-

ЖЕЛЕЗНОВ И. И.

КАРТИНЫ АХАННОГО РЫБОЛОВСТВА

ПРИ УСТЬЕ УРАЛА.

Со времени поселения казаков на Урале и до конца прошедшего столетия, рыболовство служило для них одним из главнейших средств к жизни. Прежде Урал до такой степени изобиловал рыбой, что казаки ограничивались ловом ее только в реке, а о море и не думали: один Урал, безответный данник, давал им всего вдоволь, всего с избытком,— и оттого-то, славя эту реку в своих народных песнях, казаки не иначе называли его как «Яик ¹, ты, наш, Горынич; золотое твое донышко, серебряная твоя, покрышка» и проч. Но с конца прошлого или с начала нынешнего столетия, Урал год от году стал быстро мелеть, съуживаться, и покрываться косами (островами); устья его засариваются песком, илом и ракушей; глубокие рукава, которыми он вливался в море, пересыхают, так что ныне из множества их остались только три, да и те, кажется, скоро, зароясь песком и ракушей, скроются под землею или, наконец, раздробясь в мельчайшие протоки, зарастут травой и камышем и образуют болото ². Предположение это тем больше вероятно, что на той части морского прибережья, в которую вливаются устья Урала, показались видимые и подводные каменные и песчаные, смешанные с ракушей. острова, составляющее кругообразную загороду Урала. Естественно, что при таком упадке вод ³, устья Урала служат уже весьма плохим проводником рыбы из моря; отчего Урал до неимоверной степени оскудел, против прежнего, рыбой, так что рассказы стариков о былых, благословенных временах; [18] когда, по их словам, рыбы было, «что сору» — кажутся нам, бедным потомкам, баснословными. Между тем народонаселение в уральском войске увеличивается, а нужды и потребности казаков, при их военном звании, удвоиваются, утроиваются. Земля же, на которой живут Уральцы, большею частию или песчаная, или солоновато-глинистая и к возделыванию неспособная, исключая северной и северо-восточной ее части, где хотя и развивается земледелие, но оно, по малому пространству плодородной почвы, не может удовлетворить и третьей доли войскового народонаселения. И вот такая-то крайность заставила Уральцев обратить внимание на море. В числе рыболовств, отправляемых ими на Каспийском море, одно из первых® мест занимает Аханное. Оно названо так от слова ахан, что значить сеть, которой ловят рыбу. Аханным рыболовством на Каспийском море, в зимнее время, занимаются большею частию одни Уральские казаки ⁴, и из них преимущественно жители приморского городка Гурьева, и Полинейцы, для которых это рыболовство столько же необходимо, сколько соха и борона для русского поселянина. Оно поит и кормит, обувает и одевает казака, но вместе с тем, как бы в отплату за одолжение, не редко лишает его последней копейки, делает нищим и пускает с сумой по миру. Мало этого, оно подчас играет и самого жизнию казака, завлекая его в глубь моря и предавая там ярости волн и льдов непостоянного и бурного Каспия.

Я, пишущий эти строки, живо помню бедственный 1843 год, в который сотни Уральцев, моих земляков, лишились почти всего своего достояния, а некоторые, вдобавок, простились и с жизнию. Тот год до сих пор еще живет, и без сомнения долго будет жить, в памяти рыболовов, особенно Гурьевских жителей, под именем несчастного. Это-то событие я и взял за основу моего рассказа.

II.

Осень 1842 года стояла в Гурьеве городке тихая и теплая. Ночи были сырые и туманные, а дни светлые и ясные, как весенние. Дикие гуси, утки и другие водяные птицы зажились на ильменях, заливах и проранах морских, не думая отлетать в полуденную сторону на зиму. Промышленники жаркого [19] рыболовства ⁵ давно уже съехали с моря, суда ввели в прораны, лодки вытаскали на берег и все рыболовные снаряды склали в амбары.— Неводчики также покинули Урал и высушили невода ⁶. Войско ⁷ расплавило последнюю гурьевскую ятовь и возвратилось в Уральск. Весь Гурьев пришел в движение. Начались и кончились сборы и приготовления к Аханному рыболовству. Вновь навязаны и выдублены аханы. старые починены; лошади откормлены и нажированы, можно сказать, донельзя; сани, конская упряжь, пешни, багры, шесты, словом все орудия, большие и малые, необходимые к рыболовству, исправлены, упрочены; провизия людям и фураж лошадям заготовлены. Пора уже ехать в море, но нет зимы. Исходил уже ноябрь, но он скорее похож был на весенний, чем на последний осенний месяц. Близок был и декабрь, но зима все не показывалась.

Аханьщики с беспокойством посматривали на север, ожидая оттуда, как благодати, морозов. «Вот, что-то принесет нам Николин день и чем-то он нас порадует, говорили одни». — «Как не будет морозов, присовокупляли другие, шабаш — пропадай аханы!» Ожидания их не были напрасны. С первых чисел декабря появились легонькие морозы; к половине того месяца они усилились. Урал и море покрылись льдом. Скоро чрез реку стали ездить на лошадях с тяжелыми возами; но на море лед был еще тонок, ненадежен; только к концу декабря он, по-видимому, укрепился. Тогда гурьевский начальник, заботясь о благосостоянии вверенного его управлению народа, выбрал двоих казаков, из среды самых зажиточных, опытных, знакомых с местами рыболовов, и послал их в море, освидетельствовать толщину и крепость льда. Чрез два дня посланные возвратились и привезли три куска льду, вырубленные ими в разных пунктах морской глубины. Не успели они выдти из саней, остановившихся перед домом гурьевского начальника, как толпа [20] нетерпеливых казаков-рыболовов окружила их. Все вместе и каждый порознь, наперерыв, перебивая один другого, закидали приехавших с моря вопросами: «Что новенького скажете нам?» спрашивали одни; «далеко-ли приятели ездили?» говорили другие; — «чем порадуете нас, атаманы молодцы?» восклицали третьи.

Таким и подобным вопросам не было конца, и вопрошаемые не знали, кому на что отвечать. Наконец отворились двери дома и на крыльце его показался начальник Гурьева, войсковый старшина П. М. Бородин, а вслед за ним вышли А. Р. Ливкин и И. Ф. Зеленцов, оба сотники, назначенные от войсковой канцелярии начальниками на Аханное рыболовство — один в правую, а другой в левую сторону от устьев Урала. Толпа, дотоле шумевшая и кричавшая, затихла и расступилась. Офицеры подошли к саням. Тут один из приехавших казаков, вынув из-под циновки три небольшие льдинки, сказал: «Эта из черней ⁸, ваше высокоблагородие с 1 1/2 сажени. Эта — указав на другую, немного тоньше первой — с 2 1/2 саженной глубины, а эта — тут он взял в руки третью и самую тонкую льдину — с 4 саженной глубины». –Дальше мы не ездили,— сказал другой казак: лед очень тонок и пускаться по нем в море опасно.

Осмотрев эти льдинки, и убедясь по них в прочности морского льда до известных пределов расстояния, гурьевский начальник. обратившись к рыбопромышленникам, которые в то время обступили его тесным кружком и молча с нетерпением ждали его решения, сказал им: «Теперь, ребята, можете ехать на промысел; но слушайте! дальше 4-х саженной глубины я ездить вам не советую; поберегите свои животы и имущество, и не доводите до отчаяния ваших семейных».

— Слушаем, ваше высокоблагородие! Покорнейше благодарим за отеческое наставление и попечение! — было ответом казаков.

В минуту все разошлись по домам, тревожные безотчетным чувством радости и печали, надежды и страха на предстоящее рыболовство.

Остаток дня и наступившая за тем ночь прошли в совершенной тишине и бездействии; но зато утро следующего дня было самое шумное. Далеко до рассвета Гурьев проснулся и встал на [21] ноги; каждый дом представлял живую картину, полную деятельности и тревожной хлопотливости. Войдемте, читатель, в один из этих домов и посмотримте, что там делается. Ворота были растворены настежь. На дворе и на улице около ворот стояли во множества сани; около них ходили, бегали и суетились рыболовы-хозяева и работники их киргиз-кайсаки, укладывая овес для лошадей, провизию для себя, аханы и прочую рыболовную принадлежность. Женщины, затопив печки, приготовляли для отъезжающих сытный обед, а на дорогу напекали им мясных пирожков и других скоромных яств, так как это происходило дня за три перед праздником Рождества Христова. Не забыли между тем догадливые казаки сходить или спосылать с 2-х или 3-х ведерным боченком в питейный дом, и запастись оттуда отрадной жидкостью, которая на море, среди льдов и туманов, живит и греет казака, заменяя ему теплую избу.

Наконец, к половине дня все уложено; лошади напоены, накормлены; люди пообедали и оделись в дорожное, теплое платье. Тогда один из промышленников, отправляющийся на лов в главе своей артели, идет в конюшню — предварительно помолясь Богу — выводить оттуда старую, бывалую на море лошадь, и впрягает ее. Смирное, привыкшее к этому, животное, стоит как вкопанное. После того, уходя в избу, он дает знак работникам и другим промышленникам, младшим членам своей артели. Те живо кидаются к лошадям, каждый к своей, и также их впрягают в сани. Но тут иногда встречаются маленькие затруднения. Молодые из лошадей, не бывшие от роду в запряжке или бывшие, да мало, но ходившие дотоле в течение всего лета в табуне, а перед тем месяца два стоявшие в конюшне на привольном корму — разжирели и одичали, не подходят к саням и бесятся. Но Уральского казака бешенство лошади не смущает и не пугает, а напротив — радует. При помощи одного, двоих работников, он вцепится непокорной лошади за уши и втащить ее в оглобли, откуда уже ей не вырваться. Но ежели, сверх чаяния, рьяность лошади преодолеет его силу, он, сам разгорячась не меньше ее, оттянет и закрутит веревкой, или так называемым свистом, верхнюю губу животного, и — конец тогда его бешенству. После того все семейство собирается в избу, где все, как отъезжающие на промысел, так и остающиеся дома, с благоговением становятся пред иконами и зажигают лампады и свечи Св. Угодникам Божиим, особенно пред ликом Николая Чудотворца, которого казаки в особенности чтут перед [22] другими Святыми, называя его отцем и покровителем рыболовства. Старший в семействе читает вслух молитвы; прочие шепотом повторяют их за ним, сопровождая каждое крестное знамение земным поклоном. По окончании молитв, начинается прощанье, которое, мимоходом сказать, ни в одном доме не обходится без слез и без водки.

Между тем на дворе происходит в своем роде подобная этой картина. Работники киргизы, по вероисповеданию магометане, сходятся в одно место, становятся в кружок, приседают на корточки или опускаются на колени, склоняют головы на распростертые ладони рук, и в молчании, зажмурив глаза, внимают с набожностию одному, посреди их сидящему, который, зная мало-мальски наизусть несколько молитв, читает их вслух и, беспрестанно ударяясь лбом о землю, взывает к Аллаху, прося его о сбережении их жизни и здоровья. Заключив молитву проведением рук по лицу, Киргизы встают и также, в свою очередь, прощаются с своими родственниками, которые приходят к ним для того из-за Урала, из своих бедных юрт.

Настала пора ехать. Все на своих местах, у своих саней. Вот тронулись сани передового, старшего в артели; за ними потянулись прочие. При выходе из ворот на улицу казаки снимают шапки и крестятся. Киргизы, из подражания Русским, тоже скидают тумаки с бритых своих голов. От двора до Урала аханьщики не едут, а идут пешком около саней, держа в руках возжи. В таком виде они достигают реки, и по отлогому берегу ее спускаются на лед. Туда за ними следуют матери, жены, дети, сестры, словом все члены семейства, которые могут ходить, и уже там окончательно с ними прощаются. Таким образом из всех прочих домов, артель за артелью, съезжаются сюда аханщики. Здесь, на льду Урала, в виду своих домов, собирается почти все народонаселение Гурьева, как участвующее в Аханном рыболовстве, так и не участвующее, из одного только любопытства. По поданному начальниками рыболовства знаку, сотни промышленников, обняв в последний раз своих родных, вспрыгивают на воза, подбирают возжи, чтобы укротить нетерпеливость и рьяность лошадей, которые, почуя под собой лед, храпят, взвиваются на дыбы и рвутся вперед, — и потом с словами: «прощайте родные! молитесь Богу»! гикнут: кони взовьются и полетят, зазыблется, зашумит и загудит лед под санями; посыплются хрустальной пылью брызги из-под [23] копыт; раздадутся и разольются веселые песни удалых казаков, которые, то разъединяясь, то съезжаясь в кучки, скрываются наконец, толпа за толпой, за ближайшим поворотом реки.

Скорее чем через час езды, аханьщики достигают устьев Урала, отстоящих от Гурьева городка в 14 верстах. Там, в виду пустынного моря, они останавливаются, чтобы запастись топливом из растущего по взморью камыша, а также и для того, чтобы, поздоровавшись с батюшкой синим-морем, как величают его казаки, выпить про его бурную милость и про свое здоровье по чарке водки; потом, поговорив и посудив между собой насчет рыболовства, раскланиваются друг с другом и, взаимно пожелав один другому счастливого, прибыльного залова, расстаются; одни едут вправо, другие влево, держась берегов; а третьи, самые зажиточные, следовательно и превосходящие других числом и качеством рыболовных снастей, прямо от устьев Урала на тот, в открытое море, искать добычи на глуби. Едут они отсюда уже не шибко, как из домов, а тихо, мерной грунью, и не толпами, а вереницей в одне сани. Передовой, самый опытнейший казак и знающий море как свой двор, ведет за собой прочих, поверяя по временам путь свой компасом, который у него, а равно и у всех рыболовов, всегда, и днем и ночью, лежит за пазухой.

III.

Место около устьев Урала, дотоле шумное и многолюдное, опустело. Только близь одного островка осталось трое саней. Около них ходили: казак, довольно пожилых лет, молодой казаченок, да киргизец. Старик рылся в возах, отыскивая в них чего-то с озабоченным видом. Наконец, отошед от последнего и бросив с досадой под ноги холщевой мешок, из которого посыпались пирожки и кокурки, он с каким-то страхом сказал:

— Так и есть! Забыли нашего кормильца.

— Чего забыли, дедушка? — спросил молодой казаченок.

— Миколу Святителя,— отвечал старик будто нехотя, сквозь зубы, и потом, обратясь к киргизцу, сказал: — Бисбатырка! выпряги пегого, да скачи домой, скорей скачи, дуй во все лопатки! Скажи Татьяне: я забыл образ Миколу Святителя, знаешь? он там в мешочке, на образной полице.

— Знай, бачка! знай! пробормотал киргизец, и стремглав бросился выпрягать лошадь. Через две минуты он мчался уже на пегом, забыв даже второпях скинуть с него хомут. [24]

По отъезде работника старик присел на воз и призадумался. Внук, собрав с полу рассыпанные дедом пироги и кокурки, подошел к нему. Оба молчали. Наконец парень заговорил:

— Дедушка!..

— Что тебе надо?

— Зачем ты Бисбатырку послал домой, в такую даль? ведь туда, да оттуда будет без мала верст 30; навряд-ли он вернется сюда и к ночи.

— Зачем! Разве ты не слыхал зачем?

— Слышать-то слышал, дедушка, да...

— Что да?

— Да ведь образ-то у нас есть еще другой.

— Какой?

— Складной. Мне бабушка дала.

— А что на нем?

— На нем Спаситель, Пречистая Богородица, да Иван Креститель.

— Гм...

— Что же ты, дедушка, ничего не скажешь? Разве мало с нас одного образа? Есть на что помолиться.

— Мало-немало, а все-таки образ не тот!

— По мне так все равно: тот-ли образ, другой-ли, был-бы только истовой.

Старик искоса посмотрел на внука и покачал головой. Потом окинув его грустным взором, сказал:

— Ты, Миша, молод и больно глуп! Ничего не смыслишь, ничего не знаешь, а споришь со мной, со стариком. Слава Богу, шестой уже десяток доживаю на белом свете, — всего изведал, всего натерпелся. А ты что? Ты еще молокосос! у тебя и матернино молоко на губах не обсохло. Ты ни на грош не понимаешь, так я тебе скажу: Миколин образ — родительское благословение. Покойник мой батюшка — царство ему небесное, не ной его косточки в сырой земле — оставил мне этот образ; с ним он и сам во всю жизнь не расставался. Бывал он и на службе царской, бывал и в стражениях. Раз в Туречине, под Анапой — он сказывал — Турок выстрелил в него из пищали, почитай в упор; но Микола Святитель закрыл, защитил его: басурманская пулька попала в образ, который висел у отца на шее, и разлепешилась. — Я и сам, в свою пору, когда был молод и когда сил было побольше, потаскался по походам, [25] давольно-таки. Где я не был? Был и на Аральском море с Бергом, был и с Цилковским в степи, был и с Мансуровым на Марышлаке ⁹; но везде возил с собой Миколу Святителя, и всегда, по его заступлению, возвращался цел и невредим, даже ни один конь подо мной никогда не издыхал; а чего уж мы там не терпели: и голод, и холод, всего-всего вдоволь, что только казак может вынести! — На рыболовства-ли какие я отправлялся, в Астрахань-ли плавал — чуть не в решете, ты знаешь, какое у меня было плохое суденышко — на охоту-ли за лебедями или за кабанами ездил — Микола Святитель всегда был со мной, и оттого-то я всегда и везде имел удачу, а ежели и случались в иную пору маленькие неудачи, так, по крайности, большого несчастия не видал. Один раз только, тому, не солгать, будет лет 20-ть — я по гроб это не забуду — поехал я на Городище по зверя, и как-то второпях забыл образок и вовсе, окаянный, не помолился св. угоднику. Что ж, думаешь, случилось? То, что и рассказывать индо стыдно; зверя-то я не убил, чего со мной, почесть, никогда не случалось, а только слегка ранил, а он был, без хвастанья скажу, превеличайший кабан, каких только мне доводилось на моем веку видеть, чуть не с полуторника. Вот он и бросился на меня прямо — а винтовки-то, вишь, зарядить я уж не успел — да и давай из стороны в сторону косить, рубить, чуть-чуть не выпустил мне кишки. Я совсем думал было проститься с вольным светом; да по счастью недалеко был ерик: я как бросил в зверя винтовку! он как принял ее на клыки! а я этим временем бух в воду! да на другой берег, в камыш,— тем и спасся! Винтовку уж на третий день я взял; вся она была измята, а ложа изгрызена в щепки. Хоша я дешево отделался от зверя, однакож по сю пору у меня на икрах, да на бедрах остались рубцы от ран, которых, по милости кабана, было штук десять. С тех пор до сего времени не случалось со мной такой напасти, да и не дай Бог. А ныньче, вот видишь...

С последними словами старик замолчал, опустил голову и призадумался. Чрез несколько минуть он снова, не приподнимая головы, заговорил, по уже не с прежним жаром, а с какой-то грустью, тихо, будто сам с собой:

— Да, да! Это не к добру... быть несчастью над моей головушкой! Или лошадушек с сбруей я в синем-море погублю, или животик свой там схороню... Думал было я пристать к [26] артели М... и отправиться в глубь, в вольны воды, но видно теперь пораздумать приведется... Хорошо было бы оставаться в чернях... безопасно... но чорта-ли, Господи прости, я там добьюсь? да это еще — Христос с ним — не терпит! — Тут он положил руку на сердце, и помолчав немного, продолжал:–Так и быть! поеду же! Один поеду, свою одну голову понесу, а Мишу оставлю в чернях... Пропадать, так уж пропадать мне старику, а ему надо еще пожить на утеху и на подпору матери сиротке. Быть по сему!

Кончив речь, старик выпрямился, поднял седую голову, и положив руку на плечо внука, с прежним веселым видом сказал:

— Не тужи, не думай ни о чем, Миша! Чему быть, того не миновать! Учись у меня, пока я жив, быть твердым, молодцем, настоящим казаком. Спознавайся и с морем; когда-нибудь доведется и одному тебе по нем разъезжать. Главное: помни Бога и Святых Его, да не пренебрегай родительским благословением, а о другом прочем и думки не думай.

— И рад бы не думал ни о чем, дедушка, да поневоле думается. Вот как мы сидим себе здесь без дела, а этим временем другие по прежде нас займут хорошие места аханами: так мы и съедем после на голых. Небось есть о чем подумать.

— Нечего об этом думать! Господь Бог милостив: Он за нас обдумает; на Него надо надеяться.

— Как же! Расставляй карманы; большая нужда до нас Богу; больно люди-то мы важны; нельзя не заботиться о нас Богу.

— Э, э, э, касатик! Ты, как видно, из молодых, да ранний. Желал бы знать, откуда ты это наимался такого духа? Смотри, голубчик, берегись: у Бога востер топор. Не залетай больно высоко,— так резнешься оттуда, что и своих не узнаешь! Кстати, я расскажу тебе на это один случай. Помнить ты Ивана Иваныча Есырева? Да как тебе его не помнить: десяти годов еще нет, как угомонили его, сердечного, басурманы. — Он был казак хороший, степенный и отважный; силу он имел богатырскую, ну просто молодец, каких редко. Исходи хоть из конца в конец все наше войско, немного сыщет таких, каков был Иван Иваныч; только один грешок водился за ним, не в укор будь сказано его памяти: он уж слишком много надеялся на себя. Все: «я, да ж мы, да мы», а о Боге ни слова. «Сам плох — говорил он завсегда — не даст Бог». — Оно, пожалуй, и так с одной стороны, но с другой не очень-то ладно. Есырев забывал [27] или вовсе не знал другую поговорку старых людей, которые даром что были все люди простые, с виду немудрящие, говорили без затей, спроста, но пустяков никогда не городили, как нынешняя ваша братья, молодежь. Когда я еще был мальчишкой, как ты теперь, я слыхал от стариков, что «без Бога — ни до порога», и досель этого правила держусь; помни и ты его, Миша. Есырев-то, вишь, этого знать не хотел, и от того он угодил впросак. Много ходить толков насчет этого, но или кто переврет, или кто не доврет, а из этого и выходит чушь. Пока Бисбатырка ездит домой, я успею порассказать тебе, как это было. Слушай-ка.

— Одним летом — кажись в 1836 году, поехали наши Гурьевцы в Астрахань на судах гурьбой.— Так приказано было от начальства, чтобы сподручнее отбиваться от Туркменцов, которые в те времена, за грехи, видно, наши, сильно разбойничали на нашем море и полонили русских людей. — В числе других поехал в Астрахань и Есырев. Там ему удалось прежде всех нагрузить судно подрядом. Вот он накупил и для себя хлеба и собрался плыть назад в Гурьев один, не дождавшись товарищей. С ним была жена его с маленькой дочерью и двое работников киргизов. Жена и товарищи уговаривали его пождать прочих, и всем вместе плыть в Гурьев, как плыли они из Гурьева. Но он не слушал никого. Ему говорили о Туркменцах. Куда-те! наш Иван Иваныч... Он плевал на них. «Разве у меня отсохли, что-ли, руки!» кричал он. «Разве меня даром называют Иван-баготырь!»

Его действительно так называли Киргизы за его молодечество. Жена советовала ему хоша отслужить молебен Господу Богу. — «Молись, если хочешь, сама!» сказал он ей с сердцем. «Ты баба; это твое дело; а меня, казака, и без того Бог знает». И не рассуждая ни с кем больше, он закричал своим работникам: «якорь чигар! парус куттер!» ¹⁰ Сел на румпель да и был таков.

— Дня через три по выезде из Астрахани, разыгралась сильная буря и отнесла Есырева к туркменским берегам, к Калпиному кряжу. Когда буря затихла, он направил судно к Гурьеву; но после шторма ветер дул тихонький, и судно чуть-чуть двигалось вперед.–Вот в одну темную ночь Есырев заметил лодку, которая подплывала к нему с боку. Он окликал ее, и ему с лодки отозвались по-русски, что то были астраханцы. — [28] «Чего вам надо, друзья? спросил Есырев». — Хлеба,— отвечали ему с лодки: выручи нас, Бога ради, да укажи, по какому курсу нам держаться; нас этим штормом отбило от судна, и мы теперь без компаса не можем попасть на него; оно около Кулалов ¹¹.

— Хорошо, братцы,— сказал Есырев, и передал румпель киргизцу, а сам спустился в трюм, чтобы достать оттуда хлеба.

Не вышел еще Есырев из трюма, как на палубе раздалось несколько ружейных выстрелов.

— Эх, мошенники! надули, бестии! — закричал Есырев, и как тигр выпрыгнул из трюма. Туркменцы кинулись на него кучкой, человеке до 10-ти. На ту пору случился на палубе железный лом. Есырев как схватить этот лом, да как примется крестить им и вправо и влево — только шлычки басурманские полетели на пол! Двоим разбойникам он раскроил башки; двоим или троим переломал ребра; кому отшиб руку, кому ногу. Но ведь один в поле богатырь не будешь, голубчик, и на рать, говорится, не песок сыпать.— К Туркменцам подоспели из лодки еще товарищи. Как вода, нахлынули они, собаки, на Ивана Иваныча, и влепили в него несколько сабель и чаканов ¹²; брызнула на все стороны кровь Есырева и залила его сердечного: он упал без памяти... Киргизы же, его работники, как только Трукменцы вскочили на судно и выстрелили из ружей, пали пиц и не шевелились.

Вот таким-то манером заполонили нехристи нашего Есырева и поплыли на его судне к Марышлаку. — У Туркменцев, надо сказать тебе, быть в полону астраханец; его-то они застращали и принудили говорить с Есыревым, когда подплывали к его судну; этим они его и обманули, а без того бы им, собакам, и во сне не видать заполонить его; он бы и близко не подпустил их к судну; ведь у него в казенке всегда были наготове заряжены два ружья, да пребольшая турецкая сабля.

IIa берегу разбойники судно сожгли; хлеб же и все добро, какое в судне было, а также и людей, разделили по себе. Есырев достался одному, жена его другому, а малютка дочь третьему. — Работников Есырева, киргизов, как одной с собой веры, разбойники отпустили на волю. [29]

В то время у Туркменцев был праздник или просто-напросто поминки, которые они делали по убитым товарищам. На этих поминках разбойники хотели было зарезать Есырева, чтобы, по своему закону, отлить кровь за кровь; но один какой-то аксакал, старик разговорил это делать; он присоветовал лучше продать русского в Хиву, за дорогую цену. Так и положили.

Недели через три, когда поджили немного у Есырева раны, Туркменцы повезли пленников в Хиву. Есырев, как человеке опасный, был закован в железы. Дня три Туркменцы ехали по степи, и вот вечером остановились в Лопатине ночевать. Иван Иваныч каждую минуту только и думал — как бы избавиться от разбойников и отомстить им за бесчестье своей жены, которую, вить один из Туркменцев без церемонии прибрал к себе... Какой муж вынесет такую кровную обиду! Не стерпел Иван Иваныч! Не смотря на слова жены, которая уговаривала его покориться воле Божией, не смотря ни на что — он решился действовать не на живот, а на смерть. В полночь, когда Трукменцы спали, он встал, сотворил крестное знамение, благословился и сорвал с ног своих железы, почесть с кожей и мясом; подошел сперва к тому разбойнику, который завладел его женою, — взмахнул кандалами и раскроил злодею череп! После того он принялся и за других, — размозжил голову еще одному поганцу; хотел урезать третьего, но тот, бестия, проснулся и закричал; Туркменцы вскочили и бросились на Есырева.— Долго он, бедняжка, отбивался от них кандалами; долго они с ним возились и не одолевали; напоследок, человеке с шесть или с семь разбойников окружили его со всех сторон, изранили его саблями и кинжалами, кинулись на него кучкой, повисли у него на руках и на ногах, повалили его наземь и тут уж изрубили в куски.

Кончив это, старик вздохнул, снял шапку, перекрестился и сказал: «царство небесное тебе, наш храбрый Иван Иваныч!».

Потом, помолчав немного, продолжал:

— Конечно, кому что на роду написано, того не обойдешь, не объедешь; ну, а все-таки лучше выйдет, ежели мы станем во всем полагаться на Господа Бода и надеяться на Его помощь и заступление, а не на свою силу и молодечество.

— А вон, дружище, смотри-ка, прибавил старик: и Бисбатырка к нам летит, да как скоро! Видно с образом ему на дороге повстречались.

Через четверть часа после того старик с маленькой своей артелью скрылся в море и догонял уехавших прежде его рыболовов.[30]

IV.

Далеко в правую сторону от устьев Урала, еще дальше прямо от берегов в море, собрались казаки и остановились на льду широким, шумным табором. В средине, между саней и лошадей, виднелась раскинутая кибитка. В ней распорядитель рыболовства, атаман ¹³, сидел около огонька и переписывал на список промышленников и их работников, отмечая противу имени каждого рыболова число лошадей и аханов, и поверяя, по данной ему от войскового начальства инструкции, не имеет-ли кто из казаков лишних и запрещенных снастей, вопреки общественных постановлений. Кончив перепись и поверку, и рассчитав, какое пространство должны занять рыболовы снастями, а также на сколько частей, или участков, должно будет разделить занятое ими пространство, начальник вышел из кибитки и предложил промышленникам, по искони существующему обычаю, бросить жребий — кому каким пользоваться участком. Изготовленные прежде билеты с NN, начиная с первого до последнего сколько было тут артелей ¹⁴, положили в шапку одного казака, покрыли платком и поставили в кругу на льду. Тогда каждый артельщик подходил и вынимал из шапки билет; какой нумер на билете, тем он владел и участком. По разобрании билетов аханьщики всем обозом подались немного к черням и остановились. В минуту сделали во льду прорубь и воткнули в нее пук камыша. Этим означили они точку, от которой уже вглубь моря, прямо на юг, по стрелке компаса, провели линию, обозначив ее вехами. Эта линия называется у промышленников баканом. После того бакан разделили между себя на участки по доставшимся жеребьям, и тогда уже каждый рыболов с своей артелью расположился на месте, и — лов рыбы начался.

Здесь, с позволения читателей, я остановлюсь и займусь вообще описанием Аханного рыболовства. [31]

Точно такой же бакан, параллельно первому, проводится в одно и тоже время и в левой стороне от устьев Урала, где, в свою очередь, часть промышленников рыбачит под начальством другого офицера. — Та же часть аханьщиков, которая отправится на глубь, в вольные воды, состоит под распоряжением начальника правой стороны. — Стороны обоих баканов, обращенные к устьям Урала и, следовательно, лежащие одна противу другой, называются лицевыми; и пространство между ними остается неприкосновенным, для того, чтобы устье реки всегда было открыто со стороны моря для входа рыбы. Кто осмелится тут (т. е. между баканами), выставить хотя одну сеть, — тот, как вор, как нарушитель общественных прав, отдается под военный суд. — В баканах, в жеребьевых участках, полагается каждому казаку, будь он служащий, отставной, малолеток ¹⁵, все равно — выставлять только 15-ть аханов, и то в три ряда, следовательно по 5-ти аханов в ряд; обер-офицеру вдвое, а штаб-офицеру втрое больше противу казака. — Позади же баканов, а также и там, где они оканчиваются и где начинаются вольные воды, дозволяется всем вообще лицам казачьего сословия, какого бы они чина ни были, выставлять столько аханов, сколько кто можете по своему состоянию.

Ограничение числа аханов в баканах сделано на том основании, что в лицевой стороне каждого бакана рыбы гораздо больше ловится, чем позади баканов; потому что рыба собирается партиями на зиму преимущественно против устьев Урала, на пресной или, по крайней мере, на опресневшей от впадения реки воде, и, разгуливая там, как раз, чуть коснувшись сторон, запутывается в аханы; а потому баканы, как наиболее прибыльные места, и делятся поровну между промышленниками.— Вне же баканов, т. е. на глуби, в так называемых вольных водах ¹⁶, где самые льды непостоянны, а ходячи, случается порой улов рыбы в наибольшем количестве, чем даже в самых [32] баканах, — но там простор, раздолье, — там никто никому не помешает, никто ни кого не стеснит; притом еще не всякий туда поедет; только зажиточный казак, для которого ничего не стоит бросить несколько сот целковых, или слишком предприимчивый, у которого девиз: «пан или пропал»; — только такой казак пускается на риск, и попади он на рыбу, которая, по замечанию старожилов гурьевских, живет на глуби огромными партиями или, по выражению казаков, ятовями, — попади он, говорю, на эти ятови, и будь к тому зима морозная, тихая и малоснежная — он счастлив, он в барышах. Но в противном случае, т. е. когда судьба не наведет его на рыбу, (казак крепко убежден и ничто его в том не разуверит, что каждый его шаг заранее рассчитывается и предопределяется судьбой), притом будь зима маломорозная, ветреная и многоснежная — конец концов, казак разорился! Но — (вот удивительный характер) — он хладнокровно ждет следующего рыболовства. Не помогло оно — ждет еще следующего. Таким образом, вытягиваясь в нитку, он, можно сказать, бьется с счастием не на живот, а на смерть. Вышел победителем — и для этого достаточно ему одной удачной зимы, — хорошо: он снова заживает припеваючи. Нет: безропотно идет в работники к другому, бывшему у него же, может статься, года за три прежде, в работниках, или же, наконец, нанимается на внешнюю службу. Из этого видно, и на самом деле бывает так, что нынче этот богатеет, а тот беднеет; завтра наоборот. Но чтобы не терпел казак, гурьевский житель, ежели есть только малейшая возможность, он ни за что в свете не расстанется с морем, с которым он с детства сроднился, без которого он жить не может, и в котором заключается источник его богатства,— источник его материальной и нравственной силы, — раздольное поприще его отваги, его молодечества!

Рыболовство, отправляемое в баканах и за баканами, вблизи их на одной с ними глубине, обходится без больших расходов; следовательно при неудачной зиме рыболов тут не терпит и большого убытка, какой в подобных случаях неизбежно выпадает на долю того, кто рыбачит на глуби, в вольных водах. Двое, трое казаков с работниками свободно обходятся в баканах, и вообще в чернях, двумя лошадьми при малом количестве аханов: на глубь же требуется на каждого человека лошадь с упряжью, при большом числе снастей. В чернях нет опасности: в море же на глуби, она каждый час.ю каждую минуту [33] смотрит в глаза. В чернях сохраняются рыболовные снасти: на глуби они могут погибнуть в один час, в одну минуту. Насупротив устьев Урала есть в море острова. Между ними и берегами лед во всю зиму стоить неподвижно, и с какой бы стороны ни дули ветры, и как бы они сильны ни были — черневой лед, по которому проводятся баканы, стоит нетронутым; по этому рыболовы живут на нем, как на суше, вне всякой опасности. За островами же, где конец, баканов, лед подвержен действию ветров; оттого там казак не смей дремать, а то как раз лишится лошадей и всех рыболовных снастей, а подчас и сам успей отвернуться от гибели. Впрочем об этот ниже в своем месте, будет рассказано.

Чтобы собраться на глубь, казак должен по меньшей мере обзавестись четырьмя лошадьми, ежели не больше; иначе он не в состоянии поднять и завезти в море рыболовные снасти и другие припасы. Управляя одною лошадью сам, для достальных он нанимаете работников, киргизцев, если нет у него детей, братьев или кого-нибудь из домашних. Надобно заметить, что 12-ти летний казаченок сопутствует уже отцу или брату во всех промыслах, в том числе и в аханность, не смотря на трудность и опасность последнего. Покупка лошадей и их содержание,— постройка аханов и других рыболовных орудий,— наем и содержание работников обходится весьма дорого. Например, каждая лошадь стоить от 30 до 50 р., корм ей в течение 5-ти месяцев до 20 р., плата работнику с содержанием и частию одежды до 20 р., аханы, которых на каждую лошадь полагается 50 штук, до 50 р., — сани с подрезами и конская упряжь до 20 р.,— других мелочей к тому, как-то: багров, пешней, папон, веревок и проч. на 5 р. — Вообще сбор одной лошади, ежели обзаводиться снова, обходится, средним числом, в 150 р., — следовательно, четыре лошади в 600 р. серебр. Есть семейства в Гурьеве городке, которые собираются каждую зиму на аханное рыболовство на 10, 20 и 30 лошадях. Судите, после того, чего будет стоить такая сборка. Впрочем, раз сделанные аханы, сани и другие вещи служат, при ремонте, по нескольку лет сряду. Но как бы то ни было, аханное рыболовство сопряжено с большими расходами; словом, нет в войске Уральском ни одной рыбной ловли, которая бы хотя приблизительно равнялась с этим рыболовством в столь огромном требовании денег на сборы.

Казаки, отправляющиеся рыбачить на глубь, в вольные воды, едут от черней вместе, по одному пути, до 4-х саженной [34] глубины,— что будет от берега верст за 50. Там они, разделясь на артели, расстаются: кто остается тут, кто едет вправо, кто влево, а кто прямо на юг в море, еще верст за 20. Каждая артель на избранном ею месте располагается станом, и помещается в раскинутых на льду войлочных шатрах, имеющих вид усеченных конусов и называемых кошарами ¹⁷. Внутри кошаров делают подстилку из камыша или сена, и на нее набрасывают кошмы (войлоки), оставляя в средине место для разведения огня. Вокруг кошаров расставляют сани и к ним привязывают лошадей, которые от ветров и буранов защищаются кошемными попонами. Попоны эти делаются большие; начинаются они от ушей животного, и обнимая весь его корпусе, оканчиваются у самых копыт задних ног, облекая таким образом лошадь как в броню. Кроме того промышленники защищают лошадей, а с тем вместе и себя ¹⁸, еще подобием двора или загороды, которую они делают полукругом, со стороны ветра, из камыша, заготовляемого для топлива, сена, мешков с овсом и проч. При перемене ветра, они изменяют и положение сделанных на живу руку загород, перенося их с одного места на другое. Но все это, говорить правду, плохая оборона от зимних вьюг и мятелей, среди гладкого и открытого моря. Только казачья натура, укоренившаяся годами привычка, да жажда прибыли делают казака нечувствительным к перенесению стужи. О спутнике его, Киргиз-Кайсаке, и говорить нечего: он почти родится на снегу к весь век свой проводит на открытом воздухе.

С первозимья, когда замерзает на море лед, не обходится без того, чтобы его не ломало, не крошило; от чего во многих местах на поверхности льда образуются ледяные же бугры, валы и кочки, которые известны у казаков под именем храпов. Нагроможденные в беспорядке одна на другую льдины в этих храпах, находясь долгое время на воздухе, выветривают, и ежели растопить их в котле, они дают пресную воду. Эту-то самую воду аханьщики употребляют в питье и на ней приготовляют пищу, так как морская вода, известно, и лед, на ней плавающий, горько-солоны. Но лошади лишены этого удобства, по той причине, что добывание воды изо льда, таянием его на огне [35] в котлах, для 5, 10 и более лошадей, совершенно невозможна по недостатку не только времени, но и дров, в которых на море встречается больше нужды, чем даже в самой провизии; по этому лошади довольствуются уже, вместо пойла, снегом, а за неимением его (иногда далеко в море вовсе не бывает снегу) мелко истолченным льдом из храпов. Такого рода лишение весьма изнурительно для лошадей, ибо не удовлетворяя вполне жажды, они мало уже едят корму, от чего худеют; но благодаря их дикой, киргизской породе, они с честию выносят трудность аханного рыболовства, и зато, в роде награды, от весны вплоть до зимы, отдыхают и отъедаются на пастбищах.

В начале моей статьи сказано, что ахан не иное что как сеть, аханы, связанные из обыкновенной, (конопляной) тонкой и выдубленной пряжи ¹⁹, у всех рыбопромышленников имеют одну, установленную войсковым начальством длину — именно 10 сажень; ширина же их бывает различна, от 2-х до 5-ти сажень, смотря по тому, на какой глубине они предназначаются к рыболовству. Чем мельче вода, тем полотнище ахана уже, а чем глубже, тем оно шире. На этом основании и ячеи, т. е. петли, у аханов делаются также различной величины, от 1 до 1 1/2 четверти в длину . Чем рыба крупнее, тем для нее и ячея должна быть шире, а чем рыба мельче, тем и ячея уже. На глуби рыба ловится вообще крупная, а в чернях мелкая; оттого и аханы бывают: морские крупно-ячейные, а черневые мелкоячейные.

Аханы расставляются следующим образом:

Делают во льду круглые проруби, расстоянием одну от другой на 10 сажень, т. е. во всю длину ахана. Из проруби в прорубь просовывают подо льдом длинный шест, называемый прогоном; за прогоном тянется длинная веревка; посредством этой веревки втягивают под лед уже и самые аханы, связывая концы подвор одного с концами подвор другого ²⁰, От узлов, где связаны эти концы, или, по выражению аханьщиков, приухи, выходят чрез проруби на поверхность льда веревки, которые привязываются за средину небольших ветловых или таловых палочек, а те, ложась поперег проруби, поддерживают [36] аханы и не дают им тонуть. Таким образом, зацепленные один за другой аханы висят подо льдом на подобие живой стены, беспрестанно движущейся и колышащейся. Но чтобы от сильного течения воды не могли аханы взвиваться кверху и примерзать ко льду (в таком случае они безвозвратно погибают в море) — к ним съиспода привязывают небольшие куски булыжника.

В вольных водах аханьщики выставляют, или, по выражению их, выбивают аханы произвольно, по своему усмотрению, по разным направлениям, около своих станов, в несколько линий или рядов. Линии эти, или ряды, аханьщики называют по своему порядками.

С утра до вечера промышленники ходят по порядкам и пересматривают, или по словам их, перебирают аханы. Подошед к проруби, рыболовы сперва расчищают ее ото льда, за ночь замерзающего; потом берут за веревку ²¹, поддерживающую аханы, и наконец ею слегка их приподнимают. Эта операция делается с целью узнать — не запуталась ли в аханы рыба, и называется наслушиванием. Если почуют, т. е. наслышут, в котором-либо ахане рыбу, (а узнать это очень легко по ее движению и тяжести) то ахан этот тотчас с одного конца отпускают, а за другой вытаскивают на лед вместе с запутавшеюся в него рыбою, ежели она под силу людям. Но ежели рыба попадет в ахан очень большая, как например белуга от 20 до 35-ти пудов, что двое, трое промышленников не могут вытащить ее из воды, в таком случае прибегают уже к пособию лошади: тихонько подтянув к себе голову рыбы, аханьщики немедленно прорезывают ей нижнюю губу, вдевают в прорезь толстую веревку; веревку прицепляют за гужи и — чудовище на льду. Такие белути, впрочем, редкость нынче; но прежде, лет 30 или 40 назад тому, не только в 35, даже в 45 и 50-т пудов белуги не считались редкостью. Заметно, рыба в Каспийском море год с годом мельчает и уменьшается в числе. В наших, Уральских дачах по крайней мере видно это; не знаю, так ли в других частях Каспийского моря.

Аханами на глуби больше всего ловят белуг; осетры, шипы, особенно крупные, и севрюги попадаются редко. В чернях же преимущественно ловится белая рыбица, мелкие шипята и осетрята, а иногда и стерляди. Наловленную рыбу и добытый из нее клей и икру аханьщики, время от времени, переваживают с моря в [37] Гурьев, где и сбывают русским торговцам, приежающим туда за этим собственно каждогодно из Московской, Владимирской и других внутренних губерний. Цена рыбе бывает различна, смотря потому какой улов ее и какой съезд покупателей. Если рыбы наловливается мало, а покупателей съезжается в Гурьев много,— то рыба продается дорого: и наоборот, т. е. когда рыбы много, а покупателей мало — цена рыбе понижается. Но вообще крупная рыба: белуги, шипы и севрюги продается от 2 р. 50 к. до 3 р. 50 к. сер. за пуд. За пуд же больших осетров, весом от 4 до 8 пудов, платят от 5 до 8 р. сер. Белорыбица от 1 р. до 1 р. 50 к. сер. за пуд.–Мелкие осетрята, шипята, белужата и севрюжата идут иногда в одной цене с белорыбицей но большею частию дешевле ее.— Икра зернистая от 10 до 15 р. сер. за пуд. Паисная же икра, для продажи на аханном рыболовстве не приготовляется, — а вязига вовсе из рыбы не вынимается.— Клей продается от 55 до 65 к. сер. за фунт в сыром состоянии, т. е. с пузырями, как бывает вынут из рыбы,— а очищенный и высушенный от 2 р. 30 к. до 2 р. 60 к. за фунт.

Казаку, собравшемуся на аханное рыболовство на 10-ти лошадях, достаточно поймать до 500 пудов рыбы, чтобы выдти из убытков и получить хорошие барыши, ежели добычу от лова можно назвать барышом. Барышом казак пользуется по-своему, чисто по-казачьи, не откладывая копейки на черный день и поступая буквально но словам Св. Писания: «не печитеся об утре». Обеспечив себя от всех повинностей по войску, о другом о чем казак мало думает; даже не обращает внимания на расходы по дому, где уже самовластно хозяйничает жена его, которая, пользуясь доверием и беспечностию дражайшего своего супруга, не забывает и себя, стараясь в житье-бытье своем подражать богатым боярыням. При первом приезде в Гурьев торговцев, она спешит обзавестись лишним шелковым платочком, золотым колечком, бриллиантовыми сережками и тому подобными дорогими безделушками. Но после, глядишь, при двух, трех неудачных рыболовствах казак садится, так сказать, на мель, и чтобы съехать с нее, отбирает от благоверной своей супруги скопленные ею украшения и, закладывая или продавая их, собирается уже на рыболовство, а общипанная жена его, вместо штофа и атласа, одевается после того в нанку и китайку. Но в таких случаях казак (отдать справедливость счастливому его характеру) не унывает сам и утешает огорченную свою подругу следующими словами: «не от того мы, голубушка, обедняли, что сладко пили, ели и одевались хорошо,— а так на наши деньги прах пришел». [38]

Аханьщики в относе! — Аханьщихи за разносом! — Аханьщики попали в лом! — Вот три небольшие речи, которые часто слышатся в Гурьеве-городке, почти из уст каждого обывателя, когда производится аханное рыболовство. По числу слов, речи эти весьма кратки, но смысл их пространен, и действия, ими выражаемые, различны; потому что различны слова: относ, разнос и лом, вполне понимаемые только Гурьевскими обывателями. Относ для аханьщиков может быть и благотворным, и зловредным; разнос — ни тем, ни сем, а только иногда замедлением хода рыболовства, — но лом — чистою гибелью, ежели не людям, то лошадям и рыболовным снастям.

Тихо и морозно. Море спокойно и лед недвижим. Рыбаки обычной чередой ходят по порядкам и выбирают из аханов рыбу, стаскивая ее к кошарам на стан. Вдруг налетает сильный, порывистый ветер с севера или от северо-запада. Вода подо льдом заколышется и ударится к югу или юго-востоку. Лед не выдерживает стремления воды, лопается на необозримое пространство, почти поперег всего моря, и уносится туда же, унося с собой и промышленников с их станами и рыболовными припасами. Пять, десять, пятнадцать верст, далее и больше иногда, плывут аханьщики на льду по течению воды или стремлению бури до тех пор, пока лед под ними не упрется в другой, плавающий в открытом море, а тот, в свою очередь, не приткнется к неподвижному льду, около берегов Мангишлака или Каминого–кряжа. — Это относ.

Часто случается, что аханьщики вовсе не замечают, когда их отнесет. Так, например, ложась с вечера спать головою к востоку, просыпаются по утру головою к западу. Тогда они уже понимают в чем дело, и тотчас опуская в воду шест или на веревке камень, измеряют глубину моря и по ней делают заключение — всегда, надобно заметить, справедливое –около каких мест они находятся. Относ бывает и в совершенно тихую погоду, от одного только течения или колебания воды. — Иногда, при ветряной погоде, аханьщики в течение целой зимы беспрестанно делают на льдинах невольные путешествия по Каспийскому морю, ее съезжая даже при этом с места. Подобного рода странствие покажется для вас, читатель, (я разумею всякого не-Уральца), странным, опасным, даже невозможным; но для нас, Уральцев, оно вошло в привычку, и каждый казак, который занимается морским рыболовством, смотрит на все это, как на дело очень обыкновенное. [39]

Счастливы аханьщики, ежели относ совершится без особых явлений, просто как я описал. Тогда им ни до чего нет надобности. Главное внимание обращают они на дно морское: илистое,— то и рыба тут держится во множестве, а аханьщикам только это и нужно. Благословляя судьбу, перенесшую их на хорошее место, они с радостию продолжают облегчать недра моря от лишнего бремени, вовсе не обращая внимания на то, что позади их к черням открылась широкая сияющая полоса воды. Пройдет три, четыре дня полоса эта покрывается, при тишине и морозе, новым льдом, по которому, ежели толщина его достигнет до полутора вершка, аханьщики спешат отправлять в Гурьев наловленную рыбу и рыбные продукты, чтобы выгоднее их там сбыть.

Переезды на тяжелых возах через эти молодые льды, или так называемые разносы, вполне характеризуют казаков, как воинов, издавна славящихся бесстрашием и беспечностию к опасностям. Так, например, выпив стакан, другой водки, надвинув на бекрень шапку или лисий тумак, помахивая, от нечего делать, кнутом, напевая или насвистывая родную, доморощенную песню — казак без оглядки скачет на своем любимом буланом коне, не страшась того, что ретивый и также, как сам он, бесстрашный буланка пробивает до воды подковой лед. Да и с какой стати бояться этого казаку? Он по опыту знает, что конь его, раз купавшийся в море, не провалится сквозь льда, а ежели и провалится, то не утонет. Скорее провалятся с рыбой сани, которые во много раз тяжелее лошади. Но и против этого казак принимает заранее меры: за сани привязана крепкая веревка; другой конец которой заткнут у казака за кушаком. Лить только обрушатся сквозь льда сани, он в тож мгновение соскакивает с них и поддерживает их веревкой, чтобы они не грузнули. Между тем сбегаются к нему товарищи или работники: кто выпрягает лошадь, кто рыба-по-рыбе облегчает сани, кто вытаскивает их из воды, и — путешествие снова продолжается, как будто ничего не бывало. Таким образом выезжают на твердый лед, а там, как говорят казаки, завей возжи — и дома.

Но не всегда удается аханьщикам так скоро перелетать через разносы. При теплой или ветряной погоде, разносы долго не замерзают; от чего по нескольку недель приходится казакам жить за водою, и тем самым, во вред своему хозяйству, не быть в состоянии доставлять во время в Гурьев рыбу, цена которой понижается по мере того, как аханное рыболовство приближается к концу. [40]

Кроме обвалов на тонком, молодом льду, путь аханьщиков затрудняется иногда и на старом твердом расселинами, известными под именем зярыков ²². Ежели зярык неширок, например, в аршин или в полтора, его проезжают не замечая. Передовая и, следовательно, самая смелая и приученная в обозе лошадь, нагнув голову и наострив уши, сама собой, без понуждения со стороны хозяина, перескакивает через такой зярык, перенося почти на спине воз; другие, за ней следующие, лошади поступают точно также. Но ежели зярык слишком широк, от нескольких аршин до нескольких саженей, тогда передовая лошадь, приблизясь к краю зярыка и обнюхав воду, останавливается, фыркает и отступает назад. Это дает знать аханьщикам, что надобно делать мост и они его делают, употребляя при этом случае пешни за сваи, веревки за переклады и за связи, а льдины за подстилку. Такого рода мост или, правильнее, из такого рода материалов мост, делается следующим образом: сообразно ширины зярыка выкалывают изо льда четыреугольную льдину; шестами и баграми всовывают ее в зярык на то место, где предполагается переправа, наблюдая при том, чтобы края этой льдины как можно ближе касались краев зярыка: потом подо льдину с двух сторон подпускают толстые, крепкие веревки; одни концы этих веревок привязывают к двум пешням, накрепко вбитым в твердый лед на стороне зярыка, а другие концы веревок прикрепляют к двум же пешням, утвержденным на противоположном краю зярыка. После того, наконец, как по мосту, по этой льдине, поддерживаемой веревками, предприимчивые аханьщики воз-за-возом и переезжают.

Выше я сказал и здесь повторю, что счастье аханьщиков, ежели их отнесет тихо, спокойно, всею артелью вместе, со всем станом, со всеми аханами и лошадьми. Но бывали и бывают случаи, что лед треснете именно на том самом месте, где раскинуты их станы, так что часть рыбаков с лошадьми остается на месте, а другая, против воли, уплывает на оторванной льдине в море. В таких случаях аханьщики теряют немало времени на соединение друг с другом. Та часть из них, на стороне которой останется меньше аханов, выбирая, или, по выражению казаков, выдирал их из воды, отыскивает другую, разумеется тогда, когда представится к тому возможность, [41] т. е. когда разнос, неизбежное следствие относа, покроется снова льдом. Были примеры, что лед разрывало в средине самых кошаров. Можно себе представить, какая тогда должна произойти между рыбаков суматоха, особенно ежели явление это застегнет их ночью спящими. Вот что недавно случилось на стану одного из Уральских чиновников. Вечером, часу в 8-м, он сидел в кошаре и пил чай, в ожидании осетриной ухи, варившейся в котле на тагане. Дворовый человек сидел напротив своего господина и подкладывал в огонь под котел комышь. Рабочие люди уезжали в то время в Гурьев с рыбою. Все было тихо. Вдруг раздался подо льдом удар, подобный пушечному выстрелу; рыболовы вздрогнули; кошар потрясся; огонь, ярко горевший дотоле в кошаре потух, а котел с похлебкой покачнулся и в туж минуту упал с тагана и юркнул в воду. Г-н Назаров (это был войсковой старшина Иван Петрович) понял в чем дело, в одно мгновение приподнял снизу кошмы кошара и выскочил вон, схватив, так сказать, налету (и сам не зная зачем, как он сам после сказывал), таган, на котором стоял котел и который, окунувшись до половины в воду, чуть не нырнул вслед за котлом, — тогда как подле Назарова лежали вещи во сто раз получше тагана, например, волчий тулуп или небольшой чайный погребчик, в котором сверх того было немало и денег.— Служитель последовал примеру своего господина; но, к сожалению, выпрыгнул в противоположную сторону. Вскоре кошар разодрало надвое, и все, что было в нем из одежды и провизии, потонуло. По счастию, и на той и на другой стороне разноса были неподалеку кошары других аханьщиков; в них-то г. Назаров и дворовый его человек нашли себе пристанище.

Но все это для привыкших и освоившихся с опасностию аханьщиков чистый вздор. Вот беда для них. Льдина, на которой их отнесет и которая простирается в длину и ширину на 30 или 50 верст, столкнется с другой такой же величины, если не больше, стремящейся навстречу первой противу ветра от внутреннего, так сказать, колебания моря. При столкновении таких огромных льдин, они обе потрясаются, испускают громы, лезут одна на другую, уничтожают сами себя, разбиваясь с краев в куски. Куски эти, сильно напираемые с обеих стороне огромными льдинами, вертятся, трутся и громоздятся друг на дружку; одни лезут вверх, а другие погружаются вниз и упираются в морское дно, так что в короткое время на том месте, где столкнутся льдины, образуются огромные высокие бугры, [42] похожие на вершины, гор и известны под именем шиханов. При этом случае даже самый ветер, как замечают казаки, дувший дотоле по одному направлению, останавливается, превращается в вихрь и, сцепившись со льдом и водой, помогает им разыгрывать чертовскую, как выражаются казаки, свадьбу. Это лом!

Всё, что ни попадется в лом, сокрушается, уничтожается и погибает. Лом прекращается уже тогда, когда между двух враждебных льдин станут, упершись в морское дно, шиханы. — Аханьщики, предвидя лом, по долетающим до них звукам, происходящим от взлома и трескатни льда, заблаговременно приготовляются увернуться от гибельного действия этого разрушительного явления. Немедленно впрягают лошадей, укладывают в сани все, что можно увезти, и, держа под уздцы лошадей, стоят как на страже, готовые каждую минуту броситься в противоположную сторону от лома, туда, где надеются спасти свою жизнь, не помышляя уже об аханах, которые остаются в воде на жертву лома, по той причине, что выборка их из воды требует весьма, долгого времени. Но когда лом застигнет аханьщиков неожиданно, врасплох, т. е. когда он начнется близко от стана,— тогда они, забывая всякую мысль о спасении имущества, садятся верхом на лошадей и скачут с того места на другое, где нет лома. Через несколько часов там, где кипела дотоле жизнь, являются одни шиханы, поглотив в себя все достояние казаков. После того, разумеется, аханьщики, повесив головы, возвращаются домой, утешаясь надеждою на будущие рыболовства.

Но ежели вся эта кутерьма кончится без ущерба рыболовным снастям,— казак беззаботно предается рыболовству, посмеивается исподтишка над Каспием и наделяет его не очень лестными для него приветствиями, заключив их такими словами: «ну, что, обжора... взяло?» — У казаков, надо заметить, вообще, а у аханьщиков в особенности в высшей степени развито чувство бесстрашия, самонадеянности и беспечности к опасностям. Во всех критических обстоятельствах и неверных предприятиях они подкрепляют и напутствуют себя общею русскою поговоркою: «волка бояться, в лес не ходить».

(Окончание в следующей книге).

Комментарии

1. Урал до 1775 г. назывался Яиком.

2. Подобной неутешительный пример представляет нам соседка Урала — р. Эмба. Десять лет назад она впадала в море двумя, хотя небольшими рукавами; но в 1852 году, весной, Гурьевские казаки ездили туда на охоту, и уже устьев ее не нашли: он совершенно исчезли в песках и камышевых зарослях; только по приметам можно было догадаться, где были устья.

3. Ныне самый глубокий фарватер в устьях Урала только 2 1/2 фута, а прежде, лет 20 тому назад, по нем проходили, с полным грузом, большие мореходные разшивы, которые сидят в воде, по крайней мер, на 6 или 7 футов. Одним словом, куда ни взглянет по прибрежью моря,— везде встречает быстрый упадок вод: где прежде плавали суда и большие лодки — там ныне бродят кулики и цапли.

4. Я так говорю потому, что аханами рыбачат на Каспийском море и Астраханцы, но в малом размере; — главную же роль в рыболовстве играют у них крючья, употребление которых в Уральском казачьем войске запрещено.

5. Рыболовство, отправляемое казаками на Каспийском море, на судах и лодках осенью, названо жарким, в отличие от другого, подобного ему, производимого на тех же местах весною, и известного под именем курхайского.

6. Рыболовство, производимое в Урале неводами близь Гурьева, во время глубокой осени.

7. Войском называется весь наличный комплект казаков, которые осенью, зимой и весной рыбачат в Урале общей массой по рубежам, или ятовям. Ятовями называются такие места в Урале, где преимущественно набирается рыба партиями.— Под именем же рубежа разуметь надо черту, назначенную начальством в день рыболовства поперег Урала, ниже которой никто не смеет рыбачить под страхом наказания.

8. Чернями казаки называют берега моря, и название это, вероятно, произошло от слова: чернь; так как морские берега, когда приближаешься к ним с моря, сначала показываются черной полосой на горизонте. От слова «черни» происходит и название «черневой», т. е. прибереговой. «Я ехал или стоял в чернях» говорит казак.–Это значит другими словами: «Я ехал или стоял в виду или близь берегов».

9. Полуостров Мангишлак.

10. Это значит: якорь вынимай, парус поднимай!

11. Название островов.

12. Общеупотребительное киргизское оружие, состоящее из небольшого топорика на длинной, аршина в два, рукоятке. Раны, нанесенные чаканом, особенно по голове, смертельнее сабельных.

13. В давние время, когда Уральское казачье войско управлялось по своим казачьим обычаям, всякий офицер или старшина или просто-напросто выбранный обществом казак, назначаемый начальником на какое-либо рыболовство, назывался атаманом. — Слово это и до сих пор, осталось в употреблении у народа.

14. Каждая артель ограничивается числом 10 лиц войскового сословия. Работники не из казачьего звания, как простые помощники по рыболовству, в счет нейдут, и на них никакого участка не отводится. Артель может состоять из меньшего, но ни в каком случае из большего числа людей.

15. Малолетками называются казачьи дети, от 15 до 18-го летнего возраста, не зачисленные в казаки, но несущие повинности т. е. отправляющее в войске своего рода службу.

16. Заметить надо, что под именем вольных вод не должно разуметь, что воды эти в Каспийском море не принадлежат Уральцам. Нет, они собственность казаков, собственность, Высочайше дарованная Монархами. Названы же он вольными, только в противность баканов, где казак рыбачит не по произволу, как в вольных водах, а по жеребью.

17. От киргизского слова: кош, или косс, т. е. стан.

18. Считаю нужным заметить, что первая забота у аханьщиков в лошадях, Да и вообще где бы ни был казак, на промыслах-ли, в походах-ли он больше всего, больше самого себя, печется о лошади. «Конь подо мной говорит казак — то и Бог надо мной».

19. Аханы из выдубленной пряжи служат до 3-х лет и больше, — но из не выдубленной за одну зиму в воде испревают и уже на другую зиму делаются негодными, а потому, такие натурально не в употреблении.

20. Думаю не всякому известно, что такое подворы. — Это, ни больше ни меньше, как веревки, которые и сверху и снизу подшиваются или насаживаются к аханам и всем рыболовным сетям.

21. Эта веревка называется наслушкой, а палка, к которой она привязана, костылем.

22. Слово зярык Уральцы усвоили от соседей своих Киргизов, в языке которых зярык или зяртик значит дыру или худое место на чем-нибудь.

Текст воспроизведен по изданию: Картины аханного рыболовства при устье Урала // Москвитянин, № 9. 1854