ДЖОН АДАЙ

ОТНОШЕНИЯ АНГЛО-ИНДИЙСКИХ ВЛАДЕНИЙ

К СЕВЕРО-ЗАПАДНЫМ СОСЕДЯМ

XIII.

Неудачные переговоры о мире. — Генерал Гарвок принимает начальство и разбивает неприятеля в двух сражениях. — Окончание войны.

В конце ноября и в начале декабря, война шла довольно вяло. Неприятель в огромном числе скопился вокруг нашего отряда, мешал сообщениям и угрожал атакою; но хотя Гуцзун-хан и присоединился к ахунду с 6,000 ратниками из отдаленной области, однако союзники не решались снова атаковать наши укрепления, значительно усовершенствованные, тем более, что верхние охранялись англичанами. Между тем ожидавшиеся нами подкрепления были уже близко и майор Джемс, воспользовавшись этим роздыхом для переговоров, убедил нескольких мелких вождей воротиться восвояси. Бонэрцы вообще сильно склонялись к миру. Они несли главную тяжесть войны, потеряли многих людей и вдобавок долина их была наводнена толпами голодных горцев, которые их объедали. За то последние пришельцы, живя на всем готовою и не успев почувствовать на себе тяжесть нашей руки, пылали готовностью сражаться. В итоге, союз был сильнее [50] прежнего численностью, но в его советах начинало сказываться некоторое разногласие.

Наши подкрепления, с другой стороны, продолжали прибывать. Пришли 7-й полк стрелков, 93-й шотландский полк, да несколько туземных отрядов, так что, когда генерал Гарвок приехал из Пешауэра, для принятия начальства, то увидел себя во главе почти 9,000 свежих воинов, нетерпеливо ждавших сражения.

10-го декабря, бонэрские старшины пришли в лагерь и завели с комисаром разговор, об условиях мира. На другой день они ушли, условившись от своего имени отправиться вместе с английскими войсками истреблять Мульку и выгонять ситанцев. Бонэрцы, впрочем, предварили нас, что эти предложения, какими умеренными они не казались, могут, однако, не быть одобрены ахундом и другими влиятельными лицами. Предположения их оказались верными. Но едва ли можно сожалеть, что эти переговоры не удались. Если бы мир был заключен прежде, нежели мы успели доказать свое могущество наступательным движением и победою, то нет сомнения, что обаяние наше сильно пострадало бы от этого. Горцы, весьма естественно, пришли бы к заключению, что, после всех наших трудов, мы слишком рады помириться и уйти с Махабуна. Кроме того, положение наше за последние три недели значительно улучшилось, и хотя, пожалуй, не было, надобности требовать от неприятелей слишком стеснительных для них условий, но все таки, в виду того, что они составили союз и жестоко дрались против нас, да еще ввели нас в большие расходы, желательно было, по крайней мере, показать им, что мы еще только начинаем входить в силу, и что земля их находится совершенно в нашей власти.

В продолжение трех дней, последовавших за разрывом переговоров с бонэрскими старшинами, неприятель хвастливо развертывал свои силы в долине и по окрестным горам. Знамена насчитывались дюжинами, а количество сторожевых костров доказывало присутствие многих тысяч. К вечеру 14-го декабря, в лагерь пришел одиночный посланный объявить, что бонэрцы все еще готовы заключить мир, но ахунд и другие не соглашаются на наши условия. Это предвещало немедленную атаку; но генерал Гарвок, досадовавший на промедление, также как и пришедшие с ним войска, был вполне готов и предупредил движение неприятеля. Его войско было разделено на две части; одною командовал подполковник Уайльд, другою — полковник Турнер, 97-го полка. [51] Оставив 3,000 человек охранять укрепления, генерал, на рассвете, 15-го декабря, вывел свои два отряда и скоро наткнулся на неприятеля.

Милях в двух за Скалистых пикетом, стояла маленькая деревушка по имени Лялу, а в нескольких стах ярдах впереди, один из больших хребтов, сбегавших в долину Чумла, начинался высоким пиком, возвышавшимся над всем отрогом. На этом природном укреплении собрались горцы в большом числе, распустив по ветру свои знамена и приготовившись тут выждать окончательного исхода войны. Они увеличили трудность подъема несколькими завалами и брустверами, так что взять это место приступом было делом трудным. Наши застрельщики, с легкостью прогнав выделившихся от прочих горцев, остановились ярдах в 600 от конического пика и, поддерживаемые горными орудиями, — стали ждать главных сил обоих отрядов. Эти горные батареи оказались весьма полезными во всю войну. И самые орудия, и лафеты, и заряды, по легкости своей, возились на мулах; стало быть, артилерия эта была вполне независима от дорог и могла сопутствовать пехоте всюду, без различия местности, и сверх того, могла устанавливаться для действия на самом ограниченном пространстве. Жаль только, что драгоценная опытность, приобретаемая в таких горных войнах, остается при одних туземных солдатах, так как прислуга к этим батареям набирается из местных жителей, подобно остальным пунджабским войскам.

Полки обеих бригад, по мере того как подходили, строились за прикрытием неровностей почвы, причем отряд полковника Турнера оказался на правом фланге. Когда все было в порядке, генерал Гарвок приказам протрубить сигнал «вперед!» из середины линии. Поэтому сигналу 5,000 человек кинулись на приступ с громкими криками «ура!» и при ружейных залпах. Сейхи, полк Гурха и другие туземные полки состязались в быстроте с англичанами. Из за каждой скалы, каждого куста у подножия конуса, кучки горцев выскакивали и бежали от настигавших их колонн. В несколько секунд открытое место было пройдено и начался крутой подъем. Нашим приходилось взбираться со скалы на скалу, и правильный строй, конечно, сильно разорвался от этого. Впереди всех можно было различить по красным мундирам 101-й полк стрелков, который, под начальством полковника Сэлюсбюри и майора Ламберта, быстро поднимался в гору и брал укрепления в штыки, — одно за другим. Неприятельские знамена падали на трупы наших [52] солдат, разбросанные но скалам, и доказавшие, что и горцы бьются отчаянно. Ничто, однако, не могло устоять против такого напора; храбрость не помогла неприятелям: не прошло нескольких минут, как пик сверху до низу был уже во власти англичан.

Этот прямой приступ был выполнен, главным образом, отрядом подполковника Уайльда, а полковник Турнер, тем временем, обошел правый фланг позиции, быстро прошел к Лялу и взял это селение. Тогда горцы бежали тысячами, устремляясь крутыми прогалинами и еловыми лесами в долину Чумла, лежащую много сот футов ниже.

Генерал Гарвок, быстротою и энергией своих движений, совершенно расстроил план союзных племен. Привыкнув собираться на досуге и выбирать для атаки самое удобное для себя время, они и этот раз рассчитывали также распорядиться; в предыдущую ночь, они, очевидно, собирались большими отрядами на разных точках, думая произвести генеральную атаку, так что, пока генерал Гарвок гнал их целыми массами перед собою, вниз по отрогам под Лялу, другие, не ведая о происшедшей катастрофе, лезли на наш укрепленный лагерь из Умбейлахского прохода — впрочем, нашли всех готовыми встретить их и получили жестокий отпор.

Это было первое большое поражение, понесенное неприятелем, и ему не дали времени опомниться. На другое же утро, на заре, английские войска опять двинулись вперед: отряд Уайльда спустился прямо на Умбейлах, в сопровождении 400 человек кавалерии, вызванных из равнин Юсофзай, в предвидении сражения в долине. Лошадей пришлось с большим трудом свести под уздцы и уже под горою сесть на них, готовясь к атаке. Между тем, отряд Турнера обошел кругом, через Лялу, и после утомительного перехода, выйдя в долину, развернулся. Неприятели стояли на небольшом кряже перед Умбейлахом и сначала как будто решались попытать счастие в новой битве; но, видя один отряд перед собою, другой, спускающийся с фланга, и, наконец, отряд кавалерии, готовый немедленно идти в атаку на открытом месте, они благоразумно отступили, обходя краем гор, под прикрытием неровностей местности. К вечеру уже, полковник Турнер с частью своего отряда, состоявшей из двух рот сейхских пионеров и роты 7-го полка стрелков, назначенной для поддержки, быстро перешел долину и подошел к горам, отделяющим Чумлу [53] от Бонэра. Многие тысяче неприятелей, с хребтов и высот, следили за его движениями.

Едва наши подошли на расстояние нескольких сот ярдов к подножию гор, как горцы открыли по ним частый ружейный огонь. Вдруг, из разных оврагов и ложбинок, несколько сот из них, сидевших в засаде, выскочили с мечами, яростно кинулись на пионеров, пробили ряды их, и на мгновение, произвели между ними расстройство; но, по зову своих офицеров и с помощью стрелков, пионеры снова устроились и пошли на неприятелей, из которых почти ни одному не удалось спастись. Хотя эта атака длилась всего несколько минут, однако, неприятели успели убить одного нашего офицера и нескольких ранить.

Между тем, три полевые орудия, привезенные на слонах, и потом уже в долине поставленные на передки с обыкновенной конской запряжкой, обстреливали многолюдные высоты, и горцы, убедившись, что ни открытое поле, ни горы не защищают их, быстро удалились. В эти два дня англичане потеряли убитыми и ранеными 172 человека.

Эти сражения произвели действие немедленное и решительное. Племена из Баджура и Дхера, те самые, которые пришли так издалека и так настаивали на войне, бежали в свои природные твердыни. Ахунд и его последователи куда-то исчезли, и бонэрские старшины, избавленные от присутствия своих властолюбивых союзников, с радостью пришли в лагерь и согласились на прежние условия. Всего естественнее теперь было бы послать колонну истребить Мульку, главную цель экспедиции, лежащую всего в каких-нибудь двадцати пяти милях; но затруднительность быстрого движения, желание скорее покончить и уйти из гор, побудили комисара поручить это дело бонэрцам, — с тем, чтобы с ними отправилось несколько офицеров с конвоем наблюдать за исполнением уговора. Это распоряжение имело тот недостаток, что могла случиться измена или даже просто вспышка фанатизна, и тогда возникли бы опять серьезные осложнения.

Мулька оказалась большим красивым селом, недавно выстроенным из соснового леса, высоко, на северном склоне Махабуна. За селом, почти отвесно, возвышались снежные хребты гор, а перед ним, в непроглядную даль, простиралась обширная горная панорама. В селе было много разных мастерских и даже незатейливый пороховой завод, но дома были совсем пусты. Село было сожжено в присутствии английских офицеров 22-го декабря, и [54] огромный столб дыма возвестил нашим войскам, что приказание правительства, наконец, исполнено, и фанатики опять стали бесприютными скитальцами.

Свидетелями этой развязки были толпы горцев равных мелких племен, собравшихся вокруг пожарища, с злобными чувствами. Но не одна злоба была у них на душе, а и печаль. В этих племенах прибавилось много свежих могил, и тяжело им было видеть присутствие ненавистных англичан в своих горах, дотоле не оскверненных ими. Так как со стороны горцев предвиделась возможность насилия, то комисар сказал им небольшую речь, а после него говорил еще один из влиятельнейших бонэрских старшин, и они, наконец, молча и угрюмо ушли восвояси, а английские офицеры с конвоем возвратились в Чумлу.

XIV.

Замечания о небезопасном состоянии северо-западной границы Индии и советы на счет нашей будущей политики. — Движение России в Азию.

В день Рождества, английские войска выступили из гор и снова вышли на равнины Юсофзай. Горцы уничтожали за ними укрепления и портили дороги.

Так кончилась пограничная война 1863 года. Задуманная простая военная прогулка, с целью прогнать горсть фанатиков-разбойников, нарушавших спокойствие на границе, быстро разрослась в значительную войну, вследствие коалиции магометанских племен, вообразивших будто их вера и их родные земли в опасности. Правда, мы достигли нашей цели, не смотря на все препятствия; но тревога, расходы, потери наши были совершенно несоразмерны с этою целью, а продолжительная задержка нашего движения все-таки, вероятно, повредила несколько нашему обаянию. Поэтому, в целом, экспедиция представляется не вполне удовлетворительною, но за то из нее вынесен драгоценный опыт, стоющий зрелого размышления.

Оказывается, что племена, живущие в длинных рядах гор, образующих нашу северо-западную границу, хотя и независимы одно от другого, однако так тесно связаны узами религии, племени и земли, что, как бы мы ни желали, при ссоре с одним каким-нибудь племенем, ограничить наши операции, и как бы честно ни удерживались мы от дальнейших завоеваний, намерения наши все-таки будут непременно истолкованы ложно, и если хватит на то время, то против нас составится коалиция. [55]

Во всяком случае, мы должны быть в этому готовы, а так как храбрость горцев, неприступность их страны и ее непроизводительность делают военные операции крайне затруднительными для нас, то следует стараться об усовершенствовании нашей организации прежде, чем нам опять придется двинуться вперед. Все пограничные войска следует снабдить мулами, а офицерам и солдатам надобно внушить, что быстрота движений требует некоторого самоотвержения и самого ограниченного багажа.

Говоря вообще, наше положение на границе представляется небезопасным, и не только по несовершенству военной организации, но и по географическим свойствам. Мы перешли через Инд и завладели узкою полоскою равнины между рекою и цепью гор, а единственная наша защита — несколько плохо укрепленных фортов, редко разбросанных у подножия гор. Стало быть, мы стоим тут, имея большую реку позади себя, а впереди целое сборище непокорных горных племен, смотрящих на нас из своих высоких твердынь. Правда, племена эти не имеют ни военной организации, ни средств к тому, чтобы напасть на нас с завоевательными целями, как в старину; но, спокойные в своих природных крепостях, они спускаются к нам и грабят нас, когда им вздумается, а наказать их, как мы сейчас видели, нелегко.

Наша длинная, слабая пограничная черта охраняется, как было сказано выше, войсками, набранными из местных жителей, не подчиненными главнокомандующему, и нигде, кроме Пешауэра, не видать английских солдат. Давно известен вред, вытекающий из разделения военной власти. Уже в 1850 году, было сделано предложение об уничтожении этой аномалии, но личные раздоры между тогдашними вице-королем, лордом Дальгоузи, и главнокомандующим, сэром Чарльзом Нэпиром, отодвинули решение этого вопроса на неопределенное время, и с тех пор его уже не поднимали.

Один из доводов сторонников, требующих содержания исключительно туземных войск на границе, заключается в том, что у туземцев потребности гораздо ограниченнее и что они лучше выносят климат. Но это едва ли верно. Климат за Индом, даже в жаркое время, не хуже чем во многих фортах на равнинах, занимаемых английскими гарнизонами, а в течение нескольких зимних месяцев становится просто превосходным; забравшись же в горы, англичане, если только они не утратили своих древних мужественных качеств, ни в чем, конечно, не уступят [56] туземцам, даже при трудном походе и несколько скудной пище. Если даже в знойных равнинах сила нашего племени брала свое, то теперь, когда нам предстоит действовать в горных местностях, наше превосходство должно обнаружиться и подавно.

В настоящее время, северо-западная граница составляет самое опасное и почетное место служения в Индии. Там приходится вести борьбу за английское дело, и потому справедливость требует, чтобы впереди стояли англичане, да и опасно было бы дозволить туземным войскам занимать их место.

До сих пор нашею заявленною целью было сохранение вооруженного нейтралитета вдоль всей этой, плохо защищенной границы, прибегая к наступательным мерам, лишь в исключительных случаях буйства со стороны наших соседей. В продолжение тринадцати лет, от 1850 до 1863 года, в горы было посылаемо не менее двадцати экспедиций, и каждый раз численность войска превосходила предшествовавшую. Конечно, при разных усовершенствованиях, есть возможность устроить более правильный военный кордон и этим остановить набеги на наши области; но не возможно ли было бы достигнуть более полного и удовлетворительного результата коренною переменою в политике? Вместо того, чтобы вечно сурово стоять настороже, держать племена так сказать на почтительном расстоянии (такова до сих пор была система пунджабского начальства), не могли ли бы мы надеяться, ласкою и примирительным образом действий, короче сказать — искренним, явным дружелюбием, изменить чувства к нам горцев, так, чтобы они и их дебристая страна сделались для нас оплотом, вместо того, чтобы быть, как теперь, постоянною угрозою? При нашем могуществе и богатстве, при неистощимых средствах всякого рода, не может быть, чтобы мы не могли заслужить доверия и даже теплой дружбы бедных соседей, если мы серьезно зададимся этой целью? Этого нельзя даже предположить. Важные события совершаются в настоящее время в Афганистане, и еще далее в Средней Азии, и, может быть, не далек тот день, когда сильная граница будет бесценным кладом для нашего владычества на востоке.

В начале настоящего рассказа были приведены выдержки из отчета г. Темпля, бывшего секретаря лагорского управления; в этом отчете интересно еще следующее место, потому что в нем, хотя отчет и писан несколько лет тому назад, ясно излагается политика, соблюдаемая доселе, и действующая теперь в полной силе. [57]

«Английское правительство», говорит г. Темпль, «организовало превосходную оборонительную систему; оно построило или вооружило не менее пятнадцати фортов и пятидесяти постов разного рода на этой границе, и устроило по ней разъезды на протяжении многих сот миль. Но шестилетний постоянный опыт доказал, что этим путем успех не может быть достигнут, хотя такой способ защиты несомненно полезен и хорош по своему. Независимые горы прилегают к самой оборонительной черте; как ни выгодно расположены наши укрепления, но между ними и горами, всегда будут селения и возделанные земли; населенная полоса везде под рукою у хищников: во многих местах, наши подданные живут на расстоянии мили или двух от своих грабителей. При таких условиях, самая неусыпная бдительность, самые мудрые распоряжения, могут ли вполне помешать горцам грабить в долинах и равнинах и безнаказанно убираться в свои твердыни? Они могут часто встречать неудачу, но также часто иметь и успех. Чтобы одной этою системою вполне сдержать буйство горцев, потребовалась бы, ни более ни менее, как китайская стена, на протяжении 800 миль, с достаточным комплектом сторожей. Но дело в том, что необходимо задавать этим народам острастку; нужно добираться до корня глубоко въевшегося зла, нападать на главные их центры, в самых горах. Они уже отчасти унялись, из боязни этих экспедиций, но если они перестанут их бояться, то еще пуще прежнего станут разбойничать и буйствовать... Наконец, вся речь клонится к тому, что если не делать экспедиций, то вся земля, на которую в течение одной ночи может быть сделан набег, была бы предана опустошению. Тогда наши заиндские подданные потеряли бы к нам доверие и перестали бы быть нам верны, а неприятель, с другой стороны, ободрился бы.

«Против нас составилась бы какая нибудь обширная коалиция и, рано или поздно, нам пришлось бы очистить заиндскую територию и правый берег Инда. С потерею правого берега, сама река ускользнула бы из нашей власти, а с потерею Инда сопряжена такая утрата всяких выгод, политических, физических, комерческих и нравственных, о какой не приходится распространяться в этой записке. Но английское правительство имеет всевозможные поводы к тому, чтобы отстаивать свое положение за Индом: будучи в этих местах представителем цивилизующей силы среди племен ныне грубых и диких, но имеющих в себе задатки добра и способных воспринимать нравственные впечатления, оно имеет от [58] Провидения благородную миссию и должно совершить дело обновления и возрождения».

Из этого мы, видим, что г. Темпль большой поклонник физической силы, хотя и он сознается в неполноте успеха, и принужден признать, что истинной безопасности можно бы достигнуть лишь сооружением стены на протяжении 800 миль, с большим комплектом защитников.

Сэр Чарльз Вуд был статс-секретарем по индийским делам, когда вспыхнула ситанская война. В начале 1864 года, перечислив события этого похода в депеше к вице-королю, он излагает общие начала, которыми надо руководствоваться в нашей пограничной политике, и которые, если в точности следовать им, должны, без сомнения, примирительно подействовать на пограничные племена.

«На нашей отдаленной границе», говорит он, «сопредельной с горными местностями, населенными бедными и воинственными племенами, гордящимися своею независимостью и с незапамятных времен приученными к хищничеству, не могут не случаться изредка буйства и грабежи. В местности бывшей театром недавней борьбы, это обычное положение ухудшается присутствием сборища индустанцев и других магометанских фанатиков, воодушевленных исступленным религиозным энтузиазмом и ненавистью к английскому владычеству. Правительство ее величества вполне признает своим долгом всеми силами стараться останавливать эти буйства и оказывать всяческое покровительство народам, подвластным Англии. Лица или племена, грабящие наших подданных или делающие набеги на наши области, должны быть строго и безотлагательно наказываемы. Но для этого нет надобности предпринимать далекие и дорого стоющие экспедиции в неприступные горные дебри, где не имеется никакого продовольствия, и где движению дисциплинированных войск представляются всевозможные препятствия...

«Хотя мы с избытком доказали, что можем проникнуть в горы и справиться с этими воинственными племенами на их собственной земле, тем не менее, все невыгоды в таких операциях на нашей стороне. Местные уроженцы, привычные к горной войне, вполне знакомые с местностью, могут двигаться по своему желанию вперед или назад, и на время парализовать движения дисциплинированных войск. В равнинах, на оборот, где нашей артилерии и кавалерии представляется надлежащий простор, они ни [59] как не могут противиться нам. Все эти племена имеют вообще очень плохое оружие и чувствуют большой недостаток в военных припасах. Они мало сплочены между собою, кроме особых случаев, и то не на долго, для защиты своих горных притонов, или под влиянием сильного фанатического раздражения. Для них очень трудно собраться в сколько нибудь значительном числе вне своих пределов. В каком бы большом количестве они ни спустились с гор, племена эти не могли бы устоять против английских войск, с кавалериею и артилериею, и ничего не было бы легче, как хорошо проучить их и прогнать обратно в горы.

«Бывают, бесспорно, случаи, когда необходимо отправить отборные и легко снаряженные отряды в горы, на недалекое расстояние, с целью уничтожить селения, притоны, сборные места буйных племен. Но правительство ее величества желает внушить вашему превосходительству, что наступательная политика, вообще, совершенно противна его желаниям, потому что противна истинным выгодам государства. Успех, во всяком случае, может быть только временный; мы могли бы держаться в этих горных местностях лишь с разорительною тратою жизни и денег. Когда же мы удаляемся, жители тотчас опять принимаются за старое и, в добавок, делаются вдвойне ожесточенными против нас, вследствие понесенных от нас потерь. Самое верное для нас, это — не мешаться в их дела, но заводить и поддерживать дружественные сношения с ними и стараться убедить их нашим снисхождением и ласковым обращением, что для них самих всего выгоднее быть с нами в хороших отношениях и пользоваться теми удобствами, которые непременно вытекают из обмена взаимных одолжений и товаров».

Во всех наших сношениях с этими пограничными племенами мы не должны терять из виду, что хотя они номинально и независимы, но на практике они только представители большого народа, лежащего за ними — Афганистана. Наше могущество бросает тень далеко в Среднюю Азию, следовательно, пограничная наша политика — дело не совсем местное. Как бы мы ни притворялись холодно нейтральными, никто нам не верит, да и самый нейтралитет в сущности невозможен, и каждый раз, как мы входим в горы, жжем деревни, разрушаем жатвы, угоняем скот, мы можем быть уверены, что сеем семена горькой вражды, и что эти семена дадут рост, при первом удобном случае.

Взгляд на карту покажет, что самые физические черты страны [60] почти указывают нам, какой политики нам следует держаться. Большая Гиндукушская цепь тянется с востока на запад, недалеко за нашими индейскими владениями, и составляет истинную грань между нами и Среднею Азиею. Все же горы, о которых мы сейчас говорили, ни что иное, как южные отроги этой природной преграды из вечных снегов, так что народы Бонэра, Суата, Баджура и проч., даже самого Афганистана, суть наши природные союзники и охранители настоящей нашей оборонительной линии. Если, мы захотим исправить нашу нынешнюю границу завоеваниями, то это поведет только к бесконечной и утомительной войне в непроходимой стране, тогда как искусною и последовательною политикою мы могли бы заручиться не только всеми выгодами сильной границы, но и храбрыми защитниками. Опыт, приобретенный в последнюю персидскую войну в 1856-1857 годах, доказывает, что это не пустая фантазия. В то время персидский шах владел Гератом, и, желая прогнать его оттуда, мы заключили договор с Дост-Мохамедом, давали ему до 10,000 ф. стерл. субсидии ежемесячно, пока продолжалась война, дали ему много тысяч ружей — и добились своей цели. Если таким простым средством, как выдача временной субсидии, в критическую минуту, можно было купить поддержку такого правителя, который по прежним опытам едва ли мог относиться к нам дружелюбно, то как не надеяться, что последовательным, примирительным образом действий, мы достигнем гораздо более удовлетворительных результатов, чем нескончаемыми экспедициями, вызываемыми ныне для сохранения кое-какого спокойствия на нашей границе.

Если взглянуть еще далее на север, то нельзя не заметить быстрого, неуклонного движения России в Среднюю Азию. Русские пароходы ходят по Каспийскому и Аральскому морям; вдоль Сыр-дарьи уже давно настроены русские крепостцы. Теперь Мы слышим о движении к Кокану и о сражениях в Бухаре. Результатом всего этого неизбежно будет принятие линии Аму-дарьи границею. Тогда один Афганистан будет отделять нас от России в Средней Азии. Может быть и правда, что соседство с большою державою во многих отношениях выгоднее для нас, нежели сомнительная дружба диких азиатских орд; но в таком случае необходимо будет установить надежную границу. [61]

* * *

Уибейдахский поход англичан тем особенно замечателен, что он составляет первообраз всех их последующих и всех будущих походов в пограничные Индии горы. Читатели видели (Военный Сборник июнь и июль 1873 г.), что экспедиция, чрезвычайно трудная, исполненная величайших опасностей, окончилась, тем не менее, полным достижением ближайшей цели: истреблением Мульки, гнезда фанатиков, явно и тайно враждующих против английского владычества. Но в итоге это была своего рода «Сухарная экспедиция» и разорение Мульки, которого таки добились англичане, не имеет существенного значения; это было далеко не то, что Гуниб, и, с разорением аула Мульки, английское влияние в горах далеко не укрепилось. Действительно, походы, подобные умбейлахскому, повторялись и после, а движение фанатиков в 1868 г. потребовало уже не пяти, шести тысяч войск, а слишком двадцати тысяч человек. Нет сомнения, что храбрость английских солдат и образцовая дисциплина их будут еще долго торжествовать над, разрозненными усилиями мусульманских проповедников, но сами англичане сознают очень хорошо, что магометанство в Индии есть волкан, грозящий постоянною опасностью. Эта опасность в высшей степени достойна серьезного изучения нашего, так как и в наших владениях волканы эти существуют, хотя и несравненно более слабые.

Население Индии состоит из Индусов браминской веры и мусульман. Управление первыми не представляет особенных трудностей: они привыкли к покорности, которой хорошо научает и строгое разделение на касты, и многовековое владычество разных пришельцев. Мусульмане, напротив, частью сами принадлежат к племени властителей, а частью перешли, по вере, на их сторону более пяти и даже семи столетий тому назад, и впоследствии не различали себя от первоначальных завоевателей. В их учении остается одним из основных догматов то, что каждый правоверный всеми силами обязан стараться о распространении учения [62] магометова, и для этого вести войну, называемую священною. Так как эта война обставлена самыми выгодными условиями, именно наживою в этой жизни или вечным блаженством в будущей, то приверженцев ее очень много, тем более, что от времени до времени, проповедники, с неодолимым искуством, увлекают за собою массы единоверцев. Кази-Муллы и Шамили являются там довольно часто и их красноречие не пропадает даром: их проповеди падают на благодарную почву.

Известно, что ислам распадается на многие секты или толки, и прежде всего на две главные ветви, шиитов и суннитов. Далее, между суннитами есть два толка, расходящиеся между собою не очень резко, но с некоторою страстностью. Различия в них так тонки, что напоминают несколько различия наших раскольников. Суннитские раскольники суть Ганафиты и Шафиты. Имам Абу-Ганифа (VIII века) учил молиться пять раз в день, во время молитвы держать руки сложенными на животе, наклонив тело несколько вперед, и не поднимая рук выше головы. По окончании молитвы слово «аминь» произносить одним движением губ, а не голосом. Имам Абу-Абд-улла Шафи (нач. IX века) учил складывать руки на груди, поднимать их выше головы при поклоне и аминь произносить вслух. Бенгалия и северозападные провинции населены суннитами, преимущественно секты Ганифа, с незначительною частью шафитов. Тонкие различия между этими учениями, имеющие смысл и значение для людей убежденных, не мешали, однако же, суннитам вообще понемногу забывать учение Магомета, по крайней мере в тех его пунктах, которые были до некоторой степени неудобны. Чистота нравов, напр., (дело стеснительное, но строго требуемое кораном), была забыта, и восточная распущенность заступила место строгой жизни. Упадок магометанства, как религии, в самом деле, очевиден. Он и вызвал, по естественному ходу вещей, противодействие, — реформацию, в виде нового учения, которое можно назвать пуританством ислама.

Лет полтораста тому назад молодой арабский пилигрим, по имени Абд-ул Вехаб, отправившийся на поклонение в Мекку, сильно вознегодовал на развратное поведение своих спутников и на слишком маскарадный характер торжеств, по его мнению, оскорблявших святой город. Три года он проповедывал в Дамаске о современном искажении магометанства и потом выступил явным обличителем злоупотреблений, вкравшихся с течением времени в эту религию, не смотря на всю свою ложность, имеющую, [63] однако же, достаточные основания дня построения целой системы строгой нравственности. Вехаба сильно не взлюбили турецкие власти за то, что он обвинял турецких ученых (суннитов) в допущении изустных преданий и в отвержении письменных. Он утверждал публично, что турецкий народ хуже всех на свете неверных по своей греховности. Преследуемый из города в город, он нашел наконец убежище в лагере незначительного главы мелкого арабского племени, который сам обратился к его убеждениям. С помощью своего покровителя и ученика, Вехаб составил небольшой союз арабских племен и явно объявил себя врагом стамбульского правительства и его ложных верований. Победы вооруженного реформатора следовали за победами. Бедуины никогда не считали Магомета божественным лицом, не принимали корана за книгу, сполна внушенную небом, и потому толпами сбегались под знамя Вехаба. Большая часть Неджда была завоевана, духовным его главою был Абд-ул-Вехаб, а Мухамед Ибн-Сауд, его зять, — светским начальником. Особенный совет имел власть законодательную в мирное время, а во время войны был военным советом.

В 1748 г. Багдадский паша должен был принять деятельные меры против движения, которое намеревалось не менее, как устранить самого выродившегося преемника калифов — султана и образовать магометанское царство на новых началах. Реформаторы твердо держались правила обращения неверных посредством оружия и предпринимали каждый год два или три похода, доставлявшие хороший доход в их казну и блестящую приманку для воинов мусульманского пуританства. Четыре пятых всей добычи делились воинам, а одна пятая часть поступала в казну. Сверх того, казна подкреплялась твердо установленными доходами: с полей, обводняемых естественно, то есть реками или дождем, бралась десятая часть всех произведений, а с обводняемых искуственно — двадцатая. Торговцы всякого рода платили полтора процента с капитала. Восстававшие и неверные города и области составляли постоянный предмет дохода. Первое восстание наказывалось всеобщим разграблением, с одною пятою добычи в пользу казны, а в случае второго восстания или отступничества, земля и всякая недвижимость поступали в собственность вождя Вехабитов, на общие расходы по ведению священной войны.

Учение, распространявшееся посредством кровопролитий, не было, однако, лишено достоинств. Прежде всего вехабиты налегали на [64] нравственное исправление и улучшение. В самом деле, турки заразили священный город отвратительным развратом. Не довольствуясь многоженством, они брали с собой в караваны, шедшие на поклонение, развратных женщин и допускали между собою порок, прямо запрещенный кораном. На улицах священного города открыто употреблялись вино и опиум. Против этих и тому подобных пороков сначала восставал Абд-ул-Вехаб, но потом, мало по малу, его проповедь приняла вид целой теологической системы, распространившейся под именем Вехабитства, которое теперь составляет главнейшую опасность, грозящую английскому владычеству в Индии. Оно основывается на семи, важнейших пунктах: 1) полная и смиренная вера в Единого Бога; 2) совершенное отрицание какого бы то ни было посредничества между человеком и Создателем, причем отвергаются молитвы, обращаемые к святым, и не признается даже полубожественное предстательство самого Магомета; 3) право каждого понимать и толковать магометанские книги, с отрицанием официальных объяснений священного, писания; 4) безусловное отрицание всех форм, церемоний и внешних проявлений, которыми средневековые и новейшие магометане исказили чистую веру; 5) постоянное соединение вокруг пророка (имама), который поведет правоверных к победе над неверными; 6) постоянное признание, в теории и на практике, обязанности вести священную войну против всех неверных; 7) безусловное повиновение имаму.

Абд-ул Вехаб умер в 1787 году и уже без него, в 1791 году, Вехабиты предприняли поход против великого Шейха Меккского; в 1797 г. разбили багдадского пашу, произвели в его войске жесточайшую резню и заняли плодороднейшие области азиатской Турции. Все эти события, глубоко взволновавшие мусульманский мир, происходили в то время, когда в Европе было много своего дела, когда события, одно важнее другого, поглощали все внимание цивилизованного мира, и потому волнения в степях Аравии проходили незамеченными, В 1801 г. Вехабиты, в числе ста тысяч слишком человек, осадили Мекку, в 1803 г. овладели священным городом, а в следующем году заняли Медину. В этих двух твердынях ислама, реформаторы произвели страшную резню: были убиты все отказавшиеся принять их учение; они разграбили и осквернили гробы всех магометанских святых и не пощадили самой священной мечети. В течении одиннадцати веков, каждый благочестивый шах, султан, халиф, эмир и вообще властитель [65] посылал в эту мечеть богатейшие дары, а тут богатства, скопленные со всего мусульманского мира, были растащены по бедуинским палаткам в степи.

Тогдашнее отчаяние мусульманского мира может сравниться только с нынешним горем добрых католиков, считающих, что наместник Христа живет пленником в Ватикане. Первостепенный храм мусульманской веры не только был разграблен, но и гнусно осквернен вооруженными еретиками; гроб самого пророка был разрушен, и сделалось невозможным путешествие в Мекку, этот важнейший путь к спасению каждого правоверного. От мраморных колонн Ая-Софии, в Стамбуле, до глиняной мечети на китайской границе, все молитвенные домы мусульман были полны стонами и плачем. Правоверным казалось ясно, что проявился Ая-Даджал, предсказанный Магометом лжепророк, и что, стало быть, близок конец света.

С 1803 по 1809 год ни один караван богомольцев не прошел через степь. Вехабиты заняли Сирию, воевали с англичанами в Персидском заливе и угрожали самому Константинополю. Весь мусульманский мир был как будто в плену; но в это время на западе — Аустерлиц, Тильзит и другие крупные события закрывали собою от Европы религиозную распрю на востоке. Знаменитому Мехмету Али-паше египетскому удалось наконец сокрушить реформацию. В 1812 г. сын паши взял Медину приступом; Мекка пала в 1813 г., и через пять лет после того, быстро возникшая вехабитская держава разрушилась, подобно песчаному холму, навеянному ветром и развеянному бурей в аравийской пустыне.

Вехабиты сделались кочующею, бездомною сектой, ненавистною для достаточных классов магометан; но она не исчезла с лица земли, и ее проповедники имели постоянный успех. Тайна их успеха заключается в том, что они сами были народ высоко нравственный. Они настаивали на необходимости возвращения к первоначальной чистоте магометанского учения, к простоте его обрядов и нравов, к чистоте жизни, к решимости распространять истинную веру.

Понятно, что учение Вехабы нашло приверженцев и между Индийскими мусульманами; но главным виновником распространения нового учения был знаменитый Сеид-Ахмед, по просту называемый в Индии пророком или имамом.

Этот замечательный человек родился в 1786 г. В [66] молодости он служил кавалерийским солдатом в войске Индийского наездника Эмир хана Пиндари, впоследствии завоевавшего себе набобство Танк. Когда дела начальника пошли плохо, Сеид Ахмед оставил военную службу и в 1816 году стал учиться священному закону у знаменитого в Дели ученого, а через три года выступил сам проповедником. Он горячо нападал на злоупотребления, вошедшие в магометанскую веру в Индии, и приобрел себе много усердных и буйных последователей. Он начал проповедывать между потомками Рогилласов, которые в прошлом столетии на половину были истреблены английскими войсками, действовавшими по найму, допущенному Уарреном Гастингсом. Это событие составляет одно из пятен на имени знаменитого завоевателя. Потомки оставшихся в живых Рогилласов жестоко отомстили за эту кровавую ошибку, снабжая гору Махабун самыми храбрыми бойцами.

В 1820 г. проповедник имел уже большой успех. Его ученики прислуживали ему дома, выказывая этим уважение к его духовному главенству, и люди высокопоставленные и ученые толпились вокруг его паланкина, как обыкновенные служители, — босиком. Во время продолжительного пребывания его в Патне, число его последователей возрасло до того, что потребовалось устроить систематическое правительство. Он учредил четырех наместников и одного духовного проповедника, издав для этого фирманы точно такие, как издают магометанские властители, назначая правителей своих областей. Основав центр своей деятельности в Патне, он медленно двинулся в Калькутте, вдоль по течению Ганга, повсюду обращая мусульман, особенно ганафитов, к своему учению и оставляя своих агентов в каждом значительном городе по пути. В Калькутте массы обращенных были так велики, что Ахмед даже не успевал совершать над каждым обряд рукоположения, а развернув свою длинную чалму, объявил, что всякий, кто к ней прикоснется, становится его учеником. В 1822 г. он совершил путешествие в Мекку и в следующем году вернулся в Бомбей. Здесь его проповедь была также успешна, как и в Калькутте. Потом он оставил английские владения в Индии и прошел во владения Сейков (нынешний Пенджаб), и по немногу добравшись до северных частей Индии, с огромною свитою последователей явился между полудикими горцами на Пошауэрской границе и стал там [67] проповедывать священную войну против богатых городов неверных, именно Сейков в Пенджабе.

Патанские племена с восторгом отвечали на этот призыв. Они принадлежат в числу самых буйных и в то же время исполненных предрассудков магометанских народов, и потому очень рады были возможности пограбить своих соседей индусов под покровом и благословением религии. Пенджабом в это время владели Сейки, самое воинственное изо всех индусских племен; область была чрезвычайно богата, а Сеид-Ахмед уверял своих последователей, что все они возвратятся обремененные добычей, и если кто и погибнет, то в то же мгновение перенесется на небо, как мученик за веру. Не обращая никакого внимания на политические границы, он прошел Кандагар и Кабул, поднимая целый край, через который проходил, и укрепляя свое влияние искусным составлением союзов между племенами. Особенно усердными последователями его были жители долин — Юсофзая, Барекзая и Суата.

Подготовив, таким образом, умы, он издал воззвание, которым объявлялась священная война против Сейков, притеснителей мусульманства. Важнейшими преступлениями Сейков выставлялось то, что они запрещают призывать правоверных к молитве с мечетей и в качестве усердных индусов не позволяют убивать коров. Поход открылся 21 декабря 1826 г.

Война велась с переменным успехом. Обе стороны резались без милосердия, и до сих пор в Пенджабе сохранились предания о побоищах, едва вероятных по своей жестокости. Магометане спускались с гор в долины и производили поголовное избиение; с своей стороны и Сейки-индусы врывались тоже в горы и охотились за мусульманами, как за дикими зверями.

В правильных встречах буйное войско вехабитов не могло равняться с дисциплинированными отрядами Сейков. В 1827 г. Имам напал на укрепленный лагерь сейков и был жестоко разбит, но победители преследовать его не посмели. За то в войне наезднической, пограничной, с вехабитами могли сравниться разве наши кавказские горцы: набеги их были неодолимы, так что пограничные начальники Сейков нашли удобным заключить союз с ближними горцами, с теми самыми племенами, которые наиболее были им враждебны. В 1829 году сам Пешауэр, западная столица Пенджаба, подвергался большой опасности; в горах прошел слух, что пешауэрский наместник намерен отравить [68] имама, чтобы положить конец войне. Горцы воспламенились, при этом слухе, как порох; они собрались в большом числе, разбили индусское войско неверных и ранили предводителя. И не трудно было им на этот раз воевать, потому что непрерывно подходили к ним подкрепления. Влияние имама проникло уже в Кашмир и чуть ли не все отроги гималайского хребта принимали в этой войне участие. К концу 1830 г. Пешауэр был взят вехабитами.

Это было верхом торжества имама; он объявил себя Халифом и стал бить монету с надписью: «Ахмед справедливый, защитник веры, истребитель неверных». Но несчастие потери Пешауэра пробудило заснувшие дипломатические способности Ренджит-Синга, знаменитого эмира Сейков. Все его старание было устремлено на то, чтобы поссорить отдельные племена, входившие в состав воинства имама; он обращался к отдельным интересам каждого из племен, и довел дело до того, что имам, оставляемый своими последователями и приверженцами, должен был сдать Пешауэр обратно, получив, впрочем, за него приличный выкуп. Вскоре после того, несогласия и неповиновение в его лагере достигли крайних пределов: подстрекательство и подкупы Ренджит-Синга сделали свое дело, а Патанские горцы и горды, и алчны, подобно многим другим горцам; были случаи, что во время сражения целое племя отделялось и уходило. Некоторые из сборщиков налога, назначаемого на расходы по ведению священной войны, позволяли себе брать лишнее, притеснять плательщиков, и т. д. Явилось множество недовольных даже помимо происков Ренджит-Синга, а по мере того, как имам чувствовал упадок своей власти, он стал прибегать к строгостям. Ясно, что у него был талант раздувателя религиозных страстей, но не было способности к управлению большим союзом свободных племен. Некоторые из его ошибок поразительны по своей необдуманности. Так, напр., он вздумал запретить обычай, укоренившийся у тамошних горцев с незапамятных времен, при выдаче девиц в замужество: отец выводил дочь, по достижении совершеннолетия, на рынок и продавал с аукциона. Расстаться с этим обычаем было так трудно, что запрещение продажи девиц вызвало всеобщий ропот: недовольны были даже сами девицы, для которых день продажи был своего рода торжеством, и наддача цены на весь остаток жизни ласкала их ограниченное самолюбие. Потом он слишком бесцеремонно достал [69] жен лицам своей свиты; это последнее распоряжение сделало то, что горцы, в один прекрасный день, вырезали его свиту, и сам он при этом едва убежал. В 1831 г. имам выдержал очень неудачное сражение с сейками и в торопливом отступлении был убит.

Но его учение не погибло. Осталась даже преемственность его власти, потому что один из четырех рукоположенных им наместников занял место правителя в племени Суат, и в тоже время распущен был слух, что имам не умер, а чудотворным образом исчез. Наместники и их преемники и посланные до сих пор продолжают собирать по всей английской Индии деньги на священную войну и вербовать в священное воинство людей. Эти сборы особенно успешны там, где проповедывал имам во время путешествия своего в Калькутту в 1820-22 годах. Установилось не очень, значительное, но постоянное течение денег и людей на север и устроилось несколько вехабитских аулов, под общим именем Ситаны.

С тех пор, как владения Сейков перешли в полное подданство Англии и Пенджаб сделался английскою провинциею, оружие фанатиков обратилось против англичан, так как и сейки и англичане одинаково неверные.

Английские власти, в скором времени, стали замечать весьма грозные симптомы: начали встречаться тайные сношения между ситанским лагерем вехабитов и английскими полками из туземцев. Сама полиция оказалась в сношениях с фанатиками, потому что состояла по большей части из магометан. Донесения за донесениями показывали, что секта приверженцев священной войны растет то в той, то в другой местности, что в Ситану отправляются и люди, и деньги, и оружие. И не Ситана одна, эта небольшая группа аулов на юговосточных отрогах Махабуна, была грозою для английского владычества в Индии; приверженцы учения о священной войне стекались не на один Махабун, а расходились за англо-индийскою границей и по Кабулу, и на Солимановы горы, и в Суат, Бонэр, Баджур и между другими мусульманскими племенами.

Правительство стало наконец принимать меры против этого зла: начался ряд экспедиций в горы, имевших совершенно все свойства наших горных экспедиций на Кавказе. От 1850 до 1857 года было шестнадцать таких экспедиций; в каждой из них участвовали от 2-х до 5000 челов. регулярного войска. От 1857 [70] до 1863 года было еще четыре большие экспедиции, силою каждая в 5-7 тысяч челов., не считая иррегулярных союзников и полиции. Во всех этих войнах ситанцы однако не принимали видимого участия, они сидели в своей колонии смирно, хотя, конечно, служили вожаками разных племен, поднятых ими на грабеж во имя священной войны. Только один раз, в 1857 году, они выступили явно против британского владычества. Они стали было требовать, чтобы английские власти помогали им собирать налог в пользу священной войны, и так как, разумеется, им было в этом отказано, то они и начали войну: ночью напали на лагерь лейтенанта Горна, который при этом сам избавился от смерти, только благодаря счастливой случайности. Возмездие не заставило себя ждать: генерал Сидней-Коттон вступил в горы с 5000 челов., выжег все аулы, союзные с ситанцами, взорвал и срыл два довольно важные форта, а самую Ситану истребил. Вехабиты оправились однако же довольно скоро, и в следующем же году построили себе новый аул, Мульку, на другом уже склоне Махабуна.

Надо заметить, что вехабитское гнездо имело и других неприятелей, кроме английских войск. От времени до времени ситанцы взимали десятину в пользу священной войны с союзных горских обществ, которым это не всегда нравилось: уплата иногда откладывалась, иногда в ней просто было отказываемо, и в таком случае Ситана вставала поголовно и отправлялась грабить недоимщиков. Но когда Ситаны больше не стало, вехабиты стали держать себя умнее, и скоро опять заслужили доверие горцев. Из Мульки они часто нападали на мирные индусские селения долины и разоряли их. Седьмого сентября 1863 г. вехабиты из Мульки напали на небольшой английский отряд, а чрев неделю потом вторглись в Черные горы, разоряя жителей дружественного и союзного Англии племени Эмб. Далее нельзя было откладывать новой экспедиции в горы и ее целью было назначено именно истребление Мульки, главного вехабитского гнезда. Эта экспедиция описана полковником Эдаем (Военный сборн. июнь и июль 1873 г.), замечательным артиллерийским офицером.

Гора Махабун лежит в самой северной части долины Инда, там, где эта громадная река выходит из гор на широкую индийскую равнину. «Махабун» буквально значит Великий лес. Эта гора, по видимому, произвела очень сильное впечатление на первоначальных переселенцев арийского племени, именно дремучими, [71] величественными своими лесами. Вершины Махабуна, доходящие до 7400 фут над уровнем Инда, сделались для индийских арийцев тем же, что был Синай для Евреев, — священною горою. Санскритская поэзия группирует вокруг Махабуна свои древнейшие предания и действительно эта гора была целью благочестивых странствований для религиозных индусов. Счастливым считал себя древний пустынник, если он мог сложить свои кости в тени Великого леса, потому, что, согласно преданию, на эту гору удалялись даже третьестепенные индусские божества, чтобы, посредством поста и уединением, достигнуть блаженств, какие доступны только небесным существам. Подобно тому, как у христианских народов, после оставления ими языческих заблуждений, долго сохраняются некоторые черты язычества, так индусская священная гора осталась священною и для мусульман. Она-то и выбрана была вехабитами главным центром действий, потому особенно, что она лежит уже в области свободных гор, никогда не признававших власти ни сейков, ни великого могола, ни афганских эмиров.

На запад от Махабуна, по другую сторону Инда, тянется один из гималайских отрогов, называемый черногорьем, населенный несколькими мелкими племенами, тоже вехабитами, требующими постоянного наблюдения со стороны передовых английских постов в Абботабаде. Они принимали участие в войне. Далее за Махабуном лежит обширная долина Суат, с населением, превышающим 96.000 челов. Каждый из суатцев вырос в постоянном наследственном опасении английского вторжения, в твердом убеждении, что необходимо воевать с неверными, что этого требует простое благоразумие, так как война ведет или к обогащению, или, — что еще выгоднее, — к блаженству мученичества. Они принимали деятельное участие в сражениях против Англичан в Умбейлехском походе. Далее дрались Баджурцы и Бонэрцы, многочисленные горские племена, которых сила не определяется англо-индийскими статистиками даже приблизительно.

План экспедиции 1863 г. вовсе не удался. Первоначально предположено было быстро пройти Умбейлахский проход и занять позицию в открытой, за ним лежащей, долине. Но английский отряд был встречен в самом проходе скопищем в 50.000 горцев, доходившим, одно время, до 60.000, и — если наконец англичане одержали верх, то, очевидно, только потому, что прибегли к дипломатии и к тем средствам, какими Ренджит-Синг возвратил себе Пешауэр. [72]

Несогласия, посеянные англичанами в Умбейлахском ущелье, продолжались четыре года, и в течении этого времени граница была спокойна. Очень многие из фанатиков были убиты, а соседние племена с ненавистью смотрели на остальных ситанцев как на людей, которые способны привлечь в горы военную грозу. Начальники Ситанцев были в таком стесненном положении, что в 1866 г. пробовали вступить в переговоры с английскими пограничными офицерами. Но в 1868 г. они оправились на столько, что успели вновь составить союз горских племен. Фанатизм одолел все опасения, и значительные скопища напали на английские аванпосты в Агрорской долине. Правительство на первом шагу убедилось, что оно имеет перед собою очень обширный союз обществ, и решилось не терять ни минуты. Избегая ошибки, сделанной в 1863 г., главнокомандующий взял войска не с Пенджабских пограничных постов; напротив, все посты были удвоены, — а лучшие английские войска двинуты были усиленными переходами против горцев. Дело было в августе и в сентябре: по тропической жаре, некоторые отряды, именно саперы, сделали шесть сот миль (несколько более тысячи верст) в двадцать девять дней.

(Батареи Д и Е Королевской артиллерии, 2-я батарея 24 артиллерийской бригады; первый баталион 6-го и 19-й пехотный полк; две роты 77-го, 16-й полк Бенгальской кавалерии, 2-й полк Гурка (горский) и 24-й туземный полк были переведены из Раваль-Пинди в Абботабад, 20-й полк туземной пехоты направился в Абботабад из Лагора; 38-й пошел из Сайлькота в Дербент, что в Газаре; 31-й полк туземной пехоты во время похода занимал тоже Газару; 1-й и 4-й полки горцев тоже были передвинуты из Бэкло и Дорисалы. Сверх всего этого 30-й, 19-й и 23-й полки туземной пехоты, 9-й Бенгальской кавалерии и 20-й Гусарский были двинуты каждый из места своего расположения, из Каунпора, Алигара, Амритсора, Лагора и Кэмбельпура в Раваль-Пинди и образовали резерв. В Пешауэре и Наумире войска тоже стояли на готове.)

Особенных затруднений и особенно кровавых встреч не было; но огромные физические трудности приходилось одолевать английскому войску на высоте иногда десяти тысяч футов над поверхностью моря. Разорено было множество аулов, истреблено на прокормление войска множество горского скота, и тем дело и кончилось. Правительство не было довольно исходом экспедиции, потому что, в самом деле, оно обивало только листья с дерева, которое желательно было бы вырубить с корнем. Вехабиты остались в горах; они остались в громадном числе и в английских владениях, и потому опасность вовсе не прошла, а остается в полной [73] силе. В течении девяти столетий индийский народ привык видеть вторжения с севера, и никто не может предвидеть до какой цифры могут дойти силы священного войска под предводительством человека, который сумеет сплотить различные племена центральной Азии во имя истребления неверных, наживы и блаженства в будущей жизни.

Замечательно, что английские власти не приметили проповеди Сеид-Ахмеда в 1820-22 годах. Он прошел по английским провинциям с огромною свитой преданных учеников, обращал двоих слушателей тысячами, устроил правильную систему религиозных налогов, гражданского управления и преемства своей власти. Между тем, английские офицеры собирали подати, производили суд и делали смотры войскам, не подозревая, что вокруг них поднимается великое религиозное движение. Теперь, напротив, все подозрения пробуждены; но при крайне недостаточных полицейских средствах, конечно, едва ли сотый сборщик вкладов на священную войну попадает в руки правосудия, и то совершенно случайно. Так, какой нибудь крестьянин, на службе делу священной войны в качестве сборщика, начнет вдруг заметно богатеть и неосторожно показывать свое богатство, и тем возбудит подозрение (подобный сборщик имеет право оставлять в свою пользу четвертую часть всего сбора). Его арестуют, обыскивают, находят доказательства преступной связи его с ситанцами, судят, ссылают... Но это капля в море. В последнее время один «изменник» за другим является на скамье подсудимых и приговаривается к пожизненной ссылке; тюрьмы переполняются, а цель далеко не достигается. Иногда предаются суду целые группы «изменников», т. е. вехабитов, и тогда замечается удивительная смесь одежд, лиц и состояний: между подсудимыми видно и духовное лицо из высшего общества, и богатый подрядчик, и писарь, и солдат, и полицейский служитель, и странствующий проповедник, и лакей. И каждое подробное разбирательство такого дела показывает, что заговор имеет бесконечные и неуловимые разветвления. Наказания назначаются, по англо-индийскому обычаю, без особенно нежных человеколюбивых соображений; но чем они строже, тем осторожнее действуют остальные, тем с большим благоговением народ смотрит на проповедников и сборщиков и, стало быть, тем успешнее бывает их проповедь.

Сверх того английское правительство, видя грозную опасность от мусульман. стало удалять их от общественных должностей, [74] на которых они в самом деле могли бы причинить громадный вред. Так теперь в Бенгале 2111 лиц, получающих жалованье от казны; из них 1338 европейцев, 681 индус и только 92 мусульманина. Наконец, правительство решило не признавать кадиев, или, по местному произношению, Кази. При магометанском правительстве кадии исполняют очень сложные судебные обязанности и решают в первой инстанции множество дел уголовных, гражданских и духовных. В первое время английского владычества они оставались на своих местах и, по магометанским правам, составляли решительную необходимость для религиозной и семейной жизни каждого правоверного. Кадий считается такою неизбежною необходимостью, что, по мнению знаменитейших докторов прав магометанства, край, в котором есть кадий, есть страна ислама, а край, в котором их нет, есть страна врага. Это очень важное различие, потому что случайно, по буквальному смыслу корана, выходит, что священная война должна быть ведена не в стране ислама, а в стране врага. И так англо-индийское правительство перестало назначать кадиев. В последние восемь-девять лет магометанские общества лишены возможности надлежащим образом совершать браки и другие важные церемонии, установленные законом, а частью и обычаем. Сначала это решение не приносило такого заметного вреда, как теперь; в восемь лет многие кадии перемерли, многие состарились, а способов для их замещения нет, потому что коран ясно установил правило, что кадий утверждается в своей должности предержащею властью. И теперь дела, находящиеся в связи с вопросом о супружестве, составляют самый затруднительный камень преткновения для судебных мест Индии. Как судить вопросы о собственности мужа и жены, о разводе, об измене супружескому долгу, когда нет никакой возможности доказать законность брака?

Это распоряжение было довольно невыгодно, особенно если иметь в виду вехабитское движение. Число недовольных возрастает, потому что мусульмане, конечно, не дозрели до признания гражданского брака, а между тем тайные проповедники священной войны имеют лишний повод доказывать, что Индустан сделался страною врага. Говорят, впрочем, что это распоряжение будет изменено и звание кади или кази восстановится.

Не менее поучительна история ошибок, совершенных с высшим училищем, основанным в Калькутте для мусульман еще Уарреном Гастингсом. Целые девяносто лет сряду оно [75] содержалось на счет правительства, стоило больших денег, не принесло ровно никакого плода, и может быть принесло вред. Школа эта была вверена управлению очень ученых людей, но из мусульман. Персидский и Арабский языки, мусульманский закон Божий, логика и реторика — были главными предметами высшего преподавания, даже в то время, когда оффициальным языком в Индии был установлен английский. В 1829 г. совершено было преобразование этого высшего училища, по плану, едва вероятному: сначала ввели уроки английского языка, потом отменили их; в 1851 г. устроили два отделения: первое называлось англо-персидским, а второе высшее — арабским. Молодежь, переходя в арабское отделение, позабывала и все то немногое, что узнавала в низших англо-персидских классах. Стали кончать курс взрослые молодые люди, очень религиозные, в мусульманском смысле, самодовольные, но ропщущие и готовые к священной войне. Наконец в 1870 г. учреждена коммисия для обсуждения необходимого преобразования.

Что из этого выйдет — еще неизвестно; но пока высшее мусульманское училище представляется явлением очень странным на европейский взгляд; там около ста молодых людей от 16 до 30 лет; многие из них женаты на дочерях своих профессоров; экзаменов никаких не бывает и, по отзывам знатоков, преуспевает только ненависть к английскому владычеству, воспитываемая на казенный счет. Но если бы даже это училище имело более основательную программу, и тогда от него нельзя было бы ожидать большой пользы: так как магометане не допускаются не только к высшим, но почти ни к каким должностям, то окончившие курс только пополняют собою ряды недовольных и нередко становятся ревностными вехабитами и в самом деле учеными и красноречивыми проповедниками священной войны.

Индусы теперь покровительствуются гораздо больше, нежели магометане; оно и понятно, но, вместе с тем, оскорбляется религиозное чувство многих десятков миллионов людей безо всякой пользы. Так, административные и судебные места в Индия признают для христиан шестьдесят два праздничные дня, для индусов пятьдесят два, а для магометан ни одного. Они просили хотя двадцати одного дня в год, им в этом отказали; просили только двенадцати дней — отказали. Поэтому случается, что магометанина требуют в суд тогда, когда он, по своему закону, выходить из дому не может, а должен поститься, молиться и [76] погружаться в самосозерцание. Он не является — его штрафуют или решают против него совершенно справедливое с его стороны дело. Опять источник неудовольствия, и в этом случае очень сильный: он проистекает из имущественных, иногда очень тяжких потерь, сопряженных с оскорблением религиозных убеждений или обычаев и привычек.

Так, неудовольствия растут, число недовольных увеличивается, и следовательно возрастает удобство распространения учений, противных правительству.

Изо всего сказанного читатель видит, что если могущество англичан в Индии построено и на прочных основаниях, то самые основания эти покоятся на волкане, которого подземная деятельность скрыта от самых зорких полицейских глаз. Степень напряженности волкана в каждую данную минуту определить трудно; несомненно только, что он может развиться с силою в несколько десятков миллионов — не лошадиных сил, — а человеческих озлоблений и убеждений.

По среднеазиатским владениям, мы приходимся очень близкими соседями английской Индии, и если подземные силы тамошнего волкана проявятся со всем своим могуществом, то это отразится в нашем магометанском населении толчками, очень невыгодными для нашего мирного обладания Туркестанским краем.

Правда, что Индия превосходно ограждена со всех сторон. С югозапада и юговостока она омывается Океаном; с северозапада и северовостока она обложена высочайшими горами земного шара, за которыми тянется обширнейшее в мире плоскогорье. Еще в начале XVII. века Абулфазель, историк царствования Акбара, говорил, что ежели хорошенько беречь Кабул и Кандагар, то Индостан совершенно обеспечен против иноземного вторжения. В самом деле, в Индию можно проникнуть только через северозападную границу, и то лишь трудно проходимыми горными ущельями. Великий могол Бабер, знаток в определении значения стратегических пунктов, упоминает в своих записках о четырех проходах из Индустана в Кабул, прибавляя, что зимою лучше всего переправляться через Инд выше впадения реки Кабула; этим путем он совершал почти все свои вторжения. Великий могол Акбар построил крепость Атток, против устья реки Кабула, собственно для защиты своих владений с этой стороны: Атток и значит преграда, и слово это относится и к реке, и к крепости. По индусскому преданию, река [77] Инд есть атток, которого не может перейти правоверный индус. Известно положительно, кто нельзя прикасаться к воде Карамнассы, отделяющей Багарскую провинцию от Бенаресской, нельзя купаться в Каратойе, бенгальской речке, нельзя плавать в Гондолахе, одном из восточных притоков Ганга, и нельзя переходить Атток. Всего этого нельзя правоверному индусу, а завоеватели, так часто опустошавшие Индию, переходили преграду, не имея даже понятия о том, что это запрещено.

К этой преграде они доходили, однако же, с северозапада только двумя путями, двумя извилистыми теснинами, Хайбером и Боланом. Первый путь оберегается английским гарнизоном в Пешауэре; но он так труден, что полудикое Хайберское горское племя совершенно удовлетворительно защищает его одними своими силами. Этот проход доставляет хайберцам большой и постоянный доход. Из Кабула в Пешауэр нельзя попасть иначе, как через этот проход, имеющий сорок две версты длиною. Сам Надир-Шах, грозный завоеватель, ограбивший Индию в тридцатых годах прошлого столетия, полтора месяца простоял перед этим ущельем, потому что горцы, защищая проход, перебили у него пропасть народу. Он пошел на переговоры и должен был выплатить им значительную сумму за право пройти дальше. Шах Шуджа, посаженный на афганский престол англичанами во время их знаменитого афганского похода, заключил с Хайберскими горцами договор; он обязался выплачивать им ежегодно шестьдесят тысяч рупий; а они взяли на себя ответственность за свободный и безопасный проезд путешественников и караванов с товарами. Впрочем, эта дань замаскирована названием милостивого пожалованья от щедрот Шаха.

Второй проход, гораздо южнее, тоже очень неудобен и затруднителен. Англичане через него вступили в Афганистан, когда, в начале своей афганской войны, направились из Шикарпура к Кандагару. Современные писатели (1838 г.) сравнивали поход через Боланское ущелье с отступлением французов из Москвы.

Но из Кабула в среднюю Азию тоже нельзя пробраться иначе, как сквозь ущелья, до такой степени трудно проходимые, что горы, через которые они пролегают, названы — «Смерть Индусам» (Инду-Куш или Гинду-Ко). Такое выразительное название дано снеговой цепи гор в глубокой древности, когда через нее множество пленных индусов переводилось на север, в неволю, в [78] Бактриану. Проходы через западный Гинду-Куш хорошо известны англичанам, так что некоторые из них нанесены на карты с полною достоверностью. Их нужно было изучить, потому что во время афганской войны Дост Магамед укрывался к северу от Гинду-Куша, попробовал вторгнуться в Кабул через проход Ак-робат и город Бамиан, и там был на голову разбит английским отрядом. Восточная половина цепи Гинду-Куша, на горных отрогах которой лежит обширная страна Кафиристан, населенная не индусами и не магометанами, вовсе неизвестна, менее известна, чем видимая поверхность луны. Известно только, что жители Кафиристана никогда не были покорения ни одним завоевателем; есть слухи, что они исповедуют какой то вид христианской религии, занесенной к ним первыми проповедниками семнадцать или восемнадцать веков тому назад, и что в их религии очень большая примесь язычества. Далее к северовостоку есть еще обширная страна Кашкар или Читрал, все еще к югу от цепи гор, соединяющих Гинду-Куш с Каракорумом. На юговостоке от Кафиристана лежит страна Ягистан, в которую, как части, входят Бонэр, Суат и Баджур, знакомые англичанам только потому, что их жители, воинственные горцы, постоянно участвуют в священных войнах ситанцев против неверных.

Что касается до страны, лежащей к северу от хребтов Ку-и-Баба, Гинду-Куша и Каракорума, вплоть до русских владений в Азии, то она почти также мало известна. Географы до сих пор ссылаются на Ибн-Батуту, арабского путешественника XIV века, на автобиографию Бабера, на Марко Поло и других древних писателей, на ошибочные карты и списки китайских миссионеров, на неправильно понятые китайские карты и на семь, на восемь новейших путешественников, случайно видевших только часть этой страны, причем расстояния определяются приблизительно количеством дней пути от одного пункта до другого. При таком положении наших знаний об этой части Азии, большие реки, как Панджа, Сурх-аб, Конча, Кунар, и т. п. наносятся на карты не по каким нибудь съемкам, хоть глазомерным, не потому, чтобы тот или другой путешественник проехал некоторое количество верст вдоль реки, а на том только основании, что так рассказывают люди, лично знавшие путешественников, переезжавших какую то реку, которая, по словам туземцев, впадает в такую то, а начало берет где-то далеко между востоком и [79] югом. Такие данные служат превосходным материалом для составителей карт этих малоизвестных стран, потому что не требуют большой эрудиции в области истории туземных путешествий и открывают широкое поле для игры воображения. Там являются небывалые города, там оспаривается существование хребта, несомненно существующего, там сбивают исследователя одинаковые собственные имена на неизвестных ему языках, имеющие значение имен нарицательных, и т. д. Сбивчивость увеличивается беспрестанною переменою властителей в тех или других местностях. Там державы то образуются, то распадаются на свои составные части, то вновь образуются вокруг новых центров, благодаря тому, что жители, населяющие долину Аму-Дарьи и ее протоков, не так предприимчивы, воинственны и не так любят независимость, как пламенные жители гористых стран Кабула и Афганистана. Поэтому имеется столько различных карт Средней Азии, сколько географов принимало на себя труд составлять их по первоначальным источникам.

Но как бы ни были неполны наши географические сведения о центральной Азии, не подлежит сомнению, что большая часть ее населений принадлежит к различным сектам мусульманства, как произносящим слово «аминь» вслух, так и выговаривающим его про себя. Как бы ни были неудобны пути, соединяющие Индию с центральной Азией, они весьма удобопроходимы для странствующих с караванами вехабитов. Несомненно, что по Азии странствуют тысячи проповедников, искренно убежденных людей, то признанных, то непризнаваемых в мечетях. Они говорят на всех среднеазиатских наречиях, ведут крайне умеренную, примерно-воздержную жизнь и все стремятся к одной общей цели: очистить магометанскую веру. Успех проповеди их был бы еще до некоторой степени сомнителен, если б они учили только нравственной жизни, воздержанию, вере в единого Бога, молитве без посредников, и т. д. Но они обращаются в то же время к худшим страстям человеческим, возбуждая расчет на военную добычу и грабеж. По их словам, правоверному предстоит один только выбор: или вести священную войну, или бежать, во чтобы то ни стало, из страны, завоеванной врагами веры. Правоверный не может жить под владычеством неправоверного, потому что губит этим свою душу, тогда как — поднимись он на священную войну, то и душу свою спасет и разбогатеет добычей. [80]

У нас нет никаких данных, чтобы судить, насколько вехабитская проповедь проникла в наши пределы и в сопредельные с нами мусульманские страны; но нельзя не полагать, что татарские переселения из Крыма и черкесские с Кавказа находятся в связи с вехабитством. Само собою разумеется, что оно не может грозить нашему владычеству в средней Азии, опирающемуся на всю силу России; но оставлять его без внимания нельзя. Надо быть готовым на серьезные враждебные действия. Для предупреждения неприятных неожиданностей, было бы весьма полезно как можно дружелюбнее относиться к местному духовенству и в его среде понемногу распространять европейские привычки; оно имеет много средств знать подробно весь ход мусульманского пуританства, ненавидит его изо всех сил, а привыкая к удобствам жизни, будет ненавидеть еще больше и искать от него спасения у русских властей.

Но для английского владычества в Индии, кроме действительной опасности от вехабитов, существует еще воображаемая опасность от распространения наших владений в средней Азии. И эта опасность, конечно, представляется некоторым руссофобам гораздо более страшною, нежели та, которая действительно существует. Оно и понятно: с своими горцами англо-индийские полководцы справляются относительно легко: силы считаются почти одинаковыми, если десять неприятелей приходится на одного регулярного солдата. Встреча с таким же дисциплинированным войском совсем другое, и английские офицеры даже не знают, как себя будет держать туземная пехота, весьма храбрая в стычках с горцами, при встрече с русским отрядом.

Как водится, воображаемая опасность заставила наших почтенных соседей наделать множество несообразностей, которые стоили больших денег и много людей, не считая многих десятков парламентских речей, в которых ораторы сражались с мельницами. В числу дорогих несообразностей принадлежит знаменитый афганский поход. После него прошло уже слишком тридцать три года, он почти совершенно позабыт, но напоминать о нем английским руссофобам весьма полезно. Русское влияние, русские интриги, русские рубли — так и мерещатся людям, в свободное от фабричных или коммерческих занятий время занимающимся политикой. Английские министры иностранных дел, отлично знающие, что все эти страхи преувеличены, находят однако же полезным потворствовать безосновательным опасениям капиталистов, может [81] быть зная по опыту, что переубеждать людей, которым в досужную минуту забралось в голову предубеждение, — потерянное время. Особенно глубокими и дальновидными политиками были богачи, из которых состоял совет директоров Ост-Индской компании и секретный комитет этого совета. Они придумали афганскую экспедицию, они нашли, что им нужно бороться против русского влияния, а мнения богатых людей охотно разделяются английскою печатью, которая, в подобных случаях, составляет весьма согласный хор.

И на этот раз надо начать обзор довольно издалека, за полтораста лет. В начале прошедшего столетия Афганистан принадлежал к владениям великого могола, стало быть управлялся из Индии. Последний великий могол, владевший Афганистаном, был Магомед Шах. Один старинный путешественник говорит, что провинция Кандагар (Афганистан) есть самая западная область Индии, и так как находится в соседстве с Персиею, то понятно, что и она также им владела нередко. Из за этой области великий могол постоянно воюет с персидским Шахом, как со стороны Турции постоянно происходит у Персидского Шаха борьба за Эривань и Багдад. Надо заметить, что англо-индийское правительство в глубине душевной считает себя преемником великих моголов, которые владели не только Афганистаном, но и Балхом и Кундузом, а основатель державы великих моголов, Бабер, владел даже Самаркандом.

В 1738 и 39 годах, когда Персидский владетель Надир Шах грабил Индию, Авганистан принадлежал ему. Перед возвращением в Персию, завоеватель, возвращая власть великому моголу Магомед Шаху, потребовал уступки всех областей на запад от Индии. Тогда границею Персии на восток сделался Инд. По смерти персидского завоевателя, один из его военноначальников, Ахмед-Хан, из племени Дуранов, в 1747 году овладел Афганистаном и сделался независимым его владетелем. Он назывался Ахмед-Хан Дур-э-Дуран, (жемчужина века). Он был деятелен, храбр, но как ни старался, как ни воевал, не мог определить своей страны, которая, то простиралась до Астрабада, теряя со стороны Инда, то растягивалась до устьев Инда, теряя с запада Астрабад и даже Мешхед. Дело в том, что пределы Афганистана определить и нельзя, так как он состоит из народонаселения самого разноплеменного, неимеющего естественных границ. Но как бы то ни было, его владения нередко простирались на север до [82] Аму-Дарьи. Это то же очень хорошо помнит англо-индийское правительство, чувствующее себя также преемником «жемчужины века». Сын Ахмед-хана Тимир-Шах, мирно просидел в Кандагаре, только внимательно оберегая свои границы на Инде, тогда как в Пенджабе, когда то подведомственном его отцу, образовывалась сила, очень опасная. Разные интриги, особенно темени Барекзаев, посадили на кандагарский престол, в 1793 году, младшего сына Тимур Шаха, Земан Шаха. Это был довольно легкомысленный человек, попробовавший вторгнуться в Пенджаб, и хваставшийся, будто он завоюет и всю Индию. Тогдашний генерал-губернатор английской Индии, Маркиз Уэллеслей (старший брат потом знаменитого герцога Веллингтона) обратил на эту похвальбу серьезное внимание и послал особое посольство в Персию. Его посланник (в 1799 году) должен был склонить Персию дать Земан Шаху столько дела дома, чтобы он, по крайней мере, в течении трех лет не нарушал спокойствия Индустана. Для этого дела Персия должна была получать ежегодно по четыре лака рупий (250,000 р.) и торжественное обещание, что английское правительство не будет требовать никакой доли ни из добычи, ни из земель, которые могут быть завоеваны персидскими войсками, если бы случайно возгорелась война. Далее мы увидим, что через сорок лет Англия точно также вооружала Афганистан против Персии и делала то, в чем обвиняла потом Россию. В самом деле, Персия задала столько дела Земан Шаху, что он потерял престол и в добавок был ослеплен; его место заступил брат его Махмуд. Еще через год (1803 г.) Махмуд был свергнут с престола, слепой Земан Шах освобожден из тюрьмы, и правителем Афганистана стал Шах-Шуджа, единоутробный брат Земана.

От 1803 до 1809 г. Шах-Шуджа-Уль-Мульк занимал свой шаткий престол. В Пешауэре, который тогда принадлежал ему, он заключил союз с правительством английской Индии. Тогда англо-индийское правительство было перепугано большим посольством, отправленным Наполеоном в Персию, и лорд Минто спешил заключать союзы. Тут же он узнал и оценил ловкого Магараджу Сейков, Ренджит Синга, и английские офицеры впервые стали знакомиться с Афганистаном. Трактат, заключенный в 1809 году, принес свои плоды через тридцать лет.

Очень любопытны эти договоры 1809 года. Статьями договора с Персией, Шах Персидский заявляет, что всякий союз, заключенный им с какою бы то ни было европейскою державой, он [83] считает несуществующим. В случае вторжения какой либо европейской силы, английское правительство выдает персидскому двести тысяч томанов ежегодной субсидии. В случае войны между Афганистаном и Англией, Персия посылает против афганцев войско, а Англия его содержит.

В тоже время с тремя эмирами синдскими был заключен договор, которым они обязались ни в каком случае не допускать в землю синдов ни одного француза.

В тоже время договор с Ренджит-Сингом, магараджей Лагорским, определял, что Ренджит Синг ни в каком случае не будет посылать войск на левый берег реки Седлежда и не позволит никому из соседних владетелей никакого посягательства на его владения.

Наконец договор с Афганистаном, заключенный в тоже время, гласит: Ст. 1. Так как французы и персы заключили между собою союз против монархии дуранской, то служители небесного трона (т. е. Кабула) всеми силами будут противиться их проходу, чтоб они никак не могли проникнуть в английскую Индию. Ст. 2. Если французы и персы вступят в земли дуранской монархии, то английское правительство, искренно желая содействовать их отражению, принимает на себя расходы по этой войне.

Не смотря на такие предусмотрительные союзы, Шах Шуджа, в конце того же 1809 года, был свергнут с престола своим братом Махмудом. Целая длинная эпопея рассказывается о попытках Шуджи восстановить свою власть, как он попался аттокскому коменданту (зависевшему от Махмуда), потом Кашмирскому правителю (зависевшему от того же Махмуда), как наконец в 1812 г. — пришел просить гостеприимства в Лагоре у Магараджи Ренджит Синга. Этот алчный властитель оказал просимое гостеприимство, но за то всеми возможными унижениями и пытками голода и жажды вымучил у Шиджи знаменитый брилиант ко-э-нур (гора света). Камень этот перешел из копей Голконды во дворец великого могола, оттуда в палатку Надир Шаха, а когда этот завоеватель был убит, то камень был похищен Ахмедом, основателем дуранской державы. С невероятными опасностями Шах Шуджа бежал от своего покровителя и поселился в Лудиане, где получал от английского правительства ежегодную пенсию в 48,000 рупий (120.000 р.).

Между тем Авганистан переходил по частям из рук в руки. Махмуд, потеряв Кабульский престол, успел кое как [84] удержаться в Герате, став под покровительство Персии, и обязавшись выплачивать ей ежегодную дань. После продолжительного междоусобия, на престоле Кабульском с 1828 г. утвердился узурпатор, Дост Магомед-хан, из племени Барекзаев, так что племя Дуранов отодвинулось на второй план. Балх и Кундуз, т. е. пространство на север от Гинду-Куша и Ко-и-Баба, отошли в зависимость от Бухарского эмира.

Дост Магомед-хан был человек энергический, единственный человек, который мог справляться с своим народом и противодействовать вторжению Ренджит Синга, который успел завладеть Кашмиром и Пешауэром. Но в течении десяти еще лет после вступления на престол Дост-Магомеда, Шах Шуджа домогался своего престола и даже, с согласия английского генерал-губернатора, предпринимал свои экспедиции; но Дост-Магомед сидел крепко и все попытки бывшего эмира опрокидывались его искусными распоряжениями.

В таком положении были дела, когда персидский шах решился наказать непокорного своего вассала в Герате, Шаха-Камрана, наследника умершего Махмуда: он вторгался в Хорассан и Сеистан и грабил и разорял мирных жителей, не говоря уже о том, что перестал платить дань. Вот как английский посланник в Персии, г. Эллис, доносил об этом своему правительству 17 апреля 1836 года: «Сегодня его величество шах заметил мне, что он должен выступить против Хорасана; что Камран Мирза (как его зовут здесь, для обозначения вассальных отношений) и афганцы, под его начальством, увели до двенадцати тысяч персидских подданных, продали их в неволю, что они заставили начальника округа Хаина, подданного его величества, платить дань Камрану, и проч.». Посланник прибавляет от себя, что Шах Камран не исполняет своих обязанностей по отношению к Шаху Персидскому, именно не срывает форта Гориана, не отсылает в Персию некоторых семейств и не платит десяти тысяч томанов. «Поэтому Шах имеет право требовать удовлетворения силою оружия, так что в этом случае, если бы уже английское правительство не было связано статьею 9-ю существующего договора, недозволяющего нам никакого вмешательства между Персами и Афганцами, трудно было бы воспротивиться походу против Герата».

Преемник Эллиса, Мак-Нэль, от 24-го февраля 1837 г. доносил еще яснее: «Оставив в стороне претензию Персии на [85] верховное владычество в Герате, смотря на обе страны как на государства независимые, надобно признать, что зачинщиком было правительство Герата». Далее депеша описывает все то, чем гератское правительство заслужило строгое возмездие.

Наконец Камран сделал поступок невероятно дерзкий: грубо отвечал на предложения, сделанные Персидским Шахом, по совету английского посла, стал называть себя Шахом, т. е. начал писаться не шах-Камран, а Камран-шах, и принял титул кебле-алем (отец мира). Поход был решен, и шах выступил в июле 1837 г. Осада Герата затянулась. Английский артиллерийский офицер, «путешествовавший в Афганистане по приказанию генерал-губернатора Индии», управлял защитою города. Мак-нэль, получив надлежащие приказания, предлагал свои услуги для заключения договора, и сам поехал в лагерь. К величайшему его удивлению и ужасу, в лагерь поехал и русский посланник Граф Симонич. Этого было довольно, чтобы оживились и ожесточились все опасения. В мае 1838 г., Мак-Нэль, по приказанию своего правительства, излагает правительству Персидскому поводы, по которым Английский кабинет недоволен Персидским, а в начале июня, неудовлетворенный сделанными уступками, уезжает из Персии. 30-го июля, из Тегерана, посылает он, на основании новых инструкций, свой последний ультиматум, а между тем 20 июня английский экспедиционный корпус высаживается на острове Караке, в Персидском заливе, и овладевает им. Известие об этом и получение угрожающего письма Мак-Нэль заставляют Персидского Шаха снять осаду Герата и пуститься в обратный поход.

Не смотря на такую уступчивость, Афганский поход, в это время уже решенный, отменен не был. Вот что писал, 13 августа 1838 года, Лорд Оклэнд, генерал-губернатор Индии, секретному комитету совета Директоров: «Со времени последних моих депеш явились новые доказательства того, как русские агенты стараются распространить свое влияние до самых границ Индии. Русский посланник перед Гератом противился усилиям Мак-нэля, старавшегося привести сражавшиеся стороны к прочному миру и парализовал его успехи; тот же самый посланник давал деньги осажденным, и наконец, что всего важнее, офицер, состоявший при русском посольстве управлял осадными работами. Это все такие обстоятельства, которые обратят на себя все внимание вашего комитета». — [86]

1-го октября 1838 г. генерал-губернатор издал прокламацию, в которой встречаются следующие места: «Дост-Магомед хан без объявления войны напал на нашего старого союзника Магараджу Ренджит-Синга. Понятно, что Его Высочество Магараджа станет мстить за это, и тогда мирные и благодетельные намерения английского правительства касательно развития торговли будут разрушены». «Потом генерал-губернатор узнал, что Персидское войско осаждает Герат и что в Афганистане ведутся деятельные происки в тому, чтобы распространить влияние Персии до берегов Инда и даже далее». «В таком положении вещей, генерал-губернатор понял, что нужно было принять деятельные меры, чтоб остановить быстрые успехи чуждого влияния и нападения, которые грозили даже нашим собственным землям...» «Внимание генерал-губернатора естественно остановилось на положении о правах шаха Шуджи-уль-Мулька, который так входил в наши виды, когда власть была в его руках...» «Благосостояние наших владений требует, чтобы на западной границе своей мы имели союзника, заинтересованного в том, чтобы противиться вторжениям и поддерживать мир, вместо нынешних владетелей, всегда готовых служить видам враждебных держав и содействовать исполнению их завоевательных планов...» «Спокойствие будет восстановлено на важнейшей границе нашей и мы воздвигнем прочную преграду против происков и посягательств наших врагов». Нет надобности объяснять, как все это натянуто, как истина искажена.

Бенгалия должна была выставить сначала пять пехотных бригад, состоящих каждая из трех полков, бригаду кавалерии и бригаду артиллерии; всего 13,000 человек, из коих 3,000 европейцев. Впоследствии этот отряд был уменьшен до 8,000. Для службы при самом Шахе Шудже собрано было в Лудиане 2.000 кавалерии, 4,000 пехоты и рота артиллерии, всего около 6.000 челов. В то же время в Бомбее формировался отряд для занятия Синда и похода на Кандагар.

Отряд из Бенгалии перешел Инд 14-17 февраля 1838 г. против Бакера, по мосту, устроенному на судах, а 20 февраля в Шикарпуре присоединилось к нему войско Шаха Шуджи. Начальство принял генерал-лейтенант Кин.

В это время значительная часть войска Дост Могамеда-Хана была задержана снегами к северу от Баниана, в Туркестане, куда оно ходило против Бея Кундузского, так что проход [87] Болан не представлял иных трудностей, кроме величайшего недостатка в воде. Измученное жаждой войско, однако же, без особенных потерь, достигло прелестнейшей в мире долины Шаль, в первых числах апреля. Каким образом случилось, что никто из кандагарских начальников не попробовал защищать Боланского прохода, — это до сих пор не объяснено и надо полагать, что в этом случае много помогли деньги.

Без выстрела вступил Шах Шуджа в свою древнюю столицу Кандагар. Церемония была великолепная, торжество неслыханное: радостные сердца подданных, к которым возвращался законный государь, устроили ему такой прием, какого он не ожидал. Во время приема во дворце, английский главнокомандующий поднес ему обычные в таких случаях дары, в доказательство уважения к царственной его особе. Затем, разумеется, был произведен большой смотр войскам.

Отдохнув в Кандагаре, войско двинулось на север к знаменитой, считавшейся неприступною, крепости Хизни и подошло к ней 21 июля. Осадная артиллерия оставалась в Кандагаре; крепость оказалась превосходно вооруженною; в армии не было лестниц, не было сделано никаких приготовлений; но крепость была изучена раньше полковником Пасли. Этот полковник был один из многих офицеров, путешествующих в Афганистане (и в других странах) по приказанию генерал-губернатора англо-индийских владений. Он был в Хизни, осматривал укрепления и составил план аттаки этой крепости. Его план был отлитографирован по приказанию директоров и роздан инженерным и артиллерийским офицерам для соображения. Он предлагал взорвать кабульские ворота крепости и ворваться в пролом. Двадцать второго все приготовления были сделаны, а 23-го в три часа утра началась канонада и последовал страшный взрыв. Четыре европейские полка и за ними сипаи бросились на приступ, и, в пять часов утра, с восхождением солнца, крепость была взята. Тут англичане узнали от взятого в плен коменданта крепости, сына Дост-Могамеда, что старик рассчитывал по крайней мере на год, если не на два года, осады этой крепости. Поэтому, впечатление, произведенное взятием ее, было чрезвычайно сильно. Однако Дост-Могамед имел столько присутствия духа, что вышел на встречу англичанам из своей северной столицы, Кабула, с тринадцатитысячным отрядом и двадцатью восемью пушками. Но его войско не дождалось столкновения: оно [88] не дало англичанам подойти и разбежалось, так что и сам предводитель должен был бежать. Он ушел по направлению к Балху. Вся его артиллерия досталась победителям. Шах Шуджа 7-го августа вступил в Кабул, а через месяц вступил туда же и отряд в 5,000 человек, посланный Ренджит Сингом, для занятия Хайберского ущелья. Вслед за тем главнокомандующий распорядился отправкою части войск обратно за Инд и часть (от 5 до 6 тысяч человек) оставил для занятия страны в трех пунктах, в Кабуле, в Кандагаре и в долине Шаль. Оставшимся отрядам было не мало работы: они отправлялись по разным направлениям для усмирения непокорных и между прочим, за Бамианом, разбили самого Дост-Могамеда, который направлялся к Кабулу, чтобы попытаться возвратить себе столицу и власть.

Казалось, что успех был полный. Истрачено было много денег, за то цель достигнута: на Кабульском престоле посажен верный, надежный союзник Англии; узурпатор выгнан на север, за горы, войска покрыли себя славой, и в самом деле — взятие неприступной крепости Хизни в какие нибудь два часа времени и другие подобные подвиги озадачили туземцев как нельзя больше; английское влияние было обеспечено навсегда и можно было и остальным войскам удалиться за Инд.

Мы останавливаемся на этом несчастном походе, во первых, для того, чтобы вспомнить, до чего доводила Англию преувеличенная руссофобия, а, во вторых, потому, что пример ошибок цивилизованного войска, удаленного от своих резервов, может быть нам очень поучителен.

Конец 1839 года и начало 1840 Шах Шуджа, с политическим агентом при войсках Мэкнэхтеном, провели в Джеллалабоде; а когда Шах возвратился в свою столицу, Кабул, то потребовал, чтобы английские войска очистили форт Бэля-Гиссар, расположенный на высоте, командующей городом. Это требование объяснялось тем, что в форте находится великолепный дворец Шаха, очень им любимый, и он хотел в нем поселиться. Напрасно опытнейшие офицеры представляли всю невыгоду и опасность оставления такой крепкой позиции и размещения войск в других местах. Благоразумных советов не послушали, и шах перебрался в любимую свою резиденцию, а войско расположилось загородом. Всю весну и все лето Афганистан был в необычайно напряженном состоянии и сильно волновался; да и бывший эмир [89] Дост-Могамед внушал опасения: он все замышлял возвратить себе власть. Наконец с этой стороны опасность миновалась, потому что эмир, после одной невыгодной встречи с английским отрядом, отдался под покровительство Мэкнэхтена и был отослан в Индию, где поселился мирно и стал получать пенсию в 120.000 руб. ежегодно.

С начала 1841 года восстания начались опять в разных местах страны. Казалось бы, что удаление Дост-Могамеда должно было содействовать умиротворению края, а вышло напротив. Англичане начали догадываться, что восстают начальники отдельных Афганских племен не против Шаха Шуджи, а против них, англичан. На беду, в Афганистан назначен был новый главнокомандующий, генерал Эльфинстон, человек престарелый и больной, далеко не очень способный к той напряженной деятельности, какая от него потребовалась. Наконец в начале ноября заговорщики ворвались в дом Бернса, английского посланника и изрубили его буквально в куски. На другой день был послан небольшой отряд, для открытия сообщения с городом, но должен был отступить: город был в руках черни и со всех сторон сбегались в город вооруженные афганцы. Они захватили интендантские склады англичан, лишили их продовольствия и в несколько дней войска пришли в уныние от холода и голода.

Предводителем восстания явился Акбер-Хан, сын Дост-Могамеда. Он с несметными толпами отрезал англичанам все пути сообщения. Мэкнэхтен вступил с ним в переговоры, согласился на его требования, состоявшие в том, что бы английские силы вместе с Шахом Шуджей оставили Афганистан, а чтобы Дост-Могамед возвратился в Кабул. Но в то же время политический агент пустился в другие переговоры, в ином уже смысле, с начальниками племен Кезильбурамами, Барекзаями и Хильзи. В одно из свиданий, Акбер-Хан приказал схватить Мекнэхтена и троих его товарищей; но когда политический агент с ним заспорил, начальник восстания вынул пистолет и застрелил его в упор. Не смотря на это, войска не сделали никакого движения и переговоры продолжались. Решено было, что артиллерия английская останется вся в Кабуле, кроме шести пушек, также останутся все женатые люди с женами и детьми, в качестве заложников, до прибытия Дост-Могамеда. 6 января 1840 года началось бедственное отступление. Выступило 4500 человек войска и до 12,000 человек слуг и обоза. Снег лежал на земле толстым [90] слоем, было холодно, и к концу первого дня, вместо того, чтобы успеть пройти ущелье Хурд, отряд заночевал не доходя до гор. Седьмого числа, к вечеру, он пододвинулся к горам. Тут Акбер-Хан потребовал еще трех заложников из знатнейших англичан, которые к нему и явились. Осьмого числа наконец отряд вступил в ущелье Хурд. Там он был окружен огромными скопищами племени Хильзи и в самое короткое время потерял три тысячи человек от убийственного огня дикарей, засевших на скалах. Акбер-Хан предложил тогда взять женщин и детей под свое покровительство, и этим спасена была их жизнь: они возвратились в Кабул. Девятого числа английскому отряду пришлось проходить по глубокому ущелью Тунги-Тарик, шириною всего в десять футов. Залпы засевших по скалам горцев и камни, скатываемые сверху, еще убавили английский отряд, так что к 10-му числу оставалось всего пятьдесят артиллеристов, 250 человек 44-го полка и 150 кавалеристов с четырьмя тысячами лагерной прислуги.

Тогда Акбер-Хан предложил, что он поручится за жизнь всех оставшихся в живых, если они согласятся быть обезоруженными. Начальники решительно отказали ему в этом и двинулись далее к Джеллалабаду. Тринадцатого числа оставалось от всего войска двадцать офицеров и сорок пять солдат. Наконец один только офицер, Брайдон, тяжело раненый, на дранной лошаденке, приехал в Джеллалабад, где еще храбро держался генерал Сэль с весьма небольшим отрядом.

Генерал Нотт, в Кандагаре, отразил несколько раз отряды инсургентов. Полковник Пальмер, начальствовавший в крепости Хизни, сдал ее и выступил с своим отрядом, который тоже был вырезан до последнего человека.

Более полного поражения, более бедственного исхода кампании быть не могло. Понятно, что Лорд Эленборо, преемник Лорда Окленда на генерал-губернаторстве, не мог оставить такого исхода, не постаравшись, хотя несколько, восстановить честь английского оружия в Афганистане. В самом деле, генерал Поллок был двинут к Джеллалабаду, сначала на выручку тамошнего храброго гарнизона. Чтобы пройти через хайберское ущелье, отряд двигался очень медленно, тремя параллельными колоннами, из которых две были направлены с обеих сторон у самого входа в ущелье, на вершины. Постепенно подвигаясь вперед, они оттесняли неприятелей, тогда как главные силы спокойно шли по теснине. [91] Пятнадцатого апреля Поллок застал так давно осажденный гарнизон торжествующим: неприятель отступил, будучи не в состоянии одолеть геройское сопротивление. Тогда начались непостижимые колебания со стороны генерал-губернатора, который окончательно позволил генералу Поллоку двинуться на Кабул только в августе месяце.

А между тем несчастный предмет всей этой страшной траты крови и денег, Шах-Шуджа уже не существовал. Он производил смотр войскам и пал от неизвестной руки, выстрелившей в него из рядов. Власть перешла неоспоримо и всецело в руки Акбер-Хана, который, конечно, заботился о том, чтобы предупредить новое вторжение англичан. Он дал им знать, что ежели они не вернутся в Индию, то он отошлет женщин и детей, бывших у него в плену, в Хулум, и раздаст их узбекам. Но эта угроза исполнена не была. Разбитый Акбер-хан бежал и 16 сентября англичане опять вступили в Кабул. К ним присоединился отряд генерала Нотта, из Кандагара, взорвавший по пути укрепления Хизни, примкнули тринадцать женщин и девятнадцать детей, а также разные лица, оставленные заложниками, и 12 октября английские войска окончательно оставили Кабул. Таким образом цель экспедиции была достигнута.

Затем Дост-Могамед был с миром отпущен в свои владения.

Понятно, что англичане не любят самого имени Дост-Могамеда; попытка свергнуть его с престола обошлась им слишком в сто миллионов рублей и почти в двадцать тысяч человеческих жизней, и это все из за того, что будто бы знаменитый эмир слушался каких то русских внушений.

Слишком двенадцать лет между англо-индийским правительством и Дост-Могамедом не было уже никаких дипломатических сношений; но в 1855 году с узурпатором и врагом пришлось заключить дружественный союз: в начале 1857 г. миссия, составленная из английских офицеров, дружелюбно посетила Кандагар во время персидской войны. Англичане стали заботиться об учреждении постоянного посольства при Кабульском дворе; но это не понравилось эмиру, и он согласился принять от английского правительства постоянного резидента с тем только, чтобы это не был европейский офицер. Дружелюбные сношения привели к тому, что благорасположение эмира было куплено ежемесячным взносом в его казну одного лака рупий (65,000 р.). Это была очень ловкая [92] сделка и расход очень производительный: он избавил Пенджаб от афганского вторжения во время большого индийского восстания в 1857 году.

Между тем, английское владычество в Индии стремилось к распространению своих пределов, вынужденное силою обстоятельств отыскивать естественные свои границы. После кровопролитной войны, в 1849 году, присоединены были владения сейков и в тон числе Пешауэр, как необходимая защита входа в хайберское ущелье, а в 1856 году присоединен Ауд. В следующем за тем году вспыхнуло знаменитое, по ожесточению с обеих сторон, восстание сипаев, ознаменованное, с одной стороны, безжалостным избиением английских женщин, детей и безоружных купцов и чиновников, а с другой — не менее безжалостным избиением бунтовщиков, взятых в плен. Руссофобы находили, что и в восстании сипаев виновато было русское влияние, и это мнение, не смотря на крайнюю свою нелепость, некоторое время держалось.

В 1862 году Дост-Могамед поссорился с своим племянником Ахмедом, — правителем Герата. Явным поводом ссоры был округ Фурра, на границе между Гератом и Афганистаном: его хотели забрать в свои руки дядя и племянник; а в самом то деле Дост-Могамед давно собирался наказать племянника за то, что он всегда тянул на сторону Персии. Руссофобам и в этой ссоре виделось русское влияние, и Английский резидент всячески отговаривал эмира от войны с Гератом. По-видимому, правительство англо-индийское не знает хорошенько, чего ему желать относительно Герата. Сначала оно не хотело вмешательства Персии в Гератские дела, под тем предлогом, что Персия слишком подвержена русским влияниям; потом оно усмиряло Герат в пользу посаженного в Кабуле Шаха Шуджи; потом мешает Кабулу усмирять непокорный Герат. По каким-то непостижимым руссофобским соображениям, нужно, чтобы Герат был независим. Тут очень трудно отыскать разумную причину. Мы никак не можем проникнуть в Индию иначе, как чрез Афганистан, это правда. Так естественно казалось бы англичанам сделать Афганистан как можно более сильною державой и стало быть не мешать ему распоряжаться вассалами своими по произволу, тем более, что Дост-Могамед доказал свое уменье управлять своим разнузданным народом.

Но все опасения разрешились и все основы руссофобских [93] соображений пошатнулась летом 1863 года. Эмир, не слушавший английского резидента, осадил Герат и 27-го мая 1863 г. взял его приступом. Тогда же правитель Герата, Ахмед умер от удара, а вслед за ним, 9 июня, умер престарелый эмир Дост-Могамед.

После Дост-Могамеда осталось шестьнадцать сыновей. Надо удивляться, что руссофобы не объясняют этой крупной цифры русскими влияниями и происками, потому что возникшее междоусобие не дает Афганистану окрепнуть и организоваться в сильную державу, которая с пользою могла бы получать по лаку рупий в месяц за охрану Индии от предположенного назавтра вторжения русских сил. В самом деле, Английское правительство всеми силами желает делать эту производительную трату, но долго не знало, кому давать деньги. То Афзуль-хан, то Азим-хан, дети одной матери, то Шир-Али, то Амин-хан, то Шуриф-хан, тоже сыновья Дост-Могамеда, только от другой матери, более благородного происхождения, желали, каждый за себя, если не исключительного владычества в Афганистане, то, по крайней мере, совершенно независимого от братьев удела. Шир-Али-хан имел, по видимому, более других братьев права на престол, так как покойный Эмир, еще за долго до своей смерти, назначил его своим преемником. Он и был признан Эмиром; но сначала поднялся брат его Азим-хан, правитель Хурма и Хоста. Его примеру последовал Афзул-хан, правитель Балха, под тем предлогом, что он старший сын. После усмирения братьев и заключения с ними мира, Шир-Али стал требовать в своему суду Абд-уль-Рахмана, сына Афзуля. Но, вместо того чтобы явиться, непокорный племянник убежал за Аму-Дарью, в Бухару. Шир-Али за это посадил в тюрьму его отца и, конфисковав его имущество, с торжеством возвратился в Кабул в ноябре 1864 г. Бухарский Эмир, отец жены беглого Абд-уль-Рахмана, помог ему собрать толпу наездников и двинуться к югу. Новый правитель Балха тотчас передался на сторону Абд-уль-Рахмана и пошел вместе с ним на столицу. Эмиром однако же сделался не он, а дядя его, Азим-хан. Шир-Али пошел на него с войском из Кандагара, но, среди сражения, большая часть войска изменила и передалась на сторону неприятеля. Затем, на таких же точно основаниях, Эмиром сделался Афзуль-хан, потом умер, и эмиром провозглашен был опять Азим-хан. Абд-уль-Рахман, по смерти отца, имел было намерение сам стать [94] Эмиром, но предпочел походную жизнь и пошел усмирять восставшую область Балх. Его походом за горы воспользовался Шир-Али и провозгласил себя Эмиром.

Уже из этого краткого рассказа о порядках, принятых в Афганистане, видно, что Балх, Бухара, Кундуз, Хулум и вся страна в северу от Гинду-Куша и Ко-и-баба, вплоть до русских владений, непременно нужны Дуранской монархии. Она есть как бы предохранительный клапан, куда уходит избыток Афганской удали, куда уходят беглые Афганцы и т. д., где берут себе жен Афганские принцы. Руссофобия мешает англичанам видеть, что эти загорные области только ослабляют Афганистан, не давая ему сделаться настолько однородным, сколько необходимо для того, чтобы из него образовалось, хоть со временем, органическое целое, сколько нибудь похожее на государство. Выдавая Шир-Али-хану или какому другому Афганскому Эмиру по 65,000 руб. золотом в месяц, они в самом деле держат его в покорности, заставляют его воздерживаться от грабительных набегов и укрепляют его власть внутри его государства. Если бы дикий, бурливый Афганистан был владением выгодным, в роде Ауда, Пенджаба или Маратских владений, то Англия давно присоединила бы Дуранские владения к своей колоссальной Индийской Империи. Но это было бы невыгодно и она оставляет его независимым, точно также, как оставляет неприкосвенною независимость Нипала и Кашмира. Кашмир невыгоден потому, что он неприступен и что в 1846 году подвернулся удобный случай продать его за миллион фунтов стерлингов Гуляб-Сингу, внуку Ренджит-Синга. Нипал неудобен потому тоже, что неприступен, и Английские войска потерпели там не одно тяжелое поражение. Афганистаном завладеть не так трудно; но он тоже неудобен, потому что народонаселение в нем воинственное, не любит повиноваться; каждый житель вооружен, и занятие страны стоило бы гораздо дороже, нежели сколько с нее можно бы собрать. Разумеется, если бы Англия заняла Афганистан достаточными силами, чтобы владеть им постоянно и поддерживать в нем порядок, то дефицит в бюджете этой страны далеко превышал бы 120,000 фунтов стерлингов, которые она тратит на субсидии Эмиру.

Но сила обстоятельств заставит Англию отказаться от такой расчетливой политики. Она принуждена будет занять Афганистан и окончательно присоединить его к владениям Английской короны; [95] она будет вынуждена в тоже время довольно далеко проникнуть в горы, и выдержать нечто в роде нашей кавказской войны. Только этим способом избавится она от вечной грозы фанатического движения горцев-вехабитов, и выполнит свою долю цивилизующей миссии в Азии, то есть того великого дела, которое западная Европа с удовольствием признает правом России и даже ее обязанностью.

Англичане делают различие между политическою и действительною границею Индии, и политическою границею считают пределы Афганистана, тогда как действительная оканчивается у подошвы Солейманских гор, у Хайберского ущелья, Махабуна и у предгорий Гималайского хребта. Сила обстоятельств заставит их решиться на то, чтобы политическую границу сделать действительною, и чем скорее это сделается, тем лучше для мира. Правда, что это обойдется им недешево, но они согласятся, что «сила обязывает», подобно тому, как «noblesse oblige».

Но, не заглядывая далеко в будущее, надобно заметить, что многие англичане начинают проще и вернее смотреть на среднеазиатский вопрос. Например Капитан Тренч, в своей книге The russo-indian Question, весьма правильно оценивает великие трудности, с какими было бы сопряжено русское вторжение в Индию через Афганистан, и доказывает неосновательность опасений руссофобов. Он полагает, что с нашей стороны только занятие Герата было бы casus belli, считая таким образом Бухару, Балх, Кундуз и Бамиан вне политической границы англо-индийских владений. С его стороны это столько же благоразумно, сколько умеренно, потому что таким образом вершины Гинду-Куша и Ко-и-баба сделались бы естественною границею между Россией и Англией в Азии.

Во всяком случае нельзя не признать, что если между Россией и Англией в Средней Азии существует соперничество, то только потому, что делает различие между их политическими и. действительными границами. Одни неясны, сбивчивы, всегда спорны, тогда как другие имеют все достоинства ясности и положительности. Пределы как русских, так и английских владений раскинулись достаточно широко, и нельзя стремиться в их увеличению ради одного только увеличения; но естественная граница есть такое благо, что для его достижения справедливо пожертвовать некоторыми действительными выгодами.

А между тем, пока естественный ход событий не определит [96] действительной границы между Россией и Англией в Азии, и нам, и им предстоит много организаторской работы дома, в действительных, или, пожалуй, в политических границах своих в Азии. Задача им и нам, поставленная Провидением и состоящая том, чтобы цивилизовать Среднюю Азию, одинаково трудна: они и мы должны бороться с фанатизмом, невежеством, почти с дикостью, и потому между ними и нами нет возможности найти повода к ссоре и даже к соперничеству. Нам предстоит одинаково трудная и одинаково дорогая работа в одном и том же направлении.

Текст воспроизведен по изданию: Отношения англо-индийских владений к северо-западным соседям. СПб. 1874

© текст - Анненков М. Н. 1874
© сетевая версия - Thietmar. 2024
© OCR - Иванов А. 2024
© дизайн - Войтехович А. 2001