-

АФГАНИСТАН В ПОСЛЕДНЕЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ

В последнее время Афганистан сделался театром политических переворотов, которые, быть может, бросят семена будущих событий для целого Востока. Англо-индустанская держава, распространяя свои пределы, разрушила границы, положенные ее завоеваниям самою природою, на западной ее стороне, и вступила во владения народов, совершенно чуждых ее индустанским подданным и по характеру и по религии. В одном нумере Times нынешнего года, прекрасно очерчены характеристические разницы народов, обитающих по ту и по другую сторону Инда. «Народы живущие на севере Инда не имеют никакого отношения к обитателям его южной стороны. Происходя от различного корня, те и другие исповедуют [2] разные религии, и говорят разными языками. Индейцы — буддисты или огнепоклонники, и с своими молитвами обращаются к Гангу. Афганцы — магометане и, при совершении молитв, становятся лицом к Мекке. Они стоят друг к другу спиною. Таким образом между ними нет ничего общего». Не удивительно, что в этой стране компания не встретила прежней рабской покорности, прежнего ласкательства, какое привыкла видеть в своей державе. В скалах Афганистана компания потерпела одно из ужасных несчастий, о котором сохранятся воспоминание в истории английского владычества над Индиею. В первый раз она встретила там народную гордость, не терпящую чужеземного ига; в первый раз она была свидетельницею и жертвою восстания единодушного и неумолимого, того сильного взрыва, который натурально вспыхивает в груди патриотов против вторжения неприятеля.

Считаем нужным сделать краткий очерк истории Афганистана и отметить некоторые важные события, предварившие ту катастрофу, которая изменила прежний ход политической жизни за-индских владений.

История афганистанской монархии не длинна, потому что монархия не прожила даже осьмидесяти лет; некоторые ее граждане, на своем веку, помнили и ее рождение и видели ее смерть. Бернс, в 1832 году, встретил в Кабуле старика, которому было сто-четырнадцать лет. Афганистанская монархия основана в 1747 году, Ахмед-Шахом, которому, в 1773 году, наследовал сын Тимур-Шах, царствовавший двадцать лет, то есть, до 1793 года. В царствование Тимура, в пределах его монархии заключались следующие владения: Кашмир, Пишавер, Кандагар, Кабул и Герат. Кроме того, от Афганистана зависели и платили дань эмиры Синда.

Со смертию Тимура померкло и блестящее могущество Афганистана. Начались междуусобия; Кашмир, [3] драгоценный перл короны Ахмеда, перешел в руки Ренжит-Сина, короля лагорского; Пишавер сделался отдельною областию, под верховною властию Лагора, которому стал платить дань; обширное царство разбилось на отдельные владения, и наконец корона Ахмеда досталась другой династия.

После Тимура остались четыре сына: Земан, Махмуд, Эюб и Суджа; по крайней мере, только этих четырех встречаем в истории Афганистана. Зехман, лишенный престола и ослепленный своим братом Махмудом, живет в Лудиане и получает пенсион от англоиндустанской компании. После рокового несчастия он сделался чрезвычайно набожным, и все время проводит в том, что слушает чтение из Корана. Махмуд, после нескольких лет царствования, в свою очередь низверженный с престола, удалился в Герат, где и умер, в 1829 году, оставив гератский престол своему сыну, Камраму. Эюб не долго был преемником Махмуда, и во время междуусобий убежал в Лагор, и скоро исчез с политической сцены. Один Суджа являлся непрестанно на сцене и обращал на себя внимание Европы, как средоточие, около которого соединяются последние события Афганистана. Историю его государственной жизни мы узнаем короче из политических переворотов, в которых он volens nolens играл важную роль, по расчетам англоиндустанской компании; а теперь познакомимся только с его характером. Бернса, отзывается об нем так: «Его приемы и тон показывают в нем человека очень образованного; но суждения в нем нет нисколько». В характере Суджи господствует какое-то философское равнодушие ко всему. Несколько раз он пытал возвратить потерянное царство; возвращал и терял снова. Впрочем, он не горевал много, и, после каждой неудачи, удалялся в Лудиану и принимался за философические [4] записки о своих походах. Он стоически смотрит на счастливое время и стоически подвергается несчастиям, которых много пришлось ему испытать на своем веку. К довершению бед, нанесенных на него политическою бурею, в его руки достался еще Ког-и-Нур, алмаз, славный в летописях Азии, из-за которого несчастный обладатель не мало вытерпел угроз и притеснении. Перед его глазами, в Аттоке, часто сверкал роковой ланцет; а однажды тюремный страж вывез его, с связанными руками, на середину Инда, и постращал водяным гробом. Вырвавшись на волю из тюрьмы визиря аттокского, Суджа попался в когти королю лагорскому. Король тоже добирался до алмаза. Но алмаз в то время был в руках его жены, Уаффадар-Бегум. Эта женщина, с умом и сильным характером, долго хранила таинственное сокровище, которое один голод заставил Суджу отдать лагорскому королю, Рюнжит-Сину. Таже самая Уаффадар придумала романическую хитрость, чтобы освободить своего мужа из ежовой опеки Рюнжита. Она отправилась в Лудиану, и по всей дороге, от Лагора до Лудианы, приготовила лошадей для Суджи. Между тем, по ее же совету, Суджа нанял все домы, соседние с тем дворцом, где его держали под караулом. Его прислуга проломала семь стен, и таким образом открылся свободный выход. Переодетый в платье лагорского гражданина, Суджа, в полночь, вышел на улицу, в сопровождения двух слуг, выполз из города чрез сточную трубу, и счастливо достиг до Лудианы. С тех пор Лудиана стала точкою отправления для его воинских предприятий и мирною сению для философских размышлений.

Тогда как из всех потомков Ахмеда, один вел жизнь искателя приключении, а другой царствовал в Герате, в Афганистане явилась полая династия и образовала два независимые государства: кандагарское и [5] кабульское. Династия Ахмеда или Сюдозов принадлежит к поколению Дуранов; а новая — к поколению Барюкзов. Дуранов не так много, и только при помощи союзников, они могли удержать за собою первенство; Ахмед-Шаху много помогал владетель Барюкзов, Хаджи-Джамал. Поколение Барюкзов считало до шестидесяти тысяч семейств, и могло выставить до тридцати тысяч кавалерии.

Дом Барюкзов отличился многими геройскими подвигами, во время политических смятений, утвердившими за ним престол афганистанский. Дети Тимура царствовали по одному имени, и вся власть находилась в руках их визирей, Барюкзов, которые, по своей воле, возводили на аллегорический престол Сюдозов и лишали их короны, хотя сами не хотели быть царями. Знаменитый человек из фамилии Барюкзов, был Фет-Хан, внук Хаджи-Джамала. По делу Махмуда, он вооружился против трех его братьев, и, в 1809 году, на равнине Симлы, близь Гундамука, разбил Суджу, не смотря, что войско последнего в десять раз превосходило его силы. Суджа так был уверен в своей победе, что вывез с собою все драгоценности и всю казну свою; и все это досталось победителю. Долго после того Суджа скитался по провинциям, покуда не убежал в Лудиану. Фет-Хан возвел на престол Махмуда и, царствуя его именем, возвратил было афганской монархии прежний блеск; снова овладел Кашмиром, принудил эмиров Синда платить дань по-старому, и отразил нападение Персиян на Герат. Словом, визирь управлял всем государством, тогда как Махмуд нежился в гареме.

У Фет-Хана было осьмнадцать братьев, закаленных в битвах и преданных ему всей душою. С ними он явился, в 1811 году, для переговоров, к Рюнжит-Сину. Братья советовали ему убить короля [6] лагорского, во время конференции; но ему необходима была помощь Сейков, чтобы покорить Кашмир, и он не исполнил совета. С властию верховного повелителя Фет-Хан разделил братьям провинции Афганистана, и фамилия Барюкзов властвовала уже над царством Сюдозов.

Сын Махмуда, Камран, задумав освободить отца из-под опеки сильного вассала, приказал схватить Фет-Хана и выколоть ему глаза. Братья тотчас подняли знамя восстания, и тем сгубили своего брата. «Трагическая смерть Фет-Хана Барюкза, говорит Бернс, не имеет ничего подобного в новейшие времена. Слепца, окованного цепями, привели во дворец Махмуда. Царь укорял его за проступки и приказывал ему употребить власть над братьями, заставить их возвратиться к своему долгу. Спокойно и смело отвечал на это Фет-Хан, что он теперь не больше, как слепой нищий, и потому не вмешивается в государственные дела. Раздраженный Махмуд подал знак умертвить Фет-Хана; придворные безжалостно изрезали его в куски, и наконец отсекли ему голову. Это ужасное мучение вытерпел Фет-Хан, не испустив ни одного вздоха; кровожадным убийцам он сам подставлял свои члены, с тем же хладнокровием и презрением к своей собственной жизни, какое часто обнаруживал к жизни других. Окровавленные остатки завернули в полотно и отослали в Гизни, где они и погребены». Эта кровавая драма совершилась в 1818 году. Махмуд, опасаясь мщения братьев убитого, бросился в Герат. Сохраняя титло царя, он сделался вассалом Персии. Мы сказали, что после него остался сын, Камран, который до сих пор царствует в Герате.

После Фет-Хана, по старшинству, главою Барюкзов, стал Могаммед Азим-Хан, правитель Кашмира. Подобно брату, он не хотел или не смел надеть [7] на себя корону: династия Сюдозов сохраняла какое-то обаяние. Могаммед-Азим вызвал Суджу, чтобы возвратить ему престол. Суджа скоро прибыл в Пешавир. Но этот странный человек, не смотря на все несчастные перемены своей судьбы, не терял страсти к этикету; он жестоко оскорбил одного Барюкза, который имел нескромность проехать перед ним в паланкине, и не получив еще короны, снова возмутил против себя всю фамилию Барюкзов. Тогда в лагерь Барюкзов прибыл Эюб, сын Тимура; происками и ласкательством получил корону, которая назначалась его брату. Эюб царствовал, а не управлял государством; вся власть оставалась в руках Могаммед-Азима.

Воспользовавшись смутными обстоятельствами, лев Пенджаба, Ренжит-Синг обратил свое оружие на Кашмир. В 1822 году, он переправился через Инд; кровопролитная битва при Нухеро навсегда утвердила его владычество на восточном берегу Инда и в Пишавере, который с тех пор платил ему дань. Азим-Хан и его братья не могли принять участия в этой битве: кабульская река отделяла их от поля сражения; половина армии погибла в их глазах. Старший Барюкз умер с горя.

С смертию Могаммед-Азим-Хана, в фамилии Барюкзов кончилось единодушие. Между братьями завязались кровопролитные войны. Они захватили сына Азимова и потребовали от его матери всей казны своего брата, грозя, в случае отказа, расстрелять ее сына. Один из Барюкзов объявила, себя независимым в Кандагаре, другой в Пишавере, третий в Кабуле; в этом-то урагане сгибла монархия афганистанская. Пишавером завладел султан Могаммед; он находится в полной зависимости от короля лагорского. Кирдиль-хан объявил себя независимым в Кандагаре. Дост-Могаммед стал царствовать в Кабуле. [8]

Из прежней династии Сюдозов остались только Камрам, шах гератский и шах Суджа, живший тогда в Лудиане.

Барюкзы сделались врагами друг другу; шах пешавирский и шах кандагарский ненавидели Дост-Могаммеда. Впрочем, в случае нападения общего неприятеля, все братья готовы были соединиться и отразить его общими силами. Дост-Могаммед, получив из Кандагара от брата известие, что персидский посланник грозил ему войною, написал к шаху кандагарскому: «Когда двинутся Персы, требуй от меня помощи; как теперь я тебе враг, так тогда буду твоим другом». Тот же союз заключили братья и во время вторжения Англичан в их отечество. Общими врагами они считали своих соперников Сюдозов. Король лагорский время от времени подстрекал Сюдозов против Барюкзов. В 1833 году, Суджа сделал новую попытку завладеть своим наследственным престолом; ему помогали Сейки. С многочисленною армиею, выступил он из Лудианы в Январе, а в Мае перешел за Инд и занял Шикарпур, находившийся под властию эмиров Синда. Отсюда двинулся к Кандагару, разбил войско Барюкзов и обложил город. Но явился Дост-Могаммсд с своими братьями, и, двадцать девятого Июня 1834 года, разбил на голову Суджу. Несчастный Суджа снова бежал в Лудиану, без короны и войска.

После этой победы, Дост-Могаммед, сосредоточивавший в себе некоторым образом верховное владычество над всем Афганистаном, спокойно стал царствовать в Кабуле, и принял титул эмира, имеющий у суннитов религиозное значение. Теперь он начал обдумывать план утвердить свое могущество на прочных основаниях, и возвратить прежний блеск знаменитой монархии Дуранов. Быть может, этот знаменитый государь достиг бы своей цели. «Слава [9] Дост-Могаммеда, писал Бернс еще в 1832 году, долетает до путешественника далеко от его владении. С неутомимым вниманием занимается он делами; каждый день присутствует в суде с кадием и моллагами. Он покровительствует торговле; в его владениях, купец без конвоя может путешествовать от одной границы до другой, вещь неслыханная в прежнее время. Его правосудие везде приобретает ему похвалы. Дивишься его уму, познаниям и любознательности, даже его приятным приемам и прекрасному тону. Без сомнения, он знаменитейший владетель в Афганистане, и может достигнуть до высшей степени владычества в своей родной стороне». Дост-Могаммед и не предвидел бури, которая должна была разразиться над его головою и лишить его короны.

Пишавер, в это время, был яблоком раздора между королем лагорским и шахом кабульским. Дост-Магоммед выжидал только случая сделать нападение на Пишавер, и отнять его у своего соседа. К политической вражде примешивалась еще вражда религиозная. Сейки принадлежат к секте, родившейся, в половине XV столетия, из реформы браманизма; но Афганцы все магометане; считая своих соседей неверами, они всегда готовы колотить их, как во имя пророка, так и во имя свободы. Поэтому Дост-Могаммед легко мог произвесть восстание всех Афганцев против Сейков именем Корана, и все поколения тотчас бы собрались около него, как поборника исламизма. Из одного анекдота видно, какую глубокую ненависть питали Афганцы к владетелю Сейков. Бернса посетил посланник из Хелата. Бернс показал ему портреты Азиатцев. «Он был так очарован, пишет Англичанин, что прыгал от радости, в буквальном смысле. Но увидев портрет Рюнжит-Сина, он закричал: «Как такой маленькой и слепой, и ты затеваешь такую тревогу в мире!» Обращаясь к [10] портрету Пешавирца, он сказал: «А ты, жалкая тварь, почему не вырвешь сердца у этого Сейка?» Потом, поставив портрет Пешавирца против портрета Сейка, он произнес: «Смотри на этот миниатюр Сейка, смотри хорошенько, убей его». Все это было говорено с бешенством».

Имея такого сильного врага на одной из границ, Дост-Могаммед естественно должен был искать себе союзников. Он обратился к Персии. Но искреннему и продолжительному их союзу препятствовали с одной стороны некоторые политические отношения, а с другой — религиозные разногласия двух народов. Афганцы и Персияне — магометане, но принадлежат к различным сектам. Первые сунниты, другие шииты. Известно, что после Магомета осталась единственная дочь Фатима, которую пророк, еще при жизни своей, выдал за первого своего ученика, Али. По смерти пророка, арабские владетели признали его преемником Абубекра, под титлом халифа. Но Али протестовал против этого избрания, и, в 655 году, сделался там четвертым халифом. С тех пор мусульмане разделились на две главные секты. Шииты признают Али непосредственным преемником Магомета, а трех первых халифов самозванцами; а Сунниты, напротив, держатся исторического порядка. Поэтому Афганцы и Персияне считают друг друга еретиками. Но Дост-Могаммед имел некоторые личные связи с Персиею. Его мать была Персиянка, и сам Дост-Могаммед, как ловкий политик, распускал молву, что он тайно покровительствует секте шиитов. Без сомнения, в этом случае, ему грозила опасность потерять доверенность Афганцев; но он окружил себя сильными кизильбашами. Под этим именем известна колония Персиян, со времен Надира, поселившихся в Кабуле и его окрестностях. Бернс насчитывает их до двенадцати тысяч, но по новейшим [11] известиям, число их восходит не свыше четырех тысяч. Кизильбаши занимали отдельный квартал в Кабуле и имели большое влияние на дела Афганистана. Дост-Могаммед употребил все силы, чтобы привлечь их на свою сторону; знал их язык и давал им особые права. Говорят, даже короною Дост-Могаммед обязан помощи одного владетеля персидского, Могаммед-Хан-Биата. Но главную преграду между Афганистаном и Персиею ставили политические виды персидского двора. Персия, в прежние годы, владычествовала над Афганистаном, и никогда не теряла надежды возвратить свое владение. Правда, Дост-Могаммед мог бы воспользоваться фамильною враждой Кабула с Гератом, и приобресть себе союзника в шахе персидском, если бы помог последнему завладеть знаменитым Гератом. Но Герат открывал путь в Афганистан вторжению Персов. Кроме того, Герату покровительствовали Англичане, с которыми Дост-Могаммед не хотел ссориться.

Дост-Могаммед всеми силами старался сблизиться с Англичанами. Когда лорд Аукланд принял правление над Индустаном, Дост-Могаммед писал к нему: «Так как с давнего времени я привязан к британскому правительству узами дружбы и любви, то весть о прибытии вашего сеньорства, озаряющего своим светом резиденцию правительства и разливающего на весь Индустан сияние своего лица, принесла мне живейшее удовольствие; и нива наших надежд, замерзшая от сурового дыхания обстоятельств, со времени счастливого известия о прибытии вашего сеньорства, стала соперницею райского сада... Я надеюсь, что ваше сеньорство осчастливит меня дружеским письмом». Это было писано тридцать первого Мая, 1836 года.

Лорд Аукланд отвечал на это: «С глубоким прискорбием узнал я о вашей вражде с магараджей [12] Рюнжит-Сином. Друг мой, вы знаете, что английское правительство не имеет обыкновения вмешиваться в дела других независимых государств; и я не очень вижу, почему мое правление может быть вам полезным». Англоиндустанское правительство в то время не вступалось в дела соседних держав, впрочем только в тех случаях, когда соседние державы не входили ни с кем в сношения; в противном случае, оно брало свои меры.

В том же письме лорд Аукланд писал: «Вероятно, через несколько времени, я пришлю к вашему двору поверенного, чтобы переговорить с вами о торговых делах, для общей пользы». Через год явился в Кабуле английский посланник Бернс. Бернс такое замечательное лицо в кабульской экспедиции, что мы считаем необходимым познакомиться с ним покороче.

Александр Бернс родился в Монтрозе, в Шотландии, шестнадцатого Мая 1805 года. По окончании курса в монтрозской коллегии, он назначен был кадетом в бомбейскую армию. Тридцать первого Октября 1821 года он прибыл в Бомбей; и, в следующем году, определен переводчиком персидского языка в аппелляционном суде бомбейской области; а в 1825 году, в должности переводчика же, он сопутствовал осьми тысячному отряду, назначенному для нападения на Синди. В этом и в следующих годах, Бернс составил множество записок, за которые получал богатые награждения от индейского правительства и заслужил лестный отзыв знаменитого Монстюарта Эльфинстона. В 1828 году, Бернс предложил правительству назначить экспедицию для описания и съемки северозападных границ, которые были почти совершенно неизвестны. «В начале 1828 года, пишет Бернс, я послан был в Кечь, но имев случай проехать дальше, до горы Абор, я осмотрел [13] всю северозападную границу бомбейского владения; и нашел, что сведения наши об этой стране слишком ограниченны, хотя, по своей важности необходимы для наших индейских владений. С этой целию, в Июле того же года, я обратился к начальству с просьбою — поручить мне сделать описание тех стран; а так как путешествие должно было продолжиться до берегов Инда, то я заранее предпринял спуститься по этой реке от того места, где вливаются в нее воды Пенджаба, от города Учь, до самого моря». Губернатор Индии спрашивал совета у резидента в Кече, подполковника Поттингера, можно ли принять предложение Бернса, и получил самый лестный отзыв о намерении и плане молодого ученого. Путешествие было начато, но не кончено; индейское правительство опасалось встревожить синдских эмиров, и отозвало Бернса обратно.

В 1830 году, английский король послал королю лагорскому в подарок лошадей. Генерал-губернатор лорд Элленборо назначил для этого посольства Бернса. Экспедиция отправилась первого Января 1831 года из Мандивии в Кечь, и, после бесчисленных препятствий со стороны эмиров, прибыла осьмнадцатого Июля, в Лагор. В следующем году Бернс начал свое знаменитое путешествие по средней Азии, которое продолжалось два года. Вот как заканчивает он описание своего путешествия: «Я не стану описывать чувств, какие волновали мою грудь, когда я снова вступил на землю Индии, после такого продолжительного и утомительного путешествия. В мой проезд по средней Азии, я видел все, что в древности и во времена новейшие может возбудить живой интерес и воспламенить воображение: Бактриану, Трансоксану, землю Скифов и Парфян, Харазм, Корасон и Иран. Мы видели все это; мы прошли большую часть пути Македонян; проезжали через царство Пора и [14] Таксилы, входили на индейский Кавказ, и останавливались в славном городе Балхе. Мы видели театр военных действий Александра, и следы свирепых орд Чингиса и Тимура. Мы ехали тою дорогою, которою Александр гнался за Дарием и шли по следам его генерала Неарха.

Наблюдения, собранные Бернсом, были так полезны для науки и важны для англо-индустанских владении, что генерал-губернатор Индии поспешил послать ученого, умного путешественника в Лондон. Король и правительство сделали ему самый лестный прием. Книгопродавец Морре дал ему двадцать тысяч за манускрипт его путешествия, которое имело необыкновенный успех: в один день разошлось около девятисот экземпляров, и скоро переведено было на Французский и немецкий языки.

Лондонское азиатское общество наименовало Бернса своим членом. Александр Гумбольдт писал к Морре: «При моих исследованиях Азии, обширное и отважное путешествие господина Бернса должно приковать все мое внимание. Никто еще не бросал такого света на недоступные страны Азии, как Бернс. Я счастливым себя почту провозгласить этого молодого офицера первым из путешественников, углублявшихся во внутренность азиятского материка».

В это время Бернс был в Париже. Вот что он писал к своим друзьям, от двадцать третьего Декабря 1834 года: «Меня приняли в Париже с энтузиазмом. Я был в институте; видел Арого, Био, Дюссо. Слышал чтения Ларрея и Мажанди».

Не смотря на молодые лета и поручичий чин, Бернс был совершенным львом высшего лондонского общества. Английское правительство, давало ему секретарскую должность при персидском посланнике; но он отказался: ему не хотелось покинуть своего милого Инда. «Смешна для меня Персия и ее политика, [15] пишет Борис, быть там для меня несчастие. Что мне чин полковника?... Я не хочу быть вторым, когда могу быть первым... Пока молод, нужно распространять свою славу в добавок к тому, что я сделал».

Бернс прожил в Англии полтора года и, в Апреле 1835 года, отправился в Индустан через Францию, Египет и Красное Море. В конце следующего года, англоиндустанское правительство отправило его в Синди и потом в Кабул к Дост-Могаммеду. Бернсу сопутствовали: поручик Лич, которому поручено было сделать заметки о военном состоянии государств; поручик Вуд, который должен был последовать и описать течение Инда; доктор Лорд, занимавшийся наблюдениями по естественной истории и геологии; и два ученые Парса. Они выехали из Бомбея двадцать восьмого Ноября 1836 года.

Эта миссия сначала была отправлена с целию географическою и торговою; правительство Индии, как мы видели, не думало еще вмешиваться в дела соседей; но оно чувствовало необходимость исследовать течение и судоходность Инда. Бернс должен была, проехать через Пенджаб и Кашмир, чтобы пройти в Кабул, заключить, если возможно, торговый трактат с Дост-Могаммедом, вступить в переговоры с ханами кандагарскими и владетелями западных провинции Афганистана, открыть для торговли путь до самого моря через Белуджистан и Хелат, и возвратиться через Синди.

Тринадцатого Декабря, Бернс высадился на берега Инда в Синди. Времена совсем переменились после первого его путешествия, в 1831 году. Он не был теперь безвестным искателем приключений, брошенным на произвол судьбы, без помощи, без защиты, среди враждебных народов. Он вошел в страну, где еще помнили его; встречал по дороге [16] английские предания и английские имена; снова увидел детей, которые сделались взрослыми, и которые радушно приветствовали его, бросая к его ногам снопы хлеба. В Татте, жители шли за ним и кричали: «Приди населить эту пустыню! она процветет под властью Англичан. Кажется, они совершенно были расположены, говорит Бернс, признать нас своими повелителями. В последствии исполнились их желания; область Синди, в 1839 году, сделалась данницею нашей индейской империи».

Осьмнадцатого Января 1837 года, английская миссия прибыла в Гидрабат, столицу Синда. Бернс назавтра же представлен был эмирам и отдал верительные грамматы лорда Аукланда, губернатора Индии. Нур-Могаммед, главный эмир, принял его дружески. «Мой отец, говорил он, посадил дерево дружбы между нашими государствами». — Так точно, государь, отвечал Англичанин, и ваше высочество поливает его. — «Теперь оно сделалось великим деревом», продолжал эмир. — Совершенная правда, государь, уже и плод наливается. — Бернс изучил фигуральный язык Востока и бойко владел им. «Когда я вас знал прежде, сказал ему однажды эмир, у вас побыло ни одного волоска на бороде». — Это правда, отвечал Бернс, но нынче они легли на мою бороду черным покровом, в знак печали об утраченной моей юности».

У всех несчастных азиатских князьков есть предчувствие, что, рано или поздо, Англичане завладеют их землями. Эмир Синда с беспокойством спрашивал Бернса, сколько пенсиону дает губернатор Индии Великому Моголу. Народ смотрел на европейских путешественников с суеверным страхом; толпился около них, добровольно преклоняя головы с роковою мыслию, что Европейцы предназначены быть его повелителями; спрашивал только, позволять ли [17] Англичана убивать быков и возносить громким голосом свои молитвы. Однажды Бернс встретил на берегу человека, который сидел в самой глубокой печали и лишь только заметил Бернса, стал просить выслушать его. «И просьба его, говорит Бернс, состояла в том, чтобы мы, как нынешние повелители в их стране, приказали возвратить ему наследственные земли его предков, отнятые во времена Надир-Шаха... Мы не могли убедить ни его ни других, что не имеем вовсе намерения входить в домашние дела страны. Напрасно я объяснял несколько раз цель нашей экспедиции; многие прямо выражали свою недоверчивость; другие, особенно начальники, слушали нас и молчали; но очевидно, почти никто из них не верил мне».

Бернс, проезжая по Синду, не предчувствовал, что скоро явится здесь снова, как повелитель. Он отправился в Хирпур, и в знаменитую крепость Беккер, которая менее чем через два года открыла свои ворота английскому оружию. «Кто бы мне сказал тогда, пишет Бернс, что в Рождество следующего года я буду совершать договоры о принятии Хирпура под британское покровительство. Однако так случилось; и двадцать девятого Января 1839 года, я видел на стенах крепости английские знамена и на водах Инда их купеческие корабли».

В Апреле 1837 года, Бернс с товарищами прибыл в Шикарпур, один из самых важных городов этой части Азии. Шикарпур и Дера-Гази-Хан, лежащий гораздо выше по Инду, купцы называют корасанскими воротами, разумея под Корасаном кабульское царство. Шикарпур ведет торг со всею Азиею, исключая Турции и Китая; главный источник его торговой деятельности состоит не в превосходстве мануфактур, но в обширности денежных оборотная. Это банк Азии. Шикарпур не может [18] похвалиться древностию; построение его относится к началу XVII века. В нем около тридцати тысяч жителей, частию Индусы, частию Афганы; сверх того множество Шикарпурцев рассеяно по всем азиятским рынкам.

Как Шикарпур можно назвать банком Азии, так Дера-Гази-Хан ее складочным местом. Луганские Афганы разносчики товаров по всей Азии, а Шикарпурцы менялы. Страна, в которой лежат города Дера-Гази-Хан и Дера-Измаель-Хан, называется Деражат. Она довольно важна в торговом отношении, потому что лежит на линии, по которой ходят индейские караваны. Три дороги из Индии в Кабул: одна идет через Деражат, по которой, как сказано, ходят караваны; другая через Шикарпур, боланское ущелье и Кандагар, — на этой дороге в 1839 году погибла английская армия, именно в боланском ущелье; третья дорога проходит через Лагор, Пешавир, хиберское ущелье, Джеллалабад, и страшные дефилеи, где погибли остатки армии.

Уже четверть века, Деражат находится под властию лагорского королевства. В проезд Бернса, Деражатом управлял генерал Вентура, которого умным распоряжениям страна эта обязана своим нынешним благосостоянием. Дера-Гази город мануфактурный. Главные статьи торговли составляют шелковистые сукна, которые вывозятся в Лагор и Синди, и особенно сукно белое, приготовляемое в Корасане, может соперничать даже с английским. Шелковые товары вывозятся преимущественно на Восток. В городе находится базар с тысячею шестью стами лавок, из которых пятьсот тридцать торгуют сукном. Народонаселение города простирается до двадцати пяти тысяч душ.

Дера-Гази выстроен на прекрасном месте. Около осьмидесяти тысяч финиковых деревьев окружают город. Здесь хлопчатая бумага высшего качества, [19] хлеб превосходный; но главное богатство страны составляет индиго. Около города чрезвычайно много деревень, и все почти населены магометанами. В самом Дера-Гази есть и магометане, есть и Индусы, и почти в одинаковой пропорции. Индейских храмов считается сто двадцать пять, а магометанских мечетей сто десять.

Поднявшись вверх но Инду, встречается другой город Деражата, Дера-Измаэль-Кан. Лет пятнадцать назад Дера-Измаэль был затоплен Индом; жители отнесли город за три мили от реки. Во время прибытия караванов, город чрезвычайно оживляется; в его базаре пятьсот осьмнадцать лавок. Важную торговлю составляет белое сукно; его отпускается около миллиона осьмисот тысяч аршин, и идет большею частию в Пенджаб. Деражатские мануфактуры в довольно хорошем состоянии, но подвоз английских произведений делает им ужасный подрыв; вероятно, скоро они совсем упадут и поглотятся в бездонной пучине английской промышлености.

Луганские Афганы народ пастушеский, храбрый и предприимчивый. Афганские купцы, находясь на всех торговых пунктах, имеют своих курьеров, которые в точности и быстроте не уступают английским. Нет ничего живописнее картины пастушеских нравов луганских Афганов. Так представляет ее Бернс.

«Луганские Афганы, говорит он, народ пастушеский и кочующий. Многие из них ездят в Индию каждый год для закупки товаров. Из Индии они возвращаются в конце Апреля; собираются в Дера-Гази-Хан с своими семействами, прозимовавшими на берегах Инда; отсюда отправляются в Карасан, где остаются на все лето. С одного места на другое они переходят в известном порядке, разбиваясь на три отделения или кириса. Первое отделение, самое многочисленное, стада [20] в пятьдесят или шестьдесят тысяч голов. Купцы индейские и иностранцы всегда помещаются в последнем отделении. Об обширности и важности торговли можно судить по таможенным книгам, из которых видно, что в этом году (1837) прошло пять тысяч сто сорок верблюдов, навьюченных товарами, не считая тех, которые несли палатки и багаж; а их было двадцать четыре тысячи голов: семнадцать тысяч для первого отделения, четыре тысячи для второго и три для третьего. В половине Июня караван приезжает в Кабул и Кандагар; в то самое время, как нужно отправлять товары в Бухару и Герат. В конце Октября, с приближением зимы, афганские купцы в том же порядке отправляются на равнину Инда, с лошадьми, плодами и произведениями Кабула; оставив здесь свои семейства, уезжают в Индию обменивать свои товары на индейские и английские произведения».

Дорога эта давно известна. Уже император Бабер, в 1505 году, встречал и грабил луганские караваны. Между современными преданиями есть факт, который может дать понятие о необыкновенном торговом гении Англичан. Известно, что во время Наполеона, в следствие континентальной системы, все английские товары были вытеснены с материка Европы. Но гений Англичан восторжествовал над гением Наполеона. Английские купцы все свои товары сложили на корабли, обогнули Мыс Доброй Надежды, и через Индию, Кабул и Бухару, явились с своими товарами на русских рынках. Таким образом, тогда как Наполеон думал задушить Англию в дыму ее каменного угля, уморить в атмосфере ее мануфактур, и запер все гавани материка; английские тюки, молча, плыли по морям. Выгрузившись на отдаленных азиатских берегах, они поднялись по малоизвестным рекам и, совершивши путешествие [21] вокруг света, с торжеством явились в тех портах, которые были заперты для них. Чего не сделает народ, одаренный таким предприимчивым духом! Необходимость и самолюбие тотчас откроют себе новые пути. Чем более изучаешь историю Азии последнего времени, тем более убеждаешься, что Англия не столько по честолюбию, сколько по необходимости предприняла поход в Афганистан. Документы, сообщенные парламенту, доказывают, что правительство Индии рассчитало, прежде этой гибельной экспедиции, все вознаграждения, какие оно могло иметь через открытие новых дорог для сообщения и распространения сбыта товаров. Англия не ведет войны в собственном смысле, не любит искусства для искусства; завоевание для нее средство, а не цель. На этот раз ей хотелось открыть себе путь на рынки западной Азии и заменить Черное Море Индом. Поручик Вуд, по поручению Бернса, исследовавший Инд, так оканчивает свое донесение: «Если бы общая война устранила Англию с Черного Моря, то Инд представил бы такой же сбыт произведениям ее мануфактур». Чтобы судить о выгодах, какие представил Инд для английской Индии и промышлености Метрополии, надо прочитать записку Бернса об учреждении складочного места. Бернс предполагал открыть годовую ярмарку, которая была бы центром для всех караванов, отправляющихся вверх и вниз по реке. «Считаю нужным заметить, писал он, что учреждение периодической ярмарки в этой стране не было бы новостью: эта система известна всем азиятским народам; ей очень счастливо следуют в России; во всей силе она существует в Туркестане; знакома Кабулу, и давно принята жителями Индии. Религиозные торжества или собрания народной массы, по какому бы ни было случаю, натурально внушают купцу мысль о счастливом случае продать или купить; [22] бесспорно, этому обстоятельству обязана своим происхождением та торговля, которая была некогда в употреблении в нашей стране и во всех западных царствах. При теперешнем состоянии европейских обществ, сосредоточенных в городах, где преспокойно, каждый день, можно удовлетворять своим нуждам, даже прихотям, ярмарки стали не столь общи, как прежде; но в Азии они чрезвычайно важны и находятся в самом цветущем состоянии, потому что азиятские народы, рассеянные и отдаленные друг от друга, только этим способом могут приобретать произведения собственной и чужестранной мануфактуры. Хотя на Инде не было еще заведения такого рода, однако все материалы для этого существовали: только политическое состояние этой страны долго препятствовало основанию цветущей ярмарки на берегах реки... Луганы закупают съестные товары в Калькутте и Бомбее; но на такие отдаленные рынки они отправляются только за неимением ближайших».

Складочным местом товаров Бернс назначал Дера-Гази-Хан; самый отдаленный пункт, до которого могут каждый год ходить суда, есть Калибаг, лежащий около осьмидесяти миль от Аттока и в таком же расстоянии от Дера-Измаэль. По реке самое удобное плавание до Аттока, и даже до Пешавира, но только в продолжении полугода. От Дера-Гази до Бомбея навигация свободная. Обдумывая предположение сосредоточить торговлю Азии на Инде, Бернс настаивал уничтожить запрещения и права таможни: «Мы будем счастливее в успехах торговли, если устраним все препятствия, замедляющие ее, и предоставим ей свободное развитие. Если надо основываться на примере других, то мы воспользуемся примером России. Не так давно установлены ярмарки, на которых теперь обращается до двухсот миллионов рублей. С тех пор, как Макарьевская ярмарка переведена [23] в Нижний, торговля еще больше оживилась. Если и Дери-Гази-Хан не будет представлять больших выгод, то можно переменить место. Но при небольшом тарифе, в первые годы, ярмарка наверное будет в хорошем состоянии; и товары оставят свой естественный путь, если купец заметит, что сбыт их будет гораздо вернее и скорее, хотя по низшим ценам. Так как ярмарки в России преимущественно поддерживаются торговлею с средней Азией; то и эта торговля частию перейдет на ближайший рынок Инда. Можно сказать, что под рукою будет у нас и банк, потому что все денежные обороты западной Азии совершаются в Шикарпуре, в трехстах милях от Дера-Гази, на самой средине между Бомбеем, огромным рынком западной Индии, и Дера-Гази, нашим складочным местом».

Спустя два года, индейское правительство приняло главную мысль Бернса — основать складочное место на Инде; но кажется, что не смотря на завоевания Синди, оно не смело слишком далеко отодвинуться от центра своей деятельности; оно не дошло до Дера-Гази, и остановилось гораздо ниже по реке. В 1840 году, открыта ярмарка в Суккуре, близь Шикарпура, под защитою крепости беккерской; каждогодно должна была совершаться она в Январе месяце. Последние происшествия разрушили все планы.

Англичане и в завоевании Афганистана преследовали ту же цель. Можно думать, что на берегах Инда они не нашли довольно потребителей; но эта река открывает им путь в среднюю Азии до самой Бухары. Пароходы уже ходили от Бомбея до Кали-Бага, когда Бернс поднимался по Инду. Кстати заметить, что английская миссия, во время своих исследований Инда, сделала важное открытие; по обеим сторонам реки стелются пласты каменного угля. Таким образом, на верховьях Инда пароходы найдут огромное количество [24] топлива; открытие подобного сокровища, быть может, лучший плод путешествия Бернса.

Бернс был и Дера-Гази-Хане, первого Июня 1837 года, получил из Пешавира важные известия, заставившие его ускорить путешествие. Неожиданные происшествия переменили цель миссии. Персидское войско приблизилось к Герату и встревожило правительство Индии; и в то же время, на других границах Афганистана, завязалась другая драма; вспыхнула война между эмиром кабульским и королем лагорским. Дост-Магоммед всегда искал случая отнять Пешавир у Сейков. В 1837 году Рюджит-Синг имел неосторожность отозвать от границ, свои войска, чтобы блистательнее отпраздновать и Лагоре свадьбу своего внука, Нигаль-Синга. Дост-Могаммед, постоянно следивший свою добычу, не терял времени; собрал тридцать тысяч Афганов, и первого Мая, врасплох напал на Сейков. Семь тысяч Сейков пало в жюмрудском сражении.

Несколько раз мы замечали, что правительство англоиндустанское отказывалось всегда от посредничества в ссорах соседних держав. Припомним письмо Аукланда к Дост-Магоммеду. Но вот еще один замечательный случай; в 1832 году, шах Суджа, задумав воевать с Борюкзами, просил у Англичан денежного воспоможения; Но ему отказали. Огорченный Суджа напрасно бросался во все стороны и предлагал в залог свои алмазы; удачи не было. Он писал тогда к своему агенту при английском резиденте: «Не смотря на все мои усилия занять два или три мешка рупий, под залог алмазов, я не успел ни в чем. Я посылал к банкирам в Умритзир, Дели; некоторые и согласились было, но после отказались от своего слова. Постарайся отыщи мне банкира». После неудачных переговоров с банкирами, Суджа обратился к [25] генерал-губернатору индустанскому и умолял его выдать пенсион за шесть месяцев вперед. Резидент не решился и на то. «Такая огромная сумма, писал он к генеральному секретарю, сделавшись гласною, может внушить мысль, будто правительство одобряет его предприятие». Между тем лорд Виллиам Бентинк, сжалившись над падшим величием, уладил дело; и Шаху выдали пенсион за четыре месяца. В то же время лорд написал к Шаху послание в отеческом духе: «Друг мой, я должен предупредить вас, что британское правительство уклоняется от всякого вмешательства в дела своих соседей, если только может избежать этого. Ваше величество, конечно, можете располагать собою, как угодно; но оказать вам пособие было бы несогласно с нейтралитетом, который избрало себе за правило британское правительство». Виллиам Бентинк писал и к королю лагорскому. «Мой почтенный и достоуважаемый друг! ваше высочество говорите, что шах Суджа намерен сделать попытку опять войти на свой престол. Это нисколько не касается британского правительства, а потому оно не имеет нужды и знать об том. Судьба шаха зависит от воли Провидения». И действительно, Англичане предоставили шаха Провидению.

Но через пять лет все переменилось, и нейтралитет сменился политическою необходимостию вмешательства. Англоиндустанская держава нашла, что раздоры пограничных народов могут иметь влияние на нее; и это заставило ее принять участие в политических смутах соседей. Вторжение Афганов, по отзыву генерал-губернатора в прокламации, подписанной в Симле, могло возжечь войну в тех странах, где Англичане старались завесть тогда торговые сношения. Англичане решились войти в посредничество между Дост-Магоммедом и Рюджит-Сингом. Переговоры с шахом кабульским, но этому случаю, [26] возложены были на Бернса. Бернс поспешил подняться вверх по Инду, и седьмого Августа был в Аттоке, а третьего Сентября проехал через знаменитые в последствии ущелия Хибера. Двадцатого Сентября, Бернс вступил в столицу Дост-Магоммеда в сопровождении почетной гвардии, под командою любимого сына Дост-Магоммедова, Акбар-Хана, который встретил его недалеко от Кабула. Бернс не предчувствовал, что подавал руку будущему мстителю за оскорбление Барюкзов и своему убийце. Представитель Англии торжественно въехал в город на слоне вместе с Акбар-Ханом.

Дост-Могаммед принял Бернса, как нельзя лучше. Посланник английский поднес эмиру некоторые европейские редкости; на это эмир отвечал: «Вы сами такая редкость, которая услаждает мое сердце». Бернс начал с торговых дел, но политический вопрос, бывший в полпом разгаре, тотчас сменил все посторонние предметы. «Теперешняя война, сказал Дост-Могаммед, очень вредит торговле; вражда с Сейком истощает мою казну, принуждает мне брать деньги с купцов и возвысить тариф. Я знаю, что мой враг слишком силен для меня. Мы в десять раз слабее Пенджаба. Если британское правительство согласится оказать мне помощь, то я готов способствовать ее коммерческим и политическим видам». Эмир перешел к древней монархии Дуранов, говорил о ее блистательном состоянии, и указывая цитадель Бала-Гиссар, в которой он сидел с Бернсом, прибавил: «Вот все, что досталось мне от этой обширной монархии».

Между тем, как Бернс жил в Кабуле, вел переговоры с Дост-Магоммедом и наблюдал нравы жителей, его спутники рассеялись по всем странам Афганистана. Смотря на этих пионеров, ставивших вехи на пути, но которому должно было пройти [27] английское войско, невольно повторишь живописное восклицание одного шаха: «Чудные люди, эти Европейцы! Только еще три месяца, как они пришли в нашу сторону, а посмотришь, один уж в Кабуле, другой в Кандагаре, иной здесь, а иной при истоках Окса. Вюллаги, Вюллаги! они не пьют, не едят, не спят! весь день забавляются, а целую ночь пишут книги». Так говорил доктору Лорду и поручику Вуду шах Кундуза, страны лежащей на север от Кабула, куда пригласили доктора для леченья шахова брата, потерявшего зрение.

В это время Дост-Магоммед и его братья вошли в переговоры с другими державами. Агент Дост-Могаммеда, в Тегеране, писал к нему: «Шах поручил мне уведомить вас, что он скоро отправит посланника сперва к вам, а потом к Рюджит-Сингу, чтобы объявить ему: если он не возвратит вам афганских провинций, то должен ждать нападения персидской армии». Кроме Персии, Дост-Могаммед мог еще надеяться на помощь севера.

Но английский посланник успел внушить эмиру большие надежды на помощь английского правительства. Когда один из владетелей кандагарских хотел отправить своего сына ко двору персидскому, Дост-Могаммед написал к нему: «Очень известно, что держава Сейков ничего не значит в сравнении с английскою; а если нам удастся склонить последнюю на свою сторону, это будет всего лучше. Что ты выиграешь, если пошлешь своего сына в Персию. Если уж Англичане не захотят оказать нам помощи, тогда ты можешь искать других союзников; но Англичане гораздо ближе к нам и умеют держать свое слово. Персия ничего не стоит против них. Если ты не последуешь моему совету, то станешь кусать себе пальцы... Не знаю, что отвечать Бернсу. Брат мой, если ты станешь действовать без [28] моего совета, тогда что скажет свет! У нас один общий враг». Бернс, с своей стороны, старался отклонить владетеля кандагарского от его намерения. «Невозможно, писал он, держать в одной руке две дыни. Единодушие фамилии есть источник силы; разногласие источник слабости». Но кандагарские шахи опасались, чтобы Дост-Могаммед, покровительствуемый Англичанами, не соединил под одной короной всех областей царства Дуранов, и продолжали сношения с Персиею.

Бернс вел переговоры с Дост-Могаммедом, и обещал ему помощь от имени своего правительства; а правительство разными уловками уклонялось от прямых ответов на требования эмира, и готовилось уже внести войну в пределы Афганистана. Наконец лорд Аукланд написал к Дост-Могаммеду: «Что касается до Пешавира, истина обязывает меня сказать вам, что вы должны отказаться от всякой мысли завладеть этой страною. Тогда, я заставлю отложить пагубную для вас войну. Если вы сойдетесь, как следует, с магараджею, то станете наслаждаться безопасностию, какой еще не знали, и будете владеть своей землей. Подавать вам другие надежды значило бы обманывать вас... Не считаю нужным повторять, что английская нация верна своему слову. Я нарочно написал к вам так ясно, чтобы вы наверное знали, чего должны ожидать от меня. Вы лишитесь моей помощи, когда без дозволения нашего правительства, войдете в сношения с другими государствами. Если вы хотите пользоваться дружескими отношениями английского правительства, то должны положиться на него, и только на него. Если вы не удовольствуетесь сказанным и станете искать союза с другими государствами, без моего согласия, то капитан Бернс и его товарищи оставят Кабул». [29]

Правительство индустанское видело слабую сторону владычества Дост-Могаммеда. Братья Барюкзы, рассеянные в Кабуле, Кандагаре и Пешавире, жили как соперники. Дост больше боялся своих братьев магометан, чем короля лагорского, шаха неверных. Он высказал ото Бернсу: «Если бы Рюджит-Синг, говорил он, восстановил в Пешавире Магоммет-Хана брата, тогда мне угрожала бы большая опасность, потому что я вижу в нем владетеля магометанского, а не сейка. Если бы магараджа поближе познакомился с политикою Афганистана, он давно бы низверг меня; стоило бы только дать деньги Магоммед-Хану, чтобы подкупить окружающих меня».

Положение Дост-Магоммеда в самом деле час от часу становилось затруднительнее. Необходимость возвысить тариф, для содержания войска, возбудило против него недоброжелательство купцов. Вражда с братьями бросилась в глаза иностранцам, и тогда как Бернс ходатайствовал за Дост-Магоммеда, другие тянули на сторону Суджи. Говорили, что низложенная фамилия Гюдозов, представителями которой были Сужда и Камрам, имела множество приверженцев в Афганистане; что соединенная под властию законного государя, монархия Афганов сделалась бы твердым оплотом Индии. События должны были оправдать эти догадки. Капитан Вуд говорил, что Дост-Магоммед не пользуется народною любовию, даже войска выходят из его повиновения, и доказывал необходимость восстановить на престоле Суджу-шаха. Английский агент, Массон, писал к своему правительству: «Барюкзы сами себе враги; беспрерывные раздоры делают их язвою общества. Британское правительство могло бы войти в их положение, и шах-Суджа, под его покровительством не встретил бы даже сопротивления». Капитан Личь писал еще яснее: «Не имея другого права, кроме права счастия и [30] меча, Барюкзы не питают никакой привязанности ни к государству, ни к подданным. Их самолюбие — самолюбие хищников, их законы — законы прихоти. То же можно сказать о всяком деспотизме. Но такое положение дел под триумвиратом братьев, соперничествующих друг с другом, есть что-то особенное, какое-то чудовище до сих пор ускользающее от кинжала убийцы». Получая различные отзывы, правительство англоиндустанское было в нерешимости. Генерал-губернатор Индии не знал, с кем согласиться с Бернсом или Вудом и другими; намерения его менялись каждый час, склоняясь то к миру, то к войне.

Дост-Могаммед, обнаруживавший, во время переговоров, гениальное соображение и проницательность, которые сделали бы честь любому европейскому дипломату, видел до какого изнеможения доводили Афганистан раздоры владетелей. Он говорил Бернсу: «Я вижу ясно намерение Персии; но это наша вина. Персидский двор от Камрама, к несчастию, даже от меня и моих братьев, знает, что в нашем государстве нет владетеля». Потом упрекая английское правительство, что оно старается поссорить афганских владетелей, он с редким добродушием прибавил: «Разделяя нас друг с другом, вы уничтожаете могущество афганского народа, и бросаете семена будущих несогласий. Ваше дело воспрепятствовать злу; а вы препятствуете и добру».

В Дост-Могаммеде, в его языке и решениях выказывается благородство и истинное достоинство. Получив от лорда Аукланда письмо, приведенное выше, в котором смотрели на него, как на владетеля, побежденного королем лагорским, — тогда как он нанес ему кровавое поражение, — Дост-Могаммед сказал английскому посланнику: «Я очень боюсь, что Афганы, как и все несчастные, не найдут друзей. Я все [31] передал и руки английского правительства. Если я вел переписку с другими кабинетами, клянусь, не сделал бы этого, когда бы знал, что английский агент прибудет в Кабул. Но мне говорят, что я одолжен Рюджит-Сингу даже платьем, которое я ношу. Этого я не позволю. Они хотят, чтоб я послал ему дары, тому, который ни однажды не сумел одержать надо мною верх, — этого я не понимаю».

Отказ лорда Аукланда привел эмира в смущение. Дост-Могаммед боялся и Сейков, боялся и Персов, как бы они не завладели всем его государством, покоривши сначала, при его же помощи, Герат. Между тем надо было предпринять что-нибудь решительное. Всякую ночь эмир сзывал совет в Бала-Гиссаре. Сильная партия Кузильбашей склоняла его на сторону Персии, заставляла его взять назад свое слово, данное английскому агенту, и позволить ему выехать. Вот как Бернс рассказывает об этих любопытных спорах:

«Вечером эмир собрал всех советников; поднялся бурный спор, и продолжался за полночь. Дост, как я слышал, очень красноречиво говорил о бесчестии, каким покроется его имя в магометанском мире. Наконец, он согласился позвать меня на другой день. Но утром опять начались споры и длились до полудня. Тогда пришел ко мне мирза... Он обязал меня придти после полудня в Бала-Гиссар; я обещал быть там, между тем предварил его, что эмир не в состоянии переменить моих намерений, и что, если он не согласится с мною, то завтра же утром я буду просить себе увольнения. Я один пришел в Бала-Гиссар, и нашел там эмира, который принял меня лучше обыкновенного... Я сказал, что мне не приятно было узнать, как худо принял он письмо генерал-губернатора. Эмир отвечал мне, что он никогда не думал сделаться врагом индустанского [32] губернатора... Но что он, как афганский дикарь, не привык к придворному языку...»

Бернс предложил эмиру следующие условия: не принимать агентов других держав, без утверждения английского правительства, отказаться от всякого притязания на Пешавир, признать независимость владетелей Кандагара и Пешавира. В замен того, английский губернатор будет охранять мир между эмиром и Сейками. Дост-Могаммед еще раз писал к лорду Аукланду, но напрасно. Тогда он потерял терпение и, увидевшись с Бернсом, сказал ему таким тоном, какого прежде никогда не принимал: «Ваше правительство ставит меня ни во что; вы говорите, что я должен считать себя счастливым, если вы удержите от войны Сейков, которых я не боюсь... Я не доверюсь Персиянам и стану сражаться с ними до своей смерти; но после всего этого, если нас победят, то я соглашусь скорее потерпеть поражение от Магоммед-Шаха, который всё-таки несколько магометанин, чем от Сейков... Да, я решительно не понимаю, чего вы хотите. Или я блуждаю в темноте, или я обманут В моем государстве никогда не было такого волнения; Персияне стоят под Гератом... Я не требую ни от кого помощи, кроме Англии, — и вы мне отказываете во всем».

Мы нарочно привели слова этого примечательного человека. Это язык политический, к которому мы еще не привыкли, и который своей простотою и каким-то самоотвержением без унижения, трогает сердце. Но неумолимая Англия была глуха, и уже на границах заготовляла войска для нападения на Кабул. Тогда Дост-Могаммед написал к Бернсу следующие благородные и простые слова: «Больше я на вас не надеюсь; надо прибегнуть к помощи других; впрочем для того, чтобы спасти Афганистан и нашу честь, а не по злому умыслу против Англии, Бог в том [33] свидетель. — Вы говорите, что я стану раскаиваться в своих поступках. Если так судил высший закон, то весь наш народ должен уповать на Бога, в руках Которого и благо и зло нашего мира. Афганы не сделали ничего худого... Благодарю вас за труд, который вы предприняли, чтоб прийти так далеко. Я слишком надеялся на ваше правительство, но обманулся; впрочем, это я приписываю не дурным планам Англии, но своему несчастию.

«Твари должны полагаться на Творца».

С тех пор эмир должен был готовиться к войне. Магометане сами подуклонялись под иго, как будто, выражаясь языком их религии, так уже суждено. Сторож могилы императора Бабера пришел однажды к Бернсу и сказал ему, что он видел сон: будто на могиле Бабера сидят иностранцы и принимают поздравления от Афган. Другой кто-то сказал Бернсу: «Вы удаляетесь от нас, но не надолго. Наша страна хороша, да нет в ней государя; как прекрасная вдова, она добровольно отдается вам, и вы не в праве отказаться принять ее руку».

Двадцать шестого Апреля Бернс откланялся эмиру, и двадцатого Июня прибыл в Симлу, где нашел лорда Аукланда.

Первого Октября 1838 года обнародован манифест о войне с шахом кабульским. В то же время правительство объявило, что с восстановлением на престоле шаха Суджи, английские войска возвратятся в свои пределы. Оно надеялось такими мерами водворить спокойствие на важнейших границах своих владений. За прокламацией следовала роковая компания за Индом. Когда Бернс отправлен был для переговоров к хану хелатскому, хан пророчески заметил, что английские войска могут войти в Афганистан; но как они выйдут оттуда? прибавил он. Кроме хана и опытные люди Великобритании осуждали [34] предприятие компании. Недавно радикальный член палаты общин объявил, что он с своей стороны, не согласился бы пожертвовать ни одним шиллингом на войну с Афганистаном, потому что Афганы сражаются за свою независимость. Сэр Роберт Пиль отвечал ему: «Когда в парламенте решали вопрос о кабульской компании, я высказал все свои опасения на счет экспедиции и отдал должную справедливость храброму и отличному офицеру Бернсу. Я приводил его мнения, что всякая попытка восстановить шаха Суджу на потерянном престоле вела к верной погибели. Я даже объявил, что хотеть возвести на афганистанский престол Суджу совершенно одно и то же, как если бы мы вздумали восстановить на Французском троне Карла X».

Война началась. Неутомимый Борис, исследовавший течение Инда, снабдил экспедицию всеми необходимыми планами. Из Бомбея отправлена была дивизия к устью этой реки; взята столица Синди, Гидрабад, занят город Курачи, и с эмирами Синди заключены торговые условия. Между тем другая дивизия, вышедшая из Бенгала, двинулась к Пенджабу, и оттуда спустилась по реке Селледжу, чтобы соединиться с первою дивизиею в Шикарпуре, на границах Синди и Афганистана. Четырнадцатого Февраля (1839) она переправилась через Инд по понтонному мосту, у Беккера. Вся английская армия соединилась в Шикарпуре в первых числах Марта.

Англичане до сих пор встречали препятствия больше со стороны природы, чем со стороны людей. Но в горах и ущельях Болана, они подверглись ужасным бедствиям. Пятьсот человек могли бы уничтожить здесь всю армию, без малейшего сопротивления. Барюкзы раздували религиозный фанатизм Афганов; но между самыми ими не было согласия, и это спасло экспедицию. В Дадуре, по эту сторону гор, [35] термометр показывал 102°, по Фаренгейту, между тем как снежные ураганы бушевали над головами солдат, блуждавших в дефилеях. Не смотря на все трудности, английская армия, двадцать четвертого Апреля, достигла до Кандагара, а осьмого Мая шах Суджа торжественно короновался там. Известно, что Кандагар был одним из столичных городов. Суджа, как чучело, следовал за войском с обычным философским хладнокровием; как дорогой заклад, его вверили главному корпусу, прикрывая с переди и с тылу.

В Кандагаре, по счету, оказалось Европейцев в армии не больше одиннадцати тысяч. Между тем она подвигалась вперед, и двадцать первого Июля стояла перед Гизни. Город был укреплен; его защищал один из сыновей Дост-Могаммеда. Англичане сделали подкоп и взорвали ворота; и после ужасной стычки на саблях, кинжалах и пистолетах, овладели местом. Победа Англичан произвела сильное впечатление на Афганов. Дост-Могаммед решился выжидать благоприятного случая; оставил свою столицу и уехал в Персию. Седьмого Августа, Суджа вступил в Кабул.

Так в несколько месяцев, несколько тысяч английского войска завоевали обширное государство. Счастливый успех оружия увлек Англичан далеко от главного средоточия их сил. Быстрота завоеваний произвела необыкновенное действие; но покоренный теперь народ был совсем другого свойства, чем народы английской Индии, Англичане испытали неудачу.

Прошло около трех лет, как английская армия возвела Суджу на престол его отцов. Этот колеблющийся престол поддерживается только штыками английскими: подданные презирают шаха, вспоминают Дост-Могаммеда, который живет в Лудиане пленником, и с отвращением смотрят на иностранное владычество. Старый Суджа опять принялся за [36] распутство и тираннию и возбуждает омерзение даже в тех, кто доставал ему корону. Кажется, бесчисленные несчастия нисколько не исправили его. После того, как Англичане возвели его на престол, в 1839 году, он опять начал сумасбродствовать и возбудил народную к себе ненависть тем, что держал многочисленную лейб-гвардию из иностранцев, которые очищают перед ним дорогу своими ружьями, и тем, что из Лудианы привел с собою толпу любимцев, которые возвысились над всем народонаселением. Но особенно он раздражил Афганов и бесспорно подстрекнул их к восстанию тем, что на жалованье содержал гвардию Сейков, в их национальном костюме, что было кровавым оскорблением и нестерпимым соблазном для магометан.

Не станем рассказывать истории этого эфемерного царства, вспомним лишь события, совершившиеся там в последнее время. Непокоренные племена Афганистана дожидались только сигнала начать кровавую религиозную войну. Внимательно наблюдая за английскими войсками, разбившимися на гарнизоны в Кабуле, Кандагаре, Гизни, Пешавире и Джеллалабаде, они поняли, как легко будет поразить разрозненные отряды, которые не могли ожидать подкрепления из Индии раньше Апреля, потому что снег завалил горные дороги. В таких-то критических обстоятельствах Англичане сделали две важные ошибки, и очень дорого поплатились за них. Первая ошибка была бесполезная жестокость: поручик Лич, делая военную прогулку по Афганистану, проходил мимо крепости, занятой приверженцем Суджи, и приказывал ему отворить ворота. Начальник крепости отвечал, что он сдаст ее на другой день; английские поручик, раздраженный отсрочкой, приказал взорвать крепость, убил начальника, и все его войско, исключая четырех человек, принадлежавших к племени Гизлей. [37] Это поколение, в пять тысяч человек, в собрании поклялось над кораном отмстить невинную кровь своего народа. На минуту, кажется, восстание было подавлено, но для того, чтобы вспыхнуть по всей силе со всем кровопролитием и жестокостию. С другой стороны, Англичане растратили войска и казну. Уменьшили жалованье начальникам армии, занимавшей дефилеи и державшей открытый путь между Кабулом и Джеллалабадом. Возражения со стороны начальников были отвергнуты и тотчас после восстания было пресечено всякое сообщение между экспедициею и Индустаном.

Генерал Эльфинстон, командовавший в Кабуле с согласия сэр Виллиама Мак-Нэгтена, политического агента, послал генерала Сэля с бригадою, чтобы открыть дефилеи и восстановить путь курд-кабульский. Бригада вышла из Кабула двенадцатого Октября и в тот же день вступила в дефилеи, не предвидя сопротивления, какое встретила там. Завязнувши в непроходимых ущельях, Англичане не могли больше и думать возвратиться но той же дороге; целых осьмнадцать дней они теснились в дефилеях; с первого дня генерал Сэль получил рану и должен был оставить свое начальство, четвертая часть бригады была истреблена. От двенадцатого Октября до второго Ноября, войска могли проходить только по четыре мили в день, и наконец, изнуренные походом достигли до Гундамука, до другого конца ущелья курд-кабульского. Отдохнув несколько дней, они отправились в Джеллалабад, преследуемые неприятелем. Вступивши в город, они заперлись в нем, имея провизии только на три дня. Их положение было отчаянное, когда они получили из Пешавира неожиданную помощь и провиант на три месяца.

В то же время, как гарнизон кабульский был ослаблен этой диверсией, страшное восстание [38] вспыхнуло в столице. Кажется, Англичане не знали до последней минуты о заговоре. Из тридцати двух политических агентов, рассеявшихся по всему Кабулистану, ни один не подметил и следа восстании. Несчастный Бернс был ослеплен излишнею доверчивостью к Афганам; писал к правительству индейскому, что владетели Афганистана искренно расположены к шаху Судже и что можно отозвать английские войска из гарнизонов. Мак-Нэгтен готовился оставить Кабул и возвратиться в Бомбей. Все будто спали и проснулись среди убийств.

Второго Ноября вспыхнуло страшное восстание в Кабуле. Дело началось тем, что перебили Офицеров, проезжавших по улице. Александр Бернс пал жертвою этого восстания. Его предварили еще накануне о возмущении, советовали оставить город. Он отвечал, что делая всегда добро Афганам, он уверен, что и ему не причинят никакого зла. На другой день слуга Индеец разбудил его в три часа утра и объявил, что в городе тревога. Бернс встал, оделся, но отказался бежать в лагерь, расположенный за городом. «Если я уйду туда, сказал он, то Афганы скажут, что я струсил и предался бегству». Между тем приказал запереть ворота своего дома, но столпившийся народ натаскал дров и зажег ворота. Тогда Бернс хотел пройти через сад и вышел из дому, переменяв платье. Едва показался он на улице, как один из его людей изменил ему и закричал: «Вот полковник Бернс!» Сотни Афганов бросились на него и изрубили в куски. Его брат был убит прежде него и пал перед его глазами. Другой офицер был изрублен в куски перед глазами самого шаха. Весь город тотчас вооружился; рынки были разграблены, домы разрушены; инсургенты завладели городом и магазинами с провиантом, принудили Англичан скрыться в цитадели или [39] Бала-Гиссаре. Суджа заперся там же. Сэр Виллиам Мак-Нэгтен укрепился в лагере, в пяти миллях от города, под командою генерала Эльфинстона. Здесь Англичане, в числе пяти тысяч пятисот человек, два месяца, как продолжалось восстание, постоянно держались в оборонительном положении, не смея ни однажды выйти из своих укреплений.

Все поколения пришли в движение и соединились с инсургентами Кабула. Генерал Нотт, имевший Кандагаре сильный гарнизон, отрядил в помощь Кабулу три полка, но они не могли пробраться чрез снега, хотя проходили почти до Гизни, и не имея более ни вьючного скота, ни провизии, возвратились в Кандагар, оставив Гизни и Кабул без всякой надежды на помощь до весны.

Капитан Вудберн выступил из Гизни с ста тридцатью человеками и преследуемый на своем пути инсургентами, удалился в крепость. Осажденный четырьмя или пятью тысячами человек, он сделал вылазку с двумя дивизиями; из которых одною командовал он сам, а другою туземный офицер. Вудберн был изрублен, его дивизия истреблена; другая дивизия хотела проложить себе путь до Гизни; но спаслись только пять человек, чтобы рассказать судьбу своих товарищей.

Другой английский офицер, капитан Феррис, с двумя стами пятидесятью человек, заперся в плохой крепости, которую защищал несколько дней против трех или четырех тысяч Афганов. Имея только двадцать пять патронов, он решился пройти сквозь неприятельские ряды. С ним были жена и сестра; их поручили двум туземцам и поместили в самую средину каре, после отчаянной сшибки добрались до другой крепости, откуда могли пройти в Пешавир.

В Кабуле провозгласили царем сына Зехманова. Перерезали сообщение между Англичанами, засевшими [40] в крепости и находившимися в лагере. Кандагарские гарнизоны воротились назад; бригада генерала Сэля, вызываемая из Джеллалабада, не могла пройти через Курд-Кабул, не погибнув совершенно. До весны нельзя было ожидать помощи ни откуда.

Со второго Ноября по двадцать пятое Декабря, смятение не прерывалось ни на один день. Англичан били и резали наповал. Двадцать восемь английских офицеров были убиты; Афганы без пощады преследовали своих врагов. Десять тысяч трупов и людей и животных заразили воздух. В цитадели, где заперся Суджа, не стало ни съестных припасов ни пороху. В лагере генерала Эльфинстона тоже не много оставалось провизии. Двадцать пятого Ноября, Акбар-Хан, сын Дост-Могаммеда, присоединился к инсургентам и составил план аттаки. Девятого Декабря, в лагере оставалось припасов только на три дня, а в цитадели осажденные дней восемь питались кониною.

Англичане потребовали капитуляция. Двадцать пятого Декабря, сэр Виллиам Мак-Нэгтен вступил в переговоры с Акбар-Ханом и отправился с четырьмя офицерами и осьмью солдатами. Свидание было назначено между городом и лагерем. Акбар-Хан явился с немногочисленною свитою, но в засаде скрывалось шестьдесят всадников. Английские парламентеры поддерживали свое достоинство и гордость. Они были одни, далеки от всякой помощи, загнаны в снежные пустыни, окружены тридцатью тысячами неприятелей, изнурены голодом. Между тем гордый Англичанин, выслушав условия, сделанные со стороны победителей, вскричал с гневом: «Лучше смерть, чем бесчестие! мы возлагаем свою надежду на Бога брани и во имя Его презираем наших врагов!» Парламентер хотел удалиться. Акбар-Хан выстрелил в него из пистолета, но [41] промахнулся; другой выстрел попал в самую грудь и сэр Виллиам Мак-Нэгтен пал мертвый. Один из английских офицеров обнажил шпагу и бросился на убийцу, но был изрублен. Бывшие в засаде бросились на Англичан, и схватили трех офицеров; но солдаты спаслись и возвратились в лагерь с вестию о смерти сэр Виллиама Мах-Нэгтена, тело которого было предано поруганию. Афганы отрубили голову и воткнули на копье, оставив на ней зеленые очки, которые носил посланник, а в рот заткнули куски его тела; торжественно носили этот кровавый трофей и поставили на воротах Кабула.

После того команду принял майор Поттингер. Англичане еще восемь дней оставались в лагере, умирая с голоду и холоду. Поттингер снова вступил в переговоры с Акбар-Ханом; инсургенты потребовали шести офицеров в заложники и под этим условием, дали обязательство не тревожить ретирады. Англичане оставили свою роковую позицию пятого Января. Чтобы достигнуть до Джеллалабада, надо проходить девяносто миль снегами, горами и теми страшными ущельями, в которые боялся вступить генерал Сэль. В семнадцати милях от Кабула надо подняться на высосу тысячи ста фут, прежде чем вступите в Курд-Кабул. Там лежит ущелье в шесть тысяч шагов длины и в двести ширины, и дорога двадцать три раза пересекается рекою, остальной путь до Джеллалабада тянется через горы и утесы, в которых сто человек могут уничтожить целую армию. По этому роковому пути должна была проходить несчастная английская фаланга. Едва вступила она в горы, как напал на нее неприятель, почти невидимый. У солдат не было и двадцати патронов. Женщин пощадили и отправили в Кабул. Говорят, с женою капитана Тревора было семеро прекрасных малюток. Генерал Эльфинстон взят в плен, солдаты [42] разбежались, погибли в утесах или перебиты. Остатки английской армии были передушены, и из пяти тысяч человек, вышедших из Кабула, не многие пришли в Джеллалабад. В это время войска, посланные к ним на помощь, были на другой стороны гор; они слышали отголоски отчаянного крику своих товарищей и, сжавши сердце. должны были стоять в бездействии, пока не настала весна, которая открыла им путь через снега.

Так кончилась победоносная экспедиция Англичан в 1841 году. Новые времена родят новые события. Честь нации требует удовлетворения; нужно снова взяться за оружие, выйдти из границы, какие компания хотела постановить своему обладанию в Азии и броситься в новый ряд происшествий, конец которых неизвестен. Нет сомнения, новые успехи ожидают английское оружие в Афганистане, но не будут ли они роковыми, не будут ли несчастнее самого поражения? Едва ли Англичане не то же должны сказать, что сказал Пирр о своих торжествах над римскими войсками: «Еще победа и мы погибли!»

Текст воспроизведен по изданию: Афганистан в последнее десятилетие // Сын отечества, № 10. 1842