ФРЕДЕРИК РОБЕРТС

СОРОК ОДИН ГОД В ИНДИИ

ОТ СУБАЛТЕРНА ДО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО

FORTY-ONE YEARS IN INDIA FROM SUBALTERN TO COMMANDER-IN-CHIEF

РОССИЯ И АНГЛИЯ В АФГАНИСТАНЕ.

(Из записок фельдмаршала лорда Робертса). ¹

II.

Когда известие о зверском убийстве капитана Каваньяри и прочих членов английского посольства подтвердилось, то индийское правительство решило двинуть в Афганистан, со всевозможною поспешностью, войска, чтобы отомстить афганцам за их вероломный поступок. Командующим этим войском был назначен Робертс.

Между тем, вице-королем Индии были получены письма от эмира Якуб-хана, в которых, описывая совершившееся трагическое пронсществие и разгром, учиненный в Кабуле мятежниками, которые осаждали даже его дворец, он просил у индийского правительства совета и помощи. Хотя в одном из этих писем он уверял в своей преданности и дружеских чувствах к Англии, но по полученныл сведениям оказалось, что в то же время им были посланы из Кабула, к соседним племенам, эмиссары, с целью побудить их оказать сопротивление англичанам в их движении к Афганистану. Не допуская того, что убийство посла совершилось по наущению Якуб-хана, нельзя было сомневаться в том, что им не были приняты меры предупреждения этого печального события и что он действовал, вообще, неискренно.

В самом деле, Якуб-ханом были пущены в ход все средства Для того, чтобы задержать войско, шедшее под начальством Робертса, [210] и убедить его предоставить афганским властям самим наказать мятежников. С этою целью им даже были посланы к Робертсу, для переговоров, его доверенные Мустафа-хан и Вазир-шах. Когда они ничего не добились от английского генерала, то Якуб решил сам повидаться с ним, и 27-го сентября, Робертс, на пути к Кабулу, получил чрезвычайно смутившее его известие, что Якуб-хан прибыл в Куши. С ним находились: его сын Муза-хан, юноша лет семнадцати, его тесть, главнокомандующий афганской армией Дауд-шах, свита, состоявшая из 45 человек, и конвой в 200 человек.

«Нельзя сказать, чтобы первое впечатление, произведенное эмиром, было особенно благоприятное, — пишет Робертс. — Это был мужчина, лет тридцати двух, самой заурядной наружности, с низким, убегавшим назад, лбом и головою конической формы; он произвел на меня впечатлевие человека, лишенного той твердости характера, при отсутствии которой, нечего было и думать управлять страною и держать в повиновении воинственное и непокорное населеаие Афганистана. Взгляд у него был лукавый, он не мог смотреть собеседнику в глаза, и я сразу почувствовал, что его наружность вполне соответствовала двоедушию, которое ему приписывали.

«Его присутствие в моем лагере доставило мне немало беспокойства. Он то и дело получал и посылал письма и, без сомнения, доставлял своим друзьям в Кабул все сведения, какие только он мог собрать о иаших силах и намерениях. По он приехал под видом нашего союзника, искал у нас защиты против своих мятежных войск, и каковы бы ни были мои тайные подозрения, я не мог отнестись к нему иначе, как к почетному гостю, до тех пор, пока что-либо не заставило бы меня изменить свой взгляд.

«Мой первый визит Якуб-хану был совершенно оффициальный. Но он тотчас воспользовался случаем и стал энергично настаивать на том, что мне лучше было бы приостановить мое движени?, чтобы он имел время восстановить порядок в войске и наказать виновных в нападении на посольство. Я отвечал, что мне даны самые положительные приказания и что я обязан и твердо решил идти к Кабулу со всевозможной поспешностью. Видя, что его доводы не подействовали, он переменил тактику и заявил, что он боится за безопасность своей семьи, оставленной им в Бала-Гиссаре ², что у него есть только один полк, на который он может положиться, и он опасается, чтобы прочие полки, услыхав о нашем приближении, не взбунтовались и не атаковали крепости, и боится, что ни в чем [211] неповинное население Кабула, не предполагая, что британское войско могло подойти так скоро, не успеет увезти свои семьи.

«Чувствуя, что эти опасения не были истинною причиною тех стараний, которые эмир прилагал, чтобы задержать нас, я сказал ему, что я не могу исполнить его желания, но что если мне придется брать город приступом, то женщинам и детям будет дано время оставить его.

«Мои слова, видимо, крайне опечалили Якуб-хана. Оказывается, что он оставил Кабул столь поспешно, что даже не захватил с собою палатки, я, если бы ему удалось убедить меня не идти далее, то он, без сомнения, тотчас возвратился бы в Кабул. Как бы то ни было, для него была поставлена палатка посреди нашего лагеря, и были приняты все меры к возможно лучшему его содержанию.

«Когда прибыли, наконец, его палатки, то он просил позволения поставить их вне лагеря, на что я согласился, приказав, однако, поставить возде его палатки такой же караул, какой стоял у меня якобы для того, чтобы оказать ему почет, а в сущности для того, чтобы иметь возможность наблюдать за всеми его движениями.

«Поведение моего царственного гостя не внушало мне ничего успокоительного. Он все время поддерживал сношения с Кабулом, откуда к нему то и дело являлись гонцы, очевидно привозившие ему чрезвычайно важные известия, как об этом можно было судить по жадности, с какой он читал получаемые им письма, и потому, что верховые лошади гонцов изнемогали от усталости и слишком быстрой езды.

«Можно себе представить, как мне было неприятно присутствие в нашем лагере Якуб-хана, который мог сообщить кабульским властям самые точные сведения о нашей численности и движениях. А что он был уверен в нашем поражении, то об этом можно было судить по тому, что его в начале не только дружественное, но даже низкопоклонное обращение со мною сделалось, по мере приближения к Кабулу, вызывающим и надменным».

5-го октября, ровно месяц спустя после того, как было получено известие о печальной судьбе, постигшей английское посольство, Робертс подошел к Кабулу, а на следующий день одержал полную победу над афганским войском, защищавшим доступ к столице.

Весьма любопытен для характеристики азиатского правителя рассказ Робертса о том, как держал себя Якуб-хан в этот знаменательный для него день, и с каким самообладанием он выслушал известие о поражении своих войск.

«Мой друг эмир, — пишет Робертс, — окруженный своими сардарами, сидел весь день на холмике среди нашего лагеря, следя [212] с большим вниманием за ходом сражения и расспрашивая всех подходивших к нему о том, как идет дело. Как только я окончательно убедился в победе, я послал своего адъютанта к его степенству сообщить ему это радостное известие. Это была, без со мнения, тяжелая минута для него, и горькое разочарование после того как он и его приверженны в Кабуле тщательно выработали, как я впоследствии узнал, план для нашего истребления. Но эмир выслушал это известие с чисто азиатским спокойствием, не высказал ни малейшего огорчения и просил адъютанта передать мне, что так как мои враги — его враги, то он радуется моей победе.

«Я был вполне доволен результатом этого дня, но, как бы то ни было, в 12 милях, за холмами, стоял Кабул с тысячами вооруженных жителей, готовых энергично сопротивляться, если бы нам пришлось брать город приступом.

«Поэтому нельзя было терять времени и, несмотря на усталость войска, ему было приказано с рассветом идти далее.

«Наше поспешное движение вперед тотчас после поражения, нанесенного афганцам накануне, произвело желаемое действие. Прибыв в Бени-Гиссар, довольно значительную деревню, окруженную огородами и садами, лежащую всего в двух милях к югу от столь прославленной крепости Бала-Гиссар, я послал кавалерийский разъезд осмотреть местность и получил приятную весть, что Бала-Гиссар оставлен неприятелем и что часть города, которую можно было рассмотреть, казалась пустынною.

«В течение этого дня меня посетили именитые кабульские купцы; каждый из них рассказывал по-своему о движении разбитой мною афганской армии и о дальнейших намерениях афганского главнокомандующего. Из их разноречивых рассказов я мог, однако, заключить, что из Когистана подошли свежие войска, которые соединились с остатками разбитой мною армии и заняли холмы, возвышавшиеся над Кабулом к западу».

Но на следующее утро оказалось, что афганцы побоялись вступить в сражение и, воспользовавшись ночною темнотою, бежали, оставив в своим лагере множество оружия, слонов, верблюдов, мулов и пони.

Английский лагерь был перенесен ближе к городу на плато, возвышающееся между реками Кабулом и Лагаром близ их слияния, в расстоянии менее одной мили от Бала-Гиссара.

«Наконец, говорит Робертс, я был в Кабуле, о котором я так много слышал с самого детства, и который мне так хотелось видеть. Он лежал у моих ног, раскинувшись на довольно обширном пространстве, со своими глиняного цвета зданиями и 50.000 жителей. В [213] юго-восточном углу города виднелась крепость Бала-Гиссар, живописно расположенная на выступе скалы у подошвы Шар-и-Дарвиза, по гребню которого шла укрепленная стена.

«Мне донесли, что Кабул был совершенно спокоен; в наш лагерь явилось множество купцов, предлагая свои товары, но я запретил кому бы то ни было ездить в город до тех пор, пока мною не будут приняты меры для поддержания порядка среди фанатичного, вероломного и мстительного населения.

«Два дня спустя, я поехал в Бала-Гиссар и пытался воспроизвести в своим воображении картину храброй защиты и трагической кончины посольства. Стены дома, в котором оно помещалось, истыканные пулями, свидетельствовали об энергичном нападении и о продолжительной обороне. На полу были кровавые пятна, а в пепле очага были найдены груды человеческих костей. Можно себе представить, что ислытали мои солдаты при виде этого, и как трудно было сдержать проявление их чувств ненависти и вражды против виновников злодейского покушения.

«Бала-Гиссар, некогда довольно сильное укрепление, находилось в разоренном состоянии, и его но трудно было бы взять приступом, если бы дело до этого дошло».

«Я имел в это время несколько интересных разговоров с Якуб-ханом. Обсуждая со мною причины, побудившие Шир-Али отдалиться от нас и искать сближения с Россией, он высказал, что хотя его отец и не получил от английского правительства всего, что он желал, но он все-таки был доволен тем, что было сделано для него. Но когда Саид-Нур-Магомед возвратился, в 1873 г., из своей поездки в Индию, то он убедил Шир-Али в том, что он не мог долее рассчитывать на помощь со стороны Великобритании, тогда Шир-Али сделал некоторые предложения русскии, с которыми с тех пор постоянно поддерживал сношения.

«Когда отец, — говорил Якуб, — получил от индийского правительства письмо с извещением, что в Кабул отправляется британское посольство», то он прочел его на дурбаре, на котором присутствовали члены русского посольства. Когда чтение письма было окончено, то полковник Столетов встал, поклонился эмиру и просил у него позволения уехать из Кабула с тем, чтобы немедленно отправиться в Ташкент и изложить положение дел генералу Кауфману, который известит обо всем царя и постарается о том, чтобы на Англию было произведено давление. Он обещал возвратиться месяца через полтора или два и советовал эмиру сделать тем временем все, что будет в его власти, чтобы не допустить посольство в Кабул. Полковнак Столетов не вернулся более в Кабул. Он [214] поспешно выехал в Ташкент, где пробыл недолго, и затем отправился в Россию ³.

«Афганский чиновник, мирза Магомед-Гассан-хан, более известный под именем «Дабир-ул-Мулка», сопровождавший полковника Столетова от Аму-Дарьи до Кабула, сопутствовал ему и на обратном пути в Ташкент, где мирза был задержан под предлогом, что вскоре будут получены приказания от императора, и где он оставался до тех пор, пока генерал Кауфман не получил известия о бегстве моего отца из Кабула. Тогда ему было разрешено выехать. С ним были посланы два адъютанта, один европеец, а другой бухарец.

«Генерал Кауфман очень советовал моему отцу не покидать Кабула ⁴. Вместе с тем чинам посольства было приказано возвратиться, а доктору было разрешено остаться с моим отцом, если он нуждается в его услугах. [215]

«Русскому посольству оказывали всюду большой почет, и войскам на всех станциях, между Мазар-и-Шарифом и Кабулом, было приказано выходить им навстречу и приветствовать их при приезде и при отъезде залпом из ружей.

«Не могу поручиться, — говорит Робертс, — за точность каждого слова, сказанного Якуб-ханом, но ручаюсь за то, что все вышесказанное написано по заметкам, тогда же мною занесенным в записную книгу, и есть вполне верное воспроизведение сказанного им.

«Было бы излишне, — продолжает он, — приводить какое-либо доказательство в подтверждение того факта, что Шир-Али, по той или другой причине, отдалялся от нас в последние годы своего царствования и стал склоняться в пользу союза с Россией, но мне кажется, что связь, существовавшая между возникшим, более тесным сближением России с Кабулом и размером враждебного отношения к нам эмира не была до сих пор оценена как должно. Сказанное Якуб-ханом проливает на этот вопрос некоторый свет, и его слова (о том, что эмиром поддерживались с 1873 г. сношения с русскими) подтверждаются тем, что мы встретили в Кабуле гораздо более русских, нежели англичан. Афганские сардари и офицеры были одеты в мундиры русского покроя, в казначействе оказались русские деньги, на базарах продавались русские товары и хотя дороги, ведущие в Среднюю Азию, были, конечно, не лучше тех, которые вели в Индию, но Россия воспользовалась ими лучше, нежели мы для того, чтобы завязать торговые сношения с Афганистаном.

«Преобладание русских денег и товаров в Кабуле и обширные военные приготовления, которые делались Шир-Али последние годы, составляют любопытный комментарий к всему рассказанному Якуб-ханом. Разрыв, происшедший между нами и Шир-Али, дал нам возможность обнаружить и предотвратить серьезный заговор, угрожавший спокойствию и безопасности Индийской империи. [216]

«Обширные военные приготовления, который делались Шир-Али представляют, по моему мнению, факт в высокой степени знаменательный. Еще до начала войны, эмир призвал к оружию и вооружил ружьями, заряжающимися с казенной части, 68 полков пехоты и 16 полков кавалерии. Афганская артиллерия была доведена до 300 орудий. Множество мастеров работало непрерывно над изготовлением нарезных орудий и ружей, заряжающихся с казенной части.

«В Бала-Гиссаре оказалось более миллиона пудов пороха и несколько миллионов боевых снарядов, туземной работы. Было заготовлено также соответственное этому количество сабель, касок, мундиров и других предметов воинского снаряжения. Наконец Шир-Али затратил поразительное количество денег и труда на постройку укрепленного лагеря в Шерпуре; о размерах и стоимости этого сооружения можно судить по тому, что в нем могло бы помещаться в течение целой зимы все войско, находившееся под моею командою, при чем наибольшая часть его могла поместиться в черте главного вала, который тянулся приблизительно на две мили, у подошвы южного и западного склонов холмов Бимару. Очевидно, первоначальным намерением Шир-Али было обнести все эти холмы валом на протяжение 5 миль и на значительном протяжении уже был заложен фундамент. Все эти воинственные приготовления могли иметь целью единственно неприязненные действия против нас; вдобавок трудно понять, каким образом афганское казначейство могло дать потребные для этого сооружения деньги, когда весь доход страны равнялся около 8 лак рупий (800.000 руп.) в год.

«Я сказал, что изобилие русских денег и товаров в Кабуле было доказательством возраставшего сближения России с Афганистаном. У меня не было доказательств того, что русские деньги были ввезены туда каким-либо иным путем кроме торговли. Весьма возможно, что большая часть этого золота, и быть может и все оно проникло туда постепенно, так как в этой стране, где чеканится весьма мало денег, заботятся о накоплении иностранной звонкой монеты. Тем не менее, огромное количество русского золота, находившегося тут в обращении, было так велико, что это невольно поражало. В одной кассе эмира найдено было не менее 13.000 золотых монет; подобных же монет попадалось немало и на городских базарах; всем известно, что их было также немало у сардарей. Разумеется, в Кабуле также много всевозможных английских товаров, иначе и быть не могло, тем более что в городе проживает множество купцов, индусов, но и русских товаров тут чрезвычайно много. Стекло, фаянс, шелки, чай и много других вещей, которые, казалось бы, гораздо легче [217] привезти из Индии, нежели из России, встречаются тут в огромном количестве.

«У сардарей и других служащих вошло, как сказано, в моду носить не только мундиры русского покроя, но русские пуговицы, русские сапоги и тому подобное. Вообще, русские товары и русские обычаи, по-видимому, вошли в моду в Афганистане».

После занятия Кабула Якуб-хан был вынужден передать Робертсу часть неуничтоженной переписки своего отца с русскими генералами,

«Когда я спросил Якуб-хана, куда делась переписка, которая должна была происходить между его отцом и русскими, читаем в записках Робертсеа, то он ответил мне, что он уничтожил ее по пути в Гандамак; однако, некоторые письма генералов Кауфмана и Столетова достались в мои руки.

В одну из моих последних бесед с ним, «Якуб-хан, советовал мне не терять из вида Герата и Туркестана. На мои вопрос, имеет ли он какой-нибудь повод ожидать с этой стороны неприятностей, он отвечал: «Я не могу сказать, что именно можно ожидать, но помните, что я предостерегал вас». Без сомнения, он знал более того, нежели говорил, и я считаю возможным, что он имел кое-какие сведения о намерениях своего брата, Эюб-хана ⁵ относительно Кандагара, и предвидел, вероятно, что Абдуррахман появится на сцене из Туркестана».

12-го октября должно было происходить в Бала-Гиссаре чтение прокламации, в которой излагались дальнейшие намерения английского правительства по отношению к Афганистану и меры, какие оно решило принять для утверждения власти эмира, наказания виновных в убийстве посольства и для водворения в стране порядка.

«Я очень затруднялся, пишет Робертс, как поступить относительно эмира, но мне недоумение вскоре разрешилось самим Якуб-ханом. 12-го числа, рано утром, он явился ко мне в палатку, когда я еще не был одет, и попросил у меня свидания. Я предложил своему царственному посетителю единственный, бывший у меня стул, на который он сел, и тотчас заявил мне, что он решил отказаться от престола, это решение его принято твердо, что жизнь его самая жалкая и что он скорее согласится косить сено в английском лагере, нежели быть правителем Афганистана; в заключение он умолял меня позволить ему поставить свою палатку возле моей до тех пор, пока он не получит возможность уехать в [218] Индию, в Лондон, куда бы то ни было, куда вице-король пожелает отправить его.

«Я предоставил в его распоряжение палатку, велел приготовить для него завтрак и просил его хорошенько обдумать принятое им решение, присовокупив, что я повидаюсь с ним вторично в десять часов, перед тем как отправиться (для чтения прокламации) в Бала-Гиссар».

Решение Якуб-хана осталось неизменным.

28-го октября был обнародован манифеста об отречении его от престола, и несколько времени спустя он и главные его министры были отправлены в Индию, где ему было назначено определенное местожительство; афганский престол остался вакантным, и генерал Робертс временно принял на себя высшее управление военными и политическими делами в Афганистане.

Продолжительная оккупация английским войском укрепленного лагеря при Шерпуре, захват артиллерии и многочисленных боевых снарядов, разрушение исторической крепости афганцев и резиденции их эмиров, наконец, отправка в Индию самого эмира и его министров могли довести обычную ненависть афганцев к иностранцам до высшей степени. И действительно, афганцы, движимые религиозным и патриотическим энтузиазмом, подстрекаемые к тому же своими муллами, начали еще в ноябре месяце собираться большими отрядами, против которых английские войска действовали без особенного успеха. 18-го декабря афганцы окружили Шерпурский лагерь и 23-го декабря пытались произвести штурм, который, однако, был отбит с большими потерями, после чего афганцы обратились в бегство; все их отряды были рассеяны, и страна мало-помалу стала успокаиваться. Тогда на очередь стал вопрос об избрании нового эмира, который мог бы занять в Кабуле престол с надеждою удержаться на нем. Этот вопрос живо интересовал индийское и великобританское правительства.

История Афганистана показывала, как трудно было одному лицу сосредоточить в своих руках власть над непокорными племенами, населявшими страну. Дост-Магомед, первый попытавшийся объединить Афганистан, провел всю жизнь в борьбе за власть и в старании утвердить ее; его преемник, Шир-Али, пять лет вел междоусобную войну прежде, нежели утвердился на престоле, и никогда бы не одержал верх над своими соперниками, если бы Англия не оказала ему материальной поддержки. Для безопасности Индийской империи и спокойствия ее границ самым желанным соседом был, разумеется, сильный и объединенный Афганистан, при условии, конечно, что английское правительство могло бы быть уверено в том, [219] что их интересы были бы тождественны, но существовала возможность, что силы Афганистана будут направлены против Англин. Даже если бы вновь избранный эмир оказался всецело преданным Англии, то история Афганистана могла повториться и из-за престола могла снова возгореться междоусобная война со всеми ее тревожными последствиями.

Таковы были в общих чертах соображения, побудившие в то время генерала Робертса предложить своему правительству разделить Афганистан на несколько самостоятельных княжеств, как это было до Дост-Магомеда, и не назначать общего властителя. Но это было найдено невыполнимым, и британское правительство начало с главнейшими афганскими князьями переговоры об избрании эмира, который имел бы в стране достаточное число приверженцев. Найти такое лицо было не легко. Робертс остановил свой выбор на Абдуррахмане, племяннике бывшего эмира Шир-Али, но никто довольно долго не знал, где он находится, как вдруг в конце января 1880 г. было получено письмо от его матери, жившей в Кандагаре, которая писала, что Эюб-хан предлагал ее сыну соединиться с ним и действовать против англичан, но Абдуррахман от этого отказался, заявив вместе с тем, что он «не может оставить русскую территорию без позволения русских, от коих он получает субсидию, и что, даже получив это разрешение, он не приехал бы в Афганский Туркестан и в Кабул иначе, как по приглашению Англии».

Индийское правительство действительно само предложило ему занять афганский престол. Переписка, возникшая по этому поводу с ним у английских властей, весьма любопытна и дает очень яркую характеристику этого замечательного государя.

Абдуррахман сразу весьма точно и определенно поставил вопрос о своих будущих отношениях как к Англии, так и к России. Выражая полную готовность поддерживать дружественные отношения с Англией и воспользоваться ее помощью для того, чтобы восстановить в Афганистане мир и порядок, он уведомил вместе с тем английское правительство, что займет афганский престол только с согласия русского правительства, по отношению к которому он имел известные обязательства за оказанное ему гостеприимство, и вообще дал понять, что его отношения к обоим государствам всегда будут совершенно одинаковы, т. е., другими словами, он сразу старался поставить себя в совершенно независимое положение.

Индийское правительство отвечало ему, что оно не может войти с ним в обсуждение вопроса об отношениях Афганистана к Великобритании и России и что оно всегда я при всяких обстоятельствах [220] считало устранение иноземного влияния и вмешательства во внутренние дела Афганистана непременным условием, обеспечивающим спокойствие Индийской империи, и на котором могла бы быть оказана поддержка афганскому эмиру, и что это условие всегда признавалось и русским правительством, которое неоднократно подтверждало сделанное им английскому правительству заявление, что «Россия считает Афганистан вне сферы своего влияния».

Переговоры с Абдуррахманом еще не были окончены, когда было получено известие, что правитель Герата, Эюб-хан, призывал соседние племена к восстанию, собрав значительный силы (12.000 чел.), и нанес англичанам (12-го июля 1880 г.) решительное поражение при Майманде. Остатки британского войска, преследуемые афганской конницей, бежали в Кандагар, где генерал Примроз был осажден Эюб-ханом с отрядом в 3.650 чел. Тогда Робертс решил немедленно идти ему на выручку с теми войсками, которыми он мог располагать, и совершил свой известный кандагарский поход, принесший ему титул лорда, в столь короткий промежуток времени (с 7-го августа по 2-е сентября 1880 г.), что он мог считаться необыкновенным подвигом. Эюб-хан был разбит наголову и потерял всю свою артиллерию.

Между тем 22-го июля 1880 г. на дурбаре афганских князей, созванном в Кабуле генералом Робертсом, Абдуррахман был провозглашен эмиром и принял власть на чрезвычайно выгодных условиях. Британское правительство отказалось от своего притязания содержать в Кабуле постоянное посольство, обещало очистить всю страну, уплачивать эмиру ежегодную ренту и возвратить большую часть отнятых пушек и другого оружия, взамен чего Абдуррахман обязался только не вступать в политические сношения ни с каким другим иностранным правительством.

Но вскоре положение Абдуррахмана сделалось весьма затруднительным, вследствие дальнейших успехов России в Средней Азии, которые усилили соперничество между нею и Великобританией и заставили последнюю еще пристальнее следить за Афганистаном.

«Нельзя было относиться безразлично к действиям России, — писал Робертс, — ибо, в то время, когда мы отказались от нашего господствующего положения в Кандагаре, она значительно приблизилась к Афганистану и при том в направлеяии более выгодном, чем прежде, для того, чтобы идти вперед еще далее».

До 1881 г., русской армии, если бы таковая была двинута в Афганистан, пришлось бы решить трудную задачу — либо перейти через Гинду-Куш, представлявпгий весьма внушительную преграду, либо пройти по пустыням Хивы и Бухары, в том случае, если бы она [221] была двинута к Герату. Но все это изменилось со взятием Геок-Тепе Скобелевым (1881 г.) и с победами, одержанными им над текинцами, которые предоставили Мерв во власть России и дали ей возможность перенести ее операционный базис из Оренбурга к Каспийскому морю. Это был важнейший из всех шагов, когда-либо сделанных Россией в ее поступательном движении к Индии.

«Я обращал, говорить Робертс, несколько лет перед тем внимание индийского правительства на то, как много выиграла бы Россия, когда, завоевав Мерв, — а я считал это завоевание неизбежным в ближайшем будущем, — она получила бы возможность сделать этот шаг. На мои слова не обратили в то время внимания, над ними даже смеялись и говорили, что я, как и некоторые другие лица, разделявшие мой взгляд, был одержим болезнью, которую один известный политический деятель окрестил названием «Mervousness» (мервность, от nervousness — нервность) и под влияниеы которой я так сильно беспокоился об успехах русских в Средней Азии. Но несколько времени спустя мои слова оправдались. Мерв сделался (1885 г.) русским владением, и Туркестан был непосредственно соединен с Петербургом железною дорогою и пароходным сообщением. Нельзя отрицать того, что это давало русским возможность, в случае надобности, быстро двинуть кавказскую армию на театр военных действий и что генерал Комаров мог, таким образом, продиктовать свои условия коммиссии, имевшей целью установить северную границу Афганистана, и русские могли овладеть Пендже (на левом берегу Мургаба, в 35 кил. выше от впадения в него Кушки), на глазах у британских офицеров».

Бразды правления в Индии находились в то время в руках лорда Дюфферина. В виду тревожнаго оборота, который принимали дела в Средней Азии, и крайне натянутых отношений, установившихся между Россиеи и Англией, и взаимного недовольства и недоразумений, возникших по вопросу о проведении северной границы, вице-король счел нужным иметь свидание с афганским эмиром, которого он пригласил с этою целью в марте месяце 1886 г. в Раваль-Пинд.

«Абдуррахману было в то время 45 лет; страдая ревматизмом, он должен был опираться на палку, но несмотря на это его статная фигура была благородна и внушала уважение. У него было мужественное, умное и красивое лицо, но его несколько портило жесткое выражение рта; в обращении он был вежлив, хотя несколько резок.

При первом же свидании эмир напомнил лорду Дюфферину, что он предостерегал британское правительство относительно движения [222] русских к Афганистану, которое производило тревожное впечатление на умы его соотечественников.

Вице-король отвечал, что если Россия двинется к Герату, то Англия ответит на это объявлением войны, поэтому он счед нужным поставить Абдуррахману ребром вопрос о взаимных отношениях его к Англии и указал ему на безусловную необходимость решить совершенно определенно, кого из своих могущественных соседей он выбирает союзником в случае войны между ними; в то же время лорд Дюфферин советовал Абдуррахману укрепить северную границу Афганистана и предлагал ему услуги английских инженеров для приведения Герата в состояние надлежащей обороны.

Абдуррахман горячо поблагодарил лорда Дюфферина за лестное для него предложение заключить союз с Англией, говорил, что он лично безусловно на стороне англичан, но... что он должен считаться с чувствами и мыслями своих подданных, а «этот грубый, необразованный и подозрительный народ», к сожалению, против англичан.

Несколько дней слустя после приезда Абдуррахмана в Раваль-Пинд, состоялся торжественный дурбар, на котором вице-король и эмир обменялись уверениями во взаимных дружественных чувствах.

На другой день было получено известие о поражении генералом Комаровым афганских войск под Кушкой.

Поведение Абдуррахмана при этом известии было изумительно: он принял его с полным равнодушием и заявил присутствующим, что не придает ему особенного значения; очевидно, он употребил всю силу своей азиатской выдержки с целью не обнаружить своих истинных чувств и тем не дать связать себя с английским правительством какими-нибудь поспешными обещаниями.

Эмир получил от английского правительства в подарок почетную саблю, принимая которую, он сказал, что «с этой саблею он надеется истребить всех врагов великобританского правительства». Он выразил также желание иметь английский орден, который и был пожалован ему перед его отъездом. Он мог быть вполне доволен своим посещением Индии: ему была не только обещана помощь Англии в случае нападения на Афганистан, но он получил также большую сумму денег, несколько орудий, много ружей и боевых снарядов.

Посде отъезда эмира англичане начали усиленно готовиться к войне с Россией; Робертс был назначен командующим армией в составе двух армейских корпусов, которая должна была идти к [223] Герату, если бы только русские после кушкинского боя двинулись еще далее вперед.

«Два армейских корпуса, — это была конечно внушительная сила, говорит Робертс, но, к сожалению, если бы дело дошло до действительного разрыва с Россией, то их вовсе нельзя было бы двинуть, так как перевозочные средства совершенно отсутствовали».

В виду этого, будучи назначен главнокомандующим войсками в Индии, — пост, который он занмал в течение 8 лет, — Робертс обратил на этот вопрос особенное внпмание и в записке, поданной им индийскому правительству, настаивая на необходимости как можно лучше подготовиться к войне с Россией, — идею о которой он лелеял в течение всей своей продолжительной службы, — он подробно изложил свой взгляд на необходимость обеспечпть перевозочные средства, улучшить пути сообщения, построить железные дороги, чему он придавал несравненно большее значение, чем постройке новых укреплений.

Изложению существеннейших мер, которые были приняты им как для укрепления северной границы Индии, так и по вопросам мобилизации, сосредоточения и устройства тыла армии, посвящены последние главы записок Робертса.

В. Тимощук.

Комментарии

1. См. «Русскую Старину», март 1902 г.

2. Крепость и резиденция эмира в Кабуле.

3. По отъезде из Кабула, Столетов известил афганского министра иностранных дел Вазир-шаха-Магомед-хана 21-го сентября 1878 года о своим благополучном возвращении в Ташкент и о том что он отравляется в Россию, чтобы донести императору о результате переговоров его с афганским правительством, и между прочим выражал надежду, что те, кои захотят вступить в Кабул чрез восточные ворота, найдут их запертыми, и это заставит их трепетать. (Из переписки, захваченной Робертсом в Кабуле и помещенной в Приложении к его запискам).

4. 25-го декабря 1878 г. генерал-адъютант Кауфман писал эмиру, что английское министерство на запрос, сделанный ему русским правительством, отвечало, что Англия не намерена посягать на независимость Афганистана; со своей стороны он горячо советовал эмиру не покидать страны, а постараться придти к соглашению с англичанами, если же он не пожелает возвратиться для этого в Кабул, то генерал-губернатор советовал ему уполномочить Якуб-хана заключить мир на известных условиях.

Повторяя еще раз совет не уезжать из Афганистана, Кауфман писал, что это не только не принесет пользы эмиру, но что его появление на русской территории может ухудшить дело.

В том же месяце туркестанский генерал-губернатор писал генералу Розгонову, находившемуся в Кабуле, что так как Россия не может в зимнее время помочь эмиру войском, то чтобы он посоветовал ему повременить до весны; а если, несмотря на все старание эмира, война будет объявлена, то Розгонову повелевалось выехать из Афганистана.

17-го января 1874 г. Кауфман подтвердил эмиру, что вследствие его просьбы о помощи, император вошел в сношение с великобританским правительством и русскому посланнику в Лондоне подтверждено, что независимость Афганистана останется неприкосновенною, и что император, получив известие о том, что эмир оставил Кабул и передал престол сыну, приказал сообщить Шир-Али, что в настоящее время ему не может быть оказано помощи войском. Несколько раньше, а именно 8-го октября 1878 г. генерал-майор Столетов, по приезде в Ташкент, благодарил эмира письмом за оказанный ему прием и, уверяя его в дружеских к нему чувствах русского императора и готовности помочь ему, писал что «тому, кто находясь на высокой горе, лучше видно то, что делается вокруг него, и что по милости Божией на свете нет государства равного государству великого императора», поэтому он советует эмиру во всем сообразоваться с советами русского правительства, которое «мудро, как змеи, и кротко, как голубь». Далее, уведомляя эмира, что Англия желает заключить с ним мир, он советовал ему согласиться на это, но в то же время постараться «разузнать намерения соседних племен и, заключив мир, готовиться втайне к войне». (Там же).

5. Сардар Эюб-хан был в 1879 г. губернатором Герата.

Текст воспроизведен по изданию: Россия и Англия в Афганистане. (Из записок фельдмаршала лорда Робертса) // Русская старина, № 4. 1902