ГЛАВА V

БЕЛЛЬЮ ГЕНРИ УОЛТЕР

КАШМИР И КАШГАР

ДНЕВНИК АНГЛИЙСКОГО ПОСОЛЬСТВА В КАШГАР

В 1873-1874 г.

KASHMIR AND KASHGHAR: A NARRATIVE OF THE JORNEY TO KASHGHAR IN 1873-74

ГЛАВА V.

Подъем на Кардонгский перевал. — Снег. — Долина Нубры. — Горячие ключи в Панамике. — Каравал-Даван. — Удачный выстрел. — Сазерские ледники. — Инстинкт яка. — Кумданские ледники. — Действие разреженного воздуха. — Лагерь в Даулат-Бег-Ульди. — Действие дама. — История Саид-Хана. — Его бегство в Кабул. — Дележ Кашгара. — Каракорумский перевал. — Канджудские разбойники. — Замерзший бекас. — Встреча с яркандскими союзниками.

Окончив все приготовления в Лехе и получив извещение о выходе Саид-Якуб-Хана из Мурри с турецкими офицерами, которых он привез с собою, возвращаясь из Константинополя, посольство выступило из Леха в дальнейший путь 29-го сентября. Первый наш переход был в семь миль к хижинам, называющимся полу, у подошвы подъема чрез Кардонгский проход, господствующий над Лехом с северной стороны. Почти наполовину дорога идет за террасообразными полями Шанкар-Гонца и за деревушкой Жинглис, пересекая глетчеры и моррены, обозначающие их соединения и края, спускается в извилистое ущелье, вершина которого занята небольшою массою льда.

Мы остановились в этом ущелье у подножия прохода. Высоту его определяют в 14,900 футов или в 3,400 футов над Лехом. Вид через долину у цепи Канарийских гор, разделяющих Занскар от Ладака, очарователен, и представляет пространство, покрытое снегом, красивее которого нам не приводилось видеть нигде на дальнейшем пути. Тут мы почувствовали начало холода, предстоявшего нам впереди, так как ночью термометр упал до 15° Ф., в то время как вокруг лагеря с страшною силою свирепствовал южный ветер, какому мы к счастью не подвергались в более открытых местах. [117]

Утром мы поднялись в проход и, подвившись по длинному скату на другую сторону, стали лагерем в 15 милях от деревни Кандонг. Этот проход вышиною в 17,000 футов, подобно Диггарскому проходу, лежащему на том же самом хребте, подалее, к востоку от Леха, очень крут и труден. Я остановился почти на полчаса на вершине, для наблюдений при помощи взятого с собою инструмента. В это время дул сильный холодный ветер, и хотя мы стояли под защитою утеса и окружили инструменты высокими снеговыми стенами, все таки трудно было защитить их от сильного и холодного вихря. Я встречал подобные затруднения на всех высоких перевалах, и хотя исследования производились с величайшим тщанием, но я более доверял указаниям хорошего анероида, чем указаниям наскоро установленного барометра, или результатам, показываемым гипсометром. При таких условиях всегда трудно удержать трубку неподвижно, и редко кому удается выждать пока ртуть установится. В гипсометре сама трубка непосредственно над котелком охлаждается холодным воздухом, так что нар, выходящий из него не только не нагревает ее, но сам остывает, точно так же, как и ртуть в трубке термометра, выставленного на воздух. Вследствие этого ртуть колеблется на пять или шесть десятых градуса прежде, чем дать точное указание. Как эти, так и другие причины и различные атмосферические влияния объясняют разность в наблюдениях, производимых разными лицами в одном и том же месте, и даже одними и теми же лицами, но в разное время.

В Кардонгском проходе барометр стоял на 55°464, анероид на 15°58, а термометр на 181° 4 Ф., при термометре воздуха в 28° Ф. Кардонгский хребет идет с северо-запада на юго-восток и отделяет Ладакскую долину от долины реки Шайок. Он состоит из гнейса и гранита, осколки которых заваливают проход по обеим сторонам острыми угловатыми утесами.

Так как подъем был слишком крут и высок для наших лошадей, то тюки с них были переложены на яков — называемых у бготов донгами. Этих сильных животных было приготовлено для нашего употребления штук около четырех сот. Мы сами тоже пересела на спины этих полезных, но неуклюжих животных: проводники же ехали на своих верховых лошадях.

Донг или як — животное тихое и безопасное в этих высотах, [118] умеет иногда показать себя иностранцам. Им управляют посредством веревки, привязанной к деревянному кольцу, продетому через среднюю ноздрю, и животное движется легкой и спокойной походкой, без сопротивления поднимаясь в горы и спускаясь с них. Оно невыносимо пыхтит и неприятно хрюкает при всяком своем движении, часто останавливается перевести дух, и сосет снег, если только не бросается в сторону, чтобы покататься в нем.

Спуск прохода по другую сторону был и крут и труден, пролегая по скользкой поверхности небольшого ледника. Многие из наших спутников страдали на высоте головною болью, тошнотой и головокружением, так что даже сваливались с лошадей, причем нередко повреждали себе щеки и руки об утесы и лед.

У оврага мы опять сели на своих лошадей и переехали через довольно крутую рытвину к хижинам полу, расположенным на узенькой зеленой площадке. Мы остановились тут для завтрака, пока перевозили наши вещи, и в это время воздух оглашался криком сурков, протестовавших против нашего вторжения, и криком пущенных на свободу яков. Я заметил, что эти странные животные, вместо того, чтобы есть роскошную траву в глубине оврага, разбрелись по скалистым откосам, чтобы пощипывать тощую травку, торчавшую около снега.

Продолжая путь наш вдоль откоса, мы перешли через побочные ущелья с правой и с левой стороны, покрытые на вершинах снегом и спустились по болотистому месту, где наткнулись на мены и чхортены, предвещавшие близость нашу к лагерю, куда мы и добрались в 4 часа. Вещи наши пришли только через два часа, пробыв 11 часов в дороге. К чести м-ра Джонсона и его бготских помощников, переход этот, один из наиболее трудных, совершился без приключений и остановок.

Небо было пасмурно и целый день грозило дождем; к вечеру же разъяснилось, но месяц и звезды тускло горели на небосклоне. Тем не менее, утром, когда мы проснулись, земля оказалась покрытою на два, или на три дюйма снегом, а весь лагерь находился в тумане. Почти до девяти часов мы не могли выступить и двинулись во время снега, падавшего хлопьями. Путь наш шел к северовостоку. Спустившись с высокого берега, где стоит Кордонг мы перешли через реку уже без снега. [119]

Река протекает между берегами из гравия и конгломерата, насевшего на гнейсовые и глиммеровые скалы. Берега перерезаны глубокими ущельями, идущими отлогими покатостями из камней. Во время нашего перехода камни постоянно скатывались и заставляли нас убегать от них, носильщики же выказывали сильный страх и прятались под кусты и утесы. Целый град этих камней пролетел над моею головою, когда мы проходили под краем утеса. Носильщики, бывшие около меня, не медля спрятались под скалы, а за ними последовал и я через открытую площадку. Я махал прочим спутникам, чтобы кто нибудь из нашего отряда не пострадал от этих скатывающихся камней. Мили за четыре от лагеря река проходит по узкой просеке между отвесными стенами светлого кристалловидного известняка, и потом разливается в реку Шайок.

Берега ее густо обросли кустарником, и в трех, четырех местах через нее перекинуты маленькие простые мостики, подпертые насыпями из дерна и камня. Через Шайок мы переправились верхами, так что вода едва не доходила до седел, и потом остановились посмотреть на переправу нашей маленькой армии проводников с нашими вещами. Переправа совершилась целой толпой зараз, весьма скоро и без всяких приключений, хотя река была по крайней мере в восемьдесят ярдов шириною. Пройдя несколько далее по берегу, мы стали лагерем за семь миль от Сатти.

На следующий день мы сделали небольшой переход, в семь миль, по долине в Тирит, за несколько миль от которого долина Нубры соединяется с долиной Шайок против деревень Дискит и Хундар. Эта долина есть широкое русло реки между голыми скалами из сланца, гранита и гнейса. Река впадает в широкий поток, стремящийся по широкому ложу из голышей и валунов, окаймленному по обеим сторонам непрерывной полосой наносной земли. Наносные берега эти покрыты небольшими кустарниками волчьих ягод и тамариска, растущих между хлебными нолями небольших деревушек там и сям оживляющих местность и завершающих вид благоденствия местности.

Из Тирита мы прошли семь миль до Тагара. На полиути мы оставили Шайок и поднялись вверх по реке Нубре в Тагар, где стали лагерем под тенью больших деревьев близь деревни. Между самыми обыкновенными абрикосами, березами и тополями я [120] узнал вяз и дикую маслину. Река тенет несколькими рукавами по широкому песчаному руслу, на котором множество островов с кустарниками волчьих ягод. Виды долины похожи на местность по одну сторону реки Шайока; но берег противуположный тому, по которому лежал наш путь, круто спускается к реке, и на нем видна линия обозначающая разлив Шайока в 1839 году.

На пути мы миловали две или три маленькие деревни, с окрестными, хорошо обработанными полями, границы которых обозначаются множеством латохов для предохранения от вторжения злых духов. Латох есть ничто иное, как круглый столб в четыре или в пять футов вышиною, сделанный, обыкновенно из глины или камня и поставленный на каком нибудь возвышенном утесе. На верху латоха утверждается толстая вязка прутьев с воткнутыми длинными шестами, на концах которых укреплены бычачьи хвосты; пучек же прутьев скреплен рогами дикого барана.

Главные посевы здесь заключаются в ячмене, лучший сорт которого называется грим или наз. Это постоянная пища бгота, и его много требуют проходящие здесь караваны. Для продовольствия караванов на придорожных лугах ростет, люцерна, и на них может пастись скот. Мука из жаренного ячменя — называемая в Индии сатту, а здесь сномф — вместе с чаем и табаком, составляет единственную пищу бгота в дороге. Уходя в далекой путь, он наполняет ею кожанную котомку и, закинув ее за спину, превосходно обходится без постоялых дворов и гостинниц. Проголодавшись, он садится на краю первого ручейка, наполняет корай или «деревянную чашку» мукою, прибавляет немного воды, и, сделав густое тесто, не проронив при этом и зернышка драгоценной муки, разделяет его на кусочки и ест с апетитом и наслаждением, достойными более лакомого кусочка. Привычка бгота к этой простой пище также сильна, как привязанность его к кораю — его действительно бессменному товарищу, так как чашка покидает его карман только тогда, когда он пьет из нее или делает в ней тесто или похлёбку. И даже здесь, в местах более населенных, это тесто составляет главную пищу.

В этом месте в лагерь наш прибыл мулла Арток, посланный в Кашгар, для предуведомления Якуб-бека о возвращении [121] посольства. Человек этот выехал из Константинополя 14-го августа и, пробыв несколько дней в Египте, высадился в Бомбее, откуда по железной дороге проехал в Лагор, а из Лагора на лошади приехал к нам после обеда 3-го октября. На следующий день он отправился в Кашгар, откуда через несколько дней был отправлен обратно Аталыком Газы с письмами, приветствовавшими посланника и родственника Аталыка Саида, и встретил нас в Санджу в последний день октября месяца.

Из Тагара мы отправились к Панамик, за двенадцать миль и прибыли туда 5-го октября. Час спустя, мы перешли на другую сторону реки в Чуразе. Это резиденция бывших начальников округа Пубра, и в ней есть небольшой дворец, крепость и монастырь. Все это очень живописно лепиться на скалах, выдающихся к реке из хребта задних гор, и заметно отделяется в картине — так как белые стены ярко обрисовываются на темном фоне зелени.

Далее дорога идет через овраг, побелевший от содовых залежей. Нам говорили, что в настоящем году тут добыто для Кашмирского рынка 3,000 мер соды. Она употребляется тибетцами для улучшения цвета и для уничтожения запаха их чая. В различных местах, как здесь так и в Шайокских долинах попадается медь. В соседстве Чураза добывается золото, что доставляет заработок очень многим семействам. Мне показывали несколько образцов золота, найденного в Шайокской долине. В них было золото из породы, называемой «павлинным золотом» перемешанное с сернокислою медью.

За этой небольшой содовой долиной, за какую нибудь милю от Панамика, мы наткнулись на горячие ключи у подножия горы вправо от дороги. Они пробиваются наружу в различных местах на скате высокого берега у подножия горы, покрытого гравием и хрящом. От ключей идет пар в тех местах, где они пробиваются, и затем они текут тоненькими ручейками вниз по склону, оставляя на нем белые кристаллы сернокислой извести с сильно вяжущим вкусом. На некоторых камнях около источников я находил осадок серы. Измерив температуру самого большого источника в различных местах, я нашел 155,5° Ф., в малом бассейне в начале родника, — 146° Ф. за 8 шагов — 124° Ф. за 20 шагов и 90° Ф. за 70 шагов. Другой источник [122] тут же рядом у самого родника имел 167° по Ф. Все малые источники западной группы проводились простыми канавами в 14 дюймов ширины и в 3 дюйма глубины в несколько водоемов окруженных стенами, и разделенных на два купальные отделения, а стоявшая тут же хижина служила приютом для прислуги при купальнях.

Эти ванны сально посещаются как туземцами, так и приезжими из Ярканда, и, как говорят, очень помогают от хронического ревматизма и сифилиса. Подобные же источники находятся в нагорной частя Тчанглунга, на следующей станции отсюда. Один из верхних источников вытекает в небольшой бассейн под тенью высокого гнейсового утеса, ушедшего в хрящ и осколки. Камни в бассейне пожелтели от слоя серы, как пожелтел и известковый осадок около них; в окрестностях постоянно слышался подземный треск, точно от взрыва спертого воздуха. Тут также, как и у Панамикских источников, была хижина для купающихся.

Во время остановки нашей в Панамике на смену наших яков и лошадей были приготовлены другие. Затем мы отправились за двенадцать миль в Чанглунг, бедную деревушку, в восемь или десять домиков, разбросанных посреди маленького оазиса голых деревьев и небольших полей, этих — ultima thule жилищ этой местности. Это жалкое местечко у подножия Каравал Давана, стоит уединенно, посреди длинной полосы гравия и песков, окруженное голыми утесами. В своей зимней наготе и одиночестве, оно является путешественнику предвестником того, что ожидает его впереди, и представляет звено между жилищем человека и безусловной пустыней, за ним лежащей. Как хорошо помню я радостное довольство с каким на возвратном пути смотрели мы на это самое место с вершины горы. Жалкие лачужки прятались в зелени и были окружены ярким ковром молодых посевов, казавшимся нашим взорам, утомленным бесконечными пустынями пройденных нами степей, каким то раем, и мы приветствовали эту картину как первый плод, наконец встреченной нами цивилизации.

Из Чанглунга мы вышли 7-го октября и стали лагерем в Тупиялаке. Вещи наши отправлены были вперед в 7 часов утра, а мы выступили вслед за ними в 9 часов, после раннего завтрака. Утро было ясное и морозное, небо совершенно чистое. Путь [123] наш лежал крутым поворотом к высокому хребту гранитных гор, возвышающемуся над деревней, и, выступив, мы увидели наших лошадей и проводников, тихо взбиравшихся по крутизне, точно армия муравьев. У подножия подъема мы сели на ожидавших нас яков и сопровождаемые их проводниками поехали мимо длинного ряда тяжело навьюченных товарищей и их менее крепких помощников в этом деле — мулов и лошадей. На верху подъема оказалась небольшая площадка, за которою начинался другой подъем вплоть до самого прохода.

С этой окраины перед нами открылся чудный вид на южные горы. Воздух был чрезвычайно ясен и светел, и высокие снеговые пики, поднимающиеся к голубому небу, резко выделялись своею непорочною чистотою среди окружавших их громадных ледников. Па этом расстоянии яркость недавно выпавшего снега блестела, не принося вреда глазам.

За площадкой подъем к Караваль Давану или «Сторожевой горе» не так крут. Это первое турецкое название, встреченное нами, и его можно назвать памятником вторжения султана Саида в Ярканд, воспоминание о котором, невольно увековечено купцами этой страны. Бготы, как здесь, так и всюду по этой дороге, дают свои собственные названия различным местностям, и это место называют Хлаегиа. Эта местность имеет памятники гораздо более важные, безмолвно свидетельствующие о страданиях и смерти, на которые предъявляет свои права эта негостеприимная местность. Остовы, так обильно покрывающие здешнюю местность, характеризуют всю дорогу в Санджу, по другую сторону границы, на пространстве между Индом и Татариею.

Вокруг станционных хижин в верхней части прохода я заметил трупы и кости лошадей и быков в различных степенях разложения, а между ними и человеческие кости. Около же нашего лагеря в Тупиялаке мы нашли между массою подобных остатков тела двух людей — стишком уже разложившиеся, так что нельзя было отличить бготы ли это или яркандцы, кашмирцы или пенджабцы.

Я остановился на перевале, чтобы измерить высоту, которую определил в 14,550 футов. В то время как я наблюдал за гипсометром, проводник мой указал мне на орла, парившего над нами, и так как винтовка моя была у меня под рукой, прислоненная к утесу, то я взял ее, и в то время как орел [124] взглянул на оружие, я прицелился — и в тот же миг пораженный пулею, он упал с страшною быстротою.

Кроткие покорные бготы, остались совершенно безучастными, и приняв удачный выстрел за счастливую случайности не выразили ни малейшего удивления; подобный выстрел привел бы в восторг афганца. Разница в их характерах так велика, что там, где бгот стоит спокойно и смотрит тупо, афганец восторгается и не успокоится до тех пор, пока не осмотрит оружие со всех сторон, а кончит непременно тем, что попросит его себе. Убитый орел в размахе крыльев имел 106 дюймов и 49 дюймов от клюва до хвоста.

С вершины хребта дорога шла по крутому скату по рассыпанному гравию к глубокому и скалистому ложу, по которому с грохотом катился приток реки Нубры, накануне перейденный нами у его впадения. Теперь мы снова перебрались через него по ветхому деревянному мосту и, перейдя на другой берег, расположились лагерем на небольшой равнине под самыми глетчерами, из которых и вытекал поток.

Тупиялак — по бготски, или Турди Айла к т. е. «сносное пастбище», по тюркски — есть просто лагерная станция на небольшой болотистой лужайке посреди диких гор, которые по своей суровости предвещают безлесный характер дальнейшей местности. Бготы называют это место Пангдонгтса, что, на сколько я понимаю, значит «приятное место для яка», и если это верно, то конечно вкус его далеко не похож на вкус большей части людей.

Волнистая поверхность глетчера была сплошь покрыта оконечностями камней и скал замерзших во льду, а когда луна осветила эту уединенную ложбину серебряным блеском, то ложбина так и выдалась оттененная окружавшими ее темными утесами и показалась еще эфектнее от стоящих как бы на страже снежных пиков.

Вещи наши пришли только после пяти часов, и когда прибыла следующая партия быков, то с первых был снят груз и они были пущены на пастбище, на их «любимое место». Утром, когда я встал, чтобы записать показания инструментов, то термометр в палатке доходил только до 11° по Фаренгейту. Я видел тут бготов с лассо в руках, взбиравшихся на горы за своими разбежавшимися животными, и смотрел как они искусно ловили их, набрасывая лассо. Лассо было совершенно [125] достаточно для яка. Он тотчас же останавливался, связанный веревкой за рога, а концом веревки притянутый к носовому кольцу, и шел пленником на дневной труд.

Отсюда мы отправились за восемнадцать миль в Брангтса. Это небольшая, из камней сложенная стена для защиты путешественника и его лошади от холодного ветра, дующего сверху из ледяного прохода, и господствующего над широким ложем реки Шайок, через которую мы тут снова перешли, так как здесь она течет к востоку, широко огибая массы гор, пройденные нами по пути из Чанглунга.

Вещи наши отправлены были в шесть часов утра, а сами мы вышли через два часа. Дорога шла от севера к востоку и затем снова поворачивала к северу через узкое ущелье, окаймленное гранитными горами, отягощенными вечным снегом. Многочисленные ледники, спускавшиеся с двух сторон в проход, дополняли собою суровую и величественную картину.

Неровная поверхность по обе стороны нашей дикой дороги была покрыта в беспорядке разбросанными грудами скал и острых камней, совершенно занесенных снегом, а непрерывный шум потоков, несущихся по ним со всех сторон, производил такое смешение звуков, которое заглушало крики наших проводников и ржание лошадей.

По прошествии двух с половиною часов мы пришли на небольшую площадку, где ущелье расходится. Здесь на местности, называющейся Сартанг, с водоемом, в то время совершенно замерзшим, мы разбили наш лагерь. В этом месте м-р Джонсон весьма предусмотрительно распорядился оставить запасы на тот случай, если бы отряд наш не мог перейти, и мы, пользуясь остановкою, расположились для завтрака. Капитан Чапман тоже воспользовался этим, снял фотографический вид, и картина, не смотря на то, что замерзание химических материалов затрудняло его работу, оказалась не менее интересною чем другие, привезенные им из этого путешествия. Высота этого места превышала 15.725 футов: холод был невыносим, хотя термометр указывал 24° Ф. Воздух был чист, хотя несколько облачков носилось около горных вершин, и ледяной ветер страшной силой дул на нас; но мы запаслись разного рода одеялами, а открытые места лица намазали глицериновою мазью, оказавшеюся очень [126] полезною, предохраняющею кожу от растрескивания. Белизна снега во время прохода была ослепительна и невозможно было смотреть на него невооруженным глазом. У нас у всех были очки, точно также как и у большой части спутников нашего отряда, но несчастные бготы и лошади их должны были сами позаботиться о себе.

У некоторых бготов были наглазники, формою похожие на наши, и довольно красиво сделанные из черного волоса, с отверстием против зрачка., прикрытым газом. У большинства же очков не было, и они довольствовались тем, что выдергивали волосы из хвоста своих яков, и ими заслоняли себе глаза. Ниже Сартанга дорога извивается между острыми утесами и берегами, под тенью отвесного ледника, круто спускающегося к горе и ежеминутно грозящего обрушиться; потом проходя по узкой выемке между стеною громадного глетчера с одной стороны, и острыми гнейсовыми утесами, покрывающими подножие горы с другой, она спускается к местечку мимо громадной трещины в леднике, занятой небольшим, совершенно замерзшим озером.

За трещиной дорога поднимается до вершины самого ледника, и мили на три идет вдоль ее краев. На половине дороги на леднике я измерил высоту под прикрытием громадной скалы, скатившейся сюда с вершины, и нашел 17,270 футов.

Переезд в этой части прохода всегда опасен, вследствие трещин и провалов во льду, скрытых под снегом. Мы нашли ледник совершенно прикрытым волнообразным слоем мягкого снега в фут и в два толщиною. Но г. Джонсон проложил безопасную, хотя и узенькую тропинку вдоль края, при помощи своих бготов и их животных.

Он сообщил мне интересные сведения о замечательном инстинкте яков, который в этом случае оказывается полезнее разума их хозяев бготов. Прежде чем пускаться в путь по леднику обыкновенно прогоняют через него штук десять, двенадцать яков, чтобы они проложили путь. Эти, в своем роде, умные животные, пригнанные к леднику, собираются в кучу у края ледника, как бы для совещания, и, похрюкав некоторое время, один из них идет вперед, а все другие следуют за ним поодиночке. Предводитель, вытянув морду, осторожно обнюхивает путь и хрюкает; когда же утомится, то ложиться, [127] предоставляя следовавшему за ним предводительствовать, и таким образом переходят ледник и достигается твердая земля другого берега. Бготы идут за своими животными по дорожке и ставят местами невысокие столбики из снегу к виде указаний на тот случай, если бы туман или снег заслонил путь.

Этим простым способом мы перешли благополучно, хотя множество наших лошадей попадали в овраги по обеим сторонам дороги. Уложив свой барометр и другие инструменты, я хотел догнать своих товарищей, уже уехавших вперед, и, обгоняя вереницу наших проводников, завернутых в одеяла и сидевших на лошадях как какие нибудь связки с платьями, сбился с дороги и свалился в овраг с мягким снегом. Мое внезапное падение произвело такое волнение по всей линии, что когда я выкарабкался, то оказалось, что трое или четверо путников, желая снасти меня, сами попадали с своими лошадьми в рыхлый снег, где не могли держаться на ногах.

Пройдя глетчеры, мы спустились и, миновав снег, вступили на твердый скат горы, который привел нас из ущелья к лачугам Брангтса, на берегу, господствующем над рекою Шайок. Высота около этих лачуг достигает 14,330 футов. Последние вещи наши пришли в Брангтса после девяти часов вечера, и тогда мы узнали, что переход был совершен без потерь идя каких нибудь серьезных приключений.

Этот труднейший из горных проходов называемый Сазерским, тот самый Сакрийский проход, который упомянут в Тарикхи Рашиди. Летом проход этот опасен вследствие лавин и обломков скал, скатывающихся с гор по обеим сторонам, точно также как и вследствие внезапного накопления воды в бесчисленных потоках, вдруг разливающихся от случайного удаления утеса или льда, прежде преграждавшего им путь. Зимою он безопасен, так как и утесы, и ледники неподвижно прикованы к месту крепким морозом. Удачным же переходом нашего отряда как в этот раз, так и на возвратном пути, мы несомненно обязаны распорядительности кашмирских властей и неустанной заботливости м-ра Джонсона. Для настоящего случая он приготовил 250 вьючных лошадей и 60 верховых и около 100 быков с небольшой кучкой бготских носильщиков для переноски нашего лагеря и припасов, что сильно облегчило наших [128] лошадей. Хорошим же снаряжением наших людей и лошадей, о которой предусмотрительно позаботился посланник, мы обязаны тем, что никто из нас не терпел в материальном отношении во время страшного перехода, где трупы и скелеты на всяком повороте дороги зловеще глядели на путешественника. Между ними было найдено тело человека повидимому яркандца, но я не слыхал, чтобы кто нибудь из нашего отряда остался в виде прибавления к этим грустным указаниям дороги по проходу. Тем не менее наши лошади дошли оцепенелые и обвешанные сосульками, отягощавшими их хвосты и гривы, и от которых они старались отделатся. Наши же крепкие и выносливые носильщики в своей плохой и дырявой одежде, молча, переносили холод из за своего сатту (ячменной муки). Прибыв в лагерь, они совершенно довольные подкрепляли себя на труд следующего дня питьем освежающего чая и, весело болтая, садились вокруг своих лагерных костров. Болтали они до тех пор, пока дозволяло это ограниченное количество топлива, а потом, закутавшись, при температуре в 6° Ф., они ложились спать около горячей золы, под ясным небом вместо кровли и при шумном журчании речки Сазер вместо колыбельной песни.

В этом месте лагерь наш разделялся. Вещи пол конвоем м-ра Джонсона отправились прямым путем по Дапсангскому плато к Даулат-Бег-Ульди, где мы должны были соединиться с ними, направляясь но Кумданской дороге. Наш отряд состоял только из посланника, его офицеров и небольшого числа провожатых для постановки палаток, так как дорога совершенно справедливо считалась непроходимою для всего отряда.

Таким образом мы прошли десять миль до следующей станции в Кумдан. Спустившись к реке Шайок, мы пошли по ее течению, извивающемуся в ущелье по широкому каменистому ложу, и в продолжении двух часов перейдя реку раз восемь или десять, дошли до глетчера, лежащего поперег долины в северозападном направлении. Тут мы пошли в узкое ущелье между вертикальных стен из белых мраморных утесов с одной стороны и ледника бутылочно-зеленого цвета с другой, и шли целый час по этому направлению, переходя постоянно с одной стороны на другую по узким окраинам льда, и через воду, входя в нее, то огибая утесы, то скользя по гладкому льду, пока наконец не перешли долины. [129] После того, пройдя еще около мили, мы остановились на высоком берегу под отвесной стеной из белого мрамора, и в виду другого большого ледника, лежащего на несколько сот ярдов повыше.

Место это было очевидно глухое, так как на нем совершенно не было видно валяющихся скелетов, обозначающих станции в этих окраинах; а почва была так рыхла, что нельзя было воткнуть колышка, и наши палатки держались только тем, что средние шесты их укреплялись большими камнями.

Верхний ледник идет извиваясь вдоль долины, впадину которой он наполняет на подобие большой реки, и на вершине его, за несколько миль к западу, возвышается замечательные пик — самый высокий в стране. Движение этого ледника вкось, поперед долины, загородило все выходы из нее и причинило в 1842 то разлитие Инда, которое произвело опустошение по всему его течению до самого Аттока. Другой ледник, оставшийся позади нас и пересекающий долину под прямым углом, должно быть напирал с страшной силой на противуположную сторону, так как я заметил, что в некоторых местах утесы была переломаны и перемешаны с массами льда, приставшими к ним — вероятно во время отделения их от главной массы потоком спертых водя. Спуск ледника в долину и внезапное уничтожение преград и произвело наводнение Инда в 1859 году, наводнение, погубившее поселение Наушера, обратным течением вод реки Кабула у Аттока — несчастие, которое мне случилось видеть самому с противуположного берега.

Наша ближайшая станция была в Гиантанге за восемь миль. Проход по верхнему леднику и шире, и легче прохода, пройденного накануне; он ведет в широкое, мелкое, каменистое русло, идущее на север к волнообразной равнине, воды которой имеют в него исток по множеству рукавов. Дорога этим путем непроходима летом вследствие внезапных потоков от таящих ледников. Далее у истоков Шайова мы перешли его несколько раз по пояс в воде, к немалому горю лошадей, которым плывший по реке лед ушибал ноги. В Гиантанге мы стали лагерем посреди множества трупов и остовов лошадей, ослов и быков в разных степенях разложения. Они наполняли прикрытые овраги у берегов — овраги в которые мы были загнаны вредным южным ветром, дувшим с непреодолимой силой. Повар наш установил свои горшки и сковороды под прикрытием трех или четырех остовов, и [130] когда я ему заметил отчего он не постарался выбрать более подходящего места, он в отчаянии ответил мне: «Да где же найти лучшее? Вся местность покрыта ими». И действительно, он говорил правду, так как, обойдя кругом, я не нашел места не заваленного костями. К счастию для путешественников, воздух тут так сух, что трупы не гниют, а просто высыхают без скверного запаха, и вследствие этого, как бы ни была вредна эта местность, она все таки избавлена от зловредных миазмов.

Эти остатки можно считать тысячами по этой дороге; они громко вопиют о бедственной утрате жизней. Это свидетели многих лет; тут рядом видна старая побелевшая кожа, неизвестно чья, и свежий вчерашний труп, и другие остатки различных периодов от одного года до двенадцати лет или более.

В этом месте мы напали на следы дикого яка; полковник отправился на разведку, но без успеха. В этом же месте Мирза Хидар (автор «Тарикхи Рашиди») расстался с своим товарищем, князем Искандером яркандским, как я уже говорил ранее, и отправился в свое путешествие по неизвестному пути к Вохану. Предание говорит, что здесь, вероятно у источников Шайока, он убил громадного дикого яка, которым в продолжении трех дней питался весь его отряд, во время их опасного путешествия по необитаемой долине Рашгум, долине, которая под названием Варшгум имеет теперь для нас особенное значение, как место смерти отважного, и умного исследователя Хейварда.

Гиантанг имеет 15,150 футов высоты и вредно действует на легкие, как у человека, так и у животных. Мы более или менее чувствовала дурное влияние редкой атмосферы всю дорогу от Каравал Давана, но тут оно стало ощутительнее, и сильно подействовало на многих из нашего отряда. Воспользовавшись советом доктора Ж. Гендерсона, во время путешествия его в этих местах в 1870 году, я сделал большой запас солей, которые он нашел столь полезными, и результаты были весьма благоприятны, что, еще более подтвердило дальнейшее путешествие. Я роздал маленькие сткляночки хлористого поташа членам посольства и тем из проводников, которые нуждались в нем, и по своему собственному опыту могу засвидетельствовать о его свойстве облегчать мучительные симптомы, происходящие от постоянного недостатка необходимого кислорода в атмосфере. Большое [131] количество кислорода, содержимого в солях, вероятно доставляет крови то, чего в этих местах недостает для нее в воздухе и через желудок пополняет потерю легких. Как ни объяснять действие солей, тем не менее несомненно, что они имеют свойство прекращать странную тошноту и головную боль, производимые обращением недостаточно окисленной крови, и ни один путешественник не должен пускаться по этим проходам, не взяв с собою запаса этого простого средства.

Из Гиантанга мы проехали пятнадцать миль в Даулат-Бег-Ульди. Дорога немного поднимается по реке и потом, пересевая глухой путь по травяным холмам, входит в русло притока. Отсюда она поднимается к широкой и открытой равнине, образующей открытое плато Каракорумского хребта. На этой площадке мы стали лагерем под прикрытием высокого песчаного берега реки, вытекающей из Каракорумского прохода, хребет которого, из черного хряща и шифера, возвышается в полной своей наготе и пустынности прямо против нас.

Повернув от главного потока Шайока, мы оставили за собою роскошную панораму вида на глетчеры; в эту минуту порыв холодного ветра, вырвавшийся с той стороны, заставил нас вздрогнуть, к подумать каково здесь зимою. Тем не менее путь этот вскоре будет предпочитаться отважными путешественниками, вследствие суровости Дапсангской дороги. Влево, миль за шесть Шайок теряется в громадном ледяном поле, из которого он и вытекает. Эти ледники идут тремя широкими линиями с северо-запада, и юго-запада и соединяются к одну громадную массу, наполняющую широкую долину, в которую расширяется здесь ложе реки. Они походят на реки, покрывающие долину чистым белым слоем, и спускающиеся на двенадцать или на тринадцать миль от подножия высоких снеговых пиков, откуда и берут начало. Там же, где встречаются, они представляют обширное замерзшее озеро, точно реки эти внезапно застигнуты во время сильных волн. Так как тут ледник представляете неровную поверхность, то следуете думать, что он образовался под давлением бокового натиска спускавшихся ледяных потопов, встретившихся с противуположных направлений.

В Даулат-Бег-Ульди нас настиг м-р Джонсон с главным отрядом. Он лишился двух лошадей при переходе по [132] Дапсангской равнине. — Это была наша первая потеря — но он привел всех своих проводников в добром здравии. — Дапсангская долина есть высшее место этой равнины и расширяется к югу от того места, где мы находились, замыкая вид с этой стороны. Мы перешли ее на возвратном пути, как я и сообщу о том в своем месте.

Высота в Даулат-Бег-Ульди равняется 16.000 футам. Эта сильно пустынная и холодная плоскость, в это время года свободна от снега, за исключением находящихся здесь некоторых высоких гор из шифера, достигающих от 18,000 до 20,000 ф. вышины, на которых лежит еще местами прошлогодний снег. Говорят, что временами тут дуют страшные ветры. К счастью, мы их избежали, и нам пришлось только страдать от недостатка необходима го кислорода.

Некоторые из нашего отряда совершенно падали, и просили моей помощи. «Добрый человек», говорил я каждому, кто предавался отчаянию, — вам не хуже чем мне, или другим. Вот, возьмите эту соль и кладите по щепотке в рот, а теперь положите голову на камень и спокойно лежите, пока рожок не затрубит выступления». Больше делать было нечего. Полный покой духа и тела я находил лучшим средством, хотя не всегда достижимым. Даже, когда я спокойно сидел и писал, у меня по временам подергивало перо от невольного внезапного замирания духа, ощущаемого в груди точно от тяжести, которую хочется сбросить. Когда же я хотел идти спать в надежде забыть боль, отягощающую мою голову, и тошноту, почти сваливавшую меня с ног, я должен был вскочить с места, потому что стал задыхаться. Несколько глубоких, но неудовлетворящих, вдыханий и головокружение, снова заставили меня положить голову на подушку и немного вздремнуть, но для того, чтобы вскоре опять вскочить и переживать ту же самую пытку до тех пор, пока рожок не возвестил, что пора вставать. Процесс одеванья — роскошь, в которой я стал отказывать себе пока мы не спустились в более удобные места — почти доканал меня, и я едва только мог взобраться на лошадь. Дорогою я съел почти три драхмы хлористого поташа, и на хребте Каракорума, чувствуя себя почти хорошо, остановился, чтобы измерить высоту. Вот каким образом я и многие другие из нашего отряда проведи это неприятное время на Каракарумском плато. [133]

Посреди всех этих крайне неприятны симптомов болезни, меня очень забавляло сердитое ворчание одного отважного афганца, потерявшего самообладание от страданий. Он присоединился к нам в Кашмире как погонщик мулов и пришел ко мне удрученный горестью, жалуясь на голову, на желудок, на члены и действительно недовольный всеми и всем, — состояние духа, извинительное при подобных обстоятельствах. «Я всегда считал вас народом несомненно умным, говорил он, но что могло привести вас в эту проклятую страну, в которой не живут даже подлые бготы?»

— Послушайте! сказал я, вам нечего жаловаться, так как вы привыкли к горам у себя на родине, и здесь вам будет совсем хорошо.

— Вы правы, сударь, отвечал он; у нас дома есть горы, и даже настоящие горы, с деревьями, по милости Привидения. Они в десять раз выше этих жалких куч хряща; но мы всходим на них и спускаемся с них без всякого труда и вреда.

— Хорошо, любезный друг, отвечал я, тем более причин, чтобы вы поднялись и спустились с этих небольших высота, без всяких затруднений.

— Я жалуюсь не на высоту, продолжал он, а на проклятый воздух здешнего места. Всем известно, что он отравлен, и я прошу вас только лекарства. В этих стклянках (он указал на ящик с медикаментами) должно быть что нибудь помогающее.

Я дал ему соли, и посоветовал успокоиться; он пошел на свое место, говоря: «да! я приму это и дай Бог, чтобы оно помогло мне. Но этот дам, с отравленным воздухом поднимается всюду. Стоит сделать десять шагов, и вам сделается дурно; стоит вам привязать тут лошадь, она вырвет колышек, вколоченный вами, и без чувств повалится на землю. Чего же ждать от такого места? Разве Даулут Бег не умер здесь?»

У яркандцев есть обыкновение обозначать самые дикие местности занимаемой ими страны именами знатных лиц, погибших в этих местах. Так например кроме Даулут-Бег-Ульди мы встречаем Рахман Ульди, Мариан Ульди, Кулан Ульди и другие.

Даулут Бег, давший имя свое этому месту, был Султан Саид Хан приобревший почетный титул Газы.

Из интересной и чрезвычайно достоверной летописи истории Кашгарского Могол Хана, я извлекало следующее краткое [134] известие об этом Султане Саиде, который, пройда Сакрийские или Сазерские ледники, был на возвратном пути, перенесен в бедственном положении через Дапсангскую долину и умер на месте, названным царским титулом Мугол Хана. Этот титул, который и теперь еще носит настоящий кипчакский правитель страны, ныне изменен под персидским влиянием в титул Бедолата. История этого места не лишена для нас интереса уже потому, что на возвратном пути здесь погиб один из новейших европейских ученых. Доктор Ф. Столичка, переходя но Дапсангской долине, не перенес влияния высокого места, и в Мургхи, на самом высоком пункте, слишком рано кончил жизнь, полную неоцененных трудов на поприще естественной истории и геологии.

Когда Ваис Хан был убит где-то около Иссык Куля, на верховьях реки Чуи, во время действия против войск Мирзы Улух Бега самаркандского, он оставил после себя двух малолетних сыновей, по имени Юнус и Эшан Богкха. Они тотчас же сделались непримиримыми соперниками на трон под влиянием двух противных партий дворян. Лица, принявшие сторону двенадцатилетнего Юнуса, увезли его к Улух Бегу, чтобы приобрести его милость, но тот послал молодого могольского принца, к своему отцу Шах Руку в Херат, где он был отдан под надзор известному ученому того времени — некоему Шарифуддину Али Язди — чтобы получить образование. Он оставался там двенадцать лет до смерти своего опекуна, и потом отправился жить в Шираз в Персию, где и пробыл до призыва его на родину, еще через двенадцать лет.

Эшан Богха, между тем, после долгой анархии, наконец был изгнан к киргизам и калмыкам на северо-восточные окраины страны. Во время правления его в Кашгаре, он постоянно делал набеги на Ташкентскую и ферганскую территории, так что Абу Саид Мирза вызвал Юнуса из ссылки и назначил его управлять государством вместо брата, с целью водворить порядок.

Юнус нашел в стране многих соперничавших между собою правителей, с которыми он в первое время не мог сладить. После нескольких стычек, однако, ему наконец удалось водвориться в Ташкенте под покровительством Самарканда, но с весьма [135] сомнательным значением в Кашгаре, находившемся в рунах нескольких соперничавших между собою правителей.

По смерти своей Юнус оставил двух сыновей, по имени Махмуд и Ахмед. Махмуд наследовал отцу своему в Ташкенте, где он вырос при его дворе, а Ахмед, отделившись от отца, поселился на берегах Иссык Куля предводителем кочующих киргизов, и своею беспощадною кровожадностью приобрел историческое прозвание «Убийцы».

Он сделал неудачную попытку отнять Ярканд от Абабакара, и потом отправился в Ташкент, на помощь Махмуду сильно теснимому узбеками под начальством Шахибега Хана или Шаибана. Но оба брата были разбиты и Ахмед, отступив к Аксу, умер там в ту же зиму 1453-54 года, а Махмуд отправился в степи, надеясь спасти кочевую орду. Там он был побежден и, после пяти лет переменного счастья вернулся с своим семейством в Ташкент просить покровительства Шаибана. Но Шаибан, считая его причиною всего бедствия, казнил его и все его семейство, утопив всех в реке.

Ахмед оставил семнадцать сыновей, из которых Мансур был старшим, и вместе с Саидом, Кхалилом, Айманом и Бабаяком сильно влиял на события страны, тогда как Чин Тимур, Босун Тимур, и Токхга Бока и другие сыновья отправились к Бабуру в Индию и навсегда исчезли из своей родины.

Таково предисловие к историй жизни Султана Саида. Четырнадцати лет он сопровождал отца, когда тот ходил на помощь к Махмуду. В битве он был ранен в бедро и взят в плен в Акхси; но на следующий год был освобожден и увезен Шахибегом в Самарканд, как дворянин служащий при его дворе. Вскоре после того, когда начальник узбеков двинулся войною против Хивы, Саид бежал в Муголистан и соединился с своим дядей Махмудом, бывшим тогда в Ятаканде. Отсюда ему удалось соединиться с своим братом Кхалилом, правившим кочевыми киргизами, и он пробыл с ним четыре года. В этот период времени Махмуд с одной стороны, а Мансур с другой спорили из за власти в степях с другими двумя братьями. Наконец Махмуд бросил игру, и отправился в Ташкент где подвергся вышеупомянутой участи. Мансур же, найдя поле свободным, изгнал младших братьев из страны и [136] покорил киргизов своему владычеству, перенеся главный лагерь их в Ялиш и Турфан.

Тут Калил и Саид отправились по следам своего дяди, но прибыли в Акхси только для того, чтобы услышать о его смерти, и самим попасть в плен. Калил был казнен Яни Бегом, дядею Шахибега, за попытку бежать. Вслед за этим Яни Бег был сброшен с лошади и повредил себе голову. В эту минуту к нему был приведен Саид, и он даровал ему свободу.

Саид тотчас же собрал своих немногих приверженцев, дервишей, ученых и купцов, и выступил с ними из Андижана через горы в Каратегин и Бадакшан, где он просил приюта, в маленьком форте Зафар около теперешнего Панья, и был принят на столько гостеприимно, на сколько мог его принят владетель форта Мирза Хан. Так как с запада он был лишен плодородных долин узбеками, с востока в горах тесним Абабакаром, то теперь он вел одинокую жизнь посреди местных еретических шиитов, борясь из за простых потребностей жизни.

После остановки па, восемь или десять дней, Саид и его пятнадцать товарищей выехали в самом жалком положении, — имея только по одеялу, чтобы прикрыться, — в Кабул, где по прибытии были хорошо приняты и взяты на службу к Бабуру. Тут он остался три года и по смерти Шахибега в Мерве во время войны против шаха Измаила персидского, он сопровождал Бабура, питавшегося спасти Самарканд.

Лишь только Бабур взял Кундуз, он послал Саида с несколькими другими дворянами спасать Фергану, которая после падения Шахибега была взята Саидом Мухамедом Ханом, губернатором, назначенным Юнусом. По прибытии туда в 1510-м году он отнял власть от Саида Мухамеда. После поражения и бегства Бабура из Самарканда, Саид все еще держался в Фергане, а весною следующего года выступил, чтобы посетить Казим Хана (сына Яни Бега), начальника кочующих киргизов, с целью заключить с ним союз. Но попытка его была неудачна, и, воспользовавшись только позволением in cumis свободного кочевья по своим родным степям, он вернулся в Фергану выжидать событий. В это время, он отразил попытку Абабакара присоединить провинцию к своим владениям. А когда через два года возвратились узбеки и Ташкент попал во власть их орд, [137] Саид выехал из Ферганы в Мугодистан, и в то время как узбеки под предводительством Суюнюка опустошали Андижан, он сделал набег на Кашгар, где Абабакар не был любим за свой страшный деспотизм.

Саид изгнал Абабакара из страны, и после трехмесячного похода вступил на престол Ярканда в 1513 г. Следующей зимой он встретил брата своего Мансура в Аксу и, признав права его первородства, согласился разделить с ним страну, вследствие чего Мансур правил восточной половиной от Аксу до Кхамила или Камола, а Саид — западной половиной до Андижана.

На следующую зиму Саид хотел попытать овладеть Андижаном, но, прибыв на границу и найдя, что задача эта не под силу его войску, он изменил свое намерение, и ограничился охотою у истоков Нарына, а летом вернулся к себе в столицу. Вслед за этим он обратил взоры на южную границу, и отправился в поход, чтобы обратить в ислам уйгуров занимавших страну между Хотаном и Кхитою. Но его невоздержность разрушила все его благочестивые намерения, и он был привезен обратно из Хотана в бессмысленном пьяном состоянии, а войско его бродило по стране язычников целые два месяца, не встретив ни одного жителя.

После того, в 1518 г. он пошел походом в Бадакшан, чтобы поддержать власть своего губернатора, которого он послал править этой страной, как частью владений, завоеванных им от Абабакара. Вернувшись оттуда летом следующего года, он отправился в Аксу на встречу своему брату Мансуру, чтобы привести страну в порядок после разорения, какому она подверглась вследствие грабежей Абабакара. При этом он назначил Мансура губернатором.

В 1523 г. он снова отправился походом в Бадакшан, чтобы отнять страну от возвратившихся узбеков, и найдя ее уже занятою одним из сыновей Бабура, замкнувшего за собою все проходы, он остался там зимовать, а весною вернулся домой, присоединив «на веки» восточную половину страны к Кашгару.

Тогда Саид вернулся в Кашгар чтобы отдохнуть от трудов своих и в этот промежуток, в 1527 г., послал Рашида и Хидара на гхазу против кафиристан Болора между Бадакшаном и Кашмиром. Войска повидимому нашли, что дикие неверные [138] были гораздо сильнее их и возвратились ничего не достигнув. Мирза Хидар сообщает интересные сведения о их обычаях и стране, вынесенные им из этого похода.

Возвратясь из этой экспедиции, Рашид был назначен губернатором в Аксу, а шесть месяцев спустя Саид отправился в поход против Тибета, о чем я прежде уже упоминал.

Его биограф (Хидар) говорит, что он был кроткий и справедливый князь, и в последние годы своего царствования вел строго благочестивую жизнь.

Из Даулат Бег Ульди мы прошли в Брангтза, отстоящую на двадцать две мили. Дорога идет к северо-западу вверх по течению реки, у которой мы остановились, и тянется вдоль подножия Каракорумского хребта, по песчаной почве до прохода, куда мы пришли часа в три. Подъем очень хорош за исключением самого прохода, где он вдруг становятся крутым по обе стороны. У подножия прохода по сю сторону находится источник, текущий поперек долины, между двумя притоками Шайока — восточным, орошающим равнину Даулат Бег, и западным, соединяющим два ледника, пройденные нами накануне, по выходе из Гиантана.

Высота прохода доходит до 18,300 футов, и сильно влияла, на наших людей и лошадей. Многие из людей свалились с лошадей от головокружения, а некоторые даже попадали в обморок. Мой слуга был в обмороке три раза, а госпитального прислужника привезли в бесчуственном состоянии; но все оправились, спустившись на более низкое место по другую сторону прохода. Две из наших вьючных лошадей околели во время перехода, а две другие вскоре по прибытии в лагерь. Прежде чем выйти из Леха, весь груз был свешан и разделен на равные части, по 160 фунтов на каждое животное; этот вес был благоразумно назначен пределом груза; верховые же ехали на других лошадях.

Даже при таком легком грузе наши нанятые лошади медленно двигались и скоро уставали; мулы же, хотя и шли не навьюченные, но сильно страдали от холода и возвышенности места. Моя собственная лошадь, сильный кабульский клепер, хотя шла, не будучи понукаема, но выражала знаки сильного беспокойства. Все тело ее тряслось подо мной от сильного биения сердца, и она так [139] шаталась из стороны в сторону, что близь самой вершины я должен был сойти из боязни, чтобы она не упала и не убила меня.

По другую сторону прохода мы спустились по рыхлому высыхающему рву, такому же как на южной стороне, и остановились на станции Брангтза — кучка каменных оград и хижин, находящихся по другую сторону Сазерского прохода. Земля везде была покрыта скелетами животных и брошенным грузом, а далее по дороге нам попались два человеческие трупа. Голова, одного из них была принесена мне, но я нашел, что она слитном свежа, чтобы сохранять ее.

Каракорумский хребет можно назвать здесь настоящим водоразделом между притоками Тарима на севере и Инда на юге; с него спускаются на плоские открытые равнины одинаково возвышенные и вполне бесплодные.

Палатки наши прибыли только к 6 часам и были поставлены нашими неоцененными бготами — носильщиками во время сильного снега, который начал падать вскоре после нашего прихода.

На следующий день мы пришли в Актаг, оставив за собою двадцать пять миль. Дорога спускается по широкому ложу реки Актаг, боковому притоку, или лучше сказать, одному из истоков реки Яркенд. Она омывает долину между двумя горными хребтами, а в Актаге, небольшой станции у подножия горы из белой глины, сливается в один поток

В 9 часов утра, когда перестал снег, мы отравились далее и нашли, что все неровности страны, все нагорные долины, в таком привлекательном виде показавшиеся нам на обратном пути, были совершенно закрыты под ярко блестящим слоем только что выпавшего снега. На половине дороги мы остановились завтракать на станции Вахабилга, где были приготовлены для нас припасы на тот случай, если бы мы тут остались. Но вследствие суровой погоды было решено идти далее и как можно скорее выйти из этой негостеприимной местности, так что, пока мы отдыхали под кровлей станции, обнесенной стеною, вещи наши уже были отправлены далее на следующую станцию.

В Вахабилге река идет по узкому ущелью в сланцевых утесах и потом снова течет по широкому мелкому руслу как и до ущелья. Тут мы нашли много «чернорогих жаворонков» отыскивающих приют в стенах, и спугнули зайца, [140] спрятавшегося за одним из бесчисленных камней; несколько далее, м-р Джонсон застрелил антилопу, прогуливавшуюся около нашей колонны.

Близь следующей станции мы были встречены нашими товарищами из опередившей вас партии, прибывшей сюда, чтобы соединиться с посланником. Капитан Биддельф из этой партии отправился исследовать истоки реки Каракаш, прежде чем соединиться с нами в Шахидулле.

Капитан Троттер и доктор Столичка так изменились в своих дорожных одеялах, что мы с первого взгляда не могли их узнать, а так как мы еще не ждали их, то затруднялись угадать, кто такие могли быть два всадника, показавшиеся из за скалистого берега, и так смело скакавшие к нам, пока голоса их, кричавшие нам приветствия, не заставили нас их узнать. Это приключение послужило поводом к сринагарским сплетням, что будто бы на этом самом месте на нас напали канджудские бандиты, которые потребовали от нас выкуп в такую сумму, на какую можно было бы купить всю их страну.

Наш наряд должно быть показался не менее странным нашим приятелям, иначе они не обратились бы к нашему сержанту с вопросом на индусском языке, на что тот ответил: «я не туземец, сэр; все туземцы едут дальше».

Нас радостно встретили, и мы в свою очередь были рады, что достойный товарищ наш и друг, впоследствии оплакиваемый, оправился от своих страшных страданий на Дансангских высотах. Мы сравнили наши заметки и поздравили друг друга с бодрым видом и румянцем на щеках; неестественно свежий цвет лица, смешанный с темным отливом, вовсе не похожий на здоровый румянец, был мне совершенно понятен и ясно говорил о влиянии холода и редкого воздуха. Высота в Актахе равнялась 14,450 футам, а минимум термометра помещенного на открытом воздухе, показывал, как сообщил мне капитан Троттер, температуру в 24° по Ф. ниже нуля, или 56 градусов мороза. А другой минимум термометра, поставленного под крышей в палатке, показывал в ночь нашего прибытия, 9, а на следующую ночь 15° по Ф. ниже нуля.

В этом месте, в то время как мы стояли у костра, у ног появился барахтавшийся полевой коростель, пытавшийся доскакать [141] до горячей золы, жар от которой вызвал его из под соседних камней. Несчастный маленький путешественник, пойманный доктором Столичной у самого края огня, и спасенный от самоубийства в этой пустыне, вместе с другими экземплярами естественно-исторической коллекции нашего посольства украсил полки Калькутского музея.

Мы на один день остановились в Актахе с небольшим отрядом, намереваясь две следующие станции проехать без остановки, в то время как багаж наш и главный лагерь двигался обыкновенным шагом. Предсказанные канджуды вопреки сринагарским сплетням, не только не беспокоили нас, но об них даже нигде не было слышно в окрестностях. На следующий день мы продолжали путь наш и нашли сменных лошадей в лагере Чибра, куда утром прибыл наш багаж, оставив на дороге несколько заболевших лошадей. Мы остановились тут завтракать на небольшой каменистой площадке, неровная поверхность которой была в изобилии покрыта скелетами и трупами.

Высота тут доходит до 16,610 футов, и место это — одно из самых негостеприимных среди громадной пустынной равнины. Весь путь из Актаха отмечен на каждом шагу остатками павших лошадей, и вследствие холода и дама, его можно было назвать нашим самым утомительным путем. Я благословлял здравый смысл нашего посланника, спасшего нас от бедственной ночи в этом несчастном месте.

Пройдя немного за Чибру мы снова вступили в снег — оставили мы его за собою на полпути между Вахабилга и Актахом — и пройдя довольно отлогий ров, легко поднялись к хребту Сугат Давана или «Ивового прохода» хотя тут нет ни кустика ивы на целую милю кругом. Высота на этом проходе равняется 17,500 футам. По дороге я нашел бекаса на снегу, а во рву по другую сторону другого; они замерзли как каменные в сидячем положении и замершая в глазах влага походила на жемчуг. Спуск был крутой и шел сначала по глубокому снегу, а потом по обломкам аспида, в ущелье, извивающееся между скалами из горного шифера. Отсюда проход шел чрез высокие гранитные валы, и, пересекая откос горы из сланца пепельно-серого цвета, приводил к берегу реки Сугат, где мы стали лагерем в [142] ивовых кустарниках миль на тридцать выше соединения реки Сугат с рекою Каракал.

Тут одно смешное обстоятельство в первый раз познакомило меня с нашими яркандскими союзниками, которых мы узнали так хорошо во время пребывания нашего в стране. Я замешкался в проходе с своими инструментами и отстал от отряда мили на три. В потьмах я сбился с дороги и попал между валунами реки. Лошадь моя споткнулась об один из них и носом ударилась о другой, так что я сошел с нее и груму своему приказал сделать тоже самое, и идти пешком.

Между тем я сделал несколько выстрелов один за другим, чтобы вызвать ответные выстрелы из лагеря, но все было бесполезно, вследствие страшного шума потока. Наконец посланный мой вернулся, не найдя дороги, и объявил, что видел лагерный огонь не много далее по реке. Мы тотчас же отправились туда, и после весьма медленного пути между валунами очутились рядом с ним по другую сторону реки. Белые круглые валуны то блестели обманчивым блеском в окружающей темноте, то казались совершенно под ногами, и даже ниже в яме в два, в три фута, то опять виднелись точно вдали, или же вдруг являлись у самого подбородка. Мелькавшее пламя освещало висевшую над ним скалу, но не было видно ни палатки, ни человека, и все мои выстрелы не вызвали ответа. Таким образом мы опять двинулись по утомительному пути, спотыкаясь то там, то сям пока наконец не добрели до лугового берега. По этому берегу мы отыскали дорогу и весело пошли между камышами и кустарником, как неожиданно четыре всадника показались впереди и быстро подъехали к нам в узком проходе.

«Не видели ли вы нашего лагеря, там впереди? И туда ли ведет эта дорога?» спросил я по индусски, в надежде, что это кто нибудь из нашего отряда, посланные отыскивать затерявшийся багаж. В ответ мне они что то быстро все зараз пробормотали по тюркски. Из этого ответа я не понял ничего, но только поймал слова «Доктор сахиб» и тотчас же ответил «я и есть доктор сахиб; покажите мне дорогу в лагерь».

Они стали держать между собою совет, который я прерывал и по индусски, и по персидски уверяя их в том, что я и есть тот, [143] которого они ищут, но все напрасно; они ударили своих лошадей и поехали, бормоча на каком то непонятном языке.

Встреча с этими незнакомцами ни на волос не пояснила мне где находится наш лагерь, и я, видя, что они уезжают от предмета своих поисков, собрал все, что мог припомнить по тюркски и прокричал им в след. Слова эти имели магическое действие; наездники тотчас же вернулись, соскочили с своих лошадей, подвели мне лошадь, приведенную для меня, и извинились, что не узнали меня в темноте.

Когда запас мой тюркского языка иссяк, я снова принялся за персидский, и нашел, что двое из них хорошо его понимали, хотя моя смесь языков сначала совершенно спутала их. Тут они достали факел, чтобы осветить путь, но не могли зажечь его от своего трута, так что я помог им спичкой. Эго заставило их убедиться, что они нашли действительно, «Доктора сахиба», в чем они сомневались, видя на мне тюрбан, и мы, сев на наших лошадей, снова пустились в путь. Дорогой я узнал, что они приехали из Шахидулла, чтобы от имени Аталика Гази приветствовать посланника на яркандской территории, и после засвидетельствования своего почтения по прибытии в лагерь, они были им посланы отыскивать меня. Под их руководством я вскоре очутился в столовой палатке посреди нашего общества, где посланник согласно этикету представил меня юсбаши Зарифу и юсбаши Бахауддину. Ибрахим хан высланный вперед из Индии, соединился тут с нашим отрядом, чтобы явиться посланнику и отдать ему отчет. Лагерь не снялся и на следующей день (16-го октября), а затем на утро отправился в Шахидулла, где капитан Троттер, доктор Столичка и я догнали его 18-го октября вместе с капитаном Биддельфом, которого встретили в Каракорумской долине. Вышина в Шахидулла равняется 11,200 футам.

Нефритовые копи у подножия Куэнлуньского хребта, образующего здесь правый или северный берег реки Каракаш, находятся миль на двенадцать от Шахидулла, выше по реке. Ломки тянутся на нескольких небольших буграх или холмах, выступающих у подножия высокого хребта гнейсовых утесов, и все производятся не шахтами. Бугры покрыты мелкими обломками камня, под которыми и скрываются скалистые горы, содержащие драгоценный минерал, находимый в виде жил различной толщины, цвета [144] и качества. Ломки видны по кучам выброшенным около них, и производятся самым первобытным способом. Они были брошены со времени низвержения китайского владычества над Кашгаром в 1863 году.

В Баликчи мы наткнулись на стадо из шести киангов или куланов (диких лошадей), пасшихся на противоположном берегу реки, которую мы перешли с тем, чтобы поймать их, но они. убежали, прежде чем мы успели перейти. В Каракорумской долине обилие пастбищ и кустарников и естественная растительность походят на растительность Нубры, но эта долина не обработана, и населяется одними только кочевыми киргизами во времена удобные для пастбищ. Реки ее значительны, но по камням их можно перейти в брод в разных местах в это время года.

Текст воспроизведен по изданию: Кашмир и Кашгар. Дневник английского посольства в Кашгар в 1873-74. СПб. 1877