СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ФРИДРИХ-АНТОН ГЕЛЛЕР ФОН ХЕЛЛЬВАЛЬД

ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ

Ландшафты и народы в Кашгаре, Туркестане, Кашмире и Тибете. С особым акцентом на устремлениях России и на ее культурной политике.

II. КИРГИЗЫ И КАЙСАКИ

Этнологическая группировка степных народов. Смешение киргизов и кайсаков с башкирами. Киргиз-кайсаки и кара-киргизы. Домашняя жизнь киргиз-кайсаков. Жилье. Борьба. Продукты питания. Гостеприимство. Неопрятность при приготовлении пищи, в одежде. Брак. Жизнь в степи. Уход за стадами. Верблюд. Лошади. Искусство верховой езды у кайсаков. Охота. Разбойничьи набеги (баранты). Смерть и погребение вождя. Аул снимается со стоянки. Изделия. Политическое и социальное положение. Внутренняя организация и управление. Язык. Религия. Мусульманство. Влияние мулл. Суеверные обычаи. Школьное образование. Законы. Танцы и песни. Надгробные памятники. Торговля. История кайсаков. Древнейшие сведения. Постепенное подчинение русским.

Этнологическая группировка степных народов. Местное население необычной территории, которую я попытался описать на предыдущих страницах, относится к так называемой монгольской, а точнее говоря, к высокоазиатской расе, и делится на две большие группы — монголов и татар. Западные монголы, их повсеместно называют калмыками, занимают в основном гористые места описываемого нами территориального комплекса, тогда как татары подразделяются на узбеков, туркоманов, каракалпаков, кайсаков и кара-киргизов; именем последних названа Большая степь. Киргизов и кайсаков часто путают с родственными им башкирами, даже русские часто называют оба народа вместе с калмыками просто татарами, однако влияние русских было настолько значительным, что оба близко родственных племени, башкиры и кайсаки, чьи языки обнаруживают лишь незначительные диалектальные различия, стали почти совсем непохожими. [155] Башкиры, постепенно стали оседлыми: часть их живет в деревнях по существующим законам, у них есть пашни, они служат в российской нерегулярной коннице (кавалерии), в уральском казачестве, стоят на более высокой ступени цивилизации, если можно так сказать, по сравнению с кайсаками; они усердны, молчаливы и при кажущейся ограниченности неискренни и склонны к грабежу.

Используя общее название «киргизы», следует, прежде всего, строго проводить различие между двумя разными племенами, а именно: между ошибочно широко обозначаемыми «киргизами» и так называемыми «кайсаками», или «хазаками» (казаками), затем — между «собственно киргизами», или «настоящими киргизами», вернее «черными киргизами», «каракиргизами», которых русские называют «дикокаменными киргизами». Большинство этих народов никогда не называло себя иначе, чем «кайсаки», и получило название «киргизы» от русских казаков, после знакомства последних с настоящим киргизским народом. В данном случае мы имеем в виду кайсаков, которых мы, помятуя об устоявшемся ошибочном смешении, желаем называть наполовину киргиз-кайсаками; отметим, однако, сразу следующее — в обычаях, нравах и культуре между кайсаками и киргизами почти нет отличий.

Киргиз-кайсак все еще остается до сих пор в значительной степени абсолютным кочевником и является в таком качестве почти единственным обитателем необозримой степи. От Урала до Балхашского лимана, от Каспийского моря до Алтая — это все его родина. Территория кайсаков ограничена, таким образом, на западе Уралом и проживающими там казаками от калмыков, на северо-западе и севере она граничит со страной башкиров. Восточными соседями киргиз-кайсаков являются монголы, на юге их территория простирается до ишимских степей и даже до берегов Сырдарьи. Не представляется возможным дать более точные границы их территории, так как они очень часто меняются или просто не существуют. На этом пространстве размером более чем 40 000 квадратных миль и перемещаются уже упомянутые три больших кочующих племени киргиз-кайсаков — Малая, Средняя и Большая орда. Малая орда, западная, находится в подчинении губернатора Оренбурга, и до недавнего времени российские чиновники ее мало тревожили; члены Орды могли сами избирать своих предводителей, к тому же Орда не была угнетена оброком. Поэтому киргиз-кайсаки были спокойны и послушны, однако, начиная с 1869 года, они стали обнаруживать недовольство, потому что на них были возложены бюрократические обязанности; некоторые племена стали защищаться, об этом [156] речь пойдет ниже, против них было применено вооруженное насилие с целью добиться от них послушания. Представляется, что они, во всяком случае, были ущемлены, что побудило многих из них уйти в Хивинское ханство и стать грабителями на торговых путях. Эта Малая орда — «Кючюк жуз» — занимала территорию от реки Урал (Яик) до Сырдарьи (Яксарт) и насчитывала около 600 000-700 000 душ; Средняя орда — «Орта жуз» (русские называли ее «Средней ордой»), так называемые сибирские киргизы — 350 000 человек — живет между Омском и озером Балхаш, на территории Семипалатинска, в верховьях Иртыша, на озере Дзайссанг (Dsaissangsee), на южных склонах Тарбагатайских гор, а также в номадизированном виде — частично на бывшей китайской территории. Большая орда — «Уту жуз» — передвигается в направлении с северо-запада на юго-восток между озерами Балхаш и Иссыккуль; ниже Балхаша ее пастбища простираются до пастбищ Средней орды, до границ Кокандского ханства. Около 100 000 человек находятся в подчинении у русских, остальная часть живет почти полностью свободно на зонгарской земле. И, наконец, в горах Алатау в окрестностях озера Иссыккуль живут дикие горные киргизы, упомянутые выше каракиргизы, единственные, сами себя называющие киргизами; только их одних называют также «бурутами». Они состоят из пяти племен, и значительная часть их находится в подчинении у русских.

Прежде чем продолжать, я хочу обратить внимание на своеобразное явление, которое проливает ясный свет на ошибочность приверженности к стародавним тезисам. Известно, что излюбленным приемом является следующий: представлять развитие народов по такому шаблону — дикие охотники становятся пастухами, а пастухи становятся землепашцами. Киргиз-кайсаки сейчас пастухи; согласно упомянутому предположению, следовало бы считать прогрессом, если эти кочевники начнут заниматься полеводством; но в данном случае у них все наоборот. Бедный кайсак, который потерял свое стадо и тем самым свою обычную пищу, обращается к земледелию по нужде. Он обрабатывает свое поле, которое он всегда разбивает у реки или у озера, поливает его так часто, как часто это велит ему жаркое небо, в это время он кормится за счет скудной рыбной ловли. Но живет он этой хлопотливой тяжелой трудовой жизнью только до тех пор, пока он снова сможет из урожая продуктов своего полеводства купить какой-то скот, после чего он вновь возвращается от земледелия к своей жизни пастуха и предается, как и раньше, любимой бездеятельности и естественной для него кочевой жизни. [157]

Домашняя жизнь киргиз-кайсаков. Большие орды, как сообщает Фр. Фурманн — он сам родом из Екатеринбурга и знает жизнь этого народа по собственному наблюдению, — сейчас уже не встречаются; обычно киргиз-кайсаки передвигаются малыми ордами числом пять-десять семей на грубых двухколесных повозках за своими стадами и разбивают свои палатки то там, то тут вблизи питьевой воды. По случаю они собираются в более крупные орды, разделяются и вновь собираются вместе так же случайно. Часто можно увидеть и отдельные семьи с их малыми стадами, скитающимися в широких степях.

Скудные жилища киргиз-кайсаков обустроены так практично, насколько этому может научить природный ум и большой опыт. Палатка может быть установлена за три-четыре часа, а собрана и уложена на повозку еще быстрее. Такая палатка (башкиры и калмыки называют ее «юртой», а восточные монголы «гюром») имеет форму колпака для сыра, ее основание составляет 14-20 квадратных метров, а высота в середине три-четыре метра. Большое количество деревянных планок, связанных шнурами, образует остов, который покрывается войлоком толщиной почти в дюйм, кошмой, и обвязывается лентами, шириной в ладонь, связанными из конского волоса, или веревками. Вход также закрывается войлочным одеялом, подбитым льняной тканью. На наших рисунках показаны как скелет, так и внутренний вид такой палатки, которая встречается, между прочим, в таком неизменном виде у всех народов и племен на территории всей Центральной Азии вплоть до самой китайской границы. В середине потолка палатки над очагом, состоящим из нескольких камней или представляющим собой железную треногу, находится отверстие шириной около метра, оно может открываться и закрываться при помощи двух веревок из конского волоса и служит для выхода дыма и для пропуска света. Палатка крепится к земле вбитыми кольями. Благодаря своей целесообразной форме, такая палатка устойчива к непогоде и дождю. Зимой накладывают два-три слоя войлока друг на друга и обкладывают снизу снегом. В качестве топлива кайсаки используют сухой коровий, конский или верблюжий навоз.

Внутри такой юрты размещается все хозяйство киргиз-кайсаков: войлочные одеяла, овчины, котлы для варки, вещи, продукты питания, головные уборы из войлока и сапоги, четырехугольные сундуки, посуда из дерева, седла и другие вещи лежат кругом беспорядочно и неаккуратно. Поскольку земля лишь частично покрыта войлочными одеялами, они служат для отдыха, то остальная часть пола — это голая земля, она сухая и [158] разрыхленная, при каждом прикосновении от нее поднимается пыль. От навоза, горящего в очаге, идет дым, он постоянно наполняет юрту чадом; кроме того, несмотря на все отверстия, там царит кислый своеобразный запах; ночью он становится ужасным, так как в таком тесном пространстве спят иногда до восьми человек. Вредные насекомые всевозможного вида гнездятся в шкурах, вате и даже в войлоке палатки. Приборов для мытья в домашнем хозяйстве кайсаков нет, их вообще нельзя упрекнуть в том, что они загрязняют чистую воду мытьем. Особенно невыносима жизнь в юрте зимой, когда бедные кайсаки вынуждены брать к себе в палатку молодых телят, ягнят и жеребят. Есть редкие исключения, как правило, собственность богатого человека; это такие юрты, которые внутри выглядят по-другому. Богатые персидские ковры покрывают пол, красивые ткани на стенах, вдоль которых разложены подушки для сиденья; на столике стоит красивая чайная посуда, у стены — низкая кровать, окруженная бесчисленным множеством занавесок для защиты от комаров. Но это все же, как уже сказано, только отдельные исключения.

Непременной частью домашнего быта обычной юрты является турсук — кожаный мешок объемом примерно десять ведер — емкость для кумыса, в котором он и готовится. Кумыс — основной продукт питания киргиз-кайсаков, это смесь из коровьего, овечьего и, в основном, кобыльего молока, которая примерно 8-14 дней закисает, а потом бродит. В это время смесь несколько раз в день встряхивают при помощи палки, на конце которой закреплена поперечная дощечка. То же проделывается и каждый раз перед розливом. У кумыса кислый, перехватывающий дух запах и вкус, несколько напоминающий пахту. Спонвилль называет этот напиток превосходным, летом он очень освежает; он так полезен для здоровья, что его считают в России особо целебным против болей в груди; известно также, что с недавних пор его начали применять и у нас как лечебное средство; в России, однако, считают, что настоящее воздействие кумыса проявляется, когда его пьют на месте, это говорит о том, что сам степной климат является главным фактором в лечении пациента. Кумыс очень сытный, если человек пьет его впервые, то он не может одолеть больше одного полного стакана; однако даже самые слабые люди, которые вначале находили его невкусным, могут через короткое время выпивать 8-10 стаканов без особого напряжения и считают его вкусным. Если человек напился кумысу досыта, то он чувствует опьянение, становится вялым, но не сонным, ему не хочется ни двигаться, ни разговаривать, ни думать. Киргиз-кайсаки совсем не [159] могут жить без кумыса. Если пастух гонит стадо на пастбище, он берет с собой маленький турсук кумыса (объемом, примерно, ведро), если кайсак уезжает куда-нибудь на короткое время, то он конечно берет с собой неизменный турсук, если аул (произноси: «а-ˋул») ищет другие места для стоянки, то для перевозки турсука всегда выбирают спокойных надежных животных, потому что такая драгоценность должна быть в безопасности. Все время можно видеть детей и взрослых, попивающих кумыс из чашечек; если у киргиз-кайсака гости, то он угощает их кумысом. И люди могут при этом многого достичь: так, в течение трех-четырех часов они за хорошей беседой или вместо нее, скрестив ноги и сидя вокруг очага, могут выпить 8-10 чашечек, причем каждая чашечка вмещает в себя примерно кварту, она может быть и больше, если хозяин благожелательно настроен к гостю. Спонвилль рассказывает о том, что у кайсаков нет другого перебродившего напитка, но из других сообщений можно узнать, что они не чураются и европейской водки. Это — действительно возбуждающее средство, и почти ни один первобытный народ не может устоять перед соблазнительным наслаждением, если он может его заполучить. Между прочим, нам известно, что и степной народ киргизов предается такому пороку, как курение опиума. Опасное возбуждающее средство тайно перевозится через китайскую границу, поэтому оно довольно дорого стоит и доступно только богатым.

Весной и летом, когда много молока, киргиз-кайсаки заготавливают на зиму из коровьего и овечьего молока очень острый творожный сыр, сформованный вручную, его называют «иримчик», его сушат на солнце. Он твердый, как камень, поэтому его размачивают в ладони в небольшом количестве воды, он является, собственно, основным продуктом питания, особенно для бедных. Поскольку у них нет определенного времени, отведенного для трапезы, то их можно видеть целый день с таким сыром в руке. Он находится у них на той же ступени, что и кумыс. Муку и масло они используют чаще всего только для выпечки изделий, наподобие оладий, хлеб можно увидеть редко, а согласно Спонвиллю, его нет совсем. Некоторые киргиз-кайсаки возделывает зерновые, зерно настолько дешево, что за 50 копеек можно купить четверть (210 литров). Для приготовления муки используется ручная мельница. Овощи им незнакомы. В низовьях Яксарта киргиз-кайсаки едят мало мяса, но все жирное едят с удовольствием; маленькие девочки съедают горшок растопленного масла, а потом еще облизывают пальцы. Все страстно любят чай, который поступает к ним в виде кирпичного чая; а поскольку они часто употребляют его [160] с солью и овечьим жиром, то, вероятно, у них об этом напитке несколько иное представление, чем у нас. Между прочим, кирпичный чай уже сам по себе состоит из отходов от урожая чая, они смешиваются с бычьей кровью и формируются в виде кирпичей, кирпич разрубается потом топором, отдельные части растирают между камнями и заваривают. Чтобы сделать эту необычную смесь — а это, скорее суп, чем чай — вкусной, в нее добавляют чашку свернувшегося молока, немного соли и горсть муки из пшена. Аткинсон уверяет нас в том, что это блюдо не является ни особо чистым, ни особо плохим.

По торжественным поводам и редко в иных случаях они режут крупный рогатый скот или лошадь и готовят мясо довольно вкусно, но без соли, как и все другие блюда. Так утверждает Фр. Фурманн. У других путешественников встречается четкое упоминание о соли, как, например, у Аткинсона и Спонвилля. Последний решительно утверждает, что существует обычай забивать годовалого или двухлетнего жеребенка, это мясо употребляют в пищу в свежем, вареном или сушеном виде; в последнем случае мясо обычно частично коптят, а частично солят. Из конского мяса делают также колбасы, которые поджаривают на некоей решетке. Спонвилль утверждает, что мясо жеребят, приготовленное таким способом, действительно очень нежное на вкус и чрезвычайно питательное. После конины следует мясо овец, его едят охотно. Степные овцы длинноногие и толстые, они обычно красноватого цвета, у них длинный нос и обвислые уши, они гораздо длиннее, чем голова. У начала хвоста у них много жира, именно на это обращает внимание покупатель: добрый обычай требует, чтобы гость, приглашенный для осмотра овцы, ощупал это отложение и высказал свое восхищение большим количеством жира. После этого животное сразу режут, разделывают и варят в большом чугунном котле, добавив соль и кусочек кирпичного чая. Грудинку и упомянутый жир разрезают на мелкие кусочки, нанизывают на палочки и поджаривают. Так как земля в степи сильно пропитана солью, то мясо живых овец вследствие съеденного корма уже соленое. В основном только богатые могут позволить себе роскошь есть конское или баранье мясо и запивать кумысом; бедняки пьют воду, бог знает какую, и едят твердый сыр. Если режут крупное животное, то они приглашают так много гостей, что все мясо полностью съедается, причем каждый гость должен при этом очень стараться, чтобы не обидеть хозяина.

Киргиз-кайсаки в высшей степени гостеприимны, так что чужестранец может спокойно спать в юрте, не боясь быть ограбленным или убитым. Да, гостеприимство — лучшая [161] защита у этого народа, его характер мягкий, покорный и доверчивый. Как только хозяину сообщают, что к его палатке приближаются гости, он выходит и ждет их у входа, делает навстречу им несколько шагов, пожимает двумя руками протянутые руки гостей, встречает каждого словами «Аман ташар», что значит «Приветствую тебя, друг», и ведет их в свою палатку, там он указывает каждому его место у очага. Затем подается кумыс, пока готовятся другие блюда. Когда они, наконец, подаются, все начинают есть их руками из общей чашки, при этом хозяин все время настойчиво просит съесть еще, вероятно, он был бы чрезвычайно рад, если бы смог закормить гостя до смерти. Представляется необычным, насколько беспорядочный образ жизни могут вести эти люди. Киргиз-кайсак может выдержать без еды два, а часто и три дня, но когда он начинает есть, то он не перестает это делать до тех пор, пока не съест все. Госпожа Аткинсон слышала уверения в том, что один мужчина может съесть одну овцу за одну трапезу. Когда она выразила свое сомнение, один киргизский мастер по еде вызвался доставить ей удовольствие от такого зрелища, если она заплатит за овцу.

После трапезы, когда все чисто вытерли пальцы о сапоги или о полы пиджака, вновь подается кумыс, его пьют в течение всего визита. Если гость европеец, то во время трапезы он получает отдельную чашку, ложку и нож. Однако, несмотря на это, европеец редко вкушает их пищу с аппетитом: для этого нужно отсутствие представления о том, как готовятся блюда. Часто бывает, что при дойке овец в молочное ведро, которое обычно ставят не очень аккуратно, падает иногда нечто совсем неподобающее. Это нечто редко выбрасывают, а если это и происходит, то делается это грязными руками. Обычно же содержимое без раздумий выливается в турсук для брожения. Котлы для варки никогда не чистят, поэтому понятно, что на них всегда образуется толстая корка из земли, пепла и остатков еды. Так же неопрятны киргиз-кайсаки и в отношении своей одежды и тела. Рубаху носят до тех пор, пока она не падает лохмотьями с тела, по праздникам сверху надевается праздничное платье, лоснящееся от жира. Хотя в соответствии с мусульманским обычаем, которого они придерживаются только по названию, им следовало бы мыться несколько раз в день, однако такое бывает очень редко, а когда и происходит, то они рассматривают это как простую церемонию, поэтому они лишь немного орошают себя водой. То, что солнце и воздух не завершили, работая над шероховатостью и загаром кожи, восполняется въевшейся грязью. Не могу не сделать здесь общего замечания о том, что [162] очевидно на этом примере: религиозные уставы, как и все иные человеческие организации, всегда имеют, так сказать, местный и индивидуальный для данного народа характер — нет такой космополитической религии, которая подходила бы всем жителям земли. Заветы ислама относительно омовений приняты в его колыбели в тропическом климате Аравии, там они совершенно уместны. В родной для киргизов степи с ее очень суровыми длинными зимами они просто невыполнимы. Взяв на себя риск выступить защитником нечистоплотности кайсаков, киргизов и других номадов этой местности, я должен сказать, что эти племена инстинктивно выбрали верное решение. Когда госпожа Аткинсон, супруга английского художника, исколесившего за многие годы половину Азии, ехала в феврале-марте 1848 года в жестокие морозы из Москвы в Нижний Новгород и оттуда в Екатеринбург, у нее были сильно обморожены лицо и губы. Она рассказывает, что русские применяют против этого очень действенное, но очень грязное средство, которое было не совсем понятно британской даме: они не моются с начала путешествия и до прибытия на то место, где они намереваются пробыть долгое время. В самом деле, не вызывает сомнения, что въевшаяся в кожу грязь есть действенное средство против сурового климата. И так же, как климат вынудил сибирских номадов к несоблюдению предписаний ислама, не отвечавших местным условиям, также улетучился у них — как мы увидим дальше — и сам дух ислама, связанный с ритуалами, такое же явление мы можем наблюдать и в буддизме, и в христианстве.

Одежда мужчин у киргиз-кайсаков состоит из длинного до колен одеяния или кафтана с длинными, расширенными к низу рукавами, часто расшитого, и коротких, но широких штанов из очень мягкой кожи или шерстяного бархата, тоже часто так расшитого цветным шелком, что основной ткани почти не видно. Под кафтаном, халатом, они носят бешмет, короткий поддевок, халат перевязан поясом, у богатых пряжка украшена бирюзой. У этих халатов двойная «правая» сторона: когда внешняя сторона становится грязной, то халат выворачивают на внутреннюю сторону, и так до тех пор, пока, наконец, халат от частого выворачивания превращается в такое состояние, что сам по себе распадается. Кроме того, на голове, которую они стригут наголо, они носят кожаные или сделанные из других материалов плотно прилетающие колпаки, украшенные, как правило, вышивкой или покрытые фигурами из тонкой латунной или серебряной жести и инкрустированные драгоценными камнями или ответным стеклом. Иногда они носят высокие заостренные подбитые овечьим или лисьим мехом шапки, три [163] конца которых свисают над ушами и затылком; одну и ту же шапку носят зимой и летом. Часто у них можно увидеть белую войлочную шляпу китайцев. Обычно они не носят сапоги и домашние туфли, их надевают только, если отправляются в гости или в город. По таким случаям они надевают овечью шубу или халат, на голову — меховую шапку или войлочный колпак, о которых упоминалось выше. Зимой они носят шубы, но редко, они предпочитают надеть на себя три или четыре халата; так они чувствуют себя лучше защищенными от ветра. Иногда в городах можно встретить очень богато и чисто одетых киргиз-кайсаков, но это не чистые кайсаки, а бохарские цивилизованные торговцы. Вообще они охотно перенимают одежду и обычаи бохар, а Спонвилль говорит о том, что вся их одежда пришла из Бохары. Там в Кокандском ханстве ее для них и производят.

Одежда детей до десяти лет чрезвычайно проста; им бреют голову наполовину, в длину или в ширину, и это все. Никакие другие расходы на туалет детей не отягощают кошелек родителей. Летом они прикрывают свою наготу лишь тем, что много раз перекатываются в грязи пруда, а потом сушатся на солнце. Этот наряд не слишком прочен, зато его можно без больших затрат снова и снова обновлять. И только когда дети обоего пола подрастают, они уже не ходят нагими, но с ранней юности привыкают к неопрятности. При этом кайсаки очень любят своих детей и прощают их в высшей степени великодушно. Не редкость, когда пяти-шестилетних детей не отнимают от груди — это мы встречали у многих негритянских племен Африки, опоясывают ремешками, привязывают обычно к четырехугольному ящику и укачивают. С такой же нежностью относятся и к старым людям.

Одежда девочек состоит из платьев, тоже похожих на кафтан, очень светлых, сшитых из бохарской ткани, наполовину из шелка, наполовину из хлопка, из зеленых или красных сапог и штанов, как у мужчин; волосы свободно развеваются по плечам, а на голове сидит меховая шапка, украшенная цветами, перьями и стеклянными украшениями. Госпожа Аткинсон описывает наряд невесты, который, действительно, должен был выглядеть совсем неплохо. Ее халат был из пестрого канаусового шелка, поверх него короткий жакетик из черного бархата с ярко-красной отделкой. Голова невесты была покрыта высокой конической формы шапкой, ее верхняя часть была белой, а лицо обрамляла черная шитая золотом бархатная лента. Над лбом с широкой расшитой кораллами ленты свисал ряд серебряных капель и коралловых бус, на все это была [164] наброшена белая вуаль. Женщины обычно носят темно-серый кафтан или халат и такой характерный вид одежды, как большую белую похожую на мешок вуаль. Надетая на голову, она закрывает лицо, волосы и грудь, в ней только две прорези для глаз, она падает двумя концами на грудь и спину, каждый конец придерживается рукой. Женщины отлично умеют кокетничать при помощи этой вуали: так, если они видят европейца, то приоткрывают ее таким образом, что лицо становится свободным, но при виде мусульманина они сразу закрывают лицо. Вуаль носят обычно только в городах, а в степи они закрывают лицо только в присутствии высокой персоны. Женщины и девочки носят мужские сапоги и мужские штаны и сидят на лошадях, как мужчины. Искусственные косы из конского волоса — это непременная часть элегантного туалета. В качестве украшения женщины носят в косах на длинных цветных лентах золотые и серебряные монеты, их бывает часто 30-40 штук, некоторые из них размером с талер. Как все восточные женщины, они красят ногти в желтый цвет хной (Lawsonia alba Lam.) и любят ярко подкрашивать лицо красным и белым цветом. С особым пристрастием это делают незамужние девушки. Косметику, как и многое другое, они получают из Бохары, где все возможные тона используются вышивальщицами по шелку. Чтобы не повредить нежные и живые цвета шелка, бохарские женщины красят себе руки тем же цветом, что и шелк, над которым они работают; этими же красками пользуются и киргиз-кайсацкие девушки. Это происходит очень несложным способом. На вырезанную в форме круга бумагу, размером с тарелку, наносится разная краска, достаточно увлажнить бумагу языком и его потереть лицо. Замужние женщины проводят свою жизнь на вольном воздухе и под лучами степного солнца, поэтому они быстро приобретают вид настоящих флорентийский бронзовых статуй. В общем, женщины, хотя и маленького роста, но крепкого телосложения. Спонвилль считает, что уголки глаз у них более вытянуты вверх, чем у мужчин.

Девушки у киргиз-кайсаков не имеют права голоса в вопросе их замужества; отец выставляет в качестве цены за свою дочь определенные требования, и тот, кто эту цену заплатит, может ее взять. Сначала договариваются о калыме, то есть о покупной цене, состоящей из согласованного количества верблюдов, коней, крупного рогатого скота и овец. Все эти животные должны быть переданы отцу или близкому родственнику, распоряжающемуся девушкой; все это остается у него и становится собственностью его дочери в случае, если муж отошлет ее назад домой; такое иногда случается. После [165] достижения договоренности приходит мулла, мусульманский священнослужитель, он подтверждает брачный договор, о заключении которого объявляют родственникам с обеих сторон. Затем он читает несколько молитв и просит у Аллаха благословения для пары. После этого отец жениха выплачивает половину калыма, и только с этого времени молодой человек может навещать свою невесту. В юрте для них делается специальное отделение с помощью шелковой занавески, там жених может посещать невесту. Если невесту крадут, что бывает не так уж редко, то калым после договоренности с близкими посылается позже. Возраст жениха и невесты при заключении таких брачных союзов родители не принимают во внимание. Мы слышали о девочках девяти и десяти лет, которые были обещаны сорокалетним мужчинам, но знаем и такие семьи, в которых супруге около 30 лет, а супругу не больше 15 лет, он еще почти ребенок. Последнее случается, если мальчик становится сиротой. Чтобы освободиться от обременительной обязанности по присмотру за ним, близкие люди, участвующие в этом, имеют обыкновение быстро женить его на женщине, которая может заботиться о нем. Как правило, киргиз-кайсаки редко имеют больше двух жен, хотя закон разрешает им полигамию, но лишь богатые могут иметь шесть-семь жен. Однако такое бывает очень редко, и Спонвилль утверждает, что пример султана, у которого только одна жена, является образцом для всех, его подданных. Итак, жена живет со своим мужем и их детьми. Днем все женщины и девочки одного рода находятся в отдельной юрте, там они работают и беседуют. На женщинах лежит весь ежедневный груз будничной жизни, мужчина совсем ничего не делает, а женщина делает все: она проветривает палатку и убирает ее, готовит пищу и седлает коня для супруга, она делает войлок, стрижет овец, плетет веревки и так далее, наряду с такими повседневными работами, как дойка овец, коров и кобыл, приготовление сыра и присмотр за детьми. Положение женщины очень подчиненное: ни один мужчина не разрешил бы женщинам пить до того, как это сделают члены семьи — мужчины, включая мальчиков, а возвратившийся из поездки владелец юрты справится сначала о здоровье своего тестя, его сыновей, его верблюдов, быков, лошадей, овец и коз и только в последнюю очередь он спросит, здоровы ли мать и дочь. Таков обычай у всех номадов Внутренней Азии.

Жизнь в степи. Томительная жара в летние дни вынуждает всех прятаться в палатках, кроме того, это почти единственное время, когда можно спокойно спать, не страдая от ужасных комаров. Так как все в лагере спят, а пастухи находятся на [166] пастбище, то в ауле царит полная тишина. Тем больше шума по утрам и, в основном, по вечерам, когда стада возвращаются на дойку в лагерь. Уже издали они сообщают о своем прибытии блеянием, мычанием и ржаньем, и будят спящих в ауле. На нашем рисунке запечатлено такое прибытие стада на закате солнца. Женщины собирают посуду для дойки, старики, кряхтя, выползают из палаток, чтобы узнать от пастухов что-нибудь новое, дети приготовились ловить телят и жеребят, они радуются стаду так, как будто это для них нечто совершенно новое. При входе в лагерь животных делят на отдельные группы, и тут за работу принимаются дети. С шумом, смехом и криком начинается ужасная погоня, она продолжается до тех пор, пока не поймают всех телят и жеребят и не привяжут их в один круг. Затем каждая корова или кобыла становится возле своего детеныша, таким образом, ни одна капля молока про дойке не пропадает. Постянно звучит ругань женщин, команды пастухов, блеянье и ржанье животных. После дойки молодых животных отвязывают, и стада могут некоторое время отдыхать, пока их снова не выгонят из аула на ночь.

Зимой за стадами совсем не смотрят; они должны сами искать корм, разрывая копытами снег, животные находятся во власти непогоды, мороза и буранов, в очень холодные зимы много скота погибает, гораздо больше, чем в слишком засушливые лета. Отходы большого числа павших животных становились, среди прочего, одной из причин сибирской язвы; о захоронении трупов животных не могло быть, конечно, и речи из-за большого количества стад.

Основной составной частью стад являются, как уже упоминалось, лошади и овцы, кроме того, крупный рогатый скот, а также в некоторых, особенно южных местностях и верблюды. Так, у киргиз-кайсаков Малой орды есть большие стада верблюдов, а некоторые владеют несколькими сотнями голов. В оренбургских степях двугорбый верблюд встечается чаще, чем одногорбый дромедар. В Средней и Малой орде дромедары есть лишь в собственности богатых, они служит преимущественно как транспортные животные в караванах, курсирующих между бохарскими и русскими рынками. Дромедар дороже стоит, он сильнее, может дольше, чем так называемый двугорбый верблюд, выносить голод и жару. Степные жители обращаются с верблюдом просто варварски: они просверливают двухлетним верблюжатам ноздри и продевают в отверстие кусок дерева, за которое привязывается веревка. Животное, идущее впереди каравана, кайсак привязывает за веревку к седлу, и оно находится полностью в его власти. Хороший двугорбый верблюд стоит [167] 90-120 марок. Об овцах я уже написал необходимые сведения выше. Лошади маленькие, невзрачные, костлявые, с толстой головой, а ноги у них такие же тонкие, как у оленя. Хотя они не особенно сильные и очень подвижные, но они приятно скачут, очень быстрые, чрезвычайно выносливые и их очень легко содержать. Покупают их обычно дикими — хорошая лошадь стоит 90 марок, иногда стоит больших усилий и ловкости использовать их в упряжке. Редко бывает, чтобы такое животное сопротивлялось езде, поэтому кайсаки обычно не спрашивают о том, объезжена ли лошадь, они садятся на первую попавшуюся лошадь из табуна, и тогда животному уже не помогут ни прыжки, ни дыбы, ни сбрасывание: человек сидит, как вкопанный, лошадь после безуспешных попыток сбросить всадника мчится, как стрела, по степи; после многочасовой скачки это уже невозмутимое животное и им можно спокойно управлять. Киргиз-кайсаки, как и все народы, скачущие на лошадях, обладают натурой кентавра, это объясняется тем, что они с детства обращаются с лошадьми и взбираются на лошадь едва ли не до того, как начинают ходить. Несколько лошадей всегда находятся вблизи юрты оседланные и привязанные, молодежь использует их для своих гимнастических упражнений на месте сборищ, тем более, что животные обычно спокойно стоят. Если мальчикам удается отвязать лошадь, они взбираются на нее один за другим, пока не усядутся на нее все, скачут на ней с ликованием, конечно, падают много раз, но зато постепенно приучаются прочно держаться в седле.

Когда мальчику исполняется 8-10 лет, по рассказам Фурманна, которым я здесь верно следую, он должен пройти своего рода испытание или, вернее сказать, посвящение во всадника. Когда лошадей гонят с пастбища к юртам, мальчика садят на лучшего рысака и крепко привязывают к седлу; обратный путь начинается очень медленно, пока пастух, находящийся впереди, что-то громко не крикнет и не помчится вперед. Тут весь табун вдруг понесется карьером к юртам, где посвящяемого, часто в полуобморочном состоянии от страха и быстрой езды, снимают с лошади. С этого времени он ежедневно ездит верхом на пастбище и может вскоре участвовать в подобных скачках непривязанным. Для киргиз-кайсаков не представляет труда во время карьера поднять с земли расстеленный платок или шапку. Эту игру можно наблюдать у них по праздникам, а также борьбу, стрельбу по мишеням стрелой из лука и тому подобное. Огнестрельные ружья хотя им и известны, но мало распространены, кайсаки пользуются фитильными ружьями с опорой на вилку, они не опасны ни для врага, ни для диких животных. [168]

Особая возможность показать свое умение в верховой езде — это охота верхом на волков, этих единственных врагов стад они забивают до смерти плетками толщиной в палец, называемыми нагайками. При этом они обычно висят в седле только на одной ноге и держатся одной рукой за гриву, чтобы достать плеткой маленького степного волка, который, между прочим, никогда не нападает на людей. Богатые охотятся также на соколов и гепардов. Обитающего в Азии гепарда (Cynailurus jubatus) приручают и обучают охоте. Для охоты на лис, косуль и волков используют орлов, а соколов выпускают только на фазанов и птиц.

Поскольку киргиз-кайсаки смолоду проводят целый день в седле, а каждый уважающий себя киргиз или кайсак не сделает и двадцати пяти шагов пешком, да и сделать это на каблуках высотой в десять сантиметров было бы очень сложно, к тому же он имеет обыкновение стоять в стременах на скаку и даже спать в седле, то у всех у них кривые ноги. Женщины, хотя и не могут сравниться с мужчинами, но тоже очень хорошо ездят верхом.

В общем, жизнь номадов в степи кажется весьма однообразной; движение происходит вокруг двух вещей: стад и войны. Кочевой пастух всегда готов к обороне, а кайсак к тому же еще и охотно занимается разбоем. Разбойные набеги, баранты, на чужие стада они совершают обычно в самые жаркие дневные часы; нападать на аул они предпочитают на исходе ночи, когда уставшие от ночного дозора собаки и пастухи дремлют и не особенно внимательны. Сама борьба их не интересует, им нужна добыча, поэтому они стараются внести смятение в стада и угнать как можно больше скота. Иногда какой-нибудь предприимчивый кайсак, вооруженный кинжалом, копьем и луком, врывается на своем верном коне — другой конь рядом для смены — в лагерь чужого племени в поисках приключений и удачи, грабя и применяя силу. Если он затем возвращается со славой и добычей, то соплеменники приветствуют его как батыра, то есть героя; всеобщее уважение и доверие к нему усиливаются, слабые и бедные подчиняются его требованиям. Они выполняют его приказы, сопровождают его в его новых операциях, а если они удаются, то количество подчиненных увеличивается, и они повсюду несут разрушения и славу своего предводителя. Что касается частого конокрадства, то оно обычно происходит следующим образом. Если орда замечает, что у соседей не очень внимательные пастухи, то вечером ловкий всадник подкрадывается к пастбищу, поджидает подходящий момент и набрасывает уздечку на лошадь из чужого [169] племени, вскакивает на нее и увлекает часть остального стада следом за собой. Пастухи, конечно, делают все возможное, чтобы удержать животных и дают тем самым вору возможность ускользнуть и добраться до своих, которые уже приготовились сорваться с места и ждут только его появления. Потерпевшие не дают им спокойно уйти, они преследуют их длительное время, при этом иногда происходят очень кровавые схватки.

Таким образом, возникают постоянные междуусобицы, поводом для которых часто становится кража женщин. Однако все распри между различными племенами прекращаются, когда умирает вождь. Тогда во всей широкой степи устанавливается перемирие, не бывает барантов, враги и друзья собираются отовсюду на похороны.

Погребения у киргиз-кайсаков великолепны. Аткинсон присутствовал на похоронах султана Дарма Сырыма. Как только его пульс перестал биться, были отправлены гонцы во все орды, а от них были посланы другие гонцы дальше, так что в течение нескольких часов новость распространилась на расстояние 200 английских миль. Жены, дочери и другие женщины аула сели возле султана и начали погребальное пение. Когда подходили мужчины и женщины из других аулов, они опускались на колени и присоединялись к хору, который становился все мощнее и мощнее. Мужчины в это время резали 10 лошадей и 100 овец для поминального обеда. Эти торжества продолжались семь дней, а на седьмой день султан был погребен. Перед покойником на верблюде двигался трон, у могилы убивали двух любимых лошадей усопшего и хоронили их рядом с ним. При этом присутствовало более 2 000 человек, для угощения которых нужно было зарезать 100 лошадей и 1 000 овец.

Аткинсон, британский художник, описывает, как снимается со стоянки аул, это очень живописная сцена. Вся работа завершена менее, чем за три часа. Остов юрты, сделанный из ивового дерева, свисает с верблюдов и отстоит по бокам так далеко, что издали кажется, что у животных есть мощные крылья; другие несут высоко на спине скатанные войлочные одеяла и покачиваются из стороны в сторону под немалым грузом. Детей перевозят кочевым способом, когда к корове привязывают два мешка, по одному с каждого бока, в каждом мешке сидит по одному отпрыску кайсака. Богатые аулы сопровождают акт перемещения из одного лагеря в другой определенной торжественностью; верблюдов ведут за богато украшенные ручки. В беспорядочной толпе можно иногда увидеть женщин в дорогой китайской одежде; все на лошадях, девочки и мальчики сидят в зависимости от возраста на различных животных, старшие — на [170] лошадях, другие — на молодых быках, а некоторые маленькие мальчики, обутые в войлочные сапоги и привязанные к седлу, сидят на телятах; они правят теленком при помощи ремешка, протянутого через нос. Подобное шествие, по сообщению Аткинсона, нельзя увидеть ни в каком другом регионе мира. Спонвилль также говорит о том, что такое шествие аула с его стадом, часто насчитывающим более тысячи голов, посреди необъятного степного простора представляет собой незабываемое зрелище. Такое перемещение происходит регулярно, по крайней мере, дважды в году. Зимой табуны сосредоточиваются в местах, где много топлива и одновременно значительные запасы высоких трав, до которых скот может легко добраться под снегом. Как только весной солнце начнет растапливать снег, а степь начинает зеленеть, они переезжают со своими стадами на летние пастбища; там они остаются до конца августа и возвращаются затем в зимние лагеря, где у каждого стада есть свои постоянные деревянные загоны.

Г-н Спонвилль неоднократно утверждает, что центральноазиатские номады совершенно ничего не производят — ни одежду, ни палатки, ни обувь, ни сбрую и т. д.; они приобретают все у бохарских караванов; этому противоречат данные из российского источника о том, что из материала, получаемого ими от табунов, они прядут нитки, ткани для одежды, ленты, ткут ковры и делают войлок. Эти войлочные изделия очень хороши и прочны. Их посуда и утварь преимущественно из дерева; для хранения мелких инструментов они используют, как правило, мешки и дорожные сумки из войлока и шерсти.

Политическое и социальное положение. Внутренняя организация киргиз-кайсаков — это, собственно говоря, тип республики в чистом виде, сторонники этой формы государства не смогли бы придумать ничего лучшего; между тем, кажется, что ее знаменитое благотворное влияние на людей в Киргизской степи не очень себя оправдало. Орда делится на дистрикты, каждый дистрикт — на 50-70 уездов, уезд на — 10-12 родов, или аулов, каждый из которых насчитывает 50-70 палаток. Все вожди избираются напрямую; каждый киргиз-кайсак имеет право голоса, каждый может достичь высшего положения. Однако аул выбирает своего предводителя, конечно, из богатых; этот вождь правит аулом с помощью совета, состоящего из неопределенного количества членов, и только трудные случаи передаются в вышестоящую инстанцию; он ставит печать аула, тамгу; вынесенные им решения являются обязательными для всех. Наказания — это чаще всего денежные штрафы, они выплачиваются обычно натурой из-за недостатка монет в [171] степи, а кроме того, телесные наказания и изгнание. Бедняки, «джатаки», нанимаются, как и везде, к более богатым, чтобы заработать на жизнь. Каждым уездом управляет вождь, тоже избранный из числа всех мужчин уезда, он исполняет свои обязанности чаще всего два года, но может вновь быть избранным. Выбор падает обычно на человека «белой кости». Однако нередко это место занимают и джатаки. Киргиз-кайсаки «белой кости» образуют своего рода аристократию; по своему происхождению кайсаки делятся на «белую» и «черную кость»; к первым относятся те, кого раньше называли ханами, и их потомки — султаны; ко вторым относятся все остальные, в том числе и старейшины племени, их сан не подлежал наследованию. Положение главы уезда очень важное, так как именно он дает указания главам аулов, собирает их по своему усмотрению на совещания и сам является членом совета, во главе которого стоит великий султан. Это сановное лицо является главой дистрикта и избирается на три года; если его избирают три раза подряд, то он получает российское потомственное дворянство, а также все связанные с этим преимущества и награды. Султан всегда имеет ранг казачьего майора или полковника. Султаны собираются вместе, чтобы обсудить дела своего народа и общаются напрямую с русским генералом, уполномоченным по киргизским делам. У султана есть так называемый приказ, то есть два русских асессора и два бия, это уважаемые люди, избранные самими киргиз-кайсаками. В распоряжении приказа находится небольшой отряд казаков для полицейских целей. Теперь ни один кайсак не может перейти из одного округа в другой без разрешения начальства. Племена Средней орды, на которых прежде всего и направлены эти правила, выплачивают российскому правительству дань скотом, или яссак, он очень небольшой; а племена Большой орды, которая подчиняется Министерству иностранных дел, вообще ничего не платят.

Собственность на землю опирается у киргиз-кайсаков на имущественную общность; каждый имеет право на такое количество земли, которое ему нужно для сохранения своего положения в орде, однако никогда ни отдельный человек, ни аул не становится собственником земли. Только дистрикт и уезд имеют свою ограниченную территорию; на летних пастбищах вообще нет границ, поэтому если кто-то захочет купить в киргизской степи участок земли, то это можно сделать только через главу уезда, и в этом случае, строго говоря, можно приобрести лишь право пользования землей.

Киргизы и кайсаки принадлежат, как уже было сказано, к тюркско-татарскому племени; они похожи на узбеков в [172] туркестанских ханствах и говорят на их языке, а именно на одном из алтайских языков, на телеутском диалекте, очень близком тюркскому наречию. Они очень светлые, ниже среднего роста, а по Спонвиллю, все же высокие, крепкого телосложения, с элегантными, пропорциональными формами. Согласно другим описаниям, их лицо неприятно: глаза глубоко посажены и разрез из узкий, скулы толстые и широкие, овал лица совсем как у европейцев. Женщины красивее и нежнее. Родившиеся же от смешения с калмыками, наоборот, часто очень некрасивы. Киргиз-кайсаки, как все мусульмане, носят бороду, подстригают усы над губой, чтобы не мочить их, когда пьют, но борода у них жидкая, особенно на подбородке, а с возрастом она становится все меньше. В общем, они доживают до глубокой старости, волосы, усы и борода почти не седеют; у них редко воспаляются глаза; у этих жителей степи, чей климат очень здоровый, не бывает ни температуры, ни дизентерии.

Киргиз-кайсаки, хотя и являются внешне мусульманами типа суннитов, но их ислам очень изменен и подогнан под их собственный характер; киргиз-кайсак, так же, как и перешедший в буддизм или ислам монгол, сохранил много старых суеверных и странных обычаев из старого язычества. Вся его религия без священнослужителей, без мечети, без фанатизма, религия, о которой он, собственно говоря, не имеет понятия, ограничивается лишь немногими церемониями. Строго требуется стричь волосы и подстригать усы. Большинство из них вовсе не соблюдает ежедневные молитвы и посты; омовения совершаются очень нерегулярно, они ограничиваются сухим вытиранием. А вот забивание животных, наоборот, производится строго по правилам корана. И еще, они, особенно старые люди, любят употреблять благочестивые выражения из корана. Однако обстоятельное знание веры не очень распространено. Более богатые приглашают мулл из Казани, чтобы они воспитывали и учили их детей, а более бедный класс почти ничего не знает об исламе. Муллы появились в степи не так давно, и большинство народа и сейчас еще ничего не хочет о них знать. Мечети стоят в запустении и постепенно приходят в упадок. Сами русские, имея ошибочное представление об исламе этих племен, распорядились в 1785 году обеспечить различные кайсацкие племена мусульманскими священнослужителями, а кроме того, они использовали в качестве языка общения непонятный кайсакам татарский язык и сделали представителей центральноазиатского духовенства, центр которого был в Бохаре и Самарканде, совершенно необходимыми в качестве переводчиков. Однако влияние ишанов, членов монашеского ордена, и [173] мулл-книжников не оказалось благоприятным. Передаваемые устно из поколения в поколение песнопения и сказания, собственные национальные песни кайсаков были мало восприняты исламом; язык представляет собой народный диалект; иначе обстоит дело с так называемыми книжными песнопениями, их читают вслух из книг, они составляются муллами. И все-таки, как было сказано, мулла еще не полностью управляет кайсаками. Народные обычаи рассматривают ученых и в связи с этим святых в общем, как отошедших от народных обычаев, им оказывают всяческое почитание, но в глубине душе их ненавидят и избегают. Понятно, что и усилия миссионеров шотландского библейского общества в Оренбурге по распространению христианства среди кайсаков оказались совершенно безуспешными, хотя им удалось передать несколько экземпляров библии на киргизском языке. Не будет ошибкой назвать религиозную систему масс разновидностью шаманизма. Об этом свидетельствуют, между прочим, различные обычаи, связанные со звездами и духами, охраняющими их стада. Киргизы и кайсаки исповедовали шаманизм до вторжения арабов, которые навязали им ислам. С тех пор вплоть до настоящено времени, как уже упоминалось, сохранилось много следов. Таким старым суеверием является, например, предсказание по лопатке и внутренностям животных, об этом нам подробно сообщает Германн Вамбери. Первое, «кёсе сюйги» (Keöze süjegi), состоит в том, что очищенную лопатку свежезабитой овцы кладут в огонь и обжигают ее там; потом снимают с огня и осторожно кладут на землю. Сведущий человек, обычно это человек с седой бородой, баши, или знахарь, кам, очень серьезно со значительным выражением лица изучает трещины сожженной кости. Если три главные трещины идут параллельно к широкому концу лопатки, то это означает счастье; если они идут в противоположном направлении, то — несчастье. Прорицание по внутренностям, из положения и переплетения которых делается предсказание, используется только тогда, когда нужно предсказать женщине рождение мальчика или девочки. Имеет место поклонение огню, в него никогда нельзя плевать, задуть его считается очень неприличным. По цвету горящего масла или жира угадываются многие предзнаменования. Особенно много суеверий у женщин, как, впрочем, и везде. Каждая часть юрты, каждый предмет связаны с каким-нибудь суеверием. На суеверия обращают внимание при установлении палатки, при дойке, при приготовлении еды, при прядении и ткачестве, их соблюдают гораздо шире, чем законы ислама. Любимейший вид предсказания совершается при помощи свежеспряденных [174] ниток. Для этого кладут четыре камня — два белых и два черных; в середине нить сильно наматывается, затем верхний конец внезапно отпускают. Если нить при падении наклоняется к черным камням, то это означает несчастье, а если к белым, то — обратное. Руке человека, совершающего вращения, не придают никакого значения, потому что предсказание считается безошибочным. Его называют «ийик-йип» (Ijik-jip), веретенная пряжа, и встречается оно в Средней Азии повсюду.

Подобные суеверные обычаи вопреки исламу бытуют и сегодня у степных номадов. Даже усилия русских со времени их господства в степи по распространению более чистых представлений оказались до сих пор напрасными. Если такое вообще возможно, то улучшение в этом смысле может дать только достаточное повышение уровня народного образования; пока же начальные школы есть только у переселившихся в степь казаков; у кайсаков нет ни общинных школ, ни кроншкол, но у них есть частные школы в деревнях, а у номадов нет и таких.

Наряду с кораном, являющимся у всех мусульманских народов источником государственного и гражданского права, у киргиз-кайсаков есть свод законов, его предписания пользуются преимуществом и приписываются одному из ханов прежних веков, пользующемуся глубоким уважением орд, по имени Тиарка. Как законы всех варварских народов, они содержат почти исключительно уголовное право. Человек, укравший какое-либо животное — верблюда, лошадь, овцу и т. п., — приговаривается к смертной казни; чаще всего ему отрезают голову ножом. И, напротив, убийца должен заплатить в качестве наказания определенную сумму овцами, от 500 до 2 000 голов, в зависимости от того, богат он или беден. Это наказание имеет на их диалекте свое особое название, оно называется «кун». Если он не может внести эту сумму, то его приговаривают к смерти. Чтобы лошади не могли убежать, им связывают три ноги специально для этой цели сделанным ремнем, его называют «треножником». Человеку, укравшему такой ремень, отрезают оба уха. Другие мелкие преступления, такие, как ссора, драка и тому подобное, наказываются ударами плетьми. Преступника, приговоренного к смерти, садят связанным на землю, он должен громко прочитать определенные молитвы из корана, если он их не знает, а это почти всегда так, то он должен повторять их вслед за муллой, по окончании этой процедуры выкрикивают: «Закончено, приступайте!». Палач — произвольное лицо — выполняет свою работу. Однако со времени установления русского господства над кайсаками вожди не могут приводить приговор в [175] исполнение, они должны передавать преступления, связанные с убийством, российской юстиции.

Все наблюдатели сходятся во мнении, что у киргиз-кайсаков нет танцев, зато у них есть много песен, но они очень монотонные, меланхоличные и негромкие, точная копия монотонной степи. На веселых радостных праздниках меланхоличность не очень подходит к шумному ликованию, однако им нельзя отказать в благозвучии. Женский голос — это чаще всего контральто металлического звучания, он очень благозвучен и приятен. Певец обычно сопровождает свое пение игрой на инструменте, наподобие трехструнной гитары. Тексты песни — это всегда импровизации исполнителя на определенные мелодии.

Путешественник в степи встречает местами мазарки, надгробные памятники киргиз-кайсаков. Однако роскошь подобного сооружения могут позволить себе в основном только богатые люди.

Обычно это тяжелый купол, который опирается на четырехугольное основание высотой примерно в полторы сажени (одна сажень = 2,134 м.). В таком сооружении нет камней, оно выполнено полностью из глины. Маленькая калитка ведет внутрь, там можно увидеть несколько захоронений, красивый вид им придают различные украшения. Стены расписаны грубыми рисунками, последовательно изображающими оружие, лошадей, караваны и верблюдов. Подобные могилы встречаются на всем большом пути от Орска до Ташкенда.

В определенное время киргиз-кайсаки подходят к городам, с которыми они ведут значительную торговлю; они меняют войлок, овец, лошадей на муку, деревянную и чугунную посуду и предметы роскоши. Русские города, с которыми ведется такая торговля, это, в основном, Оренбург, Троицк и Петропавловск. На таких рынках русские купцы ежегодно покупают сотни тысяч овец, забивают их из-за жира, который отправляют за границу. Дважды в году в Екатеринбурге бывают рынки, на которые доставляют сотни и даже тысячи лошадей, купленных в степи; лошади эти очень выносливы, и поэтому их охотно покупают русские ямщики для своих грузовых обозов. Их часто используют также и в кавалерии. В последнее время особое значение приобрел Акмолинск, получивший статус города в 1862 году, он служит центром для ташкендских и бохарских караванов. В сентябре 1866 года туда прибыли 1 500 верблюдов, груженых в основном хлопком. В мае, июне и июле на рынке в Акмолинске было сбыто 300 лошадей, около 3 000 быков, 35 000 овец; шкур ягнят, конского волоса, кож и других товаров на сумму 170 300 рублей. Кроме названных городов, такая меновая торговля с [176] киргиз-кайсаками имеет место во всех малых острогах. С юга основными рынками таких сношений являются Ташкенд, Самарканд и Хива, ниже они будут описаны подробнее. Караваны, идущие прямо из Бохары в Россию, поворачивают либо на Оренбург, либо на Троицк. На пути их следования по степи для их защиты больше нет особого сопровождения. В предыдущие годы такое сопровождение было непременным условием безопасного передвижения; сопровождение представляло собой две-три дюжины киргизов на каждые 100 верблюдов. Сейчас времена изменились, путешественник едет без каких-либо неприятных встреч и в безопасности от грабежа, если он не одиночка посреди степи или не одинокий купец со своими нагруженными товаром верблюдами. Причиной тому является установление мира, спокойствия и порядка между номадами, а также их вера в торжество справедливости невзирая на лица.

История кайсаков. То немногое, что известно из ранней истории киргизов и кайсаков, может быть изложено кратко. Киргизы, произошедшие, вероятно, из смешения различных тюркских племен, проживали в V веке нашей эры на берегах Енисея и в Саянских горах; китайские писатели того времени называют их «киан-куен» (Kian-Kuen), позже — «хакас» (Hаkas). В таком качестве они, кажется, создали мощную империю, чей блеск продолжался, однако, короткое время. Они были вытеснены уйгурами, а затем история умалчивает о них вплоть до периода Чингисхана (Dschingis-Khan), когда они встречаются под именем киргизов. О причине разделения на три известные орды, а также о названии народа нам рассказывают несколько сказаний, из которых для истории проясняется только то, что кайсаки и сегодня, несмотря на их сильное смешение с монголами, помнят о племенной общности со всеми тюркскими народами. Было время, как повествуют все их мифы, когда тюркский народ воспринимал себя еще как единое целое, пока он не раскололся на племена и не начал грабить и убивать друг друга. Из-за внутренних распрей, так явствует из сообщений, произошло разделение на племена и началась взаимная вражда. Так, по одному сказанию, кирк-кайсак, т. е. 40 человек, а по другому сказанию, три отдельные сотни отделились от массы тюрков и стали, таким образом, поводом как для названия, так и для разделения народа.

С начала ХVI-го века, а, может быть, и раньше, русские получили некоторые известия о кайсаках. Герберштейн упоминает о них после сообщений, полученных в Москве. Иван Грозный послал в 1573 году в кайсацкие степи посольство, но оно не дошло до цели; на следующий год семье Строгановых, [177] имеющих большие владения в районе Волги и Яика, было разрешено торговать с киргиз-кайсаками без оплаты таможенной пошлины на российской границе. Завоевание Сибири (1578-1587 гг.) принесло русским более широкие возможности для связи с этим народом. Когда русские углубились в Сибирь, в середине XVII века главным местом расположения местных киргизов были Обь на Алтае и Тянь-Шань; в горах Тянь-Шаня они постоянно проживали, по свидетельству китайских писателей, уже в XIII веке. Жестко вытесняемые русскими они полностью оставили в начале XVIII века российскую Сибирь и потянулись к родственным племенам бурутов в Восточный Туркестан и в степи юго-восточного Иртыша. Живя с той поры в иртышских степях, они называли себя «кайсаками» и презирали имя «киргизы». Естественно, что первую очередь с этими-то киргиз-кайсаками и соприкоснулась Россия при своих начальных шагах в Центральной Азии. Уже Петр Великий обратил свое внимание на эти территории и снарядил две большие экспедиции: одна хотела пробиться с севера на юг, а другая — с северо-запада на юго-восток. Первая экспедиция шла от Тобольска вдоль Иртыша и после трех лет похода, 1716-1719 гг. достигла озера Дзайссанг. По пути был заложен ряд фортов с исходным пунктом для защиты коммуникаций, и российская граница продвинулась, таким образом, дальше на 1 000 верст. Вторая экспедиция под руководством князя Бековича менее удалась. Она пока довольствовалась укреплением Иртышской линии, что уже само по себе представляло хоть какой-то результат. В 1731 году хан Младшей орды признал российское господство; через 50 лет, в 1781 году, к такому же шагу склонялся хан Средней орды, но это продолжалось до 1824 года, пока правительство не взялось за покорение кайсацких родов трех орд.

Однако киргиз-кайсаки не всегда были мирными подданными, не раз возмущение поднимало голову в степи. Так было в 50-е годы, когда смелый предводитель Ишед Кутебар сумел разбудить патриотизм киргиз-кайсаков; он посещал палатки номадов и приводил в смущение первых людей народа, когда сравнивал их поведение с поведением их предков и разжигал боевой дух молодежи. «У них были кони и оружие, — взывал он, — а у нас разве нет? Разве мы не так многочисленны, как песок в пустыне? Обернитесь на восток, запад, север и юг — везде вы найдете кайсаков; почему мы должны подчиняться горстке чужаков?». Пламенные речи Кутебара нашли живой отклик, и значительное число сторонников сплотилось вокруг него. Вскоре русские увидели, что им противостоит опасный враг: ни один караван не мог пересечь пустыню без того, чтобы на [178] него не напали, снабжение провиантом укрепленных мест оказалось под угрозой. Тогда российский командующий генерал-лейтенант Перовский, действуя по принципу divide et impera, решил использовать самих киргиз-кайсаков для подавления страшного восстания. Подарками и обещаниями он склонил султана номадов Араслана на свою сторону, последний взял на себя обязательство доставить ему голову Кутебара, опираясь на 900 человек своего племени и при поддержке нескольких казачьих подразделений. Это была трудная задача, так как Кутебар молниеносно напал на тех, кто рассчитывал усыпить его бдительность. Его люди незаметно подкрались к палатке Араслана, напали и убили его самого и многих из его орды. Казакам с трудом удалось отступить.

Этот успех настолько усилил Кутебара, что российский командующий вынужден был двинуть против него в наступление армию. Многочисленные подразделения казаков и башкиров, пехотные батальоны и орудия выдвинулись с этой целью из Орска, Оренбурга и Уральска, однако безуспешно. Несмотря на то, что русские офицеры тщательно соблюдали полное молчание, казалось, что степной ветер доносил до Кутебара известия обо всем, что замышлялось против него. Как только русские приходили туда, где днем раньше стояли лагерем соединения повстанцев, они не находили ничего, кроме погасших костров. Привычные к трудностям и лишениям всякого рода, кайсаки уходили в неприступные степи Устюрта. Так продолжалось пять лет, Кутебар перерезал связи, изолировал европейцев в их крепостях, уходил от любой попытки его поймать. Убедившись, что силой ничего нельзя сделать такому неуловимому врагу, правительство избрало иной путь. Оно сделало Кутебару и подчиненным ему полевым командирам лестные предложения, обещало амнистию и добилось дипломатическими путями того, чего не смогло сделать оружие. В середине 1858 года Ишед Кутебар покорился.

С этого времени в степи установилось спокойствие, пока в 1869 году не произошло новое восстание северных киргиз-кайсаков. Повстанческое движение началось с донских казаков, которые не захотели подчиниться новой организации войска, решение о которой было принято Министерством обороны. Оно захватило остальные степные народы на Дону, Волге и вдоль уральской границы, то есть было ограничено территориями, которые не входят в рамки нашего повествования. Летом 1870 года и это восстание удалось подавить, при этом не обошлось без кровопролития.