носович пришел к тому убеждению, что бухарское правительство не остановило еще своего выбора на [275] Тюря-Джане, бывшем в Петербурге и представлявшегося императору, чтобы провозгласить его наследником престола. «Я предполагаю даже, доносил Носович 4, что выбор наследника совершенно не занимает эмира и мне кажется совершенно невозможными чтобы азиат, не имеющий понятия о государственности и живущий изо-дня-в-день, мог заботиться о будущем».

В день аудиенции у визиря (куш-беги) полковник Носович просил его назначить место, где могли бы происходить совещания по разным вопросам, в разрешении которых были заинтересованы оба государства. Куш-беги просил позволения одному из его секретарей записать весь разговор, чтобы он мог точнее передать своему монарху. Когда все сказанное было записано, то куш-беги просил Носовича исправить те места, которые оказались бы не достаточно ясно и точно изложенными.

«Визирь, доносил полковник Носович, как и весь остальной чиновный мир, который я имел случай видеть здесь, были с нами отменно вежливы. Я приписываю это тому обаянию, каким пользуется здесь русское имя, и некоторой боязни, вызываемой превосходством нашего положения в центральной Азии.

«Вашему превосходительству известны мои миролюбивые наклонности; тем не менее, настоящее положение Бухары столь невозможно, что единственное средство выйти из него, по моему мнению, состоит в покорении Россией. Так как это завоевание является исторической необходимостью, то я полагаю, что оно совершится рано или поздно. Принимая во внимание совершенную этнографическую однородность русских и бухарских владений Центральной Азии, я нахожу, что такая маленькая речка, как Гипанан, составляющая в настоящее время нашу границу, не может отделять страну, правление которой основано на принципах человеколюбия и современной цивилизации, и благосостояние которой составляет главнейшую заботу правительства, от другой соседней страны, где правительство не имеет ни религии, ни нравственности, и где жизнь и собственность каждого человека зависит от минутной прихоти деспота, который менее всего заботится о благосостоянии своих подданных. Я вполне уверен, что ваше превосходительство разделяете мое мнение, что зло рано или поздно всегда побеждается добром.

«Куш-беги, в одном из своих официальных писем высказался, между прочим, что единственное средство управлять страною и поддерживать в ней порядок — это держать народ в повиновении страхом постоянных телесных наказаний и смертной казни; здесь [276] эти наказания налагаются по прихоти монарха, вследствие чьего-либо доноса, интриги или клеветы.

«Руководящим началом во внешней политике бухарского правительства является ложь и обман; я имел возможность убедиться в этом по поводу самых ничтожных случаев. Можно ли после этого верить в более серьезных обстоятельствах обещаниям бухарского правительства?

«Несмотря на оказанный нам блестящий прием, я все же не могу отвечать за будущее и полагаю, что мы можем считать себя в совершенной безопасности только тогда, когда мы выедем из бухарских владений; я не пренебрегаю никакими мерами предосторожности, чтобы не быть застигнутым врасплох неожиданным нападением.

«В настоящее время эмир, по-видимому, так боится России или, лучше сказать, русских штыков, что даже наше маленькое посольство с почетным караулом из 50 казаков внушает ему, по-видимому, некоторое беспокойство. Таков, по крайней мере, как слышно, взгляд народа, который полагает, что мы можем взять крепость с нашими 50 казаками; быть может и само правительство разделяет этот взгляд, так как оно всячески старается не допускать нас на улицы, ближайшие к жилищу эмира.

«Россия не может, по моему мнению. смотреть на Бухару, как на настоящее государство, ибо, не имея настоящего правительства и администрации, она представляет лишь собрание людей, живущих под игом почти дикого властителя, и не может считаться государством, одно из самых существенных преимуществ которого составляет какая бы то ни была организация».

Благодаря беспечности, свойственной всем азиатам, и их медлительности в делах, куш-беги не начинал никаких деловых переговоров с полковником Носовичем и даже не отдавал ему официального визита. Последнее обстоятельство Носович приписывал влиянию прибывшего в Бухару кабульского посольства, представитель которого был оскорблен блестящим приемом, оказанным русским, хотел выехать из Бухары тотчас после приезда нашего посольства и остался еще на некоторое время только по настоянию самого эмира.

«Тем не менее, доносил Носович 5, день отъезда кабульского посольства уже назначен; как говорят, оно уедет на днях. Я выскажу визирю, что союз Бухары с Кабулом, не принеся ей никаких существенных выгод, может послужить ей только во вред, тогда как дружественные отношения между Россией и Бухарой, [277] основанные на принципе взаимности, могут иметь для Бухары самые выгодные во всех отношениях последствия.

«Внимательно обсуждая факт пребывания здесь кабульского посольства, мне кажется, можно придти к заключению, что кабульское правительство желает поддерживать добрые отношения с Бухарою, чтобы парализовать ее дружбу с Россиею, приобрести влияние на эмира н. воспользовавшись его слабостью, рано или поздно овладеть его страною. Кроме того, мне кажется, что Кабул действует по наущению Англии, и хотя я не имею данных, чтобы утверждать, что здесь, в кабульском посольстве, находятся англичане, но мне кажется, что в составе посольства есть кабульцы, способные следить за нашими действиями и охранять интересы Англии. Поэтому я думаю, что обещание, данное английским кабинетом нашему правительству не только не вмешиваться в среднеазиатские дела, но даже воздействовать на кабульское правительство с целью не дать ему перейти за Аму-Дарью или вмешаться во внутреннюю и внешнюю политику Бухары, может не оправдаться фактами. Естественным последствием всего этого должно быть рано или поздно столкновение двух великих держав, России и Англии в Туркестанском крае; вероятность подобного столкновения, по моему мнению неизбежного, но которое наше правительство считает невозможным, признается здесь всеми. Это мнение также распространено в Индии, как я имел случай убедиться на днях. Один больной индиец, недавно приехавший из Индии, сказал мне публично, в присутствии многих сартов, что Россия и Англия, захватив в свои руки все (подразумевая под этим Среднюю Азию), непременно сойдутся на поле битвы.

«Я уже говорил, что с Бухарой нельзя вести дело как с правильно организованным государством; это подтверждается ежеминутно по поводу самых ничтожных фактов. Чтобы получить какой-либо ответ, нам приходится постоянно испытывать терпение. Я еще не получил окончательного ответа, могут ли чины нашего посольства выходить из дома, когда им заблагорассудится. Куш-беги не дал мне еще ответа на мою просьбу присутствовать на смотру войск, с которой я обратился к нему, когда был у него с визитом. Поэтому я не надеюсь добиться какого-либо результата и нахожу, что от бухарского правительства ничего нельзя требовать, не пуская в дело угроз и не давая понять, что в случае отказа просьба может быть поддержана вооруженною силою. Но я не уполномочен действовать подобным образом и, насколько я понимаю, это не входит в политические виды вашего превосходительства».

Разные проволочки и затягивания в переговорах со стороны [278] куш-беги побудили полковника Носовича обратиться к нему с следующим письмом от 8-го июля:

«Высокопочтенный куш-беги! Семнадцать дней прошло с того времени, когда я прибыл в Бухару, по приказанию туркестанского генерал-губернатора, для выражения дружбы, ныне существующей между двумя соседними народами. По нашим понятиям, это большое время, в которое можно было бы окончить много дел; между тем мы только сидим на одном месте, в нашем доме, ничего не делаем полезного и наше бездействие и неподвижность, к которым мы не привыкли, только вредно действуют на наше здоровье. Десять дней прошло с того времени, когда я имел удовольствие быть у вас; это время совершенно достаточно для того, чтобы вы могли бы так или иначе ответить мне на те вопросы, которые были при мне записаны вашим секретарем, так же точно, как и на мое письмо к вам о делах торговых. Я не получаю от вас не только ответа, но даже объяснения тех причин, которые могли бы помешать вам скоро отвечать мне, как это приличествовало бы по отношении к посланнику, прибывшему сюда только для дружбы. Я понимаю, что вы можете быть много заняты службою, но и наша служба великому белому государю не дозволяет нам оставаться здесь дольше того срока, который назначен мне туркестанским генерал-губернатором. Половина срока, мне назначенного, уже прошла теперь, и видя медленность, с которою ведутся здесь дела, я обязан по моей службе предуведомить вас, что мне пора уже думать о моем возвращении в Ташкент для доклада о моей поездке в Бухару туркестанскому генерал-губернатору.

«Я не буду виноват, если на вопросы генерал-губернатора обо всем, что я видел в дружественной Бухаре замечательного или достойного внимания, я должен буду отвечать, что я ничего не мог видеть, так как все время просидел между стенами нашего дома; я уверен, что ваше посольство, бывшее недавно в России, не могло отвечать так на вопросы, которые мог сделать о России ваш государь.

«Сообщая вам обо всем, я прошу вас ускорить так, чтобы дней чрез пятнадцать я мог бы уже все окончить здесь и быть в Самарканде».

Куш-беги не отвечал, а между тем до нашего посольства стал доходить слухи, будто бы эмир, уступая настояниям кабульского посланника предпринять вместе с афганцами священную войну против России, совещается по ночам с беками, собирает налоги, подготовляет войска и, собираясь напасть на Самарканд, умышленно затягивает переговоры, чтобы удержать наше посольство заложниками. [279] Носович принял необходимые предосторожности, но спустя несколько дней к нему явился посланный эмира Мир-Ахмет, бывший секретарь бухарского посольства в Петербурге. Он заявил, что эмир готов удовлетворить все справедливый претензии русских купцов и был бы весьма признателен, если бы Россия в знак дружбы доставила ему несколько тысяч ружей и прислала нескольких мастеров для литья орудий. По словам секретаря, то и другое было крайне необходимо эмиру в виду появления на горизонте нового врага Бухары в лице афганцев. Носович отвечал, что он не уполномочен вести подобные переговоры, но готов передать эту просьбу туркестанскому генерал-губернатору, если эмир согласится изложить ее письменно и объяснить подробно все причины, побуждающие его к этому.

«По моему мнению, доносил Носович 6, эта просьба поставить эмира в вассальное отношение к России. Затем я постарался объяснить ему, что, исполнив его просьбу, мы потребуем и со стороны эмира доказательств непоколебимой дружбы и доверия. Желая же поддержать власть эмира, его независимость во внутренней и внешней политик, мы дали уже ему гораздо более, нежели оружие, мы дали ему наше войско, и ежели эмир твердо будет держаться союза с нами, то ему ни откуда не может угрожать опасность, в особенности же со стороны Кабула. На это секретарь сказал мне, что, зная зависимость Кабула от Англии, он отлично понимает, что Кабул никогда не решится сделать какого-либо важного шага без согласия своей покровительницы, которая находится в настоящее время в дружественных отношениях с Россией, но что это может со временем измениться. На это я отвечал ему, что Англия никогда не пожертвует старинными дружественными отношениями честолюбивым видам Кабула. Наконец я дал понять секретарю, что перемена политики со стороны Бухары, т. е. заключение наступательного союза с Кабулом против нас может иметь самые роковые последствия для обоих государств. Эмиру должно быть известно огромное превосходство наших сил по сравнению с войсками Бухары и Кабула, не говоря уже о последствиях, какие может иметь для Кабула подобное предприятие, начатое без согласия Англии. Что кроме того вопрос о союзе с Россией, с которой Бухара связана историческими узами торговли, выгодной для обоих государств, становится вопросом жизни, тогда как союз с Кабулом, никогда не имевшим ничего общего с торговыми интересами Бухары, ускорит падение этих обоих государств.

«Я слышал также из другого источника, что эмир, во все время [280] пребывания нашего здесь, колебался между союзом с нами и с Кабулом.

«Из всего вышеизложенного вытекает ясно, что политика Кабула и колебание эмира поставили меня в такое положение, что мне следовало или предоставить вещи их собственному течению, или постараться парализовать влияние афганского посланника. Я избрал второй путь, чувствуя, что в противном случае немедленная война с Бухарой была бы почти неизбежна и цель моей командировки, в таком случае, не была бы достигнута. Положение нашего посольства было похоже на положение посольства, отправленного в 1865 г.

«Избрав второй путь, я уверен, что в настоящую минуту можно будет избежать войны с Бухарой, но ничто не гарантирует возможности столкновения с афганцами, которое рано или поздно может явиться последствием нашего союза с Бухарой, которая иначе может сделаться добычею своих амударьинских соседей. Если бы в таком случае мы получили, в силу обстоятельству законное право вмешаться в дела Афганистана, нас ни в чем нельзя будет упрекнуть, и английский кабинет не только не будет в состоянии приписать нам честолюбивые стремления к завоеваниям, но, напротив того, эта враждебная выходка со стороны Кабула, который само собою разумеется не может действовать в сем случае без согласия Англии, послужить наилучшим доказательством вероломства английского кабинета».

Все эти соображения и двусмысленное положение нашего посольства в Бухаре заставили полковника Носовича поторопиться возвращением в Россию.

Вечером 17-го июня посольство имело прощальную аудиенцию у эмира 7, после которой полковник Носович доносил:

«Куш-беги начал со мною разговор о делах, просил меня уверить ваше высокопревосходительство, что между соседями не может быть в настоящее время никаких недоразумений или вражды, пока живут нынешний эмир и его современники; что все дела русских купцов будут ограждены от притеснений и прочее. Я имею полное основание думать, что сам эмир, убедясь долгим и дорогим для себя опытом в невозможности бороться с Россиею, имеет теперь полную добрую волю жить с нами в дружбе и также исполнять все справедливый наши требования; но, с другой стороны, при всем своем деспотизме и жестокости своего управления, он бессилен заставить подчиняться своему взгляду многих людей, составляющих бухарское [281] правительство и администрацию. Прямые его приказания часто вовсе не исполняются под разными предлогами. Таким образом я полагаю, что злоупотребления бухарских чиновников по отношению русских торговых людей нисколько не уменьшатся теперь, тем более, что я считаю куш-беги принадлежащего к старой враждебной для русских партии, а соседи имели и теперь имеют в нем своего сподручника. Это мнение о куш-бепи есть общее, и я только позднее понял, почему все переговоры со мною велись эмиром не чрез куш-беги, а при посредстве бывшего секретаря Мир-Ахмета, человека бывавшего в России и принадлежащая к новой, бухарской партии. Наша партия в Бухаре состоит из всего без исключения торгового класса людей, из десятка тысяч рабов: евреев, индийцев, персиян и прочих угнетенных и из бедных земледельцев, кои платят в казну и разным чиновникам три четверти своего урожая; все духовенство и чиновничество, живущие без труда и забот на счет народа, суть наши враги».

Покину в на следующий день Бухару, наше посольство 22-го июня прибыло в Катты-Курган.

«Окончив в настоящее время поручение, возложенное на меня вашим высокопревосходительством, доносил полковник Носович 8, я полагаю, что имею достаточно твердые основания, почерпнутый мною на месте, чтобы удостоверить, что дружеские отношения, установившиеся теперь между русским и бухарским правительствами, настолько прочны, что можно рассчитывать на мирное положение дел до тех пор, пока какие-либо обстоятельства, стоящие выше доброй воли эмира, не изменят существующих ныне отношений. Эмир сознает, что прочность его власти внутри ханства зависит от поддержки, которую вашему высокопревосходительству угодно будет ему оказать; он научен горьким опытом, в котором сознается публично, что бывшие войны его с Россиею были следствием ошибочного взгляда его на свое положение, а потому он видит свое спасение только в дружбе с своим сильны м соседом, для чего готов стать даже в положение нравственно зависимое, почти вассальное, так как в противном случае он не имеет возможности удержаться во главе бухарского правительства. По моему мнению, положение бухарского эмира сделалось в настоящее время тождественным с положением коканского хана и нет никакого сомнения, что все советы и указания вашего высокопревосходительства будут приняты эмиром как выражение доброго расположения к нему.

«По последним сведениям, собранным мною во время пребывания [282] посольства в Бухаре, эмир твердо решился держаться союза с Россиею; он отклонил от себя всякую солидарность в замыслах кабульцев и шахрисябцев, настроенных враждебно; он решился не допускать Шир-Али-Хана переступать в пределы ханства за р. Аму-Дарью. Кроме сего он отказался от всякого союза с этим народом, понимая, что подобный шаг ускорить только окончательное распадение Бухарского ханства.

«Не желая окончательного разрыва с кабульцами, которые страшны для Бухары вследствие лучшего устройства их войска, эмир успокоил, однако, пребывающее в Бухаре кабульское посольство своим дозволением не препятствовать их хану, если он того пожелает, направить свои войска чрез Гиссар, Куляб и другие независимые бекства для соединения с шахрисябцами. Хотя эмир и успел утвердить с прошлого года свою власть в Гиссаре, где им назначен управителем Якуб-бек со званием куш-беги, но по общему сознанию власть эмира не прочна в этой горной местности, а потому дозволение, данное эмиром кабульцам пройти чрез эту часть ханства, объясняется темь, что он вовсе не заботится об удержании за собой населения, которое вообще мало ему покорно.

«Трудно, однако, предположить, чтобы кабульцы воспользовались данным им разрешением, ибо в этом случае эмир всегда имел бы возможность запереть им путь отступления».

Так кончилось посольство полковника Носовича, и мы помещаем ниже журнал, веденный им за все время пребывания в Бухаре. — Ред.


Журнал полковника Носовича.

Русское посольство, отправленное Туркестанским генерал-губернатором в Бухару, собравшись 12-го мая в г. Самарканде, пробыло в этом городе до 17-го числа, для окончания своих путевых приготовлений. В Катты-Кургане, крайнем пункте наших пределов, мы пробыли два дня и вступили на территорию Бухарского ханства 19-го числа, ровно в полдень. Наше посольство двигалось верхами, кортежем, имевшим некоторую внешнюю представительность: впереди шло 6 джигитов в красных халатах, потом ехало 9 человек служащих лиц, составлявших собственно посольство, под моим главенством, в сопровождении бухарского чиновника Насыр-Мирахура, назначенного для этой цели. Далее шло 40 человек казаков, назначении х для почетного конвоя, наконец шел наш обоз, состоящий [283] из 24-ти арб, с нашей прислугой, под прикрытием особого конвоя из 10-ти человек казаков. Непосредственно позади меня ехали штаб-трубач, начальник джигитов, на прекрасной лошади и в блестящем красном одеянии, и мой личный джигит.

Мы шли правильным порядком, со всеми военными предосторожностями, необходимыми в дикой стране, живущей под гнетом азиатского деспота, действия коего исключительно зависят от ежедневного личного каприза и расположения духа. Первый наш ночлег был 19-го числа в городке Зиаудине; здесь нас встретил тамошний бек, который поместил нас в своем доме, где были приготовлены столы и табуреты согласно русским обычаям. Второй ночлег, 20-го числа, в крепости Керминэ, где нас поместили за городом в большом саду, насаженном в молодости руками нынешнего эмира; здесь, по случаю болезни бека Абдул-Керима, нас встречали, принимали и провожали служащие в войске его сыновья. 21-го числа мы ночевали в селе Бустане, где нас поместили в доме одного жителя; 22-го числа мы вступили в Богуедин, известное могилою мусульманского святого того же имени и своими большими постройками медрессе и мечетей. В Зиаудине и Керминэ я получил от беков в подарок по прекрасной оседланной лошади, а также несколько кусков шелковых и полушелковых материй и множество головок сахару и ящиков леденцов; другие члены посольства тоже не были забыты. На привалах, во время пути, и тотчас же при приходе на ночлег нас ожидало обильное угощение туземного характера, но в таком громадном количестве, что оно едва могло быть потреблено нашей многочисленной свитой. Везде по пути народ выходил смотреть на нас с большим любопытством, но без всяких проявлений злобы или вражды; несколько замеченных нами вызывающих жестов и выражений лица были в достаточной степени вознаграждены проявлениями дружбы в приветах на русском или туземном языках.

В Бустане явился к нам человек от куш-беги (нечто в роде первого министра) с приветом и объявлением, что эмир приказал угощать нас до самой Бухары по возможности большее число раз: и действительно это было исполнено с такою ревностью, что нас остановили до Богуедина, т. е. на пространстве 38 верст, для этого важного государственная дела, два раза, в самом же Богуедине целые взводы прислуги, из людей куш-беги приносили нам массы яств и груды фруктов, сладостей и лепешек, которые мы должны были высыпать толпе народа, густою массою окружавшая нашу ставку, расположенную на площади. От Бустана до Богуедина толпа народа шумно бежала рядом с нами; это была общая тамаша (тамошнее празднество), которую мы давали бухарцам, очень склонным к зеванию и к [284] общественным сходбищам. Чиновные люди, служащие при куш-беги, выезжали к нам навстречу и посылали от себя гонцов с известием о нашем прибытии. Наше кормление сделалось просто государственным вопросом, над которым работала канцелярия первого бухарского министра, обо всем этом докладывавшего своему повелителю бухарскому эмиру.

Путь от Катты-Кургана до Зиаудина, кроме степного пространства в 18 верст до нашей границы (проходящей в селении Ширин-Катын), идет по населенной и обработанной местности. От Зиаудина до крепости Керминэ (которую мы собственно не видали), на пространств в 35 верст, дорога идет частью по населенной, частью по степной местности, близко примыкающей с правой стороны к орошенной и обработанной долине реки Зарявшана. От крепости Керминэ до селения Бустана, на пространстве 46 верст, дорога первых 12-ти и последние 4 версты идет посреди садов, остальные 30 верст — безводной степью, далеко отстоящей от обработанной земли, которая тонкою полосою тянется с правой стороны; с левой же стороны видны невысокие горы. Сардаба-Малик в 24-х верстах от Керминэ. имеющая древние, довольно красивые, каменные постройки времен Абдула-Хана, состоит из 12-15 небольших караван-сараев для путников. Это есть единственное место, снабженное водою. От Бустана до Богуедина 38 верст, отсюда до г. Бухары всего 9 верст. Вся эта местность не только обработана, но представляет собою сплошной сад, густо населенный.

23-го мая мы осмотрели святыни Богуедина. где толпа нищих и попрошаек, составляющих славных потомков сего покровителя благородной Бухары, едва не задавила нас, набросившись при виде нашей готовности раздать милостыню, так что только полновесные удары плетей и палок местных полицейских избавили нас от этой неприятности. Ровно в 10 ч. утра, стройным кортежем, к которому присоединилось множество каких-то служащих лиц, мы тронулись к Бухаре. Пройдя версты три, мы увидели по обе стороны дороги выстроившиеся линии конных людей, всего до 300 человек, а впереди их два военных сановника, в пестрых халатах с ножами за кушаком и на лошадях в богато убранной сбруе. Эти сановники вместе с придворным церемониймейстером (шахаулом) братом нашего проводника Насыр-Мирахура, встретили меня приветствиями и пожеланиями от эмира и также от себя. Я отвечал благодарностью в восточном вкусе, познакомил их со всеми членами посольства и двинулся далее, среди густой пыли, происходящей от массы всадников. За порядком шествия наблюдал какой-то халатник с желтой палкой в руке, неистово кричавший и щедро сыпавший направо и [285] налево удары тем неосторожным любопытным, которые близко приближались к нам.

Подъезжая к воротам г. Бухары, я сказал, обратившись к провожавшим нас сановникам, что «я кланяюсь всем жителям благородной Бухары». Вообще во весь наш путь, при каждом удобном случае, я выражался словами, дышащими дружбою, которую генерал-губернатор желал выразить эмиру. Обмены вежливостей во вкусе восточной цветистости, расспросы о состоянии здоровья, посылки, а также получения поклонов от эмира, не имели конца. Я до того изощрился в оригинальном красноречии, что без всякого затруднения по поводу разных случаев говорил им в этом тоне о дружбе русских к бухарцам. Так, например, переступая через границу, я посмотрел на часы и, увидев, что солнце стоит ровно на полдне, я сказал: «что вижу хорошее знамение в том, что вступаю на бухарскую землю в добрый час, т. е. тогда, когда солнце равно и дружески согревает и освещает обе стороны и оба соседние народа».

Улицы г. Бухары, особенно базара Чарсу, по которым мы проходили, были битком набиты народом, с жадным любопытством пожиравших нас своими глазами. Я не видал ни малейшего выражения злобы или ненависти, но успел поймать на лету несколько приветливых, выразительных поклонов, посылаемых по моему адресу татарами, индийцами, персианами и даже некоторыми туземцами, без сомнения знакомыми с русскими по Ташкенту или Самарканду.

Ровно в 12 часов дня мы вступили в дом, назначенный для нашего помещения, состоящий из нескольких больших дворов и флигелей, а также обширного сада, удобство коего парализируется однако совершенным отсутствием воды в прудах и арыках, что было очень ощутительно для нас при постоянных жарах и здешней сухости воздуха. Наш дом расположен был в юго-западной части города, примыкал садом к самой городской стене, не далеко от Каракульских ворот. Дом принадлежал важному сановнику Шукур-Инаку, которого выгнали, чтобы поместить нас. Войдя на обширную террасу главного флигеля дома, мы нашли приготовленный для нас большой стол и несколько стульев, покрытых красным сукном. Мы не успели еще отряхнуться от пыли, как началось угощение, обилие коего было просто противно. Куш-беги прислал 95 блюд разных яств, фруктов и сластей, груды сахару и леденцов. Через несколько времени по нашем прибытии, мне принесли от куш-беги много кусков шелковой материи и подвели прекрасная серого жеребца в блестящей сбруе. Этот подарок выдается здесь по обычаю, как бы в замену испорченная платья, покрывавшаяся пылью во время путешествия. [286]

Сановники, провожавшие нас по Бухаре, после того как лично удостоверились, что мы едим и пьем и довольны всем, уехали с донесением к своему повелителю. Мы очень просторно и удобно разместились в назначенном нам помещении; каждый из нас имел особую комнату. Комната моя была очень высокая и хорошо убранная коврами и, так как у каждого из нас взята была складная мебель, то вид нашего помещения получился совершенно европейский. Наша общая столовая была устроена на галерее, по вечерам освещавшейся большими туземными фонарями; везде были ковры или палацы, словом. наше жилище представляло собою великолепный азиатский отель, где мы не только живем на эмирский счет, но где нам выговаривают за то, что мы мало требуем. Все, что только есть в Бухаре, по первому слову приносится тотчас нам людьми куш-беги, состоящими при нас под начальством его брата, заведующего целым складом припасов, сложенных в нашем доме. У нас устроен был общий табельдот; вся необходимая посуда, вино и другие европейские закуски привезены с собою. Мы завтракаем в 12 часов дня и обедаем в 6 часов вечера, после чего идем гулять в сад или же проезжаем наших лошадей. Ложились мы спать довольно поздно, но к 8-ми часам утра вставали. Словом, наша жизнь здесь походила на жизнь какого-нибудь высшего учебного заведения. Вся казачья команда, джигиты и прислуга наша помещены были также хорошо; наши лошади числом около 100 стояли в саду среди деревьев. Мы жили точно в крепости со всеми военными предосторожностями; мною был назначен постоянный караул из трех постов; все ружья, постоянно заряженные, стояли в козлах; на главном дворе были приняты все меры на случай тревоги. Дружба эмира к нам сама по себе хороша, но собственная наша заботливость о безопасности есть крайняя необходимость в дикой, бесправной Азии. По ночам мы слышали стук от нескольких больших барабанов полицейских служителей, охранявших наш дом.

День 23-го мая прошел частью в устройстве наших комнат, частью в переговорах с Насыр-Мирахуром по поводу церемониала, назначенного на 24-е число, в день нашего представления эмиру. Именем сего повелителя благородной Бухары меня упрашивали, чтобы мы надели халаты, которые будут нам поднесены после представления. Меня убедили в том, что это нужно сделать для того, чтобы показать народу, что русские подружились с Бухарой, и тем поднять значение эмира в глазах всего народа. Мне сообщили, что эмир очень хорошо знает, что это противно нашим обычаям, а потому высоко оценит нашу уступку, на которую посмотрит как на высокое выражение дружбы к нему генерал-губернатора. Зная взгляд последнего [287] на этот вопрос, который сам по себе не имел никакого серьезного значения в виду целого ряда комедий, которые приходилось разыгрывать нам здесь; с другой стороны, проникаясь программой действий генерал-губернатора, который именно стремился поднять значение бухарского и коканского ханов внутри их собственных владений, что делалось для того, чтобы прекратить внутреннюю неурядицу — я согласился с тем условием, чтобы значение этих халатов в глазах народа было бы самое высокое и чтобы эмир знал, что это есть самая большая уступка, какая может быть сделана мною именно во внимание дружбы и расположения генерал-губернатора к нему, тем более, что эмир с своей стороны заботится о нас и о нашем хорошем приеме.

24-го мая, за 20 минут до полудня, мы все были одеты в парадную форму и совершенно готовы к отъезду для представления эмиру, жившему в своем глиняном дворце, в 2-х верстах от нашего дома. Процессия нашего шествия была положительно торжественна: впереди ехал шахаул (придворный церемониймейстер), далее шли 7 человек урядников, несших на подносах, покрытых красным сукном, подарки генерал-губернатора эмиру, потом ехал наш начальник джигитов, которые шли следом пешком по 3 человека в ряд, по каждую сторону моей лошади; за мною же по 2 в ряд ехали члены посольства и наконец шел вполне вооруженный конвой. Мы двигались медленно среди многочисленной любопытной толпы, которая теснилась по узким улицам и в особенности на базаре, расположенном против дворца. Небольшая площадка вблизи дворца, стоящего на возвышенности, колыхалась от толпы, которая держала себя во все время нашего шествия весьма сдержанно и совершенно прилично, так как полицейские, шедшие около нас, внушали повиновение нагайками. Не трудно было заметить, что от одного поднятия руки вверх, люди, несколько выдавшиеся вперед, быстро исчезали. Подойдя к лестнице, ведущей во дворец эмира, конвой остановился и выстроился, мы же продолжали двигаться верхами в ворота, состоящие из узкого крытого хода, длиною в 40—50 шагов. По обе стороны ворот стоял почетный караул, представлявший собою сбор плохо вооруженных людей с ружьями, частью штыками и даже без всякого оружия, отдающих нам честь. Большинство солдат было в красных мундирах и собольих шапках, некоторые из них новобранцы, почти мальчики; никто из них не имел воинственного вида. Два офицера в эполетах, стоявшие при самом входе, подняли руки под козырек и опустили шашки; большинство караула состояло из иранцев.

Пройдя караул и добравшись до места, где уже не было возможности ехать, вследствие толпы набившихся здесь халатников, мы [288] сошли с лошадей, что также требовалось бухарским церемониалом, допускающим во внутрь дворца только избранных почетных лиц ханства. Церемониймейстер, нас провожавший, и Насыр-Мирахур шли пешком от самых ворот. Здесь нас встретили два церемониймейстера с золочеными палками в руках и в богатых халатах. Мы медленно двигались вперед, и я заметил, что большинство халатников, здесь стоявших, опирались на желтоватые палки. Взойдя на крыльцо, мы повернули в открытый, выходящий на большой двор, коридор, потом вошли в аванзалу, далее которой в приемном зале сидел эмир, как объявили нам задыхавшиеся от страха и смущения царедворцы. Вступив на порог двери в приемную залу, я увидел в отдалении, шагах в 30-ти от меня, эмира, сидящего на полу совершенно одного. Вид залы был грязный и бедный, нисколько не лучше обыкновенная сарая, на полу которого лежал простой ковер или палац. Я приблизился медленным шагом, держа в руке письмо генерал-губернатора, внимательно всматриваясь в черты лица азиатского деспота, сидящего на небольшой серой кошме, сложенной пополам. Муссафар-Эддин-Богадур-Хан, невысокого роста, но плотного сложения человек, лет 40 от роду, с белым несколько одутловатым лицом, носящем на себе отпечаток физической и нравственной усталости; черные блестящие и беспокойно бегающие глаза его представляют единственное проявление жизни и дают некоторое выражение всей его физиономии. Я не мог не заметить его беспокойства при моем приближении. Один из церемониймейстеров подал ему, низко согнувшись, письмо генерал-губернатора, которое он положил около себя, после чего протянул мне, с некоторою поспешностью, обе руки и заговорил скороговоркою, повторяя несколько раз приветствие «аман исен» (здравствуйте, как вы здоровы). Подав ему руку, я ответил на туземном языке, «благодарю, я здоров» и отошел в сторону. Все члены посольства, поодиночке подходили к эмиру, который подавать каждому руку и повторял свое приветствие. По окончании этой церемонии, мы уселись на полу в полукружие, недалеко от эмира. Церемониймейстеры прокричали какое-то громкое приветствие, при произношении коего мы поклонились ему, в знак уважения опустив головы. После этого эмир скороговоркою и каким-то неуверенным голосом обратился ко мне с вопросом о здоровье Белого Государя, генерал-губернатора и других здешних губернаторов. Я отвечал благодарностью, и видя, что настала уже минута говорить мне, так как эмир затруднялся в продолжении разговора, который мог поэтому прекратиться, я обратился к нему со следующею речью:

— Я, полковник Носович службы Белого Государя, имею честь [289] быть присланным туркестанским генерал-губернатором генерал адъютантом его величества фон-Кауфманом, для того, чтобы своими глазами убедиться в здоровье и благополучии вашего высокостепенства, а также пожелать вам от души долгих счастливых дней. Генерал губернатор сердечно рад, что в настоящее время установились дружба и мир между двумя соседними народами, между подданными великого Белого Государя и благородной Бухары и если Бог поможет, то генерал-губернатор уверен, что этот мир и спокойствие будут продолжаться вечно.

Во время передачи моих слов переводчиком поручиком Сыртлановым, лицо эмира сияло улыбкой и он часто повторял: «кок якши, кок якши» (очень хорошо, очень хорошо). После этого я сказал:

— Мы вступили в добрый час в пределы Бухары, когда солнце было в полдне, т. е. дружески и равно освещало и согревало оба соседние народа. В этот самый час мы вступили также в город Бухару и это есть доброе знамение в пользу мира и дружбы.

Эмир улыбнулся и повторил «кок-якши, кок-якши». После этого он обратился ко мне с расспросами, довольны ли мы нашим помещением, хорошо ли принимали и угощали нас во время пути, словом коснулся того важного, государственная вопроса, коим все эти дни занимались здесь его сановники. Я отвечал благодарностью за отличный прием, оказанный нам повсюду по его приказанию. Затем наша аудиенция считалась оконченною, мы встали с своих мест, поклонились и удалились из залы. На пороге приемной комнаты, я еще раз обратился лицом к эмиру и поклонился ему; в это время, я заметил, что он с необыкновенною поспешностью встал и в сопровождены какого то богато одетого чалмоносца, вероятно куш-беги, откуда то явившаяся на сцену, удалился с письмом генерал-губернатора в комнату, расположенную направо, вероятно для того чтобы поскорее узнать о содержании этого письма. Сознаюсь, что в это время мне сделалось жалко его — в один год развенчанного нашею силою. Мы возвратились снова в аван-залу, где толпа царедворцев окружила нас, повторяя одни и те же слова: «кок-якши, кок-якши», потом нам принесли подарки, состоявшие из двух халатов шалевая и шелковая каждому из членов посольства и одного шелковая халата для каждая из казаков, принесших наши подарки. Один из моих халатов, который я надел, был красная бархата, вышитый серебром, другой хороший шелковый. Члены посольства, шутя и смеясь надели на себя маскарадное платье и все мы тронулись к выходу из дворца. Подойдя к тому месту, где мы оставили лошадей, ко мне подвели гнедую кровную хотя старую лошадь, с богатою сбруею. Я сел на нее и мы возвратились домой столь же [290] торжественно. Шахаул, сопровождавший нас, должен был тотчас же возвратиться к эмиру с донесением о нашем благополучном возвращении. Снова пошли комплименты в восточном вкусе и уверения во взаимной любви и дружбе. В 2 часа полдня мы были уже дома, усталые от жары и полные разных ощущений от всего виденного и слышанного.

(Окончание следует).


Комментарии

1. В предписании от 30-го апреля 1870 г. № 2329.

2. От 30-го апреля 1870 г.

3. Генерал-адъютанту К. П. Кауфману от 25-го мая 1870 г.

4. К. П. фон-Кауфману 30-го мая 1870 г.

5. В рапорте от 7-го июня 1870 г.

6. В рапорте от 13-го июня 1870 г.

7. Подробности аудиенции изложены в помещаемом ниже журнале полковника Носовича.

8. Генерал-адъютанту Кауфману 7-9-го июля 1870 г. № 98.

Текст воспроизведен по изданию: Русское посольство в Бухару в 1870 году // Русская старина, № 8. 1898

© текст - ??. 1898
© сетевая версия - Тhietmar. 2016

© OCR - Андреев-Попович И. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1898