ГЛАВА X

БЕЛЛЬЮ ГЕНРИ УОЛТЕР

КАШМИР И КАШГАР

ДНЕВНИК АНГЛИЙСКОГО ПОСОЛЬСТВА В КАШГАР

В 1873-1874 г.

KASHMIR AND KASHGHAR: A NARRATIVE OF THE JORNEY TO KASHGHAR IN 1873-74

ГЛАВА X.

Рака Хазрат Афака. — Возрождение ислата. — Действие чудес. — Обед с Хаджи Тора. — Поездка в резиденцию. — Рака Мария. — Легенда о ней. — Прием в Артоке. — История Саток Багэра Хана. — Обращение в ислам. — Смерть Сатока. — Охота с орлом. — Охота на дикого кабана. — По окраинам Тиян-Шаня. — Лагерь между киргизами. — Баш Сугун. — Ислам и китайское владычество.

Накануне Рождества эмир прислал каждому из нас по мерлушковой джубе, покрытой коканской шелковой материей, при чем не было двух из них, одинаковых по рисунку ткани. Завернутые в роскошные складки этих джуб, мы легко могли быть приняты за телохранителей эмира, если бы только умели неподвижно сидеть на пятках и важно смотреть, не говоря ни слова, по целым часам.

Накануне Нового года подобное же теплое платье, но только крытое не шелком, было прислано каждому из членов нашей свиты. Такое выражение благосклонности эмира было весьма уместно и своевременно, так как термометр уже несколько дней стоял на несколько градусов ниже нуля, показывая maximum температуры дня в три и четыре градуса ниже точки замерзания.

В Рождество мы отправились посмотреть на стрельбу китайцев из тифу и на артиллерийские упражнения батареи, виденной нами несколько дней тому назад. Из тифу было сделано несколько очень хороших выстрелов на расстоянии в двести пятьдесят шадов. До окончании этих упражнений наши конвойные показали также свое искусство и ловкость и удивили народ сколачиваньем палаток. Впрочем, толпа зрителей не знала, повидимому, чему дивиться больше — воинственной ли посадке наших [239] людей и их прекрасным лошадям, или же искусству и ловкости их упражнений. Когда мы возвратились в резиденцию, на дворе ее оказался целый зверинец диких и домашних животных, присланных в подарок посланнику Алид Беем дадквагхом. Здесь были и два боевых барана, готовые сбить кого нибудь с ног или выбить ум из головы друг другу, и огромный олень (марал), расхаживавший по двору в то время, как двое людей держали привязанные к его рогам веревки. Были четыре застенчивые газели, ходившие все вокруг двора, розыскивая себе выхода; была лисица, жавшаяся к стене и желавшая укрыться; был также снежный фазан, чувствовавший себя как дома.

Эмир раньше присылал нам также дичь и плоды и, между прочим, фазанов, зайцев, диких уток и куропаток, весьма походивших на европейские виды, а впоследствии мы получили несколько верблюжьих вьюков ovis Poli и ibex, привозимых по временам с северных и западных холмов. Мы обыкновенно получали их окоченевшими от морозу, в том положении, в каком их везли или навьючивали. Все это были прекрасные экземпляры, и мы сохранили их шкуры и рога и привезли с собою в Индию.

30-го декабря мы посетили могилу Хазрат Атака, находящуюся в двух или трех милях к северу от города. Дорога но ту сторону моста через реку Туман идет по краю обширного кладбища, содержимого в большом порядке. На этом кладбище живет целая колония отвратительных нищих, которым только и жить среди мертвых, и которые требуют себе подачки у проезжих довольно наглым тоном. Затем начинаются сады и поля, составляющие собственность самого важного во всей стране священного места, где покоится тело патрона, Ходжи Хидайаталлаха, более известного под своим священническим именем Хазрата Афака, «Высочайшего Лица», который в истории страны считается установителем правления ходжей.

Мавзолей с принадлежащим к нему монастырем над могилою его отца были реставрированы и значительно увеличены им самим, после разрушения их во время калмыцкого нашествия. По окончании работ, сын его, бывший в то время губернатором Кашгара, приглашал его приехать благословить церемонию открытия, по престарелый святой, выдерживая свой удивительный характера до конца, послал сказать на это, что он сейчас явится [240] сложить там свои кости и через двадцать четыре часа уже везли, говорят, из Ярканда в Кашгар тело его, сопровождаемое родными, слугами и приверженцами, всего до 10,000 человек. Он умер в уединения своего дворца в начале прошедшего столетия вовремя духовной беседы с несколькими своими учениками. По смерти его возникли те семейные распри, которые в несколько лет присели к концу не добром начатое и не добром поддерживавшееся правление и даже имели последствием совершенное рассеяние и изгнание из страны всего братства., состоявшего из этих бесстыдных самозванцев и гнусных распутников.

Но влияние ходжей на умы народа было так велико, что в течении двух столетий калмыцкого и китайского владычества (оба были буддистские) их интриги и мятежи постоянно поддерживали страну в состоянии недовольства и беспокойства. В конце концов, по свержении китайского ига, что случилось однако независимо от интриг ходжей, оказалось, что человек, явившийся из Кокана принять наследство ходжей, был потомком этого святого.

О затишье, наставшем непосредственно перед дунганской революцией после прежней деятельности ходжей, изгнанных из отчизны в Кокан, свидетельствует тот факт, что только через полтора года от начала дунганской революции, претендентом на управление явился Ходжа Бузург Хан, да и то лишь по приглашению не имевшего успеха киргизского претендента, Садык Бея. Причинами такого замедления со стороны ходжей (я разумею потомков прежней царственной фамилии, а не аксусских священников, носивших все тот же горделивый титул и выступивших вперед во время дунганской революции в качестве контролеров хода дел на их родине) было с одной стороны то, что, по водворении русских в северной части Тьяншана, уменьшилось их влияние, а с другой — память о тирании во время последнего нашествия ходжей при Вали Хане еще не изгладилось. В особенности же задерживало их стремление к Кашгару положение русских по отношению к Кокану и успешные действия их войск в северных частях его.

Вследствие этих обстоятельств, внимание андижан было поглощено защитой собственной родины, а о ходжах никто и не думал, так что когда Бузург Хан получил позволение от Алим Кула оставить его армию, собранную для защиты Ташкента, [241] и отправиться искать счастия в Кашгаре, он не мог собрать около себя более шестидесяти шести человек, не смотря на то, что Алим Кул дал ему в качестве генерала кушбеги Якуб Бека.

Когда ходжа прибил в Кашгар, город был тотчас же сдан ему. Он водворился в орде как царь и, передав управление делами своему генералу, предался удовольствиям, что скоро лишило его уважения, как со стороны последовавших за ним, так и со стороны народа, сдавшего ему город. Он был свергнут своим собственным генералом и, после нескольких месяцев заточения, был наконец выслан из страны в Мекку, но вместо Мекки он возвратился назад в Кокан. Что касается других ходжей той же фамилии, явившихся по этому случаю из Кокана, каковы Эшан Хан, Вали Хан, Кичик Хан и прочие, то все они умерли во время военных действий, происходивших по поводу водворения в стране господства Якуб Бека.

Низвергнув Бузурга и получив титул Аталика Газы и эмира, Якуб Бек реставрировал все святилища и монастыри, бывшие во время китайского управления в пренебрежении и упадке, и прежде всего перестроил и расширил святилища и монастыри Хазрат Афака, Биби Мириама и Султана Сатока, в окрестностях Кашгара.

Во всех этих местах он выстроил новые мечети, коллегии и богадельни и, восстановив старые их доходы, пожертвовал для поддержания их еще новые земли. Все эти здания весьма красиво и основательно построены из кирпича и мертеля и, вместе с новыми сераями для купцов, представляют единственные виденные нами в стране прочные постройки. Всех этих религиозных сооружений, построенных и подновленных эмиром, насчитывается, говорят, около шестидесяти.

Коллегия, мечеть и богадельня Хазрат Афаки, взятые вместе, составляют довольно длинный для этой страны ряд строений и вмещают до трехсот человек. Преподавание в них ведется в совершенно религиозном духе многочисленными священниками.

Самое святилище стоит посреди двора, вход в который поставляет высокая арка, покрытая арабскими надписями на синих и белых муравленных черепицах. Оно представаяет продолговатое строение, которое нам не было открыто. Стены его точно также покрыты муравненными черепицами, крыша же плоская и на ней водружено несколько шестов с медными стрелками, под [242] которыми прикреплены хвосты яков. Вдоль всей верхней части строения и на выступе внизу расставлены рога оленей, диких баранов и газелей, из которых иные представляют необыкновенные размеры. Один громадный олений рог возбудил особенное удивление посланника, и был прислан ему в подарок начальником учреждения, Мутавалли Баши, султаном Махмуд Эшаном.

Он встретил нас в воротах, через которые мы въехали в пределы священных владений, и провел к дастурквану, расставленному в палатке, раскинутой для нас на земляном возвышении близь замерзшего пруда, вокруг которого росло несколько красивых серебристых тополей. Во дворе святилища была целая роща этих деревьев, а группу строений окружали большие фруктовые сады и виноградники, так что летом место это должно быть очень приятно.

Здешний настоятель много лет жил в Константинополе, был в Иерусалиме и в Мекке. Он относился к нам с большим почтением и говорил, что по милости Бадоулата (эмира) мы были первые христиане, вступившие в священные пределы. Мелкие золотые монеты, раздаваемые нами дервишам и священникам, с которыми нам приходилось иметь столкновения, приносили прекрасные плоды, и мы имели свободный доступ ко всем даже самым святым местам в окрестности и в качестве царских гостей всюду находили почтительный прием и были приветствуемы дастуркваном. Отсутствие предрассудков, — если только оно не составляло исключения из правил ради повиновения приказаниям эмира, — превосходило наши ожидания, так что мы не встречали ничего подобного не только в других могаметанских странах, но даже в Индии.

Хозрат Афак, гробницу которого мы имели честь посетить, описывается одним из его яркандских современников и учеников, как второй, после Магомета, пророк и чудотворец, подобный Иисусу. Слава о нем была распространена по всей стране от границ России до границ Китая и от степей Татарии до равнин Индустана. И на всем этом протяжении ученики его были его доброхотными дателями.

Впрочем ближайшее население не имело повидимому такой единодушной веры; — находилась люди, которые обвиняли его в [243] лицемерия и в том, будто бы он обирал простаков, чтобы наряжать своих наложниц и дворцовых юношей в шелк, парчу и золото. А были и такие, которые отвергали его чудеса на том основании, что он не излечил их болезней и не изгнал из страны зла.

Халиддудин, из сочинения которого я почерпнул эти подробности и который по смерти святого находился в монастыре при его могиле, не принадлежал к числу этих неверующих и в подтверждение святости своего великого учителя рассказывает о том, как скоро были наказываемы неверные. Так, один влиятельный яркандец подавился до смерти за дастуркваном у ходжи, на которого он дерзко клеветал дорогою. Брат и друзья его тотчас же кинулись к ногам хозяина и предложили владения и все свое богатство, умоляя воскресить умершего грешника. Тогда святой с кротким взглядом попросил соседа умершего ударить его по горлу; кость выскочила и умерший возвратился к жизни. От стыда он удалился на несколько лет к Аксу, а затем снова появился при дворе сторонником сыновей и наследников святого.

Вот одно из сотен чудес, приписываемых этому замечательному человеку, влияние которого на умы народа было необыкновенно. Когда он появлялся где нибудь, то взгляд его как бы магнетизировал окружающих. Ученики его, при его приближении, выходили из домов, распростирались по земле на его пути и подбирали прах из-под его ног как какое нибудь сокровище. Проезжие останавливались, а из толпы слышались восторженные крики, сопровожавшиеся слезами радости. Иные приходили в такое исступление, что принимались плясать, а другие падали в обморок. В мужчинах он всюду возбуждал чувство глубочайшего благоговения, а на женщин имел какое то таинственное влияние, от которого не были свободны даже самые знатные фамилии.

Однако, не смотря на такое огромное приписываемое ему влияние, страна была подвержена мятежам и бунтам во все время его продолжительного управления, распространявшегося на всю территорию от Андижана до Турфана и от Артока до Хотана. А после его смерти она была раздираема войнами, происходившими между его сыновьями и сыновьями наследственных управителей, которых он лишил законных прав, пока наконец не присвоили [244] власти себе китайцы и не восстановили порядка среди ее беспокойных элементов.

Теперь же, с новым пробуждением здесь ислама, слава нового святого выходит из забвения, в которое она было погрузилась, и снова начинает блистать для блага будущего поколения среди славных мучеников прошлых веков, проливавших на поле брани свою кровь, за веру, которую они пропагандировали.

В последний день 1373 года полк. Гордон в сопровождении капит. Троттера и д-ра Столичка отправился в экскурсию в Чакмак, а капит. Биддульф — по направлению к Маральбаши. Первая партия возвратилась 11-го, испытав мороз в 26° Ф., а последний вернулся 23-го января 1874 г., не видав ни одного тигра, хотя говорят, что они водятся в той местности и кожи их продаются в городе. Посланник же между тем вместе с капит. Чэпэном и со мною был 8-го января на обеде у нашего друга Ходжи Торы, в его резиденции в Пактахлике. Это прекрасная дача, находящаяся в миле или в двух к северо-западу от форта, построенная сначала для эмира во время осады Янгисара.

Обед был подан совершенно на европейский лад, и хозяин говорил, что он надеется ввести европейский порядок в этом отношении и среди своих соотечественников. Однако, на этот раз не было на одного соотечественника, чтобы посмотреть как должны употребляться ложки, ножи, вилки и стаканы, подивиться на белую скатерть и салфетки и попробывать роскошных и вкусных яств, приготовленных его константинопольским поваром. Хозяин наш был за столом один, и мы были этим очень довольны, так как разговор шел чрезвычайно приятно.

На столе были поставлены блюда с ростбифом и бараниной, а по обеим сторонам их — графины с чем то в роде разведенного водой молока — это был кумыс, т. е. приведенный к брожение напиток, приготовляемый из кобыльего молока и имеющий приятный кисловатый вкус. Он встречается только среди киргизов, у которых составляет ежедневное питье. Кумыс считают чрезвычайно здоровым и подкрепляющим напитком, и потому он высоко ценится богатыми и больными жителями городов. Эмир очень любит его и потому кумыс ежедневно поставляется в гарем киргизскими подданными, а его высочество уже сам наделяет им тех, кого захочет почтить. [245]

Несколько турецких слуг бесшумно выходили с восемью следовавшими одно за другим кушаньями и, наконец, подали уже знакомое нам ащ и иль казан дастуркванов, которые в свою очередь уступили место сырам, частью привезенным из турецкой столицы, и десерту из плодов.

27-го января выстрел из ружья на плац-параде перед фортом возвестил о начале Иди Курбана или «праздника (Авраамова) приношения», а на следующее утро другой выстрел возвестил о том, что эмир, в сопровождении своего двора, отправился пешком на молитву в находящуюся около плац-парада мечеть. Мы смотрели на процессию с крыши нашей резиденции, находившейся на противуположной стороне плац-парада. Характеристическими чертами церемонии были простота платья, тишина, гораздо меньшее число лиц, участвовавших в процессии, чем можно было бы ожидать, и полное отсутствие толпы зрителей. На плаце было всего несколько солдат и придворных слуг. На следующий день посланник в сопровождении своих офицеров сделал обычный поздравительный визит эмиру, и мы возвратились домой в андижанских шубах, подаренных нам его высочеством. Церемонии были те же, что и всегда, и после них было чрезвычайно приятно выйти на свежий воздух, услышать гул голосов и снова вернуться к веселому настроению духа, которое на время было сменено важностью, согласно этикету Аталыкова двора.

7-го февраля мы обедали и провели день у Играр Хана Тыро в его резиденции, внутри форта. Хозяин и на этот раз принимал нас один и, для сокращения долгих предобеденных часов, было прибегнуто к дастурквану и нескольким последовательным чаям. Обед был подан по-китайски и представлял новинку, которая тотчас же привлекла наше внимание. Стол был накрыт и сервирован китайскими слугами, которых наш хозяин с гордостью называл янги-мусульманами, и говорил как нельзя более в пользу их вкуса и ловкости. Середину стола во всю длину занимал ряд китайских ваз с искусственными цветами, привезенными очевидно из Европы, а между ними стояли блюда, на которых были сложены куски дынь и яблоков.

По обеим сторонам этих блюд стояли прекрасные соусники китайского фарфора с обсахаренными плодами, жареным миндалем, облитыми сахаром орехами, обмокнутыми в сироп [246] ломтиками дыни и т. д., а также разного рода пикулями и саладами из молодых побегов чечевицы. При каждой тарелке была китайская ложка, палочка и бумажная салфетка, какие описывались выше; не хватало только бокала или вообще какого либо сосуда для питья. Этой необходимой для нас принадлежности не было видно нигде, ни за обыкновенными дастуркванами, ни за настоящими обедами. Повидимому, здесь нет обычая пить во время еды, но мы замечали, что глоток воды берется обыкновенно по окончании ее.

Чтобы отплатить за радушие, посланник в свою очередь пригласил на обед Играр Хана Тору и Алиш Бея дадкваха. Чтобы угодить на все вкусы, наш повар, с помощью константинопольского повара Ходжи Торы, приготовил обед, состоявший из английских, китайских и турецких блюд, причем тщательно устранил такие яства, которые запрещает Шара, так что наши гости могли обедать спокойно, не боясь рисковать съесть что либо запрещенное. Тора, еще во время пребывания своего в Индии, научился употреблять ножик и вилку, и потому теперь действовал ими очень хорошо, но дадквах употреблял их так же неловко, как маленький ребенок, с в конце концов отложил их в сторону, и стал расправляться просто-напросто пальцами. Когда мы налили свои бокалы вином, то Тора, не столь свободный в мыслях и действиях, как его товарищи, изъявил в присутствии последнего свое набожное отвращение от запрещенного напитка и попросил, чтобы стоящий у его тарелки сосуд из накладного серебра был заменен чашкой чаю. Пример его не был оставлен без внимания дадквахом, который, с любопытством осмотрев золоченую внутренность и полированную наружную сторону назначенного для него кубка, спокойно поставил его и спросил себе кубок воды. Таинственность содержимого нескольких жестяных коробок возбудила серьезные сомнения о том, законна ли эта пища, и, благодаря этим сомнениям, набожные мусульмане отказались, например, попробовать pate de foie gras и «консерва из кулика», боясь съесть мясо не по правилам убитого животного.

Впрочем, даже строго придерживаясь своего исламизма, гости наши имели перед собой множество знакомых, обычных блюд, так что по окончании пиршества отправились домой вполне довольные и под сильным впечатлением от тех развлечений, которые [247] мы для них приготовили. Модель паровой машины, гальваническая батарея, воздушный насос, зоотроп, гироскоп и другие ученые безделки, приведенные в действие и объясненные им ради развлечения, звуки волынки, удивившие их уши, хотя и не вполне отвлекшие их внимание от расставленных перед ними за обедом блюд, наконец чудеса волшебного фонаря и прочее — все это наполнило их умы бездной материала для размышлений и для рассказов о невиданных чудесах и таинственных агентах британской силы.

14-го февраля, оставив резиденцию полк. Гордона и кап. Биддульфа, посланник со всеми остальными офицерами предпринял интересную маленькую экскурсию в Артош и долины у подножия Тианшана или Алатау, откуда мы возвратились 27-го того же месяца.

Дорога наша шла к реке Кизиль Су через окопанный рвана и укрепленный казарменный двор к востоку от резиденции. Реку мы переехали в брод по каменистому руслу, не много выше грубого бревенчатого моста, затем миль через десять сошли с лошадей у гробницы Биби Мариам, т. е. «Девы Марии», для неизбежного дастурквана.

Гробница эта поставлена над могилою Аланоры (Элеоноры?) Туркан, младшей из трех дочерей царя, мавзолей которого мы должны были увидеть в Алтуне т. е. «Нижнем» Артоше. Старшие ее сестры, Назяб Туркан и Хадия Туркан, были замужем за влиятельными духовными лицами Сайидовой фамилии, жившими в Ташкенте и Самарканде, и сыновья их играли заметные роди в делах страны.

Но сама она никогда не была замужем, и история ее одна из самых замечательных, среди множества чудесных преданий о святых мучениках, останков которых здесь такое изобилие. Она рассказана в Тазкира Бахра Хан. Это сочинение не представляет, согласно со своим названием, простую историю фамилии Бахра Хана, а повествует о всех наиболее замечательных живших в его царствование святых мучениках страны. Оно было переведено на турецкий язык с персидского оригинала, написанного Наджуддин Аттаром, священником одинадцатого столетия. Об истории этой говорится приблизительно так:

«История Аланоры похожа на историю Хазрат Мириам, матери [248] Иисуса. Она отличалась на столько же красотой и талантами, насколько набожностью и добродетелями. В цветущих годах своей жизни, она молилась однажды ночью но обыкновению в своей уединенной комнате, как вдруг явился перед ней архангел Гавриил и впустил ей в рот каплю света. Это привело ее в такой экстаз, что она упала без чувств. Очнувшись, она продолжала свои молитвы и не переставала совершать их с обычною, предписанною правильностью в течение нескольких последующих месяцев.

Спустя несколько месяцев времени после этого, она вышла однажды ночью к воротам своего жилища и была напугана до обморока появлением в них тигра. В конце концов, через несколько месяцев и дней, в пятницу 10-го Мугаррама (года не показано), когда царь со своим двором был на молитве в мечети, Аланора родила сына, с румяными щеками, с глазами газели и с голосом ангела.

Услыхав об этом, весь народ был изумлен и восклицал: "Что это за событие"? Царь же был сильно разгневан и приказал собраться своим вельможам, сановникам, мудрецам и духовным лицам, чтобы исследовать поведение его дочери, принцесы Аланоры, и высказать о нем свое мнение.

Она была строго допрошена своими друзьями и, к их удовольствию, со всеми подробностями объяснила свою тайну. Ее объявили целомудренною девою, любимою слугою Пророка, и священники, принимая появление тигра за предсказание будущей славы, назвали мальчика Сейд Али Арслан (т. е. господин Высокий Тигр). Он был воспитан под наблюдением своей матери и пяти лет был отправлен в школу. В шесть месяцев ученья он одолел все науки, тайные и явные, и семи лет был помолвлен со своею двоюродною сестрою Ток Бубу, догорая впоследствии родила ему трех сыновей и нескольких дочерей. Сыновья, когда они выросли, все приобрели известность, а из дочерей одна вышла за султана Уйлика, царя Узканда, а другая за Сайида Ялалуддина Шами».

Книга, из которой я почерпнул эти подробности, дает далее следующие сведения о смерти Аланоры. Когда сын ее был убит в битве с китайцами Хотана, близь Кум Шагидана, и победители, осаждая Кашгар, бросили его голову в стену, она была приведена в такое негодование, что решила отмстит за его кровь [249] своими собственными рунами. «В сопровождении своих девушек (превратившихся на время в амазонок) она оставила свой дворец в Артоше и вышла на поле битвы против своих врагов. Она уже послала в ад двадцать пять неверных душ, когда наконец, подавленная их численностью, была принуждена бежать со своими спутницами. Земля на их пути чудесным образом разверзлась и приняла бежавших в свои пещеры, но преследователи открыли их убежище и всех их убили».

Гробница стоит на краю глубокого рва и, вероятно, указывает то место, где нашли свою смерть эти злосчастные женщины. Она называется Мазар Биби Мириам, т. е. «Гробница Девы Марии», как называли обыкновенно Аланору, благодаря событию, которое сделало ее столь известною. Могила ее, вместе с несколькими более скромными могилами, окружена невысокой стеной.

Легенда, связанная с именем Аланоры, похожа на легенду Алан Коа. Последнюю сравнивают с историею матери Хазрат Иса т. е. «Господа Иисуса» и с легендою о «женщинах северных островов, которые зачали от купанья в плодотворных ключах», но только действующею силой у Алан Коа был луч света, входивший через отверстие вверху Каргаха, т. е. палатки, и вливавшийся ей в рот ночью, когда она спала. Она была замечательная красавица и, конечно, была обвинена в нецеломудрии. Однако, она доказала свою невинность перед всем собранием вельмож и предводителей, показав избранной ими для исследования дела комиссии как свет снова проник в ее палатку.

Существование таких легенд в этой местности в настоящее время представляет интересное обстоятельство. Я не буду пытаться решать вопрос, являются ли они остатком христианства, которое прежде здесь процветало, или же были привиты к сменившему его исламу, или же наконец вытекают из какого либо другого местного источника, предшествовавшего и христианству, и исламу; но так как они рассказываются в магометанской истории страны, — они вероятно обязаны своим происхождением мусульманскому духовенству.

Во время китайского господства, гробница Биби Мириам оставалась в небрежении и начала разрушаться, но при эмире была реставрирована вместе со многими другими и теперь является [250] одним из первоклассных религиозных учреждений страны, благодаря выстроенным при ней мечети, коллегии и помещению для четырех Кари, т. е. «Читателей Корана». В связи с мечетью есть также помещение для эмира, когда он посещает гробницу.

Это самое помещение, благодаря благосклонности его высочества, было приготовлено нам для предполагаемого ночлега. Но так как было еще рано, то мы решили в тот же день отправиться в Артош. Все эти строения были окончены всего полтора года тому назад; они стояли на своей собственной земле, и были окружены стенами с двумя воротами.

Мы были встречены здесь Муза Ходжей, молодым сыном владетеля Артоша, Махмуд Хана, который угощал нас дастуркваном с искренним радушием. Перед мечетью, под тенью нескольких тополей, был пруд, на котором работали с топорами несколько человек. Подойдя к народу, я нашел, что они рубили и носили в корзинах лед для сохранения ого на лето. Толщина льда равнялась двадцати двум дюймам. От гробницы дорога наша шла к северу через глубокий овраг, а затем по голой пустыне, покрытой маленькими песчаными холмиками, которые с северной, надветренной стороны представляли крутой обрыв, а с другой спускались отлого. Далее мы перешли еще овраг, затем, пройдя по соленой степи, взобрались на гребень ряда песчаных возвышенностей, отделяющих Артош от Кашгара.

Махмуд Хан принял посланника у внутренних ворог своего дома, где была выстроена стража, состоящая человек из сорока солдат, у которых однообразны были только белые тюрбаны да ружья, и, проведя его в свою большую приемную залу, выразил удовольствие, что видит нас у себя. Мы оставили Кашгар в полдень, а когда прибыли сюда, то уже начинало темнеть. Тут оказалось, что багаж наш по ошибке был отправлен в Оступ Артош, т. е. «Верхний Артош», и прибыл лишь на следующее утро. Однако хозяин устроил нас на ночлег по возможности удобно, и, после вечернего дастурквана и обычного роббера в вист при свете поставленных на полу свечей, мы растянулись по татарски на коврах по всей комнате.

Махмуд Хан считает себя потомком султана Саток Бухры Хана, мавзолей которого находится возле самого его дома, отчего и происходит название городка Машгад, «Место мученичества». [251] Его фамилия владела Артошем втечение семи столетий и теперь скромным ее представителем был он. Счастье его было разрушено китайцами, когда они подавили восстание 1857 года, руководимое Вали Ханом. Отец его и два брата были взяты в плен и варварски казнены китайцами за то, что слишком увлеклись во время революции. Они пристали к восставшим одни из первых, так как за возмутившимся ходжей была замужем сестра Махмуд Хана.

Махмуд Хан, вместе с другими членами семьи, избежал подобной же участи, благодаря бегству в Ташкент, откуда возвратился наконец в партии Бузур Хана. В благодарность за его службу при завоевании страны, он был снова водворен эмиром в своих, правда, значительно урезанных, владениях, и теперь продолжает служить эмиру в качестве предводителя 400 конных воинов, которых он содержит в своих собственных владениях. Он — мужчина средних лет, имеет резкие татарские черты чистого уйгурского племени и красивый румяный цвет лица, с самым легким желтоватым оттенком. Обхождение его весьма спокойное, не занозчивое, но выражение лица суровое, чего мы не могли не заметить, не смотря на его любезность в отношении к нам. У него три сына, из которых старший, Абдуррашид, хранит фамильную гробницу; второй, Муза, служит в числе телохранителей и провожал нас по его владениям, а третий еще восьмилетний ребенок.

На другой день после нашего прибытия мы посетили гробницу и в качестве царских гостей свободно расхаживали по ее дворам и монастырям. Самой могилы мы не видали, так как дверь в покрывающее ее здание была заперта и охраняема двумя старыми священниками, которые, сидя перед нею, быстро повторяли молитвы. Мавзолей этот состоит из обширного купола, поддерживаемого четыре угольным строением, на каждом углу которого находится по маленькой башне в виде колокольни, которые имеют также купели. Все здание покрыто муравленными синими, зелеными, и желтыми черепицами, которые расположены косыми рядами. Дверь высокая и помещена в узкой арке с восточной стороны. Внутренние стороны этой арки покрыты арабскими надписями, а год 1244 X. (1838 по Р. X.), выставленный среди надписей с одной стороны, обозначает обновление строения под управлением [252] Зугуриддина, бывшего в то время мусульманским правителем Кашгара от китайцев.

Саток Бахра Хан (родившийся в 944 г. по Р. X.) был сын Тангри Кадир Бахра Хана, умершего во время экспедиции против Бухары. Когда отец его умер, ему было всего шесть лет, и потому вместе со своей овдовевшей матерью он был взят под покровительство его дядей Гарун Бахра Ханом, вошедшим на престол в Кашгаре. Двенадцати лет он принял ислам от Абу Назара Самани, который в качестве распространителя ислама пришел в страну с караваном в 300 человек из Бухары через Андижан и остановился в Артоше, бывшем в то время цветущим торговым рынком.

В Тазкири Бахра Хана рассказывается, что Саток отправился однажды на охоту в сопровождении сорока человек, в равнину Артоша. Увидев зайца, он погнался за ним и отделился от своих спутников. Вдруг заяц, не отстраняясь от направленной на него стрелы, остановился, принял человеческий образ и заговорил: «подойди, сын мой! Я жду тебя. Слава Богу, что я нашел тебя одного. Подойди ко мне. Сойди с своей лошади. Мне надо сказать тебе несколько слов».

Саток (что значит «купец»), удивленный этим явлением, сошел с лошади и пал на колени перед человеком, который обратился к нему так:

«Сын мой! К чему держаться идолопоклонства? Знаешь ли ты, что имя твоего создателя Магомет? Иди же до пути его».

Что это за человек, говорящий таким образом? подумал юноша. Здесь нет таких людей. Откуда он? Затем, обратясь к явившемуся, сказал: «что это ты мне говоришь, мудрый человек»?

«О сын мой! О блаженный юноша! возразил ему незнакомец. Я не хочу, чтобы твое нежное тело попало в адский огонь. Это огорчает меня».

«Что такое ад»? спрашивает его Саток.

«Ад, отвечает великий муж, есть место, наполненное огнем и скорпионами, куда втаскиваются неверующие и грешники и предаются всевозможным мучениям».

Страх охватил сердце юноши, и он воскликнул: «о, говори, мудрый человек, и я буду делать то, что ты скажешь». [253]

Тогда незнакомец произнес символ веры: «Нет Бога, кроме Бога, а Магомет пророк Его».

«Что эго за слова? спросил Салок, и что они значат»?

«Сын мой, отвечал мудрец, повторяя эти слова, ты сделаешься мусульманином и пойдешь в рай, где много прекрасных юношей, девушек и вина. Отказавшись же повторить их, ты пойдешь в ад и подвергнешься всяким мучениям».

«Саток принял ислам и, повторив символ веры, сделался мусульманином. Он просил мудреца научить его вере, но тот ответил ему, что назначенный для него учитель придет в самом скором времени и направит его на истинный путь, и затем исчез. Иные говорят, что человек этот был священник Искандера Паши, другие — что это был Даял ул гаиб Ходна Цинда, третьи — что это был ангел, в сущности же это был пророк Кизр».

Далее рассказывается, что несколько дней спустя, Саток снова отправился на охоту с своими сорока спутниками и, придя в Баку в Остуне, т. е. «Верхнем» Артоше, нашел там караван хорошо одетых и весьма привлекательных иностранцев, расположившихся на поле лагерем. Когда он приблизился к ним, чтобы посмотреть, кто они такие, к нему подошел их предводитель Абу Назр Самапи, который, узнав в Сатоке розыскиваемого им князя, благословил Бога, затем, обратясь к своим спутникам, указал на предмет их путешествия и сказал, что цель их достигнута. Допросив их открыть свои тюки и достать подарки, он пригласил князя в свою палатку. В это время вдруг раздался призыв муэззина; все было тотчас же брошено как попало, и весь караван собрался на молитву.

Саток был поражен этой церемонией и доверчивостью незнакомцев в чужой стране, оставивших свое имущество без всякой охраны, для исполнения религиозных обязанностей. Он сошел с лошади и, узнав по окончании молитвы имя предводителя, инстинктивно догадался, что это именно тот учитель, которого обещал пророк Кизр, и принял от него ислам.

Абу Назр втечение шести месяцев тайно учил его доктринам религии, как вдруг дядя его Гарун, узнав о его вероотступничестве, решился убить его. Но мать заступилась за него и просила, чтобы сыну ее дали сперва возможность доказал свою [254] верность. В это время у царя строился языческий храм и Сатоку, в доказательство своей преданности национальной вере, велено было явиться в назначенный день перед собранием вельмож и заложить основный камень храма их богу.

Саток посоветовался с своим учителем, который разрешил ему исполнить приказание царя, и только, закладывая камень, держать в мысли, что закладывается мечеть, а не языческий храм. «Ибо, говорил наставник, если дело касается собственной безопасности, то совершение некоторых незаконных действий дозволительно; в данном же случае, если только ты будешь мысленно считать основание храма за основание мечети, то заложение камня будет даже делом богоугодным и похвальным, и даст тебе возможность избежать гонения неверных».

Таким образом Саток оправдал себя в удовлетворению Гаруна и его двора и был признан свободным от подозрения. Вскоре после этого, с помощию Абу Назра и его людей, число которых в точение его шестимесячного пребывания здесь возросло до 600, напал внезапно ночью на царский дворец, вооружил своих людей и, захватив 400 лошадей, бежал в горы Тава таг (Верблюжий холм), к северу от города.

Утром Гарун и его войско, проснувшись от глубокого сна, в который они были ввергнуты молитвами Абу Назра, открыли измену принца и без дальнейших отлагательств выступили против него. Много было отчаянных сражений, тысячи неверных были убиты и в то же время тысячи новообращенных присоединились к мятежникам.

Через несколько дней войско ислама стало сильно нуждаться в съестных припасах и начало колебаться. Тогда Абу Назр, чтобы удовлетворить нетерпение и устранить недовольство своих последователей, предпринял ночное нападение на город; дело ему удалось, и Гарун был убит своим племянником, который затем вошел на кашгарский престол и впредь объявил ислам законом страны. Он обратил в один день 20,000 граждан и установил Шара по всей территории. Много творил он тогда чудес, из которых самые замечательные были следующие. Меч его, имевший в ножнах такие же размеры, как и у других людей, удлинялся против неверных до сорока ярдов, и Саток косил их как рожь. Второе чудо состояло в том, что среди неверных [255] изо рта Сатока исходило пламя, которое многих сожигало, а других приводило в такой ужас, что заставляло бросаться к ногам его и делаться мусульманами.

Он жил до девяносто шести лет и во все время своего продолжительного царствования вел войны для распространения ислама, и действительно распространил его до Коракорума на северовостоке и до Турмиза на реке Аму — на юго-западе. Он отправился одерживать победы в Киту, по захворал в Турфане и возвратится в Кашгар, где, прохворав целый год, умер в 1037 г. На смертном одре он поручил правление и заботы о своей семье Абул Фаттаху, сыну Абу Назра, наставляя его таким образом: «Вот моя последняя воля: будь тверд в вере Пророка. Тебе поручаю я шариатов. Блюди их. Дети мои молоды. Воспитай их старательно, чтобы они не могли сделать ни чего такого, что осрамило бы их перед Богом. Подражай мне, Абул Фаттах! Иди моим путем — и ты достигнешь славы. Больше я ничего не желаю сказать. В молитвах своих поминай меня. Будь честолюбив и мужествен. Ищи помощи от Бога и Пророка Его. Помни меня, всегда и плач по мне».

После этого престарелый царь простился с своими друзьями и, сделав распоряжения по поводу своих похорон, уверил их, что душа его только переселяется из одного тела в другое, а не умирает. Он взял со стоявшего перед ним подноса розу и понюхал ее, затем взял белое с красными полосами яблоко и съел его; потом отпил из кубка шербету и произнес символ веры, встал, перевернулся три раза и пропел персидское двустишие:

Капля, взятая из моря, не уменьшает его объема.

Отходящая душа скидывает лишь скрывавшее ее покрывало.

Затем он сел, протянул ноги по направлению к кабла (гробница в Мекке), и с закатом дня испустил дух. Он был погребен в Машгаде в Алтун Артоше с большою торжественностью. В погребальной церемонии участвовали два великие святые, семнадцать тысяч ученых, двадцать две тысячи мусульман и пятнадцать тысяча простого народа. Рассказывают, что в это время совершено было несколько чудес, и, между прочим, что усопший монарх через несколько дней после своего погребения явился во плоти своим верным подданным, чтобы ободрить их и внушить [256] им твердость в вере Пророка и единодушие для распространения ее среди язычников.

Четыре года тому назад эмир посетил эту гробницу совсем своим двором и совершил обычные религиозные обряды над гробом царственного святого с величайшею церемонией, выразив таким образом свою благодарность Богу за успехи, ниспосланные его оружию. Он просил святого и впредь не оставлять своего смиренного ученика благословением для распространения ислама и для его умилостивления принес в жертву его памяти несколько сот быков, овец, лошадей и верблюдов, которыми угостились окрестные бедняки. Он возвратил принадлежащему к могиле монастырю его прежние земли, построил вокруг гробницы коллегию, мечеть и богадельню и обнес все это стеною. В коллегии мы нашли около ста мальчиков и мужчин, по спискам же их, говорят, считается до двухсот. Это такое же обширное заведение, как и при гробнице Хазрат Афака, и преподавание здесь точно также имеет почти исключительно религиозный характер. Четверо или пятеро учителей, водившие нас по заведению, приняли данные им посланником золотые монеты или тила с надлежащею признательностью и, воздев руки к небу, просили благословения подателю, а толпа студентов заключила их моление словом аминь.

После полудня охотники Махмуд Хана принесли пойманную в Камышевых зарослях близь Кол Тайлака дикую свинью. Это было огромное, чистое на вид и сильное животное. Вдоль спины его шла полоса длинной щетины, а под более короткой щетиной на остальном теле рос густой, короткий, курчавый и мягкий подшерсток, который составлял как бы теплое покрывало в дюйм толщиною. Короткие клыки были сомкнуты на вложенной в рот деревяшке и связаны крепкой веревкой, а само животное было систематически привязано такими же крепкими веревками к бревенчатой подножке.

Вскоре после этого мы целый день охотились близ Кол Тайлака за кабанами и убили один прекрасный экземпляр при помощи охотничьего орда. Милях в восьми от населения мы перешли по льду реку Файзабад и вошли в густые заросли камышу и тамарисков. С вами было человек двадцать охотников Махмуд Хана и два ученых орла. Люди были вооружены дубинами, и как только кабан был замечен, один из орлов полетел за ним, а [257] народ кинулся да орлом, подняв ужасный крик и размахивая дубинами. Птица следовала всем изворотам своей добыто, держась над самым камышем, и тотчас же кинулась на нее, как только та выбежала на открытое место. Тогда конные люди тотчас же окружили животное, ошеломили его ударами по голове и затем застрелили. Наши спутники-андижане предавались забаве весело и даже беззаботно. Они сообщили нам интересные сведения о джирге, т. е. охотничьем кружке, составление которого во времена могольских императоров было национальным обычаем, соблюдаемым с особыми церемониями. Целые полки употреблялись в качестве охотников в каком нибудь центральном месте, и целые округа в сотни квадратных миль служили полем их действий. Весь народ, захваченный охотниками, был принуждаем примкнуть к их рядам, и всякое нарушение закона охоты наказывалось весьма строго. Возвратясь из похода в Турфан, Аталык также организовал джиргу. Во время этой забавы было настреляно множество дичи, но зато было убито или искалечено также много слуг и офицеров.

Мы подняли во время охоты несколько фазанов, скрывавшихся в кустарниках, но внимание наше было занято более важным делом, и потому мы оставили их наслаждаться жизнью. Золотой орел, дрессируемый здесь для охоты, — прекрасная птица, обладающая громадной силой. Туземцы называют его кара куш и бургут. Их клабучат и спутывают, как и соколов, но вследствие их значительного веса их возят на деревянной подставке, которую придерживают рукою, поставив на седельную луку. В Ярканде мы видели их весьма часто, и дадквах говорил нам, что один такой орел жил у него почти двадцать пять лет.

Они употребляются на свиней, антилоп, оленей и волков, а также на более крупных птиц, как напр. гусей, цаплей и т. д., тогда как обыкновенные соколы северной Индии (баз, чарх лачин и т. д.), которых здесь также дрессируют, употребляются на фазанов, драхву, диких уток и т. д. На пути к долине Сагун с нами было несколько чархов, которые очень хорошо охотились на зайцев и куропаток. Во время нашего пребывания в Ярканде мы раз ездили на охоту с орлами дадкваха на гусей и цаплей в болота, находящиеся к востоку от города. Но орлы были плохи и только один из пятнадцати или шестнадцати охотился при нас [258] на цаплей, а другой весьма ловко перевернул несколько шлявшихся по окрестностям города собак, на которых он был спущен для нашей забавы.

Внутри стен укрепленного жилища Махмуд Хана мы видели несколько прекрасных экземпляров местного двугорбого верблюда. Это были благородные животные, почти белого цвета, небольшие ростом с тонкими высокими ногами и с пучками мягких шерстистых волос на плечах, на ляшках и на горле. Голова у них имела красивую форму и глаза были большие и умные. Крик у них особенный, резкий, совершенно не похожий на ворчанье тех неуклюжих, но полезных животных, к которым мы привыкли в Индии. Дикий верблюд водится в пустынях к востоку от этой местности, около Лоба, между Турфаном и Хотаном, где на него охотятся и теперь. Животное это, говорят, весьма злобно и проворно, но маленького роста, немногим больше большой лошади. Один киргизский пастух, живший несколько лет на Лоте, рассказывал мне, что он часто видал диких верблюдов на пастве, и участвовал во многих охотничьих на их экспедициях, ради ах весьма высоко ценимой шерсти, из которой выделывается самые лучший камлот.

Мы оставили Артош 17-го и направились к северу через брешь в гряде валов, состоящих из глины и гравия и отделяющих Артош от Аргу (долины, подобно Артошской, но гораздо уже), и, перейдя поля последней близь деревни того же имени, миль через восемь пришли к маленькому китайскому форту, занятому ныне артошской стражей в двенадцать человек.

Он стоит на маленькой площадке при входе в Тангитарское ущелье и окружен несколькими хлебными полями, составляющими последние признаки земледелия в этом направлении. Действительно, за Аргу нет определенного земледельческого населения и никаких признаков земледелия, за исключением этого клочка. Тотчас же за этим постом мы вошли в длинное ущелье, которое извивается между возвышающимися на известняке холмами глины и гравия и, следуя течению его быстрого ручья по отлогому, густо поросшему тростником и тамарисками берегу, миль через десять прибыли в Корган Тангитар.

Это маленький, обнесенный стеною форт, построенный на вершине скалы у входа в самое ущелье, и сообщающий свое название [259] всей местности. В нем находятся гарнизон в двадцать два человека, а выше на скалах по обеим сторонам входа расположены четыре маленькие, обращенные в ущелью и господствующие над его проходом, редута. Они почти недоступны как со стороны форта, так и со стороны ущелья, и могут вмещать в себе не более как по пяти-шести человек.

На маленьком выступе против форта находится группа ив и тополей, называемая Мазар Сугат Каравал, — указывает, как говорят, то место, где Саток, во время одного из своих многочисленных походов для распространения ислама, дивным образом извлек источник воды для своих жаждущих солдат, ударив о скалу мечем. Это весьма дикое местечко, и мы видели его в самом мрачном виде. Темная щель прохода, между высокими, нависшими известковыми утесами, представлялась нашим глазам во всей своей суровой действительности, и при наступившей темноте ночи казалось чем-то особенно мрачным среди всего окружающего и действительно походила на жилище привидений и духов, которыми населяет ее темные и безмолвные убежища народное суеверие.

Корган был приготовлен для нашего помещения и кроме того ниже, на уединенном валу, раскинуто было пять киргизских палаток для наших спутников. Но маленькие хижины оказались так грязны и вонючи, что мы с радостью променяли их на нестоль грязные киргизские жилища. Вечер настал темный и холодный; морозный северный ветер, дуя из ущелья, пролизывал насквозь войлочные лохмотья окое (кибитка), что весьма скоро рассеяло все наши представления о прелестях киргизской жизни. Теперь мы попробовали настоящую жизнь в окое и в течение следующих немногих дней странствования видели на практике быт бедных номадов, при чем конечно не позавидовали им. Не буду пытаться отгадывать в чем именно состоят прелести свободной жизни среди безграничных степей, но убежден, что, во всяком случае, надо быть специально подготовленным, чтобы уметь оценить их. Жгучее солнце, ослепительный блеск и удушающая пыль летом, резкий ветер, холод, снег и бездеятельность зимой — вот что видит и с чем должен бороться номад. Единственную помощь в борьбе представляет оборванная и истрепанная окое, да притупляющая кумысовая водка. [260]

Утром мы оставили Корган, обойдя нависшую скалу, спустились к проходу Тангитар, как раз по ту сторону его южного конца, заваленного поперечными бревнами, пучками терна и крупными каменьями. Тангигар, т. е. «Темный Проход», извилист и узок; ширина его между высокими известковыми утесами составляет всего от десяти до тринадцати шагов. Река его была покрыта крепким льдом и, проехав минут десять по ее извилистой скользкой поверхности, мы выехали в бассейн, в котором встречались три большие осушительные канала.

Мы избрали средний и вскоре выехали из его русла на обширную луговую долину в восемь или десять миль шириною и в двадцать длиною, простиравшуюся от востока к западу. За нею на севере виден ряд холмов, отделяющих это плоскогорье, называемое Ялгуз Сай, от Сая, расположенного несколько выше и составляющего любимое летнее rendezvous киргизов, а частью и зимнее убежите некоторых из них.

Холмы эти имеют весьма скучный вид и сверху слегка прикрыты снегом. Говорят, что на них много медведей, которые в случае нужды питаются сурками, вырывая их из нор. Но главные их обитатели в настоящее время — это большие стада диких баранов и ibex’ов.

Сначала мы прошли немного вдоль Саи. т.е. «Каменистого Луга», а затем повернули к востоку и при помощи соколов убили в зарослях у подножия холмов значительное число зайцев и куропаток. Отъехав миль двадцать от Тангитара, мы сошли с лошадей перед группой шести или семи акое, приготовленных для нас близь киргизской стоянки, на открытой равнине, по соседству с их кладбищем, называемым тигарматти. Кладбища эти имеют обыкновенно пять или шесть больших куполообразных могил, или гумбаз, которые издали кажутся иностранцу жилищами живых людей, а не мертвых, какими они оказываются в действительности.

Среди рассеянного вокруг лагеря рогатого скота и овец, было также несколько верблюдов и лошадей. Лагерь состоял всего из двенадцати или пятнадцати палаток, остальное же пространство обширного плоскогорья не представляло никаких признаков человеческой жизни. Палатки наши здесь были такие же несчастные, как и в предыдущий раз, и могли служить убежищем от [261] непогоды разве только тем насекомым, которые гнездились в войлочных лохмотьях их стен, полов и потолков. Это были истинные ловушки для доставления свежей крови населяющим их прожорливым тварям.

Ночь была светлая и звездная с резким северным ветром, который содрал с занимаемой мною окое войлок, покрывавший дымовое отверстие посреди крыши (крыша представляла слегка выпуклый купол, образуемый ивовыми жердями, сходившимися от стен к деревянному поддерживаемому ими кольцу, и была покрыта большими войлоками, утвержденными у окружности закрепками). В отверстие это тотчас же ворвался холодный, как ледяная вода, воздух и охолодил на всю ночь палатку, в которой у нас не было огня; хотя верхняя дыра и была кое-как закрыта вновь сорванным войлоком, но холод врывался через другие бесчисленные дыры оборванных стен. Спать или даже отдыхать было невозможно вследствие острой боли от холода в руках и ногах, которая пожалуй превосходит даже мучение от злых насекомых. Между тем я был одет чрезвычайно тепло, ибо сверх обыкновенного английского зимнего платья был закутан в огромный овчинный тулуп, а на ногах сверх теплых носков были надеты просторные овчинные мешки. Утром термометр, вывешенный с наружной стороны палатки, показал 20° холода.

Кочующих киргизов в Артошском округе насчитывают до ста семей. Они находятся в зависимости от хана, который называет их своими фукаро, т. с. «бедными». И действительно наружность их вполне согласуется с их названием, ибо из виденной нами здесь партии человек в тридцать ни один не имел независимого или почтенного вида. Впрочем это были не лучшие представители народа, а все бедные изгнанники из различных людей бурутских киргизов, которые ныне находятся под русским владычеством, каковы чонг богиши, сариг богиши, сайаки, чирики, кочины и пр., степи которых расстилаются к северу от Алатау.

Кашгарских же киргизов насчитывают до тридцати тысяч палаток, но из этого числа не более трети признаются подданными эмира; остальные же делятся между Россией на севере и коканским ханом на западе (Писано до присоединения Кокана к нашим владениям.). Самые главные стоянки из принадлежащих [262] Кашгару чонг богиши Актага и Сайаки Карадага, а затем следуют найманы Сарикула и Каракаша. Найманы, которых насчитывают здесь тысячи палаток, были прежде несторианские христиане и пришли сюда с северовостока Или в начале тринадцатого столетия со своим князем Кашлуком, который был прогнан со своих собственных наследственных пастбищ победителем Чингисом. Кашлук отнял правление Кара Китаем у престарелого царя Горкана, водворился со своими найманами в Кашгаре и начал войну с народом для подавления ислама. Но он был вскоре изгнан из страны и бежал в долины Сарыкула и Вахана, где был настигнут и убит своими преследователями.

От Тигарматти мы отправились к Баш Сугун, т. е. «Голова Сугуна», отстоящий на пятнадцать миль, а на следующий день в Ляг Сугун, т. е. «Нога Сугуна», отстоящий на двадцать миль. Около Баш Сугуна мы перешли с плоскогорья в узкую долину реки Сугун, текущей к востоку, и расположились на ночлег в нескольких киргизских палатках, заимствованных в находившейся тут же рядом киргизской стоянке. Она состояла из шестнадцати палаток и имела большие стада лошадей, которые паслись на равнине около лагеря. Река была более или менее замерзши; она течет по покрытому голышами руслу в низких, отлогих глинистых и песчаных берегах, покрытых соляной корой и там и сям поросших тростником и тамарисками. Местами была также редкие леса ив и тополей, myricaria и eloeagnus, диких роз и ephoedra, а также были и некоторые следы киргизского земледелия.

В Лаг Сугуне мы нашли стоянку из двенадцати палаток. Здесь капитан Троттер и д-р Столичка с маленьким отрядом андижан отделились от нас для экскурсий к гряде холмов Балоти, отделяющих эту долину от долины Аксай Уш Турфана; посланник же с остальною частью нашей партии, направился вдоль течения реки по извилистой долине, которая была покрыта снегом. Мы оставили реку несколько ниже маленького аванпостного форта, и не много далее, выйдя из холмов, спустились по сирту или склону, который тянется вдоль их основания, постепенно спускаясь к равнине, а затем, перейди большую пустыню, покрытую песком и солончаками, вышли на поля Кол Тайлака уже на Кашгарской равнине. Здесь мы пробыли два дня, и затем возвратились через Артош в Кашгар. В Артоше мы снова повидались со [263] своим вежливым хозяином и поблагодарили его за радушие. Его сын Муза, сопровождавший нас во время нашей поездки по стране, был на столько внимателен, что проводил нас до Биби Мириам, где посланник, прощаясь с ним, в знак благодарности за его услугу нарядил его в прекрасный шелковый халат.

Это был очень умный молодой человек лет двадцати двух и весьма приятный товарищ. Он рассказал мне о зверствах китайцев при подавлении восстания ходжей при Вали Хане и описал, как были казнены его собственные дед и дяди. Им был распорот живот и еще у живых вырвано сердце и брошено уличным собакам. Затем им были отсечены головы и вставлены в клетки, которые рядом с дюжинами других подобных же клеток были выставлены вдоль дорог перед городскими воротами в назидание другим злодеям. Когда я выразил свой ужас перед таким варварством, он отвечал, что это ничего не значило: очередь была за ними, и они делали нам то же, что и мы делали им. Во время войны мы почти одинаковы.

— В чем же вы различны? спросил я.

— Мы мусульмане, а они идолопоклонники, вот и все.

— Разве нет другого различие? спросил я. Разве вы не стоите гораздо выше китайцев?)

— В религии да. Но больше ни в чем.

— Но ведь вы говорите разными языками и принадлежите к разным племенам, возразил я.

— Это правда; но мы все татары, как бы мы ни назывались, турками ли, монголами, манджурами или китайцами, и различных языков у нас столько же, сколько различных наций. Во времена китайцев в этой стране говорили языках на семи.

— Я полагаю, что это в среде их войск и чиновников.

— Да, а также в среде торговцев, съезжавшихся со всех частей Монголии. Ведь у нас и теперь еще все китайское. Одежда у нас китайская, пища, домашняя утварь, даже промышленность — все китайское. Нравы у нас китайские, и торговля была также китайская.

— Вы верно говорите о том времени, когда китайцы были вашими управителями. Теперь совсем не то.

— Все осталось почти таким же, как было, за исключением Шариата. Впрочем положение вещей изменяется день ото дня; [264] так теперь мы не замечаем никаких признаков китайской торговли, а следовательно и приносившегося его богатства.

— Вы говорите так, как будто бы вы сами китаец.

— Нет, я ненавижу их. Но они не были дурными управителями. Тогда у нас было все, теперь же у нас нет ничего.

И это был не единственный, встреченный мною в этой стране человек, который держался такого мнения. Напротив, многие говорили и мне, и другим из нашей партии, что прежнее правление было сравнительно вовсе не дурно.

Текст воспроизведен по изданию: Кашмир и Кашгар. Дневник английского посольства в Кашгар в 1873-74. СПб. 1877