(ОКОНЧАНИЕ)

(См. выше: авг. 583; окт. 718 стр.)

Пока оренбургский отряд, под начальством ген. Веревкина, двигался по степям, и наконец, 25-го мая, достиг г. Кош-Купыра, мангишлакский отряд полк. Ломакина совершил благополучно переход от Ильтеидже на Итибай и оттуда, по полученному 6-го мая приказанию ген. Веревкина, на Кунградь, в обход солончаков Барса-Кильмас, через высохший Айбугирский залив.

Семидневный переход полк. Ломакина до Кунграда, после чего мангишлакский отряд соединился с оренбургскими войсками 12-го и 14-го числа, можно назвать труднейшим из всего похода. Утомленные и без того уже почти 500-верстным переходом, имея на пути всего пять дневок и делая, средним числом, около 30-ти верст ежедневно, войска были, сверх того, под конец этого пути ослаблены еще дурной водой в Табын-Су и Итыбае, содержащей в себе обильный раствор глауберовой соли и большое количество извести; несмотря на все это, усиленный переход до Кунграда (250 верст, [584] в том числе 75 верст без воды), необходимый, чтобы оказать во-время отряду ген. Веревкина содействие, так как он один находился в ханстве, совершен был блистательно: в кунградском лазарете оставлено было всего шесть человек заболевших и около 20-ти человек с потертыми ногами.

В Кунграде из мангишлакского отряда оставлены были: горный взвод, сборная сотня дагестанского конно-иррегулярного полка из наиболее побившихся коней, а также один сапер для указания рабочим, каким образом привести в оборонительное положение одно большое здание у Кунграда, предназначенное для помещения кунградского гарнизона (одной роты и одной сотни оренбургского полной сотни и горного взвода кавказского отряда).

Присоединение кавказского отряда к оренбургскому (кавалерии 12-го, а пехоты 14-го числа) совершилось за Кунградом как нельзя более кстати и вполне своевременно. Хивинские войска, тысяч до 10-12-ти, при 6-ти орудиях, под, предводительством высших сановников ханства (куш-беги, диван-беги, инака и мехтера), събиравшиеся встретить оренбургские войска у канала Еарабайлы, при истоке его из Аму-Дарьи, и выстроившие подле два укрепленных лагеря, узнав о прибытии кавказских войск, очистили их без выстрела.

Вступив в пределы ханства, войска получили награду за понесенные труды при движении по пустыне: они пришли в восторг, когда издали увидели синеву над бывшим Айбугирским заливом; она показала им, что недалеко осталось идти до страны населенной, обработанной и обильной водою. Ночевать пришлось на спуске с Усть-Урта, без воды. Хотя в этом заливе была пресная вода и высох он лет десять тому назад, о чем можно судить по довольно толстому саксаулу, но в найденных глубоких колодцах вода оказалась до того соленою, что ее не могли пить даже лошади. Здесь ясно обнаружилось, что если бы войска продолжали наступать к Айбугиру по прежнему маршруту, рассчитывая на воду в Ав-Чеганаке, то жестоко ошиблись бы, так Как все рассчеты основывались на пресной воде, которую полагали найти в Айбугирском заливе. 12-го числа, после месячного похода, кавказцы увидели, наконец, впервые воду в бесчисленных каналах, обработанные поля и оседлые жилища. Страна, в которую вступали войска, представляла на каждом шагу образцовое земледелие, культурную обработку и орошение. Офицеры, бывавшие за границей, сравнивали хивинский оазис, по [585] орошению и обработке земли, с северной Италией. Производительность и богатство занятого войсками края так велики, что его можно назвать житницей хивинского ханства. Обеспечение мангишлакского отряда пшеничною мукою, рисом и джугары (последнею для лошадей вместо ячменя) на продолжительное время, не представляло ни малейшего затруднения.

Таким образом, мангишлакский отряд с 14-го апреля, т.-е. со дня выступления первого эшелона из Киндерли, по 15-е мая включительно, сделал до 700 верст. Независимо от этого, зимою настоящего года, для сбора верблюдов, пройден был путь около 500 верст, и в апреле, из Киндерли к Барабугазу и к Ченжиру, а также при следовании верблюдов из форта в Киндерли, сделано до 1040 верст. Всего пройдено войсками мангишлакского отряда в этом году, до 15-го мая включительно, 2200 верст. Постоянные переходы не менее, средним числом, 26 верст в сутки, были и без того уже, сами по себе, велики, но трудность их увеличивалась еще главным образом от тропических жаров и недостатка в воде, в особенности при движении от кол. Ильтеидже; причем, до самого вступления в пределы хивинского ханства войска встречали на пути только одиночные колодцы и притом чрезвычайно глубокие (наименьшая глубина 12-15 саж., и два в 30 саж.) и узкие — диаметром от 1/2 до 3/4 арш. Напоить людей и животных из этих колодцев было дело чрезвычайно трудное. При опускании нескольких ведер вместе, веревки путались, ведра обрывались, приходилось опускать людей в колодцы, чтобы достать ведра. Чтобы напоить отряд из трех рот пехоты из глубокого колодца, требовалось от 15-ти до 20-ти часов. Таким образом, сделав большой переход, люди не имели достаточного отдыха; приходилось иногда по утрам подавать повестку к выступлению в то время, когда люди еще ужинали. В довершение ко всему, вода оказывалась дурного качества или с большою примесью извести (вода, которая только распаляла жажду, а не утоляла ее), или с большим содержанием глауберовой соли, отчего страдали диссентерией не только все без исключения люди, но лошади и верблюды, или, наконец, с примесью соли. Из одного колодца раз вытащили предавшегося сильной гнилости барана.

Пройденный мангшилакским отрядом путь казался киргизам, находившимся при отряде, до того трудным, что они были вполне уверены в том, что войска по нем не пройдут. Они думали, как сами впоследствии говорили, что русские, придя в [586] Биш-Акты, или потом до Ильтеидже, построят крепость и уйдут домой. Только тогда, когда авангардная колонна дошла до Итыбая, сомнения киргизов кончились. Таково же, по всей вероятности, было убеждение и хивинцев, чем и объясняется, что они не засыпали и не отравили на пути отряда ни одного колодца, чем могли бы поставить войска в самое затруднительное положение.

______________________________

25-го мая, соединенный оренбургский отряд двинулся далее с целью подойти к самым стенам Хивы.

Небольшой переход 26-го мая совершен был вполне спокойно. Отойдя верст восемь от ночлега, выбрано было удобное для стоянки и для обороны место у канала Хатыр-Тут, в ханском саду Чанакчик, где и расположен отряд, от которого выслан был авангард из двух сотен (1-я уральская и Сунженская), под начальством подполковника Скобелева, на передовую позицию верстах в двух от лагеря. Авангарду приказано было, в случае встречи с неприятелем, оттеснить его к городу, но отнюдь не увлекаться преследованием. Но, прежде чем отряд успел окончательно расположиться лагерем, в авангарде послышались выстрелы и получено было донесение, что неприятелем произведено нападение, и что кавалерия главных сил с ракетными командами направилась на выстрелы. Выслав в авангарду два конные орудия и приказав пехоте оставаться на месте, для защиты лагеря, ген. Веревкин поручил полк. Саранчову, для разъяснения дела, спешить к авангарду, куда и сам направился вслед затем. Полковник Саранчов застал неприятеля, в значительных силах, отступающим по направлению к городу, почему, в ожидании прибытия ген. Веревкина, остановил войска, выставил артиллерию на позицию и приказал ей открыть стрельбу. Подъехав в это время к авангарду, ген. Веревкин направил полк. Леонтьева с двумя сотнями для преследования неприятеля, но убедившись, что поражаемый артиллерийскими выстрелами он обратился в поспешное бегство, вскоре приказал сотням вернуться в лагерь, оставив авангард, усиленный еще одною ротою Апшеронского полка, на передовой позиции.

Утром, 27-го мая, густые толпы неприятеля, пробравшись стороной вдали от авангарда, бросились на оба фланга лагерного расположения, напирая преимущественно на левый фланг, [587] ближе к которому, впереди лагеря, паслись верблюды. Караульные посты открыли пальбу, по которой войска были подняты на тревогу, между тем как толпы неприятеля ворвались в верблюжий табун, стараясь его отогнать.

В это время, 1-я уральская и дагестанская сотни, при двух ракетных станках, оставив пехоту на передовой позиции, двинулись влево и наскочили на неприятельскую пехоту, находившуюся, повидимому, в резерве, и на значительную массу кавалерии, которая, по отбитии ее от лагеря, с частью захваченных верблюдов, спешила пробраться в город. Быстро и решительно пущенные в атаку, обе сотни эти успели настигнуть неприятельскую конницу и ударили в штыки; неприятель, бросив верблюдов, обратился в бегство, но часть его была изрублена в свалке; особенно удачно действовали в этом случае дагестанцы.

Одновременно с нападением на левый фланг, неприятель, в незначительных силах, показался из опушки кустов против правого фланга лагерного расположения, но был вскоре отогнан стрельбою пехотных частей, оставшихся в лагере.

После окончательного отражения неприятеля, признавая дальнейшее преследование его бесполезным, ген. Веревкин приказал отвести войска в лагерь, оставив авангард из двух рот и двух сотен на месте, и поручив подполковнику Скобелеву, совместно с капитаном генерального штаба Ивановым, в тот же день произвести тщательную рекогносцировку местности, в расстоянии двух верст от передовой позиции, с тем, чтобы авангард к ночи был переведен вперед, если для этого выбрано будет удобное место. Поручение это было исполнено вполне удачно, и авангард расположился на новой позиции, верстах в четырех от лагеря, чтобы ближайшим соседством в неприятелю наиболее обеспечить спокойствие войска на ночлеге и при выступлении на следующий день; в подкрепление ему, на рассвете, высланы были еще одна сотня и два конные орудия. Как во время этой рекогносцировки) так и утром следующего дня, авангард имел незначительные стычки с неприятелем.

Действия неприятеля в течение 26-го и 27-го мая показывали, что смелость его увеличивается с каждым днем, а между тем войска, утомленные десятидневным безостановочным движением, в постоянных делах с неприятелем, нуждались уже в отдыхе; кроме того, отвага неприятеля наводила также на мысль, [588] что туркестанские войска еще далеко от Хивы. Поэтому ген. Веревкин счел наиболее благоразумным, выждав до полудня 28-го мая приказаний от ген. Кауфмана, в 12 часов этого числа сняться с позиции, с тем, чтобы оставив тяжести на авангардной позиции, с войсками подойти к городу на дальность артиллерийского выстрела, и выбрав удобное место, обстрелять город перекидными выстрелами из нарезных орудий, чтобы тем подействовать на дух неприятеля, а между тем, воспользоваться этим случаем для ближайшей рекогносцировки окрестностей северной части стены.

Войска были двинуты по дороге в общей колонне, имея пехоту с артиллерией впереди, кавалерию сзади; обоз с самостоятельным прикрытием следовал в особой колонне. Подойдя к позиции, занимаемой авангардом (верстах в четырех от города), обоз с своим прикрытием был остановлен;, авангард также оставлен на позиции, в виде общего резерва; войска же приняли вправо от дороги, где было открытое место, позволявшее развернуть свободно наши силы. Как только голова отряда вышла на поляну, ограниченную слева садами, справа же песчаными барханами, и впереди их болотом, перед ними, из-за садов, стали показываться неприятельские всадники в значительном числе. Построив войска в боевой порядок, ген. Веревкин выдвинул взвод пешей и дивизион конной артиллерии на позицию. Несколько удачных выстрелов заставили неприятеля броситься частью к городу, частью же вправо за болото, откуда он также был выбит тремя-четырьмя меткими гранатами.

Войска, между тем, продолжали наступление, приняв снова влево, чтобы выдти на дорогу; кавалерии приказано было держаться сзади, для прикрытия флангов. Неприятеля не было видно; не видно было также и города, закрытого садами. Наконец, когда голова колонны вышла на большую дорогу, с высоты кирпиче-обжигательной печи, в расстоянии около 1200 сажен от стены, из-за садов обнаружились минареты и башни Хивы; впереди, саженях в полутораста, находилась открытая поляна, удобная для расположения батареи. Войска выстроены были в окончательный боевой порядок и двинуты для занятия позиции; но как только головные части показались из-за стен, ограждавших дорогу, послышалась сильная артиллерийская стрельба со стороны города, и ядра стали ложиться между рядами войск; вскоре послышались фальконетные выстрелы и свист пуль. [589] Приказав шести орудиям, находившимся в 1-й линии, сняться с передков и открыть огонь, ген. Веревкин велел пехоте продолжать наступление, приняв вправо и влево, дабы не мешать действию орудий.

После нескольких выстрелов из орудий, неприятельский артиллерийский огонь ослабел; тогда приказано было артиллерии продолжать наступление до новой позиции.

Между тем пехотная цепь со своими резервами, двигаясь в страшной пыли по лабиринту, образованному садами, строениями, каменными стенками и канавами, попала под сильный неприятельский огонь: ядра, фальконетная картечь и ружейные пули, хотя мало действительные, направлялись массой из садов и зданий, окружающих стену. Оказалось, что неприятельская батарея, действовавшая против отряда, расположена была вне городской стены в расстоянии не более 200 сажен от цепи. Не желая подвергать войска бесполезной потере, ген. Веревкин приказал овладеть батареею. Стоявшие в первой линии две роты 2-го оренбургского и две роты апшеронского баталионов двинулись стремительно в атаку.

Когда цепь находилась уже в расстоянии 100 саж. от неприятельской батареи, слева из садов показалась толпа неприятельских всадников, устремившихся на наш левый фланг, почему было приказано приостановить движение и направить огонь стрелков и казачьей ракетной команды навстречу неприятеля. Толпы обратились в бегство, роты же 2-го баталиона бросились снова на батарею. Но роты апшеронского полка, двигаясь безостановочно, уже успели их предупредить: дав несколько залпов по прикрытию, роты быстро овладели мостом и находящимися за ним орудиями, в то время когда 2-й баталион подходил в месту схватки (Вместе с апшеронцами в отбитии орудия участвовал полувзвод стрелковой рота 1-го баталиона, который при движении к городу оставлен был для осмотра одного подозрительного здания, а затем двинулся на выстрелы). Между тем неприятель открыл сильный ружейный и фальконетный огонь с городской стены; тогда приказано было стрелкам 2-го баталиона залечь за канавой влево от моста, расположив резервы за закрытиями.

Послав приказание нашей батарее ускорить движение и занять позицию у моста, генерал Веревкин в это время прибыл на место боя. Получив донесение, что за каналом, ближе в городской стене, расположено еще одно орудие, ген. [590] Веревкин дал полковнику Ломакину разрешение направить часть людей чрез мост, чтобы захватить его. Ширванские роты овладели орудием, но вывезти его не могли и, засев за закрытиями, поддерживали перестрелку. Эти атаки дали возможность разъяснить вполне положение наше относительно неприятеля и ознакомиться с местностью. Городская стена оказалась в расстоянии 100 саж. от занятого нами моста; для овладения открытою силою она была малодоступна, тем более, что так как штурма производить вовсе не предполагалось, то штурмовые лестницы не были заготовлены; притом, отбитием неприятельской батареи и исследованием местности ген. Веревкин считал цель рекогносцировки более чем достигнутою, и потому решился: выставив батарею у моста, открыть сильный огонь по городу и воротам как для того, чтобы произвести должное впечатление, так и для того, чтобы подбить неприятельские орудия и повредить стену и ворота; затем, под прикрытием огня: батареи и стрелкововой цепи, залегшей за каналом, вывести людей из-за канала; и, наконец, выбрав позицию в ближайшем соседстве от города, но вне неприятельских выстрелов, отвести сюда войска, выставив впереди, под сильным прикрытием, мортирную батарею для бомбардирования города, с тем чтобы, на другой день, если не последует мирных заявлений, заложить ночью бреш-батарею для производства обвала.

Но, не успев отдать всех соответствующих приказаний, ген. Веревкин был ранен и принужден удалиться на перевязочный пункт, передав начальство над войсками начальнику штаба отряда полковнику Саранчову. Исполняя упомянутые предположения ген. Веревкина, полк. Саранчов выбрал позицию для расположения лагеря и батарей; бывшие в резерве войска под начальством подполк. Скобелева заняли позицию для прикрытия обратного движения войска; части бывшие в деле получили приказание отходить в шахматном порядке; кавалерия, остановленная вне выстрелов, прикрывала оба фланга; два из числа отбитых орудий вывезены были под выстрелами из-за канала через мост и взяты с войсками, третье же, за невозможностью провезти его без больших потерь по узкому дефиле под ближайшим огнем со стен, оставлено было за каналом.

Но прежде чем войска успели сняться с позиции, а артиллерия прекратить огонь, из города выслан был главный ишан, для мирных переговоров. Приказав прекратить огонь, [591] полковник Саранчов заявил ему следующие условия: 1) действия ваши превращаются на три часа; 2) по истечении их из города должна выдти депутация почетных лиц и привести с собою для выдачи, сколько успеют собрать, орудий и другого оружия; 3) так как генерал Веревкин не уполномочен прекратить совершенно военные действия, то старшее в городе лицо немедленно должно отправиться к генералу Кауфману за решением его участи; 4) если, по истечении трех часов, не последует ответа, то город будет бомбардирован.

Предложения эти были одобрены ген. Веревкиным. Между тем войска были отведены на позицию, и немедленно приступлено было в возведению мортирной батареи.

По истечении назначенного срока, явился из Хивы новый посланец с заявлением, что в городе полнейший беспорядок, что туркмены не слушаются хана (который, по его словам, был в городе (Хан со всеми туркменами-иомудами и с теми из своих приближенных, которые были сторонниками войны с нами, вышел из города во время самого дела 28-го мая; жители не пустили его обратно в город и он удалился с воинственною партиею своею к иомудам, где и пробыл по 1-е июля), и что жители просят прекратить действия до утра; выстрелы, которые неприятель между тем производил по нашим работам, посланец объяснял также неповиновением туркмен.

Видя в этом обычную у азиатцев уловку затянуть дело, полк. Саранчов, с разрешения ген. Веревкина, приказал открыть огонь с мортирной батареи. Тотчас же снова явилась депутация с просьбой отсрочки; но желая понудить неприятеля к решительной сдаче, полк. Саранчов не превращал огня в течении целого часа, и затем уже, уступая настоятельным просьбам депутатов и обещаниям, что ни одного выстрела не будет сделано из города, дал им снова отсрочку на три часа, с тем, что при первом же выстреле со стены будет начато бомбардирование.

Вскоре после этого, получено было от генерала Кауфмана предписание о прекращении огня, если неприятель стрелять не будет. Полковник Саранчов, оставив батареи и прикрытие на позиции в полной готовности, отдал приказание, чтобы огонь был превращен и чтобы на случайные выстрелы, которые могут быть произведены со стены, наша артиллерия не отвечала. Ночь прошла спокойно, хотя неприятель продолжал изредка [592] безвредную стрельбу со стен и заделывал пробоины в стенах и воротах.

Дело 28-го мая, стоившее, к сожалению многих жертв, хотя и искупленных достигнутыми результатами, выказало доблестные качества наших войск и навело панический ужас на неприятеля, по его собственному сознанию. Потери наши в этот день составляют: два убитых, и ранеными: начальник, отряда ген. Веревкин, пять штаб и обер-офицеров, нижних чинов 45; контужено: офицеров 4 и нижних чинов 11.

Потери неприятеля, по слухам, весьма значительные, с точностью не могли быть приведены в известность. Во время действия под стенами города, туркменские шайки, по обыкновению, делали попытки на обоз, но были отражены без всякой для нас потери. На другой день, 29-го мая, часть войск обоих отрядов, при двух конных орудиях, отправлена были мимо города навстречу войск туркестанского отряда, так как передвижение всего отряда при тогдашнем положении дел и с значительным числом раненых, признано было генералом Веревкиным невозможным.

Еще прежде ген. Веревкину было известно, что в городе происходит сильная борьба партий, что среди полного безначалия берут верх туркмены и другие пришельцы, чуждые интересам города, и. что, за отъездом хана с ближайшими к нему лицами, власть его дяди Сеид-Эмир-Ульумара, заступившего его место, не представляет достаточной гарантии в исполнении принятых им условий. Вместе с тем, из авангарда получено было донесение, что неприятель готовится к обороне: заделывает пробоины в стенах и воротах, выставляет подбитые орудия и не прекращает огня с крепостной стены. Поэтому, получив известие, что ген. Кауфман с соединенными войсками всех трех отрядов в тот же день предполагал вступить в город, и предвидя возможность возникновения в нем при этом беспорядков, генерал Веревкин приказал овладеть городскими стенами, в случае, если бы это оказалось нужным, для того, чтобы иметь достаточную гарантию к беспрепятственному занятию города.

Утром, 29-го июня, приступлено было к возведению бреш-батареи на два орудия, в 250 шагах от городской стены. Батарея окончена в 10 часам утра, и вскоре из нее был открыт огонь. После 24 выстрелов, в стене и в воротах удалось пробить отверстия, чрез которые могли пролезать одиночные люди. Одновременно с этим, две роты, рассыпанные [593] по сторонам орудий, и мортирная батарея не допускали неприятеля производить из-за зубцов фальконетную стрельбу. Увидя пробоины в воротах, подполковник Скобелев двинул на штурм 8-ю роту самарского и 4-ю роту оренбургского линейного баталионов, которые, пробежав под огнем неприятеля 250 шагов, вмиг овладели валом, взяв с бою три орудия. Подполковник Скобелев первый пролез чрез пробоину; за ним состоявший при нем в качестве его помощника, поручик граф Шувалов, а за ним капитан Асеев. Лишь только войска ворвались чрез пробоину, неприятель дал по ним залп с кладбища и бросился с криками на выстраивавшуюся пехоту. Напор неприятеля был необыкновенно силен, и большинство наших людей переранено в эту минуту. Между тем, после чрезвычайных усилий, удалось выломать ворота, и в город введен был артиллерийский взвод, стрелковая рота 1-го линейного баталиона была направлена влево от ворот на мазарки, 1-я же рота 2-го баталиона вправо от ворот, где и было взято еще одно орудие. Самарская же и 4-я рота 2-го баталиона, очистив впереди лежавшую местность от неприятельских стрелков, двинулись к арыку, что позади городских ворот саженях в 30-ти, куда вскоре прибыл и артиллерийский взвод. Здесь произведено было несколько картечных выстрелов и пущены две ракеты для очищения улиц от стрелявших по войскам вооруженных кучек. В это время получено было приказание генерала Кауфмана приостановить военные действия.

Потери наши в этот день состояли: ранеными обер-офицеров 1 и 10 рядовых; из них три тяжело.

Чтобы объяснить, что именно побудило главного начальника экспедиционных сил прекратить военные действия против столицы ханства, мы должны обратиться к тому, что происходило в туркестанском отряде.

Расположившись на позиции между Шейх-арыком и Хазараспом, туркестанский отряд простоял на ней 24-е, 25-е и 26-е мая. В эти дни сформирован был арбяной обоз слишком в 500 арб, а 27-го числа, утром, туркестанские войска, в составе 12-ти рот, 12 орудий и 3-х сотен, с ракетным дивизионом направились чрез Хазарасп по дороге в Хиве.

Переход к этому городу, в 68 верст, отряд сделал в течении 27-го и 28-го чисел, и в 8 часов утра, 29-го мая, остановился в 2-х верстах от городской стены. Весь путь [594] туркестанских войск до Хивы был очищен от неприятеля и отряд проследовал это расстояние без» выстрела. Кишлаки и поселки, по выходе войск из района гор. Хазараспа, на расстоянии 40 верст до Хивы, были пусты и брошены жителями, которые все, с семьями, и имуществом, были стянута в Хиву.

Накануне выступления войск из-под Хазараспа, 26-го мая, к генералу Кауфману явился опять посланец с письмом от хана, в котором Сеид-Мухамед-Рахим-Хан, повторяя прежние заявления о своей дружбе и расположении, о том, что он уже исполнил все требования о высылке бывших в плену в Хиве русских, и потому не понимает, зачем русские вступили в его владения с трех сторон, просил ген. Кауфмана остановить движение вперед войск, отойти назад и выяснить свои требования и условия мира.

Оставив это письмо без ответа, ген. Кауфман приказал посланцу ехать обратно в Хиву и объявить хану на словах, что движения войск он не остановить, а переговоры с ним будет вести в Хиве.

Одновременно с прибытием этого посланца ген. Кауфман получил донесение от ген. Веревкина, что, убедившись из достоверных сведений о занятии туркестанскими войсками Хазараспа, он изменил направление движения вверенных ему войск оренбургского и мангишлакского отрядов, и вместо Нового-Ургенча двинулся от Мангыта чрез Китай, Гурлен, канал Клыч-псаз-бай, Кят и Кош-Купырь, к Хиве.

На последнем ночлеге туркестанского отряда пред Хивою, вечером 28-го мая, к ген. Кауфману в лагерь у Анги-арыка явился новый посланный от хана, двоюродный брат его, инак Иртазали-хан. Он представил новое письмо от Сеид-Рахим-хана, где хан, объявляя себя сдающимся со всем ханством Белому Царю, уполномочивал родственника своего инака Иртазали выслушать от ген. Кауфмана все условия мира и требования, и представить по ним соответствующие ответы.

На словах посланец передал просьбу хана приказать ген. Веревкину, подшедшему уже с войсками к Хиве и открывшему по городу канонаду, превратить стрельбу, так как хан передает себя, гор. Хиву и все ханство на милосердие Государя Императора и просит милости и прощения.

Объявив посланному, что заявление наших требований и условия мира он желает лично передать хану, а потому и просит его, со свитою в 100 человек, выехать к нему навстречу, [595] утром 29-го мая, когда туркестанские войска будут подходит к Хиве, генерал-адъютант фон-Кауфман вместе с тем передал инаку Иртазали, для отправки в оренбургский отряд, предписание ген. Веревкину, где сообщалось ему о заявлении хама и предлагалось ему прекратить пальбу по городу и не открывать огня, если по его отряду не будут стрелять из города. На подтверждения командующего войсками, что в силу посылаемого с ним ген. Веревкину предписания он прекратит пальбу, с тем чтобы и из города не стреляли по нашим войскам, инак уверял, что хан решительно прикажет своим войскам превратить враждебные против нас действия; но что он не ручается и не уверен, чтобы находящиеся в полчищах хана туркмены-иомуды послушались, в данном случае, приказания хана; что очень может быть, что иомуды будут продолжать свои нападения на отряд генерал-лейтенанта Веревкина и стрелять но нашим войскам из города. Предложив инаку убедить хана принять все зависящие от него меры, чтобы этого не было и чтобы он заставил иомудов повиноваться, ген. Кауфман приказал посланцу ехать в Хиву и передать сказанное хану.

На рассвете, 29-го мая, туркестанский отряд выступил с бивака у Янги-арыка, и около 8-ми часов утра вошел в район садов, непосредственно прилегающих к стене Хивы. Генерал Кауфман встречен был здесь выехавшими из города высшими сановниками ханства: Сеид-Эмир-Уль-Умаром, дядею хана (второе после хана лицо), средним братом хана, Ата-Джаном, инаком Иртазали (двоюродный брат хана), приезжавшим к нему накануне, и другими почетными лицами, со свитою. Они явились с подарками и с заявлением, что так как хан, не выждав накануне его ответа, выехал с иомудами и с несколькими приближенными, в том числе с диван-беги Мать-Мурадом, из города в сторону, откуда действовал отряд ген. Веревкина, и затем уже не возвращался в него, то жители города, освободив бывшего арестованным ханом в течении семи хесяцов, среднего брата его Ата-Джана, провозгласили его ханом под регентством дяди и тестя бывшего хана Сеид-Эмир-Уль-Умара. Это — слабый старик, за 70 уже лет; еще при отце настоящего хана и во все время правления Сеид-Мухамед-Рахим-Хана, он был всегда представителем мирной партии в Хиве, настаивавшей у хана на необходимости жить в добрых соседских отношениях с Россиею; вследствие [596] этого он был постоянным врагом ближайшему советнику и любимцу хана, диван-беги Мать-Мураду, который, напротив, всегда, и в последнее время в особенности, подстрекал хана на враждебные действия против России. Поэтому, Сеид-Эмир-Уль-Умара, особенно в последнее время, был у хана в большой немилости. Теперь этот старик, здоровье которого разрушено опиумом и хашишем, лишен всякого значения, хотя и пользуется в народе почетом и уважением и, главным образом, за его мирное настроение по отношению к русским.

В то время, как ген. Кауфман вел переговоры с выехавшею ему навстречу депутациею от города, состоявшею из поименованных выше лиц и присоединившегося еще к ним диван-беги Мать-Нияза, в стороне, где расположен был отряд ген. Веревкина, снова послышалась орудийная и оружейная перестрелка. Находя нужным остановить военные действия кавказского и оренбургского отрядов, так как хана с Мать-Мурадом и иомудами, которые собственно и составляли воинственную партию в городе, уже не было в нем, ген. Кауфман тотчас же послал ген. Веревкину приказание прекратить огонь, так как город, в лице явившихся его представителей и уполномоченных, сдавался безусловно и отворял войскам ворота. Вскоре канонада прекратилась и ген. Кауфман отдал приказания о вступлении в Хиву соединенных войск от трех отрядов: оренбургского, кавказского (мангишлакского) и туркестанского. В исполнение его предписания, посланного накануне, 28-го мая, с бивака у Янги-Арыка, ген. Веревкин для восстановления связи между туркестанскими и подчиненными ему войсками, выслал к мосту Сарра-Кутук на Палван-Арыке две роты, два конные орудия и четыре сотни под начальством полк. Саранчова; сам же, вследствие своей раны, не мог выехать в ген. Кауфману навстречу с этим отрядом, и оставался у себя в лагере.

В 2 часа дня, 29-го мая, войска туркестанские (7 1/2 рот, 8 орудий, три сотни), оренбургские (одна рота и две сотни) и кавказские (рота ширванского полка, сотня линейных казаков и сотня конно-мусульманского иррегулярного полка), под общим начальством начальника туркестанского отряда, генерал-майора Головачева, торжественно, под звуки музыки ширванского полка, вошли в гор. Хиву.

Заняв караулом дворец хана и поставив часовых для охраны части невывезенного ханом имущества и гарема, в [597] котором оставалось еще ханское семейство, генерал Кауфман пробыл во дворце около двух часов, принимая разные депутации от жителей города, торговцев, некоторых служащих лиц, и затем отправился с своим конвоем чрез город в противоположные хазараспским, северные, шах-абатские ворота, которые к этому времени уже были заняты отрядом от кавказских и оренбургских войск. Чрез эти ворота генерал-адъютант фон-Кауфман проехал в лагерь соединенных оренбургского и мангшилакского отрядов, где осмотрел войска и их расположение и посетил раненых и больных. Войска под начальством генерал-майора Головачева, вошедшие в город, занимали его 30-го, 31-го мая и 1-го июня, и утром 2-го июня перешли в свои лагери, оставив в городе занятыми только хазараспские, шах-абатские и крепостные ворота. 30-го мая, в день годовщины рождения императора Петра I-го, отслушав утром, в войсках оренбургского и кавказского отрядов, молебствие за здравие Государя Императора и панихиду за упокой Петра I-го и сподвижников, убитых в войне с Хивою, командующий войсками отправился по дороге вдоль Полван-арыка, вне городской стены, и выбрал вблизи хазараспской дороги место под лагерь туркестанских войск Оренбургский отряд оставлен был в прежнем своем расположении на шах-абатской дороге, а кавказские войска переведены в центральное расположение между туркестанским и оренбургским отрядами, на дороге из Хивы в Новый Ургенч.

-----

Общее смятение, неурядицы и беспорядок в ханстве и в Хиве, вызванные и произведенные военными действиями, начали понемногу улегаться. Жители города и окрестностей стали возвращаться в свои дома, собирать свое имущество и приступали к работам. Базар, лавки и торговля в городе были открыты в первый же день занятия города войсками. Приказом от 2-го июня, генерал Кауфман запретил войскам всякие фуражировки; все необходимое для них приобретается от жителей и на городском базаре за деньги. Депутациям, являвшимся к нему беспрерывно из разных мест и городов ханства, генерал Кауфман объявлял, чтобы население жило мирно, спокойно; чтобы жители возвращались к своим жилищам, [598] имуществу, к полям и спокойно занимались делом. Именем Государя Императора, генерал Кауфман объявил также всему населению ханства милосердие Его Императорского Величества, с непременным условием мирной жизни и занятия делом и полевыми работами.

О хане, между тем, определенных сведений, где он находится и куда скрылся, сначала не было никаких. Известно было только, что он находится у иомудов, которые, будто бы, собираются в значительном числе около Базавата и Татауса, чтобы под начальством хана продолжать, во чтобы то ни стало, борьбу с нами. Не доверяя вполне этим слухам, генерал Кауфман решился сам написать хану письмо, в котором советовал хану явиться к нему. Письмо это было послано утром 1-го июня, а 2-го числа, вечером, хан, не заезжая в Хиву, прямо прибыл в лагерь туркестанского отряда и тотчас же представился командующему войсками.

Генерал Кауфман принял хана с подобающим его сану почетом, и допустил его в управлению страною. Из лиц, имевших влияние на ведение дел в ханстве, генерал Кауфман назначил в совет управления диван-беги Мать-Ниаза, который один из всех бывших ближайших советников хана обратил на себя внимание умом, пониманием и верною оценкою совершившихся событий; Мать-Ниаз и в населении пользуется почетом и уважением. Он представился генералу Кауфману еще до вступления войск в Хиву и до возвращения хана; все трудное, смутное время, когда жители города были в сильно напряженном состоянии, и не могли еще опомниться от постигшей их катастрофы, Мать-Ниаз был единственный разумный человек из всех приближенных хана, с которым можно было иметь дело и который помог до некоторой степени успокоить население.

Войска трех отрядов: туркестанского, оренбургского и кавказского, расположены были, как выше сказано, тремя лагерями с северной и восточной стороны Хивы, вне городской стены, в садах, на трех смежных дорогах: туркестанский — на хазар-асиской и ханкинской, кавказский — на новоургенчской, и оренбургский — на шах-абатской или казаватской дороге.

Общий вид войск, их настроение, санитарная часть — не оставляли желать ничего лучшего. Больных во всех трех отрядах было очень немного; войска были веселы и бодры, [599] как будто и не делали но тысяче слишком верст неимоверно трудного, до сих пор небывалого в Средней Азии похода.

Одним из первых и важнейших вопросов, представлявшихся для разрешения по вступлении русских войск в территорию хивинского ханства, был вопрос о рабстве, так как, с одной стороны, полагалось, что наше достоинство не допускало невольничества и торга людьми в стране, занятой нашими войсками; с другой стороны, не только сами рабы-иранцы ждали от русских себе свободы невозвращения на родину, но повсеместно, в средней Азии, было убеждение, что если русские явятся в Хиву, то рабство должно прекратиться.

Поэтому, когда хан был восстановлен в своем звании, признано было необходимым немедленно обсудить этот вопрос, чтобы он мог быть окончательно разрешен до оставления Хивы главным начальником экспедиционных войск. Решение этого вопроса становилось тем более настоятельным, что рабы, бежившие уже от своих хозяев,— а таких было очень много, начинали производить грабежи и разбои, а сами хозяева, боясь лишиться своих рабов, хотели привести их к повиновению самими жестокими мерами наказания.

11-го июня, генерал Кауфман, пригласив к себе хана, подробно разъяснил ему необходимость освобождения невольников в его владениях. Хан, после некоторых колебаний, согласился с доводами командующего войсками и вместе с тем просил ускорить это дело, чтобы покончить с ним, пока войска наши будут оставаться в пределах ханства. На следующий день, в присутствии хана, состоялось постановление совета управления, утвержденное генералом Кауфманом, в силу которого провозглашено было безусловное освобождение рабов и установлен порядок отправления их на родину.

_____________________________________

Так увенчались полным успехом полуторавековые усилия России обеспечить спокойствие нашей степи до самых крайних ее пределов. Трудно, конечно, сказать, чтобы падение Хивы принесло нам какие-либо особые прямые материальные выгоды: освобождение наших пленных и уничтожение рабства, и то нравственное влияние, какое произведено падением Хивы во всем [600] населении Средней Азии — вот, пока несомненные и осязательные факты, которые без сомнения повлекут за собой в будущем обширные последствия, и мы будем современем вознаграждены за пожертвования, неизбежные в предприятиях такого рода.

(Расходы по снабжению собственно оренбургского экспедиционного отряда продовольствием и перевозочными средствами, со дня командирования до возвращения на Оренбургскую линию, исчисляются в 1.423.735 руб. (В эту же сумму входят расходы на заготовление в Иргизе и отправление на Ургу месячного запаса продовольственных припасов и фуража для войск мангишлакского отряда). Главные расходы были произведены за перевозку путевого довольствия и других тяжестей, перевозку нижних чинов и содержание при отряде верблюдов — 858,478 руб. Продовольственных припасов было заготовлено на весь отряд со дня выхода с линии и до возвращения всего:

На приварочное довольствие, по 6 3/4 к. в день на человека, на все число людей по 1-е октября отпущено — 51,698 ” 11 ”

Перевозочные средства всего этого составляли верблюды, которых всего находилось в движения до 10 т. штук).

Ф. Лобысевич.

Оренбург.

Текст воспроизведен по изданию: Взятие Хивы и хивинская экспедиция 1873 года. Материалы для истории похода // Вестник Европы, № 12. 1873

© текст - Лобысевич Ф. 1873
© сетевая версия - Thietmar. 2016
© OCR - Бычков М. Н. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник Европы. 1873

Мы приносим свою благодарность
М. Н. Бычкову за предоставление текста.