МАРКОЗОВ В. И.
КРАСНОВОДСКИЙ ОТРЯД,
его жизнь и служба со дня высадки на восточный берег Каспийского моря по 1873 г. включительно.
(Окончание).
(См. «Военный Сборник» 1890 г., № 2-й.)
Выступление из Бала-Ишема для некоторых началось пред наступлением ночи с 22-го на 23-е апреля. Чтобы всем подняться с этого места, нужно было, как оказалось, около сотни верблюдов только под одних больных, которых у нас насчитывалось свыше 200 человек. В числе их значительно преобладали казаки, а по роду болезни более всего было подвергшихся солнечному удару в большей или меньшей степени. Особенно трудно было идти до Игды, до которых, не считая уже вовсе верблюдов, мы потеряли свыше 40 голов одних только лошадей. Громадное количество павших вьючных животных и овец, валявшихся по этому пути, ясно говорило нам, что и остальным эшелонам нашего отряда очень не дешево досталась небольшая прогулка вперед от названных колодцев.
Все побывавшие в Бала-Ишеме, следуя назад, собрались в Игды 25-го апреля, и в этот же день начальник отряда отправил в Тифлис донесение начальнику штаба округа. Подробно излагая в нем все обстоятельства, нас постигшие и сопровождавшие, он заключил его следующими словами: «Так или иначе, то есть виноват я или прав в том, что веду отряд назад, но теперь мы все уже находимся на обратном пути и рапорт [6] этот я представляю вашему превосходительству из Игды, куда пришел опять уже не с авангардом, а с ариергардом. Здоровье людей покуда все еще таки относительно довольно удовлетворительно и, надеюсь, останется таковым до возвращения в Красноводск, куда, как полагаю, окончательно прибудем около 20-х чисел будущего мая месяца, и где буду ждать приказаний».
Решившись на отступление к Красноводску, начальник отряда пошел уже туда без промедления, приняв все зависящие от него меры к тому, чтобы не терять напрасно времени. Да и к чему бы послужила медленность обратного движения? Оставаясь лишних недели две в пустыне, отряд потерял бы лишних сотни три верблюдов, а главное — в этом случае мы неминуемо привезли бы домой по крайней мере втрое более таких людей, которым необходимо было госпитальное лечение. Притом хватило ли бы нам еще перевозочных средств на то, чтобы довезти до дома как этих больных, так и наши артилерийские снаряды и вообще все то, чего мы ни в каком случае не могли бросить.
Усиленный падеж животных хотя и далеко не в такой степени, как между Бала-Ишемом и Игды, продолжался в особенности до Джамала, так как и на этом пространстве верблюжьи корма выгорели почти до тла от страшных жаров последнего времени. С поражающею быстротою уменьшающиеся перевозочные наши средства делали имевшиеся при нас грузы непосильными для двигающегося отряда, а потому мы вынуждены были кое-что даже сжигать или бросать. Благодаря такой печальной необходимости, пришлось употребить все средства к тому, чтобы по крайней мере то, что оставалось у нас из продовольствия и фуража, расходовалось с совершенно исключительною бережливостью и только вполне производительно. Одно из таких средств, между прочим, указывалось приказом по отряду, отданным еще в Игды, и предписывавшим входить с представлением об исключении из фуражного довольствия всех тех лошадей, которые заведомо не в состояний будут дотянуть до Красноводска или решительно не будут годны к дальнейшей службе. Таких коней, до прибытия нашего на место, исключено было из списков свыше 60-ти. Все в тех же видах устранения голодухи, начальник отряда участил и сношения свои с красноводским воинским начальником. В одном из писем к сему последнему, а именно в письме от 25-го апреля, он, между прочим, говорит полковнику Клугену: «Мы идем назад. Теперь-то начинается ваша роль. Вы, конечно, [7] поймете, что фураж у нас не в изобилии. Л потому необходимо подвезти нам ячмень как можно ближе к Белеку. Если окажется возможным, то не мешает также держать около Белека на лодках, на пароходе или на барже сухари или хлеб. Вы знаете, что идти назад всегда труднее и что тут-то именно и необходима энергическая помощь и предусмотрительность. Вы поймете, как важно мне знать, что письмо это вами получено своевременно, а потому, Бога ради, отвечайте как можно скорее. Нельзя ли будет выслать с туркменами нам на встречу маленький караван, так вьюков в 15-20, ячменя и сухарей? Это было бы очень недурно (1)». Полковник Клуген нашел возможность выполнить полученные приказания, и у колодцев Кара-Чаглы, что в 40 верстах от Белека, мы нашли 15 вьюков с ячменем, а в виду колодцев Белек, когда мы подошли к ним, стояло 17 туркменских лодок с хлебом, водою, уксусом, спиртом, салом и прочими продуктами.
Передовой эшелон отступавшего отряда, состоявший исключительно из кавалерии, достиг Красноводска 7-го мая. Последние части вступили туда 16-го числа того же месяца. Это были наши кабардинцы. Путь их был не вполне спокоен. Их все время сопровождали небольшие партии неприязненных нам туркменских родов, которые, наседая на хвост колонны и стреляя по нас, вынуждали и кабардинцев отгонять их выстрелами. В особенности настойчиво шли они за нами 13-го мая, во время следования нашего от колодцев Белек к колодцам Курт-куюсы. Тут, чтобы наказать их хорошенько, пришлось даже употребить нам и артилерийский огонь.
По прибытии начальника отряда в Красноводск, между прочим, оказалось, что рапорт его о принятом решении возвратиться, адресованный в Тифлис из Игды 25-го апреля и уже 4-го мая врученный нарочным туркменом красноводскому воинскому начальнику, все еще лежал у сего последнего и не был отправлен дальше по назначению. Это случилось потому, что после выступления красноводского отряда в поход все наличные суда были употреблены для нужд Мангишлака, и уже с месяц тому назад прекратилось всякое сообщение наших пунктов восточного берега Каспия с западным. Таким образом, к большому [8] сожалению, в Тифлисе узнали о возвращении нашего отряда тогда, когда он был уже в Красноводске.
Дополняя фактическую сторону описания последнего нашего похода, мы должны сказать, что личный состав красноводского отряда, считая лишь участников движения, простирался до 2,205 человек, из коих, между 19-м числом марта и 16-м числом мая, мы потеряли умершими всего только двух. Случаев же болезни было 3,424, что в среднем составляет приблизительно 58 заболевших в каждый из 59-ти дней нахождения в походе, считая со дня выступления из Чекишляра первого нашего эшелона и по день прибытия к берегу последнего. К сожалению, с возвращением в Красноводск, последствия чрезмерного напряжения сил сказались в новых жертвах. Так, в течение первого же месяца из участников похода умерло шесть человек, а в следующие два месяца, не смотря на значительное сокращение отряда, умерло еще 23. В такой же пропорции росло и заболевание. Из болезней особенно преобладали поносы, кровавый и слизистый, а затем лихорадки. Нужно сказать, однакоже, что болезни эти сравнительно редко принимали особенно серьезные формы. Из всего числа лошадей, участвовавших в движении, в количестве приблизительно свыше 500 голов, мы привели назад 313, более или менее годных для дальнейшей службы. Верблюдов, хотя очень слабых и к немедленному продолжению работы почти неспособных, дошло до Красноводска 1,414 голов, остальные 2,694 пали в пустыне. Говорить о том, что даже и в самые критические минуты дисциплина никогда и никем не была нарушена, мы считаем совершенно лишним. Все чины отряда переносили тягости похода с полным самоотвержением, добросовестностью и мужеством, как это и надлежало по священному нашему долгу и чести, и что тоже иначе быть не могло. Офицеры отряда, от старшего и до младшего, оказались на высоте своего призвания и способствовали делу по мере сил не только словом и приказанием, но и личным примером; в томительные часы ужасной жажды, ради примера терпения, ни один офицер не позволял себе выпить и единой капли воды свыше того количества, которое отпускалось подчиненному ему нижнему чину. Люди знали об этом и это очень облегчало их страдания, еще более утверждая старую крепкую связь нашего офицера с солдатом. Недаром же и Августейший Главнокомандующий нашею армиею почтил красноводский отряд двумя своими милостивыми приказами. В первом из них, отданном [9] в Боржоме, 20-го июля 1873 года, за № 159-м, Его Высочество писал следующее:
«Согласно Высочайше утвержденному плану действий против Хивы, решено было весною нынешнего года произвести против этого ханства наступательное движение одновременно из трех военных округов: Туркестанского, Оренбургского и Кавказского, причем движение со стороны последнего округа возлагалось на красноводский отряд, возвратившийся из дальней степной рекогносцировки только в декабре 1872 года в ур. Чекишляр, на правом берегу реки Атрека.
«Главное затруднение в снаряжении красноводского отряда составляло снабжение его перевозочными средствами в достаточном количестве, для совершения предстоявшего ему дальнего и трудного похода по пустынному, большею частью безводному пространству, отделяющему берег Каспийского моря от хивинских пределов.
«Для этого предполагалось приобрести верблюдов посредством покупки или найма у атрекских туркмен, а частью доставить их с Мангишлака. Но влияние хивинского хана и происки его агентов воспрепятствовали осуществлению этих предположений
«На Мангишлаке вспыхнуло восстание, имевшее последствием невозможность своевременного приобретения там верблюдов. Атрекские же туркмены не только не согласились дать нам таковых, не смотря на самые выгодные условия им предложенные, но доведенными до крайней дерзости грабежами вынудили нас к принятию строгих мер наказания.
«Двумя смелыми переходами за Атрек сия последняя цель была достигнута и при этом полковнику Маркозову удалось отбить у виновных до 2,000 верблюдов, что с прежде бывшими в отряде составило до 3,000 голов, весьма слабых от предвесенней бескормицы и без вожаков.
«При таком размере и количестве перевозочных средств красноводский отряд не мог уже быть двинут в целом своем составе к непременному достижению первоначально предположенной цели. Поэтому начальнику отряда было предписано движением по направлению к Хиве исполнить лишь то, что окажется возможным без риска и не подвергая отряд чрезмерным лишениям; часть же войск была перевезена из Чекишляра. на Мангишлак, для снаряжения оттуда другого отряда к Хиве.
«Вследствие сложившихся таким образом обстоятельств, движение красноводского отряда могло считаться только попыткою к [10] достижению Хивы, тем более, что с первых дней марша верблюды стали падать в большом количестве.
«Удачная стычка с туркменами близ колодцев Игды, причем отбито у них около 1,000 верблюдов и большое число баранты, возбудила, однако же, надежды на полный успех. Полковник Маркозов, увлеченный этою случайною удачею, а равно превосходным духом, энергиею и самоотвержением всех чинов отряда, надеялся достигнуть пределов Хивы даже 1-го мая, о чем и донес.
«К сожалению, надеждам этим не суждено было осуществиться.
«Жары, каких по времени года трудно было ожидать, усилились еще с выступлением войск от Игды в безводную, песчаную пустыню по направлению к Хиве. Передовые части войск, при которых находился начальник отряда, подверглись страшному изнурению и опасности погибнуть от зноя и жажды; они спаслись только благодаря пособию следующего за ними эшелона.
«Оказалось невозможным при средствах, имевшихся в отряде. поднять запас воды в размере крайней потребности. Поэтому полковник Маркозов принял на себя весьма тягостное для него, для всего отряда и, должен сказать, для всей кавказской армии решение направить вверенные ему войска обратно в Красноводск. Но решение это в данных обстоятельствах было благоразумно и необходимо.
«Засим, отряд прибыл благополучно в Красноводск, потеряв всего двух человек умершими. Несомненная польза от его движения заключается в удержании воинственных и многочисленных племен Теке и Атабаев от содействия хивинскому хану.
«Сожалея вместе с вверенною мне армиею о неблагоприятно сложившихся обстоятельствах, лишивших красноводский отряд возможности воспользоваться плодами трехлетней отличной службы кавказских войск в Закаспийском крае, я не могу не отдать должной дани уважения заслугам сего отряда; в особенности замечательной твердости и самоотвержению, с какими переносились им неимоверные труды и лишения, неистощимой энергии и рвению его в борьбе с препятствиями. Он отступил лишь перед явною невозможностью. За все это объявляю мое сердечное спасибо нижним чинам и мою искреннюю благодарность всем начальствующим лицам и офицерам, своим примером и участием поддерживавшим нравственные силы подчиненных и облегчавшим их страдания». [11]
Ровно чрез два с половиною месяца после только что дословно приведенного приказа по кавказской армии а именно 5-го октября того же 1873 года, вследствие полученных новых данных и тщательной проверки уже имевшихся. Его Императорское Высочество Главнокомандующий в приказе за № 208 изволил объявить следующее:
«Приказом по округу от 20-го июля сего года, № 159, я благодарил красноводский отряд за заслуги его при движении минувшею весною до колодцев Игды, по направлению к Хиве: нижних чинов за самоотвержение, твердость и энергию, с какими переносились ими труды и преодолевались препятствия, а гг. офицеров и всех начальствующих лиц — за то, что своим примером и участием поддерживали нравственные силы подчиненных и облегчали их страдания. В том же приказе выражено было, что принятое начальником отряда полковником Маркозовым решение направить вверенные ему войска обратно в Красноводск, при тех условиях, в которых находился отряд, было благоразумно и необходимо.
«Полученные ныне из Хивы, чрез экспедиционные войска наши, положительные сведения еще более и окончательно удостоверяют, что степное безводное пространство, лежащее между колодцами Орта-кую и хивинским оазисом, в такие жары, в какие пришлось двигаться полковнику Маркозову, надобно считать безусловно непроходимым для отряда войск, как бы обильно и соответственно потребностям ни было его снаряжение и в какой бы степени ни были до того сбережены силы людей.
«Вполне убеждаясь таким образом, что отступление означенного отряда с половины пути обратно в Красноводск ни в каком отношении не может быть поставлено в вину полковнику Маркозову, — напротив того, обращая внимание на то, что, приняв решение повернуть отряд назад в такое время, когда неизбежность возвращения не успела еще фактически выясниться ни для войск, ни вообще для лиц, издали следивших за успехом движения, — названный штаб-офицер обнаружил похвальную предусмотрительность и готовность с полным самопожертвованием принять на себя тяжелую ответственность, в видах исполнения долга и государственной пользы, я считаю справедливым объявить в особенности полковнику Маркозову мою искреннюю благодарность за объясненное выше решение, чрез которое избавлен был красноводский отряд от тяжких и бесполезных потерь, неизбежно предстоявших ему в случае продолжения наступления еще [12] хотя бы на несколько переходов, и сохранены были доблестные войска, отряд составлявшие, для дальнейшей службы Государю и отечеству».
Обратимся теперь к вопросам, которых мы пока еще вовсе не касались, но которые, по мнению нашему, не лишены известного интереса, а именно к вопросам, относящимся до порядка ведения отрядного хозяйства и расходов, понесенных казною на существование красноводского отряда. Впрочем, на счет сих последних у нас сохранились вполне достоверные сведения лишь за период времени с 16-го июля 1871 года по 16-е же июля 1873 года, т. е. до той самой поры, когда отряд наш фактически прекратил свое существование и большая часть рот, сотен и орудий, в состав его входящих, были уже увезены в свои постоянные штаб-квартиры, на западный берег Каспийского моря.
По поводу размера всякого рода довольствия, установленного для чинов отряда, должно сказать по справедливости, что он был вполне удовлетворителен и совершенно исключал возможность сколько нибудь основательных сетований с чьей бы то ни было стороны. Что касается забот о снабжении отряда, то, до наступления 1872 года, это всецело лежало на кавказском окружном интендантстве, которое, с своей стороны, исключительно практиковало способ подрядный. При этом морская перевозка в Красноводск всего того, что из законтрактованного предъявлялось подрядчиками в известных, заранее определенных пунктах западного каспийского берега, должна была производиться на судах общества «Кавказ и Меркурий» на счет казны и по сношениям подлежащих правительственных учреждений и агентов с агентами названного общества. Между тем, благодаря всегда ощущавшемуся недостатку морских судов, некоторой неизбежной неакуратности подрядчиков, равно как и по другим причинам, части отряда, в особенности те, которые переведены были на Балханы, не всегда дополучали все то, на что имели право. Вследствие этого, еще к маю месяцу 1871 года, т. е. ко времени прибытия начальника штаба округа в пределы расположения красноводского отряда, одни только казаки насчитывали недобора почти на сумму 13,000 рублей и, разумеется, заявили об этом. Началась переписка об удовлетворении войск, кончившаяся указанием последним статьи закона, по которой недоеденное и недопитое войсками в военное время не должно быть потом возвращено им. Пока разрешался этот вопрос, красноводский отряд произвел свою [13] осеннюю рекогносцировку 1871 года, в течение которой сумма ценности недобора возрасла еще более, причем за одно только мясо, не дополученное во время нашего движения, войскам причиталось свыше 7,000 руб. Узнав о существовании вышеприведенного закона и о приложении его к ним, войска отряда начали вступать в сделки с подрядчиками. Они стали выдавать им квитанции в получении даже и того, чего вовсе не получали, чтобы хотя немного поддержать свои ротные суммы. В свою очередь и подрядчики, пользуясь этим, старались эксплуатировать части. Когда впоследствии обо всем этом было доведено до сведения высшего начальства, то оно признало целесообразным несколько изменить порядок нашего продовольствия. Вновь установленное на этот счет правило в общих чертах заключалось в следующем: интендантство обеспечивает отряд в натуре и по подряду лишь тем количеством всякого рода продуктов, которые приходится, примерно, на 300 человек; а затем, высчитав сумму, в которую обошлось бы ему довольствие целого отряда, принимая цены, по коим состоялся подряд, передает деньги по расчету, в виде аванса, в распоряжение начальника отряда. Этому же последнему, по его личному усмотрению, предоставляется сокращать или увеличивать рацион солдата и лошади в той или в другой войсковой единице, соображаясь с обстоятельствами и количеством труда, а также совершенно исключать одни статьи продовольствия, включать другие и, вообще, заботиться о расходовании денег, принимая во внимание действительную потребность, но с тем непременным условием, чтобы не выходить за пределы средней стоимости содержания человека и лошади, вычисленной интендантством на основании собственного опыта заготовления.
Из вполне официальных данных, представленных по начальству и подвергшихся установленному контролю, видно, что в течение двух вышеуказанных лет, конечно не считая личного содержания служивших в отряде, все без исключения казенные денежные отпуски достигли суммы в 357,192 рубля. Из этого количества денег, за неизрасходованием, возвращено было в бакинское казначество 64,667 руб. и, при снаряжении отряда на Мангишлаке, для потребностей сего последнего, туда же перевезено было из Красноводска и Чекишляра различных продуктов на сумму 19,860 руб. Затем, согласно предписаний начальства, все из того же общего денежного отпуска, передано было различным лицам для расходов на предметы, не имеющие прямого отношения к [14] нашему отряду, 7,395 руб. (К числу предметов, на которые деньги эти выдавались, относятся, например, авансовые отпуски частям, разновременно выбывавшим из состава нашего отряда, на их путевое довольствие от места высадки на западном берегу Каспийского моря по день возвращения их в свои постоянные штаб-квартиры и прочие расходы.) Таким образом следовательно, за исключением приведенных выдач и возвращения, отчету подлежало 265,270 руб. Сумма эта асигновалась и в действительности получила следующее назначение:
а) На продовольствие нижних чинов, а во время нахождения в движении и офицерских чинов отряда, израсходовано было 205.522 рубля. В сумму эту включена цена решительно всего того, что шло в пищу, исключая лишь хлеба и сухарей. Считая с точностью, весьма близкою к математически верным числам, в рассматриваемый двухлетний период времени, средний постоянный наличный состав красноводского отряда должно принимать в 1535 человек и в 260 коней. На такое число в два года потребовалось 1.121,000 людских и 190,000 конских рационов. На основании принятого порядка, о котором мы уже имели случай говорить, окружное интендантство позаботилось о заготовлении отряду натурою 268,516 людских и 45,715 конских рационов. Об остальном количестве, т. е. о 852,484 людских и 144,285 конских рационах предоставлено было заботиться самому отряду. Так как интендантству обошелся каждый суточный человеческий рацион в 17, а конский в 42 копейки то, по этому именно расчету, в распоряжение начальника отряда и поступила та сумма, которая указана выше, т. е. 205.522 рубля. Но тот самый подрядчик, который был законтрактован интендантством, по контракту непосредственно с отрядом согласился сбавить с общей суммы подряда 30,000 руб., которые всецело поступили в пользу казны. Кроме того, от употребления в пищу отбитого у неприятеля скота, по статье на продовольствие, показано было войсками к зачету 12,000 рублей и, таким образом, весь казенный отпуск на продовольствие отряда в течение двух лет окончательно определился в 163,522 руб. Деньги эти с избытком удовлетворили войсковую потребность, причем без малейшего сокращения статей довольствия, но с допуском некоторой замены одних, преимущественно привозных, продуктов другими, местными, образовалась значительная денежная экономия, которая была роздана частями нижним чинам на руки. Сбережение это, смотря по продолжительности пребывания [15] самих частей в составе отряда, составило от 2 до 9 1/2 рублей на каждого человека. Впрочем по приведенному высшему размеру получили люди лишь двух рот 82-го пехотного Дагестанского полка. Необходимо сказать еще, что розданный остаток определился за вычетом стоимости всего того громадного количества продуктов, которое в течение всех наших закаспийских походов было брошено нами в пустыне или сожжено, вследствие большого и ежедневного сокращения наших перевозочных средств и редкой возможности довезти до последующего ночлега все то, что было повезено с места ночлега предыдущего. Таким образом, красноводский отряд за оба года не представил буквально ни единого акта об утрате какого бы то ни было продукта или иного казенного имущества, в самом начале твердо установив тот взгляд, что он не должен отягощать казну расходами, которые в состоянии будет покрывать остатками от текущих определенных отпусков. Допущенная замена привозных продуктов местными, главным образом, заключалась в разрешении употреблять в известном количестве баранину. И это то право доставило войскам отряда наибольшую часть экономии, хотя овечьего мяса обыкновенно давалось людям гораздо более, чем полагалось им говядины. Впрочем, такое разрешение было и необходимо, по крайней мере на время движений, ибо, как о том мы уже и имели случай говорить, войска не могли гонять с собою крупную рогатую скотину, так как условия пустыни оказывались последней не под силу. Вместе с тем, допущенная замена сберегла и в пользу казны свыше 40,000 рублей, которые причлись бы обществу «Кавказ и Меркурий» за морскую перевозку порционного скота с западного каспийского берега на восточный.
Бывало, что войскам раздавались овцы не купленные, а отбитые у враждебных нам текинцев и некоторых иных туркменских родов. Тогда обыкновенно составлялась комисия из всех наличных баталионных и ротных командиров, которая определяла приблизительный вес чистого мяса скотины и распределяла последнюю по действительной потребности продукта в той или другой части войск. Результаты решения комисии, проверенные насколько было то возможно и утвержденные начальником отряда, объявлялись в его приказе, в котором указывалась и соответствующая сумма денег, подлежащая к зачету. Таким путем зачтено было 2,700 пудов мяса, ценность которого равнялась 12,000 рублей. Деньги эти получили назначение, указанное высшим [16] начальством, и мы будем иметь случай упомянуть о них, перечисляя расходы суммы на нужды отряда.
Чтобы не возвращаться более к вопросам, относящимся до продовольствия войск, остается сказать еще, что для обеспечения своего приварочными продуктами отряд имел законтрактованного подрядчика. О ценах, по которым подрядчик обязан был поставлять продукты, и вообще буквальное содержание самого контракта объявлялось в приказе по отряду, а потому все его подробности были вполне известны каждому интересующемуся. Не смотря на то, что окончательное распоряжение о формировании отряда для последнего нашего похода, равно как и о движении его во внутрь материка последовало лишь в январе 1873 года; несмотря даже и на то, что отряд получил необходимые ему для расходов деньги тогда уже, когда некоторые его части находились в движении, мы были своевременно снабжены всем законтрактованным. Все доставляемое подрядчиком большею частью сперва принималось в интендантский склад отряда. В тех же случаях, когда время не терпело, то, для выиграния последнего, приемка от подрядчика делалась непосредственно частями войск. При всех вообще приемках последнего рода обязательно присутствовали начальники тех частей, для которых принимались продукты, и это устраняло возможность многих недоразумений и жалоб, которые впоследствии, т. е. с началом движения, все равно невозможно было бы устранить.
б) На заведение полушубков, шитье мешков, полагавшихся тогда нам вместо ранцев, равно как и на шитье сапог, Высочайше пожалованных нижним чинам красноводского отряда за поход его в 1871 году, израсходовано 2,843 рубля. Все эти предметы заводились и шились самими войсками, причем, согласно постановления военно-окружного совета, выдавалось за каждый полушубок 3 рубля, за шитье пары сапог 27 1/2 копеек и по 4 копейки за шитье одного мешка.
в) На различные нужды отряда, в течение тех же двух лет, из кредита, открытого на этот предмет, израсходовано было 72,928 рублей. Но, по предписанию начальства, на эту же статью расхода обращены были и те 12,000 руб. которые, составляя цену мяса скота, отбитого у текинцев, показаны были отрядом к зачету в пользу казны. Таким образом, следовательно, на различные нужды отряда в действительности израсходовано было 84,928 рублей. Статьи, на которые деньги эти были израсходованы, весьма [17] разнообразны, а именно: на приобретение бурдюков и медных чайников; на жалованье переводчику; на канцелярию красноводского воинского начальника и заведующего артилериею отряда; на не входившие в каталог лекарства и, вообще, на предметы комисариатско-медицинские; на заведение верблюжьих седел и различных к ним принадлежностей; на веревки для вьюков и прочих потребностей; на чай, сахар, пшеничную муку, масло и прочие продукты, необходимые для продовольствия проводников, посыльных и верблюдовожатых туркмен; на жалованье мастерам-персам, состоявшим при отряде для очистки и копания колодцев; на наем верблюдов, на жалованье туркменам посыльным и туркменам вожакам; на приобретение и ремонт деревянной посуды для возки воды; на наем туркменских лодок для постоянной нагрузки и разгрузки судов в Чекишляре и временной в Белеке; на постройку мечети в Красноводске; на покупку лошадей и седел для ракетной команды; на вознаграждение за павших верблюдов и на многие иные расходы в этом же роде.
Из всех вышеперечисленных статей наиболее значительных затрат и особенно сложных расчетов и соображений требовали статьи по найму верблюдов и по уплате за верблюдов павших. По ценам, обычным у туземцев того времени тех мест, каждый нанятый верблюд, за время найма, обыкновенно приносил своему хозяину по три тумана в месяц, причем в этот же расчет шел один верблюдовожатый на 8-10 верблюдов. Люди эти, конечно, получали продовольствие от нанимателя, который, кроме того, обязан был уплачивать им бакшиш, т. е. денежный подарок, за каждый пройденный полный конец в одном направлении. Капитальная сумма найма приблизительно равнялась, следовательно, 10-ти нашим бумажным рублям в месяц, что было еще возможно принять и нам. Точно также возможно было удовлетворять по обычаю и верблюдовожатых; но дело усложнялось тем, что мы, рекогносцируя, большею частью не знали сами, куда именно пойдем и когда именно вернемся, а следовательно, так сказать, не в состоянии были разделять путь наш на концы. Это, разумеется, было несущественно, но особенно важно было то, что никакого доброго соглашения по найму верблюдов между нами и туземцами ни раза не последовало. Благодаря этому обстоятельству, начальник нашего отряда находился в этом отношении в крайне трудном положении. С одной стороны и придерживаясь нашей точки зрения, было немыслимо пользоваться всегда [18] безвозмездно всеми верблюдами, да этого не допускало и высшее начальство. С другой стороны, платить за отнимаемых верблюдов, да еще и отнимаемых у туземцев, нередко заведомо враждебно к нам относящихся, значило возбудить невыгодное для нас и непонятное народу удивление. В общем это было бы очень странно и мало логично. Оставалось одно последнее средство — так сказать сортировать верблюдовожатых на таких, которые отдали нам своих верблюдов, убоявшись внушительных угроз, и на таких, для которых эта мера оказалась недостаточною и у которых мы принуждены были отнять верблюдов с боя. Так мы и сделали. Но так как туземцев первой категории было чрезвычайно мало, то начальникам частей было внушено, чтобы они ставили в строку каждую малейшую услугу верблюдовладельца и находили повод ходатайствовать о перечислении туркмен из второго разряда в первый. Таким образом, достаточно было хозяину верблюдов самому быть при нас для того, чтобы получить право на наемную плату, хотя бы первоначально верблюды были отняты при помощи пущенного в ход оружия.
Во время своих рекогносцировок, красноводский отряд, собственно говоря, пользовался весьма большим числом верблюдов. Так, в 1871 году ему служило 884 верблюда, в 1872 — более 1,600, а в 1873 — не менее 4,114 голов этих животных. При этом, однако же, только немногие верблюды возили наши грузы со дня выступления отряда в тот или другой поход и до дня нашего возвращения из него. Одних животных, за негодностью, мы оставляли в пути, других добывали во время самого движения. Часто приходилось целыми месяцами держать верблюдов при отряде, даже и без всякой в них нужды именно в данную минуту, а лишь в предвидении скорого наступления этой нужды. Бывало, наконец, что мы, находясь в походе, лишались некоторой части наших верблюдов не по вине их хозяев или по негодности животных, а по иным, совершенно случайным причинам. Верблюды наши по необходимости всегда были распределены поротно, а ротные командиры, на обязанность которых возложено было о них заботиться, не всегда даже успевали их хорошенько пересчитать на привалах и ночлегах. Не смотря на разного рода бирки, привешивавшиеся к верблюдам, и иные внешние отличия, животные различных частей смешивались во время пастьбы. Все это крайне затрудняло, даже делало почти невозможным ведение точного ежесуточного учета нашим перевозочным средствам и [19] силам. Однако же, из всех тех данных, которые удавалось собрать в отрядном нашем штабе после каждого движения, выведено было, что среднее число верблюдов, находившихся у нас ежедневно в течение рекогносцировочных периодов времени, простиралось в походе первого года приблизительно до 550, второго — до 980 и третьего — до 1,950. Так как продолжительность походов следует принимать в 82, 96 и 77 суток, то, следовательно, приводя к одному дню, получалось, по самому умеренному расчету, 43.460, 94.080 и 150.150 верблюдов. Полагая по 33,3 копейки в день за каждую голову, следовало бы, значит, круглым счетом уплатить 14.474, 31.329 и 50.000 рублей, а всего, за все трехлетние походы, 95,803 рубля. Уплачено же было всего 38,256 рублей, а именно: в 1871 году — 13,022 рубля, в 1872 г. — 6,477 рублей и в 1873 году — 18,757 рублей. Принимая в основание расчетов те же самые источники, оказывается, что за время трехлетних наших походов в пустыне число павших или по иным причинам утраченных нами верблюдов может быть принято в 4,200 голов. Из этого числа 540 штук принадлежали хозяевам, которые питали к нам вольную или невольную приязнь, во всяком случае поддерживали в своих отношениях с нами такой наружный порядок, который можно было признавать для нас благоприятным. Поэтому, так как до высадки нашей на восточный берег Каспия, средняя цена верблюда в пределах Туркмении колебалась между 13-ю и 14-ю туманами, то за каждого из 540 верблюдов отряд уплатил по 40 рублей, что составило всего 21,600 руб. В счет этой последней суммы, с разрешения главнокомандующего, вошли и те 12,000, которые поступили в казну к зачету от продовольствия войск отбитым у неприятеля скотом.
Говоря о расходах красноводского отряда, нельзя не упомянуть об одном, не особенно значительном, но своеобразном расходе, который тоже был отнесен на денежный отпуск для нужд отряда. Это была постройка мечети в Красноводске. Конечно, не подлежит сомнению, что туркмены всех родов, не исключая текинцев, далеко не могут считаться фанатиками в религии среди народов мусульманского мира. Однако же, близкое изучение племен, кочующих в Арало-Каспийской низменности, приводит к полному убеждению в том, что не только туркмены, но и киргизы, наиболее в этом отношении индиферентные, в известных случаях находятся под большим влиянием своих мулл. Во всяком случае туркмен решительно нельзя упрекнуть [20] в небрежном отношении к внешним формам, соблюдение которых требуется их религиею. Как бы то ни было, но начальник отряда разделял вместе со многими другими то мнение, что чем большим значением и почетом пользовалось бы среди туркмен избранное нами магометанское духовенство, тем более слабела бы связь народа с центрами среднеазиатского мусульманства, и чем выше выстроили бы муллам в Красноводске минарет для призыва правоверных к молитве, тем более должно было бы собраться вокруг нас туземцев. Вместе с тем, быстрее приблизилось бы время, когда мусульмане заменили бы Святым Крестом полумесяц, венчающий выстроенное здание. Мы и поныне остаемся при убеждении, что это средство, и именно не в глубине материка, а в Красноводске, т. е. у моря, за которым учение корана с каждым днем заметно уступает свету Евангелия, безусловно было бы практично и неминуемо принесло бы прекрасные плоды. К сожалению, однако же, сколько нам известно, мысль эта впоследствии была оставлена и постройка брошена, или, быть может, хотя здание и было достроено, но получило другое назначение.
г) Четвертый и последний отдел денежного отпуска отряду именовался отпуском на экстраординарные расходы. Сумма эта, за весь рассматриваемый период времени, достигла 17,200 рублей, из которых впрочем, за неизрасходованием, 3,223 рубля были возвращены в казначейство, остальное же пошло на покупку подарков для туземцев и на денежные награды им же за различные услуги, равно как и на бесчисленное множество необходимых мелких и крупных расходов иного рода. В числе последних, между прочим, мы назовем расход на продовольствие офицерских лошадей. У нас уже был случай говорить о том, что офицеры всех родов оружия, по исключительным служебным требованиям от них в красноводском отряде, должны были держать и в действительности держали верховых лошадей, причем многие не получали на них даже никакого денежного довольствия. Между тем, содержание лошади иному офицеру было бы не под силу и в таких местах, где можно доставать фураж в изобилии, в пустыне же ничего иного не оставалось, как кормить всех офицерских лошадей, что и делалось, с одобрения высшего начальства в округе, совершенно безвозмездно.
Подводя окончательные итоги расходам, произведенным непосредственно красноводским отрядом, получим, что с 16-го июля 1871 года по 16-е июля 1873 года он издержал: [21]
а) На продовольствие людей и лошадей 163,522 р.
б) На полушубки, шитье мешков и сапог 2,473 »
в) На различные свои нужды 84,928 »
г) На безотчетные экстраординарные статьи 13,977 »
Всего же 264,900 р.
Остается сказать, что, но установившемуся в отряде порядку, все истраченные в нем деньги, не исключая и тех, которыми он имел право распоряжаться совершенно безотчетно, расходовались не иначе, как по документам, которые своевременно были представлены начальству. Все крупные выдачи производились непременно в присутствии какого-либо из штаб-офицеров и нескольких обер-офицеров. Раздача подарков обыкновенно совершалась при известной торжественной обстановке, причем обязательно должны были присутствовать все чины отрядного штаба. Выдача суммы за павших верблюдов произведена была на острове Ашур-Аде и подпись рук получателей засвидетельствована была на месте начальником Астрабадской нашей военно-морской станции, которому лично были известны получатели. Названный остров был избран местом вознаграждения верблюдовладельцев, главным образом, потому, чтобы утвердить туземцев в убеждении, что начальник названной станции, капитан 1-го ранга Петриченко, является постоянным за них ходатаем и что, только благодаря ему, им оказывается эта милость. Вообще, принимались все меры к тому, чтобы упрочить добрые отношения туркмен к нашей морской станции не только в видах непосредственной пользы сухопутному отряду, но и для доставления должного авторитета начальнику станции, которая имела особенную дипломатическую мисию и особенное политическое значение в государственных делах наших с Персиею.
Все находившиеся в распоряжении начальника отряда суммы периодически поверялись особыми комисиями, члены которых назначались приказами по отряду или предписаниями. Поверив деньги и документы, комисии обыкновенно составляли акт, содержание которого объявлялось всегда в приказе. Порядок хранения денежных сумм и документов в ящике был установлен применительно к тому, который указан уставом. Ключ от ящика находился всегда у начальника отряда, печати же к ящику прикладывались членами комисии. [22]
Составитель предлагаемого труда исключительно руководствовался желанием не навязывать своих мнений и даже, по возможности, не высказывать их вовсе, пока простое изложение фактов, доведенное до самого конца, в состоянии будет дать читателю возможность делать свои собственные основательные выводы и заключения. Теперь, когда предположенная задача может считаться более или менее выполненною, не бесполезно, во-первых, коснуться некоторых мыслей, высказанных о красноводском отряде нашею печатью вообще, а во-вторых, рядом с ними привести и наше мнение, как ближайшего очевидца всего того, что делалось в названном отряде в течение двух лет из времени пребывания его в Закаспийской пустыне.
Прежде всего должно сказать, что походы наши 1871 и 1872 годов, равно как и Заатрекский наш поход 1873 года, не обратили на себя никакого или почти никакого внимания русского общества. О них мало кто и знал. Походами теми несравненно более интересовались за границею, в особенности в Англии и Австрии. Тогда как в последнем, например, из названных государств известный Вамбери, следя за нашими движениями, и живыми речами, и печатью неутомимо возбуждал по поводу их неблагоприятные для нашей средне-азиятской политики силы, в нашей собственной печати лишь изредка можно было встретить о красноводском отряде только самое сухое и краткое известие. Таким образом, все, что написано на этот счет, написано и появилось на свет лишь после последнего нашего движения в глубь материка. Но так как движение это не имело таких блестящих последствий, каких от него ожидало большинство, не посвященное в сущность положения дел и обстоятельств, его сопроводивших, то естественно, что во всем, или почти во всем, написанном о красноводском отряде, неизбежно отзывается хотя быть может и похвальное, но во всяком случае неудовлетворенное патриотическое чувство критиков и повествователей. О том, как сильно действовало тогда побуждение этого рода, некоторое понятие может дать передовая статья одной из очень читаемых в ту пору газет, которая к тому же редактировалась и издавалась человеком со специальным военным образованием. В статье той, между прочим, оповещалось, что красноводский отряд вернулся не дойдя до Хивы 300 верст, что при этом он побросал все свое ручное оружие и лишь едва дотащил обратно свою артилерию. Очевидно, что такое пустословие, как не имеющее [23] сколько нибудь положительной почвы, могло щемить сердца тех лишь русских современников, которые были не посвящены в сущность дела, и совершенно было бессильно влиять на серьезную историческую критику. Поэтому мы не станем даже и перечислять мнения и сообщения подобной категории, как вовсе не заслуживающие внимания. Но так как красноводский отряд в 1873 году тем не менее не дошел до Хивы, тогда как в 1871 г. он достиг непосредственных владений этого ханства, то очевидно, что это не могло быть беспричинно. Вопрос лишь в том, в чем же именно заключалась эта причина? Иные серьезные критики усматривают ее исключительно в одном, другие — видят ее в другом. Наконец, есть и такие, которые предполагают, что отряд не дошел по совокупности нескольких причин. Приведем все различные предположения, высказанные по этому поводу, и, насколько это окажется возможным, попытаемся выяснить действительные причины неудавшегося похода. Остается несомненным фактом, что в последние дни нашего движения вперед мы страшно бедствовали от недостатка воды. Поэтому рассмотрим, в какой степени подготовил себя в этом отношении отряд пред своим выступлением в последний поход. Для разрешения столь важного вопроса, обратимся к способу сравнения и к числовым данным. Из них видно, что в 1872 года, когда во время нашего движения жара толю неоднократно достигала 35 и более градусов по Реомюру, отряд имел с собою посуды на 1,200 ведер воды. Таким количеством запаса отряд довольно легко обходился все время, хотя нам пришлось даже пройти почти 97 вер. совершенно безводного пространства, а именно между колодцами Игды и Динар, следовательно по области невообразимых песков, подобных которым не доводилось нам никогда видеть ни раньше того, ни позже. В составе отряда в этом походе находилось тоже двенадцать рот пехоты. Правда, двумя полевыми орудиями тогда у нас было меньше, но за то не было и такого количества кавалерии, как в походе 1873 года, а потому нельзя было и думать о том, чтобы водить ее самостоятельно, т. е. врознь с пехотою. Напротив того, мы вынуждены были тогда водить несколько десятков наших казаков со скоростью движения пехоты, а потому, конечно, расход воды увеличивался не только потребностями в ней всадника, но и его коня. По возвращении из похода 1873 года, и даже не тотчас, а спустя месяц после дня окончательного сосредоточения отряда в Красноводске, по распоряжению [24] высшего начальства, особо для сего командированным лицом была тщательно поверена емкость всей той посуды, которая сохранилась еще при войсках, участвовавших в последнем движении, и оказалось, что у нас все еще имелось ее на 3,150 ведер воды. Понятно, что, бросая многое, благодаря ежедневно усилившемуся недостатку вьючных животных, все более и более углубляясь в область страны, уже знакомой и сравнительно богатой колодцами, а вместе с этим и ежедневно приближаясь к предельному пункту нашего обратного пути, войска не могли слишком дорожить порченными бурдюками или рассохшимися бочонками, и потому, конечно, многое из этого не довезли. Отсюда, разумеется, следует, что, перед выступлением в поход, у нас в сущности посуды было еще гораздо более. Но если даже последнее предположение и ошибочно, если у нас всего везлось 3,150, а не более ведер воды, то чем же все-таки объяснить тот факт, что на первом же трехдневном безводном переходе между Джамала и Игды войска уже страдали от жажды до полного изнеможения и одурения? Наконец, когда в Бала-Ишеме обсуждалось предположение, не попробовать ли идти вперед, то не было и речи об единовременном прохождении большого безводного пространства отрядом в полном его составе. Тогда предполагалось идти лишь с частью отряда, а потому само собою разумеется, что если бы в 1873 году мы находились в климатических условиях, сколько нибудь похожих на старые, к которым мы достаточно привыкли, и если в 1872 г. 1,200 ведер запасной воды с избытком удовлетворяли 12 рот в течение 84 часов времени, то в следующем году 3,150 ведер должны были совершенно удовлетворять нужду, положим, хотя шести рот, в течение девяти суток. Если однакоже, не смотря на математически верный расчет, на основании опыта признано было, что избыток воды не поможет, то очевидно, что время ушло вперед со скоростью, за которою мы не могли угнаться, хотя бы имели с собою вчетверо более посуды и воды, так как потребность в последней перестала удовлетворяться одним только ее количеством. Вода воде рознь. Да и одна и та же вода, допустим даже — превосходная, при известных условиях и по прошествии известного времени легко обращается из источника жизни и здоровья в источник болезней и даже смерти. Ко всему уже сказанному выше нам остается добавить, что воду везло у нас 320 самых сильных и здоровых верблюдов. Уделить под этот груз еще более верблюдов мы не могли. У нас было много и других не менее [25] насущных предметов, без которых тоже обойтись было нельзя, Если тем не менее требовалось иметь с собою воды еще более, то, следовательно, поход был запоздалый. Вопрос о степени готовности военного отряда к выполнению какой бы то ни было задачи, на него возлагаемой, есть вопрос чрезвычайно растяжимый. Несомненно также, что признаваемое вполне достаточным для одного отряда может быть вовсе недостаточным другому. Но, с другой стороны, если несколько отрядов имеют общую цель действий и находятся приблизительно в равных условиях, то для составления правильного заключения сравнение их средств и сил не лишено серьезного значения. Поэтому кстати будет сказать, что крайний недостаток воды ощущался, как то хорошо известно, во всех четырех отрядах, направленных в Хивинское ханство в 1873 г. Отряды мангишлакский и в особенности туркестанский испытывали в этом отношении почти совершенно такие же страдания и так же бывали близки к погибели, как и наш отряд. Что касается запаса воды, возимого в различных отрядах, то, к величайшему сожалению. на этот счет нам не удалось собрать всех сведений. Поэтому, основываясь на вполне достоверных данных, можем сказать лишь, что мангишлакский отряд имел посуды на 1,193 ведра воды. Так как в нем число людей простиралось до 2,140 человек, то, следовательно, на каждого человека везлось запасной воды несколько более 0,5 ведра. Считая в красноводском отряде 1,505 пехотинцев, 457 казаков и 243 артилериста, а всего 2,205 человек и даже не более 3.150 ведер запасной воды, получим на каждого человека по 1,4 ведра. Пытаясь составить хотя приблизительное понятие о том, как велик мог быть запас воды в туркестанском отряде, мы могли бы предложить вниманию читателя лишь следующие данные. Известно, что отряд этот в двадцатых числах апреля месяца находился уже в сфере площади, в которой нужда в воде была особенно велика. Известно также, что поверка верблюдов, произведенная 26-го числа названного месяца, показала, что к этому времени вьючных животных в целом отряде оставалось лишь 2,412 голов. Считая даже, что одна четвертая часть наличных верблюдов, т. е. 603 штуки, исключительно шли под водою и каждый вьюк равнялся 6-7 ведрам, получим, что весь запас воды не превышал 3,600-4,200 ведер. Известно также, что в составе туркестанского отряда, за оставлением гарнизонов в попутных опорных пунктах, состояло 5,247 челов. Таким образом, и на основании приведенных данных мы не [26] считаем правильным то мнение, по которому возвращение отряда приписывается недостатку запаса воды. Ее было много, но время, повторяем мы, не довольствовалось уже и многим. В такую пору можно было ходить лишь вдоль воды текучей и не полагаться на ту, которая попала на вьюк, сколько бы ее ни было.
Обратимся к другой причине, которую приводят некоторые в объяснение возвращения отряда. Говорят, что, желая предвосхитить славу покорения Хивинского ханства у других отрядов, туда же направленных, начальник красноводского отряда шел вперед с непосильною быстротою, а тем самым он до времени истощил людей и, вообще, ослабил подвижность отряда. Действительно, уже к тому времени, когда мы еще только что подходили к Игды, утомление сильно замечалось в целом отряде, не исключая и его начальника. Нет никакого сомнения и в том, что обстоятельство это влияло даже как на ответ совещавшихся в Бала-Ишеме, так и на решение идти назад, принятое тем, от кого это зависело. Но справедливость заставляет сказать, что это изнурение происходило вовсе не от чрезмерно больших и спешных переходов. Чтобы удостовериться в этом, лучше всего обратиться к числовым данным, которые легко извлечь из настоящего труда. Из них видно, что в осенне-зимние походы красноводского отряда, когда цели, указанные ему, вполне были достигнуты и когда он не мог иметь в виду никаких предвосхищений, отряд проходил средним числом в сутки в 1870 году — 20 верст, в 1871 — 24 1/2 и, наконец, в 1872 году — опять почти 20 верст. В 1873 же году, в Хивинскую экспедицию, предпринятую весною, кабардинский баталион, составлявший, как это известно, первый эшелон и подвинувшийся дальше прочих частей пехоты, выступил из Чекишляра 19-го марта, а достиг крайнего предела движения 22-го апреля. Таким образом, баталион этот был на марше в течение 35-ти суток, причем им пройдено было всего 460 верст. Разделив последнее число на 35, получим в частном 13, т. е. лишь немного более половины среднего суточного перехода тех же войск в 1871 году. Следовательно, в последний поход стремительность наша была наименьшая и, не смотря на то, задача наша осталась не вполне исполненною. По мнению нашему, утомление красноводского отряда происходило от того, что он потратил много сил на Заатрекский, свыше чем 500-верстный, поход, сделанный им так сказать, накануне выступления по направлению к Хиве, и от тех в высшей степени [27] тревожных дней, которые отряд провел в Чекишляре, именно в то время, когда отдых был ему существенно необходим. Если отложить по карте, начиная от Чекишляра, расстояние, пройденное красноводским отрядом в последний его поход, и к концу линии приложить длину исхожденных им же путей во время искания верблюдов за Атреком, то не трудно будет видеть, что конец той линии окажется где нибудь далеко за Хивою. Припоминая же, что мы сняли с себя теплое платье только лишь около 10-го апреля, не останется ничего удивительного в предположении, что отряд наш мог дойти до Хивы прежде чем настала пора, с которою борьба оказалась выше сил, данных человеку природою. С другой стороны, если для сравнения принять в расчет положение прочих отрядов, следовавших в Хиву же, которые в конце концов благополучно до нее добрались, и предположить, что каждому из них путь был бы удлинен хотя бы еще только верст на 300, но таких же безотрадных, какие лежали пред нами, когда мы находились в Бала-Ишеме, то, должно полагать, пришлось бы сознаться, что, не смотря на действительно поразительную энергию, обнаруженную этими отрядами, все их усилия могли оказаться напрасными, как оказались наши.
Очень много говорилось также и о том, что красноводский отряд недостаточно вознаграждал туземцев деньгами за их услуги и вследствие этого являлась постоянная нужда в верблюдах, недостаток в верблюдовожатых и в проводниках. Все эти обстоятельства, между прочим, приписывали и суровым отношениям начальника отряда к туркменам. Наконец, отношения этого рода, в свою очередь, должны были, по-видимому, создавать вражду туземцев к нам и, в таком случае, все причины и последствия неминуемо должны были перепутаться до такой степени, что во всем этом трудно было бы разобраться и указать, где именно причина, а где следствие. И действительно, если по причине, например, суровых отношений к ним, туркмены не давали отряду верблюдов, то последних приходилось брать насилием. В этом случае насилие есть следствие, а суровость отношений — причина. Если же нужда заставляла отряд во что бы то ни стало добыть верблюдов, которых туземцы ни за что не давали добровольно, то можно уже и на насилие смотреть как на последствие, а на нужду в верблюдах — как на причину. Во всяком случае, при разборе существовавших мнений о недостатке в красноводском отряде верблюдов, верблюдовожатых, проводников и прочее, нельзя [28] рассматривать эти вопросы порознь, так как и сами критики обыкновенно их не разделяют. Образцом может служить нижеприводимое мнение, заимствованное нами из книги «Хивинский поход 1873 года». Автор этого труда, как личный участник нескольких походов в Закаспийском крае, понимая положение дел лучше многих других критиков, занимающихся своим делом, так сказать, понаслышке, старается только выразить приведенные упреки возможно мягче, хотя тоже не вполне от них отрешается. «Наконец», говорит он, «приведем еще одну причину неудачи красноводского отряда, причину, которой надо придавать значение условное: это враждебные отношения к нам туркмен и недостаточное вознаграждение служивших нам прежде проводниками и верблюдовожатыми. Мы не хотим сказать, что, не будь враждебного настроения туземцев, отряд получил бы верблюдов за плату для похода на Хиву. Но все же таки полагаем, что, при таких отношениях, отряд весьма естественно не мог рассчитывать ни при каком случае на добровольную помощь со стороны населения. Будь при отряде хотя несколько десятков верблюдовожатых, они оказали бы незаменимую услугу отряду. Пастьба верблюдов, а также вообще уход за ними составляли самую тягостную сторону и без того чрезмерных трудов солдата, а с другой стороны огромную убыль верблюдов, которая была в отряде, без сомнения, в большой степени следует приписать неумению и непривычке солдат обращаться с ними.
Развивая приведенную мысль автора самого серьезного и обстоятельного военно-литературного труда о Хивинском походе, некоторые усердствующие критики заходят далее всякого вероятия. Так, один из них, рассуждая о красноводском отряде, пишет, например, следующее: «Мы не можем восхищаться тем, что, под предлогом изучения степи, двигались по ней, показывая свое удальство над мирными обывателями. Задирали, а потом вешали за непокорность — вместо того, чтобы обласкать, приманивать в свои лагери возможно большее число любопытных, показывать им в хорошем свете наше обращение, наше управление, нашу цивилизацию, чтобы дать им возможность разносить по степи добрые вести о нас. Если бы мы действовали так, не увлекаясь славою, то, идя на Хиву, везде встречали бы друзей, которые указывали бы нам дорогу и воду. Скажем более: мы могли бы иметь в своих рядах и часть туркмен».
Мы привели эти мнения вовсе не потому, чтобы вступать в [29] пререкания с их авторами, но для того лишь, чтобы выяснить затронутые ими вопросы с тою же самою целью, которая имелась в виду при составлении предлагаемого труда. Мы хотели бы сохранить в памяти будущего забываемую с годами жизнь и службу старого красноводского отряда, осветив его деятельность светом правды и беспристрастия.
Рассматривая приведенные критические цитаты, прежде всего скажем, что случаи повешения хотя действительно и были, по они относятся именно к тому времени, когда практиковалась система заискивания у туземцев. Таких случаев, если не ошибаемся, было два, и оба до июля 1871 года. Затем необходимо признаться, что с указанного времени приведенная система действительно капитально была изменена. Все разговоры с туркменами повелись в таком решительном тоне, который до той поры им совершенно не был известен. Но новый порядок вещей несправедливо было бы упрекнуть в том, что он впадал в какую-либо крайность. В тех немногих случаях, когда петля на шею в действительности была не лишнею, старались обойтись без этой меры, заменяя ее временным удалением виновных на западный берег Каспийского моря, дабы тем обеспечить спокойствие и порядок на восточном берегу. Так, например, лишив власти одного из ханов за доказанное участие в открытом нападении на наш Михайловский пост и за другие поступки, направленные прямо во вред нашим интересам, отправили его в Баку. При этом начальник отряда доносил (Письмо из Красноводска начальнику штаба Кавказского военного округа от 23-го августа 1871 года, № 3-й.): «я высылаю муллу Дундур-хана, так как не нахожу более возможным и удобным постоянно парализовать его дурное влияние деньгами и бесконечными подарками подобно тому, как это делалось до ныне, но в то же время прошу ваше превосходительство не отказать принять меры к тому, чтобы до времени никто из туркмен не возвращался недовольным нами с западного берега Каспия на восточный. Дундур едет с братом, которого он очень просил оставить за себя, но я назначил ханом старика Хами-Сардара, значительно уступающего Дундуру умом и способностями, но несравненно в большей степени удовлетворяющего нашим интересам». Вообще о программе начальника красноводского отряда, которая тогда одобрялась и которой он следовал неуклонно до самого конца, можно [30] несколько судить по следующим словам, заимствованным нами из его письма № 10, представленного в Тифлис из Чагила 19-го октября 1871 года. «Я удостоверяюсь, пишет он, что со здешним народом можно многое сделать и мирным способом, только для этого нужно время и строго-систематичный образ действий. Нужно стараться очень строго взвешивать отдаваемые ему приказания и, раз отдав их, настойчиво требовать пунктуального выполнения приказанного, хотя бы это стоило десятка с два казачьих плетей, которыми в отряде уже и приходилось иногда действовать с большим успехом. Такой порядок отношений к туземцам вовсе не удалял их от отряда. Если он в то же время не ускорял сближения с нами, подобно тому, как это способны были бы сделать задабривания, то уже во всяком случае можно по справедливости сказать, что те из туркмен, которые случайно или принужденно сближались с нами, оставались потом нам верными до конца. Ничего не было легче, как образовать из туркмен целые дружины, но тогда этого вовсе не требовалось. Такие дружины очень полезны, если они набраны в провинции, в которой прочно водворена надежная администрация, или если ратники, набранные в известной, хотя и неблагонадежно управляемой стране, выведены из нее для службы вне своей родины. Но в те времена принимать туркмен на нашу службу в их собственной стране можно было лишь единицами и много десятками. В таком именно числе и принимались от них услуги. В официальном письме начальника красноводского отряда генерал-адъютанту Свистунову, от 27-го августа 1871 года, № 5, он доносил: «Иль-Гельды-хан предложил мне сформировать и привести с собою целую сотню, но я отклонил это потому, что в сущности, так сказать, для политической стороны дела все равно, десять ли или сто всадников приведет он с собою, а смотреть на туркмен как на силу военную здесь мы пока не должны. В экономическом же отношении это делает громадную разницу, так как я договорился платить каждому всаднику по пяти туманов в месяц, или, по существующему курсу, приблизительно 16 1/2 рублей, да еще притом давать всадникам пшеничную муку, масло и рис, а лошадям их фураж». И то сказать: тогда никто из нас не предвидел, что дело, которое мы начинали и думали продолжать средствами и затратами ординарными, разростется в отношении силы — из рот до целых полков, а в отношении затрат — из тысяч рублей до десятков милионов. Далее, в [31] письме № 7, от 27-го сентября того же 1871 года, сказано: «Иль-Гельды-хан со своими нукерами находится при отряде, хотя, нужно сознаться, только даром объедает отряд, не принося ему почти никакой существенной пользы. Держу его ради, так сказать, политических видов. Не могу того же сказать про наших туркмен, которых при отряде, считая конных и пеших, до сотни человек. Они смотрят за своими верблюдами и, вообще, служат нам хорошо и усердно». Мы упомянули слово «наших», думая еще к нему возвратиться. Пока же скажем, что начальник отряда делал некоторые попытки и к тому, чтобы доставить туземцам возможность служения в наших войсках и вне пределов их родины. Так, в письме начальнику окружного штаба, № 3-й, между прочим встречается просьба и следующего рода: «нельзя ли будет, ваше превосходительство, знакомить с нами туркмен, зачисляя их на нашу службу, например, в конвой Великого Князя Наместника. Если бы это оказалось возможным, то было бы не дурно для восточного берега. Здесь можно было бы подобрать весьма представительных халатников, для чего, конечно, первое время пришлось бы шить им халаты на счет казны».Однако же, условия того времени были таковы, что высшее начальство Кавказского округа не нашло возможным осуществить приведенное предложение начальника красноводского отряда. Последнему, на письмо его № 3, было отвечено бумагою от 10-го сентября 1871 года, № 3,190, между прочим следующее: «Что касается заявления вашего о том, чтобы до времени никто из туркмен не уезжал недовольным с западного берега Каспийского моря на восточный его берег, то в каждом частном случае будут принимаемы к тому соответствующие меры, начиная с Дундур-хана; но зачисление туркмен в конвой Главнокомандующего армиею невозможно, так как в оный не допускается никто, кроме казаков». Впоследствии начальником красноводского отряда было словесно возобновлено это предложение, но несколько в иной форме. В виду религиозной розни между туркменами-суннитами и персами-шиитами, а также и в виду того панического страха, который и по ныне наводит на всякого перса одно уже слово «туркмен», он просил обратить внимание на то, не возможно ли будет зачислять закаспийских туземцев отдельными сотнями на службу в казачьи полки, содержащие кордоны вдоль персидской границы нашей по реке Араксу, но и это признавалось тогда несвоевременным. [32]
Таким образом, из приведенного достаточно явствует, что в красноводском отряде вовсе не было недостатка в предложениях туземцев служить нам в качестве конных воинов. Да этого никогда и быть не могло, так как такого рода служба нисколько не противоречила понятиям туркмен. Они, как и все разбойничьи народы, всегда охотно присоединяются к любой ротной силе, видя единственную цель ее существования в возможности обогатиться на счет других, более слабых. Такие служивые ради наживы охотно ходят аламаном даже и на родственные племена, а потому, разумеется, вели бы себя смирно в отношении нас только до поры до времени. Так как им все равно на чей счет ни поживиться, то, имея их среди себя, нам необходимо было быть на постоянной страже и оберегать себя по обе стороны охранительной бивачной цепи. С такими дружинами нам приходилось бы особенно держать ухо остро в самые критические минуты, например, во время наибольшего расслабления людских сил, положим, от непомерного зноя, т. е. именно тогда, когда только эти дружины и могли бы быть нам полезны. Каждый из четырех отрядов, двигавшихся в Хиву, разумеется пережил хоть раз такие часы, когда он был силен только тем, что туземцы верили его силе. Что касается того, охотно ли давал там народ когда-либо и где-либо своих верблюдов, то это другой вопрос. Ни во время походов красноводского отряда, ни после них не было такого примера, чтобы какой-нибудь туркмен привел нам вполне добровольно хотя бы одного из своих верблюдов. По крайней мере нам такие случаи решительно неизвестны. Туркмен всегда очень хорошо понимал, что как только его небыстроногая имущественная собственность попадет к нам в руки, то нельзя будет уже более служить, как говорят, и нашим и вашим, а останется лишь одно — пристать к нам вполне искренно. Неизбежность же этого была ему так не по нраву, что никто не мог бы, например, вразумить его, что, отдавая нам в наем своих верблюдов, он тем самым мог уже обогащать себя. Гвозди, которых порою ничем не вышибешь, вообще свойственны не только головам единичных людей, но и целых племен. А между тем говорили и писали, что будто деньгами можно было сделать все. Нет спора, что туркмены особенно падки к деньгам, но бывают случаи, когда и они не соблазняются металом. Это мнение подтверждено было фактами из событий как во время деятельности красноводского отряда, так и последующих. Так, [33] например, из официальных донесений усматривается, что когда в 1873 году явилась необходимое в верблюдах для красноводского отряда и взялся добывать их представитель нашей власти на Мангишлакском полуострове полковник Ломакин, то предприятие это вовсе не удалось, не смотря на то, что он приказал выложить на стол груду золота, присланного ему для этой цели, и, собрав народ, предлагал ему брать по сотне рублей за каждого верблюда.
Нужно заметить, что это случилось в стране, в которой свободно действовала наша администрация, в стране обитаемой киргизами, которые богаче верблюдами, чем туркмены, и справедливо считаются народом несравненно более корыстным, чем последние. Наконец, как известно, киргизы всегда находились в большей зависимости от России и даже издавна признавались ее подданными, тогда как вопрос о подданстве туркмен считался у нас до того деликатным, что в то время предпочиталось его и не возбуждать.
В рассказе о приготовлениях к походу 1873 года было упомянуто, что точно также не оправдались надежды начальника астрабадской морской станции Петриченко на приобретение верблюдов путем добровольного соглашения с туземцами. Неосновательность мнения о том, что деньги могли отдать в наше распоряжение местные перевозочные средства, доказывается также и тем, что щедрая плата за верблюдов, установленная и производившаяся в нашем отряде до походов 1871 года, доставляла барыши лишь подневольным нам хозяевам этих животных. По доброй же воле и со стороны никто не приводил верблюдов в отряд для найма. Наконец, по окончании рекогносцировок 1871 года произведена была расплата с верблюдовладельцами по обещанному расчету, который вполне достаточно вознаградил их и мог бы и на будущее время заохотить верблюдовладельцев отдавать нам своих животных. Дело это поручено было особой комисии, которая прежде всего выяснила число дней, в течение которых верблюды того или другого хозяина находились в распоряжении войск. Затем собран был весь наличный народ и произведена публичная расплата, по расчету 1 1/2 крана (Персидская монета, равная 30 серебряным копейкам.) за каждого верблюда в сутки. Одновременно с этою расплатою, по уполномочию начальника отряда, комисия [34] раздавала и подарки тем из туркмен-верблюдовожатых, которые выказали нашему делу особенное усердие, удостоверенное командирами рот, при коих находились их верблюды и они сами. Народ, по-видимому, остался в восторге. Верблюдовладельцы благодарили нас и за размер вознаграждения, и еще более за то, что деньги выдавались им прямо на руки, а не чрез посредство ханов, которые, как говорили туркмены, имеют обыкновение оставлять у себя значительную часть капиталов, вручаемых им для передачи. Однако, не смотря на все эти изъявления удовольствия, когда представился новый случай для таких же приятных ощущений, то никто и слышать не хотел о том, чтобы добровольно отдать нам на некоторое время своих верблюдов. Не в этом ли, между прочим, усматривает автор истории Хивинского похода враждебность отношений туземцев к красноводскому отряду? Если да, то, конечно, при этом возникает вопрос, — в чем же исключительном выразилась эта вражда по отношению к названному отряду? Правда, за два года своей деятельности отряд этот, сравнительно с другими, имел большее число боевых встреч, но это, как нам кажется, происходило, главным образом, от того, что красноводский отряд исходил свыше пяти тысяч верст совершенно неведомых путей, чего не пришлось сделать за то же время другим отрядам. К тому же, как известно, красноводский отряд ходил в пределах обитания различных воинственных туркменских народов, каковы, например, текинцы, а потому имел против себя именно их, а не киргизов, сартов, таджиков или узбеков, о воинственности которых никто не слыхал. При всем этом никто не мог бы указать на случай даже малейшей измены туземцев, находившихся у нас в услужении, не говоря уже о происшествиях подобных тем, которые были на Мангишлаке, например, с полковником Рукиным и его конвоем из уральских казаков (Мангишлакский пристав полковник Рукин выехал в степь для объявления народу нового положения об управлении краем и был убит, а конвой его, состоящий из 21 человека уральских казаков, был взят в плен киргизами.) или с сотнею дагестанского конно-мусульманского ирегулярного полка, лишившеюся всех своих коней у колодца Мастек (Случай, бывший на Мангишлаке во время движения полковника Ломакина в январе 1873 года.). Да и самое возмущение народа на Мангишлаке в 1873 году, если оно было в действительности, [35] буквально ни раза не нашло себе подражания в южной половине Закаспийского края. Таким образом, вся враждебность к нам туземцев выразилась в том, в чем еще в большей степени выражалась она по отношению к прочим отрядам, т. е. опять таки в том, что нам никто не давал добром своих верблюдов. Посмотрим же, как это было у других. Начнем опять с мангишлакского отряда.
На Мангишлаке, как известно, издавна введена была наша администрация, и киргизы, как видно из приведенных в настоящем труде вполне официальных документов, наперерыв предлагали не только три, но и девять тысяч верблюдов. Поверив таким заманчивым обещаниям народа, полковник Ломакин еще в ноябре 1872 года взялся добыть необходимые перевозочные средства для красноводского отряда, и времени на это имелось вполне достаточно. Но когда слово должно было стать делом, говорят, произошло народное волнение, которое во всяком случае укрощено было оружием, а именно кровопролитным боем 1-й сотни Кизляро-Гребенского полка у Джангильдов, 28-го января 1871 года. Чтобы судить, с какими усилиями добывал себе верблюдов мангишлакский отряд, пред своим выступлением в Хиву, мы рекомендуем читателю обратиться к рассказу об этом самого же Гродекова, как очевидца события. В книге своей, на странице 147, он, между прочим, говорит: «Попытка покупать верблюдов по пути у прибрежного населения не удалась, не смотря на то, что ему было объявлено, что за все приведенное будут немедленно расплачиваться. Жители, при приближении русских, прятали своих верблюдов и баранов, так что всего было куплено два верблюда, семь быков и пять баранов. Пришлось прибегнуть к реквизиции. Но и эта мера не привела к желаемым результатам: посредством нее приобрели только двадцать верблюдов. С этими верблюдами к 8-му апреля, когда из числа приставших в пути было пригнано в Киндерли семь штук, состояние верблюжьего транспорта выражалось цифрою 437».
Совсем иначе поставлен был во время хивинской экспедиции этот вопрос в отряде оренбургском. Там перевозочные средства были доставлены чрез подрядчика, которому за 4,722 верблюда, послуживших для перевозки грузов от Эмбенского поста до Хивы, уплачено было 828,078 рублей, т. е. сумма, почти вчетверо превышающая все двухлетние расходы на красноводский отряд, [36] считая в том числе и его продовольствие. Но то, что было возможно в Оренбурге, оказалось неприменимым не только в Мангишлаке, а тем более на Атреке, но даже и в Туркестане. Отряд, двигавшийся из этого округа, имел верблюдов, собранных чрез посредство начальников уездов по наряду от населения, т. е. попросту тоже реквизиционным способом. Так было до падения Хивы. Посмотрим, как это было после.
31-го марта 1874 года было открыто управление Закаспийским отделом и, следовательно, край стал администрироваться нашею властью. При въезде нового начальника в Красноводск, он был встречен 70-ю представителями иомудов, которые заявили желание беспрекословно подчиниться требованиям русской власти и поступить в подданство Белого Царя. Одновременно с этим, начальник отдела письменно пригласил в Красноводск почетных представителей текинского племени, предлагая установление взаимных мирных отношений. Приглашение было принято. «Все, что приказано вашею высокою особою относительно мира и сношения с нами, говорили значительнейшие из текинцев, будет исполнено. Между вами и нами теперь не существует раздельности; мы готовы служить вам». И, действительно, взаимные отношения между нами и туземцами, по-видимому, установились на началах, которые не оставляли желать ничего лучшего. Хива давным-давно смирилась и не дерзала уже более грозить кому-либо за услуги, нам оказываемые. Однако же, не смотря на все это, по различным соображениям администрации края, в 1875 году потребовалась новая рекогносцировка сначала вверх по Узбою, а потом к Атреку и по Атреку. Казалось бы, что при этом о затруднениях в верблюдах и речи уже быть не могло. Между тем, для поднятия рекогносцировочного отряда, начинавшего движение из Мулла-Кари, пришлось пригнать 570 верблюдов из Мангишлака. Из этого легко, разумеется, судить, насколько условия старого красноводского отряда в отношении снабжения себя верблюдами были тяжелее условий, в которых находились остальные отряды того времени. Не трудно также судить и о том, к каким результатам привела бы нас всякая иная система обращения с туземцами и много ли успел бы видеть красноводский отряд, если бы мы стали практиковать вместо казачьей нагайки способ утонченной дипломатии. Целый ряд дальнейших обстоятельств неизменно продолжал подтверждать все ту же необходимость — живя с волками, выть по волчьи. Так, в конце концов, для экспедиции 1877 г., [37] начатой от Михайловского залива, следовательно опять-таки из района Красноводско-Атрекского, генерал Ломакин располагал 1,900 верблюдами, из коих 1,350 наняты были у мангишлакских киргизов. Этого числа вьючных животных оказалось до того мало, что Кизил-Арват, занятый 7-го мая в видах упрочения нашего влияния в Ахал-Текинском оазисе, был брошен нами в конце того же самого месяца, главным образом по невозможности подвоза запасов. А между тем весь путь от самого морского берега пролегал именно по той местности, на которой обыкновенно собирал необходимые ему подъемные средства наш старый красноводский отряд. Конечно, туркмены не столь богаты верблюдами, как киргизы. Но, судя однако же по тому, что в 1878 году, когда решено было занять Чат, для отряда нашего удалось, наконец, купить у туркмен 3,000 верблюдов, становится ясно, что если бы в предшествующие годы была какая-либо возможность обойтись без того, чтобы пригонять верблюдов за 1,000 верст из Мангишлака, то не преминули бы это сделать.
В 1878 году, как известно, решено было предпринять экспедицию с целью утверждения в Ахал-Текинском оазисе. На расходы по этой экспедиции назначено было 1.872.540 рублей, а потому, следовательно, недостаток платы за наем верблюдов не мог быть причиною неоправдавшихся надежд на то, что туземцы снабдят экспедицию необходимыми перевозочными средствами. Между тем, в труде И. И. Гродекова «Война в Туркмении», сам же он говорит следующее: «Расчеты на перевозочные средства не вполне оправдались. Иомуды выставили менее верблюдов, чем сколько предполагалось». И далее: «В течете июля в Чекишляр прибывали верблюды, покупавшиеся и нанимавшиеся у иомудов реквизиционным порядком. Налог верблюдами в весьма больших размерах возбудил неудовольствие жителей. Вожаки, которые тоже поставлены были населением, стали бегать и уводить с собою верблюдов. Опасаясь нового налога, атабаи, кочевавшие от Шаирды до Даш-Верды, откочевали к Кюрендагским горам». Рассказав об этом, Гродеков поясняет, что из журнала военных действий того времени за июль месяц видно, что приобрести еще верблюдов не представлялось возможности, так как пришлось бы их выписывать из Персии и частью из Закавказья. Далее, из названного труда Гродекова узнаем, что во время этого же похода 10-го августа нами был произведен набег, который, по его словам, был вполне успешен, так как [38] нам удалось захватить 800 верблюдов и 6,000 баранов. Полагать должно, что если захваты допускались, то, конечно, не придавалось особенного значения развитию среди туземцев нежных к нам чувств.
Казалось бы, что с течением времени, так сказать, злоба о верблюдах должна была терять свой острый характер и свое значение. Походы, последовавшие за теми, которые предпринимал красноводский отряд в 1871-1873 годах, не говоря уже ни о чем другом, вовсе не должны были быть исполняемы непременно в известный срок, и время начала их и конца ни раза не ставилось в зависимость от необходимости согласования с движениями и действиями прочих отрядов, взаимно разделенных почти 2,000 верст. Все в них зависело исключительно от степени готовности и ничто не мешало готовиться к походу целыми годами. Когда и где бы ни снаряжался отряд, все, что имело силу и способность помочь делу, искренно несло ему свои силы и свою помощь. Управление всем Закаспийским краем, соединясь в одних руках, исключало надобность и возможность восстания на Мангишлаке, когда требовалось спокойствие в крае для успеха предприятия, начинающегося в Красноводске или в Чекишляре. Призывные огни, зажигавшиеся единичными людьми на священной горе Мангишлакского полуострова, потеряли свое магическое значение и не избавляли уже киргизов от необходимости дать избыток своих верблюдов Красноводску. Явилась полная возможность пригонять их к сроку за целую 1,000 верст. Заходил уже и паровоз по переносной железной дороге от Михайловска до Мулла-Кари. Вообще, картина жизни в пустыне изменилась капитально. Но, не смотря на все это, упорство, свойственное туркменскому народу, и вкоренившиеся в нем воззрения не утратили своего значения в течение шести лет, истекших после похода 1873 года. Настала пора Ахал-текинского похода 1880 года, и главнейший его руководитель, обладая достаточным опытом, не мог не увидеть сразу, что рассчитывать на получение необходимых перевозочных средств исключительно от туркмен совершенно невозможно. Поэтому, будучи еще в Петербурге, т. е. до фактического вступления своего в начальствование отрядом, генерал Скобелев, как известно, принял все меры к тому, чтобы в этом отношении вполне гарантировать свой отряд. Делу, ему порученному, как известно, должны были служить и пар, и верблюды не только из Оренбурга и Мангишлака, но даже из Персии и [39] Закавказья. Но, не смотря на это, само собою разумеется, нельзя было не воспользоваться также и местными верблюдами. По поводу этих последних, некогда составлявших единственное средство красноводского отряда для движений его по пустыне, мы должны будем еще раз сказать несколько слов и напомнить читателю, что, по мнению одного из самых серьезных критиков похода красноводского отряда 1873 года, неудача последнего, между прочим, заключалась во враждебных отношениях к нам туркмен, равно как и в том, что туркмены, служившие нашему отряду ранее сказанного похода, вознаграждались недостаточно. Казалось бы, что вера в неудовольствие туземцев, как в причину неуспеха, должна была бы возбуждать в том, кто этому верит, все силы к устранению причин такого неудовольствия; но мы сейчас увидим, до какой степени это оказывалось не всегда возможным.
В сочинении своем «Война в Туркмении», рассказывая об Ахал-Текинском походе 1880 года, где он сам лично был начальником отрядного штаба, Гродеков говорит: «В деле найма верблюдов могли быть полезны только два лица: подполковники Щербина и Юмудский; последний даже для этого был взят в экспедицию. Обратились к первому. Щербина взялся за это дело и обнадеживал генерала Скобелева, что он достанет 8,000 верблюдов. На самом деле их собралось в Чекишляре, для перевозки довольствия в Дуз-Олум, около 3,000. Туркмены ни в каком случае не соглашались идти далее за Дуз-Олум. Поэтому генерал Скобелев поручил полковнику Гродекову обласкать верблюдохозяев и вожаков, устроить им угощение и постараться их убедить следовать за Дуз-Олум. Ирали-кази, после того как получил будто бы должные ему казною 2,000 рублей, держал себя так, что ему можно было прямо предложить: согласны ли джафарбаи идти с вьюками в Дуз-Олум? Ирали-кази ответил, что джафарбаи решили посоветоваться в Дуз-Олуме и там дать ответ. Последовали колебания. Оставалось одно крайнее средство, неоднократно практиковавшееся в Закаспийском крае, — задержать верблюдов силою, так как в ближайшем будущем невозможно было приискать перевозочные средства, а казенных верблюдов не хватало для поднятия войск. Решено было вольнонаемных верблюдов отправить с грузом в Дуз-Олум, здесь их задержать и потом следовать с ними вперед. Решение об этом держалось в тайне, чтобы верблюдовожатые не разбежались с пути до Дуз-Олума. Между тем старшин всех родов и подразделений, [40] находившихся в Чекишляре и имевших прибыть туда, приказано продолжать усиленно ласкать, Гродекову — дело тянуть, а если начнут разгадывать наши намерения, то собрать маслахат (Маслахат буквально значит разговор: но слово это употребляется в смысле совета, совещания.) и всех старшин арестовать». Точно также поручено было полковнику Гродекову задержать в Дуз-Олуме всех туркменских верблюдов. Чтобы туркмены не почуяли как нибудь грозившей им участи, начальник экспедиции торопил отправку верблюдов из Чекишляра. «Только хитрость, решимость, отсутствие страха пред мерами крайними, наконец счастье могут вывести нас из затруднения, — писал Скобелев 17-го мая, — а то попадем впросак. Гродекову приказано руководствоваться одним — удержать верблюдов, об остальном не думать; но ведь все начнет дохнуть сотнями в день. Я видел эти ужасы в мае 1871 и в апреле 1873 годов. Только одна быстрота может в таком случае выручить».
По прибытии в Чат 19-го мая, Гродеков сделал необходимые распоряжения и поехал в Дуз-Олум, чтобы встретить и задержать все подходящие транспорты. Хозяевам первого транспорта Гродековым предложено было остаться у нас на службе за плату, которая будет установлена по обоюдному соглашению, но туркмены решительно отказались идти вперед. Тогда, по приказанию Гродекова, верблюды уведены были на пастьбу и к ним приставлен караул. Чрез несколько времени караван-баши вновь были приглашены для переговоров, но они не хотели ничего слушать и просили отпустить их домой. В то же время верблюдовожатые начали шуметь и отказались от довольствия, которое им приказано было отпустить из магазина. Тогда полковник Гродеков арестовал всех верблюдовожатых, числом 130. Утром туркмены сдались и выслали Гродекову депутатов, а вслед затем получена была телеграма Скобелева, который предписывал: «Верблюдов задержать хотя бы силою. Предложить за движение к Кизил-Арвату по рублю в день за верблюда и по рублю вожаку. За павших и отбитых казна уплачивает 60 рублей. Влиятельным лицам с верблюда уплачу рубль серебром по окончании перевозки. Разрешаю вам принимать самые энергические меры, но казнить смертью без моей конфирмации — воспрещаю. Если нужно, арестуйте все влиятельное и вышлите в Чат. Пойти вперед настоятельно необходимо». [41]
Ко всему тому, что мы привели, почти дословно цитируя вышеназванное сочинение самого же Гродекова, он добавляет, что так как мы осматривали верблюдов перед принятием их на службу, то туркмены, заметив это, стали калечить своих животных. Они перевязывали им бичевкою ноги выше колена, или забивали деревянные гвозди в ступню, или, наконец, подрезывали у них горбы. Бесчинства этого рода вынудили генерала Скобелева арестовать 11 старшин и духовных.
Думаем, что если бы мы ограничили все доказательства справедливости нашего взгляда одной последней выпиской из сочинения Гродекова, то уже и этого было бы совершенно достаточно для убеждения, что неудовольствия туземцев не находились ни в какой связи с малым вознаграждением за их услуги. Неудовольствия эти неизбежно соединялись с выполнением задач всех русских отрядов, начиная от задач старого красноводского отряда до той, которую выполнял ахал-текинский отряд, во время действий которого Гродекову лично приходилось арестовывать верблюдохозяев и верблюдовожатых, а также и отбирать верблюдов силою. Казалось бы, возможно ли неудовольствие верблюдовладельца, когда ему платят по 30 руб. в месяц только за наем каждого верблюда там, где красная цена этих животных составляет 40-50 руб. за штуку? Чего, казалось бы, желать верблюдовожатому, когда ему дают рубль в сутки в стране, где за один кран, т. е. за 30 копеек, редкий из туземцев не согласился бы, например, выгружать целые сутки какое-либо судно на чекишлярском рейде, нося на своей спине мешки в пять пудов весом по морской отмели на протяжении 4-5 верст, да еще и в непогоду? Для многих из этих самых верблюдовожатых, конечно, достаточно было бы того же крана, чтобы из-за него зарезать себе подобного. Нам кажется, что мы, русские, вообще имеем способность обесценивать значение наших денег, без надобности признавая рубль копейкой и приучая к такой мерке и те народы, с которыми нам приходится иметь какое-либо сношение. Мы даже остаемся в полном убеждении, что при той системе отношений к туземцам Закаспийского края, которую практиковал старый красноводский отряд, каждый кран, выдававшийся за суточный труд верблюда и верблюдовожатого, ценился несравненно дороже, чем впоследствии тот же человек ценил рубль. Туркмен того времени хорошо знал, что если у него верблюд отнят силою и в особенности с помощью оружия, то он уже за него ни гроша не [42] получит. И это, скажем мы с уверенностью, совершенно не удивляло его, ибо и он, и дед его, и прадед всегда привыкли считать, что отнятое силою законно принадлежит отнявшему. Напротив, туркмена должно было удивлять, когда платили за то, что, по его понятиям, перестало ему принадлежать.
Хотя в Ахал-Текинскую экспедицию из затраченных на нее 13.545,341 рубля (Не считая расходов на постройку железной дороги.) досталась верблюдохозяевам и верблюдовожатым весьма крупная доля, но нет сомнения, что начальника экспедиции весьма тревожила мысль о том, что размер вознаграждения туземцев, им установленный, был непомерно велик. «Чем больше вдумываюсь, говорил Скобелев, тем больше убеждаюсь, что до приезда моего мы платили туркменам дань. Необходимо помнить, что мы завоевали Среднюю Азию не золотом, а уменьем и штыком. Печальный пример Сер-Макнатена, Эльфингстона и Александра Борнса в 1841 году должны служить нам напоминанием, что деньгами пользоваться в Азии необходимо в смысле приобретения и упрочения средств и влияния, но что чем меньше, тем лучше. Особенно не следует приучать массу к подачкам за малые услуги. Тяжелое себе готовит тот, кто основывает свои действия на заискивании пред азиятцем. Улучшений надо искать в принципе власти, а не в принципе обоюдных соглашений» («Война в Туркмении». Том 2-й.).
В неискренности же его слов о вреде приучения масс к подачкам вряд ли можно допустить подозрение, так как он же писал послу нашему в Тегеране: «Я чувствую, что вверенным мне войскам необходимо действовать и быстро, и решительно, но я связан недостатком перевозочных средств. Азия всегда по своему понимала и победу, и поражение. С победою должен быть непременно связан материальный ущерб для противника. Здесь нужно действовать наверняка и окончательно доканать после успеха» («Война в Туркмении». Том 2.).
Скажем еще несколько слов о верблюдовожатых.
По мнению нашему, они могут быть особенно полезны русскому отряду в пустыне в том лишь случае, когда водят своих собственных верблюдов. В красноводском отряде в каждом из трех его походов в течение 1871-1873 годов таких верблюдовожатых бывало от 30 человек до сотни. Между ними, конечно, [43] почти не было таких, которые доставили нам своих верблюдов сами. Это были люди, которым просто трудно казалось расстаться со своим добром и которые мало по малу свыкались с нами. В красноводском отряде положено было за правило, что верблюдовожатый не мог быть верхом, если с выходом нашим в поход кибитка его не оставалась под ближайшим наблюдением одного из наших гарнизонов. Конечно, нет никакого сомнения в том, что конный верблюдовожатый лучше досмотрит за верблюдом на пастбище, но, в смысле осторожности в отношении самого верблюдовожатого пеший туркмен был предпочтительнее. Все конные вожаки верблюдов обязательно находились при той из колонн, при которой ходили у нас казаки. Благодаря такому порядку вещей, не смотря на весьма небольшую денежную плату, в красноводском отряде за все три года решительно не было примера бегства верблюдовожатого, или, по туземному, лауча, а тем более угона у нас верблюдов самими лаучами, которых в отряде все называли «нашими» туркменами. Выше уже было приведено мнение Гродекова, что присутствие нескольких десятков верблюдовожатых при красноводском отряде принесло бы ему большую пользу, так как они облегчали бы труд солдат в пастьбе верблюдов и уходе за ними, что способствовало бы уменьшению убыли этих животных, происходившей в большей степени от неумения солдат обращаться с ними. Уверовав в справедливость приведенного мнения и заключения столь компетентного судьи, каким можно считать автора «Хивинского похода» и «Войны в Туркмении», лично участвовавшего во многих походах в Закаспийском крае, следовало бы прежде всего признать, что там, где лаучей было много, убыль верблюдов должна была быть ничтожна или, по крайней мере, сравнительно мала. Мы не имеем других средств для поверки справедливости такого мнения почтенного писателя, кроме его же собственных сочинений, но в них нельзя найти подтверждения этого. Напротив того, из краткого описания похода на Хиву 1839-1840 годов, помещенного в первом томе книги «Война в Туркмения», видно, что под грузы отряда генерала Перовского киргизами выставлено было 11,500 верблюдов и 2,300 верблюдовожатых и что, не смотря на такое громадное число последних, непомерная утрата верблюдов была одною из главнейших причин того похода. К большому сожалению, из указанного источника весьма трудно извлечь вполне точные цифры для уяснения того, как велико было число лаучей во время Ахал-Текинской [44] экспедиции 1880 года. Судя, однако же, по некоторым данным и в особенности по количеству затрат на верблюдовожатых, их должно было быть в отряде не мало. Между тем, Гродеков внес в свою книгу тот факт, что из 12,596 верблюдов, служивших нашему делу во время названной экспедиции, к 20 апрелю 1881 г., т. е. в течение каких нибудь 11-ти месяцев, оставалось лишь в живых 350 штук этих животных. Наконец, точно также известно, что во время Хивинского похода 1873 года в туркестанском отряде имелось до 1,250 лаучей, но и там в самое короткое время из 10,000 верблюдов осталось лишь 1,240 этих животных.
Напомним теперь данные, относящиеся исключительно до красноводского отряда. Последний, начиная с июля месяца 1871 и по июль же 1873 годов, в разное время имел всего в своем распоряжении приблизительно 6,598 верблюдов и за тот же период времени утратил из них 4,200. Особенно ли влияло на смертность верблюдов в красноводском отряде отсутствие достаточного числа верблюдовожатых и заключается ли в этом обстоятельстве какая либо из причин возвращения названного отряда? Не следует упускать из вида и того обстоятельства, что расстояние, пройденное нашим отрядом за время походов 1871-1873 годов, простиралось свыше 6,000 верст, тогда как протяжение путей, пройденных остальными отрядами во время Хивинского похода, считая в оба конца, было следующее: из Ташкента 2,120, из Оренбурга 2,800 и из Киндерли 1,500 верст. Наконец расстояние между Чекишляром и Геок-Тепе в два конца составляет гораздо менее 1,000 верст. Чтобы можно было делать более разностороннее сравнение, дополним приведенные данные и скажем, что собственно в походе 1873 года красноводский отряд располагал 4,114 верблюдами, из коих погибло несколько менее 3/4 общего их числа.
Нет никакого сомнения в том, что уход за верблюдами и их навьючка и развьючка, как дело совершенно непривычное русскому солдату, для него чрезвычайно тяжелы. Но опыт успешного 1,000-верстного хождения по пустыне доказывает, что солдат наш скоро осваивается с этим трудом. Обстоятельство это вполне подтверждается и Гродековым, который в сочинении своем «Хивинский поход», говоря о движении мангишлакского отряда как очевидец, заключает: «Солдаты и казаки скоро освоились со всеми верблюдами, изучив прав каждого животного, и узнавали [45] их по наружным признакам так хорошо, что в случае подмены верблюда они отыскивали его». Наконец, и в этом отношении в красноводском отряде, сравнительно с прошлыми годами, ничто решительно не изменилось. Если во время походов 1871 и 1872 годов, когда движения нашего отряда по легкости и быстроте, с которыми они совершались, вызывали общую похвалу, даже, скажем, общее удивление, и никто не находил необходимым, чтобы в отряде было больше лаучей, то естественно, следовательно, что неуспех наш в 1873 году произошел вовсе не от недостатка людей. К тому же недостаток такого рода существовал во время Хивинского похода не в одном только красноводском отряде. В той же истории Хивинского похода Гродеков говорит, что верблюдовожатых в мангишлакском отряде было вообще мало, а притом многие из них еще бежали. Тем не менее, заметим мы, мангишлакский отряд прошел. По мнению нашему, даже и в будущем несравненно лучше вовсе не иметь с собою верблюдовожатых-туземцев, чем иметь таких, которые ходят не с собственными своими животными. Тогда как лаучи-собственники действительно существенно полезны, — лаучи-наемщики совершенно лишают отряд спокойствия и, при случае, могут причинить ему такие неприятности, от которых невозможно уберечься и каких никогда не в состоянии был бы причинить самый предприимчивый неприятель. В мангишлакском отряде в критические минуты верблюдовожатых привязывали к верблюдам («Хивинский поход».). В отряде туркестанском, по мере движения в пустыне, побеги лаучей становились чаще и чаще. Дезертируя, они уводили с собою верблюдов, иногда по нескольку штук вместе («Война в Туркмении». Том 1-й.). Наконец, о поведении верблюдовожатых в старой экспедиции генерала Перовского и в новейших экспедициях в Туркмении мы уже имели случай сказать несколько слов.
Очень много говорили также и о том, что будто красноводский отряд чрезвычайно сильно терпел от постоянного недостатка в хороших проводниках. Конечно, последних могло быть и несравненно больше, но приведенное указание, по нашему мнению, имело бы право на особенное значение в том лишь только случае, если бы, например, результаты его оказались в блуждании отряда. Между тем, не смотря на то, что отряд наш во время [46] рекогносцировок постоянно дробился для того, чтобы осмотреть возможно большее число пунктов, и каждая из дробных частей непременно должна была иметь своего отдельного проводника, за все время можно указать на один лишь случай, бывший в 1871 году у колодцев Гёклан-Куюсы, где, по вине проводника, колонна капитана Маламы потеряла несколько часов времени. Последний же наш поход совсем уже не дал никакого повода к тому, чтобы говорить о недостатке проводников. Поэтому те, которые указывают на это, разумеется не приводят случая, подтверждающего их мнение. Меледу тем, в других отрядах действительно бывали примеры недостатка сведущих проводников. Так, например, известно, что когда мангишлакский отряд, получив предписание генерала Веревкина, должен был идти из Алана в Кунград, он очутился в очень затруднительном положении, так как у него не было проводников, которые знали бы туда дорогу (Гродеков. «Хивинский поход», 1873 года.). Такие случаи, конечно, всегда и везде возможны, но они не влияют на благополучный исход дела и их следует считать совершенно частными. Во всяком случае, если допустим даже, что проводников в красноводском отряде было мало, то и тогда можно ли в этом видеть не только капитальную, но даже и какую либо из причин возвращения отряда? Известно, что при всяких военных предприятиях каждый малейший неприятный случай в данное время приобретает способность казаться причиною всех причин, но серьезная критика для своих выводов не может принимать во внимание одно и совершенно упускать из вида другое. Могли ли мы и должны ли были переполнять наш отряд чужими людьми без разбора? Чтобы попасть в проводники, надобно было гарантировать нас. Для этого, по крайней мере, требовалось от туркмена, чтобы он поселил членов своей семьи, в виде заложников, в одном из тех мест у морского берега, где стоял наш постоянный гарнизон, а на это не все соглашались. При всем этом проводником способен быть не всякий туркмен. Хороший и опытный водитель по безграничной пустыне почти то же, что и хороший лоцман для беспредельного моря, переполненного подводными преградами. Такие люди очень редки и пользуются особенною известностью. Все караван-баши, т. е. водители караванов (Караван-баши в буквальном переводе значит караванный глава.), там наперечет и каждый туркмен знает их поименно. Мы с [47] полным убеждением утверждаем, что если у нас вожаков было немного, то все они отличались вполне безупречною честностью и полною преданностью нашему делу, которое считали как бы своим личным делом. Большая часть их принадлежала к числу ищущих крови на Хиве, по туземному названию, «канли», т. е. таких, родственники которых по каким либо причинам были казнены в названном ханстве и которые, по обычаю, мнили себя обязанными отомстить. Благодаря серьезным гарантиям, требовавшимся от желающих поступить в отряд в качестве проводников, мы были так счастливы в выборе наших вожатых и посыльных, что решительно невозможно указать даже на единственный случай, когда бы, например, кто либо из них не передал по назначению бумагу, ему врученную, или хотя бы даже неохотно принял поручение
Были критики, видевшие некоторую причину возвращения отряда в неудовлетворительности его организации. Отряд, говорили они, должен быть сформирован не из сводных и мелких частей, в которых будто бы всегда очень много стремительности и желания отличиться, но рассудительности мало. Хотя несостоятельность подобного мнения и слишком очевидна, но мы не можем оставить его без внимания, а потому скажем, что по убеждению, вынесенному нами из продолжительного опыта, всякую войсковую единицу свыше баталиона следует признавать тяжелою для походов в пустыне. Баталион, вполне самостоятельно организованный как в командном отношении, так и в хозяйственном, в особенности если к нему приданы одно, другое орудие и несколько конных казаков, представляет совершенно достаточную силу для отражения всякого вероятного в пустыне неприятельского нападения. Для атак же, когда в том представится надобность, всегда возможно сосредоточить такое число баталионов, которое вполне отвечало бы данному случаю. Баталион в пустыне всегда оказывался единицею, достаточно удобоподвижною, и вместе с пропорциональным придатком артилерии и 5-6 всадников, в виде дальних глаз, составлял колонну, совершенно отвечающую местным условиям. В пустыне, конечно, труднее всего борьба с природою, а бороться с нею, само собою разумеется, гораздо легче не легионами, а войсковыми единицами небольшого порядка. Войска военных наших округов, на долю которых, в силу географического их положения, выпала обязанность вести борьбу с бродячими племенами отчасти даже и в странах, напоминающих [48] Закаспийский край, всегда имели и пока еще сохраняют именно баталионную организацию. От того, что там нет полков и дивизий, никто и никогда не ощущал ни малейших неудобств. Таковы военные округа Туркестанский. Оренбургский и даже оба Сибирские. Наконец, рассуждая на этот счет, нельзя упускать из вида и того обстоятельства, что отряд наш состоял из войск кавказской армии, дислокация которой, благодаря этнографическим условиям самого Кавказа, как это всем хорошо известно, находилась в полнейшей зависимости от местных стратегических условий, даже и в период мира. Поэтому дальнее командирование из известного района всех войск в полном их составе было бы даже и некоторою неосторожностью. Кроме того, нижним чинам, назначавшимся для участия в экспедициях, в те времена всегда делался самый строгий медицинский осмотр, причем, во избежание переполнения госпиталей, принимался в соображение климат страны, в которую их предполагалось отправить. Осмотр же обыкновенно удостоверял, что приблизительно только около одной трети комплекта людей в полку представляли надежные данные к тому, что без вреда для своего здоровья перенесут тяжелые климатические условия Закаспийской пустыни. Естественно, следовательно, что посылать туда целые полки, по меньшей мере, было неосновательно. Точно также и чисто с точки зрения боевых требований состав отряда из мелких частей ничуть не мог там быть неудовлетворителен. Войска наши настолько дисциплинированы, что степень стремительности как крупных единиц, так и мелких, по крайней мере до непосредственного столкновения с неприятелем, всегда одинаково находится в полнейшем распоряжении их начальников. Какого же зла возможно ожидать от избытка этого качества и не представляет ли оно скорее достоинство, чем недостаток в войске? По поводу того же мнения о неудовлетворительности состава отрядов, образованных не из целых частей, мы позволяем себе напомнить, что даже и во время славной Кавказской войны вряд ли можно указать много примеров участия в известной экспедиции полков в полном составе, не говоря уже об единицах более высшего разряда. Мешало ли это когда-либо успеху? Условия войны в Европе и с милионными армиями применимы не везде.
Рассмотрим теперь вопрос о выборе путей в Хиву из Чекишляра и, вообще, от берегов Каспия, находившихся в сфере красноводского отряда. Начнем с того, что дорога, по которой пошел [49] названный отряд, оказалась неимоверно тяжелою, начиная уже от Игды, а от Орта-Кую в то время года, когда мы шли по ней, и вовсе непроходимою. Такое определение степени пригодности участка дороги между Орта-Кую и Измыхширом мы берем из описания его, сделанного в августе месяце 1873 года рекогносцировочною партиею, высланною уже из Хивы, со специальным поручением подробно осмотреть и описать не пройденный красноводским отрядом промежуток дороги. Рекогносцировка эта была поручена генерального штаба подполковнику Скобелеву, при котором находилось два казака и три проводника-туркмена, а всего, следовательно, в рекогносцировке участвовало шесть человек. Лошадей при них было 10. От Измыхшира до колодцев Нефес-кули оказалось, приблизительно, более 280 верст. Расстояния между колодцами, полагая тоже приблизительно, были следующие: Измыхшир-Чагыл — 24 версты: Чагыл-Кизиль-чакир — 78; Кизиль-чакир-Даудур — 132: Даудур-Нефес-кули — 46. Но во время рекогносцировки колодцы Даудур были совершенно сухи, а потому безводные промежутки пути, приблизительно, равнялись 24-м, 78-ми и 178-ми верстам. Прямо к северу от колодцев Кизиль-чакир, верстах в 16-ти от них, есть колодцы Сакар-чага, в которых вода была тоже, но водовместилище это находится в стороне от прямого пути. Идя на Сакар-чага, удлиняется общее расстояние между названными конечными пунктами, равно как отчасти и великий безводный промежуток. Если, не доходя несколько до Даудура, свернуть с прямой дороги к северу и сделать круг верст в 10, то можно воспользоваться колодцами Яке-дже и, таким образом, сократить протяжение наибольшего безводного пространства приблизительно верст на 5-6, т. е. обратить это протяжение из 178 в 173-х-верстиое, что, разумеется, мало существенно. Рекогносцировавшие не пошли далее Нефес-кули, так как достоверно узнали, что кочевавшие в Орта-кую иомуды, спасаясь от текинцев, совершенно засыпали эти последние колодцы. По приблизительному личному определению М. Д. Скобелева и по расспросам проводников, в колодцах Сакар-чага и Кизиль-чакира воды обыкновенно бывает столько, что можно напоить от трех до пяти сотен человек, до сотни лошадей или до 60-ти верблюдов. Осенью можно напоить и гораздо более. В Чагыле было три колодца, но, судя по качеству грунта и глубине до уровня воды, там, без особенных затруднений, можно было бы вырыть и еще несколько. Характер местности и почва, по которой все время [50] пролегала дорога, как видно из приведенного описания, все те же, с которыми столь хорошо был знаком красноводский отряд: все та же равнина, на которую местами как будто насыпаны песчаные бугры различной величины; все те же глинистые солончаки, постоянно перемежающиеся с рыхлыми и сыпучими песками, по которым, без помощи людей, не везде в состоянии тянуться орудия, даже на превосходных и втянутых в упряжь лошадях. Весь переход между Кизиль-чакиром и Нефесом-кули, судя по словам Скобелева, рекогносцировавшие ужасно страдали от жары, становившейся еще более невыносимою от сухого, удушливого ю.-юго-восточного ветра, носившего массы раскаленного песку, от которого по целым часам трудно было различать предметы даже на самом близком расстоянии. Суточная усушка воды в сосудах во время рекогносцировки равнялась одному ведру на шесть. «Положение людей, говорит Скобелев, было безотрадное. Обессиленные форсированным движением, ослабленные недостатком пищи и постоянною томительною жаждою, которую вовсе не в состоянии была утолить теплая, тухлая вода из бурдюков, мы с трудом тащились по знойной, безотрадной пустыне. Жара доходила до невероятных размеров: прикоснуться к оружию было невозможно. У одного из казаков, у меня и даже у проводника-туркмена пошла из носу кровь. Все без исключения страдали от головной боли. Русские, кроме того, жаловались на головокружение и на тошноту. Кровь показалась в ноздрях у лошадей. Вообще, лошади едва тащились. В песках, именуемых Янаджи, утомление их дошло до того, что мы под конец принуждены были вести их в поводу. Дойдя до колодцев Нефес-кули, в нашем положении первою заботою было воспользоваться возможностью напоить лошадей и пополнить запас воды, без чего нас ожидала верная гибель на трудном обратном пути. На тщательный выбор нам лошадей для рекогносцировки, продолжает Скобелев, было обращено особенное внимание и взяты они были из числа самых сильнейших туркменских, и все-таки из 10-ти лошадей только две возвратились в Хиву, три брошены были в пустыне, а остальные — в окрестностях Измыхшира. Я сомневаюсь, чтобы вообще даже наша казачья лошадь была без особой подготовки способна переносить такие труды» («Известия кавк. отд. И. Р. географического общ. за 1873 г.», т. II, №4-й.).
Таким образом, Орта-куюнский путь безусловно был [51] непроходим для красноводского отряда в то время, когда последний пытался по нем пройти. Говорили, что путь этот был указан начальнику отряда, которому поэтому будто бы не оставалось выбора. Это, однако же, вовсе не справедливо: выбор направления вполне зависел от начальника отряда, которого в этом отношении, как и вообще, никто не стеснял. Но вместе с тем столь же неверно и то мнение, по которому будто «начальник красноводского отряда настаивал на движении от Чекишляра» («Хивинский поход 1873 года». Гродеков.). Это неверно хотя бы уже потому, что не было никаких причин настаивать, так как никто не оказывал давления на начальника отряда. Почему же отряд пошел игдинским, а не сарыкамышским путем, который был до самого конца исследован отрядом еще в 1871 году? Если мы с полнейшим убеждением позволяем себе утверждать, что количество наличной воды — будь ее у нас несколько больше или несколько меньше — ровно никакого решающего значения иметь не могло, то совершенно не можем сказать того, чтобы, двигаясь на Сары-Камтлш, красноводский отряд не дошел до Хивы, как не дошел он, следуя на Игды. Это проверено не было, а потому и остается под сомнением. Но, с другой стороны, нельзя упускать из вида, что когда известное средство или известный путь к достижению чего-либо не приводит к желаемому концу, то всем, а тем более самому потерпевшему, всегда начинает казаться, что всякий иной путь и всякое иное средство были несравненно лучше испробованного.
В приведенном уже рапорте начальника красноводского отряда № 729, представленном из Кизил-Арвата 30-го октября 1872 года, буквально было сказано, что если поход на Хиву последует весною, то «красноводский отряд не может выступить позже самых первых дней марта, так как в противном случае жары помешают ему исполнить свое дело». Из этого отчасти следует, что начальник отряда, который ко дню представления своего рапорта хорошо был знаком как с ортакуюнским, так в особенности с сарыкамышским путями, вовсе не делал никакой между ними разницы, считая и тот и другой равно непроходимыми после указанного им предельного срока для выступления из прибрежных пунктов на Каспийском море. Раз, как, по глубокому его убеждению, природные свойства этих путей одинаково не вознаграждали упущенного времени, то уже, само собою [52] разумеется, было бы даже странно предпочесть дорогу на 200 верст длиннее, т. е. дорогу из Чекишляра на Сары-Камыш, той, которая вела оттуда же на Игды и далее. Имея столь ограниченное число верблюдов, как то, которое удалось добыть нам, отряду трудно, даже невозможно было удлинять свой путь. Идя чрез Сары-Камыш, хотя бы и с тем же самым количеством запасов, который мы подняли, следовало иметь, по крайней мере, 6-7 сотен запасных верблюдов, ибо следовало рассчитывать, что такое число названных животных неминуемо падет или пристанет, пока отряд пройдет число верст, составляющих разность протяжения путей. Далее, с точки зрения военной нельзя было не находить, что тоже несравненно основательнее предпочесть путь ортакуюнский, так, как следуя по нем, красноводский отряд несомненно приносил пользу, отрезывая от Хивы все теке, всех атабаев и. вообще, всех атрекских иомудов, не говоря уже о том, что только на этом пути можно было еще надеяться до некоторой степени тем или иным способом добыть отряду столь необходимые ему подъемные средства, а чрез то ускорить и облегчить самый поход. В случае избрания пути на Сары-Камыш, если бы отряд не достиг конечной цели, движение его пропало бы совершенно бесследно, не принеся ни малейшего плода. Кроме этого, всякому, конечно, было известно, что красноводский отряд был направляем на Хиву не по недостатку войск в Оренбурге или в Туркестане, а также и то, что почти паралельно Сарыкамышской дороге и вблизи от последней был пущен туда же отряд мангишлакский. Таким образом, следовательно, идя на Орта-Кую, отряд наш опять-таки более осуществлял идею общего плана Хивинского похода, так как, по-видимому, отчасти даже было желательно, чтобы отряды шли при различных климатических условиях, дабы последние вернее оказались которому либо из них достаточно благоприятными. Климат Арало-Каспийской низменности слишком прихотлив и плохо подчиняется расчетам. Южный из двух рассматриваемых путей несравненно более песчан, чем северный; но отряд, который, за недостатком подъемных средств, иге особенно обильно снабжен фуражем и имеет в своем составе относительно значительную кавалерию, предпочтительно должен идти на Орта-Кую. По этой дороге, и даже именно в песках, а следовательно почти на всем пространстве, все же можно достать кой-какой подножный корм. При этом старое русло Оксуса, по коему лежит путь на протяжении чуть ли не 200 верст, почти сплошь покрыто зеленым [53] камышом, который в пустыне представляет некоторую роскошь для животных. Наконец, ортакуюнский путь значительно воднее сарыкамышского. Правда, что, групы колодцев на первом из них более удалены друг от друга, да и то если не считать пространства между Ярыхло и Халмаджи, которое буквально усеяно колодцами. Для отряда такого состава, каким был красноводский, вопрос о количестве воды в водовместилищах, притом же еще и в жаркую пору года, был вопросом чрезвычайной важности. Дробление отряда при движениях по пустыне возможно и удобно только до известного предела. Иначе, и одной только сторожевой службы, и наблюдения за верблюжьим пастбищем будет достаточно для того, чтобы довести людей до полного утомления. Не считая вовсе кавалерии, красноводский отряд шел тремя эшелонами. Допустим, что он, опять таки исключая кавалерии, разделился бы для похода на пять эшелонов, то и в таком случае каждому из них потребовалось бы в сутки не менее 10,000 ведер воды, разумеется уделяя ее и верблюдам; а там, где колонна вздумала бы наполнять свой запас, количество потребной воды возрастало бы еще тысячи на полторы, на две ведер. Такую массу, по ортакуюнской дороге могут дать все трупы колодцев, встречающиеся по ней вплоть до самого Нефес-Кули. Между тем, по пути сарыкамышскому, на последней его половине, указанное число ведер воды можно добыть только в колодцах Туар и Кум-Себшен. Притом же кумсебшенская вода весьма горька и вредно влияет на человека даже и тогда, когда она только что взята из источника. Последнее безводное пространство по сарыкамышской дороге, можно сказать, далее длиннее такового лес пространства по дороге на Орта-Кую, ибо от колодцев Кум-Себшен до Декча, что в 18 верстах за Сары-Камышем, считается, по измерению, без малого 203 версты. Правда, на пространстве этом есть еще колодцы Казахли, Узуп-кую и Сары-Камыш, но по сведениям, имевшимся в отряде от таких, например, туркмен, как известный своею старою и доказанною преданностью России Ата-Мурад-хан и его братья, весь интерес которых заключался в том, чтобы мы дошли до Хивы, Узун-куюнский колодезь, по приказанию хивинского хана, был забит тотчас после нашего обратного чрез него прохождения в 1871 году. Колодезь Узун-кую, как свидетельствует и само его название (Узун-Кую значит глубокий колодезь.), действительно отличается [54] неимоверною глубиною. Он высверлен в скалистом грунте Усть-Уртской возвышенности и от горизонта до поверхности водяного столба имеет 25 сажен. Употребляя всех своих верблюдов на подвоз воды из ближайших к Узун-кую колодцев для рабочих и караула, на открытие воды в последнем, по самому умеренному расчету, нам потребовалось бы приблизительно суток 10 времени. О свойствах же колодцев Казахли и Сары-Камыш мы уже имели случай говорить довольно подробно еще в описании рекогносцировки красноводского отряда в 1871 году. Нужно упомянуть также, что из Кум-Себшена можно было бы идти еще не на Узун-кую, а на колодцы Дахли; но колодцы эти, коих всего два, вместе могут дать не более, как от 150 до 200 ведер воды в сутки. Притом же от них до Декча все еще 172 версты. Скажем еще, что путь на Сары-Камыш никогда не служил караванным путем для больших караванов. По нем в эту пору ездили только одиночные люди да небольшие партии аламанщиков. Не безынтересно также на этот счет мнение полковника Столетова. как человека хорошо знакомого с Среднею Азиею. 20-го января 1871 года, следовательно еще в бытность свою начальником красноводского отряда, он доносил генерал-адъютанту Кауфману, что во всяком случае безводное пространство надо проходить никак не позже марта и что движение от Красноводска по прямому направлению на Хиву значительного отряда войск сопряжено с крайними затруднениями и весьма большими издержками. Поэтому, говорил Столетов, если бы обстоятельства принудили прибегнуть к решительным мерам против Хивинского ханства, то с Кавказа в Хиву, по пути на Сары-Камыш, можно было бы двигаться лишь с одним баталионом, четырьмя орудиями и четырьмя сотнями казаков, с месячным только запасом продовольствия. По пути же на Орта-Кую полковник Столетов считал возможным допустить движение около половины марта.
Путь на Орта-Кую, конечно, не был обрекогносцирован до непосредственных пределов ханства. Обстоятельство это впоследствии, а именно после Хивинского похода, некоторые ставили красноводскому отряду в упрек. Почему, спрашивали критики, в виду вполне определившейся необходимости рано или поздно идти непременно в Хиву, отряд не обрекогносцировал весь игдинский путь еще в 1872 году? Как видно из документов, цитированных в настоящем труде, начальник красноводского отряда, находясь в Игды, не имел основательных поводов [55] предполагать, что отряду будет приказано идти в Хиву в течение предстоявшей весны. Кроме того, путь, по которому мы двигались и о котором идет речь, как это видно из описанных столкновений с неприятелем, вовсе не исключал вероятия боевых стычек и за Игдами. Хотя, конечно, мы слишком мало ценили боевые качества враждебных туземцев и, быть может ошибочно, не считали их противниками себе равными, но это не давало нам ни права, ни повода быть неосторожными. Следовательно, для рекогносцировки за Игды необходимо было вести такую силу, которая могла бы считаться вполне обеспеченною от случайностей. При караванном способе хождения, единственно возможном в тех местностях, при условии бдительно сторожить себя и пасти своих вьючных животных, такой силой можно было признать колонну в 5-4 и в самом крайнем случае не менее как в три роты, с одним орудием. Даже ограничивая поход этой колонны только движением до колодцев Орта-Кую, ее необходимо было снабдить всем нужным, по крайней мере, дней на 10-12, а перевозка этого снабжения, вместе со всем тем, что еще пришлось бы взять с собою, потребовала бы, конечно, до 200 лучших верблюдов. Между тем, при условиях, в которых отряд наш находился в Игды, было совершенно очевидно, что он дошел до предела, далее которого недостаток перевозочных средств становился невмоготу. Каждый новый труд и каждый лишний день в пустыне ощутительно лишал нас подвижности и положение это всего лучше подтвердилось дальнейшим. На обратном пути нам пришлось даже сжечь часть наших грузов. Начиная от Кизил-Арвата и далее до Чекишляра, казачьи лошади часто шли в поводу под вьюками; во время же движения в области Кюрендага, в течение трех дней, все офицеры отряда, не исключая и его начальника, шли пешком, отдав своих лошадей в помощь верблюдам, везшим артилерийские снаряды. При всем этом красноводский отряд едва дотянулся до берега Каспийского моря к самому концу года. Опоздай он еще немного, и решительно не оставалось бы времени для того, чтобы дать людям необходимый отдых и изготовиться к новому трудному походу, который предстоял отряду в самом начале приближавшейся весны. Само собою разумеется, что если бы начальник отряда задался мыслью идти еще и за Орта-Кую, то для осуществления этой задачи потребовалось бы вести вперед и больше рот и, следовательно, больше верблюдов. Существует и конечно всегда существовало убеждение, по [56] которому придается довольно большое значение одиночным разведкам, но с этим способом исследования пространств, по крайней мере в приложении его к стране, о которой идет речь, вряд ли возможно безусловно согласиться. Проверки некоторых работ такого рода всегда обнаруживали у нас весьма значительные ошибки даже в трудах вполне надежных и хорошо знакомых с делом разведчиков местности, каковы, например, офицеры генерального штаба и чины корпуса топографов. В безводной и совершенно лишенной растительности пустыне разведчик должен исключительно рассчитывать лишь на ту пищу и для себя, и для своего коня, которую везет с собою, и на ту воду, которая находится в бурдюке, притороченном к его седлу. Он должен успеть пробежать от колодца до колодца и вернуться домой непременно в определенное время, соразмеряя его с количеством продовольствия, а последнее — с силою лошади, которая, в свою очередь, зависит и от скорости требуемого движения. Кроме того, в те времена рекогносцер должен был сворачивать с дороги, едва завидит или заслышит людей. Чтобы не оставлять конского следа, по которому его легко было обнаружить и настигнуть, рекогносцирующему приходилось двигаться по солончакам. В тех же случаях, когда путь шел песками, приходилось следовать в стороне от дороги. Таким образом, рекогносцирующий вынужден был постоянно держать и слух свой, и зрение в каком-то напряженном состоянии. Если ко всему сказанному прибавить тяжелые климатические условия страны, то не станет ли ясным, что всякому разведчику, но степени его утомления, расстояния должны были казаться то неожиданно короткими, то чрезмерно длинными и что он, конечно, невольно в указании часов неизбежно должен был вводить широкою рукою поправки личных впечатлений, искажающие истину? Таким образом, степень точности сведений, добытых одиночными рекогносцировками, никогда не могла иметь и не имела права на доверие в той мере, которая необходима для того, чтобы на ней основывать серьезные расчеты. Между тем, если результаты, добытые одиночными разведками, окажутся неверными, то, как много значит в пустыне каждая лишняя верста, особенно если время похода выбрано дурно, легко поймет всякий, кто участвовал в маршах по южной части Закаспийского края. Наконец, как кажется, о том же можно судить и по рассказанному в настоящем труде.
Рассуждения наши до сих пор клонились к выяснению того, [57] что красноводский отряд в 1872 году не имел никакой возможности толково обрекогносцировать за-игдинский путь. Но допустим даже, что ему отлично была бы известна эта дорога, положим, до Орта-Кую или даже несколько и далее, — какая получилась бы отсюда практическая польза в том случае, когда окончательное движение позволительно было бы произвести только по путям, заранее обрекогносцированным до конца, и если бы при этом хоть часть пути оставалась неисследованною? В том же случае, если бы отряд прошел в 1872 году весь путь, то он окончательно лишился бы средств, необходимых ему для обратного похода до берега Каспийского моря. Тогда отряду оставалось лишь принять такое решение, на которое ему в то время не дано было права, т. е. утвердиться в пределах ханства. Когда в 1873 году начальник красноводского отряда принял в Бала-Ишеме решение возвратиться, он лично уже был хорошо знаком с путем до Орта-Кую. Тем не менее, он не признал возможным вести отряд далее, и правильность такого решения, как известно, была впоследствии подтверждена рекогносцировкою Скобелева из Хивы. Однакоже следует ли из этого, что отряды в Закаспийской пустыне должны были ходить только по заранее исследованным путям? Так точно, как не был предварительно обрекогносцирован путь между Орта-Кую и Измыхширом, не были исследованы вплоть до Хивы пути и остальных отрядов, направленных в названное ханство в 1873 году. Отряд туркестанский о последних 200 верстах знал только исключительно по одним лишь расспросам. Мангишлакский отряд тоже должен был довольствоваться такими же сведениями, и притом о расстоянии вдвое большем. Некоторое исключение составлял только отряд оренбургский, о пути которого до самого его конца имелись еще более или менее обстоятельные сведения. Наконец, даже и красноводский отряд, ко времени начала Хивинского похода, успел уже исходить несколько тысяч верст по той же самой пустыне, большею частью по таким дорогам, о которых не имелось и расспросных сведений. Эти же последние не всегда подтверждались не только во время походов красноводского отряда, но и других. Так, например, известию, что, по расчетам туркестанского отряда, труднейший участок дороги, находящийся между Хал-Ата и берегом Аму-Дарьи, должен был бы равняться 70-ти верстам, тогда как действительное протяжение его оказалось равным 107 верстам. Бывало даже, что встреченные неожиданности оказывались весьма [58] значительными и вынуждали во время самого движения решаться на перемену операционной линии. Например, так именно случилось с джизакскою колонною, когда она, дойдя до колодцев Аристан-бель-кудук, вместо первоначально принятого направления, предпочла свернуть к юго-западу и идти чрез владения Бухары. Тем не менее остальные отряды прошли, не прошел только красноводский. Предположим, что невозможное стало бы возможным и что красноводский отряд успел бы осенью 1872 года обрекогносцировать пространство между Игды и Измыхширом. Принесла ли бы эта осенняя рекогносцировка пользу названному отряду в том случае, если бы завоевание ханства все же таки должно было совершиться весною? Мы в этом очень сомневаемся.
Хивинский поход 1873 года предпринят был весною. Это, конечно, было величайшим несчастием для красноводского отряда, но тогда, быть может, нельзя было иначе и сделать. Частные интересы того или другого отряда не могли иметь значения и места в общем предположении для четырех отрядов, направленных в Хиву.
Как бы то ни было, но для красноводского отряда время, назначенное для выступления в поход 1873 года, оказалось вполне пагубным. Начальник отряда, сознавая крайнее неудобство выбранного времени, ясно выразил свои опасения на этот счет в приведенном уже рапорте начальнику штаба Кавказского округа от 30-го октября 1872 года. Мнение начальника отряда несомненно разделялось и коренными красноводцами, так как все они без исключения проникнуты были глубоким убеждением, что для успешного хождения по местности, в которой приходилось нам прилагать свою деятельность, прежде всего требовался самый строгий выбор времени. Всецело посвящая себя особенно интересной службе, на долю нашу выпавшей, мы многое прочли о климате Арало-Каспийской низменности и, конечно, еще более собрали на этот счет сведений посредством расспросов. Кроме того, взгляд наш на вопрос о времени основывался тогда не на каких-либо фантастических соображениях: у нас уже был опыт. Не говоря о весьма крупных фактах резкого проявления климатических невзгод, которых все мы были живыми свидетелями и которые частью описаны выше, на упрочение нашего взгляда на этот счет достаточно было даже, если можно так выразиться, совокупности различных, преимущественно мелких впечатлений. И, не смотря на то, что до той поры нам не случалось испытать [59] особенных бедствий, из первого же нашего похода в пустыню в 1871 году вернулись мы с твердым убеждением, что надежнейшею порою для движений в южной части Закаспийского края можно признавать лишь промежуток времени от 15-го сентября по 15-е марта. При этом сентябрь и ближайшие к нему месяцы нам казались лучше остальных. Убеждение в непригодности для походов в том крае остальной поры года крепло в нас и от того, что солдат в жару вяло проходил мимо начальника и медленно привставал на ноги, и плохо ел, и не в меру пил, и как то неряшливо раскидывался на биваке, и с раздражением, а не с привычною и необходимою кротостью обращался с несчастным верблюдом. Большая часть всех этих последствий жаркого времени, само собою разумеется, замечается везде; но ведь многие из нас, служа давно, конечно видели то же самое и в других местах, тем не менее мы оставались фанатически убежденными, что в южной половине Закаспийской пустыни все это далеко не то же, что везде.
Упомянув о верблюде, которому принадлежало столь серьезное значение во время наших движений, кстати будет сказать, что, на основании последующего нашего опыта, мы убедились, каким великим несчастьем при весенних и летних походах служит, между прочим, поразительная слабость этого животного в те времена года. Если убыль верблюдов осенью или зимою войскам приходилось считать сотнями, то весною их обыкновенно теряют тысячами. Конечно, всякие движения всегда вызывали заботу о сборе верблюдов заранее; это иначе и сделать было невозможно, так как, по крайней мере в описываемый период, не бывало примера, чтобы добывание необходимого количества названных животных доставалось нам без усиленных хлопот, продолжительных переговоров с их хозяевами и даже насилий. Раз таковы были условия и обойти их было невозможно, естественно, что если движение предстояло, например, летом, то еще с весны начинались поиски и погоня за верблюдами. Туземцы, не желающие их давать, беспрестанно перегоняли свои табуны с места на место, но заботясь о том, чтобы животное оправилось, лишь бы упрятать его куда нибудь подальше. Те же верблюды, которых удавалось добыть каким бы то ни было способом, лишены были возможности набраться сил, так как мы, в свою очередь, были вынуждены пасти их не там, где бы это было им полезно, а там, где охранение их представлялось наиболее удобным. Последнее же всегда [60] находилось в прямой зависимости от удобств снабжения всем необходимым стражи, охраняющей верблюдов, которая, по ужаснейшему труду, на ней лежащему, должна была быть весьма немалого состава. Случалось неоднократно, что снабжение охранителей требовало такой усиленной работы тех же самых верблюдов, которых они охраняли и пасли, что ко времени общего движения, вместо надежного вьючного животного, оставался буквально скелет, с побитою и гноящеюся спиною, решительно ни на что уже непригодный. А между тем мы по опыту знали, что степному верблюду весною необходимо вполне свободное пастбище, и самое обильное кормление его на месте зерном или лепешками из теста не насыщает животного и не делает его пригодным для усиленного труда, Тот, кто не участвовал сам в степных походах, с трудом может представить себе все страдания, испытываемые ходящими там отрядами от недостатка верблюдов, или, еще хуже, от их обилия, которое, конечно, может быть лишь грустным результатом малосилия этих животных. В последнем случае верблюд с величайшим напряжением несет пудов 5-6 вместо 10-12, возможных для него осенью и зимою, само собою разумеется, если он сбережен. Масса только что народившихся верблюжат, путаясь меж ног своих матерей, заставляет их отставать. Верблюдицы, не успевшие еще ожеребиться, едва-едва передвигаясь, кончают тем, что падают десятками и загораживают путь. Пока имеются запасные верблюды, что обыкновенно случается весьма редко, почти с места начинаются уже перевьючки, потом следует раскладывание вьюка на двигающихся еще животных, затем облегчение вьюка посредством увеличения веса солдатской ноши.
Таким образом, одного верблюжьего вопроса было уже совершенно достаточно для участников наших походов, чтобы устранять всякие предложения о весенних движениях в южной части Закаспийского края. Впрочем, не одним только этим, равно как и не одними впечатлениями мы могли и должны были руководствоваться в рассуждениях о значении времени года для успешного исхода рекогносцировок и всякого рода маршей. Раньше уже приведен случай с кабардинцами, бывший в начале августа месяца 1872 года. Могли ли красноводцы когда-либо забыть его? Ведь он приключился с 80-ю отборными молодцами из баталиона такого полка, который имеет полное право считаться полком из полков. Дорога, на которой произошла катастрофа с кабардинцами, [61] была ими же пройдена всего несколько месяцев тому назад, с песнями и пляскою. Не тысячи верст шли они в этот раз, а шли с места, после относительно очень долгого и вдоволь наскучившего им отдыха. До воды, как и от воды, никогда им не было далеко. Наконец, этим же самым людям, притом в составе крупной колонны, доводилось проходить не раз и по 90 верст безводного пространства, тогда как в данном случае до колодцев Бугдаили всего было от Чекишляра 102 версты и на этом пути лежали колодцы Таган-Клыч, Чухырык, Гамяджик и Чухуру-кую, не говоря уже о групах Аг-Патлаух, Кеймир, Шукур-Верды и других колодцах, до которых, как говорится, от дороги хоть рукой подать. Команду лично вел командир баталиона, начальник испытанный и весьма известный как личными заслугами, так и особенною энергиею, начальник, которого подчиненные давно хорошо знали и любили, которому безгранично верили. А между тем молодцы эти в 25-ти верстах от места своей зимовки пришли уже в такое состояние, что на них всех было бы много десятка каких нибудь атабаев, тогда как в другое время, наоборот, каждый кабардинец мог бы сам справиться с десятком этих кочевников. В другую пору года задача, данная кабардинцам, была бы для них не более, как приятною прогулкою, доставляющею случай промять ноги засидевшимся со времени окончания похода предшествовавшего года. Почему же, спрашивается, у кабардинцев не хватило сил исполнить поручение? Все это можно объяснить, если принять во внимание географическую широту тех мест, их возвышение над морским уровнем, ветры, свойственные этой полосе, и губительное влияние некоторых из них на человека, качественный и количественный анализ грунта, по которому приходится там ходить, воду, которую приходится пить, в особенности от марта по сентябрь включительно, и, наконец, указания термометра, а главное гигрометра. Этот последний инструмент большую часть года говорит там, что местный воздух так мало заключает в себе водяных паров, что, будь их еще меньше на каких нибудь 2-3 процента, жизнь животных была бы невозможна. Словом, человек в пустыне находится в полной зависимости от климатических ее условий и может сделать только то, что позволяют его силы и обстоятельства. На сколько велика была в нас вера в то, что мы выполним всякое приказание, если только пошлют нас в благоприятную пору, и, наоборот, как опасались мы за неуспех, если [62] придется идти в пустыню в другое время, видно между прочим из того, что, как сказано уже выше, начальник отряда, будучи вызван в Петербург в январе 1872 года, обратился к Августейшему Главнокомандующему кавказскою армиею с ходатайством об изменении времени рекогносцировки, которую должен был произвесть красноводский отряд весною 1872 года. Просьба эта была принята во внимание, и рекогносцировка, произведенная тогда осенью, удалась вполне: участники ее возвратились со славою, принеся с собою множество полезных сведений о стране и ее обитателях. Поход же 1873 года, по заранее выработанному в Петербурге плану, должен был начаться весною, а между тем выбор соответственного времени для военных движений в южной половине Закаспийской пустыни, казалось бы, должен был иметь всегда первенствующее значение. Было ли неудачно хотя одно движение, предпринятое там и совершенное в период времени от второй половины сентября до первой половины марта включительно и, наоборот, удалось ли вполне хотя одно предприятие в остальное время года? На вопрос этого рода, думаем мы, доказательнее всего могут ответить факты. Вот некоторые из них:
1) В 1870 году протяжение пути, пройденное отрядом полковника Столетова до Кизил-Арвата и обратно, составляет 400 верст. Экспедиция совершена вполне благополучно. Время движения — ноябрь и декабрь месяцы.
2) В 1871 году — поход красноводского отряда до Декча, что за Сары-Камышем и обратно новыми путями чрез Топьетан, что на Узбое, в Чекишляр, тогда впервые занятый. Пройденное и осмотренное пространство — 2,007 верст. Состав отряда — с точностью до 2-3 десятков, 700 человек. Число умерших — один. Число больных — 17. Движение начато 8-го сентября и окончено 29-го ноября.
3) В 1872 году — поход того же отряда по старому руслу Аму-Дарьи и далее, до колодцев Игды, затем переход на Текинский аркач, движение по нем и обратно, чрез Кюрендагский хребет, по долинам Сумбара и Атрека, в Чекишляр. Пройденное пространство — более 3,000 верст, из коих 1,600 верст по путям, дотоле никогда не осмотренным. Состав отряда — 1,700 человек. Умерших — семь. Больных — 46. Движение начато 13-го сентября и окончено 18-го декабря.
4) В 1873 году — поход того же красноводского отряда за Атрек, с целью добычи верблюдов для предстоявшего тогда [63] похода в Хиву. Пройденное пространство — свыше 600 верст. Состав отряда — 1,800 человек. Умерших — один. Больных — 22. Движение начато 25-го февраля и окончено 14-го марта.
Относительно приведенных цифр нужно для точности заметить, что пройденное пространство представляет здесь сумму верст, которые прошел красноводский отряд в полном составе и различные его части отдельно, а в количество больных вошли только те люди, которые, по возвращении отряда, требовали госпитального лечения. Что же касается убитых и раненых, то они в расчет не приняты. Справедливая оценка приведенных доказательств в пользу осенне-зимних походов, думаем мы, в состоянии убедить всех, что для движения по пустыне эти времена года совершенно благоприятны. Чтобы еще более утвердиться в этом справедливом убеждении, стоит только проследить результаты движений в тех же местностях, но в другую пору года. Начнем с напоминания о маленьком движении из Чекишляра в Бугдаили, предпринятом в августе месяце 1872 года Кабардинского полка майором Козловским с 80-ю человеками его же баталиона. Поставим в один разряд с этим движением не только поход красноводского отряда в 1873 году, но и всех остальных отрядов, направленных в Хиву. Мы думаем, что в этом никто не усмотрит натяжки, по крайней мере никто из тех, кому довелось читать историю указанного движения отрядов мангишлакского, туркестанского и даже оренбургского, в которой неоднократно повторяются описания бедствий, близко граничивших с погибелью. А знаменитая первая Ахал-Текинская экспедиция, столь роскошно снаряженная, на подготовку которой положено было так много забот и сделано столько затрат, не заняла ли и она подобающего ей места в ряду других экспедиций, также двинувшихся в пустыню не в должную пору года? Стоит ли доказывать, наконец, что и все остальные рекогносцировки, произведенные между 1873 годом и походом генерал-адъютанта Скобелева, были удачны исключительно лишь потому, что рекогносцировавшие, не имея никакой точно указанной цели, двигались — пока ходилось, и возвращались — едва неудобства дальнейшего движения становились очевидными для руководившего ими? Экспедиции те, конечно, не принесли делу ни малейшей практической пользы: они буквально ни раза не достигали даже какого-либо пункта, находящегося за пределами пространства, осмотренного раньше еще красноводским отрядом. [64]
О верблюде, на силе которого в походах по пустыне зиждется более половины шансов на успех, о том, что степень его пригодности к перенесению труда в различное время года весьма различна и весною она совершенно недостаточна и ничтожна, было уже говорено выше. К большому сожалению, не сохранив вполне точных цифр, мы можем подтвердить наше мнение на этот счет лишь общими данными. Однакоже и последних, как кажется, будет достаточно, чтобы судить о страданиях, которые выпадали на долю закаспийских отрядов, когда им приходилось ходить в пустыне весною или летом. Данные эти указывают, что во время осенних походов красноводского отряда падеж верблюдов, считая приблизительно, едва достигал 10-11% в месяц, а во время движения того же отряда весною убыль вьючных животных достигала обыкновенно до 40% ежемесячно. То же самое, конечно, было и в остальных отрядах. Так, например, в отряде туркестанском из 10,000 верблюдов, коими располагал он к 1-му марта 1873 года, осталось к 9-му мая только 1,240 голов. В оренбургском отряде из 4,722 верблюдов, имевшихся к 26-му марта, оставалось к 6-му числу мая менее 2,300. Еще более поразительные образцы представляют в этом отношении все экспедиции в Закаспийском крае, последовавшие за Хивинскою. Так, например, в течение Ахал-Текинского похода генерала Скобелева в 1880 году из 12,596 верблюдов, имевшихся у него, к 20-му числу апреля 1881 года оставалось в живых всего только 350, причем самый усиленный падеж происходил в последние три месяца, т. е. начался с наступлением там весны. А что же такое, как не результат верблюжьей немощи, представляет Ахал-Текинский поход, предшествовавший последнему походу Скобелева? Кто из лично участвовавших когда-либо в движениях по пустыне, читая официальное о нем сообщение, не поймет настоящего его смысла? Ведь сущность, конечно, заключается в том, что верблюды не шли, а без них идти было невозможно. Верблюдов было очень много и само по себе, а тут еще отбили значительное их количество, преследуя неприятеля после поражения, нанесенного ему по пути из Тарсакана в Ходжамкала. Не смотря на то, стало не лучше, а пожалуй хуже: количество не возместило качества, верблюжьего рева еще стало больше, изнурение людей, обязанных стеречь и водить массу вьючных животных, увеличилось, больных в лазаретах прибыло, подвижность отряда уменьшилась. Пришлось оставить в Бендесоне один баталион, [65] два орудия, команду милиционеров и, конечно, множество разного рода запасов и всяких боевых принадлежностей. Пошли дальше — все труднее и труднее. Оставили еще один баталион в Ходжамкала. Чрез перевал едва перетащили 15-ти-дневное продовольствие на остальную часть отряда, но с каждым дальнейшим шагом верблюды падали десятками, и хотя на солдат навалили непосильную ношу, все-таки пришлось побросать столько, что, не смотря на значительное количество купленных запасов у арчманцев и нухурцев, вопрос о том, чтобы не умереть с голода, да не побросать снаряды и больных, стал кошмаром отрядного начальства. Наконец, выделили из отряда еще всех ненадежных верблюдов и лишние тяжести. В прикрытие им оставили шесть рот, одну сотню и два орудия, но подвижности не прибавилось. Таким образом вышло, что почти половина войск, двинутых в Ахал-Теке, никакой существенной пользы делу не принесла и вместо того, чтобы составлять грозу для неприятеля, составляла стражу полудохлых верблюдов, уничтожая запас продовольствия, который с величайшими усилиями доставлен до места, куда ей удалось дотащиться. Неужели после этого говорить, что вся несметная текинская сила, сосредоточившаяся у Денгиль-Тепе, вместе с тою, которая спешила на поддержку своих из Мерва, могла удостоиться чести быть принятою за достойную соперницу наших войск только потому, что в рядах последних, за изнурением вследствие бессилия верблюдов и плохо выбранного для похода времени, здоровых людей не состояло? Как бы ни были храбры текинцы, но ведь это все же была не более как орда, не имеющая очень страшных им пушек и стреляющая какими-то аркебузами, орда не дисциплинированная, а в данном случае еще имевшая за собою жен и детей, напуганных, стонавших и вопивших. Ничего нет легче, как определять численность своего противника, в особенности такого, который и сам себе числа не знает; но не все ли равно, было ли текинцев в действительности столько, сколько мы себе воображали, или даже и больше? Они ничего не предпринимали против нас после Денгиль-Тепинского боя, если не считать отвода воды, помешать которому мы и не пытались. Кто же после всего этого причинил нам все унижения и горести под Денгиль-Тепе: текинцы ли, или весна и верблюды, обыкновенно совершенно бессильные в эту пору года?
Говоря о Текинском походе 1878-1879 годов, невозможно не вернуться к вопросу о воде. По мнению нашему, в [66] рассуждениях о походах в южной части Закаспийского края воде всегда придавалось особенно преувеличенное значение. Позволяем себе утверждать, что хотя без воды, конечно, никогда и нигде обойтись нельзя, но бывают случаи, когда в походах по пустыне вода как бы утрачивает всякое значение и не в состоянии не только обеспечить успех предприятия, но и влиять на него благотворно. Продолжительный опыт указывает, что если по времени года и степени сухости воздуха требуется столько воды, что, прилагая все терпение и не теряя бодрости, человек не может уже обходиться тем ее количеством, которым довольствуется обыкновенно, то в такую пору лучше вовсе не начинать похода. Иначе, поход этот неминуемо выйдет трудным, плодящим больных, бесплодным, даже рискованным в военном отношении и, во всяком случае, чрезвычайно дорого стоющим. После каждого такого похода для всех его участников более чем очевидно, что три четверти времени у них пропало совершенно непроизводительно и то, что требовало четырех суток времени и страшного истощения исполнителей, в другое, более соответственное время могло быть легко сделано в сутки без малейшего напряжения сил. Зной, свойственный южной половине Закаспийской пустыни, и условия, его сопровождающие, совершенно своеобразны. Недостаток влаги в воздухе не вознаграждается там в известных случаях не только водою, возимою на вьюках, но даже и текущею в виде рек и речек вдоль всего пути.
За примером ходить недалеко. Путь первой Ахал-Текинской экспедиции вплоть до самого оазиса пролегал сперва по берегам Атрека, а затем — Сумбара. Перевал чрез Кюрендаг, по которому прошел отряд, обилует родниками и колодцами. На оазис с названных гор стекает масса живительных ручейков. Воды, следовательно, было избыточно не только для питья и варки пищи, но и для купанья. Не смотря на это, отряд, считая со дня выступления его авангарда, т. е. с 6-го июня и по день несчастного для нас Денгиль-Тепинсесого боя, т. е. по 28-е августа, прошел только до 436 верст. Таким образом, следовательно, на прохождение этого пространства потребовалось 83 дня, а средняя величина перехода едва равнялась 5 1/4 верстам. И это еще при таких условиях, что путь был хорошо известен и по пути имелся у нас превосходный опорный пункт в виде воздвигнутого в сентябре месяце 1878 года укрепления в Чате, в котором мы содержали гарнизон такой силы, которая еще [67] несколько лет назад считалась бы достаточною для покорения целого оазиса. Между тем, из приведенного рассказа известно, что в 1871 году красноводский отряд, идя по совершенно неизведанной тогда бесплодной и безводной местности, в 82 дня прошел 2,007 верст, делая, следовательно, средним числом по 24 1/2 версты в сутки. Остается ли после этого сомнение в том, что безводие легко вознаградить удачным выбором времени, тогда как неудачный выбор последнего никогда вполне не вознаграждается водою, в каком бы она избытке ни имелась? Можно принять, что разница в сравнительной оценке воды и времени заключается в том, что, при полном отсутствии воды, хотя бы даже и в прекраснейшее для похода время, движение прекращается совершенно, тогда как, при обилии воды, и в самый сильный зной войска все-таки могут ползти вперед, подобно тому, как ползли они к Денгиль-Тепе, отдавая себя вполне на авось. Но и в последнем случае для продолжения движения необходимо, чтобы воду можно было черпать в любом месте в произвольном количестве и не из навьюченных бочонков и бурдюков, а из заранее очищенных и освеженных колодцев или же из рек и ручейков, как это было в той же злополучной первой Ахал-Текинской экспедиции 1879 года. Вообще можно сказать, что в походах по пустыне вода, конечно, имеет свою степень важности; но, если так можно выразиться, коефициент ее значения составляет лишь один из множителей, служащих для получения произведения, по которому опытный человек всегда может совершенно точно предсказать, каких следует ожидать результатов от того или другого военного предприятия. Во всяком случае, коефициент этот дальше известной определенной величины уже не ростет, тогда как важнейший из остальных множителей, а именно коефициент времени, колеблясь меледу нулем и почти что бесконечностью, обыкновенно убывает или прибывает всегда в геометрической прогресии и всегда прямо пропорционально степени сухости воздуха и числу градусов тепла. При нуле градусов и значение воды обыкновенно нулевое, что однакоже вовсе не следует понимать в том смысле, что без воды можно обойтись и вовсе. Это лишь значит, что забота о том, как и где достать воду и как ее везти с уверенностью, что она не испарится и не обратится в отраву, что ее будут вьючить люди здоровые, которые не прорвут бурдюка и не расщепят бочонка, что под него бодро пойдет верблюд, не [68] требуя для подъема своего на ноги раздирания ноздрей железным кольцом и прочее, — все это упрощается до ничтожности.
Таким образом, по мнению нашему, решительно трудно приискать сколько нибудь основательные причины, которые бы указывали на правильность предпочтения весенне-летних походов в южной части Закаспийской пустыни походам осенним. Конечно, мы говорим о тех случаях, когда выбор времени вполне зависит от того, кому вверено дело. Единственное более или менее основательное объяснение, которое доводилось нам слышать и вычитывать в пользу весенне-летних движений, состоит в том, что в эти времена года будто бы можно рассчитывать на подножные корма и на то, что туземцы, имея свои посевы на корню и не желая подвергать их уничтожению, скорее уступят нашим требованиям. Эти доводы мало основательны. Возможно ли возлагать фуражные расчеты на то ничтожное количество зеленого камыша или травы, которое произрастает в известных, весьма немногих местах пустыни, и какой начальник рискнет двинуться с места, не обеспечив свой отряд продовольствием? Что касается посевов, то они имеются уже в самых оазисах, где у населения есть много добра и кроме посевов. Наконец, и самые посевы, если в известное время года находятся на корню, то в другое — хранятся в ямах в виде запасов зерна. Кроме того, помимо климатических и иных указанных причин в пользу осенне-зимних движений можно привести и то, что всегдашний предмет всяких военных действий, живая вражья сила, — иомуды, текинцы и разные иные туземцы Закаспийского края с первыми же весенними лучами солнца обыкновенно расползаются по всей пустыне, лелсащей к северу от их зимовок и, как известно, простирающейся более чем на десяток тысяч квадратных миль. С наступлением же прохладного времени все эти народы спешат в пределы сравнительно тесной площади, приуроченной каждому из родов и поколений на зиму. Надобно заметить еще, что летнее перемещение свойственно там не одним только кочевникам, но и тем, которых можно считать оседлыми. Последние только не очень удаляются от зимних своих жилищ. Этим, между прочим, объясняется то обстоятельство, что во время весенних экспедиций в текинский аркач почти никогда не находили в нем населения. Так было, например, в экспедицию 1879 года, когда, начиная от Кизил-Арвата и до самого Денгиль-Тепе, отряд генерала Ломакина не видел ни единой кибитки. Идя в пустыню с военною целью, [69] мы никогда, не искали и не можем усиленно искать способов для избежания столкновений с туземцами. Встречи эти нам, разумеется, не страшны. Их, напротив того, большею частью стараются избегать те, которых мы ищем. Находить же что-либо и кого-либо, без сомнения, несравненно легче на малом пространстве, чем в беспредельной пустыне. К тому же, как бы мы заботливо ни снаряжались и ни снабжались, вряд ли когда-либо дойдем до возможности соперничать с туземцами в отношении подвижности по пустыне.
Обратимся опять к делам, относящимся непосредственно до красноводского отряда, и проследим последние страницы книги «Хивинский поход»,посвященные все тем же причинам возвращения названного отряда. Говоря о начальнике последнего, Гродеков замечает, что он «в 1873 году, как и в предшествовавшие годы, выказал необыкновенную энергию. Другой бы на его месте, получив известие о том, что Ломакин обещал непременно доставить в Красноводск 3,000 верблюдов, что кавказское начальство придает важное и первостепенное значение обеспечению отряда верблюдами из Мангишлака и что для того, чтобы вполне гарантировать успех этой операции, командируется на полуостров с особыми инструкциями подполковник Филипов, ждал бы обещанным верблюдов. Но известие о неудаче, постигшей Ломакина, вызывает в начальнике красноводского отряда новую энергию: он решается прибегнуть к самому крайнему средству, чтобы добыть верблюдов, переходит не только Атрек, но и Гюрген, и добывает себе перевозочные средства. Но уже было поздно, конец марта. Не смотря однако же на это обстоятельство, начальник отряда, постоянно заявлявший еще с конца 1872 года о том, что, выступив позже начала марта, он рискует не дойти до Хивы, все же таки выступает в поход и терпит неудачу.
Вопросом о том, следовало ли начальнику красноводского отряда идти на Хиву, не смотря на позднее время, или не следовало, составляет предмет, достойный обсуждения. Понятно, разумеется, что если бы отряд вовсе не трогался с места, начальник его стоял бы вне формального упрека. Переход чрез Атрек для приискания себе подъемных средств был воспрещен отряду. Да и вообще всякая забота по добыванию верблюдов была совершенно с него снята. Так как без верблюдов отряд идти не мог, то ясно, что, в случае если бы он остался на месте, узел больного нерва заключался бы не в том, почему отряд вернулся, а в том, [70] почему ему не были доставлены обещанные подъемные средства, и внимание военно-исторической критики Хивинского похода в отношении красноводского отряда приложилось бы к действительной причине всех причин. Тогда исследователи занимались бы, конечно, не точным измерением емкости водовозной посуды в красноводском отряде, а обратили бы свои силы на определение степени серьезности восстания на Мангишлаке, которое выставлялось причиною невозможности исполнения обещанной доставки верблюдов в Красноводск. Отчего же отряд добровольно взял на себя столь тяжелую заботу по добыванию подъемных средств? Дело в том, что во всякой порядочной военной боевой единице, кроме формальных обязанностей, есть еще обязанности нравственные. С этой точки зрения, по мнению нашему, красноводский отряд заслуживал бы полнейшего порицания, если бы не попытался сделать все зависящее от него, чтобы принять участие в столь желанном всеми красноводцами походе. Поэтому, не теряя времени, отряди перешел Атрек, и даже Гюрген не снимал дозора за пограничною рекою со времени окончания рекогносцировки 1872 года, чтобы по возможности не упустить в пустыню туркмен, и до 8-го марта почти ежедневно дрался с этим народом. Наконец, во время Заатрекского похода, гоняясь за верблюдами, части отряда ходили верст по 30 в сутки и добыли себе этих животных. Правда, время уже ушло, хотя, конечно, и не по вине отряда, который не потерял не только дня, но и часа, дорожа буквально каждою минутою. Допустим даже, что степень его готовности была не совершенна — как за неимением времени приготовиться лучше, так и потому, что многое из заготовленного для похода в Хиву поиспортилось или даже и вовсе утратилось за Атреком; допустим, что отряд из этого последнего похода возвратился порядочно утомленным, а начальник его — больным. Но мог ли он, однако же, даже и при всех этих условиях, не идти, когда и верблюды у него уже имелись? Отряд не имел времени для того, чтобы представить вопрос о положении дел на разрешение высшего кавказского начальства: телеграфа и железных дорог тогда не существовало. Полагаем однако же, что тогда даже и самый подобный вопрос каждому показался бы по меньшей мере странным. Нам кажется, что если бы даже высшее начальство предвидело почти верную невозможность прохождения отряда в пределы ханства, то и в этом случае не могло бы последовать никакого иного приказания, как идти. Это можно подтвердить выпискою из [71] книги Гродекова, который, рассказывая о впечатлении, произведенном в Тифлисе известием о восстании на Мангишлаке, и о невозможности добыть верблюдов, говорит (Стр. 35. «Хивинский поход».): «обстоятельствами этими, насколько могло судить кавказское начальство, все дело было поставлено в самое критическое положение и даже, как казалось ему, угрожало окончиться катастрофою. Красноводский отряд, лишенный перевозочных средств, находился в невозможности выступить и оказать какое либо содействие другим направленным в Хиву отрядам. Восстание на Мангишлаке могло распространиться между оренбургскими киргизами, затруднить движение оренбургского отряда и даже задержать его в пути, или необходимостью прикрытия тыла и флангов ослабить отряд на столько, чтобы воспрепятствовать и ему исполнить возложенную на него задачу. Наконец, туркестанский отряд, без содействия других войск с левого берега Аму-Дарьи, мог быть задержан на переправе чрез эту реку, а вследствие всего этого хивинская экспедиция могла и на этот раз окончиться полною неудачею». Заботясь об обеспечении благополучного конца предпринятого похода, высшие власти не отказывались ни от каких мероприятий, могущих способствовать цели. Так, например, хотя первоначальная идея о формировании отряда на Мангишлаке явилась как мера для подавления народного волнения на полуострове, но едва только выяснилось, что волнение это, так сказать, улеглось прежде, чем началось, отряду немедленно же дано было другое назначение. По предложению помощника Главнокомандующего (Великий Князь Главнокомандующий в это время изволил находиться в С.-Петербурге.) генерал-адъютанта князя Святополка-Мирского, решено было направить его тоже в пределы ханства, причем предполагалось, что в случае надобности он может обеспечить фланг оренбургского отряда, а тем самым и движение последнего к Хиве. Таким образом, задача Мангишлакского отряда была отчасти демонстративного характера. Содействие этого рода никогда не признавалось бесполезным в Средней Азии и после Хивинского похода. В 1879 году, например, пред экспедициею генерала Лазарева в Теке, туркестанскому генерал-губернатору был сделан запрос, какого рода демонстрацию мог бы предпринять он со стороны Туркестана с целью привлечь внимание мервских туркмен, дабы удержать их от содействия населению Ахала. Когда оказалось, что [72] осуществление серьезного предложения, сделанного на этот счет генерал-адъютантом Кауфманом, обошлось бы в 600,000 рублей, то ограничились тем, что в видах демонстративных командировали один туркестанский линейный баталион из Каты-кургана на Аму-Дарью. Таким образом, следовательно, воспользовались даже столь малою и очень далекою от главного оперирующего отряда силою, так как для достижения военных целей ничем ослабляющим и отвлекающим неприятеля пренебрегать не следует. Если это справедливо, то ясно, что красноводскому отряду идти во всяком случае было необходимо. Притом и идти он должен был непременно на перерез путей из Текинского оазиса в оазис Хивинский. Так он и сделал. Красноводскому отряду невозможно было отгладывать начала движения, так как срок для его окончания был обусловлен необходимостью согласования действий с остальными отрядами. Серьезные и самостоятельные экспедиции для толковой своей подготовки требуют месяцев, а не дней, и не предпринимаются в пору года заведомо неудобную. Гродеков приводит в своей книге («Хивинский поход 1873 г.».) выписку из рапорта начальника красноводского отряда в кавказский штаб, помеченного 30 числом октября 1872 года. В ней высказывалось опасение, что выработка общего плана действий против Хивы, согласованного между тремя военными округами, по затруднительности этого согласования, вероятно, последует не скоро. Выписка эта заканчивается так: «это тем более будет жалко, что, значит, не воспользуются опытом, который достаточно указал, что действия против Хивы всего удобнее и проще возложить на кавказские войска».
Нужно думать, что именно только что приведенные слова, а быть может и еще какие-либо другие мнения и заявления в этом же роде приводят Гродекова к заключению, что «начальник красноводского отряда не должен был обязываться пред высшим начальством достигнуть пределов Хивы». Вместе с тем он полагает, что было бы основательнее, если бы движению отряда был придан характер простой рекогносцировки, которая могла бы обратиться в действительное наступление на Хиву, когда обстоятельства тому поблагоприятствуют. Гродеков думает, что, по всей вероятности, при таких условиях отступление красноводского отряда не вызвало бы ни малейшего упрека. [73]
Из общего плана экспедиции, который мы имели случай привести, видно, что высшее начальство само дало каждому из отрядов, направленных в Хиву, вполне определенную програму. Предвиделось, что и более одного отряда может не дойти по назначению. По крайней мере так все это понимали на Кавказе, не исключая Его Императорского Высочества Главнокомандующего, который изволил по этому поводу высказаться следующим образом: «Сколько понимаю я, проект отправления войск одновременно из трех пунктов, по путям мало известным, заключает в самом себе предположение о возможности неудачи для той или другой из двинутых к Хиве колонн. Иначе, казалось бы, и не было причины направлять их из трех различных, столь отдаленных местностей» («Хивинский поход 1873 года».). Не смотря на вероятность частной неудачи и даже именно поэтому отрядам приказано было идти в пределы ханства, а не рекогносцировать. Какое же право имел тот или другой начальник придавать движению своего отряда произвольный, наиболее ему приятный или для его личной безопасности удобный характер? Наконец, спросим мы, кому могла тогда даже придти в голову такая самоохранительная политика и какое могла иметь она существенное значение?
Что касается обязательств пред высшим начальством, о которых говорит автор истории Хивинского похода, то мы смело утверждаем, что они никогда не были безусловны. Напротив того, надежды на успех всегда ставились в полнейшую зависимость от времени начала движения. Только один раз после того, как не осталось уже сомнения, что движение не может быть начато до 1-го марта, начальник красноводского отряда писал, между прочим, князю Святополк-Мирскому (Из Чекишляра 25-го марта.): «Бог даст, мы не опоздаем придти в Хиву к назначенному сроку». Но такое обещание, как, вероятно, согласится всякий, гораздо ближе граничит с молитвою об успехе или с надеждою на помощь Божию, нежели выражает самоуверенность.
Как бы то ни было, но красноводский отряд не имел никакого права оставаться на месте и не принять участия в походе на Хиву. К тому же, хотя и выступая из Чекишляра весною — он имел кой-какие шансы на успех и между ними главнейшим был тот, что ко дню начала похода стояла еще довольно холодная [74] погода. Мы уже имели случай говорить, что 9-го апреля, в день Св. Пасхи, холод донимал нас весьма сильно. Вообще весна как бы запаздывала по всей арало-каспийской низменности, а потому то же самое, что и мы, испытывали и в других отрядах. Так, например, известно, что 11-го марта джизакская колонна туркестанского отряда собралась в урочище Клы, где в то время лежал глубокий снег и стояли сильные холода. Точно также и по пути оренбургского отряда 26-го марта, когда авангард его дошел до Эмбенского поста, земля повсюду была покрыта толстым слоем снега и большие морозы еще не прекращались. Наконец, мангишлакский отряд, как известно, пошел с еще меньшими шансами на успех, чем красноводский. Этот отряд был собран и отправлен, так сказать, по тревоге. Он формировался накануне самого выступления, и притом из частей, которые вовсе не знали ни друг друга, ни своего начальника и узнали только на пути, о котором тоже положительных данных не имелось. Отряд этот, будучи почти такого же состава, как красноводский, имел втрое менее верблюдов, чем наш. При этом он все же поднял продовольствие на два месяца, т. е. всего лишь на 12 дней менее, чем красноводский отряд, а потому нужно думать, что его верблюды должны были быть навьючены сверх сил и следовательно в особенности замедлять и затруднять поход. У мангишлакского отряда, по сравнению с красноводским, было чрезвычайно мало посуды для воды. Не смотря на все это, мангишлакский отряд прошел и, как известно, оказал существенную помощь общему делу в Хивинском походе. Конечно, успех этого отряда был бы совершенно необъясним, если бы он не освещался одним, по-видимому ничтожным обстоятельством. Последнее заключается в том, что полковник Ломакин, приняв на себя обязанность обеспечить красноводский отряд верблюдами, с самого начала этой операции не переставал делать представления о необходимости и его собственного движения из Биш-Актов к Сары-Камышу, а следовательно не упускал из вида вероятности такового. Совершенно не разделяя на этот счет воззрения начальника мангишлакского отряда, высшее кавказское начальство долго и вполне категорически отклоняло ходатайство. Но в феврале месяце 1873 года, когда в Тифлисе стало известно о неожиданном возмущении на Мангишлак, а также и о всех печальных последствиях для Красноводска, как уже и было говорено, последовало распоряжение о формировании отряда и на Мангишлаке. [75]
Вообще нельзя не заметить, что степень успеха в военных предприятиях часто бывает совершенно необъяснима, и ни один глубокий знаток военной науки не в силах предрешить, что именно выйдет из того или другого начинания, хотя, когда факт уже совершится, каждый из таких людей пояснит самым убедительнейшим образом, что то или другое неизбежно должно было произойти и именно потому-то и потому-то. Как, например, объяснить, что тот же самый мангишлакский отряд, который с такою малою подготовкою в 1873 году одолел 750-ти-верстный трудный путь по пустыне, должен был в 1872 году решительно отказаться от небольшой осенней рекогносцировки, так сказать, вокруг своего дома, и только по той причине, что один из пароходов, назначенных в распоряжение его начальника, оказался не вполне исправным? Наконец, чем объяснить и то, что он же, имея в своем составе все роды войск и выступив 21-го января для приобретения верблюдов красноводскому отряду, к 4-му февраля вернулся уже обратно, вовсе не добыв названных животных? А между тем известно, что страна, по которой шел отряд, до того кишела верблюдами, что еще 25-го января начальника мангишлакского отряда тревожила мысль о том, что киргизы приведут их слишком много, и он сделал распоряжение в устранение неудобств, могущих оттого произойти (Гродеков. «Хивинский поход 1873 года».). При всем этом, население полуострова свободно администрировалось нами и в начале поисков было совершенно тихо. Первые признаки народного беспокойства были замечены нашим отрядом только 27-го января, но проявления его были слабы. Не смотря на это, задачу свою отряд не выполнил. Обстоятельство это было бы понятно, если бы, например, оружие наше потерпело какую-либо неудачу, но и этого не случилось. Напротив того, в единственном, хотя и притом не особенно кровопролитном бою при Джангильдах, 28-го января, около четырех сот киргизов, вооруженных пиками, топорами и несколькими ружьями, позволивших себе кричать «аламан» и размахивать палками над головами (апорт полковника Ломакина от 6-го февраля 1873 года, № 100.), были разбиты наголову нашею казачьею сотнею, в которой состояло только 68 всадников. Таким образом, по мнению нашему, в военном деле иногда достаточно бывает маленькой причины, чтобы разрушить успех, даже и хорошо подготовленный, тогда как в других [76] случаях бесконечное множество по-видимому даже серьезных причин и поводов к неуспеху остаются совершенно без влияния надело. Распорядившиеся посылкою мангишлакского отряда, конечно, вполне заслужили признательность всех, кому дороги русские интересы; но для того, чтобы решиться послать этот отряд, нужно было быть чисто военным человеком и глубоко сознавать, что в военном деле хуже всего нерешительность и бездействие и что в нем иногда кажущееся невозможным оказывается вполне возможным, и наоборот. Только соглашающиеся с вышевысказанным мнением могут признавать правильною посылку в Хиву импровизованного на Мангишлаке отряда. Те же, которые с этим мнением несогласны, должны быть последовательны и считать эту посылку еще большею ошибкою, чем движение красноводского отряда, так как на каждый один шанс на успешный поход мангишлакского отряда красноводский отряд имел таковых, по меньшей мере, три. Последний до Хивы не прошел, но движение его вряд ли было бесполезно. Как мы уже имели случай говорить, благодаря именно этому движению, в числе защитников Хивинского ханства никто не нашел бы ни единого текинца или при-атрекского туркмена. Текинцы в то время сидели дома и караулили свои очаги, которые сильно потерпели от красноводского отряда в 1872 году.
Нельзя обойти молчанием того обстоятельства, что, когда заговорили о возвращении красноводского отряда, было высказано, между прочим, мнение, по которому если он не мог продолжать пути по дороге на Орта-Кую, то должен был свернуть на Сарыкамышский путь или же повернуть на колодцы Динар и идти в Ахал-Текинский оазис, дабы тем замаскировать неудачу движения на Хиву. Что касается первого из этих мнений, то после всего, что уже сказано нами о пути чрез Сарыкамыш, остается лишь заметить, что для этого отряд должен был возвратиться в Джамала, т. е. пройти назад свыше 100 верст. Затем, отряд должен был следовать путем неисследованным — чрез Коимат и Караиман в Дахлы, с безводными промежутками примерно в 40, 95 и 90 верст. От Дахлы до Узун-Кую 57 3/4 версты и. наконец, от сего последнего до Декча, на Узбое, 115 1/2 верст. Следовательно, если бы оправдалось сведение о колодце Узун-Кую, которое имелось в отряде и которое мы уже имели случай сообщить выше, то последний безводный переход красноводского отряда должен был бы равняться 173 1/4 верстам.
Обращаясь к мнению насчет перехода в Теке, мы приведем [77] по этому поводу выписку из книги «Хивинский поход 1873 года», которая, по мнению нашему, вполне способна разъяснить вопрос. Вот подлинные слова автора названного сочинения: «Красноводский отряд, при выступлении из Чекишляра, имел продовольствия для людей на два месяца и 12 дней, а фуража для лошадей — только по 9-е мая. Так как передовые эшелоны выступили 19-го и 20-го марта, то 22-го апреля, когда решено было повернуть назад, в отряде оставалось продовольствия для людей на 42 дня, по 1 1/2 фунта сухарей в сутки на человека, а фуража для лошадей — на 17 дней, в размере по 5 фунтов ячменя на лошадь в сутки. Следовательно фуража доставало только, чтобы возвратиться в Красноводск, не говоря уже про то, что, по состоянию конницы, она не могла совершить что-либо, кроме возвращения к берегу моря. Если бы начальник отряда пошел в Текинский оазис с одною пехотою и артилериею, то от Игды до Динара он должен был бы преодолеть безводный переход в 93 версты по глубоким пескам, когда люди и артилерийские лошади уже были сильно утомлены. Быть может, на этом переходе пришлось бы потерять большую часть верблюдов, всех лошадей и даже самые орудия закопать. Как бы тогда отряд возвратился в Красноводск? В Ахал-Теке невозможно было оставаться долее двух недель, и отряд точно также должен был бы возвратиться в Красноводск. Подвезти же довольствие из этого последнего пункта к отряду не было возможности, по неимению перевозочных средств. Наконец, начальник отряда не признавал надобности и цели в подобном маневрировании. Отвлечение иомудов и текинцев от содействия Хиве казалось ему достигнутым чрез исполненное до Игды движение; не видя же возможности дойти до предположенной цели, т. е. до пределов Хивы, он счел главною своею обязанностью сберечь вверенные ему войска и не подвергать их напрасным мукам. В этом отношении нельзя не высказать полного одобрения сделанных им распоряжений». Но, как бы продолжая эти строки, Гродеков приходит к тому заключению, что, придерживаясь прежнего своего мнения в этом вопросе, начальник красноводского отряда, даже и раздобыв верблюдов, едва ли не должен был, за поздним временем, отказаться от желания достигнуть Хивы, а следовательно и от движения к Измыхширу. «Ему бы следовало — говорит автор истории Хивинского похода — или сделать только диверсию к Хиве, или же выдвинуться в Ахал-Теке с отрядом менее значительным, и потому имевшим возможность быть лучше [78] снаряженным, с целью удержать текинцев от участия в помощи Хиве.
Чтобы не повторяться, мы не станем более говорить ни по поводу диверсии, ни по поводу того, последовательно ли и согласно ли с прежним своим мнением поступил начальник красноводского отряда, идя на Измыхшир в позднюю пору; но вопросу о движении с места в Теке нельзя не уделить нескольких слов. Мог ли вообще начальник отряда считать себя достаточно полноправным для того, чтобы идти куда-либо или не идти, вполне по своему у смотрению? Допустив даже первое из этих решений, все-таки останется вопрос: мог ли он вести отряд в Теке и в том случае, если уже об этом возбуждалась речь и разрешения на это не последовало? А между тем на странице 25-й почтенного труда самого же Гродекова мы читаем: «Начальник красноводского отряда просил предписать ему идти в Ахал-Текинский оазис, так как поход этот в равной степени и несомненно оказал бы пользу общему делу». Главнокомандующий же на это заметил, что «рано или поздно с текинцами придется иметь решительное столкновение, но если красноводский отряд не примет участия в движении, долженствующем положить конец проискам Хивы против России, то это может оказаться упущением непоправимым, ибо холода на севере могут помешать движению войск из Оренбурга, а туркестанский отряд, без содействия других войск с левого берега Аму-Дарьи, может быть задержан на переправе чрез эту реку».
Поход в Теке, если бы он был тогда возможен и разрешен, бесспорно привел бы деятельность старого красноводского отряда к совершенно иному и притом вполне благополучному концу. Но если бы разрешение это запоздало, то вместе с тем изменилось бы и положение дел на Мангишлаке. Движение наших войск в Хиву со стороны названного полуострова не могло состояться. Мангишлакский отряд, так сказать, был создан на развалинах счастия отряда, красноводского, причем несчастные события, последовавшие именно на Мангишлаке, обратились во зло красноводскому отряду и в пользу отряду мангишлакскому. Многие части, впоследствии вошедшие в состав сего последнего, были взяты из состава отряда, собиравшегося в Чекишляре. Конечно, войска нашлись бы и на западном берегу Каспийского моря, но снаряжение их в трудный поход потребовало бы много времени, иначе дело это было бы сделано не вполне благонадежно. Совершенно иной материал [79] представляли самые роты и сотни, которые были выделены из состава красноводского отряда. Они уже были несколько освоены с местными условиями. Наконец мангишлакский отряд необходимо было снабдить всякого рода походным довольствием, а уж на одно это требовалось столько времени, что пора возможности и надобности движения кавказских войск прошла бы прежде, чем отряд был бы готов. Приведение в готовность мангишлакского отряда тем более потребовало бы времени, что, в случае движения с Кавказа в Хиву одного только его, он вряд ли был бы выпущен на авось. На это можно было рискнуть либо в крайности, либо на том основании, что мангишлакский отряд был бы послан с Кавказа как бы дополнительно. В другом случае он, вероятно, был бы усилен и в составе, и запасами, а для этого ему потребовалось бы и более верблюдов. А тут войска, взятые из Чекишляра и Красноводска, привезли с собою на Мангишлак в готовом виде все, что было им нужно для похода. Что касается красноводского отряда, то ему, идя в Теке, не было бы ни причин, ни оснований сокращать число войск, первоначально назначенных в его состав, и мы не можем понять, почему Гродеков думает, что в этом случае «следовало выдвинуться в Ахал-Теке с отрядом менее значительным». Мы говорим, что не было бы причин потому, что от Чекишляра до первой текинской крепости, а именно до Кизил-Арвата, не 750 верст, как до оазиса хивинского, а приблизительно 300. Кроме того, идя в Теке нам почти не нужно было возить воды, ибо путь большею частью пролегает вдоль реки Атрека и его притока Сумбара. Следовательно, перевозочные наши средства были бы шире. Не было бы и оснований идти с малым отрядом потому, что мы не могли, придя в Теке, рассчитывать на спокойную стоянку у окраины оазиса. Этого не допустили бы и сами текинцы, но присущему им праву. Следовательно, красноводскому отряду неизбежно пришлось бы заняться утверждением нашего владычества в Ахале, а на это нужны были значительные силы. Конечно, движению отряда можно было придать характер рекогносцировки, но в те времена никто не в состоянии был понять, что один и тот же путь или одну и ту же местность можно рекогносцировать до бесконечности, так как рекогносцировки производились тогда не только с точнейшим измерением расстояний и нанесением на карту проходимого отрядом пространства, но и с определением географического положения наиболее выдающихся пунктов, а также и многих высот. Так как [80] пути в Теке были уже обрекогносцированы красноводским отрядом и со стороны Красноводска, и со стороны Чекишляра, то вообще для старых красноводцев никогда не может быть понятен смысл всех рекогносцировок, производившихся в этих же пределах, начиная с 1874 г. включительно по год движения наших боевых сил с целью покорения Теке. Доискиваясь от них каких либо результатов, можно только придти к заключению, что рекогносцировки эти оканчивались получением письменных заверений он туземцев в том, что они отныне сопричисляют себя к подданным Белого Царя; но такие документы всегда легко было добывать в произвольном количестве и без рекогносцировок. О том же, какую цену можно было давать подобным заверениям, было уже говорено. Наконец, это усматривается и из того, что в весьма скором времени после получения верноподданнических актов силу последних пришлось закрепить двумя походами и штурмом Денгиль-Тепе.
Следя за страницами книги «Хивинский поход 1873 года», нельзя умолчать об одном справедливом замечании автора этого труда. Г. Гродеков говорит, что «в красноводском отряде не было правильно организованного штаба и, вследствие этого, забота по снаряжению отряда всецело лежала на самом его начальнике». Действительно, состав штаба в отряде был крайне недостаточен вообще, а единственный офицер генерального штаба, находившийся на лицо при красноводском отряде и так много принесший ему пользы во время первой его рекогносцировки 1871 г. (Штабс-капитан Малама.), еще в том же году был отозван на западный берег Каспийского моря, где и получил другое назначение. Обстоятельство, указанное выше, действительно мешало правильному распределению труда, который, вследствие этого, иногда тяжелым бременем ложился на некоторых деятелей в красноводском отряде того времени. Однако же, если в степных походах несоразмерность личного состава управлений вредна для успеха дела в тех случаях, когда она выражается в недостатке, то в других, т. е. когда управление переполнено, обыкновенно получаются еще худшие результаты. Вообще, как кажется, для походов по пустыне нет причин нарушать общее, принятое в нашей организации отношение между различными органами, например, между числом начальствующих и подчиненных. Там в особенности каждый [81] лишний начальник является истинною обузою, и чем выше чин его, тем тягостнее бывает он для экспедиции во всех отношениях. Вникая же в вопрос о составе отряда, действующего в Средней Азии, казалось бы, нельзя не признать, что в нем число кавалерии в особенности должно быть строго соразмерно с действительною в ней потребностью, а род кавалерии — с родом службы, выпадающей на ее долю. К такому заключению можно придти, между прочим, сопоставляя затруднения, представляемые снаряжением кавалерии в степной поход, с теми выгодами, которых возможно ожидать там от нее. Полагая продолжительность похода в один месяц, на снабжение каждого кавалериста, разумеется с его конем, приходится груза приблизительно на три верблюда, не считая сосудов с водою, тогда как вместе с сими последними на трех пехотинцев достаточно двух вьючных животных. Этот аргумент может показаться слабым только тому, кто не имеет представления о том, что такое в каком нибудь, например, Чекишляре выгрузка вообще, а громоздких предметов в особенности и что значит навьючка и развьючка тех же предметов и даже самая их перевозка на верблюдах. К тому же мы не можем в степных походах возлагать на кавалерию сколько нибудь самостоятельных задач. Американские рейды там невозможны, во-первых, потому, что, сколько бы мы ни привели туда кавалерии, мы всегда будем уступать неприятелю и числом ее, и выносливостью коней; а во-вторых, успех рейда зависит от степени подвижности кавалерии, подвижность же ее возможна лишь при условиях хождения по стране, где все, что нужно всаднику и его коню, не отягощает спины последнего, но может быть приобретено в любом месте. В пустыне наша сила — пехота и артилерия. Кавалерия же, в особенности осенью и зимой, когда кибитки номадов на местах, нам необходима не более, как в том размере, который нужен для облегчения движения колонн с их обозами и для помощи пехоте при исполнении ею охранительной службы. В это последнее понятие должно входить также своевременное предупреждение прикрытий, высылаемых к пасущимся верблюжьим гуртам, о намерении неприятеля угнать животных и оказание всякого рода помощи этим прикрытиям. Неприятельская кавалерия в той стране не дерется в сомкнутом строю: она и атакует, и принимает атаку всегда в рассыпную. Не ясно ли, что там регулярная кавалерия не нужна? Не нужна она и для разведок, так как и для них удобнее употреблять [82] казаков, не говоря уже о том, что еще лучше содержать для дальних разведок один-другой десяток туземных джигитов, коих семейства и имущество находятся под нашим ведением и наблюдением.
Обратимся еще раз к главной теме нашего рассказа и, в качестве ближайшего очевидца, сделаем некоторые выводы по поводу событий, пережитых красноводским отрядом со времени высадки его в Красноводске и по июнь месяц 1873 года включительно (С возвращением красноводского отряда к берегу Каспийского моря, в видах скорейшего доставления отдыха войскам, принимавшим участие в движении, Главнокомандующий кавказскою армиею приказал распустить части отряда, оставив необходимый гарнизон в самом лишь Красноводске. Вместе с тем сделано было распоряжение о безотлагательной перевозке из Красноводска в Киндерли, для нужд Мангишлака, всех годных верблюдов и продовольственных запасов, оставшихся излишними в Красноводске. Операция перевозки производилась на судах общества «Кавказ и Меркурий», при помощи казенных судов. Она началась 3-го июня 1873 г. и к 23-му числу того же месяца в Красноводске оставались лишь три роты 84-го пехотного Ширванского полка, 30 казаков и четыре незаряженных полевых орудия.).
Военная история России, конечно, богата правдивыми описаниями боевых доблестей наших войск. Победы их бессчетны. Неоднократно доводилось им с полным успехом превозмогать суровую природу севера и переносить зной южных стран. Снеговые горы Кавказа и неприступные вершины Альп тоже не служили им преградою; но борьба с ужасами почвы и климата, свойства которых совершению противоположны встречающимся в пределах родной земли, впервые выпала на долю красноводского отряда. Страна, которая должна была быть освещена этим отрядом, до высадки его на восточный берег Каспийского моря, вовсе не была исследована. Ее знали лишь по расспросам да по описанию единственного европейца, а именно венгерца Арминия Вамбери. Этому ученому, путешествовавшему в образе дервиша, удалось в 1863 г. пересечь великую пустыню, и вот как охарактеризовал он эту страну, где ничто не напоминает жизни и все как бы мертво. «Чем более Балхан исчезал позади нас в голубых облаках, пишет Вамбери, тем ужаснее представлялось величие необозримой пустыни. Прежде я думал, что пустыня тогда только поражает душу, когда наша фантазия придает картине свои краски, но я ошибся. В низменностях моей дорогой родины я видел пустыню в миниатюре; в несколько больших размерах увидел ее в [83] Персии, когда проезжал по соляной пустыне (Дешти-Кувир); но какие новые ощущения испытал я теперь! Воображение бессильно пред природою, хотя люди и утверждают противное. Чтобы несколько смягчить мрачный колорит пустыни, я пробовал несколько раз представлять себе среди нее многолюдные города, кипящие жизнью, но напрасно: необозримые песчаные холмы, мертвенная тишина, красно-желтый цвет солнца при восхождении и закате — все возвещало, что мы находимся в обширной, а может быть и в величайшей пустыне земного шара. Представь себе, читатель, необозримое песчаное море; с одной стороны — высокие холмы, как волны, взбитые на такую высоту страшными бурями, с другой — зеркально-гладкую поверхность, слегка волнуемую горячим тихим ветром. В воздухе ни птицы; на земле ни червя, ни жука; есть лишь следы угасшей жизни-кости погибших людей и животных, которые каждый путник собирает в кучу, чтобы служили они указателями пути».
Как необыкновенно живо напоминают эти правдивые строки все то, что неоднократно доводилось каждому из нас видеть и лично испытать в течение трехлетней службы в составе красноводского отряда. Читая Вамбери, невольно представишь себе и беспредельное песчаное море, с песчаными же волнами, взгроможденными до страшной высоты, и багрово-красный шар солнца, на который часто доводилось нам смотреть с каким то невольным ужасом, и отчаянный рев верблюда, вытягивающего свою длинную шею и зарывающего голову в песок по инстинкту самосохранения, и терзающие душу страдания жаждущего человека, со всеми признаками приближающейся смерти. Любопытным должно представляться для естествоиспытателя то обстоятельство, что известные однородные физические причины производят в целой массе людей совершенно однообразные психические рефлексы. Так, например, наблюдая над собою, мы заметили, что иногда несколько ночей сряду многие видели во сне все одно и то же. Им снилось, что они прильнули к прекрасному горному ручью и уже готовы коснуться губами живительной влаги, но какая то злая сила оттягивает от воды их головы. Когда солнечные лучи, отражаясь от гладкой поверхности солончаков, изображали нам воду где нибудь вдали дороги, на горизонте, то не представлялось возможности убедить людей в том, что это не более как обман зрения. Постоянная потребность человеческого организма в воде была столь сильна, что в подобных случаях туманилось [84] соображение даже у начальников, которым явление это, конечно, было известно. При виде миража, они обыкновенно до того переставали владеть собою, что, лишь на словах и нерешительно запрещая нижним чинам отходить, чтобы напиться, в сущности и сами подавались в сторону воображаемой воды, гоняясь за нею целые версты. Понятно после этого, что в те времена путь между Чекишляром и Теке, как пролегающий вдоль рек, никому не казался трудным. Точно также припеваючи ходил красноводский отряд по Текинскому оазису. Но места эти находились, так сказать, на рубеже той обширной площади, которую главным образом исследовал названный отряд. Из путей, обрекогносцированных последним, едва шестая часть более или менее обилует водою. Все же остальные версты пройдены были по такой местности, о которой у самих туземцев сложилась поговорка, гласящая, что 40 переходов по их пустыне несравненно труднее и тяжелее 40 переходов по пустыне Арабистана.
Такова была страна, которую исследовал красноводский отряд, исходив по ней 6,000 верст, пока, наконец, его тяжелому труду положена была преграда, которую, при существовавших тогда условиях, одолеть оказалось свыше сил, данных человеку Богом.
Неполучение обещанных верблюдов и неудобное для движения по пустыне время были главнейшими причинами, помешавшими красноводскому отряду исполнить в 1873 году возложенную на него задачу столь же удачно, как это делал он в предшествовавшие года своей службы. Если же остальные отряды прошли тогда до Хивы, то это объясняется различием условий, в которых происходило как самое движение, так и приготовление к последнему.
Старый красноводец.
Текст воспроизведен по изданию: Красноводский отряд, его жизнь и служба со дня высадки на восточный берег Каспийского моря по 1873 г. включительно // Военный сборник, № 3. 1890
© текст -
Маркозов В. И. 1890
© сетевая версия - Thietmar. 2020
© OCR - Иванов А.
2020
© дизайн -
Войтехович А. 2001
© Военный
сборник. 1890