-

НАЗАРОВ П.

ВОСПОМИНАНИЯ

О СТЕПНОМ ПОХОДЕ В ХАНСТВА ХИВУ И БУХАРУ.

В конце 1857 года получили мы известие об экстренной командировке в степь из уральского войска двух небольших команд. Одна из них, 43 казака, при трех офицерах и трех урядниках, назначалась, в числе команд от других частей войск Оренбургского края, конвоировать командира отдельного оренбургского корпуса, во время предположенной им, весною следующего года, поездки в степь, для осмотра тамошних укреплений. Другая команда, в числе 17 казаков, при 2 урядниках и 2 офицерах (между которыми был назначен и я), должна была поступить в состав конвоя, для сопровождения нашей миссии в ханства Хиву и Бухару.

В приготовлениях к походу прошла зима. 9-го апреля 1858 года, обе команды выступили в поход и, после двадцати-однодневного марша, прибыли в Оренбург. Здесь мы получили положительные известия о составе миссии и ее конвоя.

Никогда еще такое большое посольство не отправлялось в среднюю Азию. Кроме начальника миссии, флигель-адъютанта полковника Н. П. Игнатьева (ныне генерал-адъютанта), при нем были 16 специалистов по разным предметам, медик и иеромонах. [376]

Почетный конвой посольства состоял из уральской команды, из 17 человек оренбургских казаков, при 2 офицерах и 2 урядниках, и из 30 стрелков оренбургских линейных баталионов, тоже при 2 офицерах и 2 унтер-офицерах. Пехота была посажена на лошадей, и люди на смотру оказались очень хорошими кавалеристами, особенно если принять во внимание короткое время их обучения для предстоявшего похода. Кавалерийские построения они исполняли с должною отчетливостию, не говоря о красивой, крепкой посадке и уменье управлять лошадью, которые сделали бы честь и опытным всадникам.

Все команды должны были находиться под начальством штаб-офицера уральского войска, назначенного начальником всего конвоя миссии, к которому потом, по распоряжению генерал-адъютанта Катенина, был прикомандирован еще добавочный конвой, состоявший из 18 оренбургских казаков, при одном офицере и одном уряднике, и уральской команды, назначавшейся сопровождать корпусного командира, за выкомандированием из нее в конвой сего последнего 10 казаков-песенников. Добавочный конвой имел сопровождать посольство до хивинского города Куня-Ургенча, откуда он должен был возвратиться в Уральское укрепление и здесь присоединиться к конвою генерала Катенина.

Снабжение отряда провиантским довольствием, фуражом, а равно хозяйственными принадлежностями и другими припасами, было полнее и разнообразнее, чем для других отрядов, посылаемых в степь.

Кроме 13 частных фургонов, принадлежавших офицерам посольства и конвоя, при отряде было 7 повозок казенных, из которых 2 были определены под имущество нижних чинов, а другие 5 составляли казенный обоз: походную кузницу, фуру для больных, повозку с медикаментами, с канцеляриею и с денежным ящиком. Но все эти фуры и телеги мы бросили незадолго до вступления в пределы Хивинского ханства. Несравненно удачнее поступили те, которые, вместо повозок, купили в Оренбурге верблюдов. Следует однако заметить, что, вместо кошемных переметных сумок, какие были у нас, гораздо полезнее иметь коробья или, еще лучше, сундуки. Два таких сундука, аршина полтора с небольшим длины, аршин с четвертью ширины и аршин глубины, [377] обшитые кошмою, привязываются, за приделанные к ним с боков железные скобки, веревками с двух сторон верблюда. Они имеют перед переметными сумками преимущество прочности и удобства при навьючке и развьючке, и кроме того вещи в них не мнутся как в переметных сумках. Наконец, два таких сундука, сложенные вместе и обращенные вверх своей гладкой поверхностию, могут заменить железную кровать, которыми мы все запаслись.

Число верблюжьего каравана, назначенного для поднятия тяжестей посольства и конвоя его, простиралось до 352 голов. Из них 242 верблюда определялись под своз провианта и фуража; в том числе 94 верблюда были навьючены, заготовленным в Оренбурге, прессованным сеном, для продовольствия лошадей экспедиции во время следования по бесплодным местам от бывшего Эмбенского укрепления чрез Усть-Урт до Куня-Ургенча. Количество сена было расчислено на 30 дней, полагая в сутки на лошадь по 10 фунтов.

Все остальное довольствие, выдававшееся по обыкновенному степному положению, было рассчитано на два месяца; а позднее люди и лошади отряда должны были содержаться от правительства хивинского и бухарского. На время следования от Хивы до Бухары, предполагалось, на предназначенную для этого сумму, заготовить довольствие в Хиве, на обратный же путь, до форта № 1, в Бухаре.

Остальные 110 верблюдов были наняты для поднятия постоянных тяжестей посольства и конвоя, как-то: багажа посланника, свиты его и конвоя, под подарочные вещи, геодезические инструменты, нижним чинам под теплую и запасную одежду, под кибитки, юламейки, разные походные и хозяйственные принадлежности и, наконец, под непредвидимые тяжести.

Число верблюдов было рассчитано так, чтобы на каждого верблюда вьючить, средним количеством, 16 пудов. Такая тяжесть, принимая в соображение длинный путь, предстоявший нам, была бы чрезвычайно обременительна, даже в случае совершенного отсутствия плохих верблюдов; но, как я уже сказал, 242 верблюда везли провиант и фураж, которые должны были расходоваться по мере следования отряда, так что на дальнейшем пути можно было облегчать тяжело навьюченных или усталых верблюдов, раскладывая их ношу на [378] опоражниваемых. Притом, на каждые 10 верблюдов был один запасный.

242 верблюда были наняты оренбургской пограничной коммиссиею у подведомственных нам киргизов, с платою за каждого по 6 руб. в месяц. Остальные же 110 верблюдов, для поднятия постоянных тяжестей, были наняты за другую цену, именно: с условием платить за каждого от Оренбурга до Хивы 15 р., от Хивы до Бухары, если верблюды пойдут и туда, столько же и, наконец, если посольство вернется на них же чрез Хиву в Оренбург, то выдать за это плату по тому же расчету. В случае же, если верблюды окажутся в Хиве ненужными для дальнейшего следования в Бухару, было условлено, что они могут, с дозволения начальника миссии, возвратиться из Хивы. Запасных верблюдов в этой партии полагалось иметь бесплатно на каждые шесть по одному; возчикам, тоже на каждые шесть верблюдов по одному, полагалось производить от казны жалованье по 3 р. в месяц, при казенном содержании. Весь этот верблюжий караван находился под начальством караван-баши, которым был назначен один из почетных и надежнейших ордынцев, состоявший, в свою очередь, в полном распоряжении начальника конвоя. Кроме названных киргизов, пограничная коммиссия распорядилась назначением в посольство 4 посыльных киргизов и 2 лучших вожаков, которые знали удобнейшие для ночлегов места, в особенности на пути от бывшего Эмбенского укрепления через р. Чеган, Южные окраины Больших Барсуков (Так называются пески или, точнее, группы песчаных холмов, лежащих между верховьями Эмбы и Аральским морем.), по западному берегу Уральского моря до хивинского города Куня-Ургенча.

Вожаки и посыльные киргизы обязывались быть каждый о-двуконь и, при казенном содержании, получать жалованья по 5 р. сер. в месяц; посыльные, сверх того, за исправную доставку конвертов и бумаг, получали приблизительно поверстную плату, по числу верст, полагая на лошадь по 1 к. сер.

За несколько дней до похода, корпусный командир делал командам, каждой по одиночке, смотры, на которых остался доволен как самыми командами, так и их снаряжением. Казаки были вооружены новыми нарезными ружьями, пехота — [379] штуцерами. Лошади у всех чинов команд были киргизские. Впрочем, почти излишне упоминать об этом, потому что лошади других пород неспособны переносить труды и лишения степного похода, не говоря уже про тюбеневку; киргизская же лошадь довольствуется самым скудным подножным кормом.

15-го мая, после напутственного молебна, мы выступили в степь.

Как уже сказано, наш путь лежал на р. Эмбу. Следуя по маршруту, мы, от Оренбурга по бердяно-куралинской линии, должны были придти на Караванное озеро, в долине р. Илека; далее, по долинам рр. Илека, Исембая, Тик-Темира, Кульденен-Темира, озерам Тагалы и Кунгун-Буль, на р. Эмбу, а затем к возведенному, в 1839 году, генерального штаба полковником Жемчужниковым и впоследствии упраздненному Эмбенскому укреплению.

Мы не изменяли этого маршрута и, только дорожа временем, шли почти безостановочно, сокращая часы означенных в маршруте дневок и иногда соединяя три небольших перехода в два, впрочем без отягощения для лошадей.

Подножный корм на ночлегах мы повсюду находили отличный, так что не имели нужды в крученом сене, большие тюки которого помещались в рогожных кулях. Кстати скажу, что все остальное довольствие было насыпано в портяные мешки, зашитые сверх того в рогожные кули, несмотря на убеждение некоторых в Оренбурге, говоривших, что и одних рогожных кулей достаточно для провианта и фуража. Впоследствии мы убедились, что если бы послушались подобного совета, то, не пройдя и половины пути, остались бы без провианта, потому что и портяных мешков, обернутых в рогожные кули, которые во время дороги бились и рвались, оказалось недостаточно, так что мы зашивали провиант в двойные портяные мешки, остававшиеся от довольствия, израсходованного по мере следования. Казаки, не нуждаясь в прессованном сене и в овсе, уделяли лошадям не всю дачу, оставляя часть ее, как они выражаются, «в загоне», т. е. на черный день, разумея ночлеги на бесплодных местах. Не говорю про воду: она была пока везде хороша, так как мы останавливались у речек, озер, следовательно шли, как говорится, «по вольным водам». Все [380] пройденные нами степные речки похожи одна на другую: текут омутами (плесами) и потом теряются в песках:, летом они по большей части пересыхают, но весною, разливаясь в своих плоских берегах, содействуют образованию отличных лугов.

Киргизов мы встречали очень мало, потому что на весну и лето большая часть их уходит в дальние кочевки, оставляя эти места, как обильнейшие травою, для зимовок. Признаками их оседлости здесь являются разбросанные кое-где по степи и кое-как возделанные пашни. Разработка полей у киргизов ручная.

Не вдаюсь в подробное описание киргизской природы. Скажу только, что местность, которую мы проходили, изредка волнистая, но по большей части ровная. В долинах зеленеется сочная трава, на вершинах и скатах возвышений растет седая полынь; места же ровные покрыты ковылем. Скучно смотреть на эту траву, когда ее колышет ветер: видишь целое море белых султанов, как будто падающих один на другой. Понимаю теперь, почему киргизские женщины, убаюкивая детей своих, заставляют их смотреть на ковыль, колеблемый ветром. Вообще, припоминая свои дорожные впечатления, я должен сознаться, что сильно надоедают этот простор, эта однообразная даль: идешь десятки верст — и не на чем остановиться, отдохнуть глазу. Едва заметное возвышение становится для глаза большим, а небольшой холм кажется чуть не горой. На таких местах часто встречаются «абы». Это особенность степи. Абою вообще называется памятник над могилою сколько-нибудь известного или зажиточного киргиза. Они складываются из камней, связанных известию и глиной, и по большей части в виде четырехугольника; стены абы, вышиною в рост человека, иногда с зубцами по краям и с башенками по углам, покрываются куполом; внутри могила умершего. Такие абы, как памятники, вполне соответствуют своему назначению, по своей долговечности: стоят, не разрушаясь, лет 80 и более. Кроме того, поставленные на возвышенных местах, при ровной местности степи, они служат отличными маяками. Наконец, в непогоду путник находит в них убежище и даже может прожить тут день, другой, сварив себе пищу в котле, который иногда ставится здесь на пользу общую родными [381] погребенного. Это последнее обстоятельство делает честь заботливости киргизов друг о друге.

Возвращаюсь к походу.

Переходов больших мы не делали. Число верст от одной станции до другой редко доходило до 40. Такой переход, в маршах по России, значителен; в степи же, особенно по пустынным местам нашего дальнейшего следования, подобные переходы обыкновенны. Мы не поднимались также слишком рано, хотя летом и можно было делать ото. Конечно, поднявшись с зарей, переход не был бы утомителен для людей, потому что захватывал бы большую часть утра, т. е. часы более прохладные; но выступать так рано в поход значило отрывать лошадей от корма. Известно, что, во время жара, лошадь не ест почти ничего; по наступлении же вечера, когда спадет жар, она начинает кормиться и ест всю ночь и все утро, до тех пор, когда снова наступит жар. Поэтому, сберегая лошадей, столь дорогих в степи, мы поднимались не ранее пяти часов пополуночи, следовательно, когда солнце было уже высоко. Это исполнялось при проходе кормными местами; впоследствии, на голой местности Усть-Урта, где нечего было рассчитывать на подножный корм для лошадей, мы поднималась с места в два часа и даже в час пополуночи, в ущерб сна людей отряда, чтобы поддержать наших усталых верблюдов, которым легче было идти по ночной и утренней прохладе.

Вьючка верблюдов всегда начиналась часа за два до выступления. Причина такой продолжительности заключалась в неровности тюков. В торговых караванах, где тюки не развязываются и не убавляются, вьючка кончается скоро; у нас одни рогожные кули с овсом, сухарями и проч. делали много хлопот.

По мере навьючивания «нитки» (Ниткою называется шесть верблюдов, которые идут привязанные один к другому и находятся под наблюдением одного вожатого.) верблюдов, трогались вперед, предшествуемые авангардом, при котором ехал один из киргизов-вожаков и Офицер генерального штаба с топографом. Потом, когда 2/3 или 3/4 каравана трогались вперед, выступал отряд, оставляя ариергард из 10 человек, который двигался после всех и шел позади всего каравана. Люди ариергарда, кроме своего прямого назначения, [382] были еще полезны тем, что помогали киргизам перевьючивать верблюдов, ронявших тюки, и следили за отстававшими.

Выступивший отряд, идя средним шагом, обгонял караван; тогда люди спешивались и делался привал. Обыкновенно для этого выбиралась лужайка. Лошади щипали траву, а люди отдыхали до тех пор, пока пройдет весь караван.

Хорошие верблюды, при самых благоприятных обстоятельствах, т. е. при хорошем подножном корме, не тяжело навьюченные, в прохладный день идут 4 1/2 версты в час. Наши верблюды делали не более 3 1/2 верст, а вначале, когда они еще не привыкли к вьюкам, когда еще не было подставных верблюдов, на которых можно было раскладывать тягу, проходили и меньше 3 1/2 верст. Следовательно, переход в 35 верст мы исполняли в десять часов.

По приходе на ночлег, разбивался лагерь в виде трапеции, боковые, равные стороны которой занимали юламейки казаков, узкую — пехота, а другую паралельную с ней сторону трапеции — юламейки начальника и членов миссии.

Юламейка, это прекрасное изобретение кочевников, состоит из стенки — ряда палок, сложенных крест-накрест и связанных в месте их соединения ремнями; потом из верха — тоже палки, связанные вместе одними концами. Юламейка ставится очень скоро: сначала кругом раздвигаются стенки, с отверстием для входа; на верхние оконечности стенок надеваются ременные петли, привязанные к концам палок верха, которые идут как радиусы из центра. Наконец, как верх, так и стенки одеваются кошмами — и походное жилище готово. Кошмы юламейки хорошо защищают от солнечных лучей. В избежание духоты, низ кошем заворачивается, для свободного течения воздуха.

В то время, как расстанавливаются юламейки, лошади стоят оседланные; но их в степном походе долго не выдерживают и через полчаса отгоняют в табун, который у нас во время дня располагался версты за 1 1/2 от лагеря, а ночью передвигался ближе, так что почти примыкал к одному из фасов каре. В это время люди отряда готовили свой обед или ужин — как хотите назовите. Нижние чины, в числе прочего довольствия, получали прессованные овощи. Если эти овощи хорошего качества, они составляют вкусную приправу; но дурно приготовленные скоро портятся и [383] становятся негодными к употреблению. Из таких овощей лучше других сушеная капуста: она не так скоро портится, и дает отвар крепкий и вкусный. Для приварка люди получали по 1/2 фунту говядины; но это количество было не совсем достаточно для человека, у которого аппетит, при утомительном движении, значительно возрастает против нормального.

Для мясной порции, при отряде гнались быки. Конечно, мясо рогатой скотины гораздо питательнее и вкуснее бараньего; однако для нашего небольшого отряда, при дальнем пути, партия баранов была бы гораздо удобнее, потому что баран, довольствуясь самым плохим кормом подножным, не так худеет, как рогатая скотина, лучше ее переносит жар и безводицу и, наконец, менее подвержен повальной болезни. Неудобство рогатой скотины для мясных порций на небольшой отряд состоит еще в незначительной растрате мяса. Например, в нашем отряде было до 190 человек, считая офицеров, чиновников, посыльных киргизов и проч. Из этого числа, 160 человекам, получающим по 1/2 фунта мяса, нужно его 80 фунтов; остальным, получающим по фунту, нужно 30 фунтов. Мы зарезываем средней величины быка: в нем мяса, положим, 4 пуда, т. е. 160 фунтов, а нам нужно только 110. Куда девать оставшиеся 50 фунтов? При 30° жара в тени, нет возможности сберечь его до другого дня.

Пища варилась в чугунных котлах, установленных на железных таганах. Конечно, чугунный котел, прочнее, но вода в нем вскипает медленно; а всякому понятно нетерпение голодного человека. Гораздо лучше, в этом отношении, медный котел, который, будучи тонкостеннее, заставляет вскипать воду ранее и потребует меньше дров, которые так трудно добывать в степи, где дровами служат сырой тволжанник и кое-какие коренья, с трудом собираемые в поле. Таганы с большим удобством можно заменить железными треногами, которые легче вьючить, нежели таганы; под треногу можно подвешивать несколько посудин, тогда как на тагане помещается один котел. Кроме того огонь, не стесненный низким таганом, сильнее разгорается и вода вскипает ранее. Следовательно, можно сделать экономию в дровах.

31-го мая мы пришли к бывшему Эмбенскому укреплению и, после дневки, вместо предположенных пяти дней отдыха, двинулись опять вперед, держась на юго-восток. [384]

4-го июня, при р. Джаинды, к нам приехал Исет Кутябаров. Полагаю не излишним поместить здесь краткую биографию этой замечательной личности.

Исет Кутябаров, простой киргиз чиклинского рода, по уму и богатству имел сильное значение в своем роде, а своим удальством в баранте заслужил почетное название «батыря». Он был предан русскому правительству и, как человек с влиянием на своих единоплеменников, с пользою употребляем для разных поручений, которые всегда исполнял добросовестно.

В то время умер султан-правитель Средней Орды, место которого, по своим отличным достоинствам, должен был занять Исет. Его предупредил султан Арслан, человек хитрый, который, пронырством и наветами на Кутябарова, достиг почетного назначения. Самолюбие Исета было оскорблено; но Арслан не удовольствовался получением места правителя и, вероятно, чувствуя шаткость своего положения, при возраставшем влиянии Исета на страну, старался всеми силами унизить Кутябарова: представлял в дурном свете его действия, клеветал на него и проч., наконец гнал лично Исета и его родню. Не выдержала горячая натура киргиза: жажда мести и крови забушевала в его груди, и в одно раннее утро, в первых числах мая 1855 года, шайка диких приверженцев озлобленного «батыря» ворвалась в ставку султана-правителя (она была в то время на р. Илеке, недалеко от Исембая) и произвела там страшную резню. В числе первых жертв был, конечно, Арслан. Казачий двухсотенный отряд, постоянно командируемый к султану-правителю, был, по распоряжению его, не ожидавшего таких решительных действий со стороны Исета, расположен вдали от ставки, почему не мог вовремя поспеть на помощь.

У киргизов убийство непременно сопровождается грабежом, и потому все, что можно было захватить, было взято. Одно преступление, как говорят, ведет к другим. И действительно: для Кутябарова наступили три года скитальческой жизни. Он разбойничал по степи, нападал на наши транспорты. Удача баловала его, число приверженцев увеличивалось; имя его приобрело известность в самых далеких углах киргизской степи; вскоре составились другие разбойнические шайки, которые под его именем стали разгуливать по [385] степи. Для поимки Кутябарова были высылаемы отряды, из которых один довольно значительный, но без успеха. Исет превосходно пользовался своим знанием местности и, что называется, уходил из глаз. Но всему бывает конец. Кутябарову стала не по силам эта борьба. Может быть, в нем пробудилось раскаяние, но главное, как говорят, его дела шли плохо: грабить было негде, и потому шайка стала уменьшаться; скот от частых и беспокойных переходов исхудал; прежнее, быстрое передвижение сделалось невозможным. По сношении с хивинским ханом, Исет увидел, что покровительство, будто бы ему обещанное, оказалось вздором... Как бы то ни было, а Исет смирился и стал хлопотать о прощении, представляя в оправдание свое то, что преступления трех последних годов были следствием первого и, по мусульманским законам, извинительны, так как он мстил кровь за кровь. Когда Исету было обещано прощение, он, по свойственной киргизам недоверчивости, не верил своему благополучию, подозревая обман, и медлил на призыв генерала Катенина, который намеревался ожидать его по приходе на Эмбу. Наконец решившись отправиться туда, Исет явился предварительно к нашему посланнику, со своей свитой, состоявшей из двух десятков киргизов. Я с любопытством глядел на этого человека: представьте себе мужчину громадного роста, с весьма выразительными чертами лица, с выдавшимися скулами и глазами, полными жизни и энергии. Он был одет со вкусом, и в костюме его не было видно тех ярких цветов, какими любят украшать себя азиятцы: на нем был белый шелковый халат, опоясанный зеленым кушаком, а сверху халат черного сукна, на темном клетчатом подбое; на голове вышитая золотом тюбетейка (Небольшая шапочка, ермолка.) с меховым околышем; верхнюю, с высоким верхом, шапку из белого войлока Исет снял с себя еще при входе в кибитку. Наши гости уселись на ковре, поджав ноги под себя. После приветствий, Исет начал уверением в том, что, высоко ценя милость к нему Государя Императора, он самою глубокою преданностию постарается заслужить ее. Наш посланник говорил ему о тех печальных для него последствиях, если бы он не остановился в [386] своем поведении. На лице Исета пробежали судороги, вероятно, заменявшие слезы, потому что, глядя на такую мужественную физиономию, трудно было предположить, чтобы он когда-нибудь мог плакать. Для блудного сына и его товарищей зарезали барана; потом их угощали конфектами, потешали песнями. Между прочим, когда подавали чай, Исет подозрительно взглянул на сухую лимонную кислоту. Иг (), чтобы успокоить его, положил этой кислоты в свой стакан. Исет, собравшись домой, обещался немедленно отправиться в лагерь генерала Катенина и повторил, что если царь русский простил его, то он будет служить ему, не стесняясь никакими жертвами, предлагал к услугам нашим своих верблюдов, лошадей, вожаков, даже конвой...

Продолжаю мой рассказ.

8-го июня мы поднялись на Усть-Урт и потом шли через песчаные урочища Кочкара-Кум (Кум — песчаная степь.), Кыздар-Чьккан, Тюбя-Кудун (Кудунами называются колодцы в песках.) и Исень-Чагыл. В это благодатное лето мы и в песках находили довольно порядочный корм. Вода в колодцах была также сносная. На Кыздар-Чьккане, куда мы пришли 10-го июня, расположены были аулы Исета и его приверженцев. Здесь мы сделали дневку, так как нашим киргизам нужно было переменить нескольких усталых верблюдов. Пользуясь дневкой, наш посланник посетил Исета, и из всех услужливых предложений его мы воспользовались только его вожаками, отлично знавшими все места по Усть-Урту. Такое знакомство с местностию они приобрели грустным опытом, скрываясь от преследовавших их русских отрядов.

На этом урочище наш лагерь был расположен в котловине, окруженной со всех сторон цепью белых песчаных холмов. Я уже сказал, что местность эта называется Кыздар-Чъккан, что значит «девки выходили».

- Почему же так называется это место? спросил я у одного киргиза.

- Когда бывают праздники, девки выходят гулять на эти холмы, отвечал он.

Больше я ничего не мог добиться. Другой объяснял мне, что тут похоронена киргизская девушка, очень чтимая в [387] народе. Наконец, третий положительно уверял, что на один из этих холмов вышла девка, оттого и местность получила такое название. Кто была эта девка, откуда она явилась и куда потом скрылась, предание молчит. Прошу после этого разбирать киргизские легенды, в защиту которых скажу, что между ними есть не лишенные поэзии. Так, например, я помню одну легенду, рассказывающую об образовании двух гор в верховьях реки Утвы, впадающей в Илек. Одна из гор называется Туратбас, другая Кызынчик. В песне, которую поют киргизы, предание рассказывается так: «Девушка, аул которой находился в этих местах, спрашивает своего жениха, прощаясь с ним, когда он воротится и когда ждать его. «Весною — отвечает ей джигит (слово, соответствующее нашему: парень, молодец) — весною, когда птица полетит из теплых стран». В назначенное время девушка вышла ждать своего возлюбленного. Взошла на высокий мар (Марами называются холмы в степи. Иногда, судя по рву, окружающему подошву мара, можно полагать, что они насыпные. Киргизы подтверждают это предположение своими рассказами о погребенных под марами телах батырей. Чем выше насыпь, тем знаменитее был батырь и тем более чтут его память в народе.) и смотрит вдаль: вереницами летят птицы с юга. Вот еще и еще стаи проносятся над ее головою, а милого все нет. Долго и пристально смотрит в даль девушка, так пристально, что у нее слезы полились из глаз. Наконец вдали показался ворон, за ним орел, а за орлом, на гнедом, крылатом коне, едет жених. Поздоровавшись с невестой, он вручает ей своего коня, приказав налить в два корыта молока, в которые конь должен был опустить свои крылья. Но главное приказание состояло в том, чтобы ни один посторонний глаз не мог взглянуть на коня. Если ж кто взглянет, то конь умрет непременно. «А я не переживу моего коня», заключил жених и отправился к отцу девушки, чтоб ехать с ним пировать в соседние аулы. Девушка, исполняя волю своего возлюбленного, напоила и накормила коня. К вечеру пришли подруги поздравить ее с приездом жениха и стали расспрашивать об нем. Как удержаться, чтоб не рассказать о диковинном коне своего милого! Женское любопытство, было раздражено, и все начали упрашивать хоть в щелку посмотреть на чудесную лошадь, [388] уверяя, что запрет жениха — вздор. Не устояла молодая киргизка, уступила просьбе подруг... Конь к утру издох! В отчаянии ломает руки бедная девушка, а помочь горю нечем. Когда возвратился жених и узнал о случившемся, то не сказал ни слова, но в тот же день заболел и умер. Его похоронили на вершине высокого мара. Невеста пережила его лишь несколькими днями и, умирая, завещала похоронить себя на вершине соседнего мара. Весною, когда родные жениха и невесты приехали совершать поминки по умершим, они увидели на могиле джигита выросшую из камня массу, фигурою похожую на голову лошади, почему и назвали эту гору Туратбас (т. е. голова гнедой лошади), а на могиле девушки образовалось нечто похожее на женскую грудь, почему и гора получила название Кызынчик (т. е. девичьи груди). Так объясняют местные названия киргизы, переложив легенды в песни...

- 13-го числа, поднявшись с Исень-Чагыла, пройдя всю ночь и часть утра, мы, после 48-верстного перехода, достигли берега Аральского моря, где стали лагерем, при киргизской могиле Байгубык, недалеко от мыса Каскадкул. От этого места мы направились на юг по окраине Усть-Урта и через урочища Котан-Белак, Касарна, Давлет-Гирей пришли к Айбугирскому заливу.

Благодаря вожакам Исета, в пустыне Усть-Урта, которою нас так пугали в Оренбурге, за исключением трех, четырех ночлегов, где вода попадалась солоноватая, мы всюду находили довольно сносную воду и корм для лошадей.

Восточный чинк (Так называются окраины этой плоской возвышенности.) Усть-Урта круто спускается к морскому берегу и, вследствие когда-то бушевавшего тут моря, представляет трупы скал, самых разнообразных форм, высотою доходящих до 70 футов. В некоторых местах эти массы, состоящие из слоев мергеля и известняка, какова вообще вся формация Усть-Урта, соединены площадками, на которых мы находили порядочный аржаник, в количестве, достаточном для того, чтобы «похватать» лошади в продолжение дня. На ночь было опасно оставлять лошадей под берегом, почему на это время ставили их на коновязи подле лагеря. Здесь же разбрасывали им прессованное сено; однако оно мало [389] приносило пользы. Как ни были иногда голодны лошади, однако очень неохотно ели искусственно засушенное сено, предпочитая ему самые грубые, но свежие растения, которые находили в степи Между тем, одна перевозка на верблюдах этого сена стоила казне около 55 коп. сер. пуд. Мы пожалели, что вместо прессованного сена нам не дали по лишнему гарнцу овса, что было бы гораздо дешевле везти и полезнее для лошадей. Мы были принуждены бросить прессованное сено на Усть-Урте, чтобы не утомлять наших и без того усталых верблюдов такой бесполезной тягой.

Для добывания на ночь свежего корма лошадям, некоторые из опытных уральских казаков, запасшиеся серпами, нарезывали свежую траву пучками и раскидывали ее на ночь лошадям. От казны у нас на этот предмет были даны косы, со всеми к ним принадлежностями. Но косой можно косить густую и сплошную траву, а в степи, где трава редка, чуть не разбросана кустами, несравненно удобнее серпы которые не надо вьючить на верблюдов. Выло бы полезнее, если бы вместо кос в отряде нашем роздали серпы по одному на два человека. И тогда, по приходе на ночлег, те из людей, которым очередь занимать посты, могут нарезать травы в то время, как товарищи их ходят за лошадьми, получают провиант, фураж и пр.

Кстати о раздаче довольствия: мы на весь отряд имели только по два экземпляра воронок, ливеров, гарнцов для раздачи овса, чарок для спирта и других подобных предметов. Но скоро ли можно роздать овес двумя гарнцами, разлить спирт двумя чарками? Притом, в избежание беспорядка, надо соблюдать очередь. Это замедляет раздачу, заставляет усталых людей тратить более, нежели сколько нужно, времени, которое очень дорого в дальнем степном походе. Несколько лишних экземпляров подобных вещей избавили бы нас от этих затруднений.

То же можно сказать и о других мелочах, например о вьючных веревках и проч. Все эти вещи, при беспрестанном употреблении, трутся, легко теряются и, при недостатке лишних, непременно замедляют вьючку. А это много значит: верблюду, особенно тяжело навьюченному, легче идти, нежели простоять на месте лишних полчаса.

- На Усть-Урте мы получили известие, что трухмены, [390] будучи в войне с Хивою, осадили Кун-Ургенч, на который нам было назначено идти по маршруту. Вследствие этих донесений, мы, послав гонца в Хиву с уведомлением о перемене нашего марша, направились в Кунград, лежащий по ту сторону Айбугирского залива.

Верблюды нашего каравана были порядочно утомлены, и мы, для поддержания их, поднимались гораздо раньше, чем прежде. Вьючка начиналась около полуночи, а в два часа отряд выступал в поход. Следовательно, большую часть перехода мы делали утром, захватывая немного жарких часов дня, когда верблюдам идти почти вдвое утомительнее, чем ночью.

Подвигаясь таким образом по берегу моря, мы, 21-го июня, пришли к урочищу Урч, лежащему при соединении с морем Айбугирского залива, чрез который, в этом месте, наш отряд должен был переправиться и вступить в пределы Хивинского ханства.

П. НАЗАРОВ.

Уральск.

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания о степном походе в ханства Хиву и Бухару // Военный сборник, № 4. 1864