-

МАЕВ

ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ О БУХАРСКОМ ХАНСТВЕ

(посещенном в феврале и марте 1877 года).

Свои заметки я начинаю с нашего вступления в бухарские пределы, т. е. с перевала Тахта-карача.

23-го февраля, в 6 1/2 часов утра, вышли мы ¹ из кишлака Каратюбе, крайнего населенного пункта нашей южной границы с Бухарой, и направились в Койнарские горы. Дождливое, пасмурное утро встретило нас при выступлении с ночлега. Горы, через которые нам предстояло переваливать, были закутаны в туман и темной массой виднелись впереди. Переправившись в брод через горную речку Макка-Тилля, мы поднялись по отлогой возвышенности и, вскоре, вступив в ущелье, следовали берегом вышеупомянутой реки. Дорога, беспрестанно переходившая с одного берега на другой, наконец, пошла по карнизам гор. Все выше и выше поднималась горная тропинка, все глуше и глуше раздавался шум реки, протекающей на дне ущелья. Местами карниз суживался до того, что по нем с трудом проходили наши вьючные лошади. Горы были покрыты снегом и приходилось ни мало не уклоняться от протоптанной по нем тропинки; чуть только лошадь сворачивала с нее, как проваливалась в глубокий снег. Дождь, мочивший нас до сих пор, заменился мокрым снегом и еще более увеличил неудобства пути, запорошив протоптанную тропинку. Приходилось идти по следам пропущенных вперед вьючных лошадей, надеясь на их старое знакомство с этим перевалом. Бедные горные кишлаки, видневшиеся кое-где на площадках гор, выглядывали еще неприветливее в такую погоду. Все вокруг было пустынно, дико и голо. Встречавшиеся порой путники, заслышав шаги наших лошадей, жались со своими вьючными ишаками где-нибудь на более широком месте карниза, чтобы пропустить наш довольно длинный кортеж. Тут же мы подивились ловкости горцев. Почти над нашими головами, по крутому скату горы, горец гнал небольшое стадо коз; беспрестанно припадая к земле [297] и хватаясь за осыпавшиеся камни, он все-таки продолжал бежать за своим стадом.

Показались кустарники арчи, снег из мокрого обратился в сухой, падавший густыми хлопьями; едва доносился до нас шеи далеко внизу протекавшего потока. Перевал был уже близок. Говорит, с вершины его ² открывается отличный вид на долину Шахрисябза и Китаба, но в такую погоду нечего было и думать о каких-нибудь видах. Пройдя небольшую площадку, составляющую вершину перевала, мы начали спускаться с Койнарских гор. Южные склоны этих гор еще круче северных. По ним с трудом спускались даже наши вьючные, привычные к этому перевалу лошади. Наконец, дорога сошла с карниза и пошла постепенно расширявшимся ущельем почти вплоть до кишлака Койнар, куда мы и прибыли в 12 часов дня.

Нечего было, и думать о продолжении пути далее в Китаб. Лошади наши сильно устали от трудного подъема и спуска, да и самим нам надо было обсушиться. Решено было ночевать в этом пограничном бухарском кишлаке, и мы, не смотря на незатейливость помещения, с удовольствием помышляли об отдыхе.

Не стану описывать наш переезд из Койнара в Китаб, наши встречи и т. п., уже описанные несколько раз; скажу только, что во время нашего пребывания в Шааре, деревья уже покрылись листьями, трава же сопровождала нас еще от Самарканда и даже ранее. Я остановлюсь только на приеме эмира и других особенностях нашего пребывания в Бухаре, которые не были описаны посещавшими эту страну русскими.

Опуская подробности представления эмиру, я упомяну только о том, что он оба раза принял нас, сидя на широком табурете, покрытого коврами и атласными одеялами. Эта особенность приема, т. е. что эмир и представлявшиеся сидели не на полу, была в первый раз еще употреблена им и доказывает, что европейские начала, хотя и в слабой степени, но все-таки проникают до эмира сквозь крепкий оплот разных мулл, улемов, биев и других бухарских сановников, окружающих его. Я в первый раз видел эмира и, на сколько дозволял восточный этикет, внимательно следил за ним. Это полный, даже тучный мужчина, с добродушной физиономией, небольшой черной бородой и черными глазами, кажущимися более, чем они есть, от насурмленных век. Движения его плавны и вообще он много напоминает наших духовных сановников. Что меня поразило в [298] эмире — это волнение, выказывавшееся во все время речи, сказанной старшим из нас, полковником Терейковским.

Пребывание эмира в Шахрисябзе ознаменовывалось всегда празднествами, устраивавший им для народа на регистане (площади) перед цитаделью; в этот же раз празднества были удвоены, как по случаю совпавшего с приездом эмира нового года, так и совершавшегося еще в то время тоя ³ у шаарского бека Абдул-Керима диван-бега, по случаю обрезания одного из его сыновей и свадьбы другого сына. Хитрый старик воспользовался расположением к нему эмира и устроил так, что все расходы по обрезанию и свадьбе эмир принял на свой счет, между тем, как самый обряд обрезания будет еще через два года. Кажется и свадьбу сына он сыграл тоже в прок, так как сыну его 14, а невесте 12 лет.

В это же время в Шаар съехались беки: Гузарский, Гиссарский, Кулябский и Динауский; поэтому случаю достархан и число блюд, подаваемых ежедневно эмиру, увеличились до громадных размеров. Каждый день после утреннего селяма, бывающего в семь часов утра, приносилось к эмиру 300 блюд разных кушаний и 150 подносов с достарханом. Так, по крайней мере, передавал нам, находившийся при нас, Гиссаметдин-бий, бывавший на этих селямах, и этому легко поверить, судя по тому, что даже в пути, для одного эмира, готовится 11 блюд. Как же велик должен быть ящик, в котором, по словам Бориса ⁴, приносят каждый день все блюда запертыми в эмиру и то через час после пробы их на прислужниках, чтобы узнать, не отправлены ли они; и хорош же должен быть плов, хариса, шир-бринч ⁵ и другие блюда, пролежавшие целый час и, конечно, совершенно остывшие, а между тем их только и можно есть, когда они прямо с огня.

В Китабе я в первый раз увидал бухарские войска, и первое впечатление нельзя сказать, чтобы было выгодно относительно дисциплины. При отъезде из цитадели, после представления эмиру, я, [299] садясь на лошадь, случайно оглянулся на стоявших по обе стороны ворот солдат гвардейской сотни. В это самое время один из них выскочил из фронта, ударил со всего размаха прикладом какого-то бухарца, я затем, встав на свое место, взял как ни в чем не бывало опять на краул. Судя по этому примеру, нельзя не заключить о плохом состоянии дисциплины в бухарских войсках. Как бы в подтверждение этого, при переезде нашем из Китаба в Шаар, мы встретили сотню китайского гарнизона, возвращавшуюся в свое постоянное местопребывание. Не смотря на короткое расстояние между этими городами (восемь верст), почти половина сотни шла отсталыми; многие ехали на ишаках и лошадях, иные везли по несколько ружей, другие шли без них, сняв красные куртки и надев старые халаты. Только по остроконечной мерлушчатой шапке можно было заключить об их принадлежности к войску. Впоследствии же, во время нашего пребывания в Кермине, бекстве одного из сыновей эмира, Сеид-Ахат-хана, нам пришлось убедиться в строгой исполнительности бухарских войск. К нашему помещению был поставлен почетный караул, часовые от которого были приставлены к нашим арбам с вещами. Часовым приказано было никого не пропускать к арбам и они на столько усердно исполняли это приказание, что вязали наших людей и брали их под караул, лишь только они, посланные нами же, приближались к арбам, чтобы достать какую-нибудь нужную нам вещь. Приходилось каждый раз призывать начальника караула и сообщать ему, что такой-то из наших людей послан нами к арбам.

Перехожу к обучению бухарских войск, их движениям, обмундированию и проч., виденному нами на двух смотрах в Шааре и Бухаре. На шаарском смотру участвовало 6,000, из них: 4,000 Барат-бека «инаака топчи-баши» ⁶, 1,000 Абдул-Кодера «датхи» и 1,000 Али-Мадата «токсабы». Особенно щеголевато был одет Барат-бек. На нем был малиновый бархатный кафтан, украшенный на [300] груди и обшитый кругом и по рукавам широким генеральским голуном и опушенный бобром. На широком с золочеными бляхами поясе висела вызолоченная и украшенная бирюзой сабля, а на плечах были нашиты золотые генеральские эполеты английского образца с вышитыми на поле цифрами 5,500. Высокая бобровая шапка с бархатным, вышитым золотом верхом с четырьмя на нем изумрудами дополняла его костюм. Абдул-Кадер и Али-Мадат были одеты в белые кафтаны в роде черкесов, обшитые золотым галуном; разница была только в количестве и ширине галунов; первый из них, кроме того, имел на плечах генеральские погоны. В шапках тоже была некоторая разница: Абдул-Кадер был в высокой собольей шапке, обшитой по краям широким бобром, красный верх которой был вышит золотом и украшен четырьмя большими бирюзами; у Ади-Мадата меховая, однородная шапка, имела верх вышитый на крест. Бывшие на ученье два сына Барат-бека, из которых один юз-баши, а другой начальник музыкантов, были одеты один в малиновый бархатный кафтан и соболью шапку с галуном на крест по красному верху и штаб-офицерские эполеты, а другой — в красный кафтан с подпоручичьими эполетами. О последнем Барат-бек сказал нам, что эмир благословил его носить эполеты.

Вообще эполеты как русские, так и иностранные в большом ходу в Бухаре. Все юз-баши носят штаб-офицерские эполеты, какие попало — и кавалерийские, и пехотные. Остальные чины войск были одеты: юз-баши — в бархатные разных цветов кафтаны и штаб-офицерские эполеты; пяндж-баши — в белые суконные кафтаны, остроконечный сумчатые шапки и обер-офицерские эполеты. У всех упомянутых выше чинов были сабли. Есаулы, одетые также в белые кафтаны, имели в руках палки. Прочие нижние чины обмундированы в красные куртки, с синими стоячими воротниками, обшитые пестрой тесьмой по плечам и спине, и белые шаровары с лампасом из такой же тесьмы, запущенные в голенища. Кожаный пояс с двумя патронташами дополняет убор бухарского сарбаза. В общем строе это обмундирование довольно красиво и уже во всяком случае лучше обмундирования гвардейских сотен (кул-бачей), состоящего из красных кафтанов и жёлтых, неуклюжих и коротких чамбар на выпуски, из-под которых торчат старые нечищеные сапоги. Головной убор кул-бачей состоит из обшитой сурковым мехом шапки с верхом, вышитым шелками. Артиллерия одета точно так же, как и сарбазы (армия), но куртки зеленого цвета и чамбары желтые. Почти [301] все войско состоит из безбородых и безусых молодых людей, исключая артиллерии, где все старики, часто седые.

Жалованья сарбазы получают по 20 тенег (4 руб.) в месяц; во время похода это довольстве усиливается до 30 тенег. Кроме того, от казны отпускается мерлушчатая шапка, куртка, чамбары, ружье и пояс с патронташами. После ученья, бывающего раз или два в неделю, и то только в теплые месяцы, они распускаются по домам и на вольные работы до следующего ученья, поэтому утром можно видеть сарбазов, съезжающихся на ишаках к назначенному для ученья месту.

В десять часов утра мы приехали на поле, где были выстроены покоем войска, и верхами дохали до устроенного посередине, на небольшой насыпи шатра, устланного коврами и шелковыми одеялами. Как только мы сошли с лошадей и вошли в шатёр, послышалась команда «на краул!» и смолкнувшая было музыка опять заиграла встречу. Войска, окружавшие с трех сторон шатер, брали на «краул» по-батальонно, так что нам приходилось поочередно подходить к той стороне, где слышалась встреча, и стоять, держа руки под козырек, пока ее играли.

После этого войска начали ученье. Делали наступление разомкнутыми шеренгами, что заменяло цепь, причем, выстрелив по сигналу, шеренга останавливалась и пропускала сквозь свои ряды другую, которая, выстрелив, пропускала третью и т. д.; одним словом, наступает перекатами. Затем, предполагая, что нападает кавалерия, взводы выстраивали кучки и делали в этом строе фехтовальные приемы: вверх коли, отбей голову, вправо, влево коли и т. п. Все это видимо, перенято у других и неумело передано в войска.

Совершенно своеобразно у бухарцев производится только пальба валками. Это делается следующим образом: выстроив взводную колонну на полных интервалах, делают наступление, причем головной взвод, сделав залп, заходит по-полувзводно на право и на лево и таким образом очищает место для следующего за ним взвода, повторяющего после залпа то же самое. Так наступают и делают поочередно залпы все взводы батальона; полувзводы же, зайдя за батальон, следуют за 8-м взводом двумя полу взводными колоннами. Затем, головные полувзводы, сделав залп, заходят по отделениям на право и на лево и очищают место вторым полувзводам, проделывающим то же самое. Это повторяется довольно долго, пока, наконец, отделения не разделятся на ряды. Все это делается под [302] музыку, не перестающую играть во все время ученья, почти тихим шагом и по сигналам.

В бухарских войсках сигналы в большом ходу; все движения, пальба, построения и проч. делаются по сигналам ⁷; командуется только: на плечо, на краул, к ноге, и шагом марш. Из других оригинальных построений, произведённых на этих смотрах, было айван (терраса) — это колонна (сутан), состоит из первых шереног взводов, идущих одна за другой на полных интервалах; вторые же шеренги взводов идут рядами за лево-фланговыми сарбазами первых шереног и, таким образом, закрывают собой, с левой стороны, все интервалы между первыми шеренгами. Цель этого построения нам никто не мог объяснить, да вряд ли оно и возможно.

Каре (курган) составляется из развернутых четырех рот и выходит очень велико и тонко. Вообще у бухарцев много лишних построений, годных только для парада. Так, например, сотня кул-бачей в Бухаре, идя взводной колонной на полных интервалах, делала на ходу захождение взводами кругом и т. п. движения, доказывающие только о большом количестве потраченного даром труда. Замечательно, что даже на смотру войск, произведенном по приказанию эмира для нас, иностранцев, не у всех солдат были ружья и недостающее количество их было заменено шомполами, которые и неслись при прохождении мимо шатра на караул.

Скорость шага совершенно различна у каждого рода пехоты. Так, у кул-бачей шаг такой же, как и у нас — скорый; шли они бодро, равнение и в особенности интервалы между взводами, отделениями и т. д. соблюдались хорошо. Шаг сарбазов гораздо медленнее, вроде нашего прежнего тихого шага, но все еще сносен. Артиллеристы же представляли очень печальное зрелище: шаг их до того медлен, что они с трудом могли попасть в такт; понурив головы и держа тесаки на караул, артиллеристы, под унылые звуки своих шести трубачей, долго тянулись мимо нашего шатра, закрывая собой все другие войска ⁸. При этом надо заметить, что все три хора музыки играли все время, придерживаясь каждый своего такта ⁹. Разница в скорости [303] шага в бухарских войсках произошла от того, что первые их учителя в военном искусстве — персияне, ввели у них свой тихий шаг, который и остался до сих пор в артиллерии; затем, турецкие инструкторы ускорили его до шага сарбазов и принятого для армии; шаг же кул-бачей введен недавно и перенят от русских. Почему его ввели только у кул-бачей, а не везде — неизвестно.

При прохождении церемониальным маршем, сотни, по команде своих юз-башей, брали на ходу, с ружья вольно на краул и проходили так мимо нашего шатра. Офицеры же при этом салютовали саблями, держа левую руку под козырек, и так проходили мимо. Недостаток строя состоит также и в том, что офицеры идут, повесив головы, и, так сказать, сидят на взводах.

Вооружение бухарских войск состоит из ударных ружей, заряжающихся с дула; есть, говорят, и скорострельные, но мы их не видели. Орудий тоже на смотры не вывозили, говоря, что все стоят по станам урды (цитадели), так что сделать какое-нибудь о них заключение совершенно невозможно. Мы только видели одну небольшую мортиру, лежащую без лафета у ворот бухарской цитадели и возле нее медный совок, вероятно, для насыпки пороха.

Этим я окончу свои заметки о бухарских войсках и, делая немного резкий переход, начну про переезд наш по Каршинской степи.

______________________

13-го марта, рано утром, мы поднялись с ночлега в Каршах, переправились через хороший и прочный мост на Кашка-дарье, у самого выезда из города, и пошли по дороге к Бухаре. Опять потянулись мимо нас пашни каршинского оазиса и сопровождали нас до Кассана, большого и торгового кишлака. Это крайний пункт культурной местности каршинского оазиса. Начиная от него, Кашка-дарья, протекавшая все время с левой стороны дороги, уклоняется на северо-запад и, пройдя далее Кассана, одну или полторы таши (9-13 верст), доходит до горы Майманок и теряется в песках. Все дальше и дальше от дороги уходили деревья, растущие по берегу реки, все меньше и реже становились они и, наконец, совершенно пропали из вида. По обе стороны дороги раскинулась степь, голая и пустынная. Дорога стала однообразна и утомительна до крайности. Даже в это время года, когда и Голодная, Джизако-Чиназская степь бывает [304] покрыта сплошь травой и цветами, Каршинская степь представляла такой же пустынный вид, как и всегда. Только пучки иссырыка ¹⁰, одиноко разбросанный здесь и там по степи, разнообразили несколько пустынный вид окружающей местности. Степной ветер, постоянно и без перерыва дующий в одну сторону, подымал мелкий, как пыль, песок, и нес его тучами по степи, застилая даль ¹¹, отчего длинные, безводные переходы казались еще длиннее и утомительнее.

Так тянулась дорога до Ходжа-Мубарека ¹², небольшого, кое-как разбросанного кишлака, без зелени и деревьев, с плохими едва держащимися саклями. Бедность и запустение так и бросались в глаза из-за каждого угла этого степного поселения, питающегося, впрочем, еще водою, проведенною из Кашка-дарьи. За Ходжа-Мубареком начинаются уже «сардабы» (цистерны), но даже и эти памятники человеколюбивой деятельности Абдулла-хана начинают приходить в негодность. Хотя прочная постройка из жженого кирпича и сохранила их до нашего времени, но мы только в двух из них застали воду: это в находящейся верстах в пяти от Мубарека и стоящей у Какыра ¹³. Последняя сардаба в 15 аршин, считая от вершины купола до дна, и во время нашего проезда воды в ней было на пять аршин; все же прочие занесены песком и безводны. Верстах в десяти от упомянутой мною первой сардабы, мы пересекли сухое озеро Куль-май, совершенно занесенное уже окрепшим песком. Когда-то Кашка-дарья доходила до этого озера и вливалась в него, но теперь даже и бывшее озеро представляет только неглубокую впадину.

С таким же точно характером, как и прежде, Каршинская степь тянется от кишлака Кассана за Караул-базар версты на две, т. е. на десять с лишним ташей или почти 92 версты. Далее она переходит в песчано-каменистую, и такою доходит до соленого озера, находящегося за возвышенностью Мама-джургаты. Начиная же с этого озера, идут солончаки почти до самой Бухары. [305]

С возвышенности Мама-джургаты видны уже засеянные поля и сады окрестностей Бухары. Вскоре, вправо, завиднелись и сады Богоэтдина. Все яснее и яснее обрисовывались черневшиеся вдали пашни бухарского оазиса, показались уже и тощие деревья, редко обсаженный вокруг пашен, и вскоре дорога потянулась между засеянных полей. Всходы на них были уже вершков трех, четырех, но редкие и с большими прогалинами голой и белой от покрывавшей ее соли земли, ничего не взрастившей своему хозяину. Такой вид представляли окрестности Бухары до большого и хорошо обстроенного кишлака Кагана, откуда, как древесная растительность, так и посевы представляли более утешительный вид.

Еще за пять верст до городской стены дорога идет почти непрерывными кишлаками; наконец, показалась высокая зубчатая стена, и мы въехали в улицы Бухары.

Отсутствие зелени и узкие улицы, кажущиеся еще уже от двухэтажных домов, непрерывною линией тянущихся по обе стороны, составляют отличительную, и нельзя сказать, чтобы слишком привлекательную особенность Бухары. Большое население города и дороговизна земли заставляет жителей дорожить каждым клочком, поэтому сакли строят двухэтажные, так что в нижнем расположены лавки и мастерские, а в верхнем жилье ¹⁴.

Читая описания Бухары, я ожидал любоваться видами на величественный здания, большие пруды, служащие местом прогулки для жителей, и проч., но очень ошибся. Все эти величественные здания, т. е. медресе, до того закрыты домами, что вы увидите их только тогда, когда проедете возле самых их стен. Площадь же, где стоить медресе Мир-Араб, мечеть Калян (главная) и башня, откуда сбрасывают преступников, всего шагов 50 в поперечнике. Стесненная этими, действительно громадными зданиями, она кажется еще меньше и походит скорее на внутренний двор, чем на площадь. Главный пруд (Лебихауз), окруженный старыми деревьями, также [306] заслонен совершенно постройками, и вы увидите его только тогда, когда вступите на его узкую (шага четыре) набережную.

К тесным улицам и духоте летом прибавляется еще пыль, невыносимый жар от накалившихся стен, безводие и вонь с кладбищ, которых, вопреки мнению г. Борнса ¹⁵, много и в самом городе. Бухарцы дорожат землей и хоронят своих покойников на ее поверхности в небольших склепах. Склепы эти от жары и непрочности постройки трескаются и обсыпаются, и тогда миазмы разносятся по городу. Когда труп истлеет, то кости его зарываются в углу, а в освободившемся склепе хоронят нового покойника. Все вышесказанное не может говорить в пользу здорового климата г. Бухары.

Что же касается до фонтанов, которых, по словам г. Борнса, около ста, мне не случилось их видеть, да и вряд ли они могут существовать при таком возвышенном местоположении, какое занимает Бухара ¹⁶ и по отдаленности от нее горы, откуда могла бы быть проведена вода для этой цели, не говоря уже о том, что подобная прихоть лишила бы горных жителей необходимого для них количества воды. Наконец, как убедились в прошлом году, даже арык, который увеличил бы необходимое количество воды, может быть проведен в Бухару только из истоков Амударьи. Нечего, следовательно, и думать о фонтанах, если только для того, чтобы, вода дошла до г. Бухары, требуется такая высота, как истоки Аму.

Заключу мои заметки о Бухаре советом всем отправляющимся туда, брать с собой популярный лечебник и самые простые лечебный средства, как-то: капсюли с касторовым маслом, ревенные пилюли, гофманские, мятные и другие капли, нашатырный спирт и хинин; последний в особенности, если отправляетесь в Шахрисябз. В хинине сильно нуждаются жители этой местности, где лихорадки очень упорны и иногда кончаются смертью. Во время нашего пребывания в Шааре и Китабе, к нам с утра приходили больные лихорадкой за порошками, которые и раздавались им с наставлением, когда и как надо их принимать. В Каршах же мне пришлось быть свидетелем, как полезно посещающим Бухару иметь хотя бы самые поверхности сведения об общеупотребительных средствах. Во время нашего представления каршинскому беку, сын его оказался больным глазами. Когда сняли с него синие очки, глаза его были сильно воспалены и он жаловался на жар и лом, особенно усилившиеся в [307] этот день. На вопрос: лечится ли он и чем, — больной отвечал, что туземный доктор даёт ему что-то во внутрь, запретил ему умываться и есть мясо, но что, не смотря на это лечение, болезнь его все усиливается. Полковник Терейковский посоветовал ему делать холодные компрессы из чистой воды и промывать глаза; разрешил ему мыться сколько угодно и чем чаще, тем лучше, точно также и есть мясо, но избегать света и быть более в темной комнате. Тут-же положили его на ковер, принесли воды, брат его оторвал от чалмы тряпочки и больному положили на глаза компрессы. Переменив их раза два и указав как поступать далее, мы уехали и в тот-же день сын бека приходил благодарить за доставленное ему облегчение. Жар уменьшился и глаза его значительно успокоились.

На этом я и прекращаю мои беглые заметки.

П. Маев 2-й.

Комментарии

1. Полковник Терейковский, подполковник Маев 2-й и поручик Кулчанов.

2. Высота перевала Тахта-каурача 6,000 футов.

3. Праздник по случаю рождения сына, обрезания, свадьбы и проч. Продолжается несколько дней.

4. Путешествие в Бухару Бориса, ч. II стр. 418.

5. Хариса — нечто в роде саламаты, варится из муки и имеет вид размазни. Подается с рубленным и шинкованном мясом, поджаренным горохом, сахаром и растопленным маслом; любимое блюдо эмира. Шир-бринч, в переводе вареный рис, молочная рисовая каша, то же с сахаром и растопленным маслом.

6. Самый высший военный чин, или скорее звание — диван-бег, соответствует нашему Фельдмаршалу. Диван-бег — только один во всем ханстве, именно шаарский бек. Затем, следуют, в нисходящем порядке, инаак-калян (полный генерал), инаак (генерал-лейтенант), датха (генерал-майор), бий (полковник), токсаба (майор), мирахур (капитан), караул-бег (поручик), курчи (подпоручик), джувачи (прапорщик). Впрочем, начиная с мирахура и ниже — это все гражданские чины; в войсках же есть только юз-баши (сотники, соответствуют нашим ротным командирам), пяндж-баши (пятидесятники, или взводные) и есаулы (унтер-офицеры). Топчи-баши — начальник артиллерии. Барат-бек, командуя четырьмя тысячами пехоты, есть вместе с тем и начальник артиллерии.

7. Один из них, по которому батальон Абдул-Кадера взял к ноге и составил ружья, состоял из отбоя и русского сигнала строить кучки.

8. По медленности своего шага они не могли следовать за какой-нибудь частью войск и поэтому проходили отдельно, с боку.

9. Музыкантские хоры в Бухаре состоят из: сурнай (пиколо), медных Флейт и большого количества барабанов, из которых два турецких. Музыканты, носящие турецкий барабан, бьют в него обеими руками. Правой они, как и у нас бьют такт, а левой выбивают дробь. Сдвинув шапку на затылок и засучив рукава, чтобы удобнее управляться со своим инструментом, они первые исполняют по сигналам повороты. Играя, музыканты выстраиваются всегда в одну линию.

10. Трава, помогающая от всех болезней людских и скотских, продается на всех базарах Бухары. Ее сушат и жгут на угольях, причем больной вдыхает в себя дым, скот же просто окуривают ею.

11. Это постоянно случалось к вечеру, когда ветер крепчал; тогда можно было видеть только шагов на 100 в окружности.

12. От г. Карши до кишлака Кассана три таша; от него до кишлака Ходжа-Мубарек четыре таша; от Мубарека до Караул-базара шесть ташей и от Караула до г. Бухары пять ташей.

13. 3 4/9 таша от Мубарека. В Какыре находится помещение для эмира во время его проезда по степи. Тут же недалеко и кухня, земляной валик, с одиннадцатью очагами для такого же количества блюд, приготовляемых для эмира в пути.

14. Под словом жилье не надо предполагать действительно обитаемые комнаты; часто я видел эти помещения с закрытыми ставнями и потому заключаю, что это михман-хана (комната для гостей). Во всяком случае, и это уже представляет большую экономию в месте, так как для михман-хана требуется довольно большое помещение. Остальные затем сакли, мужа и его жен, стоят на двух разных дворах, соединяющихся между собою калиткой. На первом, мужском, находятся также навесы для лошадей, а на втором, какие-нибудь одно-два дерева и все женское хозяйство. В других местах ханства, как в Каршах, Шахрисябзе и т. п. на женских половинах устраиваются и сады, но в Бухаре, где скученность населения заставляет строиться в вышину, а не вширь — садов нет, за весьма немногими исключениями.

15. «В стенах Бухары нет ни одного кладбища» Борнс. Путешествие в Бухару, ч, II, стр. 426.

16. 1,200 Футов (по Борнсу).

Текст воспроизведен по изданию: Путевые заметки о Бухарском ханстве, (посещенном в феврале и марте 1877 года) // Военный сборник, № 8. 1877