Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

БУНТ КИРГИЗСКОГО СУЛТАНА КЕНИСАРЫ КАСИМОВА

(1838-1847 гг.)

V 1

1842 год. Возобновление беспорядков в степях сибирского ведомства. — Новые письма Кенисары; последнее ходатайство за него В. А. Перовского. — Новые жалобы князя Горчакова на Кенисару. — Набеги сибирских отрядов и прокламация чиновника Ларионова. — Набег султана Сарджанова. — Письмо вице-канцлера.

С 1842 года Кенисара возобновляет неприязненные действия против России; верный своей политике, мятежный султан, кочуя вдали от Оренбурга, принимает угрожающее положение относительно Западной Сибири. Мелкие шайки приверженных ему киргизов нападают на внешние округа мирных кочевников, сибирского ведомства. Таким образом, когда в Сибири шайки барантовщиков производили значительные беспорядки, озабочивая сибирскую администрацию, степи оренбургских кайсаков наслаждались полным спокойствием. Действуя так, Кенисара преследовал следующую цель: кочуя, по возвращении из Ташкента, на границах сибирского ведомства, в расстоянии от 600 до 700 верст за оренбургской линией, мятежник отнимал всякую возможность со стороны Оренбурга бдительного за ним надзора и наказания его, в случае надобности, силою оружия, — это с одной стороны; а с другой, не производя смут в оренбургских степях, он имел возможность заручиться вниманием и защитой [61] оренбургского начальства. Успех такой политики Кенисары обусловливался, отчасти, теми неразумными набегами сибирских отрядов на аулы оренбургских киргизов, которые производились под благовидным предлогом поисков за степными мятежниками, скрывающимися будто бы в пограничных кочевьях оренбургских киргизов; собственно же говоря — поиски эти, никогда не достигая цели, были только причиною безвинного раззорения мирных кочевников, ожесточая последних против русского правительства, и располагали оренбургскую администрацию верить в справедливость жалоб Кенисары на те притеснении, которыя, по его словам, претерпевали от сибирского начальства он и его соплеменники.

По возвращении из Ташкентского похода в 1841 году, Кенисара Касимов кочевал, первое время, по обоим берегам реки Сир-Дарьи и в пространстве между песками Бара-Кум и озером Теле-Куль, преимущественно с киргизским родом алчиновцев. Отсюда в конце мая и в июне 1842 года мятежный султан неоднократно посылал в киргизам сибирского ведомства своих сообщников, с возмутительными грамотами, величая себя великим ханом непобедимой орды. Вот, например, письмо его в султанам Габдулфаизу и Кучуку:

«От великого победителя и храбрейшего витязя Кенисары Хана вашего, султанам Габдулфаизу и Кучуку изявляется благоволение и желание благоденствия.

Присланное вами ко мне, в прошлом году чрез Хожемберди-есаула, письмо я получил, и, узнав содержание оного, послал от себя из Оренбурга 2 бумагу о даровании отцу вашему прощения. Не знал я о таком положении брата нашего, я мог бы упомянуть о нем в прежних своих просьбах.

В ауле вашем живут две женщины и мальчик, которых вы пришлите немедленно сюда во мне. Писано 3-го числа месяца Рабигуль бахира 1258 года, что соответствует маю месяцу 1842 года 3».

Другое воззвание было обращено к киргизской волости, кочевавшей на Ишиме, которую Кенисара приглашал перейти на его сторону. С подобными грамотами посланные от [62] Кенисары являлись в аулы баганалинцев с требованием немедленной покорности их хану, и возвращения будто бы некогда угнанного баганалинцами скота, принадлежавшего Кенисаре, угрожая, в случае сопротивления, ханским гневом, что равносильно конечному истреблению.

Затем, шайки султана Кенисары с июня и по сентябрь 1842 года появлялись в Кокчетавском Округе, в Акмуллы, в Кышь-Муруне и на р. Абугане.

Таким образом, военные действия возобновились в Западной Сибири, мстить которой Кенисара считал своим долгом. Притом же он знал, что в Оренбурге не доверяли сообщениям из Сибири, и, начиная неприязненные действия против последней, мятежный султан старался до времени удерживать своих сообщников от беспорядков в степях оренбургского ведомства. Выше мы видели, что подобная политика Кенисары всегда служила ему в пользу, доставляя покровительство полемизировавшего с Сибирью оренбургского начальства.

Итак, бунт возобновился рассылкою прокламаций, имевших целию переманить к Кенисаре киргизов, так называемых внешних сибирских округов; но вскоре мятежный султан начинает поддерживать убедительность своих воззваний силою оружия. Для этого, под предводительством своих ближайших родственников, он посылает небольшия шайки барантовщиков в разные пункты сибирской степи. Так, по случаю появления мятежных партий, от 150 до 200 человек, в пространстве между укреплением Джара-Каин и Амано-Карагайским приказом, сибирское пограничное начальство, для обеспечения сообщений между названными пунктами, должно было учредить пикеты и разъезды.

Одною из таких хищнических партий был отогнан скот, принадлежавший дяде мятежника Кенисары, султану Абдилде, отличавшемуся преданностию к России; желая нагнать хищников, чтобы отбить отогнанный скот, султан Абдилда наткнулся на кочевки своего племянника, который велел поставить особую кибитку для султана Абдилды, но, продержав его под строгим караулом двое суток, в себе не допустил; а отпуская на свободу приказал передать дяде: «что лучше бы было старику Абдилды впредь не отваживаться на преследование людей, хану Кенисаре подчиненных»...

Разумеется, князь Горчаков не замедлил уведомить о возникших беспорядках оренбургского военного губернатора, прося последнего удержать покровительствуемого им и подчиненного ему султана от дальнейших подвигов, в [63] пределах западно-сибирского генерал-губернаторства. Кенисара, с своей стороны, в нескольких письмах, присланных в Оренбург, повторил свои жалобы на притеснения и клеветы «сибиряков». А так как сибирские наблюдательные отряды, высылаемые на Алу-Тау и Кичи-Тау (зимния и летния кочевки Кенисары), мешали во многих отношениях мятежному султану, то в первом из своих писем Кенисара просил ходатайства графа В. В. Перовского об уничтожении этих наблюдательных постов, по крайней мере на 35 лет. В том же письме он просил об освобождении из ссылки соумышленника своего Габейдуллы-хана-Валиева. Впрочем, вот полный текст этого послания:

«В 1841 году (пишет Касимов), чрез султана Карабая я объяснил уже о действиях сибирского начальства. В 1838 году, находясь в неприязненных отношениях к начальникам сибирской линии, я увлек детей Кувандыка и Суюндука, и после того Атагай-Караула; с этим родом мы захватили и увели Габейдуллу-хана-Валиева, которого впоследствии, по вступившей к нам просьбе и желанию народа, возвратили его на родину. Начальство же кокчетавского приказа, оклеветав его в мнимых сношениях со мною, сослало его в ссылку, т. е. в каторжные работы. Габейдулла-хан-Валиев невиновен; с нами никаких сношений не имел и пришел не своевольно, но был схвачен нами».

Упомянув о Валиеве, Кенисара возвращается снова к ташкентскому походу, и как бы в оправдание свое говорит:

«После того, находившиеся при нас роды отняты коканцами, которые, кроме того, убили старших братьев моих: Сарджан-султана, Исень-Гильди-султана и Алджан-султана; а вслед затем отца моего, султана Касима-Аблаева. Ныне (в 1841 году) мы отправили на Кокан войска, чтобы выручить находившиеся там роды наши с целию употребить их на службу государя! Этих родов было захвачено 6666 кибиток, которые по выручении употреблены на службу Царю.

Вас, многомилостивого и благодетельного губернатора, просим испросить нам у императора, царя царей, срок на 35 лет и разрешения, чтобы с сибирской линия на Улу-Тау и Кичи-Тау не высылали войск; если же на Улу-Тау войско пошлется, то жены и дети наши будут устрашены и не в состоянии служить государю. До нас дошел слух, что из Кокании поехали четыре посланца, очернившие нас в том, что будто мы ограбили караван; пусть же они изобличат нас в этом, а мы одной денежки не взяли с каравана, и тотчас же, [64] когда были выручены роды, мы возвратились, не причинив им более никакого вреда. Зимуем мы на Улу-Тау, а лето проводим на Кичи-Тау, по Тургаю Джаику 4. К сему присовокупляем, что от службы царю мы не отказываемся и что бумагу коммисии о высочайшем помиловании объявил нам султан Иртан-Турсунов, чему мы были сердечно рады. В удостоверение чего султан Кенисара Касимов печать приложил 5».

Письмо это в копии было препровождено к князю Горчакову, с просьбою уступить желаниям Кенисары, т. е. освободить хана Валиева и не высылать более наблюдательных постов на Улу-Тау и Кичи-Тау.

Вскоре за приведенным письмом в Оренбурге была получена новая просьба Кенисары, написанная им в ответ на всемилостивейшее прощение. «Проникнутый благоговением к повелениям и власти великого императора и шагиншаха (царя царей) — писал Кенисара — я буду служить ему сердцем и душою, везде где буду находиться, далеко или близко. Но прибегаю к вашему превосходительству с просьбою исходатайствовать мне соответствующий чин и грамоту. Я имею много врагов, а сибирское начальство, кроме клеветы, ничего доброго ко мне не питает. При чем свидетельствую о брате моем, султане Абульгазые Касимове, который, хорошо зная законы и обычаи российского государства и других владений, два года уже внушает нам постановления России, приучая держаться и следовать им, говоря, что великого императора должно почитать и признавать не так, как ханов других государств и владений. Думаю, что за это он также достоин быть награжденным приличным чином и грамотою; за что мы будем служить царю верно, состоя подчиненными как сардарями (т. е. правителями или начальниками). В удостоверение этого султан Кенисара Касимов печать приложил» 6.

Письмо это было отправлено в Петербург, где находился в то время Перовский.

Как ни нахальны были новые требования лишь только прощенного мятежного султана, но граф Перовский, придавая особенное значение влиянию Кенисары на наших кочевников, вошел с представлением к государственному вице-канцлеру об удовлетворении домогательств Кенисары. [63]

«...Если бы правительство наше (писал Перовский) нашло нужным, в настоящее время, упрочить русскую власть над кайсаками, кочующими к востоку от Могоджара, — то я полагал бы возможным употребить для сего с пользою султана Кенисару и для поощрения его в этом деле исполнить настоящее его прошение».

Это было последнее ходатайство генерала Перовского за Кенисару; имело ли оно успех — из дел, которыми мы располагаем, — не видно. Представление же в князю Горчакову об освобождении хана Валиева и снятии наблюдательных постов, высылавшихся на Улу-Тау и Кичи-Тау, решительно было отвергнуто. Генерал-губернатор Западной Сибири мотивировал свой отказ тем, что наблюдательные отряды высылаются на упомянутые пункты по высочайшему повелению, и что он решительно отказывается верить «в миролюбивые заявления султана Кенисары, неуклонно стремящегося к полной независимости», чему он имеет несомненные доказательства.

Однакож и эти новые предостережения князя Горчакова плохо подействовали на оренбургскую администрацию; а между тем, в то самое время, когда в Оренбурге принимали на веру чуть не каждое слово Кенисары, вероломный султан вел деятельные переговоры с бухарским эмиром, с которым Касимов, со времени охлаждения в нему хивинского хана и первого союза в Бухарией, старался установить самые тесные отношения.

Бухарский эмир, готовясь в новому походу в Кокан, желал возобновления союза с Кенисарой, предлагая ему отвод самих лучших земель в его ханстве с сохранением полной независимости. Богатая пожива на счет ташкентского бека и месть сему последнему невольно склоняли мятежного султана в пользу нового союза с Бухарой. К тому же, в случае неудачи в русских степях, — Кенисара видел в будущем убежище и радушный прием у обязанного ему эмира.

Таким образом, обе договаривающияся стороны очень хорошо понимали выгоды предполагавшегося союза, который поэтому состоялся между ними без долгих проволочек. Решено было с 1843 года возобновить военные действия в Кокане, при чем Кенисаре поручалось занять своими войсками Ташкению, с целию раздробить коканские силы и тем облегчить бухарскому эмиру покорение Коканского ханства.

Об этих приготовлениях Кенисары к новому походу в Кокан в Оренбурге находились в полном неведении; за то зорко следивший за каждым шагом опасного мятежника кн. [66] Горчаков, узнав от коканского посланника о состоявшемся соглашении бухарского эмира с Кенисарою, тотчас же уведомил о том нового оренбургского военного губернатора генерала Обручева, прося последнего принять самые энергичные меры в удержанию беспокойного султана от враждебных действий против дружественного России коканского хана.

Сообщение это встречено было в Оренбурге с обычным недоверием и холодностью, благодаря тому же обстоятельству, что во главе киргизского управления стоял все тот же, незабвеннейший для киргизов по своей гуманности, генерал Генс. Легко могло случиться, что и новые представления князя Горчахова прошли бы совершенно бесследно для Кенисары, если б на беду последнего не появились в степях оренбургского ведомства значительные шайки барантовщиков. Одна партия мятежных киргизов, в числе 3-х тысяч человек, была замечена по обеим берегам р. Илека; другая, тоже значительная по численности своей, под предводительством родного племянника Касимова, султана Сарджанова, произвела набег на аулы киргизов средней части орды Тлявова отделения, Богындыка и Сагындыка-Казбаевых, кочевавших, в числе 40 аулов, при урочище Талды-Иргизе; при чем хищниками отогнано было 600 лошадей, 200 верблюдов и ограблено все имущество кочевавших здесь киргизов.

Хотя впоследствии, по приказанию Кенисары, все ограбленное имущество и скот были возвращены пострадавшим, но участие в баранте родного племянника Касимова заронило подозрение относительно миролюбия султана Кенисары.

Чиновнику Ларионову и генерального штаба шт.-к. Шульцу, командированным для разграничения земель оренбургских киргизов с сибирскими, поручено было собрать на месте и доставить самые точные сведения: об истинных намерениях Кенисары, относительно его союза с Бухарой и о том угрожающем положении, которое принял Кенисара, по словам князя Горчакова, в отношении Акмолинского округа сибирских киргизов.

Сведения, доставленные шт.-к. Шульцем, вполне подтвердили сообщения из Сибири; чиновник же Ларионов, напротив, сообщил данные самого успокоительного характера, и в подтверждение своего донесения ссылался на возвращение, по приказанию Кенисары, ограбленного хищниками имущества у киргизов Тлявова отделения, как на факт миролюбия и покорности раскаявшегося мятежника. Таким образом, и новые сведения о Кенисаре отличались, как и прежде, противоречием и [67] неточностью; но так как Шульц не скрыл того обстоятельства, что доставленные им сведения получены от обер-квартирмейстера сибирского корпуса, то это и было причиною того, что его вполне правдивые донесения не имели успеха, и что оренбургская администрация расположена была более верить донесениям Ларионова.

В силу изложенных обстоятельств князю Горчакову был дан весьма уклончивый ответ. Из Оренбурга отвечали князю, что Кенисара не производит никаких безчинств и разбоев в степях оренбургского ведомства; к тому же, кочует он так далеко от Оренбурга, что зимняя экспедиция против него не имела бы желаемого успеха; что, наконец, слухи о его союзе с Бухарой суть не более как частные слухи, еще сильно нуждающиеся в подтверждении, но что, во всяком случае, от султана Кенисары затребованы объяснения, и оренбургское начальство охотно готово, если в том представится надобность, укротить вероломного султана военною рукой.

Таким образом, продолжавшияся несогласия и разлад в действиях полемизирующих администраций, по прежнему, покровительствовали замыслам Кенисары.

Имея вполне достоверные сведения как о союзе Касимова с Бухарой, так и о тех опустошительных набегах, которые производились шайками Кенисары в сибирских степях, князь Горчаков, конечно, не мог удовлетвориться полученным из Оренбурга ответом. Поэтому, с препровождением возмутительных прокламаций Кенисары, генерал-губернатор Западной Сибири вошел с новыми представлениями к генералу Обручеву, требуя от него совместных и энергичных мер против замыслов опасного мятежника. Зная же равнодушие к своим требованиям оренбургской администрации, князь Горчаков обратился, в тоже время, к государственному вице-канцлеру, прося пробудить энергию оренбургского начальства; при этом князь жаловался графу Нессельроде не только на бездействие оренбургских военных губернаторов, во все время мятежа, но даже и на возбуждение чиновниками оренбургского ведомства своих кайсаков к ненависти и мести сибирскому ведомству. В подтверждение же своих слов, князь Горчаков представил в вице-канцлеру объявление, разосланное чиновником Ларионовым, по поводу набега сибирского отряда на аулы оренбургских киргизов. Называя объявление это «прокламациею чиновника Ларионова», князь жаловался на оскорбительность тона этого документа для сибирской администрации...

Выше мы заметили, что распря двух администраций [68] прежде всего благоприятствуя Кенисаре и его замыслам, всею тяжестью своей ложилась на наших кочевников, и теперь заносим документ этот на страницы нашей летописи, как историческое оправдание известной пословицы: что, «когда паны дерутся, — у хлопцев чубы трещат!» Вот содержание этого объявления:

«От чиновника министерства иностранных дел коллежского советника Ларионова.

Управляющему органского рода джугары-чектинским племенем старшине члену Мусину и прочим почетным биям.

В мае месяце сибирским отрядом разбито 17 аулов киргизов табынского рода, ведения бия Байкадама, на Каракуме, около речки Каргалы, при чем перебито много киргизов, детей и женщин и разграблены у них весь скот и имущество. После того, в скором времени, опять разбито 30 аулов киргизов чумекеевского рода, приверженных бию Сармаку, кочевавших на Каракуне, где также били людей беспощадно.

Ныне сибирский генерал-губернатор князь Горчаков предписал полковнику Гайсу возвратить ограбленный скот, имущество и отпустить задержанных двух киргизов.

Предлагаю вам, почтенным биям, если вам известно, то уведомить меня: 1) сколько именно было убито киргизов, женщин и детей, сколько взято в плен, сколько ограблено скота и сколько взято имущества, и 2) возвращен ли скот и имущество и отпущены ли взятые в плен киргизы».

Если бесспорно то, что выражения, допущенные Ларионовым, были оскорбительны для сибирской администрации, то, с другой стороны, нельзя отрицать и того, что неистовство сибирских отрядов во время беспричинных набегов их на аулы невинных оренбургских киргизов, кочующих сопредельно с сибирской границей, вполне заслуживали подобного резвого отзыва; и, по совести говоря, за него нельзя было строго обвинять человека, глубоко сочувствовавшего безвинно-разоряемым кочевникам. Так на это дело посмотрел и государственный вице-канцлер, ограничившийся тем, что, с препровождением копии с приведенного воззвания к генералу Обручеву, просил последнего истребовать от Ларионова объяснение: «по какому праву издал он от своего имени столь неприличные объявления, не пояснив притом, имел ли он на то приказание своего начальства?....»

Поступить иным образом граф Нессельроде не имел причин, в виду тех разноречивых сведений о Кенисаре, [69] которыя, вступая к нему от оренбургского и сибирского начальств, мешали установиться на это дело определенному взгляду.

По распоряжению генерала Обручева чиновник Ларионов, как бы в наказание, был вызван из степи в Оренбург, о чем тогда же донесено канцлеру и сообщено кн. Горчакову. Существенной же перемены в политике с Кенисарою не произошло и в Оренбурге, по прежнему, продолжали предпочитать, до конца 1842 года, в отношении степных мятежников, систему оффициальных предостережений и увещаний системе энергичных вторжений сибирских отрядов, имевшую последствием, — как справедливо заметил покойный гр. Перовский, — одно лишь разорение мирных кочевников и увеличение числа приверженцев Кенисары.

Между тем, в конце 1842 г., в Оренбурге было получено новое письмо от мятежного султана, в котором он, замаскировывая свои отношения в Бухаре и Кокану, писал:

«Не переступая повелений от 14-го октября и 25-го ноября минувшего года 7, мы чрез султана Иртана Турсунова донесли о готовности нашей служить великому государю, и о том, что 15-го марта (1258 г.) 1841 г., отправляясь на Бара-Тау, вывели роды 8: Танали, Тимишь, Алты-Ай, Тука, Бурджи, Каракисяк и Тараклы, и потом возвратились. Ежели же ваше прев-ство изволите думать, что я отправлялся на Кокан и делал нападения, то да будет известно, что мы с Коканом никаких дел не имели, кроме того, чтобы выручить аулы наши и употребить их на службу законному государю. После того, вы изволили уведомить, что сын султана Сарджано Ирджан сделал нападение на волость Тимишь, при урочище Джат, но мы об этом ничего не знали и совершенно его чужды. Ваше прев-ство одарены мудростью и умом, чтобы судить, что мы, будучи подданными государя, никогда не станем вредить другим подданным его величества, которые находятся в покорности».

Письмо это произвело, если не вполне, то все же относительно благоприятное впечатление, по крайней мере оно задержало возобновление военных действий против Кенисары, со стороны оренбургского корпуса, до следующего года. [70]

VI

(1848 год). Предложение вице-канцлера. — Письмо по этому поводу генерала Обручева к кн. Горчакову, — Перемена политики с Кенисарой. — Оправдания Кенисары. — Беспорядки внутри края: Челябинский бунт и волнение вновь обращенного казачества 9.

С наступлением 1843 года, Кенисара и его приверженцы совершенно беззастенчиво нападают на крайние пункты сибирской линии и на аулы тамошних кочевников, сопровождая свои набеги убийством, усиленным грабежем и захватом пленных. Еще в конце 1842 года, Кенисара простер свою дерзость до явных нападений на съемочные отряды сибирского ведомства, которые поэтому не могли, вполне точно, исполнить возложенного на них поручения.

В виду таких беспорядков, кн. Горчаков, минуя оренбургское начальство, обратился к государственному канцлеру с просьбою — предложить оренбургской администрации принять самые строгия меры относительно султана Кенисары. Следствием этого ходатайства было то, что покойный император, чрез гр. Нессельроде, объявил генералу Обручеву свое непременное желание, чтобы Кенисаре было предписано откочевать с границ сибирской степи к оренбургской линии. «Но (говорилось в этом предложении вице-канцлера) государю угодно, чтобы ваше превосходительство» не прибегая в оружию, испытали бы еще раз, письменно, пригласить Кенисару — исполнить волю его величества».

В противном случае, оренбургский военный губернатор уполномочивался объявить Кенисару явным мятежником, лишенным покровительства законов, и употребить против него войска оренбургского корпуса. Оренбургской пограничной коммиссии предложено было изыскать средства мирным путем удержать Кенисару от его вмешательств в дела сибирских кочевников, и от враждебных действий против России вообще.

Исполняя это поручение, председатель коммиссии представил просит учреждения особого султана-правителя на Сыр-Дарье, на которого возлагалось наблюдение за всеми действиями мятежного султана; для удержания же Кенисары от явного восстания, в распоряжение сыр-дарьинского султана [71] предполагалось командировать 2-х-сотенный казачий отряд, при 2-х орудиях.

Об этих распоряжениях тогда же было сообщено князю Горчакову; но при этом генерал Обручев счел долгом предупредить генерал-губернатора Западной Сибири, что влияние оренбургской администрации на некоторые роды оренбургских кочевников и на Кенисару в особенности — нельзя признавать прочным. Для убеждения же кн. Горчакова в этом заявлении были приложены: ведомость о всех вообще киргизах восточной, средней и западной частей, состоящих в оренбургском ведомстве, с объяснением: родов, отделений, числа кибиток и душ, а также начальников их и с обозначением тех, которые совершенно покорны, и на коих оренбургское начальство имеет весьма слабое влияние. Затем, к этому же письму приложено было и краткое извлечение из упомянутой ведомости с обозначением главных киргизских родов, их кочевок, и степени непокорности оренбургскому начальству; здесь же была приложена карта киргизской степи, с показанием мест кочевок разных родов и отделений оренбургских кайсаков.

Для наглядности, в каком положении в русской зависимости находилась степь оренбургских киргизов, во время кенисаринского бунта, мы полагаем, будет не лишним принести здесь упомянутое выше извлечение из приведенной ведомости киргизским родам. Вот это росписание кайсацких родов, с обозначением степени их зависимости от России:

Киргизы Аргинского рода, кочующие по границе оренбургских и сибирских киргизов и далее до р. Тургая, покорны; но правительство имеет только малое влияние на те отделения этого рода, которые кочуют в дальнем расстоянии от линии.

Кипчакского рода, кочующие между Тоболом и новою линиею, — совершенно покорны; но на кочующих около р. Сыр-Дарьи правительство не имеет влияния.

Кирейского рода, кочующие между Тоболом и сибирскою границею совершенно покорны.

Яппаского рода, кочующие между старою и новою линиями, также совершенно покорны; но на живущих около Сыр и Куван-Дарьи власть правительства ничтожна.

Джагалбайлинского рода, кочующие между новой и старой линиями и вдоль по новой линии, совершенно покорны.

Чехлинского рода, кочующие на вершинах Илека, Эмби, Ори и Иргиза, большею частию покорны, только несколько отделений тляу-кабаков и чумекеев, кочующих в Барсуках, около Аральского моря и на Сыр-Дарье — мало повинуются. [72]

Байулинского рода, кочующие от Каспийского моря вдоль Уральской линии, вообще покорны, кроме отделения адаевцев и других кочующих на Усть-Урте.

Алимулинского рода, кочующие между Илецкою Защитою, левым берегом Эмби и Барсуками, вообще также покорны, исключая нескольких отделений кита, кочующих в дальном расстоянии от линии.

Семиродского рода, кочующие от р. Утвы до Илека вдоль линии, вообще покорны. Такое, скорее враждебное, отношение большинства киргизских родов к русской власти, конечно, тоже не мало благоприятствовало успеху кенисаринского мятежа. Пояснив Горчакову, насколько в данный момент трудно было оренбургской администрации одним влиянием удерживать своевольных кайсаков, генерал Обручев уведомил его, что об ассигновании 5 000 руб. для предстоящего поиска, он вошел с представлением к военному министру, но что, предварительно этого, еще раз решился подействовать на Кенисару угрозами и увещанием.

И действительно, в тоже время Кенисаре было предписано немедленно прикочевать к оренбургской линии, если он не хочет потерять объявленной ему императорской милости. Бумага эта, отличаясь от прежних сношений с Кенисарою повелительностью и резкостью тона, произвела на Касимова сильное впечатление. Мятежный султан не мог не заметить некоторого поворота в политике оренбургской администрации с ним, и потому, с султаном Савалием Мурзагалиевым, доставившим ему предписания генерала Обручева, прислал на имя генерала Генса (на снисхождение которого он рассчитывал более, чем на великодушие нового губернатора) писмо, в котором доказывал свою преданность России теми услугами, которыя, по его словам, он оказал русскому правительству.

«Я знаю — писал Кенисара Генсу — что вы мне много делаете доброго и уверен, что мне не будет никакого вреда, пока вы будете проживать в Оренбурге в добром здоровьи. Я очень желал бы видеться с вами и имею о многом доложить государю императору.

Я заставил перекочевать в Уралу киргизов большой, средней и малой орды, кочевавших в окрестностях не подведомственных России владений: Бухарии, Хивы и Кокании, — где-же зло, учиненное будто бы мною? Преданность мою можно видеть из того, что я содействовал в прошедшем году султанам-правителям Ахмеду и Араслану Джантюриным, при сборе верблюдов и баранов с киргизов, кочующих вместе [73] со мною, — в то время, когда я мог воспрепятствовать этому, потому что народ сначала-было бежал от этого сбора, но я удержал его и увещаниями своими заставил отдать требованное. Вы думаете, может быть, что я расстроивал народ? Напротив, если-б я думал об этом, то на Урале не осталось бы киргизов; ежели бы я увидел вас, то кроме этого много имел бы до вас просьб.

Не верьте лжецам; вы близки государю и нам покровительствуете, а потому прошу вас довести до сведения государя императора о всех сих обстоятельствах. Этим сделаете нам великую милость. Султаны, обратившие на себя ваше внимание, не лучше нас, подобно им и мы будем служить царю».

В другом письме Кенисара извещал, что он получил предписание о движении его к оренбургской линии и что беспрекословно ему повинуется; что он готов лично предстать перед начальством, чтобы иметь случай оправдать себя 10.

Но с места не двинулся.

Генерал Обручев не удовольствовался приведенными письмами, и приказал пограничной коммиссии подвергнуть строгому допросу посылавшегося к «Кенисарыю» султана Саналия Мурзагалиева. При этом от коммиссии было затребовало объявление: по какому поводу и праву султаны Джантюрины собирали верблюдов и баранов с киргизов, кочующих с Кенисарою, насколько искренни, его миролюбивые заявления и почему он ничего не отвечал на предписание, данное ему Обрученым, о немедленном приближении его в оренбургской линии?

Отобранное показание от султана Саналия может служить самым наглядным доказательством бестактности оренбургской политики в степи, безтактности, которая тоже не мало служила в пользу Кенисары, умевшего пользоваться всеми промахами своих противников.

Так преждевременное заключение под стражу дяди Кенисары султана Карабая, присланного им заложником 11, по словам Мурзагалиева, остановило намерение Кенисары прикочевать к оренбургской линии, внушив ему опасение подвергнуться участи своего дяди.

Подобная, по-видимому, разумная причина, выставленная Кенисарою в оправдание своего невольного ослушания приказанию военного губернатора, подействовала на оренбургское начальство. Так что, когда Кенисара вновь прислал письмо, с просьбою [74] об освобождении из-под стражи султана Карабая и о возвращении в орду схваченных сибирскими отрядами родственников его, — султанов Габайдулы и Мустафы, то генерал Обручев поколебался, и даже готов был снова дать веру раскаянию мятежного султана. Но в это время Кенисара, предводительствуя значительной шайкой хищников, произвел опустошительный набег на 130 аулов яппаского и алтынского родов, при чем был убит сын одного из преданных России биев зауряд-хорунжий Алтыбай Кубеков. Последния события показали наконец оренбургской администрации всю коварность политики хитрого султана; который вел переговоры лишь ради того, чтоб успеть беспрепятственно усилиться для предстоящей ему борьбы за полную независимость. По собранным сведениям оказалось, что Кенисара, вышедший из Хивы с жалкими остатками своих джигитов, успел, во время ведшихся переговоров, усилить свое скопище (с небольшим в год) до 5 000 аулов, из родов Багоналинского и Аргынского двух племен — Джугары и Тюмень-Чекты, Табынского, Таминского, Байбачинского, Чиклинского, Чумекеевского, Яппаского и других.

Решено было наказать мятежного султана силою оружия. По предложению военного министра, генерал Обручев и князь Горчаков, по взаимному соглашению, в марте 1843 года представили в министерство свои соображения: о предполагавшейся двухсторонней экспедиции в степь — от войск сибирского и оренбургского корпусов, для наказания султана Кенисары и рассеяния его скопища. Но в то самое время, когда, с приближением весны, оренбургский отряд уже готов был к выступлению в степь, события внутри края задержали это выступление и отвлекли внимание военного губернатора от Кенисары.

В начале мятеж государственных крестьян челябинского уезда, вспыхнувший в апреле 1843 года, по поводу распространившихся в народе нелепых толков о закреплении всего челябинского уезда за помещиком Кульневым, вынудил генерала Обручева принять деятельное участие в подавлении бунта, принявшего широкие размеры 12. А по усмирении челябинцев, беспорядки в селениях, недавно обращенных в казачество крестьян, тоже потребовали присутствия с войсками военного губернатора в станице Павловской и в других [75] волновавшихся местностях. Предание гласит, что последние беспорядки и печальные их последствия были вызваны, так сказать, гражданскою администрациею края в лице губернатора Taлызина.

Когда создавалась, по проекту генерал-адьютанта Перовского, новая оренбургская линия, то высшим правительством было предоставлено жителям тех селений, где долженствовала пройти проектируемая линия, буде они не пожелают записаться в оренбургское казачество, право переселиться на особо отведенные им земли — если не ошибаемся — в бузулукском уезде, ныне Самарской губернии.

Если верить преданию, губернатор Талызин не принял на себя труда объяснить крестьянам упомянутого разрешения о праве нежелающих идти в казаки переселяться на новые места, но беззастенчиво донес генералу Перовскому, а этот последний, основываясь на донесении гражданского губернатора, покойному государю: что жители всех тех заселенных мест, где должна пройти линия, в похвальном рвении исполнить священную для них волю государя, единогласно пожелали в казаки.

Последствия столь легкого и крайне небрежного отношения гражданской власти к судьбам вверенного ее попечению крестьянства не замедлили обнаружиться. Еще к генералу Перовскому поступило пропасть просьб от новообращенных казаков, не хотевших оставаться в войске и желавших воспользоваться высочайше предоставленным правом переселения на новые места.

Вступление подобных просьб поставило в крайне затруднительное положение графа Перовского, в виду того донесения, какое он сделал, основываясь на заявлении губернатора Талызина покойному императору. Предание рассказывает, что В. А. Перовский вытребовал в себе из Уфы гражданского губернатора, страшно распек его за ложное донесение, которого он сделался невольным участником и приказал Талызину, под личною ответственностию, поправить свою ошибку как знает.

Вскоре Перовский оставил свой пост, а губернатору Талызину удалось все-таки на время зажать рот недовольным массам; но глухой ропот народа продолжался и, в 1843 году, перешел в открытое возмущение. Конечно, восстание это было подавлено теми же мерами, как и челябинский бунт, но интересно в этом случае то обстоятельство, что оренбургской администрации нисколько не было совестно истязать народ [76] жестокой экзекуцией, народ, двинутый к восстанию ее же ошибкой, подставившей народную спину под казацкую нагайку и шпицрутены генерала Обручева.

VII

Движение оренбургского отряда в степь. — Инструкция В. С. Лебедеву. — Хитрость Кенисары и торжество оренбургских политиков. — Тревожные вести из степи: усиление Кенисары и набег его на среднюю орду. — Представление генер. Обручева вице-канцлеру 13.

Усмирение беспорядков внутри края задержало экспедицию против Кенисары до июня месяца, в первых числах которого отряд, состоящий из 304 человек при одном трех-фунтовом единороге, должен был выступить из Орской крепости. Командование отрядом было поручено войсковому старшине Лебедеву, успевшему зарекомендовать себя еще во время первого похода против Кенисары в 1839 году. В помощь начальнику экспедиции был прикомандирован офицер генерального штаба Романов, обязанность которого, кроме того, состояла в собрании возможно большего количества сведений о малоизвестных частях степи, посредством личных обозрений и, где возможно, топографической рекогносцировки, в особенности на обратном следовании по бухарской караванной дороге, ведущей от Большого Тургая на г. Троицк. Последнее обстоятельство показывает полное неведение оренбургским начальством торговых путей и апатичное отношение администрации края к утверждению нашего влияния и торговли в Средней Азии.

Таким образом, экспедиция эта имела двоякую цель: с одной стороны наступательное движение против Кенисары, и с другой научное исследование мало известных степных пространств.

Отдавая полную справедливость стремлениям оренбургской администрации познакомиться со степью ближе, нельзя не сознаться однакож, что такое похвальное стремление, пришедшее на ум через сто слишком лет по присоединении степи к России, пришло немножко поздно; но уж верно таков склад ума русского человека, привыкшего ездить на трех любимых [76] им коньках: «авось, небось и как-нибудь», и создавшего про себя бессмертную, по своей меткости определения, пословицу: «русский человек задним умом крепок...»

В этом случае оренбургская администрация была вполне русскою, ибо пришла в сознанию о лучшем знакомстве со степью только в то время, когда ей уже пришлось действовать против Кенисары, знавшего вдоль и поперег обе русские степи. Оренбургские власти постоянно удивлялись тому, что Кенисара всегда ускользал из рук наших поисков, но мы не видим тут ничего чрезвычайного: хорошее знакомство со степью давало мятежному султану возможность с быстротою ястреба, перелетать с места на место от наших отрядов, двигавшихся за ним черепашьим шагом, ощупью, в открытой степи, как в темном лесу, опасаясь, на каждом шагу, благодаря предательству вожаков-киргизов, попасть в безкормные и безводные места, быть брошенными вожаками и, наконец, погибнуть голодной смертью в неведомой пустыне...

Так как главная цель движения в степи оренбургского отряда должна была состоять в содействии отряду сибирского ведомства, то войсковому старшине Лебедеву предложено было, во все время нахождения его в степи, соображаться с действиями сибирских войск.

Несмотря на то, что Лебедева выбрал опытный глаз Перовского, умевший отгадать в нем человека с большими военными способностями и сообразительностью, — генерал Обручев счел нужным дать ему особую инструкцию, главные пункты которой заключались в следующем: 1) отряд должен был выступить из Орской крепости никак не позже 7-го числа июня месяца; направляясь по р. Камышакле, вершинам Большого Иргиза, чрез уроч. Карсак-Баши, на Большом Тургае, должен был следовать быстрыми переходами в оз. Ак-Куль, куда по рассчету времени мог достигнуть около 25-го июня. Еще по прибытии на Большой Тургай Лебедеву вменялось в обязанность немедленно войти, посредством надежных киргизов, в сношения с сибирским отрядом и поддерживать их как можно чаще, в продолжение всех действий против Кенисары и приверженных к нему кайсаков, для того, чтобы постоянно быть в известности об их положении, и о мерах, какие начальник сибирского отряда будет предпринимать противу мятежников, «дабы совокупными действиями споспешествовать успешному окончанию предприятия». Еслибы Лебедев, по прибытии на озеро Ак-Куль не получил [78] от подполковника Кривоногова 14 никаких известий, то инструкция обязывала его остановиться там впредь до получения таковых.

2) Для избежания каких-либо недоразумений в сношениях наших с владетелями Средней Азии, на основании высочайшей воли, вменялось Лебедеву в обязанность уклоняться от всякого вмешательства в происходившия тогда распри между бухарцами, хивинцами и коканцами, и потому он никак не должен был простирать поисков своих в оренбургских пределах далее Сыр-Дарьи и озера Теле-Куль, а в сибирских далее р. Чу, избегая всякого столкновения с бухарцами и коканцами.

3) Действуя против Кенисары, Лебедеву вменялось избегать всяких неприязненных столкновений с мирными родами как оренбургского, так и сибирского ведомств, не обличенными в сочувствии мятежнику. Только в крайнем случае, при явных покушениях с их стороны к нанесению вреда, дозволялось употребить противу них силу.

4) При поисках за подлежащими наказанию киргизами, говорилось далее в инструкции, стараться захватывать главных зачинщиков и людей, пользующихся каким-либо влиянием, начиная с самого султана Кенисары Касимова, его родственников и главных сообщников, наказывая по усмотрению Лебедева одни только враждебные аулы, строжайше воспрещалось, чтобы во время вохода, от выступления с линии и до обратного возвращения, не было производимо грабежа и других беспорядков у покорных и мирных киргизов, а также, чтобы нигде от них безденежно ничего не бралось. В противном же случае, «за всякое насильство взыскивать с виновного строжайшим образом и о таковых поступках каждого», было приказано доносить Обручеву для поступления по законам.

5) Не обременять отряд отбиваемым скотом, дабы чрез то не ослабить его, стараясь всегда иметь во фронте более людей, а при вьюках как можно меньше; и

6) Принимать постоянно строжайшия меры осторожности от внезапного нападения киргизов на отряд, во время следования, привалов и ночлегов, и в особенности при действиях против Кенисары.

В заключение, сообщив Лебедеву главную цель движения вверенного ему отряда и присовокупив, что местность, на коей преимущественно кочуют султан Кенисара и приверженные [79] ему роды, заключается на юг от г. Улу-Тау, между озерами: Чубар-Денгиз, Улькун-Денгиз, р. Матай-Карасу, по р. Кингир, и указав первоначальные действия против Кенисары и его сообщников, Обручев предоставлял Лебедеву окончить поручение, соображаясь со сведениями, какие он соберет на месте и по сношениям с начальниками сибирских отрядов.

10-го июня, отряд двинулся из Орской крепости в степь, но не успел сделать несколько переходов, как повстречался с шайкою в полторы тысячи человек, хорошо вооруженных ордынцев, под предводительством Кенисары. Движением к оренбургской линии Кенисара хотел обмануть генерала Обручева мнимой покорностью его приказаниям и тем остановить намерение оренбургского начальства двинуть против него войска. Хитрость эта, как мы увидим ниже, вполне удалась вероломному мятежнику.

Войсковой старшина Лебедев, не надеясь на свои силы, вступил с Кенисарою в переговоры и объяснив ему, что он находится для прикрытия съемочных партий, производящих в степи работы, в знак своего миролюбия отступил к Орской крепости, о чем тогда же донес генералу Обручеву. Пограничная коммиссия, с своей стороны, сообщила оренбургскому военному губернатору, что, по полученным ею сведениям, Кенисара прикочевал в горе Карача-Тау, отстоящей от Орской крепости не более 200 верст, откуда намеревается придвинуться еще ближе к линии и на речке Ургисе ожидать повеления начальства.

Причем председатель коммиссии высказал мнение, что движение Кенисары к линии есть несомненный факт его миролюбия и готовности подчиниться приказаниям оренбургского начальства. К этому представлению были приложены два новых письма Кенисары, исполненные миролюбивых заявлений и жалоб на клеветы его врагов и на обиды, понесенные им от некоторых ордынских родов.

Генерал Обручев, разделяя мнение пограничной комиссии, предписал Лебедеву воздерживаться от враждебных действий против султана Кенисары и, не трогаясь с позиции, ограничиться наблюдением за всеми действиями мятежного султана. При этом Лебедеву вменялось в обязанность сблизиться с Касимовым и постараться самому, или чрез благонадежных лиц, узнать истинные намерения Кенисары. Пограничной же коммиссии предложено было немедленно распорядиться отводом мест кочевок для Касимова и заготовить ему два письма, от генералов Генса и Обручева, имевших целью уверить [80] мятежного султана, что если он будет кочевать мирно на отведенных ему землях, то все его просьбы будут исполнены, и что об освобождении султана Карабая и других родственников его, захваченных сибирскими отрядами, будет сделано представление к государственному вице-канцлеру.

В этих же письмах султан Кенисара был приглашаем прибыть в Оренбург для личных объяснений с генералом Генсом, согласно выраженного им прежде желания.

Движение Кенисары к оренбургской линии было истинным праздником и гордостью нового оренбургского губернатора, спешившего донести государственному канцлеру о блестящих результатах его политики с Кенисарой. Генерал Обручев придавал особенное значение прибытию Кенисары по первому его требованию к уроч. Карача-Тау, как обстоятельству, отдававшему ему преимущество в политической ловкости перед его предместником. Словом, новый военный губернатор в чаду самообольщения дошел до того, что заключил свое донесение вице-канцлеру следующими словами: «как следует поступить с самим Кенисарою, если бы он, по приглашению генерала Генса, прибыл в Оренбург, или на линию для личных объяснений с ним»?

Торжество оренбургских политиков было очень непродолжительно, потому что, вслед за донесением о совершенной покорности Кенисары, по крайней мере на этот раз, как писал канцлеру генерал Обручев, в Оренбург, из степи, стали приходить весьма серьезные вести. Так возьмем, например, донесение войскового старшины Лебедева, в котором начальник отряда, высланного против Кенисары, приводит мнение старшины Аргынского рода поручика Язы-Янова насчет истинных намерений Кенисары:

«Янов говорит о нем, т. е. о Кенисаре — писал Лебедев — что если Кенисара и показал свою готовность прикочевать к линии и исполнять волю начальства, то это не более, как только одна хитрость, доказывающаяся тем, что аулы Кенисары теперь кочуют неизвестно где, а сам он с вооруженным скопищем в 8 000 человек, разъезжая по степи, присоединяет к себе необузданных киргизов средней части орды, которых большая часть уже передалась ему, и из коих дюрткаринцы, при проезде Язы-Янова в отряд захватили было его с товарищами близь Иргиза в плен и только чрез два дня отпустили. Находясь же у дюрткаринцев, Янов узнал, что в течение нынешнего лета присоединилось к Кенисаре множество разных отделений, особенно альчинского [81] рода и потому Касимов сделался здесь гораздо сильнее, нежели был прежде в сибирских пределах, не смотря на то, что большая часть тамошних киргизов от него отложилась».

Поручик Язы-Янов, обнаруживая вообще недоверчивость к действиям Кенисары, объяснил, что «скопище своевольных киргизов при Кенисаре, будучи теперь на сытых лошадях, отуманенное кумызом и находясь в весьма выгодном соединении множества родов и отделений, — готово отважиться на всякую дерзость...»

Несколько позже, тот же Лебедев доносил, что у джигалбайлинцев, кочующих в вершинах р. Тобола, шайкою приверженных к Кенисаре киргизов угнано до 200 лошадей, из которых хищники выбрали только несколько доброезжих, оставив прочих хозяевам. Обстоятельство это, по словам Лебедева, тоже произвело в степи благоприятное впечатление, так как многие из кайсаков одобряли «такое действие», находя в нем великодушие Кенисары, который берет только необходимое, а не угоняет всего, как то делают обыкновенные барантовщики. «Даже в самых прилинейных джигалбайлинцах замечается неблагонадежность (писал Лебедев), потому что с прибытием отряда к р. Ори, из множества кочующих по левому ее берегу аулов ни один местный и дистаночный старшина не явился в отряд, как это всегда бывало прежде, и даже находящихся при отряде вожаков, своих однородцев, джигалбайлинцы называли русскими «кафирами», прогоняя их от себя «и отказывая в чашке кумыза»; чтобы еще более убедиться в нерасположении ордынцев к русским, Лебедев посылал к ним за покупкою баранов, но никто ему не продавал ни одного. Далее, Лебедев высказывает предположение, что эти же киргизы доставляют Кенисаре сведения о всех распоряжениях, какие делаются на линии и, в особенности, о выступлений отрядов в степь, и что наверное Кенисара выезжал на встречу отряду по их извещению. Наконец, Лебедев присовокупил, «что киргизы средней части орды без опасений приняли явившегося к ним из сибирских пределов мятежника Кенисару и что большинство, признав его своим ханом, с ним вместе волнует степь, умножая его шайки».

Так всесильно было обаяние этого человека на ордынцев, что, по мнению Лебедева, ему стоило, как говорится, только «клич кликнуть», чтобы тысячи джигитов готовы были встать в ряды его шаек, сражаться за утраченную независимость, погибнуть вместе с их предводителем. [82]

Такое значение Кенисары не было тайной для оренбургской пограничной коммиссии, и поэтому она, не желая раздражать и без того опасного мятежника, в своем заключении, до поводу донесений Лебедева, высказалась в пользу миролюбивых сношений с Кенисарой; тем более, что карательные меры и прежде никогда не имели успеха, а теперь могли возбудить в Кенисаре враждебное чувство к оренбургскому начальству, котораго до сих пор он не обнаруживал.

А потому, коммиссия полагала ограничиться лишь распространением между киргизами объявлений, имевших целью воздержать кочевников от сочувствия Кенисаре и его «коварным замыслам», под опасением строгаго наказания.

Но вслед за приведенным представлением, а именно на другой день (8-го июля 1843 года), та же коммиссия должна была сделать донесение генералу Обручеву уже более воинственного характера. Случилось это таким образом: в то время, когда в Оренбурге администрация разделилась на два враждебных лагеря — за и против военных действий в степи, султан Кенисара, уже откочевавший от горы Карача-Тау, произвел опустошительный набег на среднюю часть орды.

Из донесения султана-правителя этой части (от 4 июля 1843 г.) видно, что Кенисара Касимов, с родственниками своими султанами: Чакбутом Карабаевым, Худой Мендой и Эрджаном Сарджановыми, собравшими шайку до 3 500 человек, разделил ее на две части, из которых одною, в 2 000 человек, предводительствуя сам и разъезжая по средней части орды, напал на расположенные по р. Уилу аулы киргизов чиклинского рода, тлявова отделения, Кулекеня-Дустанова с родственниками, и разбил их. В этот набег на тлявовцев било убито 17 человек, взято в плен 15 женщин и девиц, угнано лошадей 5 500, верблюдов 3 500, коров 970 и баранов 7 000.

Для преследования хищников султаном-правителем были посланы 300 человек, которым, однакож, не удалось догнать барантовщиков и пришлось удовольствоваться брошенными ими на пути 5 713 баранами и возвратиться вспять. Сам же Джантюрин хотя и прибыл к р. Ори с 500 киргизами и состоящим при нем отрядом, «но не отважился преследовать Кенисару, опасаясь поражения»,

Вследствие изложенных обстоятельств, коммиссия должна была убедиться в невозможности достигнуть мирным путем покорности Кенисары и потому, волей-неволей, ей пришлось [83] стать в число сторонников воинственной политики с Кенисарой.

Всем местным начальникам оренбургских киргизов предписано было вооружить подведомственных им людей и присоединиться к султану Джантюрину для совокупного нападения на шайку Кенисары. Правителю западной части, султану Баймухамеду Айчувакову тоже было предложено поддерживать правителя средней части. Независимо от этих предварительных мер, в Оренбурге признавали необходимым усилить состоящую при Джантюрине команду, в особенности артиллериею, и в некоторых пунктах линии расположить сильные команды для защити от шаек Кенисары, кочующих вдоль линии кайсаков.

А так как положение дел в степи становилось с каждым днем все более и более неблагоприятным, ибо бунт ожесточался, а Кенисара уже чувствительно дал понять оренбургской администрации, что он не расположен более прикидываться покорным, то для рассеяния его буйных шаек генерал Обручев нашелся вынужденным снарядить экспедицию в степь, под начальством уральского войска полковника Бизякова 15, с содействием султанов правителей средней и западной частей.

Отряд предполагалось разделить на две части, из которых одну двинуть из станицы Колмыковской по р. Уилу, через вершину Эмбы к горе Айрюк; а другую из крепости Орской, под командой войскового старшины Лебедева к р. Иргизу и далее к горе Айрюк в Мугоджарах, где эта часть войдет в сообщение с первым отрядом, соединясь с ним не ближе 15-го августа по выступлении обоих отрядов с назначенных пунктов перваго числа того месяца.

Отряды эти, имевшие целью — по выражению генерала Обручева «рассеять и наказать буйные скопища Кенисары и, буде можно, захватить и самого его», должны были действовать, соображаясь с обстоятельствами, раздельно, или, в случае надобности, соединенными силами.

На пути своих действий отряды, преследовавшие [84] приверженных к Кенисаре киргизов, должны были привлекать к содействию племена, пострадавшия от его шаек. Нападая на аулы, преданные Кенисаре, войска должны были стараться захватывать его родственников и других влиятельных ордынцев, удерживая их вместо заложников, отбирать от них скот и действовать силою оружия против сопротивляющихся.

В случае же, если бы Кенисара отступил к Сыр-Дарье или к Тургаю, то отряды обязывались преследовать его до тех мест. Но как экспедиция эта требовала значительных издержек на снаряжение отряда, жалованье командируемым чинам и на другие расходы, определявшиеся цифрою в 14 тыс. руб., то об отнесении этих издержек на кибиточный сбор генерал Обручев испрашивал высочайшего разрешения, на том внимании, что деньги эти нужны были на водворение в степи порядка.

Между тем, когда оренбургский военный губернатор переписывался с государственным вице-канцлером о мерах к укрощению Кенисары, последний усиливался с каждым днем все более и более. Значение и влияние опасного мятежника в степях оренбургского ведомства с каждым часом возрастало более и более: не только дальные от линии кайсаки, но даже прилинейные киргизы видимо чуждались русских и симпатизировали Кенисаре, котораго почти все признали своим ханом. Есть дела, из которых видно, что некоторые султаны-правители сочувствовали мятежнику и не особенно ревностно преследовали его сообщников 16. Положение Кенисары сделалось опасным не только для аулов, еще покорных русской власти кочевников, но и для самой линии.

Кенисара кочевал уже в это время верстах в 600 за крепостью Орской; где именно скрывались его аулы в то время — не было известно, благодаря незнанию степи. Сам же Кенисара, располагая почти 10-тысячной толпой хорошо вооруженных всадников, по нескольку раз в день переменял места стоянок; иногда, придя на ночлег, вдруг он неожиданно снимался и переходил на другую стоянку, переменяя в пути по нескольку раз направления. Это обстоятельство способствовало тому, что оренбургские власти, даже от самых верных лазутчиков, не могли получить вполне определенных сведений, где находился в данное время стан Кенисары и где кочуют его аулы. [85]

Все меры предосторожности от нечаянного нападения, как-то: пикеты, разъезды, лазутчики и т. п. были приняты султаном Касимовым. Вообще было видно, что мятежник Кенисара приготовлялся к упорной и продолжительной борьбе. Так, все его джигиты были, относительно, прекрасно вооружены и разделены на части или отряды, которыми командовали ближайшие его родственники, преимущественно султаны тех родов, из которых была составлена командуемая ими часть, что, конечно, согласовалось с духом киргизского народа, привыкшего видеть в своих султанах, так сказать, прирожденных своих родоправителей, — последнее обстоятельство, с своей стороны, способствовало к установлению некоторой своеобразной дисциплины в полчищах Кенисары.

В продовольственном отношении скопища Кенисары были также вполне обеспечены сбором зякета, мукою, салом, баранами и другим скотом с преданных Касимову родов и отбарантованным имуществом у тех ордынцев, которые не признавали его ханом. В стане мятежного султана не только были свои маркитанты, но даже два казанских купца из татар, выехавшие из Орской крепости — Хуссеин и Муса Бурнаевы, — производили правильную торговлю и обмен товаров, пользуясь полным спокойствием и покровительством Кенисары. Денежная казна мятежника пополнялась сборами пошлин с бухарских, хивинских и даже русских караванов, шедших из Оренбурга и в Оренбург.

Такое положение дел в степи заставило генерала Обручева вновь повторить, с нарочно-посланным курьером, свои настояния о скорейшем разрешении сумм на предстоящую экспедицию.

«Из отношения моего за № 14 — писал Обручев графу Нессельроде — ваше сиятельство изволите усмотреть, что положение дел в степи от присутствия султана Кенисары-Касимова сделалось весьма неблагоприятным, и что, для водворения там порядка и спокойствия, необходимо скорое принятие мер сильных; вследствие чего и предположена мною экспедиция, на снаряжение которой испрашиваю разрешения, с целью рассеять и наказать буйные шайки Кенисары и, буде можно, самого его захватить. Но как по известной хитрости азиатцев (продолжал Обручев) вообще и по соблюдаемой Кенисарою осторожности в особенности, весьма трудно и даже вовсе невозможно захватить его в степи, представляющей все удобства в побегу: то я просил бы покорнейше вашего, м. г., разрешения, если это сочтено будет возможным, предоставить начальнику [86] экспедиции употребить тайные средства для захвата живым или мертвым этого буйного султана, в течении стольких лет занимающего правительство своими неприязенными поступками, который (султан) время от времени, усиливаясь более, может «соделаться опасным для всей степи и даже для линии, на которую, без сомнения, станет делать набеги».

Средства, выбранные Обручевым к захвату Кенисары, заключались в склонении на свою сторону некоторых из числа окружающих Кенисару Касимова киргизов обещанием прощения за прежние проступки и предложением денежной награды от одной до 3 т. руб. сер.; «сумма ничтожная! — восклицает генерал Обручев — в сравнении с теми беспорядками, которых виною Кенисара, и с издержками правительства, которые оно вынуждено употреблять, принимая меры против этого мятежника» 17.

Сумма, которой просил генерал Обручев, действительно была слишком ничтожна, не только для русского правительства, но и для того, чтобы соблазнить кого-либо из окружающих Кенисару ордынцев продать голову своего предводителя. Ниже мы увидим, что этой мечте оренбургских политиков не суждено было осуществиться, и что в близком будущем оренбургскому начальству пришлось переменить гнев на милость и еще раз вступить с Кенисарой в переговоры.

(Окончание следует).


Комментарии

1. См. авг., стр. 541 и след.

2. Подобным выражением Кенисара давал чувствовать свое влияние на Оренбург.

3. Перевел с татарского Курбанаков (переводчик кн. Горчакова).

4. Степная речка.

5. Перевел с татарского Батаршин.

6. Перевел с татарского Батаршин.

7. См. выше письма В. А. Перовского к Кенисаре.

8. Те 6 000 кибиток, о которых упоминает Кенисара в своем письме к Перовскому.

9. Дела канц. генерал-губернатора: о мятежных поступках Кенисары, № 497 и 855 о беспорядках в Сибирской степи; записка очевидца о волнениях новообращенного казачества и челябинские летописи.

10. Перевел с татарского Батаршин.

11. В 1841 году по требованию Перовского.

12. См. нашу статью: бунт государств. крестьян Челяб. уезда в 1843 г. «Вест. Европы», апрель 1868 г.

13. Дело канцел. генер. губернатора «о мятежных поступках султана Кенисары Касимова и о происшествиях в степи и на линии, происшедших от его скопищ», № 904.

14. Начальник сибирских войск.

15. Экспедиционный отряд предполагалось сформировать из 1 800 человек от войск: уральского 700, оренбургского 600 и башкирского 600 казаков при 4-х конных орудиях.

16. Дело тургайского областного правления о предоставлении султаном-правителем Арасланом Джантюриным случая к побегу сообщникам Кенисари.

17. Письмо генерала Обручева гр. Нессельроде, от 12-го июля 1843 года.

Текст воспроизведен по изданию: Бунт киргизского султана Кенисары Касимова (1843-1847 гг.) // Вестник Европы, № 9. 1870

© текст - Середа Н. 1870
© сетевая версия - Strori. 2014
© OCR - Бычков М. Н. 2014
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник Европы. 1870

Мы приносим свою благодарность
М. Н. Бычкову за предоставление текста.