БЕЛЛЬЮ ГЕНРИ УОЛТЕР

КАШМИР И КАШГАР

ДНЕВНИК АНГЛИЙСКОГО ПОСОЛЬСТВА В КАШГАР

В 1873-1874 г.

KASHMIR AND KASHGHAR: A NARRATIVE OF THE JORNEY TO KASHGHAR IN 1873-74

ГЛАВА III.

Посещение шелковой прядильни. — Визит магараджи. — Путь на Сриннагара. — Долина Синда. — Горная местность в Сона. Маре. — Перевал из Кашмира в Тибет. — Переход чрез Зойилский перевал. — Зимняя стоянка в Кашмире. — Перемена климата и местности. — Бготский кули. — Брошенные золотые прииски. — Поло в Каргине. — Одежда бготского крестьянина. — Буддистские религиозные здания. — Покинутая деревня.

Однообразие нашей последней остановки было приятно прервано 25-го августа посещением шелковичной прядильни магараджи. Это большое заведение неподалеку от Шер-Гарги, и на нем работают 400 человек, хотя, как мы слышали, работы достаточно было бы и в четверо большему числу людей. Бабу Ниламбар Дей Мукарджи, управляющий заведением, провел нас и любезно объяснил весь процесс шелкового производства.

Промышленность эта, повидимому, ведется только в последние два, три года по системе, принятой в Бенгале, оказавшейся удовлетворительной по результатам, так что скоро она обещает сделаться важным источником богатства этой страны, и в некотором отношении удовлетворить за упадок торговли шалями в этом древнем месте ее процветания.

Прядильные колеса, показанные нам, вертятся руками: но мы слышали, что на шелкопрядильной фабрике, гораздо больших размеров в Рагонатпуре, на берегу Даля, применена водяная сила. Шелк, повидимому, замечательно хорошего качества с нежной и тонкой фиброй. Из писем, показанных нам по поводу этого предмета, мы узнали, что образцы посланные в Лондон, оценились господами Дюран и компанией в двадцать три, в двадцать четыре шиллинга за фунт. Оборот шелку принес в [72] последний год два лака рупий, из которых 25% приходится чистого барыша. В это же самое время было собрано двадцать корзин или 1,000 фунтов яиц для вывода. Говорят, что один унций яиц производит сорок тысяч червей, которые производят 120 унций шелку. В одном отделении заведения шелк разматывался для продольного тканья, а в другом разматывался на обыкновенном ручном станке, и нам показали образцы новой фабрикации производства, которое только что начинает входить в употребление. Это соединение шерсти с шелком, повидимому прочное и теплое, но жесткое и грубое.

С шелкопрядильного завода мы пошли в богоугодную больницу магараджи, построенную в очень хорошем месте на берегу реки, и находящуюся в ведении доктора Гопала Дасса, бывшего помощника хирурга в одном из индейских учреждений, любезно показавшего нам свое заведение.

Больница устроена совершенно на европейский лад, как наша заведения этого рода, и приносит большую пользу народу, на который, тихо и незаметно, действует чрезвычайно благодетельно. Между пациентами нам привелось видеть случай ампутации бедра, а другой — ноги, и оба больные уже поправлялись. Отчеты показывают, что из двадцати двух других операций, чрезвычайно важных, в том числе трех операций извлечения из мочевого пузыря камней, совершенных в течении года, все были удачны, и только два случая извлечения камня кончились смертью. Человеколюбие всегда достойно поддержки и одобрения, и хотя больница редко посещается магараджею и его чиновниками, но справедливость требует сказать, что она в изобилии снабжена европейскими медикаментами и хирургическими инструментами.

В назначенный день — 29-го августа — пушечный выстрел известил нас о прибытии начальника нашего в Сриннагар. Мы тотчас же надели мундиры и поспешили в резиденцию засвидетельствовать ему свое почтение, и очень были рады, найдя, что он нисколько не утомился от поспешной поездки своей из Мурри.

На следующий день мистер Форсит, окруженный споим штабом, сделал церемонный визит магарадже, на который его высочество ответил на следующий день. На зеленом берегу над Далем была приготовлена обширная палатка и Шахмияна или «царь в середине» с зонтиком, а покатость от пристани до палатки [73] была покрыта полосой белого коленкора, по обеим сторонам которого стояла наша гвардия «Гидов», чтобы отдавать честь. Капитан Чапман отправился ко дворцу, чтобы конвоировать его высочество, который, прибыв, был встречен на пристани полковником Гордоном и мною, и проведен в палатку, где его приветствовал посланник и уполномоченный, при залпе гвардии и при звуках труб сержанта Ринда.

Магараджу, старший сын которого Миян-Партаб-Синг остался дома по случаю болезни, сопровождали два младших сына Рам Синг и Аммар Синг, десяти и одинадцати лет, и кроме того деван Кирпа Рам и восемь или десять других главных особ его двора. Церемония совершалась с обыкновенными формальностями и любезностями, и посетители наши по окончании визита отправились провести день в прохладном приюте Нишат-Бах или в «Саде блаженства» по другую сторону Даля.

На следующий вечер посольство было приглашено магараджею на пиршество в Ранбир-Баг. Кроме европейцев, бывших в то время в Сриннагаре, в числе гостей были и дамы. Во время пиршества предлагались тосты пи говорились спичи, подходящие к настоящему случаю, и в заключение вечера посланник поблагодарил за доброту и гостеприимство нашего вельможного хозяина.

Этим прощальным выражением дружбы кончилось наше месячное пребывание в Сриннагаре, и на следующее утро, 3-го сентября, мы снялись с лагеря и двинулись далее в Гандарбал, у входа в долину Синда, где мы раскинули палатки под тенью таких великолепных чинар, какие только можно встретить в страде. Это была первая деревня, попавшаяся нам в округе Лар (который тянется от Монасбала до Сона Марга и, как говорят, имеет до сотни сел и деревень, из которых впрочем в немногих до тридцати домов), и в ней, по случаю нашего приезда, была такая суматоха, какую редко приводятся видеть.

Наш лагерь имел 103 мула, да почти столько же проводников. Кроме того за нами шло восемьдесят вьючных лошадей и сорок или шестьдесят носильщиков. Нам всем пришлось скучиться около дороги, между деревней и горой, у подножия которой она лежит, ибо далее тянутся до Кашмирской долины громадные пространства рисовых полей, болотистые и топкие, и доходящие до озера Манасбала. [74]

Вокруг нас группировались в живописном беспорядке палатки наших кашмирских провожатых, и груды продовольствия, припасенного для нас, а мимо целый день шла вереница носильщиков и вьючных лошадей, вперед на следующую станцию. Любезная речь посланника в последний вечер очевидно польстила самолюбию наших добрых друзей и удвоила их старания угодить нам; услуги их облегчали нам путь на всех станциях, пока мы не добрались прямым путем под покровительство наших кашгарских союзников.

За милю или за две за Гандарбалом, стоит деревня Арр, на берегу небольшого ручья, того же имени, впадающего в Даль у Тельбаля. Тут находится несколько бумажных заводов, работающих водой, и стук их молотов доносился до нашего лагеря. Бумага делается из волокон дикой конопли, в изобилии растущей здесь с смешанной со старыми ветошками и т. д. Ветошь здесь просто растворяется и промывается, и потом посылается в город для выделки бумаги. Другое растение, растущее здесь в изобилии и в гораздо большем обилии растущее в Кашмирской долине, это кришун, род лилии, из листьев которой делают веревки.

Вечер кончился страшным вихрем и бурей с громом и молнией, пронесшейся по долине с запада на восток, но не причинившей нам хлопот, разве только заставившей нас приколотить покрепче колышки, да укрепить стены палаток, в предупреждение, чтобы они не опрокинулись.

Из Гандарбала мы отправились в Канган за двенадцать миль, и стали лагерем в рощице из деревьев греческих орехов и ракит недалеко от питомника шелковичных червей. Дорога огибает сначала засеянные поля и огороды Нунарских поселений, а потом идет поперег высокого ската, круто спускающегося к ложу реки Синд. Тут мы перебрались через реку по сломанному мосту на длинных еловых шестах, положенных между двумя быками, выстроенными просто из наваленных камней около берегов реки, и с положенными на шесты поперек обрубками брусьев. По другому подобному же мосту за Палангскими поселениями мы перешли через приток, бегущий с Гармукской горы, и пошли вдоль по течению главной реки до Кангана.

После бури в последнюю ночь, наступило ясное утро, [75] освещенное солнцем; проходя же через долину, мы видели чудные виды — леса и горы ярко зеленые, освежившиеся недавним дождем. Растительность всюду роскошная и почти совершенно прячет от взоров маленькие хутора, рассыпанные вдоль края холма.

Тенистые ореховые и тутовые деревья группами раскинуты всюду и едва заметны между абрикосовыми деревьями, сливами и яблонями, закрывающими ох взоров небольшие поля риса, проса и гороха, или узкие полоски амаранта и гречихи, требующих ухода земледельца более, чем дикорастущие фруктовые деревья.

Оба последние растения составляют важную статью зимнего продовольствия здешнего крестьянина. Амарантовое семя варится с молоком в виде похлёбки и считается теплой и питательной пищей. Гречиху же жарят и, смоловши в муку, пекут тонкими лепешками, смешивая с ореховым или абрикосовым маслом, которое здесь в стране обыкновенно употребляется для домашнего хозяйства и в кушанье.

В Кангане вечер кончился бурей с громом и молнией, разразившейся над холмами, а на следующее утро, когда мы продолжали путь свой в Гунд, несколько налетевших туч обкатили нас дождем и потом, отлетев к вершинам холмов, открыли взорам нашим местность, по которой мы проходили.

Когда мы миновали воздушный поток, холмы с обеих сторон стеснились около реки Синд, и громадные откосы их были покрыты сосновым и кедровым лесом, кончавшимся у самых берегов. Светлые, зеленые лужайки открывали вид чрез массу темного леса, темные оттенки которого приятно разнообразились там и сям зеленью другой формы и цвета. Прорывы в несущихся облаках временами показывали нам ненадолго голые пики, возвышавшиеся к небесам громадными уступами обнаженного камня, обозначающего пределы растительности, и одетые снегами горные вершины, освещенные лучезарным светом.

Воздух был приятно свеж и пропитан медовым запахом множества диких цветов, из которых знакомый лабазник так и выделялся своим обилием. Он живительно подействовал на наших людей и животных, веселые песни и бодрость которых показали, что они совершенно отдохнули от лихорадок и усталости нашей жизни в Сриннагаре. Мы зашли по дороге в деревню Тереван, с Гаяном по другую сторону, и потом через четыре [76] мили пришли в Гари с Ганджваном по другую сторону реки. Несколько далее мы перешли через реку по мосту подобному мосту между Гандарбалом и Канганом, и, пройдя через лес, пересекли несколько обработанных полей в Сумбале, а за деревней перешли через реку по мосту, длиннее которого, мне кажете и, мы не встречали по всей дороге. Во всяком случае, он качался сильнее других, и колебание шестов чрезвычайно неприятно мешало идти.

Начиная от Гандарбала до долины Нубры все эти мосты совершенно одинаковы, и состоят из двух или трех длинных еловых жердей, положенных на быки, сделанные из груды наваленных камней по обе стороны потока, а на жерди эти положены поперег необтесанные обрубки брусьев. Такие мосты зовутся санга, и у них редко попадаются перильца у краев. Только пешком безопасно переходить по ним; постоянное сотрясение пугает лошадь. Вьючных лошадей можно переводить по ним только по одиночке.

По другую сторону Сумбальского моста мы прошли чрез поднимающиеся террасами полосы обработанных полей Прао, а за две или за три мили далее остановились для завтрака не далеко от Гунда, где отряд наш стал лагерем на откосе господствовавшем над рекою — на расстоянии пятнадцати миль. Дорога проходит по этому месту и, возвышаясь к Резину на восемь миль далее, идет по местности чрезвычайно богатой, но не очень населенной. Крестьяне повидимому жили в довольстве, и в усадьбах у них были и коровы, и лошади, и овцы, и козы. Во многих деревнях разводятся пчелы, и в Прао к завтраку нам подали свежие соты.

От Гунда мы прошли пятнадцать миль в Шат-Гари. Первые три мили до Ревиля дорога очень тяжелая; она круто идет в гору, где в иных местах выбита в вертикальной гранитной стене. За Ревилем — небольшой кучки усадьб, раскинутых между великолепными ореховыми деревьями, живописно группирующимися у начала небольшой долины Гумбур, спускающейся между диких холмов к северу — дорога проходит через большие засеянные поля, спускающиеся к реке целым рядом террас, и приводит к деревни Кулан. Тут она пересекает реку и отлогую площадку, на которой стоят усадьбы Гвипара и Резин; за ними она [77] снова поднимается к Гагангеру, где мы остановились позавтракать под тенью ореховых деревьев.

Тут дорога становится чрезвычайно тяжелой, и мили четыре идет то поднимаясь, то опускаясь вдоль подошвы крутых скал, представляющих чрезвычайно дикую картину. Неровные хребты завершают холмы и возвышаются острыми зубцами к поднебесью, а редкий лесочек на отлогих скатах едва прикрывает голые камни. Во многих местах дорога была завалена обломками аспида и песчаника, скатавшихся с откосов, и много их пришлось отвалить. Но у нас много было прислуги и, встречаясь с такими препятствиями, мы не теряли времени. Возвращаясь на следующий год этим же путем, мы нашли дорогу эту, называвшуюся Ганг-Сатту починенной и улучшенной. Пройдя её, мы перешли реку и расположились лагерем на цветущем лугу вдоль берега, под тенью леса, покрывавшего кряж, и скрывавшего от наших взоров великолепный вид местности.

В Шат-Гари долина расходится по разным направлениям и образует амфитеатр из холмов. Волнообразная поверхность покрыта роскошною цветущею растительностью, а окружающая местность представляет лучшее зрелище, какое можно видеть в Кашмире: горы, ледники, лесистые откосы и зеленые луга, с стремительными потоками и мрачными ущельями, соединенными в одну картину. Шат-Гари — деревня из восьми или десяти домов, около которой мы расположились, — означает «Семь холмов» от числа пиков, окружающих ложбину, называющуюся обыкновенно Сона-Марг или «Золотым Лугом» вследствие цветистых откосов в том конце, где находится деревня того же имени.

Подъем по этому пути значителен. Я получил 1848 футов разницы в точке кипения воды, обозначавшей возвышенность в Шат-Гари в 8506 футов. Перемена в климате и разница в температуре тоже очень чувствительны.

Время нашего пути самое благоприятное для туристов в Кашмире, где окружающие холмы могут служить местом охоты для охотника. Олень или баразинг, бегает по лесам и кормится в прогалинах, прерывающих густую тень; ибекс или кель играет на недосягаемых вершинах и пасется на лужайках небольших покатостей, где дикая коза или маркгор, пасется вместе с ним, разделяя между собою владения; черный медведь или гапутс пасется [78] в рытвинах я ущельях, в то время как фазан прячет свои яркие перья в благоприятную зелень лесов, где он живет; снеговой фазан смешивает свои, менее привлекательные перья, с подходящими оттенками утесов, среди которых он обитает. Зимою вся эта местность покрыта снегом, и тогда несколько домов, составляющих признаки населения этой части, покидаются своими обитателями, кроме тех, которых губернатор оставляет, чтобы поддерживать пути сообщении страны.

Из Шат-Гари мы пересекли Сона-Марг и, перейдя реку повыше деревни, пошли вдоль нее к Балталу — «Подножие Прохода» — где мы раскинули палатки неподалеку от жалких лачуг, предназначенных для почтовой станции и приюта путешественников. Расстояние, пройденное нами, было в двенадцать миль. Река Синд соединяется тут с значительным притоком, пробирающимся по живописному ущелью, извивающемуся с юговостока, тогда как главный поток течет с северо-востока и кажется менее своего притока, теряясь из виду несколько повыше, в темном, глубоком ущельи Зоджибала. Растительность здесь — на границе ее изобилия в этой местности — очень обильна, в особенности травами и цветущими растениями. Я собрал семена многих разных пород, которые попадались нам на станциях по дороге, и послал доктору Гукеру в Кью и мистеру Андерсону Генри в Эдинбург.

Я помнил, что это место мне указывали как на родину кута или «костума» погонщики, которых мы встречали по пути в Сринаггар, но я напрасно искал это растение около нашего лагеря. Между нашими носильщиками, я не мог найти никого, кто бы даже знал это название. По большей части это были не местные жители, а собранные сюда из дальних мест округа по экстренному случаю; но хотя сами они не могли помочь мне, всё же один из них привел местного жителя с близь лежащей почтовой станции, который принес мне несколько пород с холма за несколько миль оттуда.

Следующая станция наша была в Матаяне. Идя на следующий день — 7-го сентября — из Балтала, мы перешли через перевал Зоджибал, и вскоре после этого перешли из территории собственно Кашмирской в Тибетскую. Мы оставили за собою прелестнейшую страну с роскошною растительностью, вечно зеленой в влажной атмосфере ее климата, и вошли в местность с сухим воздухом и где не росло ни деревьев, ни травы далее берегов рек и [79] потоков. Мы потеряли разнообразный и живописный вид известковых и песчаных гор, с вечно зелеными рощами и пастбищами, и вместо них нашли сухие степи и дикие места шифра и сланца, гранитных и гнейсовых утесов, с своим бесконечным однообразием, несколько нарушавшимся постоянными суровыми ледниками. Мы расстались с добродушным народом, представляющим своими красивыми чертами лица и плотной фигурой одну из чистейших форм распространенного типа кавказского племени — ариан и встретили другой тип, — ясно носящий на себе типический характер великой ветви монгольского древа — татарский. О этой переменой мы перешли от одного наречия к другому — от арианского к туранскому, и от исповедующих одну религию к исповедующим другую — от мусульман к буддистам. Наконец, перейдя из одной страны в другую, мы встретили иные манеры и одежду, иные растения и животные. Вместо многоженства встретили многомужство, и шапку вместо тюрбана. Мы увидали пастбища с особенной травой вместо обыкновенной муравы и нашли хрюкающего быка и помесь вместо быка и коровы. Границу между этими двумя странами такого противуположного характера образуют реки Синд и Драс, протекающие в разные стороны к западу и к востоку, тот раздел незаметное седлообразное возвышение, идущее поперег узкого места миль за пять от перевала; и хотя в тени его мы нашла кое-какие разбросанные цветы, но место это в продолжении восьми месяцев бывает завалено снегом.

На проход этот здесь обращается сильное внимание, так как он может сделаться самым серьезным препятствием на пути сообщения с северным краем. Тибетцы зовут его Зои-Ла, а кашемирцы Зоибаль. Оканчивающий слог на языке обоих народов обозначает «проход», а собственное имя есть изменение имени Шивы или Шеои, одного из трех индусских богов.

Проход в продолжении полугода закрыт для торговли, а в продолжение двух месяцев по нем с опасностью жизни ездят почтовые курьеры. Посольство Аталыка Газы перешло этот проход в декабре месяце прошлой зимой с большими затруднениями, и, как сообщили нам здесь, лишилось одиннадцати человек носильщиков, погибших в снежных обвалах. Здесь проходят две дороги: одна из них идет около самой реки и проходит через льдины и снежные сугробы, заваливающие узкий [80] проход или ущелье, по которому река протекает; другая же поднимается вверх по крутому скату горы и идет над рекой к северу. По первой ездят редко вследствие опасности ее, и она годится только для пешеходов; другая же дорога очень хороша, и поправляет ее кашмирское правительство.

Мы отправились по последней дороге, и, пройдя половину ее, нашли возвышение по точке кипения воды в 11,400 футов над уровнем моря, и 2,118 футов над Балталом. Подъем этот очень крут и идет зигзагом по одной стороне высокой горы, образующей одну из стен ущелья. Наша длинная вереница мулов поднялась очень хорошо, и мы лишились только двух ящиков с столовыми винами, упавших под гору, и попавших в реку, где чрез проломленные бока ящиков прозрачные воды Синда быстро заменили шотландскую виски и французскую водку, предназначавшиеся для наших обедов зимою. Спуск по другую сторону удобнее и ведет прямо к самой реке, где вдруг суживается и обращается в ущелье. Мы перешли на другую сторону по массе плотного снега, круто склоняющегося к ущелью.

Этот проход интересен в историческом отношении, как место где яркандские войска султана Саида в 1531 году п. Р. X. разбили защитников его. Эта битва описана главным действующим лицом предприятия, — Мирзой Мухамедом Гидаром — в истории Мугхал-Хана Кашгарского. Он написал книгу свою в «городе Кашмире» или в Сринагаре в 1544 году п. Р. X., и озаглавил ее «Тарикги Рашиди» иди «Летописи Рашида», бывшего в то время царствующим ханом Кашгара. Во время пребывания нашего в стране, я приобрел хороший список с этой книги и извлек из нее много интересных исторических заметок, связанных с различными местами проходимой нами дороги. По описанию этой компании, предпринятой против неверных Тибета, султан Саид вышел из Ярканда в последний месяц магомеданского 938 года, соответствующего апрелю или маю нашего 1531 года, с армией в 5,000 человек, и перейдя через Каракорум, напал на первое поселение в долине Нубры. Силы его двигались двумя колоннами, одна из которых, под совместным начальством сына его Искандера и министра его Мирзы Гидара — вышла за несколько дней вперед, [81] тогда как другая под начальством самого Саида, двинулась вслед за ним.

Султан Саид так жестоко страдал от стеснения дыхания в горных ущельях — отчего он впоследствии и умер — что Офицеры его, испугавшись за жизнь его, снесли его ниже в долины и послали гонцов предуведомить Мирзу Гидар о болезни царя. Первая колонна двинулась победоносно до Мариола или Ладака когда получила это уведомление; и Мирза Гидар тотчас же отступил, и соединился с повелителем своим в Нубра, где нашел, что больной совершенно понравился от болезни, выйдя из слоя вредившего ему воздуха.

После этого нападающие воевали в продолжении четырех или пяти месяцев с жителями, и храбро прошли их слабо населенные долины, убивая, забирая в плен и обращая до тех пор, пока не опустошили всю страну. Подошла зима, и было ясно, что страна не может продовольствовать такого множества народа до весны, что заставило их отступить в проход.

Вследствие этого, они решили разделить свои силы, и искать зимних квартир где нибудь в другом месте. Султан Саид с тысячью воинами проник в страну Балти, которая, по описанию его, находится между Бадакшаном и Болором, и был принят как гость правителем ее, Барамом Током. И он, и народ его, повидимому, были мусульмане — вероятно еретической секты шиа, так как яркандцы — последователи сунни — относились к ним вовсе не по братски, и злоупотребили гостеприимством своих хозяев, выгнав их из домов, перебив мужчин, обратив женщин в рабство и захватив их имущество.

Мирза Гидар, с молодым Искандером и с четырьмя тысячами армии, за исключением небольшого отряда, оставленного в Нубре, отправились в Кашмир. Они прибыли к проходу Зоибал около ноября или декабря; нашли его всего в снегу, и под защитой четырех сот воинов, — очевидно жителей Драса. Но они скоро были обращены в бегство превышавшим числом неприятелем, и яркандцы поспешили в Сринагар, куда пришли на второй вечер, остановившись только переночевать на полпути. Вместе с битвой они употребили сорок восемь часов на переход в семьдесят миль.

В Сринагаре их радушно принял царь, Мугамед Шах, [82] разнообразивший монотонность зимних месяцев празднествами, по случаю брака своей дочери с яркандским принцем.

На следующую весну войска Саида вышли из своих убежищ. Повидимому жестокость зимы в Балта несколько успокоила пыл религиозного рвения султана Саида, так как он двинулся для того, чтобы возвратиться к себе в столицу. Дойдя до возвышенных мест, с ним, сделались прежние припадки, и хотя он спешил безостановочно к тому месту, где стеснение дыхания или дам прекращается, но умер на половине дороги, за несколько миль от Каракорумского прохода, ровно через двенадцать месяцев после того, как выступил в эту несчастную экспедицию.

При выходе из Нубры, Саид приказал Мирзе продолжать кгаза, и нести победоносное знамя ислама в самую столицу неверных — в Аорзанг, или Уман, или Хлассу — вследствие чего кашмирский отряд тотчас же выступил в поход из Мариола, так как цель компании их находилась на расстоянии двух месяцев пути. Отряд невероятно страдал от холода, лишений, и влияния слишком высокой местности и, проблуждав месяца два, принужден был отступить к Мариолу, не успев пройти и половины пути до места назначения. Тут они узнали о смерти Саида, о революции в Кашгаре и восшествии на престол его старшего сына сультана Рашида, после убиения дяди мирзы Гидара, Саида Мугамеда Хана, который завладел престолом в пользу Искандера, и о возвращении Искандера с армиею, и об изгнании Мирзы Гидара. Зима началась, и соединенные начальники, решились делить все, что судьба пошлет им. Смерть и побеги убавили войско их до пятисот человек. Они взяли крепость Калазиа или Кала-Шиа, и продержались в ней до весны, питаясь десятью тысячами овец, которые они захватили дорогой. С открытием путей сообщения, они напали на Ранг Шигар, и, опустошив ее страну в течении двух месяцев, вернулись наконец в Мариол, где остаток сил рассеялся, отправляясь по одиночке в Ярканд. С приближением этой третьей зимы, Мирза Гидар и Искандер, с отрядами своими, уменьшившимися до пятидесяти человек, отправились искать более безопасного убежища. Когда они дошли до Каракорума у них было всего двадцать семь человек. Из них четверо вернулись с Искандером в Ярканд, а остальные отправились с Мирзой Гидаром искать счастья по неизвестному пути через Рашгам и [83] Памир в Бадакшан. Таким образом кончилось яркандское вторжение в Тибет в 1531 г. — первое и последнее, о котором мы имеем сведения.

Теперь станем продолжать рассказ о нашем пути, прерванный ради исторических заметок. Перейдя через Зои Ла на другой берег реки, дорога идет вверх по реке, высота которой определяется гипсометрически в 11,300 футов. Вслед за этим, дорога переходит через ущелье вдоль постепенно расширяющейся реки Драс и далее по торфяному болоту, вплоть до потока, спускающегося из ледников, с правой стороны. Тут в первый раз мы видели сурков, которыми славится эта местность. Далее дорога, пересекая другие потоки, ведет в Матайон. Расстояние 14 миль. Деревьев тут нет, но полей довольно много, засеянных по большей части ячменем, на длинной полосе наносной земли, образующей долину. Климат и местность внезапно изменяются. За рекой вскоре прекращаются и береза, и ива, и редкий можжевельник; холмы являются обнаженными, голыми, без всяких деревьев; характер их сохранился в таком виде во все время остального нашего пути. Воздух тоже заметно суше и легче. Физиономии, одежды и язык совершенно другие. Ближайшею нашею станциею была Драс, за 13-ть миль от перехода. Это полдюжины лачуг, разбросанных на неровной местности громадного углубления, окруженного холмами, и составляющих столицу округа Драс, идущего от Зои-Ла до Чанагунда. В средине этой ложбины стоит маленькая квадратная крепость, с гарнизоном в пятьдесят человек, а рядом с ней находится «тахзил», или «коллекторат» (учреждение для сбора податей) губернатора округа. Над коллекторатом господствует сад, окруженный тополями и березами, яркая зелень которых приятно действует на глаз посреди общей бедности пейзажа, и сулит отрадную тень от солнечных лучей, столь сильных, что в нашем отряде было несколько случаев однодневной горячки и головной боли. Драс находится на 10,150 футов вышины и снегу зимою, в продолжение двух-трех месяцев, нападает на один фут и более. Иногда он лежит целыми неделями на три или на четыре фута, и совершенно покрывает дорогу в долине. Далее в Каргиле обыкновенная глубина его убавляется до нескольких вершков. Наша дорога вела вниз по извивающейся узкой долине реки Драс, к берегам которой холмы спускаются целыми рядами голых, [84] непривлекательных скал и вовсе не представляют никакого интереса. Интересны разве только прангосы — называющиеся туземцами прангизамы — которых мы тут встретили впервые. Река, перейденная нами по мосту, за полмили от Пандраса, образует узкое, извилистое промытое русло между обнажившимися слоями зеленого змеевика. Такая местность тянется на несколько миль, пока река не входит в бассейн Драса. Тут мы снова перешли ее, по простому мосту из обрубков, столь обыкновенному в здешней стране. Он напомнил нам одно грустное происшествие: мистер Коули — английский джентльмен, путешествовавший в этих местах лет шесть, восемь тому назад — проезжая верхом на лошади по такому мосту, упал в реку и утонул.

По дороге мы встретили небольшие партии носильщиков, которые несли чай в Сринагар. Чай был закупорен в продолговатые тюки, зашитые в баранью кожу, которые носильщики несли на деревянных носилках, надетых за спину как ранцы. У них были в руках палки в виде латинского Т, на которые по временам она подпирали свои колени, чтобы отдохнуть и перевести дух. Чай идет из Хлассы и пересылается от станции до станции на спинах различных партий носильщиков, из которых каждая партия несет только по своему округу. В Драсе большая часть лошадей и носильщиков, поставленных для нас кашмирскими властями, были сменены. Лошади были бодрые, крепкие на ноги, и оказались впоследствии отличными обозными конями; татарским же носильщикам, по их терпеливой выносливости в работе и по неприхотливости, следует отдать пальму первенства перед остальными носильщиками. Но достоинство их лучше оценивать в благородном от них расстоянии, так как моются они редко, и при встрече с ними чувствуется не совсем приятный запах.

Туземцы этого округа мусульмане секты шиитов, по физиономии походят на татар, которых мы видели впоследствии, и с которыми они охотно дружатся. Одежда их нечто среднее между одеждой кашмирцев и бготов, а по тюрбанам, которые некоторые из них носят, иностранец не отличат их от бготов, с языком которых у них тоже есть много общего. По фигуре они вообще красивее бготов, и во многих из них очень заметны следы примеси кашмирской крови. Они кажутся омагомеданившимися татарами, образующими связующее звено между [85] расходящимся типом ариан и туранцев. Мало кто из них говорит на каком нибудь другом языке, кроме своего собственного, и они даже называют деревни и станции не так, как зовут их кашмирцы. Одни зовут станцию Драс, другие — Гимбанс; одни Матайян, другие — Амбуши; одни Пандрас, другие — Пранс и т. д. Да и носильщики в нашем отряде говорили между собою на различных диалектах, смотря по тому, из какого они были округа, хотя, повидимому, они все друг друга понимали. Я начал составлять лексикон, но на каждой станции находил такую громадную разницу, что бросил эту работу, как бесполезную. Во время остановки нашей в Лехе, я собрал несколько сот слов, и сравнив их со словами, записанными на пути, нашел, что по нашему пути туземцы говорили на трех различных наречиях одного и того же языка. Язык этих татар называется кашмирцами бготским. Он совершенно не похож на кашмирский и на однородные с последним наречие Дардистана и Кафиристана, или Бадакшана и Вахана, и не похож точно также на языки тюркский и калмыцкий, употребляемые в Кашгаре.

Из Драса мы пришли в Таегам — шестнадцать миль — и по выходе из лагеря заметили около дороги три каменные столба. Они были от четырех до пяти футов вышиною, с резными украшениями индусских богов. Никто не мог сказать нам, как они сюда попали, и вообще что нибудь о их истории. Путь наш лежал вниз по реке, по узкой извилистой долине, с множеством деревенек и с значительными пашнями по узким полоскам по обе стороны реки. Тут были поля с люцерной — здесь называемой буксуком, а в Лехе чхумпо — и прангосы стояли на полях около дороги, для зимнего корма местной скотине, помеси яка (bos grunniens) и домашней коровы, самец и самка которой называются зхо и зхамо. Тут встречается множество скрещиваний между помесью и родоначальниками, но они не часты и не так ценятся, как простая помесь. Зхо очень вынослив и кроток и предпочитается для плуга и для перевозки тяжестей более смелому, по упрямому яку; в то время как зхамо дает, говорят, молоко и более постоянно, чем обыкновенная корова и ест умеренно и не разнообразно.

Следующий двадцати двух мильный переход наш был длинен и утомителен; в Каргиль мы прибыли 12-го сентября. В [86] течение первых двух часов дорога спускается к ложу реки, здесь весьма узкому и каменистому, и потом, перейдя по неровному дну, поднимается на небольшую площадку, на которой стоит одинокая наблюдательная станция Карбо. За милю или за две от лагеря, дорога пересекает реку по деревянному мосту, переброшенному на выдавшийся утес. Проход к дороге вокруг утеса очень узок и опасен, потому что идет по краю пропасти, по дну которой мчатся бурные воды реки.

Как здесь, так и у многих подобных переходов, попадавшихся нам в продолжении пути нашего по этой территории, мы нашли несколько человек носильщиков, ожидавших тут нас, чтобы помочь перенести вещи, и все было благополучно перенесено.

За наблюдательной станцией мы нашли развалившиеся стены хижин, по словам проводника — остатки деревни, некогда занимаемой золотоискателями, работавшими на крутом скате холма, на противуположном берегу речи. Они прокопали галлерею вглубь холма и промывали в реке золотоносный песок довольно удачно до тех пор, пока однажды подкопанная земля не засыпала нескольких человек. Это приключение золотоискатели сочли вмешательством Провидения, бросили свое дело и разошлись.

Отсюда мы спускались и поднималась по целому ряду проселочных дорог, примыкавших к реке, которая принимает с противоположной стороны чистые голубые воды впадающего в нее Шинго. Поднявшись на высокие берега из гранитных утесов, на которых стоит Чаннагунд — или как называют его татары Пилискимбо — мы остановились позавтракать, пока переправляли наши вещи.

Продолжая путь, пройдя две или три мили, мы добрались до соединения реки Тангекамы с рекою Драс, и, поднявшись через неровный гнейсовый мыс, пошли вдоль по течению, оставив Драс влево. Наконец еще через три мили неровного пути мы пришли в Каргиль. Противуположный берег реки Драс окаймлен деревнями, возвышающимися над узкими полосами полей и огородов, идущих террасами от берега реки по всему пути до Повена, против Каргиля.

Между Чаннагундом и Каргилем по той дороге, по которой мы следовали, нет ни полей ни жилищ. Дорога камениста и избита, а [87] в то время, как мы проезжали по ней, она была завалена остатками двух глыб земля, свалившихся с гор от страшного дождя, лившего два месяца тому назад. Одна из этих двух глыб, свалившаяся в реку, была 250 ярдов в поперечнике, и падая — по словам моего проводника, каргильского уроженца — унесла с собою сорок голов скота и трех пастухов, охранивших стадо.

Каргиль очень живописное местечко у соединения рек Суру и Паскиума или Вакха, которые, соединяясь, образуют Тангекан. Эта значительная деревня помещается на лесистом скате над шумным соединением рек и над цветущими повенскими полями на противуположном берегу.

Это столица уезда того же названия, простирающегося от соединения Тангекама с рекою Драс до прохода Потола, имеющая форт и коллекторат. Коллекторат стоит на конце деревни и состоит из нескольких хорошеньких и удобных зданий с тенистыми террасами, перед которыми мы расположились лагерем.

Форт господствует над дорогою у соединения рек и устроен на одиноком каменистом ложе притока реки Суру, струи которой с непрерывным шумом бегут по обе его стороны. Он соединяется с берегом самим ветхим мостом, положенным на крайне непрочные с виду груды камня и хвороста.

Тут нам привелось видеть большую толпу народа из уезда, собранную для услуг нашему отряду, и мы нашли странное смешение буддистов и мусульман, повидимому совершенно равнодушных к предрассудкам вероисповедания, столь сильно господствующих в стране, только что оставленной нами. Действительно, страна, на сколько мы могли видеть ее, не имеет памятников, которые бы говорили о господстве или даже о существовании той или другой религии, и не масиид и зиараш, ни гонпа и гхортен не попадаются на глаза, как доказательства мусульманской или буддистской религии. В толпе же из семи или восьми сот человек, собравшейся около нашего лагеря, смесь этих двух религий была несомненна, и указывала на существование тут обоих верований на нейтральной почве. Весь народ вообще зовется бготами, хотя многие в числе его мусульмане из презираемых еретиков или из шиитской секты; все они представляют заметную физиономию татарского типа. Я заметил несколько лиц, которые можно было бы назвать китайскими. [88]

К вечеру остановки нашей здесь, местные жители устроили игру поло для нашего развлечении, или, скорее, для своего собственного. Это — национальная местная забава; в каждой деревне есть ровное местечко, тщательно очищаемое для поло. Но приемы этой игры, которые мы видели на коренной ее родине, можно назвать жалкими сравнительно с теми, которые мы видим в странах, прививших у себя эту забаву. Отвага и довольство как коня, так и всадника заменяли недостаток быстроты и проворства, часто встречающиеся между ними, и неловкая езда окупалась веселостию и кротостию всадника и его маленького коня.

В заключение представления некоторые из всадников показывали свою ловкость и поднимали с земли монету на всем скаку, не оставляя седла. Это не было большим подвигом, так как лошади их не больше английского осла, и шаги лошадей не крупнее шагов баснословного упрямца, с ростом которого я их сравнил. Такая забава доставляла много удовольствия, по крайней мере зрителям, вследствие смешных усилий одних и неуклюжих падений других, сильно старавшихся выиграть приз. Игра окончилась общею схваткою из за пригоршни медных денег, брошенных в толпу; схваткой, вызвавшей шумную возню, и, странно сказать, возню без всякой примеси какой либо брани или злобы.

И действительно, как мы увидели из дальнейшего знакомства с ним, народ этот такой простой и такого веселого нрава, какого редко можно встретить; он живет смирно и тихо согласно своему уставу. Толпа, собравшихся сюда со всех концов уезда, была тепло одета и хорошо накормлена, и вообще казалась состояла из людей довольных своим положением.

Тут мы встретили впервые татарский костюм, с которым короче познакомились во время последующего пути. Большая часть мужчин были одеты в бготских шапках, или типи, и носили за спиною повешанными овечьи и козьи шкуры. Шапка состоит из простого мешка из крепкой ткани овечьей или козьей шерсти, и висит на одну сторону, когда надета на голову; конец мешка или завернут внутрь, или висит на спине. Бгот носит волосы по старинному заплетенные в косу, длину которой он вовсе не прочь увеличить искусственною прибавкою из плетеной шерсти. Он тоже любит украшения, и украшает свою шапку пучком цветов, которые срывает на своих покосах, или яркими ноготками, [89] которые садит на крыше своей усадьбы. Он, носит в ушах кольца из золотой или серебренной проволоки, с нанизанными красными кораллами и голубой бирюзой, а на шею вешает, в виде ладонки, большой кусок янтаря или агата. Плащ из овечьей и козьей шкуры, называющийся хиугором, носится свешенным поперег спины на веревке, идущей поперег груди через плечо. Плащ отделывается волосами или шерстью, и служит защитой для спины против холодных местных ветров. Жители Кафиристана, который на сколько мне известно, можно назвать тоже горною местностью, носят такой же плащ, называемый их братьями, обращенными в ислам, по его обыкновенному цвету — сиях пост, т. е. «черная шкура». Вследствие этого их отличают от других языческих племен названием — сиях пост кафир или «язычники черной шкур». Название это было почему то неверно понято и передано как сиях пош, или «одетый в черное», что скорее применимо к синей одежде самих афганцев, или к нам, или к другому народу, который носит одежду более или менее темного цвета, чем к горцам Кафиристана, обыкновенно одевающимся в шерстяную домашнюю ткань натурального цвета, а не в причудливый костюм, в каком я видел на фотографии почетного кафира в его национальном наряде.

Остальная одежда бготского мужика очень проста. Широкая рубашка грубой бумажной ткани, прикрываемая кафтаном из толстой и крепкой шерстяной материи. Талью он стягивает кожанным кушаком, через который висят складки длинного шарфа, с концами свешивающимися на широких штанах; как штаны так и шарф одинаковой материи с кафтаном. Ноги их обуты в грубые шерстяные носки, засунутые в неуклюжие башмаки из кусков меха и кожи, или в сапоги из бараньей шкуры, мехом внутрь; голени же прикрыты складками широкой шерстяной подвязки, с разноцветными краями. На кушаке висят разные необходимые принадлежности для путешествия, или вещи ежеминутно требующиеся в обыкновенной жизни. Ножик с простым лезвеём, вложенный в кожаный футляр, висит с одной стороны вместе с кремнем обделанным медью; а с другой висит мешок для чая и табаку, и блестящая железная трубка. В обширном внутреннем кармане кафтана засунут мешок с ячменным хлебом, а иногда просто с куском теста, распарившимся от [90] телесной теплоты, и деревянная чашка, из которой он есть. За спиною внизу привешана вещь похожая на колчан; но наш мирный бгот никогда не носит ни лука, ни стрел, и никакого военного оружия, а этот подозрительный деревянный цилиндр, украшенный и расписанный простым узором, есть ничто иное, как его чайник.

Из Каргиля дорога идет перед фортом через реку тремя или четырьмя бревенчатыми мостами, соединяющимися запрудой; поднимаясь из ложбины в продолжение четырех или пятя миль, мы перерезаем волнообразную песчаную местность, занимающую угол между двумя реками, и потом спускаемся к долину Паскиума.

Выступы по обеим сторонам извивающейся реки заняты цветущими маленькими деревушками, в свою очередь окруженными хлебными полями и рощами из ивы и тополя, представляющими приятное зрелище довольства среди окружающих голых утесов.

За ними долина внезапно суживается в ущелье, на верху которого с правой стороны обращают на себя внимание остатки каменного парапета с развалинами форта, очевидными признаками разрушительных действий какого нибудь победителя; ущелье пересекается дорогою, извивающеюся по неровному грунту. Проход чрезвычайно узок и господствует над рекою, прорывающею себе узкий путь между извилистыми утесами в Латзум, деревню с тридцать, или сорок дворов.

Мы остановились тут позавтракать, и потом продолжали путь свой вдоль по течению реки, переходя через нее шесть или семь раз по мостам, и шли по узкому дикому ущелью из голых скал змеевика, конгломерата, хлорита и сланца, разбросанных в воде в полном беспорядке. Дорога была исправлена и очищена от камней для нашего путешествия, но местами все таки была и узка, и трудна. Мы нашли множество кули, поставленных вдоль дороги по трудным местам — где проход был в ущельях на покатых утесах, или через мост — чтобы помочь нашим лошадям в случае несчастия.

Миль за восемь от Латзума ущелье расширяется в более открытую долину, где стоит деревня Шарголь. Мы стали лагерем неподалеку от нее на песчаном месте в извилине реки, за восемнадцать миль от Каргиля.

Тут, впервые, в продолжении всего нашего пути, мы наткнулись на памятник буддистской религии, и потом далее до самых [91] необитаемых пустынь Тибетских гор не видели более следов какой нибудь другой религии. Это было манэ фанэ, выстроенное на берегу, господствующем над нашим лагерем, и представлявшее ничто иное, как широкую стену из наваленных камней. В ней было девяносто три шага в длину, восемь шагов в ширину и четыре фута в вышину. С северной стороны стены, как раз на половине, в закрытом углублении стояла прямо четыреугольная каменная плита, с вырезанным очень низким барельефом фигуры Будды и его жрецов. По обе стороны этой плиты, стояли точно также плиты, покрытые вырезанными надписями. Широкая верхушка стены была покрыта на всем протяжении толстым слоем необделанных камней, плоских валунов, шиферных плит, на каждом из которых была тщательно сделана надпись из одинаковых букв, ясно вырезанных на поверхности. Надписи были нам прочитаны буддистским священником, который объяснил нам, что все это различные буддистские молитвы.

Впоследствии мы видела несколько других подобных манэ фанэ, из которых один в Лехе имеет почти полмили длины. Надписанные камни, наложенные сверху, кладутся мирянами, для которых священник или лама делает надпись; камни кладутся, чтобы умилостивить Бога к душам усопших родственников, испросить покровительства его против бедствий, его милости в каком нибудь предприятии, или исполнения какого нибудь желания. Относительно желаний, воображение бготов не менее разнообразно, чем воображение всякого другого более образованного народа. Манэ почитается народом, который, проходя мимо, всегда оставляет его по правую сторону.

Следующий переход наш в Карбо был в четырнадцать миль. Первая половина пути шла поднимаясь по хорошо обработанной долине, поля которой, спускаясь большими террасами к реке, были уставлены только что сжатым хлебом, или волновались желтыми жнивами пшеницы и ячменя, готовыми для жатвы.

У входа в долину прошли мимо гонпа или «монастыря» Мюльбэ, одного из странных жилищ на утесе, придающих особенный характер местности, а немного далее остановились, чтобы осмотреть уединенный утес, стоявший на дороге посреди долины, и издали бросавшийся в глаза вследствие ярких облаков ниспадавших с его вершины. [92]

С северной стороны на утесе вырезана гигантская фигура, под названием чамбо, снятая фотографией доктором Гендерсоном, а у основания его стоит хижина, где хранятся все принадлежности для периодического служения. На вершине скалы утверждены два шеста, на которых надеты полукруглые медные колпаки; под каждым из них висит белая коленкоровая юбка с тремя оборками, окаймленными тесмой из красного сукна. Эта фигура, по Куннингаму, существует тут с 1620 года по Р. X., когда буддизм был возобновлен в стране, после подавления его в начале столетия магометанскими правителями Искарди. Подобная фигура, тоже называющаяся чамбо, стоит на уединенной скале около деревни Диггар; мы видели ее на возвратном пути, но шестов с шапками и платья не было. И тут, и там фигуры превосходны, и говорят, что они были спрятаны от магометанских завоевателей Кашмира и Искарди.

Пройдя фигуру чамба, мы продолжали путь наш по долине, через целый ряд хлебных полей и деревушек с их гхортенами, и повернув от реки Вакха, пошли по сухому оврагу, извивавшемуся между голыми сланцевыми горами, увенчанными наслоениями конгломерата и пластами слоистого известняка. Мы прошли Намикский проход в 11.900 футов вышины, по указанию анероида, и спустились по длинному скату к долине реки Шитан, текущей на север, к Искардо.

Тут мы повернули направо, и, следуя по течению реки, по юго-восточному направлению, прошли вдоль плодородной местности, подобной той, которую мы оставили по другую сторону прохода, и остановились в Карбо. По гипсометрическим наблюдениям, высота здесь доходит до 11,350 футов. Эта деревня, повидимому, выстроена недавно у подножия крутой скалы, на самой вершине которой, у самого края, остались развалины прежней деревни. Даже чхорты тут кажутся совершенно новыми, и слои блестящей глины, которою они выбелены, так свежи, как будто только что наложены. Посланник говорил мне, что три года тому назад верхняя деревня была необитаема, тоже самое подтвердили и крестьяне, говоря, что за два года перед тем деревня была покинута вследствие сильного снега, проломившего крыши.

Этот переход показался мне чрезвычайно интересным вследствие того, что характер существующего буддизма для меня более [93] выяснился; до сих пор он известен был мне только по своим остаткам в развалинах Юсуфзаи. Деревня Такча, обратившая на себя внимание, когда мы по долине подходили к лагерю, и, по буддийскому обыкновению, выстроенная у края пропасти на отдельном утесе, оторванном от общего наслоения, невольно напомнила мне о многих также устроенных городах, развалины которых до сих пор венчают голые утесы и неровные вершины безлесных гор, зубцами идущих по Юсуфчанской долине.

Наш дальнейший путь по этой стране дал мне возможность сравнить существующие здесь обряды религии с вымершими остатками их в других местностях, и воображение мое вновь населило прежними обитателями развалившиеся города: Такти Бахи, и Рани Гат, Савул Дхер и Сахри Бахлом, и многие другие. Но чем отличается картина прошлого от действительности настоящего, я сообщу впоследствии.

Текст воспроизведен по изданию: Кашмир и Кашгар. Дневник английского посольства в Кашгар в 1873-74. СПб. 1877

© текст - ??. 1877
© сетевая версия - Тhietmar. 2016
© OCR - Иванов А. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001