-

МАРКОЗОВ В. И.

КРАСНОВОДСКИЙ ОТРЯД,

его жизнь и служба со дня высадки на восточный берег Каспийского моря по 1873 г. включительно.

(Статья четвертая).

(См. «Военный Сборник» 1889 г., № 9-й.)

К концу 1871 года, в пределах расположения красноводского отряда все успокоилось. Войска, находившиеся в гарнизонах Красноводска и Чекишляра, вполне отдохнув от трудов, испытанных во время минувших рекогносцировок, обратились к воинским занятиям мирного времени. Соседние туркмены, хотя и не делали никаких шагов к сближению с нами, но и ни раза не дерзнули нарушить наше спокойствие. Начальник отряда, возвратившись из С.-Петербурга в Тифлис, обратился к исполнению обязанностей по штатной своей должности начальника штаба дивизии, занимаясь также и делами отрядными, — понятно, только письменными. Такое положение вещей продолжалось до июня 1872 года, когда стало почти ясно, что переговоры с Хивою не приведут к установлению желанных отношений с нею. Тогда, в июне же месяце, начальник красноводского отряда вновь прибыл на восточный берег Каспийского моря, с приказаниями, обещавшими новое оживление нашей деятельности. Так как, однако же, к тому времени мосты для перехода Хивы на путь истинный не были еще совершенно разрушены, а долготерпение нашего министерства иностранных дел не успело еще истощиться в конец, то и приказания, с которыми был прислан начальник отряда, сколько известно, не имели совершенно определенных форм. Ему велено было произвести движение по направлению к Хиве, возможно более захватывая при этом старое русло Оксуса. Вообще же рассчитать свой марш так, чтобы не терять предварительно ни времени, ни [251] усилий, имея в виду вероятность получения приказания следовать в пределы ханства, для прекращения самобытного его существования. Если бы, однако же, такого приказания не последовало во время имеющей быть рекогносцировки, то ограничиться приобретением сведений о сколь возможно большем числе новых, дотоле еще не посещенных отрядом местностей и дорог. Такая задача, конечно, не была легка. Правда, дело несколько упрощалось тем обстоятельством, что имелся уже достаточный опыт хождения по пустыне; но, с другой стороны, некоторые приемы, успешно применявшиеся во время рекогносцировок 1871 года, оказывались неприложимыми во время предстоявшего тогда нового похода. Такова была, например, система тыловых укреплений. Чрезвычайно облегчая движение вперед, система эта вместе с тем все более и более ослабляла состав отряда по мере приближения его к противнику и, кроме того, заранее определяла направление обратного движения через места, уже раз пройденные. Между тем, но смыслу приведенных указаний свыше, нам следовало ходить так, чтобы до самого возвращения все было только вперед и чтобы до получения окончательных приказаний не расточать наших боевых сил. Не смотря на все эти трудности, красноводскому отряду, как кажется, удалось, хотя и с некоторыми серьезными усилиями, разрешить задачу, указанную ему и на 1872 год.

Одновременно с отправлением начальника отряда на восточный берег Каспия, по приказанию главнокомандующего, штаб Кавказского округа сделал распоряжение о направлении туда же еще 10 рот пехоты, четырех горных орудий, одной сотни казаков и 18 артилерийских лошадей для запряжки части полевых пушек, остававшихся в Красноводске. Кроме того, несколько позже туда же перевезли еще одну сотню казаков. Это сделано было главным образом для того, чтобы, в случае движения в Хиву, кавалерия отряда имела достаточную самостоятельность для быстрых передвижений отдельно от других родов войск, от воды до воды.

На этот раз, как и перед первою рекогносцировкою, самым серьезным вопросом опять таки являлся вопрос о перевозочных средствах, с тою лишь только разницею, что теперь требовалось нам несравненно большее число верблюдов. Между тем, полгода спокойной жизни, которой предавался соседний с нами туркменский народ, и совершенно безобидное, с его точки зрения, проявление нашего неудовольствия в отношении тех, которые не повиновались нашей воле, неминуемо должно было настроить туземцев в [252] духе осторожности к Хиве, гнев которой всегда чувствовался ими несравненно острее и больнее. Конечно, в эти полгода не дремала и враждебная нам пропаганда. При таких условиях, в связи с запретом переходить Атрек, рассчитывать на то, что туркмены пригонят нам верблюдов по первому нашему зову, было бы крайне ошибочно. Если перед первым нашим походом пришлось прибегать к различного рода насилиям, чтобы добыт каких-нибудь 500 верблюдов, то можно себе представить, какие трудности предстояли нам в 1872 году, когда необходимо было добыть этих животных во столько раз более, во сколько груз 14-ти рот, двух сотен и 20-ти пушек был больше груза отряда, едва составляющего одну треть перечисленных сил. К тому же, в этот раз условия самой задачи, конечно, требовали более обеспеченного снабжения войск, так как вопрос времени менее зависел от произвола начальника отряда. Однако же, в конце концов, красноводский отряд добыл таки себе необходимых ему верблюдов, и этим прежде всего он был обязан тому обстоятельству, что сразу и без колебаний решил действовать энергично и не останавливаться ни перед каким насилием, лишь бы не затормозить своевременного выступления в поход. Ближайшие деятели все были проникнуты полным убеждением, что, действуя иначе, отряду не удастся сдвинуться с места. Впоследствии метод, нами принятый, находил многих порицателей, но, конечно, не среди близко знакомых с положением дел, к числу которых принадлежали все служившие в отряде. Как бы то ни было, но для вновь предстоявших нам движений мы опять таки могли лишь безусловно рассчитывать на верблюдов красноводско-балханской чарвы. Правда, части отряда в Балханах уже не стояли, но было хорошо известно, что если бы даже не на чем нам было настигнуть кочевой аул, то стоило только поприжать оседлых, чтобы тем самым заставить кочевников помочь своим родичам. Добыв этим путем с сотню верблюдов, мы, в крайнем случае, могли уже погоняться за остальными. Имея, однако же, в виду, что в такую жаркую пору года каждая лишняя верста, которую нам пришлось бы при этом сделать, могла дурно отразиться на здоровье войск, мы, само собою разумеется, предполагали прибегнуть к таким маршам лишь в случае совершенной невозможности обойтись без них. Поэтому, когда в Красноводск прибыло человек тридцать красноводско-балханских аг-сакалов, для принесения поздравления начальнику отряда по случаю благополучного его [253] возвращения из дальней поездки, а в сущности, пользуясь случаем, за получением подарков, — им сделан весьма ласковый прием: каждому поднесли по суконному халату, угощали пилавом и другими любимыми их яствами, но, под разными предлогами, из Красноводска не выпускали. Будучи старыми нашими знакомыми, они скоро поняли, в чем заключается дело, хотя их сперва и очень удивило наше несвоевременное гостеприимство, так как они рассчитывали, что в столь знойную пору мы еще не можем иметь надобности в их услугах, к осени же они надеялись откочевать подальше от отряда. Волею-неволею помирившись со своим положением, они стали просить лишь о том, чтобы не приказывать их аулу перекочевывать в окрестности Красноводска, так как в этих местах совсем почти не было верблюжьих кормов. На это тем охотнее дано было им полное согласие, что, в случае переселения аула к Красноводску, ко времени выхода нашего в поход верблюды действительно находились бы в самом жалком виде и не в состоянии были бы поднимать вьюки нормального веса. Мало того, понимая, насколько важно сохранение верблюжьих сил до самой последней минуты, тогда же решили поискать способ приблизить отрядные грузы к месту кочевания аула. С этою целью, 25-го июля, приказано было развести пары на одном из баркасов, и, взяв на буксир два туркменских кулаза, начальник отряда предпринял исследование Балханского залива и его берегов. На эту рекогносцировку с ним отправились также майор Мадчавариани и командиры рот, находившихся в Красноводске. В прикрытие взяли 15 человек нижних чинов Дагестанского пехотного полка. Балханский залив чрезвычайно мелководен и суда наши до той поры не ходили по нем далее островов Даг-Ада и Аг-Таш; но капитан нашего парового баркаса оказался не из трусливых моряков, и рекогносцирующие, не переставая измерять глубину воды и обозначать вехами фарватер, дошли до высоты колодцев Белек. К самому берегу подойти, конечно, не могли даже и на кулазах, а потому, пройдя версты с две по отмели пешком, вышли на сушу. Отдохнув немного, рекогносцирующие направились к названным колодцам, до которых, по сделанному измерению, от берега оказалось шесть верст. Колодцы Белек лежат в 75-ти верстах от Красноводска. Вода в них горько-солоновата, но солдатики наши, не особенно избалованные вкусом красноводской воды, попробовав воду из колодцев Белека, нашли, что пить ее можно. На [254] другой день к вечеру, т. е. 26-го июля, баркас привез нас обратно в Красноводск, а 27-го числа, помолясь Богу на общем молебне, майор Мадчавариани повел в Белек одну Дагестанскую роту, вслед за которою, по мере готовности, туда же передвинуты были и остальные роты его баталиона. Штаб-офицеру этому приказано было, сделав там все возможные приспособления для выгрузки и устроив склады всего, что должно было идти в поход чрез Белек, по-эшелонно подвигаться со своим баталионом вперед, по направлению к Топьетану. Баталион майора Мадчавариани был сводный. В состав его вошли две Дагестанские роты и две роты (9-я и 10-я) 84-го пехотного Ширванского полка, только что прибывшие в Красноводск. Осмотревшись на Белеке, майор Мадчавариани потребовал из аула верблюдов и стал на них потихоньку выдвигаться вперед все дальше и дальше, перевозя запас будущего продовольствия всех тех войсковых частей, которым предрешено было начинать движение со стороны Красноводска. Здесь кстати будет сказать, что в состав отряда между прочим поступили семь рот ширванцев, а именно 1-й баталион в полном составе, т. е. все пять его рот и две первые роты 3-го баталиона. Кроме того, на восточный берег перевезли и три роты 2-го баталиона 80-го пехотного Кабардинского полка.

За баталионом майора Мадчавариани должен был следовать чрез Белек 1-й Ширванский баталион, командуемый полковником Клугеном, которому также даны были все необходимые указания. Что касается кабардинских рот, вновь поступивших в состав нашего отряда, то они направлены были в Чекишляр, где, как это известно из рассказанного выше, перезимовали и находились еще две остальные роты того же полка и баталиона. Таким образом, следовательно, масса тяжестей должна была быт перевезена исключительно на верблюдах красноводско-балханской чарвы. Так как всего разом поднять эти верблюды, разумеется, не могли и им неизбежно приходилось по нескольку раз возвращаться к тыловым этапам, тона долю их выпадал труд чрезвычайно большой. Начальник отряда надеялся однако же, что за то ему удастся совершенно освободить этих животных в Топьетане и далее передвигать наши тяжести на верблюдах, коих предполагалось привести с берегов Атрека, где рассчитывали достать их сколько угодно. Вследствие таких соображений и в видах их осуществления, начальник отряда лично отправился в Чекишляр. Надежды его основывались на полной уверенности начальника нашей [255] морской станции, который утверждал, что наем верблюдов на Атреке решительно не встретит затруднений. Будучи в начале 1872 года вызван в Тифлис, штаб-офицер этот брал на свою ответственность, что если будет предупрежден за две недели до дня, в который могут потребоваться животные, о которых идет речь, то он распорядится, чтобы в Чекишляр своевременно было пригнано из-за Атрека не менее 500 голов. Если бы предупреждение могло последовать за месяц, то, по его словам, отряд смело мог рассчитывать на вдвое большее число верблюдов, а при сроке несколько продолжительном — количество вьючных животных, которым мы желали бы располагать, ставилось в полную и исключительную зависимость только от одной лишь нашей воли. Опытность этого начальника, а равно и то, что он имел постоянные сношения с приморскими туркменами, в связи с тем обаянием, которое, по-видимому, должна была производить наша стоянка в Чекишляре, давали полное право предполагать, что его расчеты оправдаются. Обстоятельства не подтвердили, однако же, этого. Влияние морской станции бесспорно было громадно, но оно распространялось только на тех туркмен, которые для своих промыслов нуждались в море. Эти люди знали очень хорошо, что было совершенно в нашей власти во всякое время отобрать у них лодки или потопить их. Но чарва ко всему этому относилась равнодушно. Пояснение столь грустного для нас факта, между прочим, можно видеть в том, что население самой южной части восточного берега Каспийского моря, с которым преимущественно сносилась морская станция, составляют огруджалинцы, не признаваемые за чистокровных туркмен. Это народ весьма предприимчивый, торговый и, вообще, более других туземцев того края способный к восприятию цивилизации, но не принадлежащий, однако же, к аборигенам страны.

Огруджалинцы произошли от выходцев из различных далеких ханств Средней Азии, а потому остальные туркмены признают их каким-то народом низшей расы. Такой взгляд до того установился, что, например, при расчетах за кровь, жизнь двух огруджалинцев ценится в одну жизнь иомуда, а за каждую обиду, причиненную последнему, уплачивается вдвое противу положенного за удовлетворение обиды огруджалинца. Каждый огруджалинец обязан выбрать себе патрона из числа кровных туркмен и этот последний, охраняя собственность и личность им опекаемого, пользуется за это частью его достояния. В случае неудовольствия на [256] своего опекуна, огруджалинец вправе во всякое время заменить его другим, но таковой обязательно должен существовать. От этих то людей или, по крайней мере, с их помощью, начальник морской станции думал добыть для нас верблюдов; но, повторяем, ему это не удалось и скоро стало вполне очевидно, что все должно было свестись к одной лишь самопомощи. Красноводскому отряду нужно было идти в поход во что бы то ни стало и времени терять было нельзя. Находившиеся в Чекишляре кабардинцы повязали свои вьюки и, вообще, совершенно изготовились к движению. Невозможно было оставить и их. Они заслужили вполне право участия в предстоявшем походе. В виду всего этого казаки в Красноводске получили приказание немедленно командировать полусотню в распоряжение майора Мадчавариани, а сему последнему предписано было стеречь Узбой и добыть там какие окажутся перевозочные средства. Одновременно с этим начальник отряда понасел на Гасан-Кули и даже вынудил этот аул перекочевать в Чекишляр. В нем тогда жило человек 50 иомудов, хотя и из чомры, но таких, которые имели богатых родственников в заатрекской чарве. Людей этих мы арестовали и стали учинять им известного рода насилие. Каждый энергический прием доставлял отряду 8-10 верблюдов.

Между тем один огруджалинец выдал по секрету, что в Кизил-Кумах кочует довольно много чарвы, а потому немедленно был снаряжен небольшой десантный отряд, который отплыл из Чекишляра и совершил высадку в Хивинском заливе. Отряд этот, высадившись согласно приказания, устроил облаву со стороны морского берега. Было бы лучше обойти с востока, но на это требовалось много времени. Впоследствии оказалось, что в этом не было и большой беды, так как кочевники принадлежали к племени нур-али, которое тогда имело какие то счеты с текинцами, а потому они не могли дерзнуть уходить на восток. Не могли они податься и к северу, ибо тогда по Узбою ходил уже майор Мадчавариани. Для преграждения пути отступления на юг начальник красноводского отряда послал лично командира баталиона Кабардинского полка, майора Козловского. Ему приказано было взять 80 человек отборных людей своего баталиона и двух казаков и идти с ними к колодцам Бугдаили. По пути к этому пункту майор Козловский должен был выделить команду, человек в 30 при офицере, и оставить ее у колодцев Чухурукую, так как было вероятно, что если не [257] все кочевники, то часть их может, минуя Бугдаили, следовать за Атрек чрез названные колодцы. Поиски в Кизиль-Кумах, по всем вероятиям, удались бы нам вполне, если бы майор Козловский дошел по назначению, но к большому нашему горю он до Бугдаили дойти не мог. Причиною неудачи майора Козловского, конечно, только могла быть и была жаркая пора года и атмосферическое явление, исключительно ей свойственное в тех местах.

Пройдя всего лишь 25 верст от Чекигаляра, команда кабардинцев настигнута была струею такого удушливого ветра, что совершенно обессиленные люди, потеряв сознание, легли. С некоторыми был солнечный удар, а один солдатик от такого удара даже умер на месте. Желая сделать все возможное, майор Козловский пошел дальше лишь с теми, которые могли еще волочить ноги. Таких нашлось только 15 человек, но и с ними названный штаб-офицер дошел лишь до колодцев Гамяджик. Все прочие остались при двух офицерах, парализованных не менее нижних чинов. Им приказано было, дождавшись вечера, возвратиться в Чекишляр, но ошеломленные люди разбрелись. Благодаря этому случаю, два больших аула, травимые кизиль-кумским десантом, успели ускользнуть за Атрек. Разведчики их, наткнувшись на некоторых из расслабленных наших солдат, увели с собою две казачьи лошади и утащили два солдатских ружья. О происшествии с командою майора Козловского сделалось известным в Чекишляре только к полудню следующего дня от одного унтер-офицера, с трудом доползшего до нашего лагеря. Начальник отряда, справедливо опасаясь, что за-атрекские туркмены чего доброго захотят воспользоваться случаем, чтобы увезти в плен изнемогших людей и забрать все их оружие и имущество, немедленно послал на Атрек две роты, приказав им стеречь ближайшие переправы чрез названную реку и попугать за-атрекских туркмен. Одну из командированных рот, для ускорения, повезли в Гасан-Кули на туркменских плоскодонных лодках, взятых на буксир паровым нашим баркасом, в то время находившимся на Чекишлярском рейде. Само собою разумеется, что одновременно с этим приняты были меры и к розысканию разбредшихся людей команды майора Козловского. Кого нашли на половину закопавшимся в песке, с целью найти прохладу и влагу в нижних его слоях, кого — так, просто валяющимся среди песков, и всех недостаточно опомнившимися и оправившимися. Человек с тридцать отыскали у колодцев на [258] Белом-Бугре. Почти все люди растеряли свои шинели и все, что было у них с собою в мешках. Все это совпало со временем переселения Гасан-Кулинского аула, о чем было упомянуто уже выше. К счастью, ишан, живший в этом ауле, оказался соплеменником угнавших двух казачьих лошадей за Атрек и увезших туда наши ружья. Приказано было его арестовать и, не смотря на важный духовный сан этого правоверного, ему объявили, что если чрез три дня не возвратят нам лошадей и ружей, то он будет подвергаем ежедневной казачьей расправе, а затем ответит нам и своею головою. На третий день к вечеру привели нам одну лошадь и доставили одно ружье. Ишан стал получать обещанное до пятого дня, в который доставили нам и остальную половину похищенного. Оказалось, что замедление произошло из-за того, что огруджалинцы, которым иомуды приказали выкупить добычу, по тамошним понятиям законно принадлежащую похитителю, рассчитывая на русское заступничество, не захотели исполнить приказания своих покровителей, которые, вследствие этого, нашлись вынужденными заплатить за выкуп сами. Нужно думать, что с уходом нашим из Чекишляра и после того, как Гасан-Кулинский аул был отпущен на волю, бедные огруджалинцы, конечно, крепко поплатились за свою дерзость.

В Кизиль-Кумах поймано было только 27 кибиток и в Чекишляр пригнали только до 200 верблюдов. К тому же времени от гасанкулинцев имелось у нас 120 верблюдов и 40 мелких киргизских лошадей, на которых мы повезли в поход горные пушки и ящики от этих орудий. Само собою разумеется, что с такими скудными средствами нельзя было и думать вести весь кабардинский баталион, а потому взяли с собою в поход лишь две его роты. Так как, однако же, пред самым выступлением из Чекишляра начальник отряда получил донесение майора Мадчавариани о том, что ему удалось поймать 500 верблюдов, то сделано было распоряжение о перевозке морем из Чекишляра в Красноводск 3-й кабардинской роты, а полковнику Клугену предписано было, если возможно, изыскать средства к препровождению этой роты в Топьетан, что и было исполнено. Таким образом, в походе 1872 года из кабардинского баталиона не участвовали только две роты, которые и оставлены были в Чекишляре.

13-го сентября, начальник отряда лично повел чекишлярскую [259] колонну в степь. Пройдя 300 верст в 12 суток, 25-го числа колонна эта благополучно достигла Топьетана. На полпути она перехватила караван в 220 верблюдов, шедший из Хивы за Атрек. Верблюдов этих, конечно, присоединили к своим и тем почти вдвое ускорили марш колонны. В Топьетан начальнику отряда явился состоявший при главнокомандующем лейб-гвардии Преображенского полка штабс-капитан Озеров, прибывший туда с одним из эшелонов чрез Белек. Офицер этот привез окончательное приказание Его Императорского Высочества — в Хиву не ходить. Вследствие этого обстоятельства тогда же, в Топьетане, составлена была окончательная програма дальнейшего похода, которая сделалась известна всем из приказа № 127-го, данного отряду 26-го сентября 1872 года. В приказе том буквально было сказано следующее:

«В случае моей болезни или других каких-либо обстоятельств, могущих лишить меня возможности лично распоряжаться управлением вверенного мне отряда во время настоящего похода у впредь до назначения, имеющего последовать от высшего начальства, в командование красноводским отрядом вступить 84-го пехотного Ширванского полка полковнику Клугену, как старшему по мне штаб-офицеру. При этом объявляю, что цель предпринятого нами движения заключается в подробном обрекогносцировании:

«а) Пути, ведущего от берега Каспийского моря Узбоем, по направлению к Хиве и сколько возможно далее.

«6) Одного из путей, соединяющих вышеуказанную дорогу с текинскими владениями, а также и сих последних, начиная от Кизиль-Арвата и далее по предгорьям Кюрендага, до возможных пределов, и

«в) Пути, ведущего из Кизиль-Арвата мимо крепостей Каракала и Ходжа-кала, по Атреку в Чекишляр.

«Объявляется также для сведения, что из 159,792 рублей, отпущенных с июня месяца 1871 года в уплату продовольствующим отряд и на разные нужды последнего, частью уже израсходовано во время минувших походов, а частью находится на руках у различных лиц для текущих расходов 84,947 рублей. При следующей в поход части отряда у нас взято с собою 14,845 рублей. Остальные 60,000, вместе с наличными документами и копиями документов, уже представленных при отчете, хранятся запечатанными и под замком в денежном ящике в [260] Красноводске, куда уложены в присутствии красноводского воинского начальника, исправляющего должность отрядного адъютанта штабс-капитана Семенова и старшего интендантского чиновника надворного советника Торозова».

Из приказа этого видно, что намерения наши не скрывались. Конечно, бывают положения, когда програма военных действий и движений должна составлять непроницаемую тайну; но при условиях, в которых наш отряд находился, это было совершенно излишним. Среди служащих в отряде вкоренилось убеждение в том, что ничто живое, враждебное нам, никоим образом не в состоянии воспрепятствовать нашим начинаниям. Силу, с которою мы считали себя обязанными бороться и сколько возможно боролись, мы видели исключительно только в суровых условиях страны. При таком взгляде на положение дел, полная откровенность скорее была даже полезна, так как давала возможность всякому начальнику предусмотреть нужды своей части. Наконец, нельзя было упускать из вида вероятность того, что начальник отряда в действительности мог оказаться вне возможности лично довести начатое дело до конца. В последнем случае, отряду, заброшенному в пустыню, в места, в которые слово высшего начальства могло достигнуть не ранее одного-двух месяцев, никаких неясностей и ничего недосказанного не должно было оставаться. Постоянно давящая нас нужда в перевозочных средствах была столь велика, что нам неоднократно доводилось оставлять целые туркменские семьи среди пустыни на произвол судьбы, отбирая у них до последнего верблюда. Понять и простить такое зло может лишь только тот, кто в состоянии войти в положение начальника, которому по нескольку раз во время каждого денного перехода приходилось решать: разложить ли вьюк с павшего или присталого животного на плечи людей, шагающих по колено в песке, или на спины остальных животных, на которых и своих тяжестей более чем нужно, или, наконец, бросить вьюк в стране, где каждый сухарь на счету, где каждый бочонок воды в иных случаях может спасти несколько человеческих жизней. Как бы то ни было, но такое зло творилось, а потому возможно было ожидать во всякое время единичной мести, которая, конечно, прежде всего должна была отразиться на начальнике отряда, которого всякий обиженный туркмен мог считать единственным виновником своего горя и своих бед. [261] Поползновение к этому некоторые усматривали даже и в тех выстрелах, которые ранили часового у палатки начальника отряда в Чекишляре. Подобный случай повторился еще накануне выступления нашего в поход 1872 года, в Чекишляре же. Часов в 10 ночи в цепи, окружавшей лагерь, послышался шум. Совершенная темнота мешала видеть предметы, но часовой успел, однако же, заслонить штыком дорогу пытавшемуся проникнуть сквозь цепь. Штык был отбит ловким ударом ножа и кто-то бегом и с криком «полковник!» направился к палатке начальника отряда. Между тем, заслышав суматоху, выскочил дежурный офицер. То был Кабардинского пехотного полка прапорщик Анастасиенко. Бежавший, думая, что это именно и есть начальник отряда, бросился на названного офицера, но, к счастью, нож попал и пронизал лишь левую руку. Тогда прапорщик Анастасиенко шашкою разрубил нападавшему руку, державшую нож. Оказалось, что это была женщина, муж которой находился в числе арестованных туркмен. Вообще, от единичных неприятных случайностей уберечься не было ни малейшей возможности, так как в наш лагерь приходилось, по разным обстоятельствам, впускать и посторонних туркмен, чего иначе и быть не могло, потому что отряд находился в постоянном соприкосновении с туземцами.

Перевозя грузы все вперед и вперед и для сего нередко возвращая верблюдов к задним эшелонам, к 30-му сентября красноводский отряд почти весь сосредоточился в Топьетане. Хотя к тому времени некоторые его части находились еще верстах в 50-ти сзади, но за то две дагестанские роты уже были выдвинуты почти на такое же расстояние вперед, а именно к Джамала. Находясь в этом последнем пункте, начальник отряда получил донесение, что партия хивинцев, в числе 600 всадников, подкравшись к пастбищу верблюдов ариергардной колонны, бросилась на нее с гиком и угнала 150 верблюдов. Кавалерии у нас там не было. Огромные песчаные бугры, мешающие прикрытию обозревать местность на большое пространство, помешали ему, а также и ротам, выбежавшим по тревоге, преследовать быстро уходившего неприятеля. Ружейный огонь, открытый против последнего, уложил семь лошадей и двух людей, которых мы подобрали. Наши туркмены утверждали после этого случая, что неприятель понес гораздо более чувствительную потерю, но что будто бы остальных раненых и убитых он успел подобрать. [262] Зная, что увоз своих раненых и убитых действительно в нравах туземцев, убеждению туркмен вполне можно было поверить, но все же хивинцам удалось угнать у нас верблюдов. Поэтому начальник отряда приказал устроить в Джамала укрепление, в котором сложили все наши запасы свыше 35-ти-дневных, рассчитывая на дальнейший путь взять с собою только это последнее количество. В гарнизон Джамалинского укрепления назначили одну роту 80-го пехотного Кабардинского полка при двух орудиях.

Нужно думать, что успех предприятия хивинской шайки послужил соблазном и текинцам, все время не перестававшим следить за головною нашею колонною. 8-го октября, человек до тысячи всадников названного племени произвели одновременное нападение на наши бивак и пастбищное поле. Видно было по всему, что текинцы, очень хорошо понимая нашу слабую сторону, произвели нападение главным образом из желания угнать наших верблюдов. Для этого они направили на наш бивак значительную часть своих сил исключительно лишь для того, чтобы, заняв нас, дать время отогнать вьючных животных тем из своей партии, которые с этою целью окружили табун. Но Джамалинский бой стоил им не дешево и не принес им ни малейших выгод.

Передовая наша колонна, на которую было сделано нападение, бивакировала в Узбое, к левому, наименее возвышенному берегу которого вплотную прилегали бугры сыпучих песков, по коим паслись наши верблюды. Для охраны пастбищного пространства, к юго-западу от главного бивака, верстах в двух с половиной от последнего, выставлен был взвод одной из рот Дагестанского пехотного полка, превосходно скрытый небольшим кольцом цепи песчаных же возвышенностей. Когда часовой, стоявший на одной из этих горок, дал знать о приближении текинских всадников, командир взвода снял его с поста и приказал всей своей части лечь, дабы, оставаясь как можно долее незамеченной неприятелем, дать ему время подойти поближе к нашему биваку. Это была именно такая пора, когда казаки наши, пополудневав, садились на-конь, чтобы совершить обычный свой ежедневный объезд пастбищного поля с целью скучить животных, дабы, с приближением ночи, отогнать их к месту ночлега. Текинцы наступали со стороны колодцев Эмерли-Аджи. Едва миновали высоту места нахождения взвода, охранявшего пастбище, как заметили [263] трех из наших конных туркмен, которые стали, отстреливаясь, уходить к нашему биваку от пущенной за ними погони. Одновременно с этим неприятельская партия разделилась на две. Одна, человек в 400, оцепила верблюдов, другая, с остальною частью, пошла к гребню Узбоя и, спешившись здесь, открыла ружейный огонь. Еще раньше, чем это успели сделать текинцы, команда гребенских казаков, под начальством лихого своего сотника Астахова, уже вышла из Узбоя со стороны левого неприятельского фланга и, оставив без внимания неприятеля, занявшегося нашим биваком, сомкнуто и с шашками на-голо, пошла вдоль текинской цепи, опоясавшей пастбищное поле и погнавшей верблюдов. Нигде не успевая собраться в сколько нибудь значительном числе и везде являясь слабее казаков, находившихся всего в числе каких нибудь 50-ти человек, текинцы стали уходить в рассыпную. Между тем, после первых же выстрелов неприятеля по биваку, показалась наша пехотная цепь, поднявшаяся на гребень левой щеки старого русла Аму-Дарьи со стороны колодцев Арват, и стала пулями пронизывать неприятеля с правого его фланга. Текинцы, не выждав атаки наших сомкнутых резервов, головы которых тоже вскоре появились на горизонте, моментально сели на коней и направились назад, придерживаясь пути, по которому пришли. Меледу тем, охранявший пастбище взвод дагестанцев уже стоял на пути отступления неприятеля и встретил его живым огнем своих ружей. Текинцы побежали без оглядки и только некоторые смельчаки, большею частью из числа тех, под которыми были убиты лошади, сопротивлялись, выказывая иногда при этом, можно сказать, нечеловеческую храбрость и обороняясь до последней возможности. Потеря наша в Джамалинском бою относительно была не велика, но замечательно, что все люди были убиты или ранены исключительно холодным оружием, тогда как неприятельский огонь не сделал нам ни малейшего урона, если не считать четырех убитых и нескольких раненых пулями лошадей. У нас убито четыре человека и ранено шесть, в числе коих один офицер. На поле встречи с неприятелем найдено было нами и схоронено 46 текинских трупов. Раненых мы там не нашли и таковыми оказались только три текинца, из числа 14 человек, взятых нами в плен. Много убитых и раненых лошадей из под текинцев валялось по полю и, конечно, было полное основание предполагать, что потери, понесенные текинцами, [264] не ограничивались только тем, что мы видели и взяли, так как начальник нашего отряда вел довольно упорное и продолжительное преследование, чему особенно способствовали казаки. Они с необыкновенною смелостью, даже, можно сказать, с военным нахальством заскакивали перед отступавшим неприятелем и тем задерживали его движение, подвергая отступавших действию огня нашей пехоты и одного горного орудия. Этому же, разумеется, очень помог пеший взвод, находившийся на охране пастбища.

Старый красноводец.

(Продолжение будет).

Текст воспроизведен по изданию: Красноводский отряд, его жизнь и служба со дня высадки на восточный берег Каспийского моря по 1873 г. включительно // Военный сборник, № 10. 1889