-

КОЛОКОЛЬЦОВ Д. Г.

ЭКСПЕДИЦИЯ В ХИВУ В 1873 ГОДУ

ОТ ДЖИЗАКА ДО ХИВЫ

(Походный дневник)

(Окончание)

(См. № 8. "Воен. сборн.")

10-е мая. Ночлег на пути к Уч-чучаку. С рассветом, мы тронулись вперед. Идти было лучше потому, что не было еще ни жары, ни духоты, когда мы выступили; но с другой стороны, глубочайший песок представлял страшные трудности для следования войск. Мы шли с четырех до девяти часов утра и под конец стали чувствовать порядочную усталость, вследствие усилившейся духоты. В девять часов командующий войсками остановил движение, стянул все части, и отряд расположился на отдых, сделав 11 верст. Мы составили каре, в средину которого помещены были развьюченные верблюды; здесь нам дали шестичасовой привал, в продолжение которого люди отдохнули, поглодали сухарей, запивая отмеренною дозою воды и, на сколько было возможно, покормили животных.

В третьем часу по полудни, мы выступили с привала, напоив предварительно лошадей из турсуков, а верблюдов оставив без пойла, по неимению для них воды, и рассчитывая, что они могут обойтись без нее до выхода на Аму-дарью. Пройдя около пяти верст, отряд наш был остановлен для ночлега, хотя в первоначальные предположения командующего войсками и не входило делать такой малый переход. Причина же нашей преждевременной остановки в этот день заключалась в следующем: вскоре после выступления с привала стали замечать частое появление одиночных неприятелей в разных направлениях. Начальник отряда, [150] генерал Головачев, первый, заметивший близость неприятеля, подъехал к командующему войсками, и вслед за тем мы увидали как он понесся со своею свитою вперед. Версты через две, генерал Головачев остановился с своим штабом и конвоем на довольно большой возвышенности и значек последнего был, как будто с намерением, выставлен к нашей стороне т. е. к стороне отряда.

Командующий войсками, заметив начальника отряда, остановившегося на возвышении, неожиданно для всех нас и в первый раз за все время похода, вдруг пустил свою лошадь большою рысью, за ним, конечно, пустились и мы, но так как он ехал крупною рысью, то нам, но большей части, пришлось гнаться за ним вскачь. Не доезжая с полверсты, или не много более, до той возвышенности, на которой ожидал нас генерал Головачев, мы почти тем же аллюром внезапно спустились, по довольно крутому обрыву, в обширную песчаную лощину, проехав которою, поднялись на противоположный ее берег и присоединились к начальнику отряда.

С крутой возвышенности, на которой мы стояли, нам в первый раз удалось увидеть неприятеля в больших массах, саженях в шести или семистах от нас; казалось, он с большой уверенностию намеревался противустать нам.

Командующий войсками, признавая неудобным начинать дело вечером и, находя местность весьма подходящею для расположения на ночлег, приказал стягивать войска по мере их приближения. На возвышенности, где мы находились, расположили 1-ю роту 1-го стрелкового баталиона. К правому флангу этой роты у самого обрыва, или спуска к узенькой дорожке, которая разделяла нашу возвышенность от такой же другой, взвезли одно орудие конного дивизиона батареи подполковника Перелыгина, дивизион этот, во время марша, следовал именно по этой узкой тропе, разделяющей две помянутые возвышенности. На самой тропе, было поставлено второе орудие, а на покатости соседней возвышенности установлены были остальные два орудия конного дивизиона и две, картечницы, которые примыкали к левому флангу 2 й стрелковой роты того же 1 го баталиона, расположенной на второй возвышенности, и на одной линии с 1-й стрелковой ротою. Линия эта составляла передний фас нашего расположения, обращенный фронтом к появившемуся пред нами неприятелю. Остальные фасы составляли: правый — одна саперная и две роты 4-го стрелкового баталиона; [151] задний фас — две роты 2-го стрелкового баталиона и два горных орудия и, наконец, левый фас — одна рота 8-го и две роты 4-го линейных баталионов. Кавалерия, в количестве 7 сотен, находилась вся за задним фасом.

Командующий войсками, вся главная квартира, начальник отряда, штабы и весь обоз расположились в той обширной лощине, из которой мы поднялись на возвышенность, указанную генералом Головачевым, т. е. почти у самого подъема к переднему фасу. Я, подполковник барон Каульбарс и сотник барон Штакельберг расположились все вместе на самой возвышенности, в некотором расстоянии позади 1-й стрелковой роты, и так как вечер был очень теплый, то мы ночевали под открытым небом.

Как только успели установить войска в каре, и выставить перед каждым фасом пикеты, неприятель открыл по последним ружейный огонь. Наши отвечали, конечно, с большим успехом, чем их противник, так как убивали у него и лошадей, и всадников; при каждом таком случае, перестрелка умолкала, потом вновь возобновлялась и хотя изредка, но продолжалась, с самого вечера, почти во всю ночь.

При наступлении вечерней зори, когда было еще довольно светло, начальник отряда просил позволения командующего войсками с зоревой пушкой послать неприятелю гостинец, но генерал-адютант фон-Кауфман не разрешил этого, и выстрел был сделан холостым зарядом. Туркмены, слыша сильный удар из орудий, обращенный в их сторону, но не чувствуя никакого вреда от него, полагали, вероятно, что и наши выстрелы столь же неудачны, как и их; нам показалось, что они еще более приободрились после того, так как не переставали попаливать во всю ночь, думая этим пугать нас.

Я стал было уже засыпать, как внезапный свист пули над головой заставил меня проснуться; полагая, что неприятель, быть может, приблизился к нам, я встал и подошел к 1-й роте стрелков и к орудию. Но, кроме часовых, все лежало, и на мой вопрос артиллерийский часовой отвечал: “дурят, ваше высокоблагородие, собаки”. Через несколько времени я вторично услыхал такой же свист, но уже лень было встать; я только прислушался, не встали ли наши, а потом заснул и проснулся только тогда, когда ударили подъем.

11-е мая. Близь урочища Уч-чучак. Часу в четвертом утра все стали подниматься и тотчас вьючиться. Выстрелов с [152] неприятельской стороны уже не было слышно; однако, туркмены виднелись в больших массах за дымившимися еще кострами, которые они развели с вечера на большом пространстве, с целью, вероятно, устрашить нас своею кажущеюся многочисленностью. Мы также производили свои сборы к выступлению с ночлега при догоравших огнях. Я, бароны Каульбарс и Штакельберг остались без чая собственно потому, что, находясь в совершенном неведении относительно величины расстояния до первой воды, мы берегли ее для наших лошадей.

Как только все было готово в лагере, командующий войсками выехал на передний фас к 1-й стрелковой роте, поздоровался с людьми и, обозрев неприятельскую позицию, сделал распоряжение о немедленном наступлении.

Движение наше произведено было почти в том же порядке, в каком мы были расположены на ночлеге, т. е. в каре, с тем лишь изменением, что упомянутые две роты 1-го стрелкового баталиона, выслав в цепь по одному взводу, двигались за цепью в сомкнутом строю; в промежутке между ротами шла казачья полусотня. За этой передовой линиею ехали командующий войсками, вся главная квартира и начальник отряда, генерал Головачев, со своей свитою. Вслед за передовой линиею, по той дороге, которая, как я выше сказал, разделяла одну возвышенность от другой, следовал дивизион конной артиллерии в одно орудие, за ним две картечницы и правее их — два горных орудия, выдвинутые несколько вперед. За артиллериею наступали поротно, во взводных колоннах, саперная рота и рота 2-го баталиона, а немного правее, собственно за горными орудиями, следовала стрелковая рота 8-го баталиона. Позади этих частей войск двигался весь вьючный обоз, в количестве слишком 1,200 верблюдов, в большой, но, на сколько возможно, сжатой колонне. Правая сторона обозной колонны была прикрыта одною ротою 4-го стрелкового баталиона, из которой был рассыпан в цепь один взвод, и цепь эта соединялась с цепью переднего и заднего фасов. Другой же взвод этой стрелковой роты следовал в сомкнутом строю по-полувзводно: один полувзвод равнялся с головою колонны обоза, а второй — держался на линии средины обоза. Далее, за этими сомкнутыми полувзводами шло пять полусотен казаков, полусотня за полусотнею, на таких дистанциях, что последняя, или пятая полусотня равнялась с хвостом колонны обоза. Левая сторона обоза была прикрыта точно таким же порядком, одною ротою того же 4-го стрелкового баталиона и 4 1/2 сотнями казаков, из этой [153] стрелковой роты один взвод также был вызван в цепь, прикрывая левую сторону колонны обоза и соединяясь с цепью переднего и заднего фасов. Последний фас, или хвост колонны, был прикрыт одной ротою 2 го линейного баталиона, один взвод которой был рассыпан в цепь, и фланги его смыкались также с флангами цепей, прикрывавших правую и левую стороны обозной колонны. Наконец, самый хвост колонны замыкался взводом горных орудий. Таким образом, вся громадная масса обоза была охвачена со всех сторон цепью стрелков, а в средине его находились части войск в сомкнутом строю, всегда готовые отразить всякое нападение неприятеля.

Только что у нас был дан сигнал к движению вперед и мы тронулись с места, как тотчас же завязалась перестрелка в цепи. Туркмены затеяли эту стрельбу, как бы имея в виду занять нас ею, а между тем было ясно что они собирались в разные кучки против всех наших фасов. Все свои эволюции они довершили тем, что вдруг стали бросаться на нас в атаку с ужаснейшими криками, весьма неприятно действующими, в первое время, на нервы. Самые сильные нападения, как мне казалось, были произведены на задний и правый фасы колонны и на правый угол переднего фаса. Всякий раз, как неприятель бросался на наш отряд, он был встречаем учащенною стрельбою цепи, а сомкнутые полувзводы поражали его залпами. Кроме того, когда туркмены собирались в более значительные массы для нападений, тогда пускался в ход орудийный огонь, который разметал их скопища, как щепки.

В том же порядке мы продолжали теснить неприятеля, подаваясь все вперед, хотя и не скоро, потому собственно, что верблюды, и без того отстающее при обыкновенном движении, могли бы, во время боевого марша, растянуться еще более и затруднить наше следование.

Таким образом, мы продолжали наступать, отбивая туркменские нападения, обходившиеся им каждый раз весьма дорого, и не замечая, как проходило время. Сделав около 9 верст, мы вдалеке увидали огромную массу воды, которую первоначально приняли было за реку Аму дарью. Но оказалось что еще не она, а большое озеро, называемое Сардаба куль. Может ли представить себе кто нибудь всеобщий восторг и радость, охватившие наш отряд при виде этого озера, в котором и люди, и животные могли найти обильное удовлетворение так долго мучившей их жажде. Пространствовав в голодной и безводной пустыне, мы, наконец, [154] стояли у порога обетованной для нас земли. Чтобы понять то, что мы ощущали в эту минуту, надо вспомнить что от самого Чиназа, где мы переправились чрез Сыр дарью, и до теперешнего места, на протяжении 800, если не более, верст, мы не видали воды, потому что этим именем нельзя назвать водянистую жидкость, которую мы добывали из попутных колодцев. Страшно даже вспомнить о, так называемой, воде в этих кудуках!

Озеро Сардаба куль лежит близ урочища Уч-чучак, против которого в нескольких саженях находятся древние развалины рабата, который был построен хивинским государем Абдулла-ханом, такие рабаты строились прежде во всех средне азиятских ханствах на важнейших караванных путях для приюта путешественников, одним словом, они имели назначение наших постоялых дворов.

Неприятель, ждавший нас на Сардаба-куле, составлял, по всем вероятиям, только авангардный отряд хивинских скопищ, как мы узнали впоследствии, отряд, назначенный защищать Хиву с восточной стороны, ждал нас у Сардаба куля около двух месяцев и отсюда высылал против нас свои партии для разведок и ночных нападений на наши войска. Здесь же он решился, по видимому, дать нам последний отпор и задержать наступление наше к Аму дарье, на берегу которого расположен был главный неприятельский лагерь.

На возвышенностях Уч чучака, теснимые нами туркмены стали стягивать свои силы и сосредоточивать главную массу их против правого угла переднего и правого наших фасов. Маневр этот не укрылся от глаз командующего войсками, который тотчас же отдал приказание выдвинуть конные орудия батареи подполковника Перелыгина против стягивавшейся массы неприятеля. Орудия расположились как раз на том месте, где находился сам командующей войсками и главная квартира, я случайно очутился около левого орудия. Пока они устанавливались на небольшой песчаной возвышенности, неприятель продолжал перестрелку и, вероятно, не без намерения метил в ту кучу, где ему был виден значок командующего войсками, справедливо рассчитывая что тут должен находиться главный начальник наших войск, одна из самых больших картечных пуль, пущенная туркменами из фальконета, пролетела чрез наши головы с пронзительным свистом. В это самое время, наши орудия пустили по картечной гранате в массу собравшихся туркмен; за оглушительным звуком наших [155] орудийных выстрелов послышались, в стороне туркмен, разрывные удары упавших среди них гранат, и вслед затем поднялись облака пыли и песку, которые скрыли от нас неприятеля. Когда столб пыли рассеялся, впереди лежащая местность была уже совершенно очищена от неприятеля.

Поблагодарив орудийную прислугу за меткость стрельбы, командующий войсками приказал взять орудия на передки и мы двинулись к озеру Сардаба-кулю. Подойдя к последнему, войска были остановлены. Генерал-адъютант фон-Кауфман объехал все части отряда, благодарил людей за их молодецкую службу, поздравлял всех с благополучным выходом из песков и высказал вполне заслуженные похвалы за перенесение войсками столь тяжких трудов, сопряженных в последнее время с неслыханными, беспримерными лишениями.

Пехоте приказано было остаться на несколько часов близ озера и сварить себе пищу из свежей воды, которой никто из нас не видал с 12-го марта. Тут же были оставлены и верблюды для отдыха и пойла, так как они уже четыре дня не получали воды. Начальство над оставленными пехотою, артиллериею и обозом было поручено генералу Бардовскому, который, после нескольких часов отдыха, должен был привести весь отряд к Аму-дарье, до которой оставалось около десяти, если не менее, верст.

Командующий же войсками, вся главная квартира, начальник отряда, генерал Головачев, и вся кавалерия, пошли прямо к Аму-дарье. На походе, командующий войсками выслал вперед для разведок о неприятеле большую часть кавалерии, под начальством подполковника Главацкого и Их Высочеств Великого Князя Николая Константиновича и Князя Евгения Максимилиановича.

Пройдя несколько верст, нашим взорам представилась еще издали серебристая полоса великой реки Средней Азии и вскоре мы приблизились к берегу Аму дарьи, открывшейся нам теперь во всей своей красоте. На том месте, где мы стояли, бивакировал перед тем наш неприятель, который бежал и оставил после себя одни только сплетенные из кустов шалаши; за ним-то направилась наша кавалерия.

По прибытии к реке, командующий войсками сошел с лошади и мы все последовали его примеру. В этом месте Аму-дарья имеет около двухсот сажен ширины или несколько более; но в других местах она уширяется до двух верст, а течение в [156] самом русле, даже в обыкновенное тихое время, чрезвычайно быстрое; глубина реки очень большая, хотя местами встречаются и мели.

Не могу передать того чувства, с которым мы взирали на эту величественную массу вод, еще так недавно, в тяжелые минуты, бывшую предметом всех наших упований и надежд. Здесь, на берегах Аму-дарьи, в нескольких тысячах верстах, вдали от отечества, в самой глубине варварской Азии, куда, со времен Александра Македонского, не проникала ни одна европейская армия, стоял теперь небольшой русский отряд из нескольких тысяч человек, в продолжение двух месяцев боровшийся с самою ужасною, безжизненною природою, с страшными ураганами, с палящим и удушливым зноем, и вышедший победителей из всех выпавших на его долю нечеловеческих испытаний. Эта мысль, невольно занимавшая, в данную минуту, каждого из нас, возвышала дух и вселяла какой-то трепет благоговения пред этим простым человеком, называемым русским солдатом, для которого, кажется, нет ничего невозможного... Честь и хвала русскому воинству в лице нашего отряда, и слава главному вождю действующих против Хивы войск! Задача была одна из самых тяжелых, когда либо предстоявших военачальнику. Я не берусь судить о сделанных, быть может, в этом случае ошибках, свойственных, впрочем, каждому человеку; но знаю то, что в то время, когда отряду грозило страшное бедствие, нужно было иметь много характера, чтобы не растеряться и сохранить то невозмутимое спокойствие, которое выказано было генерал-адъютантом фон-Кауфманом. Никто также не может не отдать ему полной справедливости в том, что во все время тяжкого для всех похода, отличительною чертою главного начальника экспедиции была постоянная заботливость и попечение о войсках. Наконец, разделяя наравне со всеми все, что только приходилось переносить отряду, он, своей неутомимою деятельностию и распорядительностью, так или иначе, но привел вверенный ему отряд к указанной Высочайшею властью цели и покрыл русское оружие новым венком неувядаемой славы.

Достигнув берегов Аму-дарьи, мы, конечно, с жадностью бросились тотчас пробовать ее воду. Вкусом вода оказалась весьма не дурною, но была несколько мутна. Можно было подумать, что Аму волнуется, видя свои берега оскверненными присутствием европейских воинов....

Командующий войсками располагал ожидать у берега реки присоединения войск, оставленных под начальством генерала [157] Бардовского, так как здесь должен был быть ночлег. Мы уже собирались выбрать себе местечко для ночлега, в ожидании прибытия наших верблюдов с вещами, как вдруг прискакал офицер от начальника кавалерии с известием, что часть бежавшего неприятеля переправилась чрез Аму-дарью на каюках или лодках, и что летучий отряд наш успел только помешать переправе одного каюка, который почти на половине реки стал на мели; остальная же часть туркмен ускакала по направлению к гор. Шурахану. Командующий войсками, начальник отряда и вся главная квартира тотчас же сели на коней и с конвоем от сборной сотни пустились большой рысью вслед за офицером, привезшим известие. Дорога, по которой мы ехали, шла берегом Аму-дарьи и только в некоторых местах отдалялась от нее, расстояние до того места, куда вел нас казачий офицер, было, вероятно, верст семь или восемь, так как, по прошествии часа времени, мы уже спускались с довольно большой возвышенности прямо к берегу Аму-дарьи. Недалеко от этого места, река делала довольно крутой заворот и вода омывала весьма высокий, почти совсем отвесный берег. Здесь мы нашли всю кавалерию, которая остановила преследование туркмен, вследствие того, что сотни, с ночным переходом от Адам-крылгана, сделали до шестидесяти верст по глубокому песку и дальнейшее насилование непоенных лошадей, могло, как говорится, совершенно осадить их.

Начальник кавалерии и Их Высочества встретили командующего войсками, объяснили ему причины, по которым далее не преследовали неприятеля, и указали на стоявший на мели, в саженях двухстах около берега, неприятельский каюк с хивинцами. Не прошло и четверти часа, как с противоположной стороны реки поднялся ужаснейший вихрь: песок столбом взвился до самых облаков, ветер с страшным гулом перенес всю эту песчаную тучу на нас и мы вмиг были осыпаны песком и дождем. Но вихрь этот продолжался не более получаса; небо прояснилось и жара снова начала так допекать нас, как будто, в самом деле, природа изыскивала все средства, чтобы воспрепятствовать появлению в здешних местах незваных европейских гостей.

Когда прояснилась погода, командующий войсками решил оставаться на этом месте часов до шести, для того, чтобы дать отдых утомленным казачьим лошадям и напоить их, а к вечеру возвратиться на ночлег в бывший туркменский лагерь, на берегу [158] Аму-дарьи, куда должен был прибыть и генерал Бардовский с пехотою, артиллериею и обозом.

Теперь надо было как нибудь достать неприятельский каюк с туркменами, который продолжал стоять на мели, не смотря на то что ветер довольно сильно подымал волны на реке. Завладеть каюком вызвалось десять человек и один офицер из казаков уральской сотни, которые, вооружившись револьверами и шашками, разделись, оставшись в одних только рубашках и, держась за гривы своих лошадей, пустились вплавь к каюку; там, где оказывалась мель, видно было, как казаки переходили ее и потом плыли далее. Туркмены, усмотрев с каюка, что казаки приближаются к ним, засуетились, сделали последнее усилие, чтобы столкнуть с места свой каюк, но это оказалось тщетным, почему они стали выпрыгивать из каюка и бросаться в воду. Нам было очень ясно видно, как пять человек туркмен достигли противоположного берега, а трое из них, долго носимые волнами, наконец, исчезли и, вероятно, утонули. Казаки, добравшись до каюка, бились с ним часа полтора и, наконец, им удалось столкнуть его с мели. Лошадей своих они не имели возможности поместить в самом каюке, так как в нем уже находилось до тридцати баранов, одна корова и одна лошадь, оставленные туркменами. Один из казаков взялся сам перегнать вплавь всех лошадей на наш берег, что и исполнил, молодецки, плывя сам и держась за гриву своей лошади, он искусно направлял остальных к берегу и со всеми лошадьми благополучно добрался к нам. Прочие же казаки с офицером сели в каюк и поплыли по течению, постепенно приставая к нашему берегу; когда же они совсем пристали, то, посредством брошенного каната, каюк был подтянут к более удобному месту, молодцы-казаки вышли на берег и были тотчас же окружены командующим войсками, всеми офицерами и своими товарищами, поздравлявшими их с удачным исполнением нелегкого дела. Командующий войсками, в присутствии всех, лестно поблагодарил казаков за их молодецкий подвиг, наградил их тут же ста рублями и отдал им в собственность все, что было найдено в каюке; самый же каюк был взят в казну и предназначен служить вспомогательным средством для предстоящей нам переправы.

Отдохнув немного, мы возвратились обратно к тому месту, где впервые приветствовали роскошную Аму-дарью; здесь, на берегу, войска расположились в турменских или хивинских шалашах, и [159] одному Богу только известно, какое чувство раздолья охватило нас после всех этих кудуков, Хал-ата и Адам-крылганов...

Сегодняшшй день, 11-го мая, должен остаться навсегда памятным для каждого из нас, участников хивинского похода. День этот был для нас днем избавления от всех напастей, не перестававших тяготеть над нами во все время движения отряда по убийственной пустыне и, рассеянием неприятельского скопища под Уч-чучаком, он открывал нам ворота в плодоносную часть Хивинского ханства.

Так как с самого начала похода я задался целию записывать все ощущения и впечатления, которые придется мне испытывать, потому что все заранее предвидели, что невероятный, по своим трудностям, поход в Хиву, будет одним из самых замечательных военных событий новейшего времени, то и в настоящий, знаменательный для нас день, мои мысли обращаются к тем лицам, которые, главнейшим образом, содействовали успеху столь славного дела. Им, т. е. командующему войсками, начальнику его полевого штаба, генералу Троцкому, и начальнику туркестанского отряда, генералу Головачеву, мы обязаны тем, что могли совершить, почти без потерь в людях, переход по таким местам, куда едва решались проникать небольшие партии, привыкших ко всевозможным лишениям, туркмен-кочевников. Сколько трудных минут пришлось пережить этим лицам, на которых лежала громадная ответственность за жизнь нескольких тысяч людей. Сколько забот и ежеминутной предусмотрительности должны были они выказать для того, чтобы устранить иди ослабить вредные последствия разных случайностей, которые могли привести к гибели весь отряд и окончательно расстроить порученное им громадное предприятие!... Конечно, не мне оценивать деятельность руководителей нашей экспедиции и имена их найдут себе, без сомнения, почетное место в летописях славнейших подвигов наших войск. Но я, как простой очевидец их многотрудной деятельности, считал бы себя не вправе умолчать о заслугах тех, которые, разделяя труды всего отряда, должны были, сверх того, изыскивать все способы к облегчению этих трудов и стремиться к достижению указанной цели ценою возможно меньших жертв.

12-е мая. Бивак на берегу Аму-дарьи. Никогда со времени начала похода не ощущали мы лучшего настроения духа, как теперь, во время стоянки близ Аму-дарьи. Не говоря уже о нравственной бодрости, оживившей всех нас с выходом из пустыни, мы могли, [160] наконец, освежиться в соседстве реки и, уже не дрожа за каждою каплю воды, утолять величайшую из жизненных потребностей. Моральные и физическая силы, оправившись и окрепнув после тяжких испытаний, придавали всему отряду полную уверенность в успешном достижении цели нашего похода.

Простояв тут до 5 часов вечера, мы снялись с бивака и сделали небольшой переход вниз по берегу Аму-дарьи, все таки по глубокому еще песку. Когда путь наш удалялся хотя на незначительное расстояние от реки, становилось как-то грустно, являлось как бы опасение не увидать более этих вод, возвративших нам бодрость духа и силы. К счастью, на ночлег мы снова вышли к самому берегу.

13-е мая. Бивак на том же берегу. В четыре часа утра мы выступили далее по направлению, ведущему к городу и крепости Шурахану, и шли также по берегу реки, по крайне глубокому, местами, песку и при удушливой жаре; однако, не смотря на это, мы двигались в отличном настроении, зная, что, по приходе на ночлег, будем в состоянии утолить жажду и освежить тело.

14-е мая. Бивак вблизи Аму-дарьи. Сегодня мы опять сделали небольшой, подобный предшествующему, переход, хотя в некотором уже отдалении от реки; ничего замечательного по пути не было. Джигиты наши обещают, на следующем переходе, пахотные земли, некоторую растительность, траву и вообще признаки жизни и оседлости.

15-е мая. Бивак на большом арыке. Пройдя несколько верст от предыдущего ночлега, мы действительно вступили на пахотные и засеянные поля, и когда остановились на ночлег, то под ногами нашими расстилался прекрасный корм для лошадей, а воду доставляли нам арыки — оросительные канавы, посредством которых поливаются пахотные земли. Мы находились в семи верстах от Аму-дарьи, и верстах, приблизительно, в 30 от города Шурахана.

16-е мая, Ак-камыш. Прежде чем занести в мой дневник события замечательного дня 16-го мая и в виду того, что мы, со дня на день, ожидали приказания приступить к переправе через Аму, считаю необходимым сказать, какими средствами обладал наш отряд для исполнения такого трудного дела, как переход на левый берег широкой и быстрой реки.

При открытии похода в Хиву, с Джизакскою, т. е. нашею колонною отправлен был из Чиназа, в инженерном парке один, [161] весьма большой понтон; Казалинскою же колонною взято было три меньших размеров понтона. Все эти понтоны предназначались для плавания по Аму-дарье, с целю собирать местные перевозочные средства; кроме того, каждые два понтона могли быть соединяемы вместе и, таким образом, составлять паром для переправы. По присоединении к нам Казалинской колонны, бывшие при нем три понтона были сданы в отрядный инженерный парк. Когда же, на пути от Адам-крылгана, мы вынуждены были бросать и жечь многие вещи, то понтон Джизакскои колонны, как весьма тяжеловесный, был зарыт в землю; следовательно, к Аму-дарье мы пришли уже с тремя понтонами или лодками. По взятии нашими уральскими казаками туркменского каюка, командующей войсками тогда же сделал распоряжение присоединить к этому каюку три наших понтонных лодки, посадить в них вооруженных стрелков и, с помощью бывших при саперной роте трех матросов, отправить эти четыре судна под начальством разжалованного из капитан-лейтенантов в матросы, но уже произведенного в унтер-офицеры с возвращением дворянского достоинства, Зубова, для плавания по берегам Аму-дарьи. Этой маленькой речной флотилии приказано было захватывать все лодки и каюки, которые будут попадаться ей на пути ее плавания.

Одновременно с нашим следованием вдоль берега Аму-дарьи к Шурахану, интендант отряда г. Касьянов, человек уже пожилой, но исполненный большой отваги, испросил позволение плыть на судне Зубова, так как импровизованная флотилия наша оставалась все время на виду отряда и имела постоянное с ним сообщение, к г. Касьянову присоединился и профессор зоологии г. Богданов. Эги три лица, находясь на передовой лодке речного отряда, не переставали охотиться за неприятельскими каюками и лодками, производили десанты на берег, вступали в перестрелку с туркменами, и успели завладеть несколькими их каюками. Двйствия их были так удачны, что, по приходе нашем к Ак-камышу, трофеи их состояли уже из 15 захваченных у неприятеля каюков, из которых четыре оказались очень большими.

Туркмены, следившие с противоположного берега за действиями нашей флотилии, и видя разгром, производимый Зубовым, но не зная о нашем приходе к Ак-камышу, пытались было уничтожить гребной отряд; с этою целью, они подвезли к берегу два орудия и пустили в нашу флотилию до 23 ядер. Но Зубов так [162] ловко лавировал, что умел уйти из под неприятельских выстрелов, не понеся никакой потери.

Когда же туркмены узнали, что мы уже находимся у Ак-камыша, против которого на противоположном берегу нарочно построена была ими небольшая крепостца, то, опасаясь, что мы решимся переправляться на этом самом, весьма удобном месте, они оставили Зубова, и поспешно заняли эту крепостцу, которую вооружили своими орудиями.

Командующий войсками, да и мы все, не зная еще о том, что делается с нашей флотилиею и полагая, что неприятель находился в Шурахане, который он намеревался, будто, защищать, остановил весь отряд на удобной позиции по дороге, идущей прямо в этот город, и в семи верстах в стороне от Аму-дарьи. На избранном для бивака месте было много корма как для дошадей, так и для верблюдов. По близости находилось много кышлаков, или домов из глины и огородов, но жителей не было ни одного.

Мы уже часа два предавались отдохновению на нашей новой стоянке, стараясь спастись от нестерпимой духоты, как сын мой, бывший в этот день дежурным адъютантом при командующем войсками, вышел из палатки и приказал личному конвою генерала Кауфмана седлать лошадей. Я его спросил, что это значит, и получил в ответ, что командующий войсками, вместе с начальником отряда, отправляется осматривать местность у Аму-дарьи и нашу флотилию. Я опять спросил сына, следует ли ехать главной квартире за командующим войсками и получил утвердительный ответ.

Чувствуя себя сильно истомленным жарой, и не очень здоровым, да и не предполагая ничего особенного в этой поездке, тем более, что командующий войсками не брал с собой ни какой части войск, кроме обыкновенного своего казачьего конвоя, я решился остаться в лагере. Впоследствии, я утешал себя тем, что в этом случае был не один, а многие из лиц главной квартиры остались также в лагере, вероятно, по одинаковым с моими соображением.

Чрез полчаса вся эта кавалькада, оба генерала с своими конвоями и штабами, адъютанты и большая часть главной квартиры поехали по направлению к Аму-дарье.

Час спустя после отъезда командующего войсками, я вдруг услышал сильный орудийный выстрел. Зная, что с генералом Кауфманом не было ни какой артиллерии, я спросил моего слугу, [163] чтобы это могло значить? Семен мой, вероятно с просонья, отвечал мне: должно быть гром. Не успел я возразить на его нелепый ответ о громе, в то время когда нас печет солнце, как раздался вторичный выстрел, и в лагере послышались шумные голоса бросавшихся в ружье солдат. Я быстро оделся, послал за лошадью, которая была на корму, и хотел уже приглашать начальников частей выводить часть войск по тому направлению, откуда слышались выстрелы, как, выйдя из палатки, я увидал, что некоторые роты уже стояли в строю. В нетерпении, ожидая лошади, которая паслась в общем табуне отряда, я чувствовал себя в крайне неловком положении еще более, когда увидал многих лиц, скачущих из лагеря по направлению раздающихся орудийных выстрелов; мимо меня пронеслись уже дивизион ракетный и конной артиллерии, а моей лошади все нет!...

Наконец, сев на приведенного коня, я пустился вскачь и вскоре стал нагонять многих лиц главной квартиры и разных частей войск; все летели по направлению выстрелов, так что, когда я выехал к прибрежью Аму-дарьи, все поле было усеяно скачущими всадниками. Вдали виднелись командующей войсками и начальник отряда, стоявшие на берегу реки, но гораздо выше лежавшей на той стороне крепостцы. Выстрелы становились реже, хотя из крепостцы неприятель не переставал стрелять, вероятно уже по нас, или по видневшимся ему подходившим ротам и артиллерии. Ядра наших противников брали весьма далеко, что нас крайне изумило, потому что ширина Аму-дарьи, в этом месте, была около 800 саженей и, кроме того, крепостца их была расположена не у самого берега, но отступя несколько от него. Ядра, перелетая реку, ложились очень далеко, так что, когда мы только что выезжали к предречью, несколько ядер шмыгнули от нас в весьма близком расстоянии.

Мы проехали, по крайней мере, верст 10 от лагеря, но все-таки не могли нагнать командующего войсками и его свиты. Сделав за несколько часов перед тем переход в 20 верст, и проскакав еще теперь 10, лошади наши положительно отказывались скакать далее. Видя невозможность догнать наше начальство и потеряв даже из виду значек командующего войсками, мы дали нашим лошадям идти по воле. Вскоре, со стороны начальства, показался скачущий офицер; мы приостановились, чтобы узнать что нибудь от него. Офицер этот, адъютант 1-го стрелкового баталиона подпоручик Детков, объявил нам, что командующий [164] войсками приказал всем вышедшим из лагеря войскам и артилерии возвратиться обратно к месту бивака.

Офицер проскакал далее с этим приказанием, мы также повернули и поехали обратно, сначала шагом, а потом маленькой рысью. Проехав, таким образом, верст около пяти, мы должны были снова попасть на дорогу, лежавшую под выстрелами крепостцы; здесь мы наткнулись на наш дивизион конной батареи, который, снимаясь с позиции, вытягивался в одно орудие шагом. Солнце начинало уже склоняться... Только что мы присоединились к дивизиону, неприятель сделал по нам выстрел, и ядро, перелетев довольно высоко над нашими головами, упало далеко за нашей кавалькадой. За этим выстрелом последовал другой, и второе ядро шлепнуло шагах в десяти от меня и бывших рядом со мной топографского офицера и майора Адеркаса. Мы стали просить ехавшего с нами около орудия штабс-капитана Ермолова, послать неприятелю в ответ хотя одну гранату, но Ермолов не согласился, сказав, что велено идти в лагерь и дивизион уже снялся с позиции, а что завтра туркмены получат хорошее угощение. Во время нашего разговора сплюснутые ядра шлепали по правую и левую сторону орудий, а дивизион продолжал себе идти тихим шагом, не обращая никакого внимания на падавшие неприятельские снаряды. Несколько времени еще неприятель провожал нас ядрами, пока мы не вышли из-под сферы его выстрелов.

Командующему войсками, начальнику отряда, их свите и конвою пришлось провести не совсем приятные полчаса. Во время стрельбы из крепостцы в них выпущено было до 30 ядер, из которых одно хлопнуло около Князя Евгения Максимилиановича, обнесло его грязью и мокрым песком; лошадь же доктора Морева, стоявшего подле Князя, два раза прокружилась и вместе с ним упала; полагали, что доктор убит, но, к счастию, он встал невредим. Если бы у туркменов были гранаты, то немного бы уцелело и начальства, и свиты...

17-е мая. Ак-камыш. Вчера, по возвращении командующего войсками в лагерь, стало известно еще с вечера, что начальнику отряда, генералу Головачеву, с двумя ротами стрелков и дивизионом конной батареи поручено отправиться рано утром к берегу Аму-дарьи. Цель этого движения заключалась в том, чтобы наказать хивинцев за их вчерашние проделки, сбить их с заречной позиции и из крепостцы и тем дать возможность нашей флотилии, [165] оставшейся верст за 12 выше по реке, причалить к нашему берегу; об этом сообщено было одновременно и Зубову.

Сегодня, в шесть часов утра, мы услыхали, со стороны Аму-дарьи, сильные орудийные выстрелы. Хотя было ещо довольно рано, но вся главная квартира была уже на ногах, и лошади стояли у всех оседланными. По мере усиления доходивших до нас орудийных выстрелов, все лица главной квартиры постепенно стали сходиться у ставки командующего войсками. В это время генерал Кауфман принимал депутацию от жителей Шурахана и четырех представителей от некоторых окрестных кочевых родов, которые накануне еще писали к командующему войсками и, как мирные жители, просили его покровительства.

Генерал-адъютант фон-Кауфман передал им письменный перевод своего ответа, с тем, чтобы они сделали его известным по всей окрестности. Главный начальник русских войск приглашал всех мирных жителей оставаться на своих местах, по прежнему, заниматься своими полями и хозяйством, и ручался им за то, что ни единому мирному человеку не будет сделано ни малейшего вреда, потому что он ведет войну не против жителей, а против войск неприязненного правительства. Вместе с тем, командующий войсками предложил депутации пригласить жителей сегодня же начать привозить в наш лагерь для продажи войскам разные продукты и все, чем они только торгуют на базарах, присовокупив, что, по приходе нашем завтрашнего числа в Шурахан, жители его могут быть совершенно спокойны, что на базаре, все будет покупаться за наличные деньги и ничего не будет взято у них без платы.

Вечером, часу в шестом, действительно, шураханские жители привезли к нам для продажи разных разностей; все это было у них раскуплено нами и солдатами, и наши новые поставщики остались, повидимому, очень довольны. В заключение, командующий войсками приказал надеть на четырех выборных халаты; причем, переводчик передал им, чтобы подарки эти они приняли в знак особенного к ним благоволения главного начальника русских войск за то, что шураханцы были первыми мирными жителями, встретившими эти войска.

Вслед затем, генерал Кауфман и вся главная квартира сели на коней и отправились к маленькому отряду, высланному с генералом Головачевым; последний встретил нас словами, что неприятель сбит с позиции и уходит, оставляя свою крепостцу. [166] Отступление неприятеля ясно быео видно с нашего берега: он уходил из своего лагеря, с трудом таща за собою свои два подбитых орудия.

Начальник отряда не мог достаточно нахвалиться меткостью стрельбы нашей конной артиллерии, прибавив, что как только определилась дистанция чрез реку и люди несколько присноровились, то каждая наша граната производила сильное разрушение у туркменов. В отместку же нам, и неприятель, в свою очередь, угощал нас лучше вчерашнего: много удачных выстрелов было пущено им, так что ядра постоянно ложились между орудиями, а под конец у нас убита была в конном дивизионе одна лошадь и раздроблено колесо у одного орудия. Кроме того, была убита также лошадь у командира роты, прикрывавшей батарею. Поблагодарив орудийную прислугу и стрелков, командующий войсками приказал им возвратиться в лагерь.

Тем временем флотилия, под начальством Зубова, должна была проплыть верст десять вниз по реке, чтобы достигнуть места нашей стоянки; на этом пространстве флотилии попадались на встречу неприятельские каюки, стоявшие близ противоположного берега, который был усеян конными туркменами, поджидавшими наши суда. Неприятель завязал перестрелку с бывшими на судах людьми, что, однако, не помешало лихому Зубову не только овладеть несколькими каюками, но и производить даже десанты; вскоре стрелки наши совершенно очистили неприятельский берег. Последний захваченный нами каюк был уже в виду всех, когда наша конная батарея замолкла. Зубов увидал, в это время, на неприятельском берегу еще один каюк, подожженный самими туркменами; не рассуждая долго о том, ушел ли неприятель, или только собирается уходить, командир нашего речного флота полетел на своих лодках к противоположному берегу, вырвал, так сказать, каюк из рук неприятеля и, затушив огонь, притащил его к нашему берегу.

Командующий войсками и все мы довольно долго стояли на берегу Аму дарьи с наведенными биноклями и смотрели, как туркмены выбирались из крепостцы. Нам, впрочем, казалось, что хотя неприятель, вероятно, направится на защиту Шурахана, ибо он знал, что завтра мы подойдем к этому городу, но так как за крепостцой и песчаными барханами, которыми был усеян неприятельский берег, начинались уже сады, тянувшиеся вплоть до Хивы, на [167] пространстве более 50 верст, то, по крайней мере, часть туркмен должна была, без сомнения, остаться в этих садах.

28-е мая. Переправа чрез Аму-дарью. Сегодня, в шесть часов утра, мы снимались с бивака у Ак-камыша, в полной уверенности, что идем к Шурахану, где, была назначена переправа чрез Аму-дарью, как совершенно неожиданно для всех нас авангард отряда и весь верблюжий обоз стали направляться на дорогу, ведущую не к Шурахану, а к реке, именно на то место, с которого был вчера сбит неприятель. Так как от нашей стоянки до Аму дарьи было не более 7 верст, то все войска подошли к берегу часа через два. Мы были немного удивлены еще и тем, что когда подходили к берегу Аму-дарьи, то в двух широких арыках, которые войска переходили для достижения речного берега, вода оказалась несравненно глубже вчерашнего.

Войска расположились на большом пространстве вдоль берега, и тотчас же сделано было распоряжение о переправе на ту сторону двух рот 1-го стрелкового баталиона и двух горных орудий. Им приказано было занять неприятельскую крепостцу, не увлекаться вперед, а поджидать переправы следующих войск; к вечеру на ту сторону перевезены были еще две роты, со всем их багажом.

День 18-го числа прошел для нас незаметно, в постоянном плавании каюков с одного берега на другой и в доставлении необходимых для перевезенных войск принадлежностей. Отправленным на левый берег ротам не приказано было приближаться к кышлакам, которые виднелись в садах. Наступил вечер, взошла на полчаса молодая луна и потом все поверглось в мрак.

Палатка моя и барона Каульбарса отстояли от берега Аму дарьи в нескольких саженях и находились подле самого арыка, чрез который пехота проходила утром в брод. Часу в одиннадцатом вечера слуга наш, между прочим, доложил, что в арыке нашем вода уже так прибавилась, что лошадь может идти вплавь. Около часу ночи рожки затрубили, войскам приказано было вьючиться, переходить обратно оба арыка, чрез которые мы переправлялись, подходя к Аму-дарье, и разместиться далее от реки, на большой песчаной возвышенности. Все мы не мало всполошились от такой неожиданности, в особенности, когда джигиты и местные жители стали утверждать, что, в это время года, Аму-дарья в несколько часов затопляет все пространство кругом на десяток верст. Молодая луна скрылась от нас и еще более затрудняла переход чрез арык, в котором вода, действительно, сильно [168] поднялась; в особенности затрудняла нас переправа верблюдов. В темноте, конечно, не сразу разберешь, где лучше пройти: верблюды спотыкались, надо было их подымать и вытаскивать из воды, вещи подмачивались, и произошел невыразимый кавардак.

Командующий войсками, начальник отряда и Их Высочества перешли арыки благополучно. За ними стали переходить войска, имея воду по пояс, но так как в эту ночь была сильная духота, то все охотно купались. Около арыков столпилось в темноте несколько тысяч людей и верблюдов, все искали как бы пройти по лучше, и шлепанье по воде производило такой шум, который в тихую ночь далеко раздавался по окрестной местности.

Что касается лично меня, то я сомневался, чтобы в одну ночь мы могли быть так затоплены, что уже и даваться некуда, и притом был уверен, что завтра, во всяком случае, нам придется вернуться к берегу для переправы. Поэтому, перейдя первый арык, и перетащив через него с величайшим трудом своих верблюдов с вещами, я решился не переправляться через второй арык, который оказался несравненно хуже первого, и остался ночевать между обоими арыками. Моему примеру последовало большое количество обозов и войск, на что вскоре и получено было разрешение начальства, тем более, что время уже близилось к рассвету.

19-го мая. Близ неприятельской крепостцы. Проснувшись около пяти часов утра, мы убедились, что не только не могли быть затопленными, но вода в арыках далеко еще не достигала поверхности берегов, хотя, действительно, сильно прибавилась и должна была еще более увеличиться, так как дул сильный ветер.

Спустя час времени, все начальство с Их Высочествами проехало к переправе. Туда же потянулись и все войска, переходя обратно арыки, что, впрочем, не представляло днем никаких затруднений. Находясь ближе других к Аму-дарье, я с моими верблюдами перешел только один арык и, подойдя к месту переправы, воспользовался первым каюком, который принимал людей и вещи главной квартиры. Поместившись в каюк с моей лошадью, вещами моими и барона Каульбарса и нашими двумя слугами, я к десяти часам был перевезен на другую сторону реки, где разбил себе палатку около самого берега, в районе, назначенном для главной квартиры, и как на беду в глубоком песке. Барон Каульбарс не мог переправиться со мною, так как, будучи [169] офицером генерального штаба, ему приходилось исполнять разные поручения и распоряжения по переправе.

Каюки, отобранные Зубовым у неприятеля, несказанно пригодились для переправы наших войск. При этом, не могу умолчать о наших саперах, которые, во все время похода, приносили отряду чрезвычайную пользу, как при совершении переходов по безводным местам, отыскивая и устраивая колодцы, так и во время переправы. Саперные офицеры горячо соревновали общей пользе: сами спускались на десятки сажен в глубь колодцев, измеряя и вычисляя количество воды; руководили всеми работами во время переправы, исправляли берега, устраивали пристани, заведывали нагрузкою и разгрузкою, словом, весь процесс переправы вынесли на своих плечах.

С 18-го числа и до вечера нынешнего, 19-го, переправлено уже более половины отряда: вся почти главная квартира, начальник отряда со штабом и конвой. Командующий войсками, желая лично наблюдать за переправою со своим штабом, остался еще на правом берегу. Кавалерия и верблюдов полагают переправить последними, частию в каюках, частию, быть может, вплавь. Из нескольких тысяч верблюдов, имеющихся при войсках, оставляют только до 300, а остальных уже отправили на Хал-ата и к колодцам Алты-кудук, для облегчения следования к нам оставленных там войск. Командир 2-го стрелкового баталиона, полковник Веймарн, с своими двумя ротами и частью артилерии и с разными запасами, оставленный на Хал-ата, завтра должен уже придти к переправе, вследствие чего часть пехоты, удержанная на этом берегу, дождется его прихода. Полковник же Новомлинский, командир 3-го стрелкового баталиона, с своими двумя ротами и тоже с частью артилерии должен придти позже.

Переправившись на ту сторону, я нашел наши войска расположенными близ бывшей неприятельской крепостцы, на отличной позиции, обнесенной со всех сторон в два яруса песчаными возвышенностями, в роде брустверов. Впрочем, пришлось стоять в глубоком песке, а между тем, до садов было, что называется, рукой подать. На месте стоянки не было ни травинки, поэтому, для доставления корма, приказано было произвести фуражировку в кышлаках; возвратившиеся оттуда фуражиры, добывшие порядочное количество клевера для корма, объяснили, что жителей не видали, но заметили много хлеба на полях. Жители, хивинцы, завидев фуражиров, вероятно попрятались, но потом сообразили, что им [170] гораздо выгоднее будет самим продавать продукты нашим войскам, а потому, сегодня утром, совершенно для нас неожиданно, среди лагеря, образовался настоящий базар: жители навезли не только клеверу, но лепешек, круп, баранов и скота, остались очень довольны торгом и обещали на другой день опять приехать.

20-го мая. Бивак на берегу Аму-дарьи. До нынешнего дня я находился все один на левом берегу Аму; мой товарищ барон Каульбарс, получивший, вероятно, поручение от начальника штаба, не возвращался все еще с того берега. Здесь кстати заметить, что мой почтенный сожитель, давно мне известный и обративший на себя внимание своею отважностию еще в кульджинской экспедиции, где он получил две раны, любил производить над собой весьма опасные эксперименты. Так случилось и сегодня. Часу во втором дня, я вдруг заслышал голос барона Каульбарса, отыскивавшего мою палатку; выглянув из нее, я был не мало удивлен, когда пред моими глазами предстал мокрый, обнаженный всадник на таком же мокром коне.... То был барон Каульбарс, переплывший, в виде опыта, Аму-дарью в том месте, где ширина ее доходит до 800 сажен, при весьма значительной глубине, а быстрота течения пять футов в секунду....

Ждем не дождемся конца переправы и той минуты, когда нас поведут в хивинские сады и кышлаки, так как стоянка близ крепостцы в глубоком песке, положительно несносна и живо напоминает наши прошедшие бедствия.

В три часа по полудни, командующий войсками переправился на нашу сторону. Говорят, что с приходом завтра к переправе полковника Веймарна с транспортом провианта, мы тронемся далее. До Хивы только 50 верст, или два обыкновенных солдатских перехода.

Пока командующий войсками находился еще на той стороне реки, родной дядя хивинского хана присылал просить позволения явиться на свидание к генералу Кауфману. Командующий войсками послал ему в ответ свое согласие, и посланный уехал в Хиву, но еще не возвращался.

21-е мая. Бивак на берегу Аму-дарьи. Сильный ветер затрудняет переправу. Красивая Аму превратилась в страшную, безобразную массу желтоватого цвета; подгоняемые ветром волны высоко подымаются и бушуют. Несносный ветер не покидает нас и пробуждает в памяти злейшие воспоминания о безводных, [171] песчаных пространствах, где он нас так сильно донимал. Наша позиция, как я выше сказал, находится как бы в квадратной песчаной котловине, окруженной со всех сторон песчаными возвышенностями, так что при малейшем дуновении ветра, песок с этих возвышенностей совершенно засыпает нас.

Полковник Веймарн, часов в девять, прибыл к переправе со своими ротами, что дает надежду на скорое наше движение вперед.

22-е мая. Бивак на берегу Аму-дарьи. Сегодня целый день происходила у нас суматоха, послужившая хоть некоторым развлечением в нашем скучном положении.

Жители кышлаков, расположенных в садах, верстах в двух от нашего бивака, по примеру прежних дней, с утра стали собираться к нам в лагерь с разными жизненными припасами на продажу. Как вдруг все переполошилось: приехал гонец с известием, что диван-беги (хивинский военный начальник) грабит кышлаки за то, что жители стали ездить к русским и подвозить им припасы. Получив это известие, командующий войсками тотчас же отправил на фуражировку две роты с двумя горными орудиями и несколько казаков, под начальством подполковника Чайковского, и вместе с тем приказал взять всех офицерских людей для добычи фуража. Для надзора за правильностью фуражирования и для распределения по участкам были назначены из полевого штаба два офицера.

По уходе этого отряда и по прошествии некоторого времени, стали слышаться вдали ружейные выстрелы, но, не смотря на внимательное наблюдение в бинокль, с ближайших возвышенностей рассмотреть ничего было нельзя; вековые деревья садов мешали обозрению.

Вскоре прискакал казак от подполковника Чайковского, с докладом, что высланный отряд, прогнав неприятеля (туркмен), находится не в дальнем расстоянии от укрепленного города Хазар-аспа; вместе с тем, подполковник Чайковский доносил, что один из ротных командиров довольно тяжело ранен пулею, а один солдат ранен холодным оружием. Генерал Кауфман приказал послать к подполковнику Чайковскому еще две роты, с которыми отправились и Их Высочества. Командующий войсками, не имея положительных сведений о состоянии города и крепости Хазар-аспа, не имея достаточного количества перевозочных средств, и не окончив еще переправы, решился тотчас же двинуться к [172] Хазар-аспу. Посланные войска разоряли хивинские партии и довольно рано вернулись в лагерь.

Вероятно, вследствие этой рекогносцировки, вечером вышез приказ, на основании которого, в три часа утра, весь отряд, кроме двух линейных рот, остающихся на позиции для охранения вещей и для наблюдения за переправою, должен был выступить для занятия города и крепости Хазар-аспа. Солдатам приказано иметь с собою в мешках (заменяющих ранцы), сухари и только то, что может быть им временно необходимо, так как, по занятии Хазар-аспа, вся местность от берега Аму будет очищена от неприятеля и тяжести отряда могут быть доставлены к Хазар-аспу, расстояние до которого считалось не более 14 верст.

23-го мая. Бивак в садах, близ Хазар аспа. Не смотря на то, что сегодня, рано утром, предстояло двинуться к Хазар-аспу, лагерь, а вместе с ним и мы успокоились с вечера в двенадцать часов. В три часа ударили подъем; заваренный чай брошен и мы с Каульбарсом сели на коней и пустились догонять командующего войсками, уже уехавшего к авангарду. Нагнав авангард и пройдя около двух верст от позиции по песчаным оврагам и буеракам, мы вступили в сады, ведущие к Хазар-аспу и тянущиеся вплоть до Хивы.

Местность эта, в особенности, после пройденной пустыни, показалась нам раем и поражала непривычный глаз разнообразием и богатством флоры. Жаль только, что мы расстались с величественной Аму и не видим другой воды, кроме воды в арыках, которые пересекают всю местность по разным направлениям; так будет, говорят, до самой Хивы, которая также не имеет реки.

Прелестная местность, на которую мы вступили, похожа на живописный парк, тянущийся на 50 верст. Повсюду виднеются разбросанные в каком-то лелеющем глаз беспорядке, огромные пышные деревья, представляющие собою вид громадного гриба; около них почти всегда стоят, так называемые, курганчи, или дома, обнесенные забором, в роде, наших барских дач, построенные из весьма плотно убитой глины, представляющей известное сопротивление даже артилерийским снарядам; все дома как будто оштукатурены и имеют чрезвычайно красивый вид. Величественный гриб, своей огромной шапкою, большею частию покрывает тенью весь дом и двор. По всему парку разбросаны обыкновенные деревья и кустарники с зеленеющею листвою; там и сям виднеются поля клевера, пшеницы и других хлебов, засеянные [173] отдельными квадратиками, вероятно, сообразно хозяйству каждого владельца курганча; все это пересекается по всем направлениям арыками, или канавами, наполненными водою; у каждого дома, кроме того, имеются колодцы с хорошей водой. Прямая, не очень широкая дорога, как бы пересекающая весь парк пополам, тянется к Хазар аспу и далее в Хиву; от нее в стороны отделяется нескончаемое число боковых дорожек, тянущихся к каждому курганчу. Все эти дороги пересекаются тоже канавками, через которые устроены мостики.

Не зная определительно расстояния до Хазар-аспа, мы шли в совершенной неизвестности часа три; только впоследствии, благодаря съемке, постоянно производившейся во время марша и даже во время дел, мы узнали, что он отстоит от берега Аму на 14 верст. Местность вообще, и в особенности высокие деревья препятствовали ориентированию, так что мы почти наткнулись на выросшие перед нашими глазами, высокие крепостные стены с башнями. Генерал Головачев остановил авангард, подтянул войска, и, усматривая на стенах народ, с минуты на минуту ожидал выстрела. Но заметив мирное настроение жителей, генерал Головачев двинул войска к воротам, вошел в крепость, занял ее, взял семь орудий, в ней находившихся (три из них похожи на картечницы), и послал поздравить командующего войсками с благополучным окончанием дела.

В азиятских городах крепость и город составляют одно неразрывное целое. Хазар-асп — большая крепость с высокими стенами, окруженная со всех сторон озером и примыкающая к садам, составляющим отличительную черту этой местности. Крепость выстроена, как и все здешния постройки, из глины, но, не смотря на высоту и прочность стен, была оставлена хивинскими войсками сегодня утром, до прихода наших войск. Командующий войсками и вся главная квартира въехали в город и расположились в цитадели; войска стали кругом крепости. Жители Хазар-аспа и торгующий народ тотчас явились с изъявлением покорности к командующему войсками, который приказал им объявить, чтобы они оставались на своих местах, в лавках и на базаре, и что никому не будет сделано никакого вреда. Часа два спустя, массы жителей обоего пола стали стекаться в город, и не только городские жители, но и деревенские обитатели кышлаков, которые при нашем прохождении были совершенно пусты.

Командующий войсками сделал распоряжение оставить в [174] Хазар-аспе три роты и два горных орудия. Прибывший к отряду и выздоровевший от полученных ран, полковник Иванов назначен заведующим населением; а подполковник Принц комендантом крепости. Последнему приказано было тотчас же собрать надлежащие сведения и привести в известность все находящееся в крепости и городе. Тем временем войска, поджидая транспорта с Аму-дарьи, оставались на отдыхе.

По собранным сведениям, в Хазар-аспе найдено значительное количество пороха, свинца и семь орудий, о которых сказано выше, несколько десятков палаток, значительные запасы риса, ячменя и джугары и, наконец, четырехместная карета, старого фасона, на высоких рессорах.

Когда все в городе и крепости было приведено в известность, командующий войсками, начальник отряда, главная квартира и все войска, кроме тех, которые были оставлены в Хазар-аспе, под начальством коменданта, отошли назад и, расположившись на половине пути до Аму, на весьма удобном биваке, стали выжидать прибытия транспорта с оставленными вещами, который и прибыл в восьмом часу.

В этот день, ни в кышлаках (деревня), ни в курганчах (дом), не видно было ни одного жителя. Старшие начальники и многие офицеры расположились в курганчах или около них. Мы с бароном Каульбарсом приказали поставить нашу палатку подле одного из арыков, под густою тенью большего дерева, вполне защищавшего нас от солнечных лучей.

Кратковременная стоянка наша в садах оживляла дух и радовала сердце, наполняя его воспоминаниями о далекой родине... Прелестная природа, благотворный воздух, веселое щебетанье давно неслышанных птичек, громкий свист соловья, все окружало нас жизнию, как бы в награду за тяжелое странствие по мертвой пустыне.

Впрочем, печальная весть омрачила этот день. Неожиданно разнеслось известие, что командир 2-го стрелкового баталиона полковник Веймарн был занесен лошадью, которая, при падении, ударилась с ним об угол каменного забора и переломила ему все ребра. В страшных страданиях перенесен был Веймарн в лагерь и без малейшей надежды на спасение жизни.

24-го мая. Сады под Хазар-аспом. Полковник Веймарн скончался после тяжких страданий.

Веймарн был очень хороший человек и отличный офицер, [175] держал в необыкновенном порядке свой баталион, считающейся здесь одним из лучших. Веймарну, однако, как говорится, не везло: он участвовал в самаркандской экспедиции, но в дело попасть не успел; в настоящем походе он всей душою желал находиться в числе авангардных войск, но обстоятельства так сложились, что, находившись временно в ариергарде, он вынужден был оставаться на Хал-ата, в то время, когда нам предстояли дела. Когда мы перешли Аму, он нас догнал, превосходно привел вверенную ему часть, с порученным ему транспортом провианта, и попал, наконец, в авангард генерала Головачева; но в это время дела не было. По возвращении на настоящую позицию, как старый и заботливый офицер (он прослужил тридцать пять лет), он лично хотел озаботиться скорейшею перевозкою имущества нижних чинов своей части, не отдыхал, переменил лошадь и встретил злую смерть. Завтра мы отдадим последний долг павшему товарищу.

После полудня, первоначально по одному, потом целою кучею, начали хивинцы сходиться к нашему лагерю; оказалось, что это хозяева тех курганчей, которые, при занятии нами позиции, вошли в район лагеря. Командующий войсками первый, а за ним все офицеры, которые разместились в курганчах, уступили хивинцам их дома и, в настоящую минуту, они живут среди нас.

25-го и 26-го мая. Там же. Весь этот день прошел в передвижении войск, оставшихся за Аму, и в приготовлении к дальнейшему походу на Хиву. Начальник населения в Хазар-аспе, полковник Иванов, сделал распоряжение о найме трехсот арб с лошадьми и проводниками, которые и прислал на позицию. Арбяной обоз значительно усилил наши перевозочные средства, состоявшие из одних верблюдов, так что, при дальнейшем движении, мы ни в чем не будем иметь недостатка.

27-е мая. Сады, в пятнадцати верстах от прежней стоянки. В четыре часа утра мы выступили с позиции и следовали прямым путем по направлению к Хиве. Дорога была пересекаема множеством арыков, на которых везде находились мосты. Если бы хивинцы вздумали не только сломать, но просто испортить эти мосты, то наделали бы нам много хлопот и надолго бы отсрочили наше вступление в Хиву.

Придя сегодня вторично в Хазар-асп, потому что мы его миновать не могли, и при том должны были захватить с собою [176] оставленные в нем роты и артилерию, мы остановились на привал. Найденный в Хазар-аспе порох был потоплен, неприятельские орудия их мы захватили с отрядом, а картечницы, или лучше сказать, подобие их, были уничтожены. В Хазар-аспе мы получили, наконец, положительные сведения, что до Хивы остается еще шестьдесят верст. Тут же вторично явился к командующему войсками, тот самый старик хивинец, который за переход, или за два до занятия нами Хазар-аспа, приезжал от хана, с тем, чтобы немножко запугать нас; так, он утверждал, что в Хазар-аспе находятся ханские войска и орудия, и что диван-беги строго приказано, ни в каком случае, не оставлять крепости, а защищать ее до последней крайности. Оказалось, что это не более, как выдумка. Теперь он привез от хана письмо, в котором последний пишет, что он крайне удивлен слухами о дальнейшем движении русских на Хиву, потому что он сделал, кажется, для них все, что только мог, даже прислал в Казалинск пленных, которые у него содержались; письмо заканчивалось просьбой приостановить движение и обещанием окончательно укрепить дружеские с нами сношения. На это письмо, командующий войсками приказал словесно передать посланному, что он с ханом переговорит об этом завтра, в Хиве. После того, генерал-адъютант фон-Кауфман спросил посланного о другом нашем отряде (Оренбургском), и известно ли хивинцам, где он находится. Посланный отвечал, что место нахождения отряда известно, что к его начальнику был также отправлен посланец, которого направили к генералу фон-Кауфману.

При дальнейшем следовании из Хазар-аспа, многие жители кышлаков останавливали командующего войсками, подносили ему хлеб-соль и, изъявляя свою покорность, просили покровительства. В этот день мы сделали переход в пятнадцать верст и стали на ночлег. Только сорок пять верст до Хивы...

28-е, мая. Сады по дороге к Хиве. В четыре часа утра отряд бодро поднялся с ночлега и, в надежде скоро достигнуть давно ожидаемой Хивы, легко сделал тяжелый 30-верстный переход, при сильной жаре и страшной пыли. На половине пути был дан четырехчасовой привал; к ночлегу мы прибыли в пять часов по полудни.

Не успели мы расположиться на нашей позиции, всего в 16 верстах от Хивы, цели наших надежд и желаний, как было получено извещение, что хивинцы не желают драться и сдают Хиву. [177] Увы исчезли надежды на штурм и взятие Хивы с боя, что немало сокрушило всех. Войска искали боя, забывая кровавые потери, без которых не обошлось бы...

Прежний посланец хивинец привез письмо от хана, в котором последний уже не хитрил более, и просил прямо не проливать напрасно крови, соглашался на все условия, которые ему будут предложены, и без боя сдавал нам Хиву.

Командующий войсками письменно сообщил хану, что завтра он выступает к Хиве, приглашал его выехать к нему на встречу для переговоров и дозволил ему взять с собою свиту не более 100 человек.

Старик-хивинец, принимая письмо, спешил сообщить командующему войсками свое беспокойство относительно Оренбургского отряда, который, как ему известно, атакует город, что хивинцы несут потери и двое их батырей убиты. Тогда генерал Кауфман тут же написал начальнику Оренбургского отряда о присланном к нему письме хана, о предлагаемой сдаче Хивы, и приказывал прекратить военные действа против города. Это письмо, переданное старику-хивинцу, было тотчас же отправлено с одним из хивинских джигитов в Оренбургский отряд.

Вскоре после отъезда посланца получено было донесение от генерала Веревкина о деле 28-го мая, в котором потеря наша состояла из 40 человек нижних чинов (4 убиты, остальные ранены), кроме того, ранены два штаб-офицера, шесть обер-офицеров и сам начальник отряда. В этом же донесении было упомянуто, что у самых стен города ротами Апшеронского и Ширванского полков захвачены два неприятельские орудия.

Как только разнеслись слухи о полученном из оренбургского отряда донесении, у нас пошли толки и догадки, с целью разъяснить себе смысл совершившихся событий; зная, с одной стороны, что хан просит пощады, а с другой, получив известие, что под стенами Хивы было серьезное дело, многие недоумевали и не могли разрешить этого противоречия, удовольствовавшись в заключение поговоркою: “утро вечера мудренее”.

29-е мая. Во дворце хана и на биваке под стенами Хивы. С особенным чувством нетерпения и любопытства тронулись мы, 29-го мая в пять часов утра, к Хиве, интересуясь увидеть хивинского владыку и заветный город, цель экспедиции, которая нам стоила таких трудов и лишений....

Пройдя, примерно, около половины пути, мы заметили впереди, [178] по дороге, пыль и потом неясные очертания целой толпы всадников, с офицером впереди. То был состоящий при начальнике отряда, генерале Головачеве, поручик Бекчурин, за которым двигалась целая кавалькада хивинцев, на великолепных жеребцах, убранных богатою сбруею, с щегольскими азиятскими седлами и чепраками.

Командующий войсками остановился в ожидании их приближения. В первую минуту мы были уверены, что это сам хивинский хан, но вскоре разочаровались, потому что оказалось, что это были дядя и брат хана, со свитою; последний — молодой человек, лет двадцати.

На вопрос командующего войсками, где же хан? ему отвечали, что хан сегодня, рано утром, выехал из Хивы и что, по всей вероятности, он бежал.... Командующий войсками повернул лошадь, отъехал несколько шагов в сторону и расположился на походном стуле, под тенью большего карагача. Приехавшие хивинцы последовали за ним и, сойдя с лошадей, в живописной группе расселись против него, поджав ноги по азиятскому обычаю. Свита генерала Кауфмана, спешившись, окружила своего начальника; мне пришлось стоять подле начальника полевого штаба, недалеко от командующего войсками и вблизи сидевшего брата хана.

Разговор начался с разъяснения странного поступка хана. Дядя хана говорил, что хан, не далее как еще вчера, был на стороне партии мира, но что, по всей вероятности, партия воинственных иомудов успела его увлечь с собою. Все это говорилось таким тоном и в том смысле, что поступок хана для них самих оскорбителен, что это сделано вопреки желанию народа и что, после такого поступка, они не желали бы более иметь его своим ханом. Эти последние слова были подтверждены одновременно почти всей сидящей толпою хивинцев.

Тогда командующий войсками обратился к молодому человеку, брату хана, и спросил его, не знает ли он настоящей причины бегства хана. Брат хана отвечал, что ему ничего неизвестно, потому что он сам последнее время содержался под караулом, и что только после бегства хана освобожден народом.

Командующий войсками приказал передать дяде хана, чтобы он тотчас написал своему племяннику, что начальник русских войск весьма огорчен его бегством, приписывает это советам неблагонамеренных людей и приглашает его немедленно [179] возвратиться; в противном случае, вместо него будет назначен ханом другой.

На этом кончилась аудиенция, и, в то же время, подъехал одетый в полную парадную форму, полковник Глуховской, состоявший при оренбургском отряде. Отрапортовав о благополучном состоянии оренбургского отряда, полковник доложил, что отряд выстроен неподалеку и ожидает прибытия его превосходительства.

Командующий войсками, начальник отряда генерал Головачев, вся главная квартира, конвой и присланные из города хивинцы поехали к оренбургскому отряду. Проехав версты три, мы усмотрели выстроенную пехоту, артилерию и кавалерию оренбургского отряда; в числе последней была сотня сунженских казаков и сотня мусульман.

Раздалось повелительное “на караул”, и полный хор музыки Апшеронского полка заиграл встречу. Начальник оренбургского отряда, генерал Веревкин, вследствие полученной им накануне раны, не мог представить соединенных Оренбургского и Мангышлакского отрядов, почему место его заступил полковник Саранчев, который и рапортовал командующему войсками о состоянии войск.

Все, начиная с начальства, офицеры и нижние чины, щеголевато одетые в мундиры, были в полной парадной форме; даже прусский гусарский поручик был в парадной гусарской форме.

В глубине средней Азии, близ хивинских стен, на красивой поляне, среди природою насажденных садов, встретить соотечественников и братьев по оружию — это такое ощущение, которое не под силу моему слабому перу....

Мы, только что вырвавшиеся с Адам-крылгана и с других “кудуков”, должны были представлять большой контраст с щеголями-оренбургцами. Начиная с начальнического кителя и до последней гимнастической рубашки солдата, все было прожжено сорокаградусной жарой, засыпало песком и пылью.

На приветствие командующего войсками: “здорово, молодцы!” последовало единодушное громкое “ура” этих, действительно, молодецких войск. Засим, генерал Кауфман, махнув музыкантам, благодарил каждую часть войск особо за молодецкую и честную службу своему Государю. После осмотра, командующий войсками пригласил к себе всех офицеров Оренбургского и Кавказского отрядов и усердно благодарил их за службу.

Во время продолжительного отдыха, который дан был [180] войскам, офицеры Оренбургского отряда успели переодеться в кителя, как и мы, и перемешались с нашими. Нашлось много знакомых, пошли толки, рассказы, задушевные встречи. Лагерь представлял весьма оживленную картину; офицеры и солдаты, разбредясь, в тени громадных деревьев, пили чай и закусывали. Командующий войсками, Их Высочества и главная квартира разместились особою группою. Хивинцы приезжали и уезжали, сновали там и сям, подходили к командующему войсками и к другим начальникам и, казалось, вели оживленные переговоры. Я видел, как подвели командующему войсками подаренную ему лошадь под богатым чепраком.

Наконец, приехавший из Хивы диван-беги, тот самый, который действовал против нас на Уч-чучаке и при переправе чрез Аму, подошел к командующему войсками и, вслед затем, ускакал опять в город. Ему приказано было снять все пушки с хивинских стен и приготовить все для вступления наших войск.

Вскоре, отряд, имея в голове саперов, направился к городу.

Вот, наконец, из облаков пыли показались стены Хивы, ее башни и ворота. Общее впечатление, произведенное городом, было весьма оригинально. Высокие башни, минареты мечетей, медресе и проч., поражая непривычный глаз своею необычною постройкою, казались весьма красивыми. На улицах и перекрестках стояли наши молодецкие войска, счастливые сознанием исполненного долга и достигнутой цели. Музыка играла встречу и громкое, единодушное “ура” потрясало высокие стены чужеземного города....

Внимание мое было обращено на массу хивинского народа, теснившегося на улицах города. Лица их на меня никакого особенного впечатления не сделали и ничего особенного не выражали. Толпы хивинцев в высоких бараньих шапках, с загорелыми бронзовыми лицами в халатах, и с какою-то тупою апатиею на лице, окружали войска и виднелись на перекрестках. Длинные, узкие, немощеные улицы, покрытые пылью, обещают глубокую грязь в дождливое время. Дома хивинцев по азиатскому обычаю, и по русской поговорке, построены “шиворот, на выворот”, — окнами во внутрь, а то и совсем без окон. Одни только мечети и медресе (народные училища) имеют вид зданий, построенных на азиатский манер, но не без вкуса.

Двигаясь по направлению к цитадели, мы вступили на довольно [181] просторную квадратную площадь, на которую выходили: ханский дворец, мечеть и лавки. На площади была расположена наша пехота с дивизионом конной артиллерии; остальное пространство занимали толпы народа. При появлении командующего войсками, вновь раздалось громкое “ура” и хивинцы сняли свои высокие шапки. Командующий войсками приветствовал и поздравлял войска, и обратился с краткою и успокоивающею речью к народу. Вслед затем, все лица главной квартиры, с командующим войсками во главе, въехали через ворота, на небольшой передний двор, сошли с лошадей и, чрез узкие сводчатые коридоры, вышли на другой, более обширный двор, обнесенный двумя рядами стен, из которых наружные были весьма высоки и имели по углам башни. Осмотрев двор, и поднявшись на несколько ступеней, мы вошли на прекрасную терасу, подпертую красивыми колонами. На этой террасе мы заметили несколько запертых дверей, ведущих в покои хана и его семейства. Командующий войсками, предупрежденный, что семейство хана находится во дворце, не вошел ни в один из покоев, но перешел на террасу, где, на разосланных коврах, расположились лица главной квартиры, а также сопровождавшие нас почетные хивинцы.

Обширная терраса и дворы ханского дворца вдруг чрезвычайно оживились; по приказанию командующего войсками, явилась музыка; группы офицеров, любопытствуя посмотреть на резиденцию хивинского владыки, появились на дворах. Между тем, командующий войсками вел переговоры с хивинцами, с целью уяснить себе положение дел в ханстве, выслушивал донесения начальника отряда генерала Головачева, успевшего собрать необходимые сведения, и рассматривал приносимое ему оружие и другие предметы, найденные во дворце.

При входе во дворец поставлен был караул из взвода саперов, а на самую высокую из угловых башен временно поставлен часовой, который был виден всем городом и, в свою очередь, мог видеть все пространство, окружающее Хиву, более чем на десять верст.

Часу в пятом пополудни, командующий войсками сошел с террасы, приказал главной квартире возвратиться в лагерь, а сам, с начальником штаба и адъютантами, отправился навестить раненого генерала Веревкина.

Генерал Головачев занял частию войск дворец, и, кроме того, расставил караулы в разных частях города; остальные [182] войска были отведены версты на полторы от города и стали лагерем в великолепном парке, окружающем Хиву.

____________________________

Часов в семь вечера, я был в своей палатке, поставленной под тенью великолепного дерева, заключил свой дневник, и поторопился отправить его в Петербург с отъезжающим курьером.

Мне хотелось под свежим впечатлением, не пополняя, даже не исправляя своей рукописи, передать те события, которых я был случайным свидетелем, и которым суждено занять почетную страницу в истории русских войск. Нет сомнения что хивинский поход будет описан пером более опытным, обставлен необходимыми данными и подробностями мне неизвестными, тем не менее, я полагаю, что простое и бесхитростное описание изо-дня в день того, что я испытал сам, или что мог заметить в тесной рамке своей деятельности, будет не бесполезно, как показание очевидца и показание вполне правдивое.

Наконец, я не мог удержаться, чтобы не огласить в печати тех невообразимых тягостей и лишений, которые в течение этого беспримерного похода вынес на своих плечах наш солдат. Вот причины, которые заставили меня взяться за перо; вот мои оправдания перед строгим судом критики.

Полковник Колокольцов

29-го мая 1873 года.
Лагерь под стенами Хивы.

Текст воспроизведен по изданию: Экспедиция в Хиву в 1873 году. От Джизака до Хивы. (Походный дневник) // Военный сборник, № 9. 1873

Мы приносим свою благодарность
netelo за помощь в получении текста.