ГЛАВА I

БЕЛЛЬЮ ГЕНРИ УОЛТЕР

КАШМИР И КАШГАР

ДНЕВНИК АНГЛИЙСКОГО ПОСОЛЬСТВА В КАШГАР

В 1873-1874 г.

KASHMIR AND KASHGHAR: A NARRATIVE OF THE JORNEY TO KASHGHAR IN 1873-74

ГЛАВА I.

Приготовления к дороге. — Остановка в Мурри. — Отъезд. — Нара или веревочный мост. — Способ переправы. — Лагерные приключения. — Ихула или подвижной мост. — Ихеламская долина. — Развалины древних храмов. — Мост Каддал.

В первые дни 1873 года в Кашмир прибыл, после трудного переезда через горы, отряд в восемь или десять андижанских или коканских всадников под начальством человека, совершившего летом 1870 года путь к северу от Сриннагара в Ярканд вместе с миссией м-ра Форсита. Появление их в такое время года было совершенно неожиданно, но узнав сущность их поручения, их радушно приняли и отправили и дальше с сопровождении официальных лиц магараджи.

Саид Якуб Хан, Тарах, посланный Аталыка Газы к вице-королю Индии и к турецкому султану, прежде всего явился в лагерь наместника Пенджаба, который проживал в Гасанабдале во время маневров армии, стянутой в эту местность, и, представившись сэру Генри Девизу, сообщил ему причину своего посещения.

После недолгого пребывания там, в продолжение которого он пользовался искренним гостеприимством и был свидетелем такого военного зрелища, которое по роскоши и великолепию, могу сказать, действительно можно видеть только в Индии, он отправился в Калькутту, и, удовлетворительно окончив там свои дела с индейским правительством, отправился с поручением в Константинополь.

Во время его отсутствия было организовано посольство в Кашгар для заключения торгового трактата с государством, трактата [36] в пользу заключения которого Аталык Газы через посла своего выразил искреннее желание, как доказательство успеха дружеских отношений, недавно установившихся между двумя правительствами.

М-р Т. Д. Форсит — ныне сэр Дуглас Форсит — по знанию своему мер, употребляемых нами для развития нашей торговли с Яркандом, и вследствие знакомства своего с страной и народом, с первого же взгляда казался больше подходящим чем, другие, чтобы встать во главе такого предприятия, и потому был выбран для этой важной обязанности. Вице-король Индии назначил его уполномоченным послом в упомянутое государство.

К нему был присоединен целый штаб ученых и военных с целью воспользоваться представлявшимся случаем и пополнить наши слабые знания этих в высшей степени интересных и совершенно неизвестных стран, лежащих на севере за Гиммалаем, и которые экспедиция предполагала посетить на обратном пути в Индию. В программу маршрута входили Хотан и Аксу и путешествие через Бадакшан и Балк в Кабул.

В то время эта экспедиция привлекала не мало внимания и возбуждала интерес вряд ли менее поддерживаемый в Англии, чем в самой Индии.

Индейская пресса много говорила об этом движении, и смотрела на предмет с различных точек зрения. И даже до отъезда посольства обсуждала цель его — и коммерческую, и ученую, и политическую — бесцеремонно и нескромно, и разбирала индивидуальные достоинства многих членов более прямо, чем любезно. Описанные предстоявшие нам неудобства, неизбежные при такой поездке, и страшная судьба, которая могла сразу пресечь торжество нашего предприятия, — все это ярко было изображено известным писателем в Пионере, и придало некоторую пикантность нашей экспедиции.

Не смотря на все мое уважение к правдивости вышеупомянутого писателя, я прибавлю здесь, относительно его предостережений и грустных предсказаний, что в книге своей я умалчиваю об опасных соблазнах, предсказывавшихся им, из чего читатель может смело заключить, что мы, слава Богу, не имели причины опасаться предсказываемых нападок на святость наших брачных обетов. Что же касается холостых членов нашей экспедиции, то они могут говорить сами за себя. К счастию, они не испытали [37] опасностей, предсказываемых им, от раздражительного характера и необузданного бешенства Аталыка Газы; никто из участвовавших в экспедиции не лишился головы, ради удовлетворения прихоти разгневанного деспота, точно также никто из нас не познакомился с помещением в русской тюрьме.

Действительно же пережитое нами все рассказано в этой книге. Теперь же пока вернемся и приготовлениям к путешествию.

Нужно было много приготовлений и тщательного внимания к подробностям снаряжения нашего отряда в степени, соответствующей с требованиями экспедиции, и соразмерной с важностью поручения.

Чтобы не быть стесненными в движении и иметь возможность самим контролировать за перевозкой, было решено приобрести сто вьючных мулов для специальной потребности посольства. Сбруя и вьюки все были сделаны на казенном заводе в Кангапуре, и сделаны чрезвычайно хорошо и по лучшим образцам. Вьючные седла были сделаны по Ново-Зеландским образцам и приспособлены как для верховой езды, так и для навьючения, смотря по надобности, а вьючные мешки были сделаны из кожи, сшиты медными проволочными нитками и на вид были гораздо более удобными, чем оказались на деле.

Палатки были сделаны на заказ на заводе Лагор Централь Джейль по образцу, доставленному м-ром Форситом, и, не смотря на множество шестов (три прямых шеста, из двух кусков каждый, и два складных верхних шеста) подпорок и веревок, оказались просторными и удобными, и достаточно защищали от непогоды. Они напоминали несколько «швейцарские домики», с двойными крышами; наружная крыша выдавалась кругом и образовывала спереди нечто в роде веранды, с боков прикрывала закрытые выступы, а сзади комнату для ванны. Эти палатки отлично служили нам во время путешествия, и мы их привезли обратно в лучшем состоянии, чем какую либо другую часть нашей лагерной обстановки.

Когда были окончены как эти, так и другие лагерные приготовления, наняты были люди для постановки палаток, погонщики мулов и т. д., сделать запасы съесного продовольствия, снаряжен военный конвой, и — напоследок, хотя ни в каком случае не последнее с точки зрения значения и не последнее в порядке вещей [38] сделаны условия с кашмирским магараджей о доставке провизии и припасов в различные места остановки по необитаемым гористым местностям Тибета, по Карокорумской и Чангшанмоской дорогам, о доставке экипажей и продовольствия по дороге через Кашмир. Экспедиции велено было собраться в Равал Пинди к 1-му июля, и в этому дню туда прибыл подполковник Т. Е. Гордон и принял начальство.

Из Равал-Пинди экспедиция двинулась двумя отрядами в Мурри, и стала там лагерем на равнине, куда за несколько дней до прихода нашего кашмирские власти, снисходя к нашему желанию, послали целую вереницу в восемьдесят или девяносто оседланных и вьючных лошадей для надобностей посольства. Тут я догнал посольство, познакомился с членами его и узнал о назначенном порядке нашего путешествия. Каждому из нас была дана палатка, стол и стул и три пары вьючных чемоданов (которыми должен был ограничиться наш личный багаж), все одного образца, и вновь заклейменные. Каждый из нас должен был ограничиться двумя личными слугами и двумя верховыми лошадьми с двумя грумами, и кроме того все имели право пользоваться общим столом. Подвозка, постановка и разборка палаток и весь порядок остановок были организованы с военной точностью; и с начала конца, как мы впоследствии убедились, превосходно управлялись распоряжениями капитана Э. Ф. Чапмана, квартирмейстера главного штаба, которому обязанность эта была поручена.

15-го июля передовой отряд под начальством капитана Бидуфельда двинулся на Сриннагар; он состоял из капитана Тропетера и при нем туземного землемера Абдус-Субгана с его помощниками; доктора Столички и туземного набивателя чучел; Райзайдар Афзал Хана; госпитального чиновника Асмат Ази; пехотного конвоя и заведующего тосгакхана т. е. подарками.

Через четыре дня по той же самой дороге двинулся лагерь главной квартиры под начальством полковника Гордона. В его отряде находились мы с капитаном Чапманом; капрал А. Ринд 92-го шотландского полка, лагерный коммисар; Мунзи Физ Бакш, персидский секретарь м-ра Форсита, Тара Синг, казначей и счетовод; столовое отделение; начальник госпиталя: Джемадар Сиффат Хан с десятью всадниками кавалерийского отряда, [39] лагерная прислуга и провиант, приемные палатки и обстановка посольства и уполномоченного.

Таков был состав лагеря главной квартиры Кашгарского посольства, когда оно выступило из Мурри в утро 19-го июля 1873 года. Время дождей уже началось, и мы приготовились встретить и бури, и ливни на немногих переходах, которые привели бы нас за пределы муссона. Мы надеялись выступить в один из тех перерывов, когда исчезает масса туч, перерывов не редких в долинах и смягчающих тяжелый полусвет дождливого времени и на короткое время возбуждающих к деятельности подавленную энергию животной жизни. В такие перерывы леса являются во всем своем великолепии и величии, а горы представляют роскошные панорамы и со всех сторон слышатся крики восторгов и радостей как птиц, животных, так и людей.

Судьба не даровала нам такого отрадного зрелища. Напротив того, отряд наш двинулся в такой дождь, какой мне редко приходилось видеть и который порядочно смыл яркую полировку наших лагерных экипажей и испытал бодрость наших людей и лошадей. Замедление произошло от навьючивания и отправки 105 мулов и лошадей, и шестидесяти или семидесяти носильщиков, составлявших наш транспортный караван; но при небольшой кротости и терпении все отлично устроилось и двинулось в путь в таком порядке и в таком хорошем настроении духа, какого трудно было ожидать при настоящих обстоятельствах. К счастию переход в Деваль был не велик, и остановка там на следующий день дала нам возможность высушить наши палатки и вещи в чемоданах. 21-го числа, мы прошли десять миль до Когала и остановились там на следующий день. Мы нашли отрадный приют от удушливого жара в глубоком и узком проходе Игелама, под соломенной кровлей, в то время как лагерь наш раскидывался вдоль берега реки пониже, во многих местах заваленной скатившимися с откосов глыбами земли.

23-го мы снова пустились в путь и, перейдя быструю речку по хорошенькому маленькому висячему мосту недалеко от последней станции, ступили на Кашмирскую территорию. Начиная от моста, где до постройки его в 1870 году реку переезжали на пароме, всегда более или менее на авось, а очень часто и тонули — идут две дороги к «Счастливой Долине», как обыкновенно называется [40] Кашмирский бассейн, и обе соединяются в Чикаре, где начинают уже подниматься низменные долины Игелама. Более короткая, по более трудная дорога идет прямо через холм Данна, другая огибает кругом к северу через Игеламскую долину.

Мы отправились по последней и, миновав станции Чаттар, Рара, Тандали, Гаттиан и Чикар, прибыли в Чакоти, где остановились на один день и снова свободно вздохнули горным прохладным воздухом, который после удушливых жаров и несносных москитов в низменных ущельях в высшей степени освежил и людей, и лошадей.

Жар в этих маленьких ущельях — террасами засаженных рисовыми полями и замкнутых со всех сторон высокими горами — невыносим в это время года и жестоко измучил наших животных и их погонщиков. Я нашел, что он нестерпимее, чем жар в это же самое время года в открытых долинах Индии — в Пенджабе, например. Там жар велик, но воздух легок и подвижен, и не мешает дышать. Тут же, напротив того, солнечные лучи светят через слой густого пара, накопляющегося на вершинах гор, и отягощают атмосферу, замкнутую между глубоких ущелий, так что воздух становится тяжелым, удушливым паром и так и давит на человека.

Дорога, однако же, многолюдна и без сомнения пройдена многими кашмирскими туристами. Но я не стану описывать, как и не стану упоминать о каждой станции обыкновенно устроенной на каком нибудь откосе, спускающемся к реке; это дом первобытной постройки, не лишенной гостеприимной кровли. Эти станции были устроены кашмирским правительством, для удобств проезжающих и путешественников, и доступ в них свободен; но прислуги и продовольствия в них нет, хотя последнее всегда можно достать по соседству.

В это же наше путешествие мы находили на каждой станции обильный запас всякого рода продовольствия для нас самих и для провожатых лошадей, носильщиков и всевозможный лагерный фураж, приготовленный кашмирскими властями для посольства. Это обилие и утонченное внимание были совершенно исключительными и вызваны особенными обстоятельствами.

Во время пути нашего по этой части дороги — сравнительно с другим британским берегом реки, весьма мало населенной — [41] мы видели различные способы, употребляемые туземцами для переправы через реку.

Вследствие быстрины ее и громадных валунов, загораживающих русло ее, через реку нельзя переходить в брод и нельзя переезжать на лодке, и способ принятый для переправы зависит всегда от места, назначенного для нее. Таким образом через Нинсук, немного повыше соединения его с Игеламом (или, как его зовут здесь с Бедестою) у Рары, переправляются по веревочному мосту, в роде таких которые называются нара. Это просто веревка, протянутая от берега до берега, и прикрепленная на каждой стороне к какому нибудь выдающемуся утесу или крепко стоящему дереву. Берега тут возвышались над рекою высокими вертикальными стенами и показались мне вышиною по крайней мере в 150 футов. Веревка снабжена сеткой в виде люльки, привязанной в вилообразному куску дерева. Дерево образует верхнюю часть люльки, и, хорошо наставленное, оно держится на веревке неподвижно, хотя свободно скользит взад и вперед от движении веревки.

Из нашего лагеря, с противуположного берега Игелама, я рассматривал с большим интересом это повидимому непростое устройство, надеясь, что увижу, как им пользуются, так как с крутых берегов не видно было даже к нему тропинок; но спустя некоторое время, находя, что любопытство мое слишком долго не удовлетворяется, я посадил слугу своего по другую сторону палатки, приказав ему уведомить меня, лишь только он заметит, что кто нибудь подходит к указанному мною месту. Он известил меня, что с нагорной стороны идет человек. Цветом он так походил на землю, что я не скоро различил его фигуру, пока наконец в глаза мне не бросились его худощавые ноги, шагавшие по выступавшей скале, вдоль так называемой козьей тропинки. Я взором следил за обладателем этих ног, бывших недалеко уже от моста, и при его приближении увидел, что это почти нагой горец, такой же худой и несчастный, как кули, или носильщики в нашем отряде, его собратья — и тоже наши собратья по нашему общему арианскому происхождению. За спиной у него была привязана небольшая котомка, походившая на мешок с мукой, сверху которого было свернуто одеяло — признак, означавший, что друг наш отправлялся в дальний путь, так как между этим народом [42] умеренных желании и невысокого интеллекта, котомка с печеньем из ячменной муки и одеяло грубой шерсти служат скромными представителями различных роскошных и разнородных принадлежностей, сопровождающих путешествующего цивилизованного человека.

Подойди к мосту, интересный путник наш сдернул котомку, привязанную сзади на оборванном шарфе, и пропустив концы завязок на плечо с одной стороны, и под мышку с другой, он завязал узел накрест на груди. Потом бросил боязливый, быстрый взгляд вокруг, и не осмотрев даже нитку, которой намерен был вверить свою жизнь, осторожно спустился к концу скалы, притянул люльку к себе, уселся в сетку, обхватив боковые веревки так, что они пришлись между боками и руками, оттолкнулся от берега и пролетел половину дороги.

Сначала люлька с тяжестью проскользнула по скату веревки и быстро, и легко, но по середине остановилась в углублении, отвисшем от ее тяжести, и смелый путник наш очутился висящим на воздухе над стремящимся, шумным, пенистым потоком. Он подождал с минуту, пока не перестала дрожат веревка, и потом начал доканчивать переправу. Он для этого ухватился за веревку обеими руками и, толкаясь вперед внезапным подергиванием ног, подвигался на фут или на два; таким-то образом трудясь, он перебрался на другой берег. После каждого толчка, он крепко держался минуту или две и, пользуясь колебанием веревки, давал возможность дереву скользить, чтобы подвигаться.

Эта переправа должна быть и тяжела, и отважна, какой она и показалась на мой непривычный глаз; но народ, бывший со мной говорил, что такая переправа и проста, и безопасна, и что несчастные случаи весьма редки, хотя мостом этим постоянно пользуются. Веревка эта, как мне сказали, есть ничто иное как плотная, толстая, и крепкая нить длинного ползучего растения, смешанного с крепкими лозами растения из рода индигоносницы, которые оба в изобилии ростут на склонах всех здешних гор; а люлька и веревки держащие ее, сделаны из сыромятной кожи. Эти мосты строятся только там, где берега очень круты, и ширина переправы не слишком велика. Они требуют исправления каждый год, но так крепки, что выдерживают переправу лошадей и овец; для этого их подвязывают обыкновенно в люльку, и спускаются [43] по покатости с привязанной веревкой и втягиваются на другую сторону такой же веревкой.

На другой день в Тандали, на следующей станции за Рарой, нам привелось видеть совершенно другой способ переправы через реку, и единственный, принятый в этой местности. Тут почва образует низменную плоскость, весьма немного возвышающуюся над руслом реки; противуположный же берег идет крутой покатостью к самой воде; такое место не представляет точек опоры дня нара иди веревочного моста и не дозволяет поставить быки для игула, или «качающегося моста», который мы видели потом.

Во время ночлега нашего в Рара шел сильный дождь и, кроме других приключений, опрокинул мою палатку, переломив два или три шеста поддерживавших ее. В это время я спал; но ужасная тяжесть, навалившаяся на меня хуже всякого кошмара, вскоре совершенно стала душить меня. Инстинктивным усилием руки мои приподняли тяжелый холст на столько, что я мог соскользнуть с постели и ступить на мокрый ковер, мягкий как толь, на почве, совершенно пропитанной водой. Прижавшись к подпоркам под моими сундуками, я спас себя от погибели в таком жалком состоянии и провел два длиннейших часа моей жизни, завернувшись в какую то грязную, вонючую попону на вьюке к углу веранды, пока свет не заменил мрака и не показал, что только один шест остался невредим. Мой крик, до сих пор напрасно повторяемый — неслышный от стука дождя и шума Игелама, грохот которого в ночной тиши господствовал совершенно один торжественно и упорно, вследствие отсутствия какого бы то ни было звука, оживляющего день различными криками животной жизни — наконец привлек слуг моих ко мне. В несколько минут палатка была поправлена, и тогда, в более спокойном состоянии ума и души, осмотрев окружающую меня местность, я поздравил себя, что благоразумно не последовал являвшемуся намерению искать спасения под кровлей станции, находившейся около. Я знал, что станция набита путешественниками, которых мы, приехав, уже застали, но на веранде можно было бы найти сухой уголок, если бы до нее можно было добраться. В темноте я чувствовал, что это будет крайне трудно, и теперь эго мне стало очевидным, так как расстояние между нами, хотя не более как [44] в ярдов сто, если не менее, было покрыто всевозможными препятствиями. Поленницы дров, связки сена, мешки с ячменем, груды сбруи, вместе с целыми кучами носильщиков и дрожащих лошадей, собранных тут для нас кашмирскими властями, загораживали путь самым живописным беспорядком, характеризующим местную кочевую жизнь.

Сильный дождь несколько задержал нас, и мы не могли выйти из Рара ранее десяти часов. Полдневный жар и тяжело давящая атмосфера Тандали дали себя знать нашим людям и животным и присоединили этот переход к самым тяжелым из всех переходов нашего путешествия.

В Тандале мы нашли реку в полном разливе; она неслась, унося с собою всякую всячину и вовсе не представляла зрелища, приглашавшего переплыть через нее. Тут мы видели, как переправляются на шиназе, который я хотел описать, когда уклонился для рассказа о личном приключении, обрисовывающим несчастий лагерной жизни.

Шиназ, обыкновенно употребляющийся на Инде и других реках Пенджаба, есть ничто иное, как надутая шкура быка или козла. Тут же была козья шкура, сделанная из двух отдельных кож, связанных вместе. Каждая была надута самостоятельно через деревянную втулку, вделанную в одну из четырех ног, кожи, и закупоренную деревянной пробкой. Таким образом устроенный маленький плот лежит на берегу, пока всадник не сядет на него верхом, всунув ноги в петли, висящие с обеих сторон в виде стремян, и взявшись руками за втулки и прислонившись грудию к коже, не спустит его в поток, двигая и руками и ногами, как во время плавания. Много ловкости и искусства требуется при управлении таким причудливым маленьким илотом, чтобы вдруг не перевернуться. Мы видели, как несколько человек плыли на этих шиназах через реку и, судя по спокойствию и ловкости, с какими они управляли этими утлыми маленькими судами, они должно быть очень привыкли здесь переправляться на них. Смелость, с какой они разбивали полны, и ловкость, с какой избегала водоворотов быстрины, не менее удивительны, как и искусство, с каким они подбирали какую нибудь плывшую находку на пути, и твердость, с какой они плыли, когда, легкое тело их всплывало на верх волн. [45]

Нам привелось видеть при этом случае переправу через реку при исключительно трудных условиях. При обыкновенном положении реки переправа тут проста и допускает даже привязывать на спину путешественника ношу, и в случае, если он не может плыть сам, то тянется на буксире другим, который может плыть.

В прежние времена шиназ гораздо чаще употреблялась, чем при более благоустроенном управлении, учредившемся вслед за беспокойной властью в стране. Тогда этим способом разбойничьи шайки переправлялись, чтобы грабить соседние территории, или чтобы избегнуть преследования своих врагов, что, при удобстве перевозки и скором приготовлении этих плотов, представляло им верный и безопасный способ переправы через водяные препятствия на пути. Посреди дороги между Рара и Тандали на противуположном берегу реки, несколько повыше соединения Кишанганги с Игеламом, находится город Музаффарабад, с развалинами громадного сарая могольского периода. Когда афганы владели Кашмиром, они держала тут гарнизон для защиты дороги, наводненной и в их время разбойничьими шайками. Эту дорогу, идущую от Музаффарабада вверх к Барамулла, параллельно с дорогой, по которой мы следовали по противуположному берегу реки, называют Дурранской дорогой Пакли или Дамтаура, и считают удобнейшей и лучшей из всех дорог, ведущих в Кашгар и свободной круглый год.

В Гаттиане, на следующей станции за Тандалем, мы увидели «качающийся мост» или ихула, о котором я упомянул раньше. Таких мостов было два, в виду один другого, между Гаттианом и Гархи. Гархи значительная деревня по другую сторону реки, которая бежит тут по широкому руслу с высокими берегами: сама же река изменяется шириною от пятидесяти или шестидесяти до полутораста и более ярдов.

Ихула делается из трех веревок, протянутых через реку на высоте в восемь, в десять футов, между двумя быками, устроенными из камней и из связок хвороста по берегам реки. Каждый бык спускается, как гать, с берега и заканчивается стеною; у воды к него вбито несколько крепких устоев для поддержки веревочного моста. Эти веревки протянуты с одною берега на другой в виде треугольника, так что в поперечном разрезе [46] они образуют букву V, следовательно — две параллельные веревки образуют верхний план, а средняя — нижний план. Вся эта постройка на всем протяжении держится громадными ижицеобразными кусками из дерева, которые на каждых четырех, пяти ярдах укреплены и снизу и сверху сыромятными ремнями, и далее на верху привязаны веревкой, которая протянута поперег между двумя верхними точками, где они укреплены к веревкам.

Расстояние моста этого было ярдов в восемьдесят, и он значительно свешивался от своей собственной тяжести, в то время, как ветром его качало самым страшным образом со стороны на сторону. Мост этот переходился путниками по нижним веревкам, положенным иногда в два, три ряда, и переходя его, сохраняют баланс, держась руками за верхние веревки, идущие по обе стороны на высоте плеча. Я видел, как четыре человека переходили моет этот в одно и тоже время, и двое из них несли за спинами котомки. Они шли друг за другом шага на четыре, на пять и тщательно старались «идти не в ногу», чтобы предупредить опасное колебание, которое могло их опрокинуть, если бы они пошли «в ногу». Когда они подходили к связкам деревянных вил, они но очереди осторожно наклонялись под скрещенными веревками, и я заметил, что по каждому вилообразному куску дерева идет в одно время только один человек. Тяжесть четырех путников наклонила мост в середине к самой воде, и действительно, ноги путника ступали уже в воде. Такое нырянье ничуть не опрокинуло его, чего я боялся, но замачило весь мост и сделало его еще неудобнее для перехода. Это колебание ни на минуту не остановило путников, и они все перешли на другой берег и пошли в разные стороны, не взглянув даже на опасную переправу, которую только что миновали, и вероятно, не подумав даже, что избегнули опасности.

В этом месте, одна из вьючных лошадей нашей кавалерии, которую конюх вел под уздцы, упала с берега, вышиною в шестьдесят, в восемьдесят футов, в реку, и была унесена на маленький островок посреди реки несколько пониже. Оказалось, что несчастное животное переломило себе ногу, и потому мучения ее были прекращены пулей в голову. Капитан Чапман, для этой печальной обязанности, переправился по шиназу. Это [47] приключение в начале нашего пути было единственной потерей, постигшей военных лошадей нашего маленького конвоя, в продолжение всего нашего путешествия. Из Гаттиана мы перешли на следующую станцию в Чикар, где дорога Данна из Когала соединяется с большой дорогой. К этом месте мы покинули низменную жаркую долину Игелама, и за нею началась лесная, прохладная дорога, которая тянется по этой стороне реки до начала Воларского бассейна — знаменитой Кашмирской долины (Каши-Меру?) — в Барамулле.

Перемена была приятна как относительно улучшившегося климата, так и относительно более красивых видов. В Девале и Когале мы оставили за собою леса, придающие прелесть Муррийским холмам и, перейдя через реку, вошли совершенно в другой климат и в другую страну.

Из Когала в Чикар дорога наша проходила через узкий, извилистый проход реки Игелама. На покатых откосах ее террасами идут площадки с рисовыми и маисовыми полями и с поселениями крестьян, окруженными огородами и изгородями. Между этими местечками, общая поверхность неровной почвы, занята более или менее густыми лесочками, преимущественно из додонеи, кариссы, дикого оливка, барбарису, малабарского орешника диких фиг и других подобных деревьев.

За этой береговой дорогой, холмы поднимаются высокими пиками, представляя бесконечное разнообразие видов, и громадные пространства зеленых лугов (не прерываемых ни утесами, ни лесом) тянутся вверх до самых вершин.

В Чикаре мы покинули это мирное зрелище и перешли в лесные местности, еловые и кедровые леса которых соперничают с величественными высотами и представляют вид — один стоющий путешествия.

На нашей следующей станции в Шакоте мы остановились на целый день. В этот переход мы проходили небольшие кочевья цыган, обыкновенно называемых каниарами, стоящие по тропинкам Счастливой Долины. Здесь, как и в других местах, они ободранные, дикие, и счастливые в своей грязи и бедности, судя по наготе их, вовсе не чувствительны к холодному горному воздуху и к жаркому припёку долины. Мы тоже встретили несколько громадных караванов, направляющихся к Раваль Пинди. На трех, [48] четырех последующих переходах мы встретили еще такие караваны, и нескольких пешаварских путешественников, сопровождавших свои небольшие караваны в двенадцать, в пятнадцать мулов, навьюченных ассафетидой и нюхательным табаком, на Сриннаггарский рынок; в этот раз я заметил три каравана, из восьмидесяти волов каждый. Я узнал от одного из погонщиков, что корень собирают на горах около прохода Зоила, и когда мы подошли туда, я добыл несколько экземпляров растения, послав человека за горы набрать его. Погонщик сказал мне, что каждый вол несет две корзины кута, и что в Раваль Пинди снадобье покупается купцами по рупии за серу в два фунта. Можно составить себе некоторое понятие о количестве этого корня, ежегодно вывозимого из Кашмира, из приблизительных цифр, сообщенных этим человеком. 240 вьюков этого снадобья, попавшегося нам на встречу в этот день — особенный запах заражал им все вокруг — представляет, по восьмидесяти фунтов в корзине, итог в 33.400 фунтов, стоящих в Раваль Пинди 19.200 рупий. На прежних станциях мы встречали такое же количество, и погонщик мой уверял меня, что такие караваны будут встречаться нам еще недели три.

Повидимому каждый может отправиться и собирать этот корень там, где он растет, и крестьяне обыкновенно этим и занимаются. Растение это растет в диком состоянии, и в громадном количестве в некоторых местностях, и я не мог узнать каким количеством ограничивается сбор его. Корень сильно употребляется в Индии во время службы в индусских храмах, и вывозится из Бомбея в Китай, где его жгут в кадильницах.

В тенистых промоинах и рытвинах около Шакоти, я прибавил несколько экземпляров к коллекции маленьких птичек, настреленных мною дорогою; но не было ни одной такой красивой, как белая райская птица с длинным, грациозным хвостом, и ярким зеленым клювом, и самца того же рода, но желтого цвета. Прибыв в Сриннагар, я отправил обитый жестью сундук с этими птицами в Индию, откуда на следующий год они были отправлены в Англию. Открыв ящики, я увидел жесть перержавленною, и все содержимое было совершенно источено долгоносиками. К счастью, птицы, собранные на севере Леха, избегли этой участи и прибыли в целости. [49]

Переход из Шакоти в Ури чрезвычайно живописен, но утомителен для вьючных животных, вследствие крутых подъемов и спусков через целый ряд глубоких рвов, пересекающих дорогу, вообще хорошую и тенистую. По дороге много обработанных полей с рисом, маисом, хлопком, и стручками из рода, называющегося махом, которые занимают террасы по обеим сторонам дороги. В промежутках между этими производительными местами, дорога окаймлена воложскам орешником, юкобой, гранатами, тутовыми деревьями, фигами и абрикосами, курмою (называющейся амлуком) и персиками, с гроздями винограда везде между ними обвитым; все это в диком состоянии, с обильной зеленью и скудными плодами.

Лагерь наш в Ури быль поставлен между крепостью и станцией, на высоком пригорке, прислоненном к чудного вида горам, богатым различной породы лесами, и приятными ярко зелеными пастбищами. Это было красивейшее место, на каком только нам приводилось останавливаться, и ясное, солнечное небо над волнистым паром окружавшим горные вершины, освещало чудный вид. Тишина, наступившая вместе с сумерками при закате солнца, огласилась приятными звуками волынки — инструмента, более всякого другого гармонировавшего с настоящим временем. В первый раз сержант наш, капрал Ринд, заиграл на волынке, и он не мог выбрать более подходящего времени для своих упражнений, которыми впоследствии часто услаждал скучные часы нашего дальнейшего пути.

Форт выстроен грязно, человек на 200 гарнизона, и стоит около реки, возвышаясь на вершину крутояра, выдающегося на одном из изгибов. Внизу идет ихула, или «качающийся мост», через который надо перейти на другую сторону, чтобы достигнуть Музаффарабской дороги.

Переход от Ури до Урихана Боин (буква н в последнем слове произносится в нос) идет по чрезвычайно интересному месту, по большой дороге, которая пролегает здесь через высокие горы, господствующие над высокими крутоярами, прямо спускавшимися к реке — бушующему потоку, с непрерывным грохотом несущимуся в ущелье.

На полпути перехода, мы прошли мимо развалин храма древнего индусского периода. Массивные куски, отлично резанного [50] песчанника, сваленное в кучи, указывали только фундамент центрального храма и портал четырехугольника, некогда служившего стеною. Тут не случилось никого, кто бы мог рассказать историю людей в уединении монастырской жизни поклонявшихся Высшему Существу в местности, очевидно благоприятствующей исполнению их желаний — полнейшего погружения в предмет их обожания, в Высшее Существо, Всемирного Создателя, Творца всей вселенной.

При следующем переходе, мы прошли мимо таких же развалин, но лучше сохранившихся. Монастырь выстроен из громадных каменных глыб, и называется Банихаром (или Бан Вихара — «Лесной монастырь»). В середине места, окруженного четырехугольной стеной, стоял храм, на прочном фундаменте. Верхняя часть очевидно была возобновлена, и когда мы проезжали была занята бедным брамином, служившим двум богам, стоявшим на алтаре — маленькому каменному лингам, поставленному в гуни, смазанному маслом, и убранному цветами — предмет поклонения извращенного браманизма, вместо исчезнувшего мистического, буддизма. В Барамулле стоят рядом реликвии обеих религиозных систем, и между ними лингам или Приап, высеченный из громадного куска песчанника, около четырех футов в диаметре и шестнадцати футов в вышину, и поставленный на каменную платформу несколько повыше уровня земли.

На кашмирском языке, или, как здесь говорится, на кашурийском языке, ури есть название дерева — род цезальпинии — ростущего в соседних лесах; и боин, тоже название дерева — восточного чинара, чинара по местному названию — придающего такой оригинальный вид долине. Слово ури можно перевести так: — «Цезальпийские деревья», а Урихан Боин (первое слово есть косвенное множественное число от ури) «Цезальпиновые и Чинаровые деревья».

Оставив Урихан Боин, мы отправились в Барамулла, и расположились — 1-го августа — несколько повыше форта на берегу реки, и в самом кашмирским бассейне, громадная долина которого, окруженная чудной панорамой гор, расстилалась перед нами прелестнейшей картиной и со стороны реки, и со стороны суши. Недалеко от этого места по пути в Исламабад по другую сторону долины, Бедаста или Бехут, как зовут ее здесь, становится судоходной. [51]

Последний переход наш по долине был также очарователен и прохладен, как две предыдущие станции, но с окончанием гор мы расстались с величественной картиной торжественных высот и вошли в мягкую местность долины, которая, впрочем, обладает особенной, свойственной ей прелестью, не менее удовлетворяющей чувства, убаюкивая их тихой сладостью, в то время как здоровый горный воздух возбуждает их своими чудными картинами.

Отойдя три, четыре мили от лагеря, мы пришли развалины Банихара, старого индусского монастыря цветущего периода буддизма, о котором я уже упомянул. По другую сторону дороги стоит несколько харчевен, где путешественник может поесть сам, и покормить животных.

В Барамулла мы увидели впервые странные постройки, придающие такой оригинальный вид прибрежным картинам Сринаггара: новой формы мост, к разнообразии которых повидимому страна эта изощряется.

Повыше города мост этот переброшен через реку на шести быках, и состоит весь из необтесанных еловых и кедровых бревен. Самые толстые и длинные, положенные рядом, шли от одного быка к другому, образуя дорогу, и лежала просто без всяких скрепов, двумя или тремя футами каждого конца на верхушках быков, отстоящих один от другого на двадцать или на двадцать пять футов растояния.

Быки же выстроены из таких же бревен, уложенных рядами квадратным срубом так, что каждое бревно пересекает следующее под прямым углом, входя в выемку, сделанную в следующем бревне. Внизу положены самые длинные и, дохода до средины, они постепенно уменьшаются, а затем снова расширяются до самого верха, где бревны положены такой же величины как и внизу; следовательно на вид походили на песочные часы. Быки поставлены на фундамент из камня, сложенный на тинистом дне реки, и защищены против течения разрезами, стоящими в реке, и построенными из камней, наваленных в бревенчатый сруб. Наверху у них вбиты сваи, которые держат перила, идущие по обе стороны моста.

Такой мост называется каддал; он очень крепок и прочен, не смотря на плохую постройку и ветхий вид. На реке [52] в Сринаггаре таких мостов стоят семь или восемь, и на них производится торговля двух третей города, и некоторые из них кроме того отягчены целым рядом лавок, построенных по обеим сторонам дороги, построек на вид чрезвычайно страшных, свешивающихся со всех сторон над рекою. Бревна из кедра чрезвычайно прочны, и несчастные случаи весьма редки, вследствие эластичности постройки и исхода, предоставленного внезапным приливам между многими проходами в самих быках. Я видел прочность этих быков в наводнение 1860 года, и не смотря на то, что вода почти покрывала их, ни один из них не был снесен, в то время как многие из домов по берегу — и из числа их первый, в котором я жил, совершенно развалились.

Текст воспроизведен по изданию: Кашмир и Кашгар. Дневник английского посольства в Кашгар в 1873-74. СПб. 1877