Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

СЕВЕРЦОВ Н. А.

ПУТЕШЕСТВИЯ ПО ТУРКЕСТАНСКОМУ КРАЮ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПУТЕШЕСТВИЕ НА НАРЫН И АКСАЙ И ИССЛЕДОВАНИЕ ВЫСОКИХ СЫРТОВ ТЯНЬ-ШАНСКОЙ СИСТЕМЫ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ДОЛИНА ЧОН-БУРУНДЫ

Ущелье Атбаши. Потеря верблюда. Следы кочёвок Умбет-алы. Вид долины. Ельники и их фауна. Клесты. Кабаны. Рыбы. Горы Мышат. Горы Уюрмень-чеку. Ущелье Чар-карытма. Известие о конце бунта Умбет-алы. Рекогносцировка к Малому Нарыну.

По мере того как мы 18 октября спускались по Тас-су, мы находили всё менее и менее снега; только в ельниках, как и следовало ожидать, он держался твердо. Дойдя до Атбаши, мы повернули вниз по ней; тотчас за устьем Тас-су она входит в тесное ущелье, в котором течёт порогом; это ущелье нечто иное, как трещина известняковой гряды, пересекающей тут поперек всю долину, от хребта до хребта; эта гряда есть продолжение отрога, идущего от Уюрмень-чеку вдоль левого берега Тас-су, и трещина Атбаши находится не в самой седловине этой гряды, а левее, в более высокой части, почему и глубина её весьма значительна: судя по растущим внизу елям, — около 800 фут. и не менее 100 саж.

Таков левый берег Атбаши, а правый значительно ниже, так как щель находится на покатости к седловине этой гряды, но и правый берег ещё поднимается футов на пятьсот над рекой. Дорога вдоль правого берега отлого поднимается на эту гряду, которая мне кажется антиклинальной складкой известняка, и отлого же спускается с неё, но проложена на довольно крутом косогоре, прерываемом почти отвесным обрывом; тут, в густом ельнике, протоптаны одна над другой несколько тропинок, из которых нижняя на самом краю пропасти.

Ели растут и ниже дороги, на всех выступах обрыва, на которых могут укорениться, особенно по спускающимся к реке крутейшим рытвинам, которые огибаются сверху тропинками; многие деревья нависли над бездной, в которой пенится Атбаши, прыгая с камня на камень; её падение в этой теснине, которой вся длина — 5 вёрст, я полагаю, не менее 500 фут., а вероятнее сажен в сто, если даже не более; словом, эта щель, [221] дика не менее Ак-тогоя: только масса воды в Атбаши менее чарынской, и бледносерый атбашинский известняк с темной зеленью елей не представляет такого живописного колорита, как красноватый и почерневший гранит Ак-тогоя. На своём пятивёрстном протяжении дорога вдоль ущелья представляет несколько спусков и подъёмов, довольно отлогих, через спускающиеся поперек её лощины; все пересекаются трещиной реки и продолжаются от противоположного её берега, так что на широкой главной антиклинальной складке пластов известняка, прорываемой этой трещиной, есть ещё несколько складок второстепенных, и антиклинальных и синклинальных.

На всём же протяжении ущелья дорога идёт густым ельником, высоко поднимающимся в гору; это самый обширный лес, виденный мной на Тянь-шане, на хребтах которого, вообще, встречаются только рощи. Ели тут огромны; между ними, более на дне лощин, растет во множестве горная смородина Ribes atropurpurea; её красно-чёрные ягоды, побитые морозом, и несколько подсохшие, а потому сладкие и не водянистые, еще в порядочном количестве оставались на кустах; менее ягод было на найденной тут же малине, но ещё были; довольно растёт и рябины, и при этих ягодах держались стайки разных дроздов, но есть до них и более крупные лакомки, что показывали довольно многочисленные медвежьи следы по свежему снегу, часто подходившие к самой дороге. Были и маральи следы; однако, ехавшие по лесу, выше дороги, охотники на крупного зверя не встретили ни медведя, ни марала.

Судя по состоянию ягод 18 октября, я полагаю, что они на этой высоте, между 8 000 и 9 000 фут., созревают поздно; малина — около половины августа, смородина — в конце августа и в начале сентября, а в половине последнего месяца уже ночные морозы, не мешающие, однако, при тёплых еще днях, созреванию рябины (Sorbus tianschanica Rupr.)

В этом ущелье, уже недалеко от его западного конца, мы потеряли верблюда, несшего казачью кухню; казаки гнали его сами, присматривая за своими артельными котлами — и на этот раз плохо; он прошел у самой пропасти, хотя было довольно тропинок и выше, оступился и покатился, до несколько нависшего выступа, оттуда упал, ломая верхушки и сучья наклонённых над пропастью елей, и, разумеется, расшибся так, что целой кости не осталось; это было на моих глазах, и продолжительность падения показала глубину пропасти, около дна которой огромные ели казались небольшими деревцами. Казаки повесили носы, — они ожидали, что не в чем уже варить, котлы пропали, а если и можно добыть их из пропасти, так разве обломки. Однако некоторые попробовали: спустились по дороге к долине, открывающейся за прорванной Атбаши грядой известняка, оттуда поднялись вверх по течению — и нашли, что убыток еще не велик: котлы были целы, кроме одного. Ели, несколько задержавшие падение верблюда, спасли его вьюк от окончательного крушения, но верблюд не только не дышал, но даже успел застыть, когда до него добрались казаки. Его смерть была, следовательно, мгновенна.

Со всем тем тут не трудно разработать хорошую дорогу, не только вьючную, но даже колёсную: тропинки не по камню, а по мягкой почве так что для исправления дороги достаточно землекопной работы; расширить есть где, а подъёмы и спуски и так отлоги.

Далее дорога идёт по невысокому уступу, поднимающемуся от долины Атбаши к горам, и отходит от реки, всё вдоль подошвы идущего от западного истока Тас-су отрога, которого направление с юго-запада к [222] северо-востоку; тут она пересекает три ручья, спускающиеся в Атбаши с этого отрога с его северо-западного склона, между тем как Тас-су течёт вдоль юго-восточного. Ельники по этим речкам всё еще спускаются до дороги, но уже узкими полосами, так как дорога пересекает ручьи там, где они, при выходе из гор, текут в широких плоских лощинах; сплошной же лес, растущий выше по этим речкам, где овраги часты и глубоки, от дороги постепенно отходит.

Вообще чем далее вниз по течению Атбаши, тем более расширяется у подошвы Уюрмень-чеку полоса безлесного мелкосопочника, с округлёнными формами холмов и отлогими краями лощин; весь этот мелкосопочник покрыт отличными пастбищами, а в лощинах и самой долине Атбаши трава достигает сенокосного роста, но верстах в 12 от устья Тас-су мы нашли эту траву потравленной скотом, и так до ночлега. Это было верстах в шестидесяти от слияния Атбаши с Кара-коином, где Полторацкий, после своего чатыркульского похода, указывал мне зимовки Умбет-алы, но он занимал и всю нижнюю долину Атбаши, называемую Чон-бурунды. Следов аулов мы, однако, у дороги не встречали; по киргизскому обычаю, они были, вероятно, в лощинах мелкосопочника, так как у горных каракиргизов я почти никогда не видал аула в открытой местности.

По снегу, еще и тут лежавшему полосами, видны были многочисленные следы скота, все в одном направлении, к юго-западу, вдоль реки; следы выходили из горных лощин, и по ним было ясно, что аулы откочевали, и притом не далее как накануне. Тогда нам стали ясны и следы одиноких лошадей по нашей дороге у верхней Атбаши, 11-го и 12-го; это были киргизы, из аулов у Чон-бурунды, издали наблюдавшие движение нашего отряда, как мы уже тогда догадывались. Откочевавшие аулы мы сочли за аулы Умбет-алы, что подтвердилось, но неизвестно было, для чего они откочевали, и не ожидала ли нас засада на нашем обратном пути, на котором я положил выйти к бывшему китайскому мосту на Нарыне, выше устья Атбаши, чтобы этим пунктом связать свою съёмку с более западной Полторацкого.

Кроме полосы мелкосопочника, расширяющейся вниз по Атбаши, расширяется и само дно долины Чон-бурунды, по мере удаления от прорываемой рекой поперечной гряды. В этой широкой долине река течёт еще в углублённом займище, но далеко не в таком глубоком, как в верхней части долины; его края не выше 30-40 фут. над рекой, которой падение уменьшается после порога в трещине не вдруг, а постепенно. Самое широкое место собственно долины, где она достигает в ширину вёрст почти до двадцати, находится у слияния Атбаши с её встречным притоком, вливающимися в неё с юго-запада, с Кара-коином.

Вся эта долина безлесна, но займище реки, тоже шириной в 200-300 саж., заросло кустарником, сперва тальником, потом, верстах в пятнадцати ниже устья Тас-су, является и облепиха; ещё верст двадцать ниже, у могилы Саурук, тополи; высота этой могилы, по барометрическому наблюдению Рейнталя, достигает 7 700 фут.; граница облепихи, судя по падению реки, от могилы Саурук постепенно возрастающему, — около 8 100 фут., а на ещё большей высоте, которую я полагаю в 8 500 фут., ели уже отходят от реки и достигают своей нижней границы у ручьёв, текущих в неё с Уюрмень-чеку. Эта нижняя граница елей весьма высока, что объясняется не климатическими, а топографическими условиями, отлогостью мелкосопочника, его открытым положением, шириной долины; подобные условия, при сухом климате Средней Азии, вызывают степную [223] растительность на какой бы то ни было высоте. На всякой же высоте ельники Тянь-шаня прячутся в заслонённых от солнца оврагах и восходят на их промежутки только там, где эти промежутки тесны, а овраги часты: так, у прорыва Атбаши в её нижнюю долину, над Кегенским плоскогорьем у вершин трёх Мерке и близ Санташа, на склонах Талгара и Алматинского пика, и т. д.

Но атбашинские ели, вероятно, другого вида, нежели в Заилийском Ала-тау. На последнем растёт семиреченская Picea Schrenkiana, у Атбаши, вероятно, Picea tianschanica Rupr.. найденная Остен-Сакеном у перевала Молда-асу, с Сон-куля к Куртке. Различие этих елей ограничивается формой чешуи на шишках, но упоминаю о нём потому, что, по замечанию академика Рупрехта, Р. tianschanica, именно по признакам своих шишек ближе к гималайской группе видов елей, между тем как Р. Sehrenkiana ближе к сибирской группе. Но фауна южных, атбашинских ельников мне показалась совершенно одинаковой с фауной иссыккульских и алматинских, по крайней мере, я на Атбаши не нашёл ни одного вида, не встречающегося и севернее, — как видно и из каталога найденных видов птиц, представленного выше в подстрочном примечании (см. стр. 210). Впрочем, это фаунистическое тождество может быть и только кажущимся, зависящим от того, что я посетил Атбаши не ранее октября; я считаю вероятным, что там найдутся ещё многие гималайские птицы, доселе не найденные в Тянь-шане.

Но большое сходство в фауне ельников по обе стороны Нарына между собой и с иссыккульскими, вероятно, подтвердится и полнейшими наблюдениями, а найденное мной распространение до Атбаши, т. е. ровно до 41° широты, северных птиц, вроде Surnia nisoria, Nucifraga caryacatactes и пр., уже одно сближает фауну атбашинских ельников с иссыккульской и семиреченской.

Замечательно в тяньшанских ельниках отсутствие или, по крайней мере, великая редкость клестов, Loxia, которые есть и на Алтае и на Гималае, причём гималайская форма, близкая к Loxia curvirostra, едва отличается от североевропейских и сибирских особей этого вида меньшим ростом и более слабым клювом, соответственно более тонкой чешуе гималайских еловых шишек.

Можно было бы, следовательно, ожидать, что этот или едва различимый от него вид найдется и в многочисленных тяньшанских ельниках, которые тянутся на сотни вёрст, хоть и не сплошными борами, но всё-таки рядами весьма близких друг к другу рощ. Однако, мне нигде и никогда не удалось добыть или хоть заметить клеста на Тянь-шане 395; а между тем эта птица везде, где водится, смирна и по своему корму не прячется, а на елях гораздо более держится снаружи дерева, где есть шишки, на концах ветвей, нежели крайне скрытная и мелкая и всё-таки добытая в мою коллекцию Leptopoecile sophiae. Притом красный цвет клеста гораздо резче выказывается на тёмной зелени елей, нежели фиолетово-синие оттенки Leptopoecile, и клесты особенно на виду зимой и осенью. Потому я думаю, что их на Тянь-шане и нет 396: их корм, еловое семя, клюют там другие птицы, кедровки (Nucifraga caryocatactes), гималайские дубоносы (Mycerobas speculigerus) и два вида розовых дубоносов (Carpodacus rubicilla и С. [224] rhodochlamys). Первый из названных видов алтайский и на Гималае заменяется крайне близким (Nucifr. raultipunctata), второй — гималайский; два последних — собственно тяньшанские, но Carp. rubicilla к северу доходит и до Алтая. И на Алтае, и на Гималае гораздо большее разнообразие пород хвойных, нежели на Тянь-шане, а потому я полагаю, что клесты, которых каждый вид формой своего клюва приноровлен к одному роду или даже виду хвойных 397, там могут жить и живут при других потребителях семян этих деревьев. А на Тянь-шане, которого ели крайне однообразны, эти другие потребители, только что перечисленные, оттесняют клеста; тем более, что я заметил что-то мало шишек в тяньшанских ельниках, так что их урожай бывает, вероятнее, не ежегодно, и даже не через год, а в редкий год; это даёт перечисленным выше птицам, питающимся еловыми семенами между прочим, большое преимущество в борьбе за существование с клестом, по устройству перекрещенных челюстей своего клюва питающимся этими семенами почти исключительно.

Из шести ручьёв, отчасти весьма небольших, осмотренных нами 18-го и впадающих слева в Атбаши ниже устья Тас-су, ели спускаются до долины Атбаши только на трёх первых; по следующим речкам растет один тальник, и немного ещё поднимается по ним от русла Атбаши облепиха.

Наши охотники с винтовками, напрасно проискавши в ельниках маралов и медведей, по их многочисленным следам, спустились к Атбаши и вдоль её русла нашли множество кабанов. Охота за ними в кустах не была так успешна, как на голом Нарынском сырту, где кабану негде укрыться; однако, пара свиней была убита. Атбаши тут, по выходе из щели, опять течёт многими рукавами, и острова между ними заросли густым кустарником, в который кабаны и прятались; Катанаев и Чадов ехали степью, и на них много других казаков, ехавших по кустам, выгоняли кабанов. Везде по долине, да и в мелкосопочнике, было много кабаньего рытья.

Интереснее кабанов, самой обыкновенной крупной дичи в Туркестанском крае, которых зимой в окрестностях Чимкента три хороших охотника добывали в два дня пятьдесят и даже, до семидесяти (считая с поросятами), была мне рыба из Атбаши, для сравнения с аксайской.

Рыболовов тут прибавилось; кроме Гутова, впрочем, на этот раз гонявшего кабанов, два солдата наловили множество османов, отчасти отличных от аксайских цветом и тониной губ, но отчасти совершенно тождестственных; наловлены они были силками. За отобранием в коллекцию по нескольку тех и других, остальные дали отличную уху, в которой я заметил, что хотя османы (Oreinus) и принадлежат к семейству карповых, подобно сазану или карасю, но в этом семействе не по одним наружным признакам составляют некоторую аномалию, значительно уклоняясь от общего типа. Они далеко не так костисты, как сазан или карась; напротив, междумышечных косточек у них не более, нежели у форелей, подобно им живущих в горных речках.

У пятого левого притока Атбаши, считая от устья Тас-су, мы остановились, найдя не вытравленное пастбище; помнится, но не наверно, что тут были и кусты можжевельника, вообще редкого на левом берегу Атбаши. Я попробовал проехать далее, — опять всё было вытравлено. [225]

С этого места мы 19 октября повернули к Нарыну, по дороге, наискось пересекающей поперёк долину Чон-бурунды, к перевалу Чар-карытма) и речке того же имени, впадающей в Нарын почти у самого бывшего китайского моста.

Долина Атбаши тут достигает почти 10-вёрстной ширины и, должно быть, за эту ширину и носит особое название, Чон-бурунды, вместо того, чтобы называться просто по имени реки.

Направление нашей дороги было теперь к северо-западу, и хребет между Атбаши и Нарыном, который нам предстояло переходить, тут уже значительно изменил свой вид против верхней части долины. Вёрст ещё 15 западнее поперечной гряды, прорываемой Атбаши, этот хребет coxpaняет свой скалистый гребень, направляющиеся прямо к югу крутые скалистые отроги, разделяемые ими ущелья и густые заросли можжевельника; тут он зовется Ак-чеку, но далее скалистый гребень хребта переходит: в широкую выпуклость, называющуюся Ала-мышат 398, с которой под весьма острым углом текут ручьи в Атбаши, направляясь к юго-западу; вместо скалистых отрогов, эти ручьи разделяются округлёнными увалами и, при своей маловодности, до Атбаши не доходят, выходя из гор в ту часть Чон-бурунды, где и Атбаши имеет уже довольно слабое падение.

Верхние части спускающихся с хребта косых лощин, повидимому, глубоки и тенисты, в них виднеются небольшие еловые рощи, а на солнцепёках уже редко-рассеянные купы стелющегося можжевельника; западнее, ниже по лощинам, уже никаких деревьев, но все эти округлённые части хребта снизу доверху покрыты превосходными пастбищами, которыми, вообще, чрезвычайно богата долина Атбаши.

Верхняя линия этой округлённой части хребта вёрст еще на 15 понижается довольно незначительно и весьма ровно; тут ещё выглядывает из-за него, тоже понижаясь к западу, ряд отдельных утесов, обозначающих видные в разрезе отроги к Нарыну. Эти высшие точки хребта, пики, поднимаются всего на несколько сот футов и не на общей вершине хребта, а на его отрогах, ближе к Нарыну; все склоны этого хребта к Атбаши, как покатые к югу, 19-го утром и даже 18-го под вечер были бесснежны, кроме немногих узеньких снеговых полос у самих вершин.

Около истока третьей речки, наискось текущей к Атбаши, верхняя линия хр. Ала-мышат понижается весьма явственным, хотя и отлогим уступом, у подошвы которого и находится перевал, затем понижение всё продолжается, опять крайне отлогое, ещё вёрст слишком на 20, образуя седловину, которой самое низкое место занято трещиной Атбаши; с того места, откуда я смотрел, т. е. с мелкосопочника под Уюрмень-чеку, видна эта трещина тёмной полосой. В неё вливается Атбаши, принявши Кара-коин, у самого входа в трещину; их слияние заслонено отрогом хребта к югу; затем, всё тесной и непроходимой щелью, Атбаши течёт в Нарын. Западнее трещины Атбаши седловина гораздо короче, нежели к востоку; тут с неё круто поднимается хребет на левом берегу Кара-коина.

Вообще к западу, за описанной седловиной Мышата и через неё, видны три горных массы, кажущиеся довольно близкими, хотя в действительности я на них смотрел в расстояниях от 50 до 80 вёрст; все три представляются сероватыми, голыми и каменистыми; все три я 19 октября видел еще бесснежными, и по цвету, а также по своей форме, эти горные массы показались мне известняковыми. Все три довольно умеренно поднимаются над седловиной, прорванной Атбаши, однако еще значительно. [226]

Самая южная из трёх представляется крайне массивной, с широкой, слабозубчатой вершиной и обрывистыми склонами; это видный в раккурсе хр. Койкагар-тау, идущий с юго-запада к северо-востоку и образующий северный край долины Кара-коина; он заслоняет собою параллельный ему Байбиче-тау, который севернее, но весьма близко.

Немного левее, но гораздо дальше, выглядывают (в расстоянии 150 вёрст) снежные пики; я их ошибочно принял за Джаман-даван, но это пики хр. Кугарт, далеко за Арной, видные через долину Кара-коина.

Правее этой массы высот у Кара-коина и, повидимому, совершенно отдельно от неё, поднимается из-за седловины довольно высокий, скалистый горб, с округлённой вершиной и крутыми склонами: это видные в поперечном разрезе горы Ак-тал, короткий хребет, который всего вёрст на двадцать тянется вдоль Нарына, между реч. Ак-тал и Байбиче, западнее устья Атбаши 399. На всём своём протяжении г. Ак-тал от Байбиче-тау отделяются продольной долиной, которая западнее р. Ак-тал расширяется в плоскогорье Бурлю; его южный край есть весьма пониженное продолжение хр. Ак-тал.

Эта продольная долина, посещённая в западной своей части Полторацким, весьма суха; вдоль неё нет никакой речки, но поперек текут многие с Байбиче-тау, большей частью летом пересыхающие, на Бурлю и текущие ниже из родников в своих руслах; все протекают поперечными трещинами через хребет Ак-тал.

Ещё правее его, уже к северо-западу видна обширная масса Сонкульского плоскогорья 400, отчасти заслонённая постепенным возвышением к востоку хр. Ала-мышат; т. е., собственно, выступающая к юго-востоку часть плоскогорья, по обе стороны стекающего из Сон-куля в Нарын потока Кой-джарты; промежуток между этим плоскогорьем и горами Ак-тал означает весьма широкую к западу от Атбаши долину Нарына.

Наша дорога шла к перевалу у восточного истока реч. Чар-карытма, между тем как Полторацкий и Остен-Сакен с Кара-коина прошли к бывшему китайскому мосту по западной вершине той же речки; по западной же вершине поднялся с Нарына Рейнталь, к перевалу Богушты через Уюрмень-чеку; он перешёл Атбаши у могилы Саурук, 17 вёрст ниже нашей переправы, и на своём пути определил барометрически некоторые пункты, которые, при принятии в расчёт только что описанного вида через седловину, могут послужить и для определения высоты некоторых других, не измеренных пунктов.

Уровень Атбаши, у могилы Саурук, находится на высоте 7 700 фут.: тот же уровень, 15 вёрст выше, на месте моей переправы около 7 900 фут. и никак не более 8 000 фут., судя по весьма умеренной быстроте реки (правда, в маловодье); холм в мелкосопочнике, с которого я смотрел, можно положить футов двести выше; это даёт для седловины Мышата, в её низшей точке, высоту не более 8 000 фут., иначе не была бы видна тёмной полосой трещина Атбаши.

Что же касается до горных масс, видных через седловину, то, по их относительной высоте над ней, я полагаю ближние вершины Койкагар-тау около 12 000 фут.; далее к западу хребет возвышается за р. Байбиче до вечного снега, но эти высокие горы заслонены ближними, так же как и Джаман-даван. [227]

Горы Ак-тал ниже, в 10 500 фут., или много 11 000 фут.; до последней высоты и, вероятно, даже до 11 500 фут. поднимается и хребет, составляющий южную окраину Сон-куля, но восточнее к р. Джиргетал он понижается, и тут заслонён; уровень самого Сон-куля, по измерению Буняковского, достигает 9 400 фут.; по позднему таянию льда, найденному при походе Проценко в 1863 г., я полагал его выше.

Атбаши в том месте, где мы переправились, течёт двумя рукавами; займище почти безлесно, и края его круты, часто обрывисты, ширина каждого рукава, на глаз, 8 или 10 саж., глубина до 2½ фут.; но так глубока весьма узенькая часть каждого русла; в большую воду, видимо, заливается всё займище, и подмываются его края. Травы на дне долины более тощи, нежели на мелкосопочнике под Уюрмень-чеку, и на правом берегу ещё более тощи, чем на левом, до которого 19-го почти доходили снежные полосы: это длина утренней тени от Уюрмень-чеку. Догнавши на Атбаши переправлявшийся отряд, я поспешил вперед, чтобы срисовать вид долины с левого берега реки, для чего нашёл удобное место у второго из косвенно текущих с северо-востока к Атбаши ручьёв, у каких-то киргизских могил; небо заволакивалось облаками, и потому я спешил срисовать Уюрмень-чеку, пока эти облака не закроют его вершин, в чем и успел.

С места, где я стал рисовать, и которое еще весьма незначительно возвышается над долиной, еще видны, однако, через седловину западный край атбашинской трещины, круто поднимающийся над седловиной Койкагар-тау, Актал-тау и небольшая уже часть Сонкульского плоскогорья, что подтверждает понижение этой седловины до высоты не свыше 8 000 фут., т. е. до уровня Атбаши на месте нашей переправы. Что же касается до Уюрмень-чеку, то я срисовал его самую высокую часть, пики у перевала Богушты, который мне, впрочем, киргизы назвали иначе, Тюйо-буек, а Богушты, по их словам, это — речки, текущие из-под этого перевала в противоположную сторону, в Атбаши и в Аксай. Срисовал я тут и пик Джиль-тегермень, на который потом поднимался Буняковский; несмотря на свои 16 000 фут., этот пик почти не превышает соседних, которых высота над перевалами немного менее, нежели видимая высота Койкагар-тау над седловиной Алты-мышат, но более высоты Актал-тау; расстояние от места, с которого я смотрел, одинаково, что и принято в расчет для вероятно-приблизительной абсолютной высоты этих хребтов.

Вообще Уюрмень-чеку мне показался ровным рядом снеговых пиков, которых высота весьма быстро понижается на последних 20 верстах перед мысом близ перевала Тас-асу, но и этот мыс еще почти сохраняет высоту перевалов, которая на Богушты, по согласным барометрическим определениям Буняковского и Рейнталя, достигает 12 750 фут., перевал Таш-рабат, у западного конца хребта, ещё немного выше, до 12 900 фут., но пики тут уже значительно ниже Джиль-тегермена; они не превышают 14 000 фут., поднимаясь только футов на тысячу над перевалом или и менее. Вечный снег, по определению Буняковского, на Джиль-тегермене лежит в 12 670 фут., но перевал хотя и немного выше, вероятно, освобождается от снега, подобно Барскаунскому, бесснежному, выше вечных снегов северного склона и подобно Таш-рабату на западном продолжении того же Уюрмень-чеку, где Остен-Сакен в конце июля и начале августа 1867 г. нашёл не снег, а богатую и разнообразную альпийскую флору на самой вершине перевала 401. [228]

Верхний предел деревьев у Богушты и вообще на Уюрмень-чеку Буняковский нашел на высоте 10 760 фут., как уже упомянуто; это граница елей, так как я видел ельники тут широким поясом на хребте, и их нижнюю границу у Богушты футов, по крайней мере, на 1 000 над уровнем Атбаши, следовательно, около 9 000 фут. абсолютной высоты. Причина этой большой, даже изумительной высоты нижнего предела елей на Уюрмень-чеку уже объяснена выше: это — расширение степной долины Атбаши, соответственно которому нижний предел елей к западу всё поднимается, и лесная полоса суживается. Не могу сказать положительно, как далеко к западу простираются ельники на Уюрмень-чеку, но подъём на Таш-рабат уже безлесен, и Остен-Сакен 402, прошедший вдоль Кара-коина, не упоминает об ельниках на Узектын-беле, над этой долиной; не говорил мне о них и Скорняков 403. Впрочем, они шли у самой почти подошвы Узектын-беля, и западный конец ельников мог быть заслонён ближайшими отрогами и снизу не виден, так что верно только их отсутствие в ущелье Таш-рабат, а прекращение против устья Кара-коина в Атбаши только вероятно.

Подъём на Богушты по мелкосопочнику у подошвы хребта длинен и отлог, но далее — крут; первая, нижняя половина пути поднимается на 1 900 фут. над Атбаши, 9 600 фут. абсолютно, по барометрическому наблюдению Рейнталя; вторая верхняя половина поднимается над этим пунктом уже на 3 150 фут., до вершины перевала: наибольшая крутизна — под самой вершиной. Это мог видеть и я, снизу, из-за Атбаши, по изменениям крутизны на склоне отрогов между ущельями, которых дно, конечно, не видно.

Восточнее Богушты, между ним и Тас-асу, и западнее, до Таш-рабата. неизвестно 404 доступных перевалов, т. е. доступых для транспортов и перекочёвок. Охотникам за тэками, вероятно, доступны все перевалы, т. е. седловины между пиками Уюрмень-чеку.

Только что я успел срисовать вершины, как они стали заволакиваться тучами; между тем, я наметил красками на эскизе ельники, уже набросанные карандашом, — заволоклись и они, скрылись видные через седловину Мышата дальние хребты, — эскиз был набросан только что во-время, назначены на нём и тени, — я пустился догонять давно прошедший отряд. Между тем, заволокло облаками и поднимающийся к востоку над перевалом верхний уступ Ала-мышата; день сделался пасмурным, по временам накрапывала мелкая изморозь, туман спускался до самой дороги, а иногда однообразно серые облака раздвигались, и между ними мелькали небольшие группы елей в вершинах оврагов. Но у дороги не было и кустарников.

Тут я заметил пролет сибирских овсянок Emberiza cioides, они тянули прямо к западу, направляясь к Нарыну наискось вдоль седловины Ала-мышата; тянули низко над землёй, небольшими стайками, и часто садились; после 12-го, когда я их добыл в можжевельниках у Тас-су, я не встречал этой птицы в долине Атбаши — и сопоставление этих наблюдений между собой и с иссыккульскими показывает, что тяньшанские экземпляры этого вида, не пролётные из Сибири, а гнездящиеся на месте, высоко в горах, а осенью и с севера и с юга сбирающиеся в долину Нарына, которая, как увидим далее, вообще составляет главный пролётный путь собственно для горных птиц Тянь-шаня. [229]

Путь к перевалу поднимается через отлогие гряды и плоские между ними лощины; это ряд весьма незначительных подъёмов и спусков, так что общий подъём нечувствителен, кажется, что дорога просто идёт волнистой степью. Дорога пересекает упомянутые уже три ручья, наискось текущие с Ала-мышата к Атбаши 405, переход через первый еще в долине Чон-бурунды — не глубокая, но крутая рытвина, с едва сочащимся на дне ручейком.

Второй ручей пересекается дорогой у самого слияния его двух вершин, и отсюда начинаются увалы: в углу этих двух соединяющихся ручьёв киргизские могилы, у которых я рисовал Уюрмень-чеку, и дорога немного поднимается по правой, западной вершине ручья, а затем переходит с увала на увал, между которыми, особенно в пасмурную погоду, неразличим увал, составляющий самую вершину перевала. Эти увалы располагаются несколько веером, общее направление их к западу, поближе к Атбаши с некоторым уклоном к юго-западу, а далее, по дороге к северо-западу, тут уже начало спуска. Дорога, пересекши несколько таких лощин, наконец, входит в одну из них, поворачивающую тут круче к северу, и направляется вдоль этой лощины — это левая вершина реч. Чар-карытма, весьма незначительного притока Нарына, но сначала в этой лощине нет речки, а только небольшая сухая рытвинка; справа открываются в неё ещё несколько лощин; только пройдя вёрст пять дороги по главной лощине, являются ключи; рытвина образуемого ими ручейка постепенно углубляется в толщи довольно рыхлого, буро-красного глинистого песчаника, и ещё версты две ниже подходит, прямо с юга, текущая в неглубоком же овраге, средняя вершина речки, которая тут почти водопадом спускается в глубокий, непроходимый овраг. Сажен всего десять выше, у соединения ручьёв, небольшая площадка, и тут дорога, по которой мы следовали, переходит на мыс между средней и правой или западной вершиной речки.

Подъём на этот мыс весьма незначителен, но спуск — крут, и протоптанная в красной глине по косогору дорожка размыта в рытвину; тут подходит и идущая по выпуклости мыса дорожка вдоль западной вершины Чар-карытмы.

Мыс между этими двумя главными вершинами речки, западной и соединённой восточной, к своему северному углу кончается двумя уступами; верхний есть отвесный обрыв, нижний — округлённый горб, а под ним, у слияния ручьёв, треугольная площадка из их же наносов, с хорошим кормом, но и в эту площадку сливающиеся на ней ручьи продолжают углубляться и прорывают опять рытвины. Тут мы остановились, всего верстах в шести от Нарына.

Оглянемся теперь немного назад и постараемся определить высоту перевала Чар-карытма, к сожалению, несколько гадательно, так как единственное положительное измерение сделано тут не на самой вершине перевала, а только вблизи неё. Это есть измерение Рейнталя, который в своем списке барометрических высот упоминает о нем на переходе от бывшего китайского моста (где теперь поставлено Нарынское укрепление), и реч. Чары (Чар-карытма), где был, повидимому, ночлег. В наблюдениях для этого места помечены 5½ час. вечера, барометр 557, 5 мм и 1½ час. утра, барометр 557 мм, при температурах-2 R° и-2½ R°, что даёт высоту около 8 600 фут., т. е. почти на 2 000 фут. выше долины Нарына. Не сказано, [230] на какой вершине речки находится измеренный пункт, но на восточной — площадка нашего ночлега далеко не так высока над Нарыном, а выше у пастбищных мест лощины речка пересыхает, и, вообще, удобного места для ночлега нет, между тем как у самого истока западной вершины Остен-Сакен 406 упоминает хорошую луговую площадку с ключевым ручейком, а сверх того, по западной же вершине прямой путь на перевал Богушты, на который Рейнталь поднялся с Атбаши. Эта площадка с ручьём, по описанию Остен-Сакена, находится не на вершине перевала, а уже на спуске к Нарыну, но немного ниже вершины, которая представляет весьма плоские продольные лощины; вершину перевала можно положить около 9 000 фут., а по моей дороге — немного выше, между 9 000 и 9 500 фут.

Самое же низкое место седловины я полагаю не выше 8 000 фут.; это нижайшее место весьма близко от трещины, которой Атбаши стекает из долины Чон-бурунды к Нарыну, но не занято самой трещиной, та — немного западнее.

Тут считаю не лишними некоторые сведения об этой замечательной трещине, по словесному сообщению генерала Краевского при моем чтении в Географическом обществе об описываемой здесь поездке. Привожу это сообщение по стенограмме заседания:

«Я был на самом выходе Атбаши в Нарын, это такая картина, которую трудно описать. Узкая щель, сначала в несколько десятков сажен, разрывает гору в несколько сот сажен высоты; на дне трещины — вода в 2 арш. ширины и сажен двадцать глубины. В этой трещине (если смотреть сверху) птицы летают между вашим глазом и водой, которая, я думаю, сажен в двадцать, а может быть, и глубже, а птицы летают и гнезда вьют. Атбаши сужена во всё время прохождения через хребет, а как только оканчиваются горы, сразу расширяется до 20 саж. из двух аршин».

Это описание несколько сбивчиво тем, что в нём не различены разные части 20-вёрстной щели; если «птицы летают между вашим глазом и водой», то значит, что последняя шире верхнего расстояния краёв трещины, и сужение воды до 2 арш. относится к другому месту щели, и притом доступному снизу, близ выхода реки, что говорит и Краевский; сближение же верхних краев щели, вероятно, ограничивается небольшим пространством в несколько сажен длины, как на Ак-тогое, иначе не было бы видно летающих птиц в темноте, если бы вся щель была так сужена.

У выхода Атбаши в нарынскую долину Остен-Сакен нашел большую лиственную рощу, самую большую на всём пространстве между Нарынским укреплением и Курткой, тут можно проехать верхом ¼ часа в тени. Самый же большой лес из виденных мной, вообще, в Тянь-шане находится у Атбаши, в ущелье между долиной Чон-бурунды и её верхней долиной, описанной выше. Тут мы ехали слишком три часа в тени.

На Чар-карытма кончилось золотое время моей поездки, когда ничто, никакие заботы и хлопоты не нарушали моего мирного наслаждения величественной тяньшанской природой и накоплявшимися в коллекции зоологическими редкостями; наблюдения продолжались и после, но, кроме того, пришлось возиться с киргизами и сдерживать хищнические наклонности сопровождавших меня семиреченских казаков, при принятии покорности бунтовавшего, как уже рассказано выше, с 1863 г. Умбет-алы. О том же, что он покоряется, мы получили первое известие на Чар-карытме: тут, часа в два пополудни 19 октября, в верхнем сухом логу восточной [231] вершины этой речки, встретились нам несколько киргизов, вооружённых пиками и саблями; Атабек их признал за богинцев, откочевавших к Умбет-але отчасти из его волости, отчасти из арзаматовой, — и захватил, чтобы посредством их вернуть и других беглецов, для возвращения которых и пошёл со мной, и с начала похода, как уже сказано выше, безуспешно стремился душой к Малому Нарыну; теперь же выходил на его улице праздник. Встреченные киргизы были захвачены все; ни один не ускользнул, чтобы поднять тревогу.

Пойманные не скрыли, что они беглые богинцы, но настаивали на том, что они не бунтовщики, а откочевали, как объяснено выше, чтобы избавиться от сарыбагишских набегов; откочевало прежде всех богинское отделение Молдур, самое западное, с Тона, и потому наиболее подверженное набегам сарыбагищей, которые молдуры прекратили покорностью Умбет-але; к ним, с той же целью своей безопасности, присоединялись и другие беглые богинские аулы, которые все кочевали теперь на Малом Нарыне, причём беглецы из двух барскаунских волостей — арзаматовой и атабековой — на своих новых кочевьях составили особую волость, с особым старшиной и участвовали в барантах Умбет-алы с саяками, кочующими на Нарыне и его притоках ниже устья Атбаши, а отчасти и на Кара-коине, откуда их Умбет-ала вытеснял. Из-за этой баранты нам и встретились малонарынские богинцы, которые, по их словам, ехали на Кара-коин для угона скота у тамошних саяков, в отомщение за убитого последними, при баранте, сына их старшины; саякский скот встреченные нами богинцы хотели угнать в качестве куна — киргизской платы за кровь.

Расспросил я их и о множестве следов, виденных нами по дороге, — они подтвердили нашу догадку, что это следы откочевавших аулов Умбет-алы, говоря, что последний, с братом Чаргыном и подручным старшиной Османом, всего в количестве 3 500 кибиток (1 500 в непосредственном ведении Умбет-алы и по 1 000 у двух прочих старшин) перешёл с Атбаши на правый берег Нарына, направляясь в свои старые кочевья у Кара-ходжура, восточнее вершины Чу. Они прибавили, что Умбет-ала, узнавши о моём походе, следил за отрядом, но движение на Аксай привело его в полное недоумение; он не знал, нападёт ли на него русский отряд и откуда ожидать нападения, не решался и сам напасть, да и к тому же был и болен. В этом недоумении он собрал свой род и, обсудивши положение дел, объявил решение покориться и вновь вступить в русское подданство, — это ремение было принято всем родом и, по киргизскому обычаю, утверждено жертвоприношением; после чего все аулы откочевали к северу 16 октября, а 19-го утром, когда захваченные нами киргизы переезжали Нарын, они встретили в углу между этой рекой и впадающим в неё Оттуком аулы Чаргына и Османа; сам же Умбет-ала двигался вверх по Оттуку.

Это были известия недурные, но требовавшие подтверждения, в ожидании которого пойманные барантачи были задержаны; причём я им объявил, что они будут отпущены, когда окажется, что они говорят правду. Они отвечали, что до того и сами не желают быть отпущенными.

Можно было опасаться, что покорность Умбет-алы — притворная, с целью укрыть свои аулы и скот, хотя бы и не там, где нам сказывали, и затем напасть на отряд с одними джигитами, но Атабек не разделял этих опасений. Он просил казаков, чтобы заворотить с Малого Нарына свои беглые аулы, и эту просьбу поддерживал офицер, командовавший конвоем, который выставлял надобность быстрой рекогносцировкой проверить показания пойманных киргизов, определить за Нарыном истинное [232] направление откочевавших с Атбаши аулов и на Малом Нарыне собрать о них ещё сведения.

Я, со своей стороны, имел в виду дополнить съёмку неизвестной еще части Нарына вверх от устья Чар-карытмы, а потому согласился отрядить казаков на Малый Нарын, с Атабеком и отрядным офицером; только присоединил к ним Вязовского для съёмки и Скорнякова для сбора в коллекции. К Малому Нарыну было положено ехать с возможной быстротой и, в случае худых вестей, рекогносцировочной партии тотчас ко мне вернуться; если же всё спокойно, так известить меня о том через джигита и на обратном пути производить съёмку. Я же с отрядными солдатами, 10 казаками и всеми верблюдами решился остаться дня два-три на Большом Нарыне, у места бывшего китайского моста, и подробнее осмотреть местность для предлагаемого тут Полторацким укрепления.

Опасался я несколько казачьей хищности, да ещё чтобы Атабек не стал заворачивать в свою волость молдуров, возвратившихся в наше подданство при походе Полторацкого и оставленных им на привольном малонарынском кочевье; за этим я поручил наблюдать Вязовскому и Скорнякову, при которых был надёжный переводчик и съёмочный вожак из богинцев, не ладивший с Атабеком; я им поручил уведомить молдурских старшин, что я знаю от Полторацкого о их верноподданности и не дам в обиду, а потому в случае пререкания или обиды от казаков пусть обращаются с жалобой ко мне, да и отрядному дал инструкцию, чтобы не допускал заворачивать молдуров, что запретил и Атабеку, заявлявшему было притязание и на них. Захваченных барантачей было, помнится, десять человек; четверо отправились вожаками с казачьей партией на Малый Нарын, где, при покорности беглых богинских аулов, должны были быть отпущены, а шесть остались со мной, чтобы быть отпущенными не ранее приезда с Малого Нарына условленного джигита.

Что же касается до Умбет-алы, то, при дальнейшем опросе временно-пленных барантачей, я нашёл весьма вероятным, что его намерение покориться искренне; ему более нечего было делать. От отряда Полторацкого в конце июля того же 1867 г. он спасся только потому, что сарыбагишские вожаки, подведомственные манапу Тюрюгильды, завели отряд западнее его кочевья, на трудный Джамандаванский перевал, к продольной долине Арпы и, вообще, вели к Чатыр-кулю весьма кружно, чем дали ему время скрыться 407, впрочем, с некоторой пользой для полноты рекогносцировки и съёмки Полторацкого. Со всем тем, движение с первым русским отрядом, перешедшим за Нарын, до которого мы после похода Проценко в 1863 г. четыре года и не доходили, и произведённая Полторацким рекогносцировка Чатыр-куля, Кара-коина, Арпы, верховьев Аксая, спуска с Чатыр-куля к Кашгару, — всё это сильно обеспокоило Умбет-алу, давши ему ясно понять, что ему уже и за Нарыном от русских не безопасно. Попробовал он после этого похода, как я узнал и от этих барантачей и из других источников, принять кашгарское подданство, но кашгарский владетель велел ему убираться из своих владений, пока еще не пойман и не казнён кашгарцами. [233]

На такой суровый отказ была, впрочем, и уважительная причина: к каракиргизам ходят кашгарские караваны с матой 408 и халатами, которые обменивают на скот для городского продовольствия, и из этих караванов Умбет-ала пропускал без грабежа только ходившие в его собственные аулы, с лично ему знакомыми караван-башами, через которых и попробовал сноситься с кашгарским владетелем, а все караваны, ходившие к другим родам, он грабил беспощадно, содержа засады на караванных путях, и жалобы на эти грабежи я ещё на Иссык-куле слышал от ограбленных купцов.

Не лучше было и со стороны Коканда: и андижанские караваны, ходящие к каракиргизам, Умбет-ала допускал без грабежа только в свои аулы, а не в чужие, перехватывал и кокандские транспорты в Куртку, не раз блокировал тамошний гарнизон, требовавший с него зякета 409 и бежавший при приближении Полторацкого, как прежде от Проценко.

Что касается до киргизских соседей, то Умбет-ала был в одинаковой вражде со всеми: и с русскими подданными — богинцами, и с кашгарскими чириками, и с кокандскими — саяками.

В таких-то обстоятельствах он узнал о моём отряде — втором в одно и то же лето русском отряде за Нарыном; я обходил его атбашинские кочевья с востока, в то время как Полторацкий обошёл их с запада; и эти учащённые рекогносцировки он понял и правильно в смысле предстоящего русского занятия его убежища на Нарыне и Атбаши, которое и осуществилось в следующем 1868 г. построением Нарынского форта. Сойти с Атбаши для продолжения прежней вольно-разбойничьей жизни было некуда при только что объяснённых враждебных отношениях к Кашгару и Коканду; оставалось только обеспечить возможную безнаказанность прежних разбоев добровольным возвращением в русское подданство, причём, по занятии нами Нарына, сохранялись его аулам просторные кочевья, для расширения которых, как объяснено выше, он и отложился.

Взбунтовался он в удобное время, когда мы готовились к войне с Кокандом, а кашгарцы — к восстанию против Китая: и то и другое вспыхнуло в 1864 г., а он возмутился в 1863 г. — и покорился тоже ещё не слишком поздно, когда в Кашгаре установилось твёрдое правление Якуб-бека и наши отряды за Нарыном показали ему конец войн, до того занимавших русские войска в Средней Азии. [234]

ГЛАВА ШЕСТАЯ

СРЕДНИЙ НАРЫН И ОТТУК

Земледелие у Нарына и Атбаши, удобство долины последней для русского населения. Долина Нарына у бывшего китайского моста. Озёрные осадки у Нарына, Атбаши и Аксая. Броды на Нарыне. Бывший китайский мост и возможность его возобновления. Луговая долина Сары-булака. Хребет между Атбаши и Нарыном. Степные животные у Нарына. Путь к Оттуку, следы бывших озер. Посольство от Умбет-алы. Восстановление спокойствия на Тянь-шане. Дувана. Торговля Кашгара с каракиргизами. Орография хребтов у Оттука и Он-арчи. Горная долина Оттука. Встреча с Умбет-алой. Яки на Тянь-шане.

Рано утром 20 октября тронулись с Чар-карытмы казаки, отправленные на Малый Нарын; мне же предстоял только 7-вёрстный переход к Большому Нарыну, и спешить было нечего. Потому я принялся срисовывать величественный вид из ущелья Чар-карытма на хребты к северу от Нарына, поднимающиеся тремя уступами: нижний — мелкосопочник, волнистая степь с пожелтевшей осенней травой, изрытая во всех направлениях частыми лощинами; за нею краснопесчаниковый скалистый хребет, прорываемый Оттуком и Малым Нарыном и дающий начало многим мелким притокам Большого Нарына между прорывами этих двух, более значительных; наконец, еще далеко сзади на горизонте, группа высоких снеговых вершин, на южном конце водораздела Караходжура и Малого Нарына. Хребет, к которому принадлежат эти снеговые пики, понижается и к востоку и к западу от них; восточнее он составляет водораздел второстепенный, между текущей с запада на восток западной вершиной Малого Нарына и Большим; западнее же снеговых пиков это водораздел Караходжура и Оттука, т. е. часть первостепенного, между Нарыном и Чу.

Из ущелья Чар-карытма, которое тут заворачивает несколько к юго-западу, видны только снеговые пики, а следующий заворот Чар-карытмы к юго-западу с понижающимися боками ущелья закрывает долину Нарына; [235] видна только даль, которой смягчённый колорит, с голубыми тенями и золотистыми отблесками солнца на мелкосопочнике, с нежнопурным оттенком краснопесчаникового хребта, с яркой синевой неба над сверкающей белизной снега, представляет великолепный контраст с сильной и густой окраской рамки этой воздушной картины боковых стен ущелья, поднимающихся сажен на триста, с резкими выступами крутых утёсов буро-красного и темнооливкового конгломерата, усеянных редкими, уже безлистными кустиками. Как кому, а мне была чарующая прелесть в этих осенних видах Тянь-шаня, без леса и без зелени, но со строгой, величественной красотой смелых очертаний гор и горячего солнечного колорита при морозном, дивно прозрачном осеннем воздухе; прелесть отчасти в самом контрасте этих красок знойной, выжженной солнцем степи с горными линиями пейзажа и со льдом на ручье Чар-карытма.

Набросавши рисунок, я пошёл к Нарыну; над местом, откуда я рисовал, высоко на вершине восточного края ущелья, виднеются ели; от них к Нарыну хребет круто спускается, и уменьшается высота краёв ущелья, спускающихся к ручью весьма круто, под углами 45-60°; спуск же дороги довольно отлог, и вдоль ручья идёт удобная тропинка; только сажен на пятнадцать, близ нижнего конца ущелья, дно его суживается так, что нет иного пути, кроме 2-или 3-аршинного русла ручья; у выхода его в долину он небольшими арыками разводится на пашни, принадлежавшие Умбет-але. При моём посещении хлеб был убран, но можно было узнать посев — пшеницу и просо; эти пашни уже весьма высоки, в 6 700 фут., и, следовательно, футов на тысячу выше предела земледелия у Иссык-куля, но уже по родам хлеба видно, что они ещё не составляют предела земледелия в этой части Тянь-шаня, и действительно, Остен-Сакен видел по соседству пашни ещё выше, на Кара-коине и на Атбаши у его устья. Последнюю местность я полагаю не ниже 7 300 фут., а вероятнее в 7 500 фут., судя по измерению Рейнталем переправы через Атбаши (7 700 фут.) между Чар-карытмой и Богушты, а на Кара-коине пашни, и притом пшеница ещё выше, верстах в двенадцати-пятнадцати от устья, у верхних кустов облепихи; их можно положить в 7700-7800 фут., или даже и в 8 000 фут., но ясно, что предел пшеницы не есть еще крайний предел возможного земледелия: такой предел определяется ячменём, и притом гималайским, который теперь, сколько мне известно, на Тянь-шане не разводится, так что нет и положительных данных для возможного на Атбаши предела земледелия; можно только сказать, что ячмень, даже обыкновенный туркестанский, может родиться и выше пшеницы.

По поводу земледелия на Атбаши я должен еще упомянуть, что её долина весьма понравилась сопровождавшим меня казакам, относительно приволья для русских поселений; они находили её нисколько не хуже лучших мест у Иссык-куля, упомянутых выше. Высокий рост трав тут указывает на летние дожди и возможность дорогого русским поселенцам земледелия без орошения; обильны и естественные сенокосы, по лощинам мелко-сопочника и в самой долине, где, впрочем, особенно на правом берегу, есть и бесплодные участки. Лучшие сенокосы — в расширениях долин левых притоков Атбаши, при выходе их из гор Уюрмень-чеку; выше по тем же речкам и строевой лес, а для топлива вполне достаточно и стелющихся можжевельников, очень обильных на горах правого берега. Нравилось казакам и обилие крупного зверя таких же видов, как и на Иссык-куле, только медведей больше; можно ожидать и хороших угодий для пчеловодства. Место же для поселения самое лучшее было бы у могилы Сарык, против [236] истока западной вершины Чар-карытмы; тут близки и пахотные места, вниз по реке; и сенокосы — вверх. На Нарыне я 20-го остановился почти против самого ущелья Чар-карытма [Кызыл-су у Остен-Сакена] 410; долина его тут, кроме орошённых полей, суха и бесплодна, несколько более корма для отрядного скота нашлось на острове между главным руслом Нарына и старицей, отчасти пересохшей. Тут же ближе к главному руслу и лесок из облепихи, ветлы, тальника и невысоких кривых осокорей; деревья ещё сохраняли почти все листья, на осокоре уже сильно пожелтевшие, на облепихе всё еще серовато-зелёные, как и летом; зрелые ягоды облепихи привлекали множество мелких птиц 411.

Северный край долины состоял из совершенно обнажённых, почти отвесных обрывов плотного жёлто-красноватого суглинка, переслоенного мелкогалечным конгломератом; эти обрывы поднимаются футов на двести над рекой, подмывающей их подошву, на пространстве около версты; затем, вверх, река делает излучину к середине долины и подходит, но не подмывая их, к горам левого берега; тут и был китайский мост, на узком месте реки, где она течёт в трещине того же конгломерата, который обнажается в ущелье Чар-карытма. Ещё версты две выше, у устья ручья Сыра-булак, текущего с севера, Нарын опять подмывает обрывы северного края своей долины от 1½ до 2 вёрст, между Чар-карытмой и Сары-булаком, а выше эта ширина стесняется мелкосопочником у подошвы гор правого берега, которые зато несколько отходят от реки, между тем как по обе стороны нижнего конца ущелья Чар-карытма эта полоса мелкосопочника крайне узка; почти тотчас ниже устья Чар-карытмы суживается и вся долина, заворачиая несколько на юг, а потом тотчас опять к северо-западу, к устью Оттука. Глиняные же обрывы правого берега сопровождают Нарын до Куртки и даже ниже, это такая же озёрная формация, как на Иссык-куле, верхнем Нарыне, Атбаши и Аксае. 412.

20 же октября, вечером, прибыли в мой лагерь два джигита с Малого Нарына, в том числе один из захваченных барантачей, с известием, что тамошние беглые богинцы покорились беспрекословно и собираются вернуться на прежние кочевья; их старшина собирался ко мне, с Атабеком и молдурским старшиной Кечкене-батырем, отправленная же казачья партия вернётся завтра, 21-го, вечером, так как Вязовский начал с Малого Нарына съёмку. Я узнал при его возвращении уже 22-го, что он там почти весь день 21-го измерял базис. Это был 4-й базис для нашей маршрутной съёмки. Получивши эти известия, я немедленно освободил из-под караула [238] бывших у меня в лагере барантачей, которые, кстати, только что поужинали, и отправил их на все четыре стороны, но они остались ночевать в лагере, без малейшего ущерба для отрядного табуна, и вообще решились ждать своих товарищей.

На следующий день, 21-го, я подвинулся немного вверх по Нарыну, чтобы поискать более обильных кормов, чем у устья Чар-карытмы; пошли по дороге, ведущей к Малому Нарыну. Эта дорога около описанного выше обнажения известняка переходит через реку, брод был несколько глубок — до 3½ фут., но удобен, по мелкой гальке и с умеренно быстрым течением. Несмотря на тёплую погоду, Нарын нёс шугу. Только этот брод непостоянен и в большую воду непроходим.

Черты половодья на берегах видны весьма ясно на крутых берегах Нарына, в 4 и 5 фут. вышины над его осенним уровнем; менее явственные, от исключительных прибылей воды, я заметил и выше, в 7 и даже 8 фут.; самую свежую черту, от половодья того же лета, в 4½ фут. Таким образом, в большую воду брод заменяется глубиной в 6½, 8 и даже до 11 фут., причём усиливается, разумеется, и стремительность течения. Ширину реки тут полагаю сажен двадцать пять. Единственный почти постоянный брод среднего Нарына находится у Куртки, где река раздробляется на несколько рукавов, широких и мелководных, как Чу у Токмака, но и там переправа от половины июня до половины июля бывает не вброд, а вплавь, при 5-футовой глубине, потому для всей этой части течения Нарына необходим хоть один мост, место для которого было китайцами выбрано весьма удачно, по соседству Чар-карытмы, т. е. удобнейшего перевала от Нарына к Атбаши. Вдоль последней, вверх и вниз, идут весьма удобные, хотя несколько кружные пути в Кашгар, огибая оба конечных мыса Уюрмень-чеку, к перевалам Теректы и Туругарт.

И ближайший выбор китайцами места для моста в окрестностях устья Чар-карытмы был тоже удачен: на прорыве Нарыном выступающего в его долине конгломератового горба; для осмотра этой местности я тотчас, как переправился через Нарын, поехал вдоль его берега. Упомянутый конгломератовый горб поднимается из долины невысоким, но довольно обширным холмом. Нарын течёт тут по трещине этого конгломерата, в крутых каменных берегах, поднимающихся до 4 и даже 5 саж. над водой; сама река в этой трещине глубока и стремительна, сужена до 8-10 саж., а в самом узком месте даже до 5 саж. (глазомерно): тут и был китайский мост и тут берега кверху сближены, а внизу немного подмыты.

Большие ели, растущие на северном, нарынском склоне Мышата, к востоку от Чар-карытмы, легко могли бы дать 10-сажённые бревна для моста, которые можно бы утвердить прямо на берегах, в такой высоте над самой большой водой (3-4 саж.), что мост никогда не мог бы быть снесён. И выше, и ниже по течению берега тоже поднимаются над водой, но река — шире; теперешнее укрепление, не знаю почему, выстроено саженях в трёхстах от бывшего китайского моста, ниже по течению, но я слышал, что новый мост у этого укрепления не выстоял и года и снесён половодьем,между тем как на месте бывшего китайского можно бы, как объяснено выше, поставить несносимый. Для этой цели туземцы вообще, например, на Чирчике, непременно выбирают стеснение реки высокими скалистыми берегами и выводят от каждого берега несколько выдающиеся над водой сооружения из брёвен и фашинника, засыпанного утрамбованной глиной; для этого в каждом берегу выдалбливается в камне выемка, и брёвна с фашинником кладутся в неё так, что концы каждго ряда выдаются над [239] водой впереди концов ряда под ним. Это бы можно сделать и на месте бывшего китайского моста, если, что весьма возможно, я ошибся в определении на-глаз пятисажённой ширины реки, которая может быть и больше.

Дорога к Малому Нарыну, перейдя через Большой, идёт вдоль северного края долины, который всё обрывист, хотя река его и не подмывает, а делает излучину к югу, к месту китайского моста. Пройдя вёрст пять вверх, мы довольно отлого поднялись по косогору на край долины; дорога тут, должно быть, вековая, размыта снеговыми водами в широкую лощину, и подъём удобен; это северная из двух дорог, идущих по обоим берегам Нарына, от соединения вершин Тарагая (самой верхней части реки) вниз по течению до Куртки и далее.

Поднявшись, мы увидали широкую луговую долину между двумя рядами низких холмов, которые оба, понижаясь к Нарыну, однако, круто обрываются в его долину, которой края приметно возвышены по обе стороны этой верхней долины. По последней течёт ручей Сары-булак, но наискось: он направляется прямо с севера к югу, между тем как направление долины с северо-востока на юго-запад, но в поперечном её разрезе есть покатость прямо к югу, наискось к холмам, составляющим её юго-восточный край. По этой поперечной, или, вернее, диагональной покатости и течёт Сары-булак, а выше в долине ещё другой ручей; последний уже прямо поперёк к юго-востоку. Эта долина есть явственный сток бывшего озера и, очевидно, не размыта пересекающими её теперь ручьями; размывшая её вода, при стоке озера через камыши ниже устья Чар-карытмы, направлялась к этим прорывам, но соответственно покатости от хребта, дающего начало Сары-булаку и другим мелким притокам этой части Нарына; наибольшая глубина этой стекающей воды была у левого, юго-восточного края её промоины, и тут упором еще сбегавшей озёрной воды этот край местами размыт и представляет плоские лощины, идущие к теперешней долине Нарына; по одной из них стекает в Нарын и Сары-булак. Перед входом в эту последнюю лощину Сары-булак несколько застаивается и образует небольшие болотистые разливы, а к устью еще до сих пор даже не прорыл себе рытвины с ровной покатостью до уровня Нарына, а стекает водопадом в несколько уступов, которых вышина в сумме около 150 или даже 200 фут.; но масса воды ничтожна, и та мутная, содержащая размытый суглинок. Выше этого водопада течение Сары-булака тихое, с множеством небольших, почти стоячих омутов и промежуточными перекатами; часто он тоже отделяет рукава, расходящиеся по болотинам и опять собирающиеся в главное русло; наконец, есть в долине, пересекаемой Сары-булаком, кое-где и небольшие родники.

Но и независимо от этих родников и разливов Сары-булака, много в описываемой долине луговых мест с превосходным ростом трав, густых и высоких, а потому удобных для сенокошения; такие же луговые места разбросаны во множестве, но небольшими участками, по лощинам принарынского мелкосопочника. Потому я и указывал на долину у Сары-булака как на главное сенокосное место для Нарынского укрепления. 413.

Остановившись 21 октября у Сары-булака, около полудня, я тотчас отправился на обрывы к Нарыну, которые и с долины Сары-булака несколько поднимаются отлогими холмами; частые лощины между ними, около устья речки, в противоположность более редким далее к востоку показывают, что речка тут стекала некогда многими устьями, вместо теперешнего одного, — давно, когда только что сбежало нарынское озеро, но река еще не размыла своей теперешней долины; с этих обрывов я срисовал вид хребта за Нарыном. Против Сары-булака на нём уже пики и, как уже упомянуто, только на отрогах к Нарыну, севернее главного гребня; крутые овраги между этими пиками густо заросли елями, но по скалистым гребням отрогов спускаются безлесные полосы. У подошвы этих гор мелкосопочник, в котором из-под древнеозёрных осадков выступают более древние породы, те же, как и на Чар-карытме. Против самого Сары-булака мелкосопочник представляет значительные крутизны, с рассеянными по ним зарослями стелющегося можжевельника, который и тут спускается ниже елей, до самой долины Нарына, т. е до 6 700 фут., немного выше форта (6 663 фут.); нижняя же граница елей там, где мелкосопочник примыкает к горным утёсам, на высоте от 7 300 до 7 700 фут., и этот предел, как на Атбаши, возвышен топографическими условиями.

От перевала Чар-карытма к востоку хребет возвышается резким уступом, который у Нарына круче, чем у Атбаши; этот уступ есть мыс, со стороны Нарына заслоняющий отлогий подъём к востоку седловины хребта, подъём к востоку, сливающийся с этим мысом.

Ели поднимаются почти до вершины этого мыса и восточнее на седловины между пиками, с которых, как уже упомянуто, кое-где немного спускаются и к долине Атбаши; верхний их предел и тут можно положить около 10 000 фут., пики до 11 000 фут. Снег я видел в верхних ельниках и выше в тенистых лощинах, но до самих вершин были еще бесснежные утёсы; восточнее, к Малому Нарыну, пики выше, и их верхняя треть покрыта сплошным октябрьским снегом, но вечные снега разве в высочайших и особенно защищенных от солнца рытвинах.

Следующий день, 22 октября, был опять проведён на месте; я опять рисовал, на этот раз весьма живописный вид омываемых Нарыном у устья Сары-булака отвесных береговых обрывов, долины реки и дальних, к Малому Нарыну, гор её левого берега. Река тут синяя, прозрачная, течение умеренно быстро, так что берега отражаются в воде, займище обросло облепихой и тополями.

Мои стрелки, между тем, оба эти дня усердно охотились и ходили, между прочим, в горы к югу от Нарына, где нашли тэков, но добыть их не удалось; из зверей была, впрочем, добыта совершенно неожиданная на высоте 6 800 фут. на обрывах у Сары-булака, чисто степная лисица-караганка (Canis melanotis); менее удивили меня фазаны (Phasianus mongolicus) на Сары-булаке, так как эта птица, хотя тоже свойственная преимущественно речным займищам самых низких степей, однако была найдена уже на Иссык-куле,где, как и на Сары-булаке, вместе с фазаном встречается и степная колючка. Вообще и по флоре и по фауне Тянь-шань, несмотря на свои ельники, существенно степной хребет.

Под вечер этого дня вернулась с Малого Нарына отряжённая туда наша партия казаков, и с ними молдурский старшина Кечкене-батырь (маленький богатырь), старшина беглых богинцев и другие почётные тамошние [241] киргизы. Кечкене-батырь, действительно, весьма малорослый, тощий старичок, но весьма уважаемый киргизами за справедливость и с молоду, как мне рассказывали, лихой наездник и барантач, что тоже заслуживает уважения киргизов, представил мне подарок зоологический — отличную шкуру пёстрой рыси (Felis lynx cervaria), снятую хотя киргизами, но так, что годилась для постановки в зоологический музей. Эта шкура вместе с другими виденными мной тяньшанскими экземплярами показала мне, что и тут видоизменения рыси совершенно одинаковы с североевропейскими и сибирскими и, следовательно, не имеют ни местного, ни климатического характера.

Прибывшие киргизы вполне подтвердили известия, уже сообщённые мне захваченными 19-го и на следующий день освобождёнными барантачами, которые 23-го утром и уехали, опять в сборе, как были захвачены; почётные же киргизы из беглых богинцев остались при отряде заложниками, но без караула, под присмотром Атабека и Кечкене-батыря впредь до разбора их подведомственности. Об этом разборе они просили меня, а Атабек с Арзаматом были непрочь принять в свое ведомство и аулы Кечкене-бытыря, т. е. всех малонарынских киргизов, говоря, что они все беглые богинцы, чему Кечкене-батырь, конечно, противился. Он подтверждал, что молдуры, действительно, рода богу, но говорил также, что еще при Бурамбае они составляли отдельную волость и что уже тогда он, Кечкене-батырь, заведывал ими в качестве такого же старшины, как и Атабек в своей волости; я же, со своей стороны, объявил, что он мне рекомендован полковником Полторацким как старшина, усердно помогавший ему в экспедиции, добровольно, при первой возможности, явившийся и принятый обратно в наше подданство в качестве самостоятельного маната; сверх того, молдурам Полторацкий поручил собирать и беречь лес для нарынского моста, и потому их трогать нельзя.

От разбирательства я, впрочем, отказался, советуя спорящим старшинам уладить дело между собой, а если в чём не сойдутся, то пусть судятся в Токмаке и Верном, у постоянного русского начальства, которому подобные дела и подведомственны, а не начальникам отрядов, проходящих мимо их кочевья; и вообще советовал Кечкене-батырю явиться в Токмак и представиться тамошнему командиру, а буде нужно и семиреченскому губернатору, чтобы быть утверждённым в качестве законного и бесспорного старшины молдуров, обещая, что сам представлю его начальству. Это потом я и исполнил в Токмаке, где встретил семиреченского военного губернатора, так как старик исполнил мой совет и поехал со мной. На следующий год, при введении нового положения, он был выбран волостным старшиной на Малом Нарыне.

Что же касается до беглых богинцев, то в ведомство Атабека и Арзамата возвратились те аулы, которых старшины, приехавшие ко мне в лагерь, сами признали себя, хоть и не бежавшими, но уведёнными Умбет-алой из их волостей, что подтвердил и Кечкене-батырь, которому я при этом возвратил его лошадей, захваченных в его аулах джигитами Арзамата и Атабека, с помощью казаков. Последние, к сожалению, и тут оправдали мое невысокое мнение о семиреченском войске, уже известное читателю: на следующий день, на походе с Сары-булака, пришлось произвести у них обыск вещей, похищенных ими в малонарынских аулах, которые были возвращены владельцам.

Тут я хотел было коснуться причин такой распущенности дисциплины у семиреченских казаков — и нашёл, было, одну причину в их [242] тогдашней принадлежности к разбросанному по обширной киргизской стеи сибирскому войску, которого управление издали, из Омска..., но зачеркнул начало объяснения условий, вредных для дисциплины у сибирских казаков, потому что это объяснение, чтобы быть толковым, должно бы составить слишком длинное отступление. Ограничусь намёком на одно из многих вредных условий: пока семиреченские казаки составляли часть сибирского войска, они имели над собой два высших начальства, друг от друга независимые, свое казачье в Омске и местное, а это двуначалие на практике часто сводилось к безначалию, Далёкое войсковое начальство только стесняло областное в его действиях для поддержания казачьей дисциплины, что прекращено отделением семиреченского войска от сибирского и полным подчинением первого местному военному губернатору, который есть и семиреченский войсковой атаман.

22 октября мы пошли к Оттуку через принарынский мелкосопочник; здесь, встречаются древнеозёрные долинки, как и в обрывах у долины Нарына, кое-где, как и в долине, выступающие из-под него тёмнокрасные песчаники и конгломераты, но всё весьма отрывочные, небольшие и неясные обнажения, по вымоинам снеговой воды; холмы отлоги, невысоки, поросли тощей травой; упомянутые уже луговые места в лощинах разбросаны отдельными небольшими клочками.

Верстах в пяти от Сары-булака холмы мелкосопочника становятся выше и круче и образуют небольшой хребет Джир-чабор, водораздел Нарына и Оттука, в котором преимущественно и выступают более древние песчаники и конгломераты. Высота его над Нарыном не превышает нескольких сот футов, и озёрная формация и в нём встречалась даже на вершинах холмов, о чём, впрочем, при отсутствии ясных обнажений, я мог заключать только по свойству почвы — красно-жёлтоватого суглинка с рассеянной мелкой галькой; так же, как более тёмнокрасный цвет почвы указывал на разрушенные и выветренные выходы более древних пород. Всё это указывает, что Джир-чабор мог быть и отмелью прежнего озера, которое до своего окончательного стока могло местными подъёмами и оседаниями раздробиться на указанный уже выше ряд менее значительных озёр.

Как бы то ни было, виды в этом мелкосопочнике, вообще, ограничены тесным горизонтом, растительность однообразна, и, кроме луговин, скудна; вся местность некрасива. Только с немногих холмов Джир-чабора виден лесистый хребет на левом берегу Нарына.

Перейдя Джир-чабор, мы по крутому склону сошли в широкую долину Беты-гара, верстах в пятнадцати к северо-западу от Сары-булака; длинный ряд осокорей, почти вдоль средины этой долины, издали обещал речку, вместо которой мы, однако, нашли только сухое русло; небольшие разрезы в его обрывистых берегах показали тот же жёлто-красноватый песчанистый суглинок, переслоенный хрящеватым конгломератом, как и в краях нарынской долины, рост трав вообще [243] тощий, и вид долины пустынный, несмотря на ряд деревьев; замечательна она своим рельефом, конечно, не живописным (параллельные плоские увалы равной высоты), но представляющим самые ясные следы стока бывшего озера, еще гораздо яснее, чем на Сары-булаке. Спуск к руслу от подошвы Джир-чабора идёт двумя довольно широкими уступами, с горизонтальными площадками и некрутыми скатами; само русло верстах в двух от подошвы холмов и подъём от него такими же уступами, так что вся ширина долины около 5 вёрст.

Поднявшись, мы вышли на площадь, глазомерно, футов на двести ниже холмов Джир-чабор; шириной ока до устья Он-арчи в Оттук, вёрст в двенадцать; посреди площади лощина с сухим руслом (b), идущая прямо от северо-востока к юго-западу и далеко менее углублённая, нежели первое по дороге русло с деревьями (a). Между обоими руслами есть на площади плоские увалы, с плоскими же лощинами (c), направленными тоже с северо-востока к юго-западу, но не совершенно параллельно обоим руслам, а под весьма острыми углами к южному, которое, несколько западнее дороги, поворачивает почти прямо к западу к Оттуку. От центрального же русла площади к Он-арче все увалы и лощины параллельны этому центральному руслу (b), и тут сама площадь еще поднимается небольшим уступом, довольно круто спускающимся к Он-арче; тут мы и остановились, не переходя этой речки, около устья её в Оттук. Долина её луговая и тут шириной с полверсты; займище, густо обросшее облепихой, с рядом осокорей, ещё футов на двадцать углублено в долине.

Описанный рельеф площади Беты-гара представляет всю последовательность стока бывшего озера: сначала в его дне, которого уровень уцелел между руслом и Он-арчей, были вырыты стекающей водой параллельные лощины, самая глубокая из которых шла по наиболее глубокому месту озера, т. е. по месту нынешнего русла.

Дальнейшее сосредоточение стекающей воды к этой лощпце ещё углубило её и прорыло наискось лощины (с, с), а затем размыло и углубило уступами долину (а). Размытие и углубление этих лощин было в тесной связи с размытием и углублением теперешних долин Нарына и Оттука, в который русло (а) впадает у самого его устья. Дно этого сухого русла наполнено галькой, которой в русле (b) гораздо меньше. Рассматривая только что описанные озёрные следы и разыскивая обнажения, я в долине Беты-гара значителшо отстал от отрядного авангарда, когда ко мне подъехал джигит с известием, что Атабек поймал шпионов от Умбет-алы; услышавши это, я тотчас поскакал вперед и увидал четырёх киргизов, которые представились мне как посланные от Умбет-алы с заявлением, что он добровольно возвращается в русское подданство, причём я узнал от бывших в авангарде конных солдат, что никто этих киргизов не поймал, так как все они сами подъехали к отряду. Тут был один из сыновей Умбет-алы, Чекмак-таш, которого его отец отправил ко мне с своим доверенным джасаулом (есаулом) Байбагулом и двумя джигитами.

Чекмак-таш был робкий и неопытный юноша, лет 18-20; но его спутник Байбагул был из самых удалых, хитрых и находчивых сарыбагишских наездников, правая рука Умбет-алы во всех его многочисленных барантах; и, против мнения отрядиых богинцев, большинства казаков и даже конвойного начальника, я тотчас понял, что, посылая сына, и притом такого неопытного, годного только [244] в заложники, Умбет-ала тем самым доказывал искренность своего решения — покориться, если только этот молодой посланный был, действительно, его сын, что подтвердили мне многие отрядные киргизы, Гордеев и еще некоторые казаки, знавшие семейство Умбет-алы до его бунта. Большинство же отряда утверждало, что это посольство фальшивое, что старый бунтовщик для того и отправил с сыном опытного барантача Байбагула, чтобы у нас высмотреть что нужно, затем бежать с сыном своего манапа и навести на отряд нечаянное нападение сарыбагишей, которые уже подготовили нам засаду, — это особенно настойчиво утверждал Атабек, да и казаки мне рассказывали, что перед своим бунтом в 1863 г. Умбет-ала дал верблюдов капитану Проценко и проводников из своей семьи, которые, однако, бежали во время похода, после чего последовало нападение на отряд и транспорт поручика Зубарева. Потому, говорили, и теперь он нас обманывает мнимой покорностью, чтобы верней напасть.

Не поверил я этому потому, что положение бунтовщиков, о котором я уже успел собрать изложенные выше сведения, осенью 1867 г. было не то, что летом 1863 г. Тогда они готовились к бунту и обманывали посланный к Нарыну отряд, чтобы успеть безопасно откочевать со стадами, а теперь, отовсюду окруженные врагами, угрожаемые и из наших среднеазиатских владений, и из Кашгара, они должны были добровольно покориться, чтобы избежать разорения. Это и богинцы, и казаки знали подробнее меня; знали и то, что Умбет-ала кочует со всеми аулами, с семействами своих джигитов, с имуществом и скотом и для нападения ничего не изготовил, не думая нападать, — не приготовился к защите, ожидая мирной встречи с нашим отрядом, которую старается обеспечить присылкой надёжного заложника, своего сына, и при нём ловкого сарыбагишского дипломата, Байбагула; но именно потому мирно расположенные сарыбагиши, да ещё богатые награбленным добром, представлялись лакомой добычей, которую жаль упустить; оттого и толки о шпионстве и замышляемом Умбет-алой предательском нападении. Так я понял эти толки, когда услыхал их, и справедливость моего мнения потом подтвердили мне семиреченские же казаки, Гордеев и Катанаев, хорошо знавшие своих товарищей; они сообщили мне, что у Атабека стачка с переводчиком конвойного начальника, чтобы побудить этого офицера, а через него и меня, к нападению на сарыбагишей. А я, напротив, решил мирно докончить свою рекогносцировку, предпринятую не с военной, а с научной целью, и потому не наказывать сарыбагишей за бунт, а принять их покорность, но с оговоркой, что они должны покориться и всякому решению нашего начальства относительно вознаграждения пострадавших от их бунта и грабежей.

Потому я и взял посланных Умбет-алы под свой непосредственный присмотр и тотчас же объявил им это условие, при исполнении которого они ещё могут надеяться на прощение правительства. Но этого посланные не могли обещать и сказали мне, что для переговоров о своём возвращении в русское подданство Умбет-ала уже отправил в Верное другого сына, Ак-таша, а я потребовал личного свидания с Умбет-алой, чтобы переговорить с ним и, если найду его покорность искренней, поддержать перед генерал-губернатором его просьбу о помиловании за бунт; посланные согласились, что это будет полезно, и Чекмак-таш в тот же день, как только мы остановились, отправил к отцу своих двух джигитов, к которым был присоединен ещё киргиз от Атабека и другой от Кечкене-батыря; сам Чекмак-таш с Вайбагулом остались заложниками. [245]

На следующий день мы узнали, что Умбет-ала выедет к нам на Оттук, что он и исполнил и тоже доставил мне зоологический подарок, трех кударов 414. Относительно же своего подданства он объявил его безусловным, согласился на вознаграждение за причинённые убытки, и вообще на уплату штрафа, какой начальство положит, прося только, чтобы ему были возвращены его прежние кочевья. Он отправил со мной к генерал-адъютанту Кауфману Чекмак-таша и Байбагула и дал мне, будучи неграмотен, свою тамгу — печать на белом листе бумаги, чтобы на этом листе написать обязательство, какое от него генерал-губернатор потребует; по киргизским обычаям эта тамга на белом листе уже сама по себе составляла обязательство безусловной покорности. С Чекмак-ташем я доехал только до Токмака, куда уже прежде, 24-го утром, отправил двух джигитов (молдура и сары-багиша) с донесением туркестанскому генерал-губернатору, ехавшему тогда в Ташкент через Верное и Токмак, о безусловном подданстве всех отложившихся в 1863 г. сарыбагишей. В Токмаке я застал семиреченского военного губернатора, генерала Колпаковского, сообщившего мне, что он уже принял посланного к нему сына Умбет-алы и представил генерал-губернатору, который согласился принять отложившихся сарыбагишей опять в подданство, с тем чтобы они прекратили всякую баранту с соседями третейским судом биев незамешанного в неё рода, по киргизскому обычаю по приговору этого суда обменялись бы излишне отбарантованным скотом 415 и вознаградили бы семейства убитых и раненых при нападении на отряд Зубарева, что было более подробным развитием общего условия прощения, представленного мной Умбет-але.

Таким образом, вернулся в наше подданство без выстрела, вследствие одних моих загадочных для него переходов на Атбаши и Аксае, этот каракиргизский батырь, четыре года господствовавший на Среднем Тянь-шане, от Иссык-куля до гор Кок-кия, и от истоков Нарына до Куртки; на всём этом пространстве восстановились порядок и спокойствие, а вернулся он с 3 000 кибиток и со своими подручниками, Чаргыном и Османом, у которых их было еще 2 000 416.

Когда в следующем 1868 г, было введено новое положение и кара-киризы разделены на волости, сообразно с местами их зимовок, с выборными старшинами, то все эти три старшины тем самым лишились прежней власти, и ни один не был вновь избран в волостные старшины. Умбет-ала, утомлённый своей бурной жизнью, тогда спокойно остался частным человеком, богатым, несмотря на уплаченные штрафы, и уважаемым своими однородцами; Чаргын последовал его примеру, привыкши во всём следовать за старшим братом, но Осман взбунтовался и ушёл за Нарын. Но и второй его бунт был усмирен в самом начале одними сарыбагишами, без участия наших войск.

Сам же Осман дорого поплатился за этот бунт: вместо большой отложившейся волости, у него почти с первой недели осталась малолюдная, [246] обобранная, нищая и едва вооружённая шайка, на заморенных лошадях, слишком слабая даже для мелкого разбоя. Он попробовал искать убежища в кокандских пределах и собрал большую часть последнего спасённого имущества, из награбленных прежде с Умбет-алой денег, на подарки андижанскому беку, чтобы получить разрешение кочевать в горах Кугарт, к востоку от Андижана. Бек подарки принял, посланных, кроме одного, задержал и ответил, что не может принять Османа без разрешения кокандского хана, который был об этом уведомлен и велел беку вступить в переговоры с нашим пограничным начальством о выдаче Османа, но тот увидал, что неладно, и бежал через Арпу и перевал Суёк в кашгарские пределы. Но там было ещё хуже: местные киргизы захватили его с шайкой и пленными, донесли кагшарскому правителю Якуб-беку и выдали всех захваченных высланному Якуб-беком небольшому отряду. С Османом было тогда не более 10-15 человек, его родственников, — все были обобраны дочиста и посажены в кашгарскую тюрьму, а затем чуть ли не казнены (верно не знаю); русских же пленных Якуб-бек у Османа отобрал и возвратил в наш ближайший форт, Нарынский, тогда строившийся. Тем и кончился бунт бывшего сподвижника и неудачного подражателя Умбет-алы.

На нашем ночлеге у устья Он-арчи в Оттук мы встретили ещё человека, этнографически довольно замечательного, — каракиргизского дувану, или юродивого, верхом на предрянной тощей лошадёнке, в коротком худом халате, сшитом из заплат, босого, с кожаным поясом, сумой и железной палкой с колокольчиками, и с колокольчиками же на высокой остроконечной шапке.

Он жил подаянием, отчасти юродствовал, духовного ради подвига, отчасти предсказывал будущее, несколько был и знахарем; одним словом, нечто среднее между настоящим, общемусульманским дувана, или дервишем, и степным киргизским баксы, или знахарем 417, однако, ближе к бухарским дервишам накшибенди, которые есть и в бывших кокандских городах Туркестанского края, где называются просто дуванами.

Встреченный нами дувана был на ночь обезоружен, т. е. лишён железной палки и задержан; на следующее утро ему возвратили палку и лошадь, дали кое-какую милостыню и отпустили, но он поехал с отрядом; он шёл к Умбет-але и объявил, что тот сам к нам приедет, о чём мог знать и без пророчества. Захвачен дувана был отрядными киргизами, которые, повидимому, не особенно уважали его святость, а считали его скорее бродягой, хотя и расспрашивали о будущем; происхождение его мне показалось несколько загадочным, и лицо не киргизское: длинный тонкий нос, небольшая рыжая бородка, серые глаза. Это был худощавый, но крепкий мужчина лет около 40, с плутоватым лицом, и в лагере не юродствовал, а держался человеком себе на уме.

В этом же день, 23 октября, мы близ нижнего конца ущелья Оттука встретили небольшой кашгарский караван, который шёл с тюками халатов и бязи на вьючных лошадях и потому обогнал наш верблюжий транспорт. Шёл этот караван в аулы Умбет-алы, я разговорился с купцами, и они мне подтвердили, что покорность русским была для Умбет-алы [247] единственным спасением от Якуб-бека, который отверг его подданство и готовился было на следующую весну разорить его аулы за грабежи караванов, объяснили мне и эти грабежи, которые оказались не простым разбоем, а следствием своего рода торговой политики, в духе бывшей меркантильной системы: грабил он не всякий караван, а с разбором. Караван, шедший в его аулы, как, например, встреченный мной, мог рассчитывать на полную безопасность и верный сбыт своего товара, но направлявшиеся в аулы богинцев или саяков подвергались почти неминуемому разграблению, кроме пути с перевала Суёк (западнее Чатыр-куля) к Тогус-тюря, с которого, впрочем, кашгарцев оттесняла кокандская конкуренция из Андижана. Так сообразуя свои грабежи с назначением караванов Умбет-ала почти обеспечивал своим аулам монополию кашгарской торговли, что и было его целью, да не забывал и свою личную прибыль.

Торговля Кашгара с каракиргизами преимущественно состоит в закупке скота для городского продовольствия, за который кашгарцы платят бязью, халатами, тонким белым войлоком, посудой, чаем и отчасти серебром: при такой мене скот закупается дёшево, если его покупают у всех горных каракиргизов, но, обеспечивши разборчивыми грабежами свою монополию продажи скота в Кашгар, Умбет-ала тем самым возвысил его цену и, следовательно, имел верный и выгодный сбыт для продуктов своей баранты с соседними родами, между тем как обыкновенно барантованный скот продается дёшево. Он же, наоборот, приобретал дёшево кашгарский товар, и притом на выбор, заказывая караванам что нужно.

Кашгарские купцы, торговавшие с ним, тоже не теряли барыша оттого, что за кусок бязи, например, покупали не двух баранов, а только одного; они вознаграждались дорогой продажей этих баранов в Кашгаре и дешёвой там покупкой товара для киргизов, при ограниченном сбыте. Убыток падал исключительно на кашгарских производителей товара и потребителей мяса, а торговцы, ходившие к Умбет-але, были всё еще в барышах и несколько участвовали в его монополии, но это общее стеснение кашгарской торговли с каракиргизами и, особенно, зависимость городского продовольствия от горного разбойника бесила Якуб-бека и, наконец, сделала его непримиримым врагом отложившихся от нас сарыбагишей. Умбет-ала, впрочем, успел во-время спастись от кашгарской вражды, и за его разбой, отчасти и за свой, поплатился, как мы видели, Осман, при своём вторичном бунте, попавшись Якуб-беку под сердитую руку.

Следить за идущими в горы караванами, разбирать свободно пропускаемые от подлежащих грабежу, смотря по тому, шёл ли караван к нему или к чужим, Умбет-ала поручал своим самым надёжным есаулам, между прочим, и даже преимущественно, посланному ко мне Байбагулу, который мне и рассказал то же, что встреченные кашгарцы, только подробнее. Впрочем, разбор был прост: в горах каждый кашгарский караван-баш (караванный старшина) имеет своих постоянных покупщиков и поставщиков скота, потому и к сарыбагишам ходили и беспрепятственно торговали купцы, уже знакомые им, а прочие подвергались грабежу. Умбет-ала не только принимал кашгарских торговцев в свои аулы, но пропускал и к другим сарыбагишам, сохраняя во всё время бунта связь со своим родом. С другой стороны, и не он один грабил кашгарские караваны, ходившие к богинцам и саякам; этим занимались и оставшиеся в нашем подданстве сарыбагиши, особенно же манап Тюрюгильды, — [248] так что Умбет-але, кроме его собственных, приписывались отчасти и чужие грабежи.

Продают каракиргизы кашгарцам, кроме скота, ещё кошмы, кожи и меха, преимущественно лисьи и куньи, а прежде жившим в Кашгаре китайцам продавали и молодые маральи рога.

Поднявшись с ночлега 23-го, мы сперва прошли немного вверх по Он-арче, перешли впадающий в неё довольно значительный ручей, Ечке-баш, а затем, пройдя менее версты, и самую Он-арчу, которая тут не шире 4-5 саж., при 2-футовой глубине; но далеко не всё течение так мелко, и берега, хотя и невысокие (2-3 арш.), но большей частью обрывисты и представляют неудобные спуски к реке. Версты две далее мы подошли к Оттуку, вверх по которому и пошли торной, кочевой и караванной дорогой; на ней и встретили только что упомянутый кашгарский караван.

Первые 7-8 вёрст вдоль Оттука мы шли через такой же мелкосопочник, как и около Нарына; и я замечал те же почвы; только на правом берегу Оттука холмы были выше, и суглинок в них тёмнокрасноватый, как в некоторых холмах Джир-чабора. Эти холмы составляют западную окраину котловины, в которой Оттук соединяется с Он-арчёй, между скалистым и отчасти лесистым хребтом, из которого выходят обе речки, и краснопесчаниковой грядой его предгорий, с которой стекают, например, Сары-булак и многие другие речки.

Передняя гряда прерывается вёрст на пять у соединения Он-арчи с Оттуком, и промежуток между этими двумя речками, покрытый мелкосопочником, образует, следовательно, открытую к югу, треугольную впадину в продольной долине между обоими хребтами — бывший залив бывшего нарынского озера, что, кроме одинаковости почв, подтверждается и найденной Рейнталем высотой барометра у устья Ечке-баша в Он-арча, которая дает для этого места около 6 800 фут., т. е. весьма небольшую разность с высотой Нарынского форта, 6 663 фут., и ниже уровня вершин принарынских обрывов. Мелкосопочник всего футов на 100 выше уровня реки.

Правый край долины Оттука, по крайней мере, на 500 фут. над рекой, вверх по которой эти холмы становятся постепенно выше; также возвышается и левый край долины Он-арчи, но его возвышение начинается версты четыре выше устья, между тем как на правом берегу Оттука возвышенность тянется ещё версты три ниже устья Он-арчи; тут, у её южной подошвы, Оттук поворачивает к западу и потом опять к югу; несколько западнее тот же хребет предгорий во всю свою ширину прорывается ещё реч. Джиргетал, стекающий с гор Кум-бель, продолжения северо-восточной окраины Сонкульского плоскогорья, а западнее Джиргетала, между ним и Кой-джарты, стоком Сон-куля, прорываемый им хребет возвышается и в горах Джиргетал, дающих начало левым притокам реки того же имени, которая течет с хр. Кум-бель прямо к югу, а затем поворачивает на восток, в продольную долину между горами Кум-бель и Джиргетал. У своего поворота к югу, через трещину хребта предгорий, р. Джиргетал приближается к Оттуку на расстояние не более 2 вёрст.

Этот промежуток занят отрогом гор Кум-бель, спускающимся в продольную долину, которая затем продолжается в том же направлении к востоку-юго-востоку. Тут по ней течёт уже Оттук, тоже до своего поворота к югу, у которого, как уже упомянуто, эта продольная долина расширяется и образует открытую к югу впадину, с древнеозёрными осадками. [249]

За этой впадиной, восточнее, опять продольная долина, по которой течёт большой левый приток Он-арчи, у подошвы хребта, с которого стекает сама Он-арча. Эта восточная долина, мною виденная только издали, направляется с востока-северо-востока к западу-юго-западу, составляя с западной весьма тупой угол.

В месте встречи обеих продольных долин и образовалась впадина низовьев Он-арчи, которая, выше устья этого притока, сама составляется из двух вершин: западной — Султан-сары и восточной — собственно Он-арчи.

У истоков обеих есть перевалы через хр. Ак-чеку, который тут составляет водораздел между водной системой Оттука, текущего в Нарын, и Караходжуром, крайней восточной вершиной Чу.

Западнее истока и перевала Султан-сары хр. Ак-чеку делится на два, между которыми находится продольная долина Малого Караходжура, восточной вершины Оттука; южная ветвь соединяется под крайне тупым углом с хр. Кум-бель, который несколько западнее прорывается Оттуком, с версту ниже соединения вершин последнего. С тем же хр. Кум-бель соединяется и северная ветвь Ак-чеку, но не непосредственно, а посредством поперечного хребтика, направляющегося с северо-востока к юго-западу, между тем как Ак-чеку направляется прямо с востока к западу. Впрочем, собственно говоря, разделение Ак-чеку продольной долиной Малого Караходжура на два хребта, с замыкающим долину третьим, поперечным, скорее кажущееся, чем действительное: долина Малого Караходжура — просто весьма неглубокая впадина на расширенной и пониженной в этом месте вершине Ак-чеку: углубляется эта долина менее, чем на 500 фут., но этим я уже забежал сильно вперед, вверх по Оттуку, а потому приходится вернуться к его выходу из горного ущелья.

Вёрст пять ниже этого выхода я поднялся на описанную выше возвышенность правого берега, с которой открывается обширный вид на при-нарынский мелкосопочник и на горы к югу от Нарына. Виден загиб Нарына от устья Джиргетала к юго-западу и за ним нижний конец ущелья, которым стекает Атбаши в Нарын. Крутые края этой узкой атбашинской трещины, у самого выхода реки, расходятся; покатость их тут градусов 70; выше верхние края щели сближаются, а за седловиной хребта, прорываемого Атбаши, виден и Джиль-тегермен и прочие остроконечные снежные пики Уюрмень-чеку.

Тут я разглядел и западный предел принарынских ельников; полоса их, прерывающаяся у Чар-карытмы, версты четыре западнее опять возобновляется, только суживаясь сообразно малой высоте хребта, но ельники не доходят до прорыва Атбаши.

Более восточные занарынские горы к устью Малого Нарына заслонены возвышенным левым краем долины Он-арчи; к западу горы Джиргетал также заслоняют поднимающиеся сзади более высокие горы у Сон-куля; к востоку видны мелкосопочник. между Оттуком и Он-арчей и в разрезе же — упомянутая продольная долина к востоку от последней.

Поднявшись на эту возвышенность, я продолжал ехать к северу по её гребню, часто оглядываясь на только что упомянутые виды. Отряд, между тем, шёл долиной Оттука вверх по течению. Наконец, я увидал перед собой заросшую елями, овражистую долину, по которой бежит ручей, левый приток Оттука. Тут я не без труда и отчасти назад, разными косогорами, спустился к Оттуку, у самого выхода его из гор, на высоте, по Рейнталю, 7 300 фут., т. е. 500 фут. выше устья Он-арчи. Этот выход — тесное ущелье, между утесами тёмнокрасноватого и буроватого [250] конгломерата, такого же, как на Чар-карытме; с обеих сторон тотчас спускаются к ущелью крутые овраги, заросшие ельниками. Лесисто и само дно ущелья, у реки, между тем как наружная покатость хребта, сразу от мелкосопочника начинающаяся крутыми утёсами, совершенно безлесна, но всего в полуверсте вверх от нижнего конца ущелья встречаются уже ели по реке. Этим ущельем дорога идёт версты две, не более, прямо на север; ущелье больше и больше суживается, оставляя для дороги саженный или четырёхаршинный промежуток между утесами и рекой. Потом, тотчас за самым тесным местом, долина реки вдруг расширяется, сажен до ста, и вёрст десять выше Оттук течёт по продольной долине, уже упомянутой, между хребтами Кум-бель и Джиргетал.

Направление этой долины к юго-востоку, следовательно, её правый или южный край обращен покатостью к северо-востоку. Соответственно этому он покрыт дремучими ельниками, часто спускающимися и в долину; противоположный скат впрочем тоже не безлесен, только ельники на нём встречаются уже более узкими полосами по оврагам частых правых притоков Оттука.

Между спускающимися в долину пролесками эта часть её покрыта великолепными лугами, не редки и сазы. То справа, то слева подходят вплоть к реке утёсы краёв долины, заставляющие дорогу переходить с одного берега на другой, но броды везде удобны, Оттук не шире 3-4 саж., глубина неровная, в ямах 4-5 фут., на более быстрых перекатах между ними не более 1 фута (в малую воду); следы высокой воды по берегам показывают, впрочем, что и тогда броды не глубже 3-3½ фут. Вода крайне светла и прозрачна и в ней довольно много рыбы, османов и вьюнков (Cobitis sp.).

Мы часто останавливались на переходе, чтобы половить рыбы упомянутым уже первобытным способом — волосяной петлей, навязанной на палке; и тут, как везде в тяньшанских речках, не пуганная еще рыба допускала надеть на себя петлю; тут и я, наконец, выучился быстро затягивать эту петлю, выкидывая рыбу на берег. Дно Оттука везде — мелкая галька; есть, помнится, и гранитные валуны в его долине, но они немногочисленны и невелики. Наконец, эта часть долины представляет несколько расширений, и между ними ущелья, хотя и не такие тесные, как самое нижнее. В этих ущельях на самых берегах реки обнажаются горные породы боков ущелья, между тем как в расширениях от займища реки к скалам поднимается небольшой уступ наносной почвы с ровной поверхностью. Само течение тише, углубления речки с относительно слабым течением — чаще. Всё это показывает, что в этой части долины был ряд небольших горных озёр, теперь сбежавших.

Впрочем, таковы же и расширения, например, в ущелье Барскауна, на Коре, близ Копал, немногие на Иссык-аты, на Тургени, на Джанышке, на Карабуре, на Каракыспаке и пр. Вообще в большинстве тяньшанских долин, и продольных и поперечных, река течёт уступами; в расширениях долины наноса больше, течение слабее, в теснинах оно порожисто, так что эти мелкие горные озёра, которых следы особенно ясны на Оттуке, вероятно, были весьма многочисленны, да и теперь немногие еще остались: например, на Большой Алматинке, у северной Дюренын-су, притока Кебина. Слышал я ещё о горном озерке у верхнего Пскема, одной из вершин Чирчика, а сам видел небольшие горные озерки только на нарынском сырту, где они уже не уцелевшие немногие из множества сбежавших, а остатки озёр более значительных. [251]

Вообще же, всматриваясь ближе в образование тяньшанских долин и котловин, я должен был притти к заключению, что это нагорье, где озёра теперь довольно малочисленны, особенно мелкие, прежде, напротив, представляло их бесчисленное множество, от 1 до 200 вёрст длины и от 50-70 саж. до стольких же вёрст ширины, но всегда самым огромным из этих горных озёр был Иссык-куль, существующий и теперь, хотя и значительно уменьшившийся, судя по прежним озёрным осадкам у его берегов, показывающим, что его воды входили в низовья всех горных ущелий его притоков.

Это обилие озёрных осадков, по всем вероятиям, весьма различной древности, обещает хорошие открытия остатков сухопутных животных при основательном палеонтологическом исследовании Тянь-шаня; но возвратимся к Оттуку.

В только что описанную продольную долину Оттук вытекает из тесного ущелья, такого же лесистого, как и нижнее; но дорога и здесь ровна и удобна; тут Оттук всего более сближается с Джиргеталом; пройдя версты четыре этим ущельем, дорога выходит опять в расширение долины, где мы и остановились.

Вскоре к нам приехал и Умбет-ала, как уже упомянуто. Это был толстый, хромой старик, лет под 60; черты его широкого скуластого лица были типичные каракиргизские, выражение на первый взгляд добродушное и несколько вялое, но, всматриваясь ближе, можно было заметить на этой апатичной физиономии отпечаток хитрого ума и твёрдой воли. Одет был просто, в армячинном халате сверх нагольного тулупа; слез с лошади при помощи двух киргизов. Он был болен, не помню уже чем, и лечился строгой диэтой — вся его пища состояла из пшённой кашицы, варёной на айряне; этим он готовился к систематическому лечению настоем дорогой травы (Ephedra sp.) и, уже готовясь к этому лечению, воздерживался от мяса и водки, до которой прежде, подобно большинству каракиргизов, был великий охотник 418; не пил и кумыса, а только айрян. Его вялость и апатический вид происходили, может быть, от болезни; во всяком случае наружность не показывала грознейшего из каракиргизских батырей, каким он, однако, был, и притом наследственно, по смерти своего отца Урмана. Впрочем, он никогда и не был таким смелым рубакой, как его отец, а побеждал более военными хитростями, что видно и из рассказа Семёнова о подвигах отца и сына в баранте с богинцами. Хромым Умбет-ала был еще смолода и уже потому не отличался особенной физической силой и ловкостью, а потом отяжелел и отёк от кумыса и кумысной водки. В последнее время он не водил сам шаек барантачей, а рассылал их под предводительством опытных наездников, вроде присланного ко мне Байбагула.

Если Урман являлся в некотором роде Ахиллом Среднего Тянь-шаня, то его сын Умбет-ала скорее напоминал хитроумного мужа Одиссея. Набеги этого киргизского Одиссея были всегда удачны, а нападения на него богинцев, саяков и прочих — всегда неудачны: он заставал врагов [252] врасплох, а его никогда — да и покорился он, как уже сказано, только предвидя вероятный разгром своих аулов, а не дождавшись его.

Потому его и уважали не одни сарыбагиши, вполне доверявшие его уму и распорядительности; при его приезде в отряд он был встречен с некоторым подобострастием и ненавидевшими его богинцами, не говоря уже о молдурах, некогда им покорённых. Все в нём видели вождя вождей, хотя подвиги последних и ограничивались преимущественно удалым конокрадством.

Его многочисленные дети, из которых я видел двух, Чекмак-таша и Кок-таша, были уже совсем не батыри. Это были полные, румяные, черноглазые молодцы, все на одно лицо, с правильными и красивыми чертами, хоть и широкоскулого киргизского типа, но весьма кроткие и флегматические, что, может быть, было для их отца тоже побуждением покориться, чтобы они могли спокойно наследовать хоть часть, но уже бесспорную, награбленного добра и жить в мирном довольстве, что и исполнилось, так как народ-то они невоинственный. Их было семь, и самое замечательное в них — имена, все кончающиея на таш, т. е. камень; Чекмак-таш — огнивный камень, или кремень; Ак-таш — белый камень; Кок-таш — синий камень; прочих не помню. Все эти имена были даны отцом по какой-то прихоти, имена не мусульманские, да и вообще не обычные и у каракиргизов, у которых гораздо обыкновеннее имена вроде Бурамбая, Чалпанбая, Бочкая, Урмана, Джантая, Тюрюгильды, Чаргына, Маймула, Джангарача, Байтыка, Байджигита, Корчи и пр.

Читатель, может быть, найдёт, что я слишком распространяюсь об Умбет-але — может быть, но я признаюсь, что был подкуплен его зоологическими подарками — яками и годными в коллекцию шкурами тянь-шанской Mustela intermedia, средней формы между куницей-белодушкой и соболем; до него уже успел дойти слух о моих занятиях зоологическим, сбором, и он это принял к сведению.

Яки были добыты барантой у чириков, вне объезженной мной части Тянь-шаня; богинцы, сарыбагиши, султы, саяки и прочие каракиргизы разводят не их, а обыкновенных быков, малорослую горную породу, отлично ходящую под вьюком по самым трудным крутизнам; яков же, по словам Умбет-алы, разводят на Алтае, высоком плоскогорье у дороги из Коканда через Ош в Кашгар, и южнее, у вершин Яркенд-дарьи и Аму-дарьи. Впрочем, и у богицев, и у сарыбагишей яки встречаются как редкость, их уже не раз приводили и в Верное.

От Алая к юго-востоку як, как известно, распространён по всему Тибету, откуда поднимается к северо-востоку, в область вершин Хуан-хэ. На только что указанном пространстве он везде житель высоких плоскогорий: в Тибете на высотах от 12 000 до 17 000 фут.; на плоскогорье у оз. Сары-куль (Sea victoria), из которого выходит одна из вершин Аму-дарьи, Вуд тоже нашел яков, зимой, на высоте почти 16 000 фут.; немногим ниже, вероятно, и Алай 419, а подаренные мне яки жили совершенно привольно на занарынских сыртах Тянь-шаня, где, однако, как мы видели, этот вид животных встречается в весьма малом количестве, несмотря на благоприятные для него местные условия. Не знаю в какой связи с только что указанной областью распространения находится спорадическое [253] местонахождение домашних яков в Забайкалье, у горной группы Чокондо. где их летние пастбища уже не выше 7000-8000 фут.; может быть, яки тут и акклиматизированы живущими в Забайкалье монгольскими племенами и, пожалуй, происходят от добычи, приобретённой в период чингиз-хановских завоеваний; тут родовое кочевье Чингиз-хана, которого походы доходили и до родины яка.

Как известно, это животное в последнее двадцатилетие обратило на себя внимание европейских обществ акклиматизации, так что о нём издано довольно много более или менее популярных статей, отчасти и с рисунками; именно потому считаю не лишними некоторые о нём замечания, так как, вероятно, всем моим читателям оно по имени известно, но многим, не менее вероятно, только по имени.

Многие зоологи относят его к буйволам, но едва ли справедливо; к буйволам яка приближает только положение рогов на самой задней части лба; зато форма этих рогов чисто бычья, их корни не расширены и не сближены, как у буйволов, это круглые, довольно тонкие, широко расставленные рога, да и склад тела вообще не буйволовый, а бычий. Горб приближает яка к зубрам, длинная шерсть — к американскому полярному овцебыку (Ovibos moschatus), некогда жившему и на нашем материке, так как его кости, особенно обломки черепов, находятся в послеплиоценовых почвах Европы и, особенно, Сибири 420. Наконец, лошадиный хвост яка свойствен только ему и голос — не мычание, а свиное хрюканье, которое я слышал и от своих яков.

По этому оригинальному сочетанию признаков яка нельзя правильно отнести ни к буйволам, ни к быкам, ни к зубрам, ни к овцебыкам, а всего вернее составить для него особый, пятый род в семействе быков, которого единственный пока вид при ближайшем исследовании многих экземпляров из всех местонахождений, может быть, еще и распадётся, независимо от образовавшихся в домашнем состоянии пород. Доселе изучены только домашние яки, дикие же известны только по азиатским рассказам, сообщённым чуть ли не в путешествии Марко Поло; да ещё Гюк и Габе 421 видели стадо их, провалившееся при переправе и замёрзшее в зимнем льду верхнего Янцзы-цзяна, на Тибетском плоскогорье, и упоминают об охоте на них тибетцев.

От акклиматизации яка в Европе ожидали большую пользу: хорошая шерсть, вкусное мясо, превосходное, жирное молоко и, кроме того, — сильный и неутомимый рабочий скот, довольствующийся более дешёвым кормом, нежели наши быки. Эта многосторонняя польза делает, действительно, яка драгоценным животным для тибетских и памирских высот, где он заменяет и быка, и лошадь, и верблюда, но мне кажется, что европейское хозяйство требует скот с более специализированным назначением.

На своей родине, в Тибете и у вершин Аму-дарьи, як, в качестве рабочего скота, ценится особенно как сильное вьючное животное, которому доступны самые трудные горные тропинки, но уже на посещённых мной частях Тянь-шаня, где его разведение, повидимому, вполне удобно, вместо него, для труднейших горных перевалов служит под вьюк особая горная, не крупная, но сильная порода простых быков с копытами [254] стаканчиком, как у яка, и эти каракиргизские быки лазят по утесам и легко дышат разреженным воздухом высот в 12000-13000 фут. не хуже яка. Может быть, конечно, что на высотах до 17 000 фут., где як и под вьюком дышит ещё легко и каракиргизские быки уже не годятся, — но всё-таки до 12-тысячной высоты пастбищ каракиргизы, имея полную возможность, разводить яков, предпочитают заменять их, смотря по надобности, лошадьми, быками и верблюдами и, при возможности разводить эти три вида скота, яка считают почти что лишним, т. е. держат его изредка, и только за диковинную наружность, а не в качестве полезного скота.

Между тем, повторяю, акклиматизация его в Тянь-шане, всего в 100-150 верстах от Алая, очевидно, возможна и даже легка, и подаренные мне яки жили и плодились несколько лет у Умбет-алы, не страдая от жара в долине Нарына, где летом почти ежедневно 20-22° тепла, хотя жар им всего противнее. Впрочем, их в начале лета стригут, и 24 октября, когда они мне достались, шерсть их ещё не вполне отросла. Но, с другой стороны, тяньшанские каракиргизы летом вообще поднимаются под вечные снега, что яку и нужно.

Из доставленных мне яков (по-каракиргизски кударов) бык был еще довольно крупен, длиной от конца морды до хвоста около 7¼ или 7½ фут., вышиной до вершины горба в 4 фут.; коровы же весьма мелки, около 6 фут. длины или даже немного меньше, и не выше 3 фут. Шерсть их, судя по уцелевшей нестриженной на брюхе, по своей 5-6-дюймовой длине правильноволнистого волоса, могла бы быть хорошей камвольной шерстью, если бы была потоньше; на моих экземплярах она была еще несколько грубее, чем у самых простых русских овец, и равнялась овечьей киргизской 422. Цвет их был самый обыкновенный для яка — чёрный, с белыми ногами, хвостом и горбом; у быка ещё с некоторыми белыми пежинами. Рога его были спилены и потом отросли до длины почти в фут, но не заострились; не спиленные рога одной из коров были вдвое короче, а другая корова была комолая.

И бык и обе коровы были вполне ручные и довольно кроткие; они без затруднения пошли с нашими вьючными быками, но сами к завьючке приучены не были, может быть, потому, что Умбет-але достались слишком молодыми. Впрочем, белые пежины на спине быка указывали, вероятно, и на то, что он был когда-то потерт вьюком, но если так, то он давно успел от вьючки отвыкнуть, и Байбагул сказывал мне, что эти кудары у них жили так, без дела, шерсть их, однако, собиралась.

Забайкальские яки крупнее алайских: по Дрентельну 423, в горбу вышиной 2 арш. ½ вер., или 4 фут. 9 дм., корова — 1 арш. 9 вершк., или 4 фут. 3 дм.; следовательно, корова более алайского быка. Дрентельн хвалит силу и неутомимость яка, который и летом в жар работает вдвое более простого быка, так что пара яков успевает более двух пар быков. Молоко жирно, но его мало, может быть, от трудности доить из небольшого вымени, спрятанного в густой шерсти, да ещё при нетерпеливом нраве яковой коровы. Волос почти как конская грива, следовательно, ещё грубее, чем у алайских; мясо не лучше говядины, но сала больше.

Дрентельн говорит, что чинданские казаки в Забайкалье (на Ононе) 424 весьма ценят яка как рабочую скотину, но его же замечания объясняют, [255] почему тяньшанские каракиргизы предпочитают, где можно, свою горную породу быков. Доступный им алайский як мелок; в работе не лучше быка, а корова менее молочна. Волос яка они не бросают, но и не так им дорожат, чтобы из-за него разводить это животное. Всё это приводит к заключению, что акклиматизация яка, по крайней мере алайского, не особенно нужна для европейского хозяйства, но некоторый научный интерес в ней есть. Любопытно проследить изменения этого горного зверя при приурочении его к равнинам, но для этого нужно несколько поколений и достаточно их разведения в небольшом количестве, в зоологических садах. Сколько мне известно, дальше и не пошла акклиматизация яка в Европе, да и в зоологических садах они, кажется, не особенно расплодились от 12 экземпляров Монтиньи; возможность же их приурочения к равнинам доказывается чинданскими яками в Забайкалье.

Первые тяньшанские яки, доставленные в Россию, были отправлены в 1866 г. из Верного в Семипалатинск генералу Колпаковскому, который их доставил в Московский зоологический сад; их была пара 425. Не знаю всех подробностей доставки; знаю только, что их через всю Западную Сибирь гнали с гуртом рогатого скота. За ними последовали мои, о судьбе которых расскажу теперь же.

С Оттука до Токмака они без затруднения прошли с вьючными быками отряда в числе четырёх: бык, две коровы и телёнок; из Токмака я их отправил в Верное, где они благополучно перезимовали, а весной отелилась и другая корова, так что вышло всего пять голов. Я назначал их для фермы великого князя Николая Николаевича, представляющей для их акклиматизации пастбища, которых нет в Московском зоологическом саду, и думал доставить в Петербург осенью 1868 г.

Перезимовавши в Верном, они летом должны были подвигаться к северу всё горами, через Семиреченское Ала-тау и Кокбекты. Степной переход по этому пути предстоял короткий, между Лепсинской и Урджарской станицей, а с августа — путь из Семипалатинска в Петербург. Таким образом, вся доставка должна была произойти при благоприятных для яка условиях. Но этому помешал падёж рогатого скота в Туркестанском крае, от Ташкента до Копала, вследствие эпидемического воспаления языка, чем заразились в Верном и яки. Пали бык и корова; остальные были отправлены в Копал, с заменой павших ещё быком и коровой, приобретёнными в лето 1868 г. генералом Колпаковским. Только эта последняя пара и дошла до Семипалатинска, уже в октябре 1868 г.; мои же все пали. А к весне 1869 г. погибли и последние, и мне кажется теперь, что я слишком заботился об удобной и неутомительной доставке яков и что, доставивши своих в Верное в ноябре 1867 г., я должен был бы не оставлять их там зимовать, а перегнать зимой хоть до Омска и весной далее, так как этот скот мороза не боится, на корм неприхотлив, и сено есть по всей дороге.

Конечно, я не мог предвидеть падежа скота в 1868 г. и опасался долгого зимнего пути не для старых яков, а для их телёнка, но, повторяю, в назидание для будущих доставок этого зверя из Туркестанского края в Россию, хотя бы только для европейских зоологических садов: дело было испорчено избытком предосторожностей, и гораздо лучше не затрудняться. Всё, чего нужно избегать, — это продолжительного перехода через степь оренбургских киргизов в летние жары, а холод не страшен. [256]

Кроме подаренных яков, Умбет-ала хотел доказать искренность своего возвращения в русское подданство и немедленным принятием на себя подводной повинности: он предложил мне свежих верблюдов до Токмака, в замену несколько утомлённых иссыккульских. Для сбора верблюдов он просил надежных казаков, и я назначил из своих стрелков Катанаева, Гутова и Пушева с препаратором Терентьевым: все четверо 25-го утром отправились с Умбет-алой и утром же 26-го доставили верблюдов на Караходжур. Поехал и присланный накануне ко мне сын Умбет-алы, Чекмак-таш; вместо него остался при отряде его брат Кок-таш, приехавший с отцом, и Байбагул в жаком. Ночевавшему в лагере манапу я поставил особый кош; а для меня, помнится, была от него выставлена кибитка, которая и указала нам место ночлега.

Таким образом, мы 25-го утром разошлись. [257]

Текст воспроизведен по изданию: Н. А. Северцов. Путешествия по Туркестанскому краю. М. ОГИЗ. 1947

© текст - Золотницкая Р. Л. 1947
© сетевая версия - Strori. 2011
© OCR - Бычков М. Н. 2011
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ОГИЗ. 1947

Мы приносим свою благодарность
М. Н. Бычкову за предоставление текста.