-

ЕВРЕИНОВ А.

ВНУТРЕННЯЯ ИЛИ БУКЕЕВСКАЯ КИРГИЗ-КАЗАЧЬЯ ОРДА

ОЧЕРК ОБРАЗА ЖИЗНИ КИРГИЗОВ БУКЕЕВСКОЙ ОРДЫ, ИХ НРАВОВ И НЕКОТОРЫХ ОБЫЧАЕВ.

Кочевья. — Зимовки. — Пища. — Перекочевка. — Одежда. — Необходимые потребности. — Шаткость положения их. — Предметы роскоши. — Нравственное состояние. — Причины тому. — Вероисповедание. — Свадебные обряды. — Потехи. — Туй. — Охоты — Занятия. — Баксы. — Поэты. — Заключение.

Киргиз — сын степи: раздолье и воля — его потребности. Не связанный оседлостью, он ведет кочевую жизнь, необходимую для стад его, единственного источника его благосостояния. Сегодня об здесь, через неделю, много две, приискал другую привольную поляну, перенес туда подвижной дом свой — кибитку — затем, чтоб также скоро покинуть и это место, — и бродит таким образом все лето, осень и весну, наслаждаясь по мере своих ограниченных потребностей. [84]

Киргизы кочуют всегда аулами, т. е. от 5 до 10 и более кибиток вместе, составляя почтя всегда одно семейство, где старший — как глава его — распоряжается всем. Голос его — закон остальным. Он назначает перекочевки, мирят ссоры, подает советы; он же встретят и даст приют путнику или у себя, или назначить по своему выбору другую кибитку. Это — древний патриарх. Его именем называется аул и если он человек одаренный особыми качествами, то название его носят аул и после его жизни и непременно о нем существуют рассказы, а иногда и песни.

В жизни киргизов, до самых морозов, есть какое-то особое, привлекательное приволье. Сколько раз приводилось мне проводить отрадные весенние вечера в их аулах. Бывало, усталый от дальнего пути верхом, с раздраженным аппетитом, нетерпеливо спрашиваешь проводника: «скоро ли аул?» а жаркий день уже сменяется прохладным ветром и еще больше манит к покою и отдыху. Вот зачернелось что-то вдали, и проводник молча укажет рукой туда. Это значит, перед нами цель поездки. Нетерпенье закипит в груди; нагайкой по лошади, и несешься, сопровождаемый импровизированной песней своего спутника, в которую входит восторженные похвалы его и степи, и аулу, и стадам, и всему, что взбредет на мысль. Зачуя чужого, собаки с лаем скачут навстречу, и на их шум вышли уже из кибиток все, от мала до велика, с любопытством рассмотреть и послушать гостя. Разменявшись приветствиями с гостеприимными хозяевами, спешишь усесться по азиатски на посланный возле кибитки ковер, или кошму и налюбоваться живой, прекрасной в своем роде, картиной: кругом раскинулась без конца зеленая равнина, стада в разнообразных группах покрывают ее там и тут, а возле киргизы, усевшиеся в кружок послушать гостя и рассказать ему, что сорвется с языка, и киргизки, занятые домашней работой. Вот и ночь с чудным бирюзовым небом, усеянным миллионами ярких звезд. Однако, свежо, пора в кибитку, где кстати готов уже кургашек. Поел, завернулся в шанель и заснешь крепко, живительно, как засыпает усталый, а не изнуренный человек. А утро! что за утро в степи! Так и манит на воздух, так и зовет в даль, так и наполняет сердце какой-то радостью и привольем. Скорей чашку кумыза; на коня, я понесся, жадно глотая свежий, здоровый воздух.

Зато нужно взглянуть, как киргизы переживают зиму. Дорого искупаются беззаботность и нега летние. Кибитки где нибудь в камыше или барханах, почти занесенные снегом. Внутри темно, холодно. Они все закутаны в тулупы и сидят целый день [85] перед костром, дым от которого ест глаза непривычному. Одну роскошь допускают они в это время — едят мясо, которого не видят остальную часть года, кроме каких нибудь торжественных случаев; да в оттепель съездит иной с борзыми за зайцами.

Только весной, летом и осенью они блаженствуют по своему. Стада обеспечены и удовлетворяют все их неприхотливые потребности. Есть молоко, айрян, кумыз, крут, изредка баламык — киргиз и доволен. Все это приготовит киргизка; она же отгонит стадо, съездит за отбившимся верблюдом, заарканит и оседлает коня, когда нужно, уберет в кибитке, запасет топливо. А он спит беззаботно до позднего утра, потом лежит, пьет кумыз да любуется своими табунами и стадами. Нужно перекочевать, — и тут во всем работа киргизки. Она соберет кибитку и разобьет ее на новом месте, уберет весь домашний хлам; а ему только достается путеводительствовать поезд, шажком следуя за стадами верхом на лошади, верблюде или на быке пожалуй, напевая свою грустную, бесконечную, однообразную, как сама степь, песню. Далеко, бывало, заслышишь ее, слившуюся с диким, отвратительным криком верблюдов, и смотришь на поднявшийся вдали столб пыли. Ближе и ближе поезд и перед глазами картина. Несколько верблюдов плавно, мерно, горделиво выступают один за другим, неся на горбах своих — одни поклажу, другие седоков, нередко подвое, а у иного и третьего видишь, какого нибудь мальчишку, прицепившегося на шее; по сторонам верховые на лошадях; впереди табуны и стада, а кругом гладкая, ровная степь, слившаяся с горизонтом. Перенесите эту картину, которая останавливает на себе взор и долго, долго заставляет следить себя, — перенесите ее в другую местность, дайте иную обстановку: выйдет каррикатура. Так все хорошо, на своем месте. Пустите киргиза на улицу любого города — насмешит невидавших. А здесь кстати его плоское лицо; тут все ровно и гладко, есть где разгуляться его зорким, как бы прищуренным глазкам, нет преград взору; смотри в даль на сколько станет силы зрения. Даже костюм его применен к потребностям и климату. Белый, высокий колпак, с отогнутыми в виде полей краями, предохраняет летом его голову от знойных лучей солнца, а в кибитке остроконечная тюбитейка прикрывает его бритый, по обычаю, череп. Широкие шальвары, свободный бешмет и халат дают возможность вольным движениям на лошади и не стесняют дома. Киргизу теснота во всем не по натуре. Вместо [86] подпояски колта (Колта — ремянной широкий пояс, на авторов кожаная сумка и ножик в ножнах.), вмещающая все его воинские принадлежности. Зимой он колпак заменяет малахаем, свободно и удобно прикрывающим голову и затылок от ветра и мороза, а на плечи накидывает шубу. Одежда женщин почти таже; только головной убор да украшенья изменяют его. Обыкновенно в первые годы замужства носят они высокую усеченно-коническую или совершенно коническую шапку с украшениями из галуна, металлических цепочек, колокольчиков, бирюзы и нашитых монет; а после белый платок, свернутый в виде той же шапки, спущенный длинным концом позади и повязанный на шее. На груди цепочки, корольки и монеты; на руках кольца, браслеты; в ушах серьги; на шее корольки, бусы, у богатых жемчуг. Девки обвертывают голову всегда красным платком в роде чалмы и заплетают волосы спереди в мелкие косички, одна к другой прикрепленные, а сзади в одну большую косу с куском материи или парчи на конце. Сенокос да зимовки нарушают бездействие киргиза. Тут он делит труды женщины, которая круглый год труженица. Зато собрать хабар (Хабар — новость.), составляющий для него верх нравственного наслаждения, отправиться на Туй, съездить за покупкой в Ставку, отогнать скот на продажу, — это его дело. На первый раз меня удивила опрятность и чистота, какую сохраняют киргизы при своих ограниченных средствах, особенно после предубеждения, внушенного мне калмыками в кочевой жизни. Здесь в кибитке все убрано, одежда у иного очень бедная, однако без лохмотьев и по возможности чистая. У последнего бедняка ость две-три рубахи, простой халат, тулуп и малахай, сапоги и одна кибитка. Зажиточные имеют по две и более кибиток, а запас одежды — смотря по состоянию. Кибитка делается из тонкого леса и кошем, на него натянутых. Цена обыкновенной от 30 до 100 руб. серебром. У хана Джангера кибитка стоила более 3,000 руб. серебром. Форма их вообще: невысокий цилиндр, на котором утвержден низкий конус. Деньги есть принадлежность немногих; богатство же составляет число скота, количество одежд и запасных материй. Это делает состояние киргиза до того шатким, что одна зима может превратить бая (Бай — богач.) в совершенного байгуша (Байгуш — бедняк.). Я имел тамыра (Тамыр самый любимый человек, лучший друг.). Познакомились мы осенью 1846 года. Тогда у [87] него было ди 800 добрых лошадей, более. 4,000 баранов, много рогатого скота и верблюдов. Весной в 1847 году тамыр пришел ко мне в Ставку и рассказал с совершенным хладнокровием свое несчастье. Вот что случилось. Он с однородными зимовал в камышах Каспийского прибрежья. В конце февраля сделалась продолжительная оттепель, так что киргизы обманулись и сочли это началом весны. Спросясь знахарей, они решила общим согласием откочевать внутрь степи и ушли из камышей к Нарын-пескам на совершенно открытой пространство. Откочевали они от прибрежье дня на три хода. Недели не привелось прожить им на новом месте, как ударил градусов в 20 мороз, пошел снег, подул сильный ветер и поднялся буран, который погнал стада и табуны. Оставалось собраться и итти за ними, стараясь согнать их к докинутым камышам; но, к несчастью, было далеко, а буран не прекращался двое суток; кончалось тем, что киргизы едва пришли сами и весьма немногие пригнали кой-какую часть скота. У моего тамыра осталось только всего-на-все 5 верблюдов и до 60 лошадей. Хладнокровие его меня удивило. «И тебе не жаль погибшего?» спросил я. «Что делать! Бог дал, Бог и взял, верно так надо». А тот же человек, до несчастья своего, с завистью рассказывал мне о богатстве других; как бы недовольный своими средствами. Это был для меня один из многих примеров твердости, с которою киргизы переносят несчастия, подкрепляясь фатализмом. Как только дозволяют средства, киргиз любит пороскошничать, старается одеться в сукно, шелк и бархат, — закупает в избытке хивинских шелковых халатов и материй, внутренность кибитки украсит сукном разноцветных лоскутков, сшитых причудливым узором, расстелят тонкие кошмы, а сверх них ковры, одеяла и подушки, развесят новые халаты, женские парчовые бешмети, седла, верховью приборы, ружья, лук, колчан со стрелами, киргизские ножи на дорогих поясах, колты, шубы, — расставит по полкам посуду. И во всем соблюдет он вкус. Этот сброд набросан не как нибудь, а размещен удобно, складно. Во Внутренней орде очень много встречается зажиточных; есть рода, в которых почти всякий богат, именно: Ногай, Байбакты, Адай, Джаббас, Тана и часть рода Берш. Особенно же живут хорошо султаны, ходжи и старшины. Даже в домах своих, где проводят многие из них зиму; они помещают теперь европейские украшение и мебель.

Здешние киргизы вообще гораздо более обрусели, так сказать, чем зауральские. 50 лет кочевья тут и хан Джангер принесли много пользы, несмотря на разные препятствия, которые [88] развивают в нем грубый фанатизм и презрение к чуждому и новому, как бы это ни было полезно.

Вот почему киргиз мало еще развился нравственно и доселе ленив по прежнему, беспечен. Это — плоды ограниченной жизни, грубых потребностей и понятий. Заняться тем, что может сделать марджа (Марджа — баба, женщина.), по его понятиям, низко, а другого нет в виду. Прежде, в былые годы, за Уралом, он тешил свои силы удальством, барантой (Барана — обычный издавна киргизам, обоюдный грабеж.). Залежится бывало — надоест, — подберет шайку молодцев и пошел за 100 или 150 верст отогнать табун или разграбить аул. Теперь, особенно в Букеевской орде, нет этого. Под-час только корыстолюбие, свойственное киргизам, соблазнит иного на воровство хлеба или скота у русского, и то когда предмет корысти не обережен хорошо.

А посмотрите, как киргизы живы, проворны при случае, какие усердные работники в нужде, как сметливы, переимчивы. Вообще говоря, они умны. Как дети Азии, они хитры и скрытны. Есть у которого дело к вам, он придет как бы без цели: посидят, поговорит, соберется уйти, тут-то, к случаю, начнет речь о деле, и дай Бог терпения выслушать его до конца. Заведет историю чуть не от сотворения мира, выскажет свое уважение к вам, расскажет свои связи с знатными, по его мнению, людьми в Орде и в конце объяснит свою просьбу хитро, складно, убедительно, хотя иной раз сам кругом виноват. Однажды приехал ко мне киргиз Ногаева рода. Он когда-то был моим проводником, и я переночевал у него во время одной моей поездки по степа. По обычаю: «Бас-таксир!» (Таксир — господин. Бас-таксир — покорный привет.) Ну, здорово. Что скажешь? «Так, приехал узнать, здоров ли ты». — Спасибо, садись, пей чай. И за этим «так» он проехал 200 верст. Вот мой гость заводит речь о своих однородцах, о старшине, о родоправителе. Жду, когда к делу. Стороною добрался он наконец до одного известного в Ногаевом роде киргиза, человека богатого, честного, уважаемого. «Года три сряду — говорит — я для него косил село и строил зимовки. По условию, мне дали за это две лошади. Нынче он опять пригласил мена работать. Было свое дело, и я отказался. Тот обиделся и, как человек сильный, отнял у меня лошадей, данных за прошлогодние работы. Я пошел к родоправителю жаловаться, а он, вместо удовлетворения, посадил меня под караул и продержал связанного без пищи два дня, покуда я дал ему слово не просить об этом в Совете». Рассказав такую [89] вопиющую несправедливость, он просил совета, как ему поступить, и стану ли я защищать его, иначе он опасается, чтоб родоправитель не назвал его вором тех лошадей, чем стращал еще у себя. Да правду ли ты говоришь? Так ли все было? И посыпались божбы, указания на свидетелей. Очень известен был человек, на которого он жаловался. Я усомнился: попросил правителя Ордою задержать моего гостя и спросить родоправителя об этом деле. На другой день явился в Совет старшина Ногаева рода с жалобой от родоправятеля о побеге арестанта и с просьбой от богатого киргиза об угоне у него двух лошадей. В том и другом был виноват мой вчерашний посетитель, который впоследствии сам во всем сознался.

Киргизы искательны до высшей степени. Они испытывают все средства, какие только могут придумать, чтоб достигнуть желаемого. Десять раз придет иной с самой дикой просьбой. К этому они легковерны невыразимо, — всякую нелепость готовы принять за истину и прибавить к ней еще нелепейшие заключения. Любопытны они до высшей степени. Услыхать новость — верх нравственного наслаждения. Вот почему с непостижимой быстротой распространяются в Орде вести. Всякий знает по себе, как дорого узнать что нибудь, и спешит передать другим, что услыхал сам. Киргиз поехал по самому важному для него делу и услыхал на пути новость (хабар): он непременно вернется передать ее одноаульцам и всем, кого встретит на пути. Тут он изменит обычай тащиться шагом и скачет во всю мочь. Это верный признак, что молодец везет хабар, и все, кто заметит его, столпятся и ждут нетерпеливо. Прискакал, слез с лошади, поздоровался, по обычаю, с каждым, и все сядут в кружок. Новость так и рвется с языка, а начать нельзя, пока старший не спросит (не хабар): что нового? Тому тоже не терпится, да нужно сохранить некоторую важность, приличие.

Наконец обычный вопрос сделан и пошла беседа. Тогда только из рук в руки переходить чахча (Чахча — рожок с нюхательным табаком.) и время от времени раздаются одобрительные: шулай (Шулай — так.), гм! Рассказ кончен, кумыз наградил вестника, и он спешит далее, а услыхавшие сейчас поедут развезти новость своим тамырам. Распространяющаяся религиозность, почтительность к старшим, гостеприимство, ставшее до того законом, что самый жалкий бедняк разделит с странником, случайно к нему попавшим, последний кусок свой, и готов обидеться, если его не примут; наглядность и переимчивость, [90] заменяющие киргизу в разных ремеслах науку, способность понять и усвоить полезное, светлый, изворотливый ум; все это такие основы, которые должны принести прекрасные плоды.

Я уже сказал в своем месте, что киргизы Букеевской орды, как и другие, исповедуют магометанство учения Сунни, и что религиозность до хана Джангера не была их достоинством. Умножение мулл принесло, — в этом отношении, значительную пользу. Богослужения ныне производятся постоянно в особых кибитках, называемых мечетями. Догматы и обряды веры здесь общие всем последователям Сунни.

Муллы, первоначально взятые из татар, изглаживают народные обычаи, так что в настоящее время весьма немного осталось особенностей в этом отношении свойственных киргизам. Важнее других влиянием на нравственное состояние народа кажутся мне обычаи сватовства и женитьбы. Каждый киргиз должен жениться. Об этом пекутся родители его, когда он еще в колыбели. Главную роль при этом играет калым, или плата за невесту. Родители условливаются в цене, и до конца уплаты положенного не может быть сватьбы. Это заставляет бедных искать сыну-ребенку невесту. При таких условиях, как много нужно слепого счастия, чтоб составилась согласная партия? Каково же тут положение женщин, особенно при самовластии мужчин, при грубости их понятий, при возможности взять всегда другую жену и по всякое время любой из них сказать талак, т. е. развод? Это ставит женщину в самое несчастное, безличное положение. Вот почему в Орде много разводов, еще более семейных тяжб. По обычаю, вдова после брата делается женой деверя. Эти жертвы не менее несчастны. По большой части они поступают в работницы к женам нового своего властелина. Последующие женитьбы у киргизов счастливее. Тут они руководятся собственной волей и чувствами.

На полученный калым отец снаряжает дочь: делает кибитку, потребное платье, домашнюю утварь, отделяет часть скота и провожает в аул жениха. По приезде молодой, жених переселяется в свой новый дом и делается семьянином. Я не встречал в Орде старого холостяке, а отца семейства в семнадцать лет — нередко...

Киргизы любят удовольствия. Нет новостей, они целым аулом собираются под вечер к одну кибитку или под открытым небом и толкуют о былом, о султанах, о батырях, об удачных охотах. Далеко за полночь — является домбра (Трехструнная балалайка.), [91] начинаются песни и пляски. Молодежь пытает силы: борются, бегают в запуски, тянутся на кушаках. Тут и женщины, тут девки; ни те, ни другие у киргизов не скрываются.

Богатые делают пиры, называемые туй. Всякий торжественный случай сопровождается таким праздником. Проехать сотню верст на хороший туй киргизу ничего не значит. Все вознаградится избытком угощения и удовольствий. На первый туй я сам проехал 60 верст.

Еще накануне собралось к хозяину туя иного гостей. Он был богатый султан и праздновал помолвку дочери На большой ровной поляне, верстах в двух от аула, расставил он до двадцати кибиток. Они предназначались для помещения гостей, а в некоторых находились большие котлы для варева и огромные саба (Саба — кожаный мешок для кумыза.) с кумызом. Отведенные для почетных гостей кибитки была устланы коврами, одеялами и подушками. Переночевав, на утро, с восходом солнца мы верхами отправились еще версты за две к месту скачки. Шумно, весело, в каком-то живом беспорядке движущаяся толпа верховых, из которых по временам то вперед, то по сторонам отделялись с гиком молодцы на бойких лошадях, гоняясь один за другим, занимала меня. На месте ожидали нас приготовленные для скачка лошади и много новых посетителей.

Мне стало жаль бедных животных, когда я увидал их. Это были костяки, обтянутые кожей с заплетенными хвостами, повисшей шеей, впалыми глазами. Киргизы вымаривают лошадей для скачки, объезжая в это время их каждый день утром и вечером. Это необходимо по условиям скачки. Назначают обыкновенно проскакать во весь карьер 30 верст: естественно, что взятая с поля лошадь не выдержит. На этот раз пускалось 27 лошадей; на них сидела мальчики в самых легких седлах. Первый предназначался приз: 2 верблюда, 2 лошади, 5 баранов, хороший халат и семь концов китайки. — Это стоило до 90 руб. сереб. Всего призов было шесть, в уменьшающемся размере; последний стоил не более 10 руб. сереб. Расставленные верховые означала круг скачки в семь верст, который полагалось обскакать четыре раза. В раз с гиком понеслись малютки-наездники. На третьем кругу отстало пять, а на половине последнего еще четыре лошади. К остальным понеслись многие из зрителей, увлеченные азартом, и с неистовым криком проводили их до места. [92] Первая лошадь прискакала к месту в 46 минут (В 1850 году в Букиевской орде учреждены, по распоряжению господина министра Государственных имуществ, скачки три раза в год, с призами по 100 руб. сер., каждый раз под наблюдением г. управляющего Оренбургскою Земскою Случною Конюшнею. По официальному донесению, на первой скачке, первая лошадь проскакала 30 верст в 48 минут и 45 секунд.). Призы роздали, и получавший с почтением дарил свое старшему из посетителей, а тот, приняв, снова отдавал ему. Возникли споры и суждения, отчего не пришла первою такая-то лошадь, и с этим говором мы возвратились. Был десятый час, и солнце начинало значительно печь нас. Несмотря на это, как только слезли с лошадей, все уселись на землю большим кругом. Началась борьба. После борьбы калмыков, которую я видел и прежде, эта показалась мне вялою. Там удивляешься ловкости, силе и напряжению мускулов; замираешь, ожидая, как перекинет один другого через себя; здесь, напротив, смеешься. Киргизы долго ходят взявши друг друга за кушаки, и все для того, чтоб положить одного на спину. Охотники выходили пара за парой, а гости беспрерывно пили кумыз, разносимый в больших чашках. За борьбой следовала оригинальная потеха. Принесли ведра в два котел, наполненный густо разболтанной в воде мукой; бросили в него серебряную монету, и один смельчак решился достать ее зубами. Он погрузил в котел свою бритую голову, долго возился там и без успеха вылез, весь залепленный тестом. Это повторилось несколько раз, вызывая общий смех. Время клонилось к полудню, жар делался нестерпим. Мы разошлись по кибиткам, а хозяин позаботился о наших желудках. В больших чашках принесли казы (Казы — колбасы аз кобыльего мяса.). Гости уселись кругом их, усердно забирала в горсти мелкие куски, которые едва успевал нарезывать проворный малый, и утоляли свой завидный аппетит. Кумыз разносился беспрестанно. За казы следовало разваренное мясо лошади и баранов, а после подали каждому в чашках шурпа (Шурпа — суп, или отвар от мяса.). Обед заключился пловом. Во весь обед и после, когда все расселись и разлеглись, нас утешал шутками и рассказами оборванный бедняк, остряк и песенник. У киргизов есть такие бродяги, которые промышляют шутовством. Нет туя, он бродит по аулам, поет, пляшет, рассказывает вздор смешным языком и всегда сыт, одет, да и семейство его имеет все нужное. До осьми часов вечера все пробыли в кибитках, непомерно упиваясь кумызом. Жар стал спадать, и мы на воздух — смотреть [93] удаль ездоков. Они на всем скаку ловко поднимали с земли монеты, проносились мимо нас, стоя на седлах, и снимали друг друга с седел. Джигитовка еще продолжалась, а уже готовилась новая, самая живая забава.

Показалась верхом на лошади девка, махая платком. Молодцы с диким криком понеслись к ней, а она от них. Всякий старался догнать и вырвать платок. А это нелегко. Девка с платком всегда наездница, конь под ней самый лихой, поворотливый, и она как змея ускользала из рук, награждая неловких нагайкою (Плеть, сплетенная из ремней.). Вот другая, третья наездница, и толпа, разбившись группами, носилась по степи с веселыми, дикими криками. Это очень оригинально и картинно. Вечером нас забавляли пляски и песня под домбру, а молодежь, пользуясь случаем, затевала любовные проказы.

Этот пир продолжался три дня.

Хозяин сказал мне, что он зарезал для туя трех лошадей, двух коров, восемь баранов и заготовил пятнадцать саба кумыза. Это ему, впрочем, с избытком искупилось. Он был султан и праздновал помолвку дочери, а в этом случае, по народному обычаю, всякий старшина и зажиточный киргиз приезжают с подарками: кто приводит лошадь, кто верблюда, кто несколько баранов, кто привозит хороший халат, и так далее.

Киргизы, кроме описанных способов, наполняют избыток своей праздности еще охотами с борзыми собаками и ястребами.

Весной, при перелете птиц, они ездят с ястребами. В день охоты не кормят их и возят с закрытыми глазами. Заметив птицу, подъезжают к ней осторожно, как можно ближе, и, открыв глаза ястребу, пускают его. Он быстро нападает на жертву, хватает ее когтями за голову, а киргиз спешит к нему, чтоб успеть прирезать добычу и прочесть при этом особую молитву. Осенью и зимой охота с борзыми, большею частью по зайцам, потому что степь, занимаемая Букеевскою ордою, изобилует только ими. Травят изредка лис и загоняют на лошадях волков. Сильные буравы загоняют по временам сюда сайгаков. Тогда киргизам праздник: и поохотятся и поедят вкусно. В камышах приморских и Камыш-самарских озерах водятся кабаны. Прежде, говорят, их было много в камышах степных озер и в лесу, которого нет теперь. Но киргизы ненавидят это животное, как магометане; и если попадет какой, так сказать, под руку, бьют и бросают. — Вот вся праздная и следовательно [94] главная сторона жизни киргизов. О деятельной приводится сказать еще меньше.

Скотоводство — главный предмет существования ордынцев. О нем одна забота — заготовить на зиму для него сколько нибудь сена. Для себя самого труды при устройстве зимовки. Немногие в последнее время занялись перевозкой на верблюдах товаров с Уральской линии и из Ставки хана к берегам Волги. За тем немногие ремесленничают. Из холодного железа выбивают и вытачивают ножи, приборы к седлам и верховым сбруям; из меди и серебра делают разные небольшие вещицы: женские браслеты, серьги и другие причудливые украшения. Есть мастера поделок из кожи; они шьют сапоги, колты, сабы, тебеньки к седлам и пр. Портняжничают в Орде женщины; они же шьют тулупы, ергаки, малахаи и все остальное потребное киргизу; многие из них прекрасно вышивают канителью по бархату, сукну, и, материям; другие валяют кошмы, ткут тесьмы из овечьей шерсти, вьют веревки из конского волоса.. Работа киргиза всегда отчетлива и прочна, несмотря на самые жалкие инструменты и средства. Поделки, например, набивного серебра способны прослужить десятки лет, не теряя вида; сшитое что нибудь из кожи сырыми жилами скорее износится само, чем распорется по шву. Словом, они, дикари-ремесленники, не знают еще манеры — поскорее да побольше, лишь бы с рук сошло.

Я сказал при описании туя о шутах; нельзя умолчать также и о мошенниках народных. Это баксы — лекаря-знахари, люди, одаренные особыми силами. В сущности это хитрые, злые мошенники, стоящие понятиями далеко выше толпы и пользующиеся ее заблуждениями в свою пользу. Киргизы верят им безотчетно. Над больным такой мошенник употребляет самые нелепые средства; сечет его внутренностями животных, дает ему каких-то настоев и если природа не возвратит ему здоровья, оправдывается предопределением. Для убеждения народа в своих сверхъестественных силах, они показывают довольно ловко разные фокусы и ослепляют его совершенно. Вот примеры, как умеют они завладеть мнением: один султан, ессаул по чину, занимающий значительное место в Орде и воспитанный в Оренбургском Неплюевском кадетском корпусе, убедительно умерял меня, что он сам видел, как один баксы проколол себя насквозь в грудь саблей, и когда вынул ее, то ни ран, ни крови не было. Другой султан, весьма умный и дельный человек, рассказывал, что баксы вылечил его от чахотки, разрезав ему грудь и отрезав гнилой кусок легких, а потом залечил рану. [95] Все мои доводы остались бесполезны. Они сознавались, что для простого человека это невозможно, а только для баксы. Вверяясь в болезнях этим шарлатанам, киргизы до последних лет избегали медицинских пособий и дорого поплатились за такое заблуждение. В Орде много страдающий ревматизмом, чахоткою и сифилитическою болезнью.

Киргизы имеют своих поэтов. Это импровизаторы. Они отличаются больше всего на туе, где часто сводят двух таких, заставляя разговаривать в стихах нараспев, и где тот и другой поочередно выхваляют кого нибудь из присутствующих. Они же слагают песни про доблести своих султанов и ханов. Слава их, однако, не весьма велика. Ремесленник, а тем больше джигид (ездок, молодец, смельчак) или батырь (силач, храбрец) стоят далеко выше в народном мнении.

Тридцать лет назад здешний киргиз не знал ни счета в деньгах, ни веса, ни меры, и только одна крайняя необходимость заставляла его показаться в русское село или город

Теперь не то. Пройдет еще десять лет, и, нет сомнения, Букеевская орда станет на большой круг торговой и промышленной деятельности. Настоящие заботы о ней мудрого правительства ручаются за все.

Список султанам и ходжам Внутренней Букеевской киргизской орды.

Первое потомство:

Нурали-хан.

4 колена.

159 душ.

Второе потомство:

Султан Карабай-Батырханов.

4 колена.

146 душ.

Третие потомство:

Клыч кара-султан.

4 колена.

33 души. [96]

Четвертое потомство:

Султан Джабагира Тяукин.

3 колена.

34 душа.

Пятое потомство:

Абдулла Расвалев.

2 колена.

8 душ.

Шестое потомство:

Султан Банчуры Данасылов.

2 колена.

5 душ.

Потомство ходжей.

Первое потомство:

Мурза-ходжи.

3 колена.

53 души.

Второе потомство:

Ходжа-Фарси.

15 душ.

Третие потомство.

Хан-ходжи.

2 колена.

12 душ.

Четвертое потомство:

Ходжи-Ждай.

4 колена.

115 душ.

А. ЕВРЕИНОВ.

1851 года.
Оренбург.

Текст воспроизведен по изданию: Внутренняя или Букеевская киргиз-казачья орда // Современник, № 10. 1851