ГЕЛЬМАН Х

ГЕЛЬМАН Х.

ОТ КРАСНОВОДСКА ДО ХИВЫ

Хивинский оазис по плодородию почвы не без причины называют житницею средней Азии, так как произведения его, не смотря на ограниченность оазиса и на водную отрезанность его пустынями от окружающих мест потребления, распространяются за целые тысячи верст и, конечно, меновая деятельность значительно бы расширилась, если бы помогали к тому правильные сообщения.

До 1877 года сообщения наши с Хивой представляли столько затруднений и опасностей, что за исключением движения значительных отрядов, нарочных туркмен, свежие кости которых можно видеть еще в настоящее время в степи, происходили только нередка, и то неправильно, сообщения караванами, снаряжаемыми с риском и опасностью теми смельчаками, которые гнались за солидной наживой. Покупка в Хиве за бесценок сырых произведений, сокращение на тысячу верст пути от западного рынка и более дешевая перевозка с лихвой окупали те неудачные транспорты, которым суждено было сделаться добычою номадов.

Перед отправлением каравана в путь осведомлялись по слухам, нет ли за пути туркменских шаек; маршрут каравана часто был секретом караван-баши, хотя обыкновенно выбирался один из более северных путей, идущих обыкновенно через г. Куня-Ургенч и затем мимо Сары-Камышских озер, т.-е. подальше от гнезда текинцев. Для затруднения движения туркмены часто засыпали и даже отравляли колодцы на пути, или выжидали своей добычи там, где перекрещивались степные дороги. [698]

Время года выбиралось большею частью зима, когда песчанные бураны с пронзительно-холодным ветром и снежными вьюгами не уставляли привлекательности даже для детей пустыни.

С такими предосторожностями и затруднениями велось сообщение Красноводска с Хивой до 1877 года. До этого времени был, можно сказать, нормальный степной разбой номадов-туркмен (в отношении к русским сдерживаемый до некоторой степени воспоминаниями покорения Хивы). Караваны в большинстве случаев доходили благополучно, и город Куни-Ургенч был главным в то время складочным пунктом. Но с 1877 года, после наших неудач с текинцами, последние с большею отвагою рыскали по степи, не стесняясь грабежом под самыми стенами Хивы или даже близ Красноводска. Очевидно, они тогда воодушевились и чувствовали себя полными хозяевами на необитаемых пустынях. Вырвавшись из своих клеток, как дикие звери, они с озлоблением кинулись на грабеж по всем направлениям степи, перед самыми глазами русских, чтобы затем с победоносною гордостью отчаянного грабителя быть встреченными при шумных ликованиях толпы своих собратий, жен и детей, или даже заслужить за свои особенные подвиги почетное звание батыря. Караванное сообщение Красноводска с Хивой при таких условиях должно было прекратиться.

В это самое время мне пришлось пробраться из Красноводска в Хиву в конце 1878 года. Меня сопровождало 57 туземцев (в числе их большая часть была туркмены, но были и персияне, киргизы и грузины) и 5 казаков. Все это были охотники до сильных ощущений. Каждый из нас знал, как тяжело ему придется отделываться, если встретится на пути партия хищников. В это время приходили то-и-дело слухи о текинских шайках в 300-400 человек, рыскавших по всем направлениям. Каждый туркмен, сопровождавший меня, как единоверец, вызвал бы еще большее озлобление, чем русский, в глазах этой шайки. Всякий из нас чувствовал отвагу и вместе с тем весьма понятное чувство страха и волнения. Каждую минуту неведомо откуда в степи могли появиться враги, застать нас усталыми, отрезанными от жилья и неприготовленными к обороне; да и самая оборона при таких условиях может только на весьма короткое время замедлить гибельный исход.

Все это невольно представлялось мне, когда в конце ноября 1878 года выезжали из Красноводска мои дикие охранители тяжело переступали несчастные вьючки, нагруженные ячневом тяжестью до 8 пуд., неся непосильный труд и заменяя собой верблюдов, которых, ради быстроты и легкости движения, не [699] было при нас. Не только думать о каком -либо комфорте, но даже пришлось отказаться от легкой палатки, которая могла бы защищать от невзгод пустыни, а главное — от зимних морозных вьюг. Итак, в течение 11 дней езды до хивинского ханства и стольких же дней обратного пути (также во время зимы) нам приходилось быть под открытым небом.

Отъехавши версты 4, мы поднялись на Усть-Урт; позади нас виднелся Красноводск,— впереди непроглядная, мертвая, безлюдная пустыня. Скоро мы под ехали к первым колодцам; тут в последний раз чувствовали себя безопасно. Наконец, мы тронулись в глубь степи: с этого времени нужно было отказаться от возможности внешней помощи на всем 700-верстном пути до самой границы ханства.

Снегу в это время еще не было; стояла довольно теплая, сносная погода, и путешествие продолжалось спокойно. Иногда только отстанет вьючная лошадь, а конвоирующие ее туркмены воспользуются временем перевьючки, чтобы выкурить свой чилим (кальян). Иногда несколько туркмен, опередив колонну, остановятся, сделают омовение рук песком или даже просто воздухом и, хо времени нашего прибытия, совершают намаз; молятся долго, долго, а потом догоняют нас. Очевидно и они уповали на защиту Аллаха.

Маршрут вашего пути был известен только главным проводникам; остальные, выступая из Красноводска, не знали, куда и зачем едут. От ехав верст 150 от Красноводска, мы уже были на опасном пути. Спать среди зимней вьюги под открытым небом и то с выжиданием ежеминутного нападения было крайне утомительно; поэтому, желая найти исход из такого положения, мы часто ехали ночью. Старались держаться в стороне от главной дороги, чтобы остаться незалеченными и по сторонам посылали раз езды. На ночь выставлялись посты. Но увы, все эти меры предосторожности имели еще значение, пока наши провожатые туркмены были бодры, т.-е. в первые дни путешествия (да и такие предосторожности более проделывались для очищения совести); но скоро устали и изнурились, так как они для облегчения своих любимцев-коней позаботились прежде времени истощить свои запасы пропитания и выпрашивали у меня сухарей. То же вышло и с фуражем, который им отпущен был за руки.

Тут -то всего более почувствовалась тяжесть путешествия. Часто ночью всадники спали сидя на лошадях; свали и ночные сторожевые пикеты. При всем желания невозможно было подчинить дисциплине диких номадов, видимо изнуренных бессонными ночами и постоянною ездою. Удача нашего путешествия главным образом [700] зависела от того, насколько скоро и незаметно мы могли проскользнуть опасные места. Партия человек в 300-400 разбойников могла бы преследовать нас и довести до полного истощения; тем более, что защита, которую мог оказать туземный конвой — действующий всегда в рассыпную — очень невелика, как будет видно из дальнейшего. Волей-неволей пришлось вручать всю заботу бдительности Аллаха.

К счастью, явился случай, которым удалась воспользоваться, чтобы пробудить дикую толпу и поддерживать ее вовремя ночных переходов в возбужденном настроения.

Известно, что на востоке певцы имеют сильную способность экзальтировать толпу. Когда мы выехали на вторую половину пути, то нас нагнал почтарь — нарочный туркмен, ехавший из Красноводска в Хиву (собственно в укр. Петро-Александровское). Он-то именно и оказался необходимым в данном случае человеком, так как он обладал даром пения в совершенстве.

Лунною ночью, но голой глинистой пустыне часто слышалась его пронзительная песня, которую он, сидя за лошади, пел дребезжащим голосом, и эти однообразные, дикие звуки замечательно оживляли туземцев. Туркмены старалась ближе держаться к певцу. Неистовыми возгласами поощряли они певца, когда он, в конце куплета, спускал свой голос на октаву и дребезжащую ноту тянул несколько времени. Затем снова поднимал голос и, пронзительно вскрикивая, начинал новый куплет своей импровизованной песни.

“Айда скорее, уже видна Хива!" острили в авангарде, когда я ускорял шаг лошади. Эта однообразная острота, которою они, почти без изменения, понукали движение всей колонны, нравилась невзыскательным детям пустыни, особенно когда певец споет им на эту остроту какую-нибудь импровизацию про хивинских женщин или про то, как они в Хиве будут есть плов и накормят лошадей. Подобные куплеты заглушались общим шумным смехом толпы, которая в это время доходила до предела оживления.

Этот случайный спутник лучше всяких правил дисциплины подействовал на успех движения. Благодаря общему ожиданию, утомление чувствовалось меньше, вьючки стали меньше отставать, и ночью движение шло так же быстро, как и днем.

Но вскоре нас постигла серьезная неожиданность. Я уже сказал, что вторая половина степного пути считалась более опасною, чем первая; здесь требовалась большая быстрота движения и осторожность. Когда мы проехали еще только верст 90 второй половины пути, это живое настроение каравана сразу оборвалось. Это [701] было на колодце Узун-Кую (в переводе “глубокий колодец”). Только что сделали перед этим переход в 50 верст без воды; для сокращения времени в столь опасном месте мы проехали предъидущие колодцы, не останавливаясь на них, рассчитывая сделать привал на этих колодцах. Но к общему нашему удивлению и огорчению, воды в этих колодцах не находилось и один из туркмен, спускавшийся в глубь колодца, принес известие, что колодец как будто завален камнем; расчищать его, на глубине в 10 саж., оказалось решительно невозможным в короткий промежуток времени, и поэтому вместо отдыха нам предстояло двигаться далее и пройти еще около 80 верст без воды, т.-е. до Сары-Каныжских озер, где, как я получил сведения, можно было найти пресную или по крайней мере опресненную воду. Не смотря на начало декабря, как нарочно день был теплый, термометр в полдень в тени показывал +8,5^о R, неподвижный воздух делал атмосферу удушливой и сухой. Необходимо было поторопиться доехать до воды, а здесь переждать только того времени, когда начнет спадать духота в воздухе. В 2 часа мы тронулись далее. Но не успели от ехать двух верст, как одна из вьючных лошадей пала. Этот случай спутников моих смутил еще более: у всех лошади изнурены усиленными переходами и этот печальный случай мог повториться с каждою из их лошадей. Невесело смотрели они на такую неожиданность и происшедшую вследствие этого необходимую остановку. Они стали собираться в кучки, тихо переговаривались о чем-то между собой, что невольно вызывало подозрение к ним со стороны нас русских (числом 7 человек ). Казакам велено было не разъезжаться друг от друга; и вскоре, освободив павшую лошадь из-под вьюка, мы выступили далее. Там движение шло за полночь, когда сделали небольшой привал среди безводной пустыни,— привал более необходимый для наших животных, чем для нас самих. Опустив лошадей на корм (здесь было порядочное величество ковыля), утомленные спутники мои тотчас же завалились спать и только на сторожевых постах мелькали еще некоторое время огоньки, но и сторожевые скоро заснули. Весь ваш лагерь охраняли в это время более надежные из моих охранителей по очереди и отчасти казаками, силы которых я старался беречь для случая крайней необходимости, и за всю дорогу не назначал их в часовые. До свету мы поднялись и выступили далее.

Не имея возможности хорошенько отдохнуть, плохо подкрепленные пищей, спутники мои были крайне изнурены; многие спали на лошадях, пришлось ехать не спеша, чтобы не растерять [702] людей; приходилось то-и-дело справляться об отсталых. И при всем том в этот переход один персиянин заснул и отстал от нас (его нашли уже нарочно посланные для розысков жители хивинского ханства, так как своих утомленных людей мне не возможно было оставить для этой цели),— потребность в отдыхе до того была неодолима, что поборола чувство самосохранения.

В 9 часов утра мы увидели издали большую темно-синюю массу воды — лица у всех просияли — то были озера Сары-Камыш. Находясь в глубокой впадине, они представляются с возвышенного берега Усть-Урта как на ладони и видны за несколько верст. Долго еще приманивала нас вода, пока, наконец, мы приблизились к самому озеру. Некоторые туркмены подъехали уже к воде, чтобы дать хлебнуть ее лошадям, но, о горе, она оказалась такою соленою, что даже утомленные лошади не могли ее пить.

Новое и еще более тяжелое впечатление! Уже 180 верст мы прошли без воды и судьба ставит новые препятствия. Я знал, что вода в Сары-Камышских озерах соленая, но перед поездкою я услышал в Красноводске, что, от прилива воды из Аму-Дарьи вода в этих озерах сделалась пресною. О том, что колодцы Узун-Кую завалены, никто не знал,— по всей вероятности их недавно завалили туркмены с тем, чтобы затруднить сообщение с Хивой.

Оставалось опять двигаться далее — до пресной воды, и таким образом еще пройти около 50 верст (до места прежних Сары-Камышских колодцев ).

Сделать 180 верст без воды во время степного путешествия зимою не представлялось бы еще затруднительным, если бы можно было предвидеть это, заранее подготовиться к такому безводному переходу. Не в том-то и дело, что все это случилось совершенно неожиданно; даже туркмены не предвидели этого обстоятельства.

Трудно представить себе то состояние, в котором находила мы, мучимые двухдневною жаждою, когда вдобавок, точно в насмешку, природа показывала негодную воду, и когда измученные лошади, понуря голову, едва передвигали ногами, усиленно переводя порывистое дыхание.

Но человеческая натура вынослива, и мы добрались, наконец, до пресной воды. Вода значительно оживила нас; к тому же здесь было уже безопаснее. Но долго отдыхать и тут было нельзя, потому что моим спутникам поскорее хотелось освободить и себя, и своих лошадей от диэты. Киргизы в этом отношении несколько выиграли,— они воспользовались издыхающею одною из моих лошадей, зарезали ее и наелись не только за старое время, но и на будущее После привала в несколько часов мы могли двигаться далее. [703] Лошади наши не на шутку приуныли; многие для облегчения их пошли пешком. Еще несколько переходов, и мы подошли уже в первому жилью хивинских владений, откуда старшины выехали к вам на встречу с провизией; на другой день (8 декабря) мы были в Куня-Ургенче, большом торговом городе ханства. Тут только, радушно принятые старшиною, моим знакомым, мы могли придти в себя от 11-ти дневного степного путешествия, во время которого сделали 700 верст.

Из Куня-Ургенча нужно было ехать в Хиву, и я выбрал более короткую дорогу, по населенным местам, хотя и по окраине ханства. Мысль об опасности не приходила в голову после отчаянной поездки по степи. Не желая бесполезно утомлять людей и лошадей, я оставил часть их в Куня-Ургенче на попечение губернатора, так как рассчитывал вернуться через две-три недели, а главное — потому, что предвиделась потом обратная и неотложная поездка в Красноводск, для которой необходимо было набраться новых сил.

Итак, поутру 11-го декабря, я с половиною своих всадников выехал из Куня-Ургенча в Хиву. Мне уже не в первый раз приходилось быть в ханстве и проезжать по этой дороге.

Путешествие по ханству сопровождалось торжественными встречами аксакалов (городских старшин ), которые большею частью были мне знакомы; а бывшие сослуживцы во время пребывания моего в ханстве старались заявить свое расположение и делали мне приношения (яйца, лепешки, молоко, дыни и пр.), за что еще с большим расположением получали щедрые подарки. По дороге то-и-дело встречались хивинские жители то верхом, то пешком, то ехали вдвоем на ишаке и ноги, их едва не волочились по земле. Попадались и арбы, нагруженные женщинами, которые ехали под надзором мужей на свадьбу. Свадьбы у них совершаются зимой, когда прекращаются полевые работы и, следовательно, жители бывают свободны. Встречались и партии охотников, вооруженных ружьями с соколами и собаками. Все это значительно оживляло впечатления пути. На следующий день пути мы неожиданно сделались участниками сражения. Дорогою повстречалась с нами партия человек в двенадцать вооруженных, которые ничем не вызывали на себя подозрения. Задние их всадники уже проезжали мимо меня, как вдруг раздался сзади выстрел и лошадь одного из ехавших впереди меня туркмен свалилась, убитая на повал. Это было 12 декабря, дело происходило поутру. По степи мы ехали с заряженными ружьями, но при [704] поездке по ханству эта предосторожность казалась лишнею (Туркмены не хорошо приучились владеть винтовками и по дороге было несколько нечаянных выстрелов), хотя все время имелись готовыми 5 винтовок. Не успели мои всадники зарядить ружья, как последовало еще два-три выстрела; телохранители мои, приготовившись к бою, разлетелись по одиночке, оставив меня с тремя казаками, как бы для прицела неприятелю. Началась перестрелка, во время которой наши враги, отстреливаясь, постепенно отступали к хивинской крепости Кандель-Кала, пока в нее не скрылись. Мои туркмены не жалели выстрелов и во время этой баталии, продолжавшейся около двух часов, убили одного туркмена, двух лошадей, и одного, оставшегося без лошади, сильно поранили, так как, товарищи его явились к нему на выручку и спасли его от смерти. Аллах к нам отнесся более благосклонно и кроме лошади, убитой в начале перестрелки, мы все остались невредимы.

Так успешно завершилась наша поездка в Хиву, куда мы приехали 14 декабря.

Что касается обратного путешествия в Красноводск, то приходилось быть еще более осторожным. Все ханство знало, что из Красноводска приехали русские, и где-нибудь в степи нам могли жестоко напакостить. Пришлось прибегнуть к хитрости: не следовало подавать вида о наших сборах к обратной поездке. По возвращении в Куня-Ургенч я говорил, что еду осматривать пока старое русло, что вернусь обратно в ханство, и взял с собой городского старшину (которого хан назначил для моих поездок ), при котором было десять джигитов-сартов, известных своею робостью. Когда были уже довольно далеко от Куня-Ургенча, я ему объявил, что мне необходимо ехать еще далее с рекогносцировками, и что если он чувствует себя небезопасным в таких местах, то может возвратиться в ханство; я предупреждал его, что хан с него взыскивать за это не будет, так как дело его я считал исполненным. Он только и ждал этого и, хотя видимо боялся возвращаться в Куня-Ургенч с одним только своим конвоем, но считал более надежным воспользоваться предстоящим случаем и тотчас же поехал во свояси.

Когда он доехал до Куня-Ургенча, мы уже были за 200 верст от ханства на совершенно крепких лошадях (все тяжести до этого времени везлись на подводах), и в следующий день сделки еще 110 верст, так что всякая погоня за нами была бы [705] безуспешна. При таких только условиях и можно было рассчитывать на благополучный исход путешествия. Местные туркестанские власти советовали мне возвратиться через Оренбург и только туркмен (сопровождавших меня) отпустить прямо на Красноводск, так как в степи было слишком опасно; но я решился разделять с ними все невзгоды и опасности и пустился в обратный путь тою же степью.

Эпизодов на возвратном пути было не много. Был только выстрел одного из моих персиян в туркмена из -за ссоры, но печальных последствий при этом не было. Нашли мы одну живую лошадь на роднике Янгы-су (близ Барабугарского залива), которою тотчас же воспользовались туркмены, как добычею. Каким образом эта лошадь попала на необитаемое место — неизвестно. По всей вероятности она была здесь брошена прежде проходившими номадами как безнадежная для дальнейшего пути, но она за несколько дней своего отдыха у родника приобрела силы настолько, что благополучно дошла с нами до Красноводска.

Расскажу для характеристики того тревожного времени еще один случай, перед самым вступлением нашим в Красноводск.

К Красноводску мы под ехали на рассвете. Перед этим городом идет довольно крутой спуск с Усть-Урта; у подножие спуска в черте города находился казачий сторожевой пикет. Пикетные, заметив спускающуюся толпу моих туркмен, туркменский говор (хорошо отражавшийся от гор) и отсутствие верблюдов, приняли нас за неприятеля, делающего набег, и стали приготовлять свои берданки. Казаки, посланные мною для предупреждения их о вступлении в Красноводск русской колонны, застали постовых уже прицеливающимися в нас и готовыми сделать залп; стоило опоздать минуту, чтобы последовало трагическое происшествие. Когда мои казаки стали объясняться с караульными, то последние (в это время старые красноводские казаки, из числа которых были моя спутники, сменились новыми) не поверили им и стали смотреть на них с подозрением. И в самом деле, вся сопровождавшая меня толпа мало напоминала русскую национальность: казаки были закутаны в шубы и от туркмен мало чем отличались; племенные черты сгладились от накопившейся грязи, которою заплыли наши лица, остававшиеся почти всю дорогу немытыми. Только после долгого убеждения и разных формальностей признали, наконец, в нас русских и отворили преграду. Можно представить себе радость, с которою мы поздравляли друг друга с благополучным возвращением домой. [706]

Вот условия и меры предосторожности, какие находилось принимать во время степных путешествий по средней Азии, да и эти меры, конечно, не могли, вполне обеспечивать безопасность от разбойничьих шаек текинцев.

Мало прошло времени с тех пор, но условия степной жизни совершенно переменялись одновременно со взятием Ахал-Теке 12 января 1881 года. Погром Скобелева убедил текинцев, что, за грабежом следует отплата, и так вразумил их, что они сразу сложили оружие, боясь малейшего повода, который бы мог возбудить русских. С этого времени вся туркменская степь преобразилась. Разбои совершенно прекратились и степь сделалась совершенно безопасною. Вскоре стали снаряжаться караваны из Хивы на Красноводск, или даже прямо в Ахал-Теке, о чем прежде нельзя было и подумать. Это было началом глубокого благодеяния, выпавшего на долю России в борьбе за цивилизацию с дикими варварами.

В конце мая 1881 года мне опять пришлось ехать из Хивы на Красноводск и вот уже при какой спокойной обстановке. Нас ехало всего пять человек: я, один доктор, один купец и два туркмена, они же были и проводниками; при нас было три лошади и восемь верблюдов. Мы выбрали более прямую дорогу (через гор. Ильаллы и кол. Чарышлы), которая подходила ближе к гнезду текинцев, и, следовательно, прежде считалась более опасною, чем северная, которая шла через озеро Сары-Камыш (по которой я ехал в 1879 году) и значительно удлиняла пут. Все вооружение наше состояло из какого-то старинного ружья, револьвера, шашки и шпаги, которая вскоре по неудобству своему была уложена в тюк, ехали днем, ночью, останавливались — где хотели. Встречали небольшие отряды экспедиции, работавшей по исследованию старого русла Аму-Дарьи, а, приближаясь к Красноводску, стали попадаться караваны с верблюдами. Не было разговоров об какой бы то ни было опасности в степи, о чем разузнают туркмены при всяком удобном случае. Да, наконец, и наши провожатые туркмены не чувствовали надобности взять с собой ружей (Путь через Чарышли весьма удобен для караванов и потребовал бы небольших только исправлений ли того, чтобы устроить колесную дорогу).

После погрома 12 января в степи, повидимому, сразу стало спокойно; мысль об опасности так же мало теперь беспокоит путника, как прежде трудно было отрешаться от нее. При [707] таких благоприятных условиях теперь остается только пожелать — расширить некогда существовавший здесь обширный оазис помощью орошения степей и воспользоваться удобством для развития сообщений с житницею центральной Азии. В этом отношения сообщение Хивы с Красноводском, благодаря его географическому положению, торговому и политическому значению, играет более важную роль сравнительно со всеми другими русскими пунктами, сообщающимися с Хивой. Красноводск для юга средней Азии имеет такое же значение, какое Екатеринбург — для Сибири и Оренбург — для севера средней Азии.

X. Гельман.

Текст воспроизведен по изданию: От Красноводская до Хивы // Вестник Европы, № 8. 1882

Мы приносим свою благодарность
М. Н. Бычкову за помощь в получении текста.