БЕЛЛЬЮ ГЕНРИ УОЛТЕР

КАШМИР И КАШГАР

ДНЕВНИК АНГЛИЙСКОГО ПОСОЛЬСТВА В КАШГАР

В 1873-1874 г.

KASHMIR AND KASHGHAR: A NARRATIVE OF THE JORNEY TO KASHGHAR IN 1873-74

ГЛАВА II.

Посещение Дивана Бадри-Нат. — Вид с реки на Сриннагар. — Характер архитектуры. — Сцены на берегах реки. — Плавучие сады в Далле. — Смерть Джинго. — Визит магарадже. — Пир в Ранбир-Баге. — Кашмирская баядерка. — Смотр кашмирскому гарнизону. — Замедление отъезда из Сриннагара. — История одного пилигримма.

Из Барамулла отряд наш двинулся в Паттан, и остановился да один день под тенью роскошных чинар, на роскошных ветвях которых золотая иволга выливала свою жалобную песню и болтал скворец. Я смерил окружность двух деревьев, под тенью которых была раскинута моя палатка, и нашел, на расстоянии пяти футов от земли, что в одном двадцать футов кругом ствола, а в другом двадцать один фут и два дюйма.

Тут были развалины двух древних храмов, выстроенных из голубого известняка, тщательно высеченного и вышлифованного; — это был тот же массивный стиль только что упомянутый, и похожий на развалины Мартанда на другом конце долины; повидимому храмы эти посвящены солнцу. На расстоянии нескольких шагов от этих развалин находится постройка совершенно противуположного характера, одно из противнейших зданий — безобразная куча камней, грязи и кирпичей, составленная из кусков, стены которых идут неправильными линиями, между громадных рам из простых бревен и неотесанных балок, встречающихся во всех концах долины и предназначенных для разведения шелковичных червей; — промышленность недавно введенная магараджею, как правительственная монополия.

Прогуливаясь с ружьем в руке, между этими красноречивыми доказательствами прошедшей цивилизации и настоящего положения [54] этой исторической страны, я застрелил несколько экземпляров кашмирской кукушки и прелестного яркого щура, и потом, поднявшись на высокий глиняный берег на право, полюбовался чудным видом долины с ее озером, лежащим повыше нашего лагеря.

Вслед за только что упомянутым видом, мы нашли другой вовсе не показавшийся нам привлекательным. Громадное пространство болот с камышами окружает Воларское озеро, а разбросанные усадьбы и хижины, указывая пределы заразительного места идущего по этой мертвой раввине на сколько видит глаз, представляют крайне безотрадное зрелище. Но вид далее, — общий вид долины и окрестностей возбуждает восхищение, как единственный в своем роде по громадности ската и отдельным красотам, которые вы видите всюду, куда бы ни взглянули.

Вскоре по прибытии нашем в Паттан, нас посетил Диван Бадри Нат, важный чиновник кашмирского двора, который поздравил нас от имени его высочества магараджи с приездом в Сринаггар, и исполнил данное ему любезное поручение, с врожденной мягкостью и вежливостью, но еще более дорогими потому, что вежливость эта не была одними пустыми словами, что вполне доказывали нам хлопоты о комфорте во время нашего пути.

После полудня я сопровождал полковника Гордона, отплатившего визит, а на следующее утро они отправились вместе, чтобы выбрать место для нашего лагеря, так как мы хотели, остаться в Сринаггаре, чтобы снарядить нашил людей теплой одеждой для путешествия через перевалы. На следующее утро мы последовали всем лагерем и, подойдя к берегу реки, были встречены пундитом Хирою Нандом начальником городской полиции, который ждал нас с катером магараджи, чтобы водою провести к Назиму Баху, где стоял лагерем отряд капитана Биддудьфа.

Капитан Чапман и я заняли вследствие этого места, приготовленные для нас под балдахином лодки, и нас повезли тридцать гребцов к месту назначения, а лагерь наш, перейдя первый мост, пошел по берегу и соединился с передовым отрядом капитана Биддульфа, лагерь которого мы нашли уже расположенным на берегу озера Даль, под тенью чинар в знаменитом парке, раскинутом здесь императором Акбером.

Целый ряд мостов, под скрипящими и дрожащими балками которых — арками назвать их нельзя — наша лодка неслась против [55] течения также быстро, как самая маленькая лодочка, можно было назвать членами одной и той же семьи; один мост был подобием другого, все точно готовые свалиться и, оригинально выстроеные, казались разрушающимися. Лодки, плывшие под ними, не исключая и нашей, не смотря на различную величину и убранство, были одной формы и походили одна на другую. Была ли это светлая и раскрашенная казенная лодка или тяжелая простая лодка с рисом; легкий ли катер с нарядным балдахином и множеством гребцов; досужая ли перевозная лодка с рогоженной покрышкой и глиняным очагом; челнок ли это рыбака и охотника, или плоскодонная лодка рыночного продавца овощей и дичи — все они выстроены но одному образцу и на один лад — с плоским дном без киля, с прямыми бортами, с коническими концами, возвышающимися симметрично сзади и спереди, с носом и кормой, одинаковыми для плаванья, и вперед и назад.

Лодки такой формы очень удобны для перевозки больших тяжестей по тихой воде: но это чрезвычайно опасные суда на быстрой воде. Вследствие широкого дна они выигрывают относительно количества тяжести, которую можно наложить, но проигрывают в скорости хода. Вместо того, чтобы подниматься на волны, они представляют им препятствие, о которое те разбиваются, и которые, захлестывая через низкие борта, легко могут затопить судно.

Туземцы редко пускаются в тяжело нагруженных судах далеко от берега и, переезжая через Воларское озеро, они держатся вдоль его берегов, так что если бы случайно налетели шквалы, нередко проносящиеся по озеру, судно можно было бы направить в безопасную гавань, в заливы, покрытые камышом и окаймляющие озеро. В этих заливах лилии вместе с другими водорослями покрывают воду сплошной массой листьев и не допускают волнения.

Но возвратимся к береговым видам. Целые массы домов выстроены в каменных запрудах, возвышающихся над водою, по обе стороны реки, и между различными постройками там и сям взорам представляются какой нибудь древний дворец или храм, которые привлекают внимание новой формой, и представляют зрелище столь же новое по характеру, как странно нарушающее общее однообразие.

Остроконечные кровли, неопрятно покрытые буковой корой, с [56] их вышками, открытыми с обеих сторон, так ненадежно держится на слабо связанной раме из вертикальных столбов, которые они покрывают, что кажется их снесет первым порывом ветра; и конечно они представляют самую странную форму архитектуры. Как на царском дворце, так и на хижине крестьянина, так и на купеческой лавке и механическом заводе, и на индусском храме и мусульманской нечете, эта нависшая кровля везде одинакова по характеру.

Здания же, покрытые ими, представляют более разнообразия в постройке, хотя вообще — за исключением дворцов и индусских храмов, всех выстроенных из камня — рамка из прямых брёвен, установленных на возвышенной платформе из камня, образует остов. Такая рамка скрепляется поперечными бревнами и стропилами и заполняется рядами или из горбылей необтесанных брёвен, или тонкой стенкой из кирпича или известкового цемента. Внутренняя отделка делается из дранок или из штукатурки, и комнаты гораздо менее освещаются, чем выветриваются, что многим туристам в «Счастливой Долине» пришлось испытать на беду себе.

Оконные стёклы известны только во дворцах и в домах богачей. Их заменяют решетчатые окна, и как недостаточны они понятно, в особенности если принять во внимание, что против ветра к решётке приклеивается просто лист бумаги, а холодный воздух, проходящий в отверстие, считается злом неизбежным и не преодолимым.

Общее употребление бревен для постройки домов в Кашмире, и непрочные скрепы брусьев и шестов, как говорят, вызваны необходимостью вследствие беспрестанных землятресений в стране. Но кажется и другие причины имели значительное влияние на предпочтение такого рода постройки; а именно: народная неспособность к физической деятельности — черта заметная во всех отраслях здешней промышленности.

Их шали и вышивки, их серебряные вещи и живопись на papier mache, их резьба на камне и дереве и т. д., все представляет доказательство удивительно тонкой работы в мелких отделках, но не говорит о деятельности мускульной силы. Где сила такая нужна, как например в постройке домов, мы видим, что она ограничивается только самой крайней необходимостью для [57] достижения цели. Вследствие этого, хотя камня в стране много и он прочнее, но легко разрубаемые и легко составляемые бревна складываются вместе, вовсе не принимая в соображений какие нибудь условия прочности. Конечно, сырой характер климата и рыхлость почвы имели свою долю влияния, не признавать которое нельзя. Но, при виде остатков древних зданий из тяжелого камня и существующих зданий кирпичных, возвышающихся здесь, невольно приходит в голову, что вышесказанные условия не представляют серьезных препятствий для более оконченного и существенного архитектурного стиля, чем тот, который здесь в ходу. Как бы то ни было, но дома Сриннагара придают чрезвычайно рельефный характер виду города со стороны реки. И заметнее других новые дома лицевой стороны, возвышающиеся над рекою. Высокие здания их главных мечетей, врытых на подобие колоколен, и служащие доказательством того, что архитектор отдает предпочтение вкусу перед требованиями условных форм, и безобразные маленькие храмы с идолами из камня и известняка, которые можно было бы и не заметить, хотя они стоят на самом берегу, если бы позолота и мишура их не блестела, — все это предметы некрасивые, не смотря на замысловатую смесь резьбы. Остается теперь наполнить картину людьми, присутствие и деятельность которых оживляет вид и пополняет его характеричность. В городе, столь хорошо помещенном, конечно можно ожидать встретить представителей различных ближайших местностей среди толпы жителей; но их нет, или, по крайней мере, они незаметны в движущейся массе, проходящей перед глазами простого путешественника.

Как бы то ни было, типы афганца и сейка, часто здесь попадающиеся, не возбуждают в нас такого интереса, как возбуждают типы народа, еще недавно господствовавшего в Долине, также господствующего теперь. Незаметны и немногие члены масс известных племен далеко лежащих областей Дардистана, Балтистана и Бутана, служащие здесь у правительства, и они не возбуждают любопытства, среди толпы туземцев, преимущественно привлекающей внимание. Индейские пундиты и кашмирские мусульмане являются главными актерами этой движущейся сцены жизни и деятельности, представляющейся взорам на каждом повороте реки.

Пундит или Батта, как зовут его магометанские братья, если не отличается хорошими манерами и речью, или отличием в [58] одежде и занятиях, то тотчас же виден по выкрашенному пятну по самой середине лба, знаку его религиозной чистоты.

Он встречается как зажиточный купец, с компанией своих товарищей, проезжающий взад и вперед по реке, сидя на устланном циновкой дне своей гондолы, и оживленно беседующий о своих делах; его красивые формы выдаются под обтягивающим его безукоризненным бельем и прикрываются широкими складками мягкой темной шали. Его можно увидать в дезабилье, совершающим омовение, погруженным у берега в воду, над которою по временам качается его бритая голова, с жидким клочком на макушке, в то время, как он бормочет слова своих молитв; руки его в это время простираются к солнцу, роняя обратно в реку зачерпнутую им воду, или он быстро перебирает пальцами нитки джанео, охватывающего его тело; сидит он, не обращая внимания на присутствие посторонних лиц или близость женщин — мнимых красавиц пундитанок, которые в подобном же дезабилье погружаются в ту же стихию, или, закутанные в широкие складки своей безобразной одежды, моют белье, или наполняют водою кувшины. Или же вы можете видеть его, как браминского священника — с его жидким и морщинистым телом, совершенно обнаженным, за исключением только задней части — сидящим на корточках и варящим свою простую пищу из пресных пирогов и похлёбки, и тщательно сохраняющим чистоту места, предназначенного для операции; или сидя, скрестив ноги у порога своего храма, он произносит свой шастар также быстро, как качается взад и вперед всем своим телом; или же сидит неподвижно и молча, и погружен в раздумье, или, вероятнее, находится в умственном оцепенении и забытье. Наконец вы можете его видеть, пишущим с бумагою в руках, как гражданский чиновник — писец, нотариус или сборщик податей — во время отправления его служебных обязанностей, или же как продавца хлеба на речных судах, надзирающим за выгрузкой риса в казенные амбары, или за продажей его народу.

Кашмирец или Кашури, как он сам себя зовет, составляющий главную часть населения, представляет более различие положений и занятий. Начиная почти от голого кули и бедно одетого крестьянина до нарядного купца и богатого землевладельца, всех их приходится видеть в течете поездки по воде через город. [59] Серебряных дел мастера, резчики на камнях, артисты на папье маше, ткачи шалей, вышивальщики шелками и другие ремесленники — все сидят в своих лавках, по обеим сторонам реки. Тут мы познакомились только с прибрежными сценами, не требующими дальнейшего описания, кроме как указания об их общем сходстве по внешнему виду с индусской частью населения, от которого они иногда отличаются, кроме крашеного знака или тика, только иным складом тюрбана.

Главный актер прибрежных сцен, конечно, лодочник. Его развязная, живая фигурка — обнаженная для такого рода занятий — виднеется всюду наклоняющейся с быстрыми ударами его весел, а звонкий голос его слишком часто возвышается для непристойной ссоры, и громогласная брань слышится сквозь все другие звуки. Семейство его, живущее вместе с ним в лодке, виднеется на берегу при различных занятиях; дети — замечательные своими ясными глазами и кроткими, приятными лицами — играют на берегу, в то время как мать и старшие дочери заняты на берегу трудным и невидным делом шелушения своей ежедневной порции риса. Широкая одежда, с широкими рукавами, покрывающая, подобно ночной рубашке, все тело от шеи до ног, и составляющая с характеристичным чепцом из красного филе их единственный на ряд, принадлежит ко многим вещам, обращающим внимание путешественника. А неуклюжее орудие — так как пест этот ничто иное, как деревянная палка, с обеих сторон закругленная, а ступка — простая чашка, выдолбленная в деревянном обрубке — тоже заставляет обратить внимание на апатичный характер народа, у которого под руками такое богатство водяной силы, а он, между тем, несет такой тяжелый труд.

По пути в Назим-Бах мы проезжали подобные сцены, которые я попытался очертить словами. Последняя же часть нашего пути шла целым рядом каналов, пересекающих болота, лежащие между городом и Дальским озером. В это время года они были почти засорены изобилием водорослей, идущих от их мелкого дна и развивающихся в плоды на поверхности, где они вянут и гниют, в то время как их запутанные стебля мешают проходу и отравляют воздух испарениями, развивающимися из гниющей массы жирных листьев.

Между этими узенькими каналами идут узкие полосы земляных [60] насыпей, на которых стоят бревенчатые избы и огороди огородников, снабжающих город овощами. Они поднимаются немного повыше уровня воды и разделяются прямыми рвами на поля или на площадки, берега которых обсажены рядами ив. Между этими берегами, далее поддерживающимися частоколом, и возвышенных над уровнем насыпями из куч водорослей, вытащенных из каналов, снуют маленькие лодки землепашцев, проходя с одного конца на другой по этому смрадному пути болотистого лабиринта.

В этих огородах растут огурцы, дыни, тыквы и табак, а каналы и берега озер снабжают жителей водяными орехами или мыхарой. Этот плод, значительно увеличивающий итог кормовых продуктов в стране, находится под покровительством правительства. Пройдя по этим каналам мы вошли в круглую лужу, называющуюся Далем, и проехали мимо пловучего огорода. Эти огороды делаются на полосах из гнилых водорослей, вырванных со дна озера посредством шеста, на который проворно завертывают длинные стебли. Такую полосу окружают листами, посыпают небольшим слоем земли, на которой и сеют дыни. Эти огороды могут вынести тяжесть двух, трех человек в одно время, но надо быть очень осторожным, чтобы ноги не проваливались через эту рыхлую и непрочную почву.

Все озеро было усеяно лодочками, с одним человеком в каждой. По пути мы встретили две или три лодки, нагруженых целыми грудами водорослей, выдернутых лодочниками, вероятно, для починки старых огородов или для устройства нового. Вдоль берега виднелась целая толпа женщин, каждая в лодочке, с веслом в одной руке, в то время как другою они быстро щипали водяные орехи, покрывавшие поверхность, и бросали их в лодку за собою с такою поспешностью, как будто бы их могло не достать для всех их. Это любимый корм скота, и говорят, что он очень улучшает молоко. Далее, на тихой, открытой поверхности озера, плавало три, четыре лодки, как будто бы привязанные к чему нибудь, а лодочники лежали тихо, головою прислонившись к сиденью, и как будто дремали. Это были рыбаки, и они вовсе не дремали, а пристально смотрели на наритс или на «багор», который держали в одной руке, чтобы проколоть им первую рыбу, которая проплывет под ним.

Вскоре мы поравнялись с красивой мечетью Хазрат-Бал, [61] любимым места гулянья народа по праздникам, и проехали по деревне вдоль длинного ряда купален, на половину погруженных в озеро и вышли на берег у нашего лагеря. Тут, 4-го августа, мы соединились с своими товарищами, ранее нас вышедшими из Мурри.

Вечер нашего прибытия закончился внезапною кончиною моей любимой маленькой собачки. Это была маленькая, бойкая шотландская крысоловка, рожденная от привозных родителей, и совершенно походившая на собачку, с блестящими глазами, представленную в «Достоинстве и бесстыдстве» Ландсира. Она досталась мне щенком нескольких недель, когда я был здесь в 1869 г.; мне ее подарил мой друг и прежний товарищ по полку, капитан Гаус и она провела юные дни свои, прыгая по земле, куда теперь вернулась, чтобы найти могилу под ее дерном. Это был верный и умный товарищ, смелый защитник своего господина, лишившийся жизни, защищая его достояния. Мы сидели за обедом под роскошной чинарой, с раскинутыми ветвями, на возвышенном берегу озера; темные тени приближавшейся ночи слабо освещались лампами на нашем столе, и вне лучей их, все прикрывали полнейшим мраком. Вдруг какие то голодные собаки, привлеченные, вероятно, из соседних мест приятным запахом мяса, появились вокруг освещенного места, и стали в темноте воровски подкрадываться в наши владения. Приближение их немедленно было оповещено лаем моего чуткого маленького друга, который, бросившись за ними, скрылся во мраке. Жестокая битва и жалобный визг скоро заставили нас броситься с огнем к месту. Громадные волкообразные собаки убежали, а моя бедная собачка лежала на месте. Ребры ее оказались перегрызенными и вся она искусанной; она околела через несколько минут, не взвизгнув. Бедный маленький Джинго! Смерть его была очень внезапна, и место гибели его увеличило грусть. Мне грустно было лишиться его, так как это была верная и славная собака и общий фаворит всего лагеря, где туземцы называли его Джангу — «войн». Смерть его была вполне отмщена на следующий день: с полдюжины диких псов попадало от наших винтовок.

Вскоре после прибытия нашего в лагерь, визирь Рам-Дхан посетил нас, в сопровождении большой свиты слуг, несших различные предметы дали или «гостинцев», присланных [62] магараджею. Визирь положил их в ряд на землю перед палаткой полковника Гордона и, приветствуя нас в Кашмире от имени его высочества, по местному обычаю спросил о здоровье, и выразил надежду, что приготовления, сделанные для нашего путешествия, были удовлетворительны.

В числе гостинцев были овцы и живность и несколько больших кувшинов с рисом, мукой, сахаром, чаем, плодами и пряностями, маслом и кухонными припасами, — все в большом количестве. Они были розданы как обыкновенно — то есть распределены между нашей прислугой — и посетитель наш распростился, выслушав благодарность и доброжелательные приветствия, посылаемые его господину.

Наследующий день, согласно распоряжениям резидента, м-ра Ле-Поер-Уайна, мы отправились посетить магараджу. В пять часов пополудни, его первый министр, Диван-Кирпа-Рам, явился к нам в лагерь и после церемонного визита повез нас во дворец, в Шер-Гархи-Форт, для чего была прислана лодка, в роде лодок, называющихся паринда или «Беглец», вследствие ее быстрого хода. Магараджа Ранбир-Синг встретил нас у дверей террасы, возвышавшейся над рекой, где он и принял нас и, приветствуя каждого отдельно самым дружеским образом, повел полковника Гордона на стул по свою правую сторону; мы же все сели по обе стороны. Короткий разговор начался об общих предметах и потом перешел на причину нашего путешествия. Хозяин наш предупреждал нас относительно затруднений в стране на северной границе территории, и говорил, что хотя лично он и незнаком с ее характером, но из отчетов чиновников заключает, что эта негостеприимная пустыня, в которой путешественник, хотя и запасшийся всем необходимым для комфорта, может пострадать от страшного холода и затруднительности дыхания. Он прибавил, восхваляя предприимчивый характер нашей нации, что мы несомненно преодолеем такие препятствия, и на сколько это касалось его, то мы могли считать страну, управляемую им, нашей собственной, а его интересы одинаковыми с нашими, и потому он от души желал нам счастливого пути и благополучного возвращения. В доказательство всего этого он прибавил, что отдал приказание оказывать нам всевозможную поддержку по всем частям страны, управляемой им. [63]

Встав, чтобы проститься, его высочество провел полковника Гордона к дверям, и, как и при встрече, он каждому пожал руку и отпустил нас.

На следующее утро (6-го августа) отряд капитана Биддульфа с капитаном Троттером и доктором Столичка, двинулся ранее по пути в Лех, чтобы встретить нас по дороге по направлению из Чанг-чанмо, в Шахидулда, где уже заранее было назначено rendez vous по пути в Ярканд. Вечером, в такое же время как и накануне, полковник Гордон, капитан Чапман и я, в сопровождении пундита Хира Нанда, который приехал из форта в казенной пиранде, чтобы устроить церемонию, отправились, отдать визит Дивану Кирпа Раму. Диван принял нас в своей оффициальной резиденции, примыкающей ко дворцу, принял со всевозможными знаками внимания и выразил, что он чрезвычайно благодарен за честь, оказанную ему. Он выказал готовность угодить нам, и обещал делать все, что можно, чтобы облегчить затруднения нашего пути и уверял нас, что по повелению магараджи, он отдал точные приказания всем пограничным чиновникам снабжать нас провизией, и что они не пожалеют трудов своих, чтобы доставить нам комфорт и безопасность по пути через местности, находящиеся в их ведении. Прощаясь, он выразил надежду, что мы одобрим распоряжения, сделанные для поспешествования нашего путешествия.

Последующий путевой опыт, на сколько возможно, убедил нас в искренности его слов, и я считаю своею приятною обязанностью сообщить, что и впоследствии — более чем мы могли ожидать в оба пути и туда и обратно — кашмирские друзья наши постоянно доказывали нам свое доброе расположение.

День был дождливый, и тучи только что начали расходится и очищать горные вершины, когда мы отправились с визитом. Река не сильно вздулась от ливня к тому времени как мы возвращались в лагерь, но за то ночью она вышла из берегов и затопила Чинар Бах на восемь футов глубины. Эта красивая плантация с прелестными чинарами по берегу Тзунд-Куля или «Яблочного канала», который идет из реки до шлюзов Дальского озера, вследствие близости ее к городу с первого же раза показалась самым удобным местом для нашего лагеря. Но другие соображения, касающиеся здоровья и дисциплины заставили выбрать место более [64] отдаленное и не столь сырое, и мы счастливо избавились от неудобств грязи и наводнения этого прелестного местечка.

На следующий вечер мы были приглашены на пир, как гости магараджи, в Ранбир-Бах. Это — дворец или приемный зал, стоящий на высоком каменном фундаменте и образующий квадратное здание с открытыми верандами вокруг; он покрыт воздушной крышей, по местному обычаю скатывающейся со всех сторон в середину, и прикрытой другой крышей уже меньших размеров. Этот дворец недавно выстроен в кашмирском архитектурном стиле а занимает возвышенное уединенное место на берегу реки, повыше города и против кварталов, предназначенных для. помещения европейских посетителей; он убран в индо-европейском вкусе. Перед дворцом и с каждой стороны его идут хорошо обделанные дорожки до самой реки с каменной набережной, с которой к реке спускаются каменные лестницы. А сзади, за высоким берегом раскинут роскошный сад на манер наших, с плодовыми деревьями, красивыми кустами и цветочными клумбами.

По случаю нашего приглашения, от самой реки по набережной стоял отряд до веранды, где магараджа принимал своих гостей. Как здесь, так и по всему зданию пол был покрыт белым коленкором, что очень красиво отделяло стены, украшенные, мелкими образцами кашмирского декорационного стиля. Мы нашли его высочество и его двух младших сыновей — красивых и умных детей — сидящими на крайнем конце залы с резидентом и с несколькими чиновниками, находившимися теперь в долине; придворные стояли позади. Мы подошли, чтобы засвидетельствовать почтение, и заняли места на стульях, приготовленных для нас по обе стороны, чтобы насладиться натчем, в котором гости проводили полчаса перед обедом, что было милостью, оказываемою людям неакуратным, опаздывающим к обеду.

Толпа в двенадцать, в четырнадцать танцовщиц — появилась в сопровождении факельщиков на конце веранды и, поклонившись магарадже, быстро села на пол полукругом против нас на противуположном конце залы. Оттуда они вставали по двое поочереди и, продекламировав, пели, танцевали и тихо подходили к месту, где сидел наш хозяин. Раскланявшись, они также грациозно уходили как и приходили, чтобы дать место следующей [65] паре. Я не хочу описывать этого представления, потому что слова: «декламировать, петь и танцевать», употребленные мною за недостатком других, вовсе не соответствуют нашим понятиям о верном представлении того, что они выражают.

Как ни плохо все это исполнялось, и хотя вовсе не было в нашем вкусе, но тем не менее исполнение это ценилось лицами, между которыми артистки эти процветали, и которые показывали их, желая запять нас. Кроме того, независимо от различие вкусов в этом отношении, представление само по себе заслуживает некоторого внимания, в особенности если сравнить его с зрелищами, так часто представляемыми на наших подмостках, где в таком употреблении балет. Кашмирская «баядерка» не отличается непристойностью одежды, точно также как нет и непристойности в грациозных движениях ее ног. Эти движения только приобретены продолжительной практикой и тщательным учением, и чтобы судить о них, надо смотреть на них беспристрастным оком. Танцы кашмирской баядерка, когда она плывет по полу, с грациозным движением рук и тела, совершенно непохожи на летание по сцене, или на зрелища, представляющиеся нам на балах; хотя все хорошо на своем месте.

После двух, трех туров был подан обед, и магараджа встал и повел за руки резидента и полковника Гордона к столу, а потом удалился через боковую дверь к Мирзе-Фазлуллах-Хану, персидскому генеральному консулу из Бомбея, приехавшему в то время в долину, и посетившему его. Между тем мы, последовав за первыми особами, уселись по обеим сторонам стола, и в отсутствии хозяина отдали полнейшую справедливость прекрасным, поданным нам блюдам.

Обед был подан совершенно на наш лад, кроме только отсутствия хозяина на конце стола, в силу странного предрассудка, которого упорно держатся туземцы Индии. Такой непозволительный отказ есть с нами составляет громадный камень преткновения на пути социального сближения, которое мы пытаемся установить с нашими туземцами — подданными, и никогда не сдвинется, пока туземные князья не станут посылать сыновей своих воспитываться в английские школы, где они научатся как относиться к нам на равной ноге.

Как бы то ни было, на хозяйском месте сидел резидент, и, [66] как следует, в известное время встал и предложил тосты за «Королеву» и за «Вице-короля». На каждый из них было отвечено, и полковник Гордон, в свою очередь, предложил тост за «магараджу», что было принято точно также стоя. При провозглашении тостов военная музыка, забавлявшая нас во время обеда разными пиесами, заиграла «Боже королеву храни». По окончании последнего блюда его высочество принял благодарность установленным порядком через девана Кирпа Рама, и все общество отправилось на веранду, где продолжался нах. Посреди представления вдруг послышался писк волынки, к немалому удивлению тех, кто не был посвящен в тайну ее появления, и вслед за звуками явился наш лагерный сержант и трубач, весело шагавший по зале, где мы сидели. Он поклонился магарадже и по требованию его дал нам представление. Появление его было великолепно, и в своем прелестном наряде он тихо ходил взад и вперед по зале, и мы с гордостью любовались всеми его движениями.

Конечно присутствие его в подобном месте было совершенно не кстати и более неприлично, чем обед наш без хозяина; кроме того оно очень огорчило прелестных кашмирок, которые вместо того, чтобы бросать взоры удивления и любопытства. выражали только отвращение, каким это внезапное вторжение наполнило их сердца. Даже магараджа, не смотря на все свое желание сделать нам приятное, не мог согнать с лица своего сумрачность, которую произвели на него песни нашего друга Гелика, и выразил свое удовольствие, когда он перестал играть. Я полагаю, только ради любезности к нам, он подарил игроку хорошую шаль и кошелек с золотом.

Возвращаясь с этого пиршества, мы нашли, что шлюзы Даля закрыты для того, чтобы поднявшаяся вода не вышла, а то она могла бы залить сад между рекою и озером. Вследствие этого мы пошли через насыпь и сели в лодку, предусмотрительно приготовленную для нас. Мы добрались до лагеря только к полуночи, довольные, что вышли наконец на берег и избавились холодных испарений и смрадного запаха водяного пути.

10-го числа мы присутствовали на одном из военных смотров кашмирских войск; магараджа производит их еженедельно, на площади позади Шер Горхи, когда живет в своей летней столице. Мы встретили его высочество в воротах форта; [67] он ехал в сопровождении своей неблестящей свиты и осматривал ряды поиск, после чего вернулся в возвышенному месту, где нам поставили стулья, и с платформы мы могли видеть движения армии.

Тут было тысячи четыре пехоты, человек двести кавалерии, и пятьдесят или шестьдесят орудий. Люди были одеты в форму похожую на форму индейской армии, хотя ружья их положительно были хуже, и люди очевидно не выбирались по физическим способностям. Тем не менее вообще, это был легкий на ходу, бодрый народ, хорошо сложенный, и маршировал достаточно правильно. Дограсы и сейки, между которыми попадались патаны и индустани, составляли главную часть силы, а батальон балтисов в странных шапках и желтых юбках, подвязанных у колен красивыми завязками, составлял самую интересную и любопытную часть армии.

После маневров войска прошли мимо платформы, с музыкой во главе, и стали расходиться по своим квартирам. Магараджа не выказывал большого интереса к этому зрелищу, а намекая на услуги, оказанные его армией во время мятежа, он говорил о ней как о части индейской армии, занимающей эти горы, как часть Британской империи для императрицы Индии, и во всякое время готовой на службу государству.

Сначала было решено, что лагерь наш простоит здесь дней восемь или десять, чтобы обмундировать людей теплой одеждой для путешествия через перевалы, и кроме того, чтобы сделать кое-какие изменения в нашем лагерном устройстве, починка и улучшения в вьючных седлах и палатках, что оказалось необходимым после путешествия из Мюри. Желания наши в этом отношении были немедленно исполнены кашмирскими властями, и они, ради удобства и легкости — так как город отстоял на пять миль — устроили временный базар под деревьями, по соседству с нашим лагерем, так что шитье платьев, починка, столярничество и кузнечное дело и все необходимые для нашего отряда работы производились тут же, под непосредственным нашим надзором, в балаганах и мастерских, устроившихся вокруг нас. 14-го августа я сопровождал полковника Гордона в прощальном визите чтобы поблагодарить за внимание к нашей экспедиции магараджу, и за усердие и исправность его чиновником. [68]

Между тем, накануне нашего выступления, мы получили приказ от начальника нашего на Симлы, предписывавший не сниматься с лагеря до его приезда 29-го этого месяца. В силу этого, выступление было отложено, и мы употребили это время, чтобы улучшить поправки, уже сделанные. Время было пасмурное и эти две недели оказались тяжелыми вследствие лихорадок и москитов — хотя место все-таки было лучшее, какое только можно было выбрать. И интерес уроков туркестанского языка, и забавы охот на гагар, лысух, водяных фазанов между камышами и водорослями озера, и даже смешная болтовня, доносившаяся до нас из города, не могли оживить жизни нашей посреди этих бедствий. Наконец, когда начальник наш приехал, то приказ выступать был с радостью встречен всеми, так как все были рады переменить невольную бездеятельность под тенью Назима-Баха и лихорадочный яд его на путевое утомление и чистый горный воздух.

До нашего выхода из Мурри мне посчастливилось оказать услугу одному из моих личных слуг, уроженцу Ярканда, который в 1868 году оставил дом свой, чтобы отправиться на богомолье в Мекку, через Индию. История его чрезвычайно любопытна и может считаться типом историй многих других лиц, выходящих из родины своей в Центральной Азии и преодолевающих трудности и опасности путешествия, о котором они не имеют ни малейшего понятия и знают только, что каким бы то ни было образом, но они доберутся до священного места, имеющего такое таинственное влияние над умом мусульманина.

Хаджи Казин — так звали моего героя — был сын булочника, имевшего лавку на бойком месте, по дороге в Ярканд. Торговля его процветала под китайским управлением до дунганского восстания, наполнившего улицы города кровопролитием, насилием и грабежам, что заставило его закрыть лавку и спрятаться со всей семьей, ради спасения жизни, в кладовые и амбары. Отец его умер во время этих беспорядков, а вдова с детьми, чтобы иметь возможность существовать, снова открыла лавку. Казин работал вместе с своей матерью и был свидетелем всех перемен, которым подвергался город, пока наконец его не взял Аталык-Газы.

С водворением порядка, с возрождением ислама под новым управлением, он воспользовался благоприятным случаем, [69] предоставив матери управление лавкой. С четырьмя или пятью членами своего семейства он присоединился к каравану пилигримов, отправлявшихся в Кашмир; дорогой они соединились с отрядом, посланным счастливым победителем с подарками для святой раки в Мекке.

И он, и товарищи его двинулись в путь с самым крайне необходимым багажом и нагрузили общим достоянием три лошади, которые служили также и для отдыха путникам. Кроме того, у них была общая сумма денег, едва превышавшая пять фунтов на наши деньги, на издержки пути в несколько тысяч миль.

К тому времени, как они дошли до Леха, две из трех лошадей погибли от тяжкого пути, и тела их были оставлены, чтобы высохнуть и белеть с тысячами других скелетов, посеянных до пути через страшные Тибетские горы. Остальная же лошадь требовала таких издержек в стране, где они могли покупать все только на деньги, и где не было свободных пастбищ, что она была продана, во избежание банкротства и ради сбережения их скудных средств. С своим небольшим капиталом, почти удвоившемся от продажи, партия пришла в Сриннагар, а оттуда через Пенджаб в Бомбей, где она села на туземное богомольческое судно, с толпою других богомольцев, отправлявшихся в один из арабских портов.

Рассказ нашего хаджи о его приключениях и длинен, и запутан, вследствие его незнания имен различных мест дороги, через которые он проходил, и потому тут неуместен. Нам достаточно знать, что он добрался до Мекки и благочестиво исполнил предписываемые обряды; что он как-то очутился в Константинополе и оттуда вернулся в Лагор настоящим пилигримом, бездомным одиноким чужеземцем. Тетка его умерла в одном месте, дочь ее исчезла в другом, брат его где-то пропал, и наконец он и двоюродный брат его, почти ему ровесник, потеряли из виду друг друга в сумятице большого индейского города, и не знали о судьбе друг друга до июля настоящего года.

Бедствия и горести этой небольшой несчастной партии, повидимому начались в Лехе и проследовали ее всюду. В одном месте у них отняли деньги, в другом их ее милости кормили, а чаще всего они добывали средства существования, барышничая там и сям. [70]

Из Лагора хаджи Казин прошел в Лех погонщиком мулов с отрядом одного пенджабского купца и, прийдя туда, захворал и был помещен для поправления в больницу, устроенную здесь британским правительством. Начальник госпиталя Куда-Бакш принял участие в затерявшемся страннике и после выздоровления его взял его к себе в домашнюю прислугу.

Куда-Бакш, между тем, оставил свое место для более выгодной службы в Коммиссариатском департаменте и, услыхав о моем желании, любезно предложил хаджи к моим услугам, имея в виду желание его посетить родину.

Во время пребывания нашего в Сриннагаре, я нашел, при помощи книг своих, чрезвычайно полезного в нем помощника, заимствуя от него некоторые познания языка его страны, а в Кашгаре услуги его пригодились большинству из нас. Его внезапное повышение в такое важное и значительное лицо, довело его до некоторых глупостей — к числу которых можно причислить его женитьбу и давание целого ряда пиров друзьям. Но это было извинительно тем более, что он считал своею обязанностью поддержать значение своего положения, как служащего в посольстве, и нисколько не уменьшало его достоинств как умного и верного проводника. Он проводил меня обратно в Сриннагар и, встретив там отряд мистера Шау, отправлявшийся в Кашгар, отошел от меня, чтобы вернуться с другим отрядом к оставленной им жене.

Текст воспроизведен по изданию: Кашмир и Кашгар. Дневник английского посольства в Кашгар в 1873-74. СПб. 1877

© текст - ??. 1877
© сетевая версия - Тhietmar. 2016
© OCR - Иванов А. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001