-

ДНЕВНИК М. Г. ЧЕРНЯЕВА.

1858. Поход в Кунград.

Предисловие.

В 1858 году прошлого столетия, по распоряжению тогдашнего Оренбургского генерал-губернатора, генерал-адъютанта Катенина (начальника весьма популярного в крае, любившего хорошие обеды и лихие солдатские песни) была снаряжена экспедиция к г. Кунграду, на судах Аральской флотилии, под начальством капитана первого ранга Григория Ивановича Бутакова. Ко времени этого похода, Михаилу Григорьевичу было около 30 лет от роду. Окончив Военную Академию, он был причислен к образцовому кавалерийскому полку, а затем, по нежеланию служить в Генеральном Штабе, был возвращен в лейб-гвардии Павловский полк (где начал свою службу после Дворянского полка, из которого он был причислен к Генеральному Штабу) и последовательно прикомандирован к пешей и конной артиллерийской бригаде. В 1853 году, в Июне месяце, состоялось его назначение в Генеральный Штаб, и едва он успел надеть мундир, как был послан в чине штабс-капитана в Мало-Валахский отряд, действовавший тогда в Придунайских княжествах против Турции. Здесь он находился с казаками постоянно на аванпостах, принимал участие во многих сражениях и едва избег смерти в кавалерийском деле при гор. Каракале, названном по имени начальника отряда Карамзинским, по случаю гибели Карамзина в этом сражении. Когда война перенесена была с берегов Дуная в Крым, 4-ый корпус, в котором находился Михаил Григорьевич, был внезапно вызван кн. Горчаковым из Бессарабии, (где он расположился было на зимние квартиры) на помощь в князю Меньшикову. Едва переступив Крымскую границу, Черняев принял участие в Инкерманском сражении, а во время осады Севастополя состоял сначала в распоряжении генерала Хрулева, а потом, когда тот был ранен, находился на Малаховом кургане, под начальством Истомина. За отличие, храбрость и примерное мужество при геройской защите Севастополя (как значится в приказе) и за отбитие штурма 24 Октября 1854 г., он был награжден золотою полусаблею с надписью «за храбрость» и произведен в подполковники. [460]

После войны его назначили начальником дивизионного штаба 3 пехотной дивизии в Царстве Польском. Но эта мирная штабная служба не пришлась по душе такому деятельному человеку, только что изведавшему потрясающие впечатления, можно сказать, двух войн. Он чувствовал природное влечение к войне и боевой жизни и просил перевода в Оренбург, в то время почти на рубеже наших владений в Азии, в край столь же отдаленный, загадочный и заманчивый, каким был Кавказ, воспетый нашими великими поэтами.

Экспедиция в Кунград состоялась вскоре после прибытия Черняева в Оренбурга.

Для того, чтобы несколько уяснить себе положение маленького отряда, отважно исполнившего столь необдуманное поручение, вспомним вкратце историю нашего поступательного движения в Среднюю Азию. В царствование Петра Великого состоялся первый поход в Азиатские степи под начальством князя Бековича-Черкаского. Этому же великому государю запала тогда мысль повернуть Аму-Дарью в старое русло, впадавшее когда-то в Каспийское море. Ранней весною 1717 г. двинулся отряд Бековича из Астрахани в степь и на расстоянии двухдневного пути от Хивы поголовно погиб, вероятно истребленный Хивинцами. Так закончилась наша первая попытка проникнуть в далекое, таинственное и заманчивое ханство, стоявшее на пути в Индию.

Другой путь, который наметил великий царь в Среднюю Азию, шел с Севера, из Сибири. Одновременно с Бековичем была снаряжена экспедиция капитана Бухгольца, который к Югу от Сибири, на окраине Киргизской степи, заложил нынешний город Омск, а вскоре затем была построена Семипалатинская крепость.

В 1839 г. состоялся печальной памяти поход графа Перовского в Хиву, со стороны Оренбурга. Предварительные приготовления к этому походу длились два года. На реке Эмбе, впадающей в северовосточную часть Каспийского моря, в пятистах верстах от Оренбурга, была выстроена небольшая крепостца, и верст около двухсот далее другая, под названием Ак-Булат. Из желания обеспечить свои войска в пустынных степях водою, граф Перовский возымел злополучную мысль предпринять свой поход зимою, участники несчастной экспедиции страшно пострадали от зимних вьюг и холодов в необозримых степях и едва не погибли от холода. На расстоянии 800 сот верст от Хивы отряд повернул обратно, не достигнув никаких успехов. Однако, не смотря на эту неудачную попытку овладеть Хивой, постепенное наступление Русской силы в Средней Азии продолжалось. Около 1845 года были последовательно заложены по течению Сыр-Дарьи Казалинет и Форт № 2, а в 1853 году Перовский [461] взял по течению той же реки Кокандскую крепость Ак-Мечеть, переименованную в честь победителя в форт Перовск.

Ко времени похода в Кунград на судах Аральской флотилии (Назначенный в 1882 г. Туркестанским генерал-губернатором, Михаил Григорьевич поспешил упразднить бесполезную Аральскую флотилию, сократив на 150 тыс. ежегодную затрату государственного казначейства.), форт Перовск был со стороны Оренбурга крайним передовым постом в наших Средне-Азиатских владениях. Подвластные Оренбургскому генерал-губернаторству Киргизы, кочевавшие по степи, постоянно подвергались нападению независимых народцев Средней Азии, враждовавших между собою, особенно страдая от набегов Кокандцев и Хивинцев. Хива представляла тогда недосягаемое разбойничье гнездо, откуда Хивинцы безнаказанно совершали свои набеги, угоняли на наших пограничных владениях скот, забирали жителей в плен для продажи в рабство и затрудняли торговые сношения, останавливая и грабя караваны. При таких-то обстоятельствах правитель Кунграда обратился к Оренбургскому генерал-губернатору с просьбою о помощи против Хивинцев.

Аральская флотилия, выступившая на помощь в Кунград, состояла из плоскодонного пароходика, одного баркаса и трех барж, к которым были наскоро прилажены выдвижные кили. Под начальством капитана Бутакова было девять офицеров, в числе которых находился М. Г. Черняев, командовавший сухопутным десантом, состоявшим всего из двухсот человек.

Такова была морская и сухопутная сила экспедиции, отважившейся, очертя голову, углубиться по Аму-Дарье в неизведанные степи Средней Азии. Переехав с трудом бурное Аральское море (где толчея сильнее нежели в Каспийском), суда, не смотря на все усилия, были отнесены далеко в сторону от первоначального места назначения, и 19 Июня, в 7 часов утра вошли в Кичкине-Дарью, один из рукавов реки Аму, впадающей в виде дельты с многочисленными рукавами в Аральское море. С этого времени и начинается дневник Михаила Григорьевича, веденный им во все время этого похода, при всех неудобствах походной жизни, в палящий зной, под тучами комаров, жестоко преследовавших наш отряд. Эта, сумасшедшая, по словам Михаила Григорьевича, экспедиция чуть не стоила жизни всему отряду, который, только благодаря счастливой случайности, избежал поголовного истребления.

Прибытие Русского отряда к месту назначения заставило Хивинцев снять осаду Кунграда; но дальнейшее положение города, после ухода Русских, этим не обеспечивалось.

Последняя аудиенция капитана Бутакова у правителя Кунграда, по рассказу Михаила Григорьевича (часто любившего вспоминать этот эпизод [462] из своей богатой впечатлениями жизни) происходил следующим образом. Во избежание палящей жары, вечером, когда совершенно стемнело, капитан Бутаков отправился в сопровождении своих офицеров и одного казака проститься с Магометом-Фаною. Аудиэнц-зала во дворце хана представляла большую, пустую квадратную комнату, где были приготовлены два возвышения, покрытые коврами, одно для правителя, другое для капитана Бутакова. Прибывших заставили ждать, чего в предыдущие раза не было. Наконец явился Магомет-Фаны в сопровождении свиты и народ. Лица у большинства отличались выражением зверским, и все были вооружены с головы до ног. Эта картинная, но далеко неуспокоительная обстановка освещалась дымящими факелами. Магомет-Фаны, будучи громадного роста, свободно уселся на свой трон; Бутакова же пришлось лицам, его сопровождавшим, подсадить. После торжественных приветствий, которыми у Азиатов всегда начинаются переговоры, Магомет-Фаны спросил Бутакова о его дальнейших планах. Когда же переводчик передал слова начальника нашей экспедиции, что ни орудия, ни отряда оставить по предписанию из Оренбурга он не может, все вокруг загудело. Михаил Григорьевич говорил нам, что во время этой аудиенции он невольно посматривал на единственного казака, составлявшего охрану Русских офицеров. Однако на этот раз дело окончилось благополучно, капитан Бутаков и его спутники были выпущены невредимые из ханского дворца и прибыли на место своей стоянки. Тем не менее в ту же ночь, несколько позднее, преданные Русским Киргизы, побывавшие в городе, донесли, что на базаре решено, истребив отряд, овладеть его орудиями. Тогда, еще раньше нежели стало светать, наши суда покинули поспешно место своей стоянки у Кунграда, а Михаил Григорьевич во главе своей роты пошел берегом Аму-Дарьи, прикрывая отступление и ежеминутно подвергаясь опасности быть настигнутым полчищами Кунградцев; но они к счастию воздержались от преследования.

Этим завершилась траги-комическая экспедиция к городу Кунграду, на судах Аральской флотилии, которая тем не менее для Михаила Григорьевича имела значение первостепенной важности, дав ему возможность впервые проникнуть по великому водному пути по реке Аму в далекие степи Средней Азии. Здесь на практике, по раскрытой перед ним живой книге жизни, внимательно изучил он места, на которых ему пришлось самостоятельно действовать в 1865 г. Таким образом решение судьбы Средней Азии, взятие Ташкента и присоединение к России одной из прекраснейших наших окраин, богатства которой еще далеко до сих пор не исследованы, является славным венцом внимательного и долголетнего изучения края во всех его отношениях (В числе минеральных богатств Туркестанского края находятся: уголь, нефть, медь, свинец, глауберова соль, селитра, золото рассыпное, серебро, мышьяк, графит, поваренная соль (озерная и каменная), нашатырь, сера, квасцы, бирюза, малахит, аметисты, гранаты, всевозможные строительные матерьялы, превосходные мраморы, гипс, огнеупорная глина, сланец, дающий отличный цемент и другие т. п. (смотри заметку горного инженера Мышенкова).). [463]

В предлагаемом читателю дневнике Михаила Григорьевича видно, какое внимание обращено им на реку Аму. Мысль, запавшая в гениальную голову Петра Великого, неотступно занимала Михаила Григорьевича. Поворот в Каспийской море Аму-Дарьи, этой Волги Средней Азии, он считал равнозначущим прорытию Суецкого канала и проведению Сибирской железной дороги, тем более, что благие результаты этого великого предприятии проявились бы тотчас по его осуществлении. Назначенный в 1882 г. Туркестанским генерал-губернатором, Михаил Григорьевич приступил было к делу. Генерал-лейтенант Глуховской производил топографическое исследование старого русла древнего Оксуса, а Михаил Григорьевич внимательно следил за ходом работ. Но Англичане, всегда ревниво следящие за всем, что делается на границе наших Средне-Азиатских владений, не могли долго допускать близости Михаила Григорьевича к своим владениям в Индии. Подстрекнув Авганцев напасть на полуподвластных нам Бухарцев, они создали на границе конфликт, из за которого произошло разногласие Михаила Григорьевича с тогдашним военным министром. Придуманный Англичанами искусный шахматный ход вполне удался; в Петербурге они нашли благоприятную для себя почву, вследствие чего Михаил Григорьевич был отозван из Туркестана, и грандиозный замысел поворота Аму-Дарьи остался до сих пор неосуществленным. При отъезде Михаила Григорьевича из Ташкента один из присутствовавших на прощальном обеде (Н. Грязнов) обратился к нему со следующим стихотворением.

Прощайте, генерал! С глубокою тоскою
Вдаль провожая вас, мы думаем одно:
Что год еще пройдет, с великою рекою
Великое, увы, не будет свершено.
Лишь, ты герой Славян, анергиею полный
Мог с Западом Восток соединить
И царственной Дарьи бушующие волны
В объятья Каспия седого возвратить.
Пускай волнуются народные витии,
Пусть выгоды свои теряет Альбион,
Тебе ли, славному сподвижнику России,
Он может предписать закон?
У власть имевших лиц ты не просил совета,
Когда, одушевлен идеею святой,
Ты грозно поднял меч и перед целым светом
Повел Славян в кровавый, грозный бой.
Глубоко верни мы, что послан Провиденьем
Ты в покоренную тобою же страну,
Чтоб наконец извлечь из заточенья
Тобой любимую, великую Дарью.

(Сказано было на прощальном обеде, когда М. Г. уезжал в Петербург, и никто не думал, что он больше в Ташкент не возвратится.) [464]

Дневник М. Г. Черняева. Поход в Кунград.

19-го Июня (1858). В 7 часов утра снялись мы с якоря и вошли в Кичкине-Дарью, поднимаясь по реке со скоростью 2 верст в час. В тех же изгибах, где ветер позволял подымать паруса на барках, лот показывал 4 1/2 узла; но при этом нужно вычесть быстроту течения, которое полагают здесь два узла.

В 1/4 12-го мы подошли к Улькун-Дарье, где нас силою течения снесло к правому берегу; но мы тотчас же поправились и, подняв паруса, на всех судах двинулись со скоростью 4 миль (исключив быстроту течения). При отделении Кичкине-Дарьи из Улькун-Дарьи построена Каракалпаками крепостца из дерна, имеющая в квадрате до 150 саж.; вышина бруствера, почти отвесного, около 1 саж. Внутренность крепостцы густо занята кибитками, равно ближайшие места вокруг. Вообще на всем пространстве от устья Кичи-Дарьи до Улькуна разбросаны во множестве кибитки Каракалпаков, занимающихся здесь хлебопашеством и рыболовством. У Каракалпаков есть множество лодок, построенных из небольших кусков дерева, скрепленных железом; управляют они в неглубоких местах шестами, а весла заменяют лопатами. Употребления парусов они не знают. Некоторые лодки имеют в середине укрепленную палку в саж. выш., за которою укрепляют бичеву. Берега Дарьи здесь низменны и представляют совершенно горизонтальную поверхность на 7 1/2 арш. выше поверхности воды в реке, во время разлива.

Во время нашего следования полудикие обитатели этих мест выбегали к берегу смотреть на столь необыкновенное для них зрелище. Женщины держались поодаль, вероятно опасаясь, дабы не привлечь нас своими прелестями, которые выказывались из под рубищ.

Положение Каракалпаков весьма бедственное, что можно заключить по их одежде, состоящей буквально из одних рубищ, а некоторые не имеют даже чем прикрыть верхней части тела от палящих лучей. Дети почти все нагие. Несколько человек, бывших у нас на судах, сами подтвердили нам, что определенной подати у них нет, но что Хивинцы берут с них все, что только могут. Кроме того они подвержены нападению Туркмен, и для защиты себя противу них и построена крепостца. Число кибиток, которое мы видели с парохода, простирается не менее 10 т. [465]

Пройдя по Улькун-Дарье вверх, мы встретили еще крепостцу на подобие первой. Кочующие в ней и вблизи оной Киргизы и Каракалпаки, в числе около 1000 кибиток, выбежали все на берег смотреть на нас. За этой крепостцой вскоре прекратились кочевья, и мы вступили в камыши, залитые в настоящее время водою. В 1/4 9 часа бросили мы якорь и остались ночевать. Ночлег наш был очень беспокоен: миллиарды комаров искусали нас так, что кожа была как бы после крапивной лихорадки. В 3 1/2 часа мы тронулись далее по тем же камышам.

20 Июня. Улькун-Дарья по-видимому составляет главное русло; глубина ее во многих местах на значительном протяжении доходила до 6 1/2 сажень, а наименьшая глубина 3 сажени, средняя глубина 4 сажени. Хотя в настоящее время вода на прибыли, но едва ли можно предполагать, чтобы она поднялась более 1 1/2 саж. Вода здесь не так мутна, как в Сыр-Дарье. Кажется, это происходит от того, что, выступив из берегов своих, она очищается камышами и снова вливается в русло. Но мере приближения нашего к Кунграду глубина и ширина реки начала уменьшаться. В некоторых местах ширина была менее 100 саж., а глубина доходила до 1 саж. Берега представляют необозримые камыши, заметные в настоящее время фута на два над водою, а местами из реки вода вытекает протоками, образующими озера. Два Киргиза, перекочевавшие в наши пределы прошлого года, взялись провести наши суда этими озерами в Аму-Дарью выше Кунграда; но так как река имела достаточно глубины, то мы не решились следовать по неизвестному нам пути. Вообще с тех мест, где прекратились кочевья Каракалпаков до самой горы, берега не представляют никаких удобств для оседлой жизни, но места эти весьма удобны для зимних кочевьев. Здесь не видно аулов; только изредка виднеются отдельные глиняные строения с плоскими кровлями, в настоящее время пустые. При домах этих, обитаемых вероятно только тогда, когда спадет вода, есть сады, состоящие из ив и тополей.

В 9-ть часов утра мы встретили лодку Каракалпаков, от которых узнали, что Хивинский хан расположился с войском на острове, образуемом Аму-Дарьей и протоком Кульдень, чрез который нам предстоит путь. В прошлом году проток этот был мелок для наших судов, с которых должны были выгрузить тяжести на берег, чтобы перейти через мели. Шириною он от 30-40 саж. В 8 часов мы стали на якорь, и тотчас же отпущена [466] была команда на шлюпке для ловли рыбы. В самое короткое время бреднем было наловлено множество сазанов.

21 Июня. В 4 часа снялись мы с якоря. У песчаной горы пароход в первый раз по переходе через бар сел на мель, но вскоре стащились. Выше горы в правой руке виднелось кладбище: памятники в виде двухэтажных домов с глухими окнами без крыш. Пройдя еще версты две, мы увидели на песчаном высоком холме небольшую толпу всадников. Приблизясь к горе, один из них выехал к берегу и требовал от имени хана, чтобы мы не шли дальше. Не отвечая ему, мы продолжали наш путь. Пройдя еще немного, мы поровнялись с многочисленными толпами всадников, обступившими берег с нашей правой стороны, и с горы, находящейся в верстах трех, неслись к берегу новые толпы.

Еще несколько человек кричали нам, чтобы мы остановились. Мы не отвечали и двигались вперед. Тогда из толпы отделился один человек, слез с лошади и, подойдя к самой воде, закричал: «Я Мухла-Мамут, старшина Каракалпаков, остановитесь и скажите, кто вы, враги или друзья. Ответа не последовало, но в это время мы сели на мель в виду всего Хивинского воинства, простиравшегося до 6 тысяч и более. Тут я успел рассмотреть состав этой разнородной толпы. В составе этого скопища было около 200 человек пехоты, вооруженной ружьями и саблями. Полурегулярная кавалерия в числе около 2 т. вооружена пиками, шашками и ружьями. Иррегулярные скопища на половину только имели ружья с шашками, остальные вооружены, кто пикой и шашкой, а кто одной пикой. Увидев, что мы остановились, Хивинцы начали насыпать валик, чтобы защитить свои орудия, которые прикрывали пехотою и регулярною конницею. Орудия были в числе десяти; из них, кажется, 4 мортиры. Все они везлись на лошадях, а заряды на паре волов, запряженных гусем. Пока мы сидели на мели, чтобы стащиться с нее, все люди, за исключением артиллерийской прислуги, были посланы в воду. Обе барки притянулись к пароходу и закрыли одна другую так, что было время, когда одно только орудие могло действовать по Хивинцам. Хан с своими приближенными находился на Кюбе-Тау. В это время Хивинцы, желая во чтобы-то ни стало вступить с нами, в переговоры, закричали, что из Оренбурга есть почта, и в тоже время один человек, поспешно раздевшись, бросился плыть к пароходу. Султан Сейдамен узнал в нем посланного от султана-правителя, и потому он был взят на пароход. Киргиз этот [467] объявил, что он имел три письма, что его перехватили, отобрали письма, все имущество, лошадь и деньги, что держали его под арестом без пищи и когда он попросил напиться, то дали ему горьковатую воду, от которой у него сделались судороги в желудке. Когда он сказал об этом Азбергеню, то последний дал ему противоядие. Доктор наш по освидетельствовании нашел, что он был отравлен. Киргиз этот объявил нам, что Хивинский хан не решил еще, как принять нас, что Азберген находится с своими приверженцами в его войске. Капитан Бутаков отправил Утайса на берег с тем, чтобы ему возвратили письма и его имущество.

В это время мы увидели около ста лодок различной величины, поспешно спускавшихся с верховой стороны, мимо наших судов. Лодки эти совершенно сходны с описанными уже лодками, но некоторые из них были довольно значительных размеров. Самая большая, принадлежавшая Хивинскому хану, могла поднять от 50-75 человек и имела навес на подобие балдахина. На лодке этой, как мы узнали после, находился Мехтер с ханскою казною. Когда лодки прошли, то вскоре орудия, находившиеся уже за сделанным прикрытием, потянулись в обход к Кюбе-Тау, а вслед за ними потянулись и толпы всадников. Последними прошли регулярная конница около 1 т. человек и пехота в красных кафтанах, прошли тихо по самому берегу, вероятно с целью показать могущество хана.

Киргиз Утобли был перевезен к нам на пароход с платьем, но без писем, в лодке двумя Хивинцами, которые требовали его возвращения, что конечно не было исполнено; и они удалились. Хивинцы эти требовали также, чтобы мы дали письменный ответ хану, куда мы идем и зачем. Капитан Бутаков отвечал им на словах, что мы идем не против них, а в Бухару. Когда Хивинцы начали удаляться, то и мы успели стащиться с мели и тронулись далее.

Пройдя еще версту, мы дошли до протока, который странным образом разделяет воды свои на две противоположные стороны: одна часть вод поворачивает на право и образует начало Улькун-Дарьи, а другая на лево, проток Кульден. Поднявшись по Кульденю версты три, мы остановились за мелководием на ночлег.

Шлюпка, посланная для промеров вперед, нашла впереди глубину всего 2 1/2 фута, а пароход Перовский сидел в воде 4 1/4 ф. Вечером для обеспечения себя от нечаянной тревоги или нападения [468] нужно было выставить два секрета: один со стороны Хивинцев, другой со стороны Кунграда. Поставив один секрет и возвращаясь к пароходу, я поражен был сильным запахом гниющего животного. Предполагая, что этот запах происходит от упавшей скотины, я не обратил на это никакого внимания. На другой день сменившийся с секрета И. О. доносил, что шагах в 20 от берега лежит труп человека. Мы пошли посмотреть и увидели обезглавленный труп, у которого от локтей и колен снята была кожа. Это был образчик мести хана Хивинцев над попавшимся в его руки возмутившимся подданным.

22-го Июня. Рано утром 22-го Июня человек 30 Туркмен подъехали к пароходу и после приветствия объявили, что они отправляются в погоню за Хивинцами. Цель их была захватить кого-либо из отставших и за голову получить вознаграждение.

Часов в 7 утра приехал на пароход от правителя Кунграда Шах-Нияз, приезжавший в Оренбург с просьбою о помощи. Находящаяся впереди мель препятствовала судам идти далее без выгрузки.

Капитан Бутаков отправил меня, шт.-кап. Стаховского и подпоручика султана Сейдалина в Кунград выбрать место для стоянки и вместе поздравить правителя Магомет-Фану с избавлением от осады; при чем мне поручено было также просить о присылке лодок, чтобы выгрузить с судов наши тяжести.

Мы поехали на Туркменских лошадях, и я в первый раз испытал достоинство этих лошадей. Канавы, через которые перескакивали эти лошади, были таких размеров, что чрез них на наших лошадях самый смелый всадник никогда бы не решился прыгнуть; между тем Туркменская лошадь преодолевает эти препятствия необыкновенно плавно, почти без напряжения.

Кунград от того места, где остановились суда наши, находился верстах в 5-ти. Все это пространство изрезано по всем направлениям канавами, большею частию усаженными пирамидальными тополями. Верхушки всех деревьев были слева срублены, и мы не могли догадаться о причине этого, пока не подъехали к высокой насыпи, окопанной валом, на самом берегу реки. С насыпи Хивинцы стреляли из орудий во внутрь города, а потому высота ее равнялась высоте городской стены. Вал, окружающий насыпь, служил укреплением [469] для караула. Для этой насыпи Хивинцы срубали верхушки деревьев, пересыпая их землею.

По мере приближения нашего к берегу Талдыка, на противоположной стороне которого лежит Кунград, встречали нас Туркмены, выказывая свою радость стрельбой и джигитовкой. У берега мы нашли несколько лодок. На лучшую из них мы сели сами, а на другую поставили лошадей. Лодки эти построены по одному образцу с Каракалпакскими. Составлены они из кусков, скованных железом, незаконопаченые, они пропускают много воды, которую все время переезда вычерпывают. Чтобы не замочить ног, на дно ее набрасывают травы или хвороста.

На противоположном берегу, в который упираются стены Кунграда, нас ожидало все народонаселение города. Из толпы часто слышались выстрелы в честь нашу. Выходя на берег, я дал лодочникам по 1 руб. сер. Это крайне удивило всех присутствующих и возбудило еще больший восторг. Нам подали снова лошадей, которых вели под уздцы в знак уважения. Несколько человек разгоняли народ, хлопая нагайками куда ни попало, в надежде обратить на себя наше внимание и еще больше увеличить торжественность выезда. Пройдя несколько сот шагов, мы въехали в ворота.

Здесь я остановлюсь, чтобы сделать описание самого Кунграда.

Кунград представляет пространство, огражденное глиняною стеною с зубцами, служащими для защиты от ружейных выстрелов. Высота стены 3 сажени, толщина ее у основания 2 саж., а вверху 1 фут. С наружной стороны треугольный ров шириною в 2 сажени, со внутренней стороны у самой подошвы стены есть также ров, образовавшийся при возведении стены от выемки земли. С внутренней стороны выход на стену возможен только в немногих местах и то крайне затруднителен, хотя банкет около 1 арш. ширины везде существует. Словом, с внутренней стороны также трудно попасть на стену, как и с наружной.

Этот способ укреплений указывает и на способ атаки и обороны. Воинские скопища здешних народов состоят исключительно из одной конницы. Хотя у Хивинского хана и наберется до 300-400 человек пехоты (сарбазов), но они в таком жалком виде, что их в соображение принимать не стоит. Артиллерия в самом жалком состоянии имеется только у Хивинцев. Поэтому [470] осаждающий, обложив крепость, ставит на высоте вне ружейного выстрела свои орудия, или если нет такой высоты, то делает искусственную насыпь выше городских стен и стреляет во внутрь города. С своей стороны осажденный сосредоточивает все средства обороны у ворот. В таком положении остаются враждующие стороны, пока голод или измена не отдадут крепости в руки победителя, который ознаменовывает свое торжество казнями. В этом случае, чтобы умилостивить победителя, ему подносят вместо ключей головы главных начальников. Часто случается также, что осаждающие, истощив все средства продовольствия, расходятся по домам. Штурм редко предпринимается. Обвалы в стенах при отчаянном состоянии артиллерии малого калибра и отсутствии разрывных снарядов сделать почти невозможно. Крепости Хивинские не вооружены пушками, за исключением Бонте у выхода из Аму-Лаудона, где имеются три орудия весьма малого калибра.

Внутренность Кунграда в настоящее время представляет самый печальный вид. Почти все дома представляют одни голые стены без крыш. Только дом бывшего эсаула-баши Кутлу-Мурата, занимаемый ныне правителем Кунграда, уцелел и еще несколько ближайших к нему мазанок, в которых помещаются пустые лавки. Остальное пространство занято кибитками густо поставленными, в которых помещаются жители, вместе с пришедшими к ним на помощь Туркменами. Везде страшная грязь и нечистота. При въезде нашем в город повторилась сцена бывшая на берегу. Оборванная толпа провожала нас до самого дома Магомет-Фаны.

В воротах дома лошадей наших снова взяли под уздцы и отвели чрез двор между двумя шеренгами Туркмен и Узбеков, из коих многие вооружены были двухствольными охотничьими ружьями. Воинство это было поставлено с целью показать могущество избранного хана. Сойдя с лошадей, мы вошли чрез темный коридор под навес, где находился Магомет-Фаны со своими приближенными. Тронный зал Магомета-Фаны составляет небольшой дворик до половины покрытый (другая половина не имеет крыши для освежения воздуха и для того, чтобы по вечерам можно было от комаров раскладывать курево). Направо от дверей находились подмостки вышиною 1% аршина, весьма дурно сколоченные и даже не окрашенные. На подмостках разостлан был ковер. Это возвышение составляло трон избранного Кунградцами хана. При входе нашем он сидел на своем троне: самые приближенные его на разных коврах на полу по [471] обеим сторонам его, остальные в числе около 50 человек стояли и сидели поодаль. Магомет-Фаны, лет сорока, высокого роста, атлетического сложения; густая черная борода отеняет лицо его, которое можно бы назвать красивым, если бы в нем было более выражения. Вглядываясь в черты лица его, как-то не верится, что этот человек без всяких средств успел сделать переворот, объявить себя независимым от Хивинского хана и 9 месяцев удержаться на своем месте. Кажется, что он был только предлогом для беспокойных и жадных к добыче Туркмен, в руках которых он теперь совершенно находится. Перевороту этому много способствовало также несправедливое и жестокое управление его предшественника, Хивинского эсаул-башн Кутлу-Мурата.

На сделанное мною приветствие от имени начальника экспедиции капитана Бутакова и на поздравление с освобождением Кунграда от осады Хивинцами, которые, узнав о нашем прибытии, поспешно удалились, Магомет-Фаны отвечал, что он давно нас ожидал, что мы его избавители и что он сам, весь народ, все имущество, жены и дочери принадлежат нам и что он в точности будет исполнять все наши требования. Когда я ему передал, что суда наши за мелководьем не могут прямо прибыть к Кунграду и что начальник экспедиции просит его содействия на наем лодок для скорейшей перегрузки, то он отвечал, что сейчас же сделает распоряжение, чтобы все лодки прибыли к нам бесплатно. Я поблагодарил его и вместе с тем сказал, что лодочникам будет заплачено, потому что мы ничего бесплатно брать не станем. Ответ мой возбудил ропот удовольствия в присутствующих, привыкших к насилиям своих союзников Туркмен.

Нас пригласили сесть и подали нам чурек (лепешки), маленькую голову сахару и корзину абрикосов. — Мы оставили в стороне чурек и сахар и обратили свое внимание на абрикосы. Когда мы приступили к прощанью, то один из прислужников хана стал разносить абрикосы, в том числе поднес и казаку бывшему с нами. Казак спросил позволения у меня взять их, что привело в неописанное недоумение всех присутствовавших, не имеющих никакого понятия о дисциплине вообще и о нашей в особенности.

Я спросил хана, много ли вреда нанесли им Хивинцы во время осады. Он отвечал, что все сады и пашни на противоположном берегу уничтожены и прибавил к тому, что с тех пор как милосердый Бог помог ему умертвить Кутлу-Мурата со всеми [472] приверженцами прошло уже 9 месяцев, в продолжение которых он и весь народ разорились на содержание союзников своих Туркмен; что у него в настоящее время кроме сабли, которую он поднял, ничего не осталось и что он возлагает всю свою надежду на нас. Поменявшись еще несколькими фразами, я простился с ним и просил дать мне провожатых, чтобы выбрать места для отряда. Он тотчас же исполнил мою просьбу, прибавив, что в нашей воле остановиться где нам угодно, в самой ли крепости, вне оной или в одном из садов его.

Взобравшись с трудом на городскую стену, мы могли обозреть весь город и ближайшие окрестности и избрали для первоначальной стоянки место на берегу у юговосточного угла крепости, вне оной, чтобы быть вблизи судов своих. Вслед за тем, более из любопытства уже, мы поехали осматривать ханский сад. Сад этот принадлежал бывшему правителю Кунграда Кутлу-Мурату, по умерщвлении которого перешел вместе со всем остальным имуществом к Магомету-Фаны. Сад этот, или лучше сказать загородный дом, находится в версте от городских стен и в версте от берега. Он обведен глиняною стеною с зубцами на подобие описанной нами уже Кунградской стены, но в меньших размерах. К одной части стены пристроен дом. Внутренность дома, довольно обширного, состоит из множества темных корридоров и комнат. Окон нигде нет, свет проходить в двери и в некоторых чрез отверстия в плоской кровле. Запоров в дверях нигде нет, за исключением главных ворот снаружи. Некоторые комнаты расписаны изразцами. В саду растут тополи, абрикосовые и грушевые деревья и яблони. Вокруг стены расположены гряды с дынями, арбузами и засеянные поля. Сад, составляя совершенно отдельную крепостцу, был бы очень удобен для помещения нашего маленького отряда, если бы был ближе к берегу. С другой стороны удаление его от города могло уменьшить наше влияние на необузданных Туркмен, распоряжавшихся там с безграничным произволом.

Возвратившись к берегу, мы сели в лодки и спустились вниз по Талдыку до протока Кульдена, а отсюда потянулись бичевой до места стоянки судов наших. Во все время осмотра местности сопутствовали нам малолетний сын и племянник Магомета-Фаны. Они очень привязались к нам, в особенности к Султану Сейдамену.

По прибытии на пароход мы застали там Туркменских старшин. Они приехали под предлогом поздравить нас с приездом, но [473] в сущности для того, чтобы сосчитать нас и в надежде получить подарки, о чем и передали через своего писаря. На это им отвечали, что мы пришли по вашей же просьбе и для вашего же спасения, а потому не видим никакой причины одаривать прежде, чем они не заслужат этого. Старшины просили, чтоб им дали одну пушку и десять человек Русских для преследования Хивинцев и отбития у них всего, что ими забрано, в особенности же, чтобы отнять пленных и захваченные лодки. Капитан Бутаков отвечал, что для преследования Хивинцев они недостаточно сильны и что на это он не имеет разрешения генерал-губернатора. Тогда они просили дать желаемую пушку для того, чтобы прикрыть землепашцев от Хивинцев во время наступающей уборки хлеба. Капитан Бутаков согласился для этой цели дать им 50 человек с ракетным станком, но с тем чтобы те, которые к нам присоединятся, были в полном подчинении Русского офицера. Они замолчали. Словом, ясно было видно, что желание их было воспользоваться нами для грабежа.

Во время поездки нашей в Кунград. Туркмены, подъезжавшие рано утром к пароходу и отправившиеся на добычу за Хивинцами, возвратились, отбив восемь человек пленных своих и поднесли капитану Бутакову голову, говоря, что Магомет-Фаны платит им за голову 40 рублей сер., а они слышали, что Русские платят вдвое дороже. Голову эту они сняли со старухи и чтобы сделать ее похожею на мужскую бритую, повыдергали волосы. Им отвечали, что Русские за головы ничего не дают. Они с неудовольствием отправились за платой к Магомету-Фаны.

Посланная для промера шлюпка возвратилась вечером с известием, что в протоке во многих местах только два фута глубины, следовательно пароход не мог идти к Кунграду, куда могли пройти с большим трудом одни баржи, сгрузив предварительно всю тяжесть на берег. Весь день 23 числа прошел в перегрузке, а к вечеру мы вошли в Талдык.

По желанию начальника экспедиции в гот же вечер правитель Кунграда должен был собрать своих приближенных и принять нас для выслушания воли генерал-губернатора. С капитаном Бутаковым отправились и все офицеры, участвовавшие в экспедиции, за исключением Полякова. Мы сели в шлюпки в 9 часов вечера, когда уже совершенно стемнело; высадившись на берег, сели на лошадей, проехав около 1 1/2 версты вдоль городской стены по тропинке, [474] перерываемой беспрестанно глубокими канавами, подъехали к воротам, где находился небольшой караул, расположившийся уже спать. Шитые мундиры наши имели слой пыли на палец. Жители уже все спали, а потому на улицах было пусто и мы на этот раз не были обеспокоены толпою.

Когда мы подъехали к воротам ханского дома, нас остановили и продержали около 1/4 часа. Потом мы въехали на двор, слезли там с лошадей и уже пешком вошли под навес, где в первый раз мы въезжали на лошадях.

Войдя в описанную уже нами аудиенц залу или тронную, освещенную костром и наполненную народом, мы Магомета-Фаны не застали там. Для капитана Бутакова приготовлено было точно такое же возвышение, как описанное уже мною выше. Для остальных поставлены были низенькие табуреты, покрытые весьма старым ковром. Когда мы уселись, нам принесли прежнее угощение.

Чрез несколько времени доверенное лицо хана Шах-Нияз сказал капитану Бутакову, что хан только что вернулся с прогулки и просит отложит аудиенцию до утра, по случаю позднего времени. Капитан Бутаков отвечал, что так как мы уже приехали, то откладывать нельзя. Чрез 1/4 часа явился наконец Магомет-Фаны. Впереди его шли два человека, держа в руках сальные огарки. Присутствовавшие приветствовали его салямом.

Когда он взлез на свое место, мы подошли к нему, а после пожатия рук, капитан Бутаков объяснил ему цель нашего прибытия и предложенные генерал-губернатором условия, заключавшиеся в следующем.

1) Примириться с нашими Киргизами, 2) защищать Бухарские караваны, следующие в Россию по правому берегу Аму, равным образом не препятствовать Хивинским караванам привозить в наши пределы свой товар и 3) содействовать к заготовлению топлива для наших судов и снабжения нашего отряда продовольствием, разумеется за деньги.

Им объявлено было также, что по их просьбе, чтобы облегчить торговые их сношения с Россией, посылается команда для осмотра берегов Каспийского моря и избрания пункта к открытию ярмарки и что они равным образом должны содействовать исполнению всех требований начальствующих над этой командой. Им сказано при [475] этом, что отряд наш, избавив уже их от осады Хивинцами, не может оставаться на зиму в Кунграде, за недостатком помещения и продовольствия.

По объявлении этих условий Магомет-Фаны и его приближенные отвечали:

Защищать Бухарские караваны они не могут, не зная где и когда будут проходить они, тем более, что почти все Бухарские караваны проходят вдалеке от Кунграда. Что же касается до пропуска Хивинских караванов, то видно было, что это совершенно не совместимо с их понятиями. Они говорили, что Хивинцы истребили их пашни, сады, захватили большую часть лодок и увели более 40 человек в неволю, что все это требует возмездия, если им за это не заплатят.

Когда капитан Бутаков сказал, что Русское правительство настаивает на этом потому, что в этом деле замешаны выгоды Русских, тогда они отвечали следующее: хорошо, мы будем пропускать караваны в Россию и грабить их, на возвратном их пути в Хиву. Магомет-Фаны сказал при этом, что если вы сами не можете остаться на зиму, то вероятно оставите для защиты Кунграда противу Хивинцев хоть 200 человек с орудиями. Он при этом повторил фразу, сказанную мне при первом свидании, что в эти 9 месяцев он сам и народ Кунградцы совершенно разорились на защиту себя противу Хивинцев и что у него кроме сабли ничего не осталось. Капитан Бутаков отвечал, что генерал-губернатор приказал помочь ему по возможности.

Магомет-Фаны стал просить дать ему вооруженную помощь, чтобы идти противу Хивинцев и отобрать у них пленников и добычу, захваченную ими в окрестностях Кунграда. Когда ему и в этом было отказано, то он просил помощи для подчинения своей власти Каракалпаков. Но и на это капитан Бутаков отвечал ему отрицательно, говоря, что мы присланы защищать их, а не делать для них завоевания. В заключение Магомет-Фаны спросил, признает ли Русское правительство его ханом. Капитан Бутаков отвечал, что мы присланы к нему как к правителю Кунграда. Вообще по этой аудиенции можно было вывести заключение, что Магомет-Фаны ожидал присылки к нему отряда постоянного и более значительного, а тоже и денежного пособия: в таком случае только он мог отделаться от своих беспокойных союзников Туркмен, в руках которых [476] совершению находится, и содействовать видам нашего правительства. С уходом нашей экспедиции, он снова был предоставлен в руки Туркмен, и потому весьма понятно, что он должен был подчиняться их влиянию, а не нашему.

Туркмены, Яумуды ничем не обнаружили и малейшего желания принять Русское подданство. Народ этот, привыкший добывать себе хлеб грабежом и войною, более всего дорожит необузданной свободой и не променяет ее ни на какие блага, если с ними связаны порядок и благоустройство. Менее чем где-либо они подготовлены к принятию какого-либо гражданского устройства. Бесплодные, безводные места, ими занимаемые, мало способствуют земледелию и скотоводству, а потому они существуют почти исключительно одним грабежом и торгом невольниками. Смуты, раздирающие Хивинское ханство, дают им возможность наниматься или у Хивинского хана для усмирения его подданных, или помогать последним в возмущениях противу хана; словом, это кондотьеры новых времен. Обещаниям и клятвам их нельзя нисколько верить. Они до тех пор держат свое слово, пока над ними гроза или пока им это выгодно. У них есть поговорка: Туркмен на лошади не знает отца и матери, характеризующая их вполне. В числе старшин помогающих Магомету-Фаны есть двое. Салак-Кычкара и Ижереле Адазмамбер, которые поклялись Хивинскому хану доставить ему голову Магомет-Фаны, получили за нее половину договорной платы вперед, и первый из них оставил даже своего сына заложником. Они не признают никаких властей, старшины их имеют очень мало влияния, а Атамурад-хан еще меньше. Из всего этого видно, что депутация, присланная в прошлом году к генерал-губернатору и повторенная этой зимой, никак не может служить выражением общего желания племени Яумуд на принятие Русского подданства. Депутация эта снаряжена была Атамуратом и небольшим числом его приверженцев, желающих посредством нас увеличить и упрочить свое влияние над соплеменниками. Когда капитан Бутаков сказал однажды старшинам, что Туркмены просили генерал-губернатора о принятии их в Русское подданство, то они отвечали: да, некоторые этого хотели.

Самые понятия их о подданстве не сходны с нашими. Под подданством они разумеют службу за определенную плату, без всякого вмешательства в их внутренние дела и распри. Эти понятия ясно выразили старшины их во время сбора для примирения с Киргизами. Старшины сказали: когда мы служили Хивинскому хану, то получали [477] от него поденную плату и кроме того за подносимые головы тоже самое давал нам Магомет-Фаны. Теперь у него ничего нет. Если Русское правительство будет платить нам за то, чтобы мы защищали Кунград, то мы останемся, а в противном случае мы должны искать себе другой службы, потому что Туркмен не сеет и не жнет: чем же он будет существовать?

Узбеки и Каракалпаки составляли главную часть населения, за исключением небольшого числа связанных личными интересами с Магометом-Фаны, и нисколько ему не сочувствуют. Есть даже повод думать, что они втайне желают возвращения Хивинского владычества, чтобы избавиться от Туркмен, которые беспощадно их грабят.

Киргизы, кочующие в окрестностях, в открытой вражде с Кунградцами и Туркменами. При осаде Кунграда Хивинцами, Киргизы с своим предводителем Азбергенем и султаном Эстлау находились в Хивинском войске. Прежде еще Ата-Мурад-хан осаждал Азбергеня с 800 человек, но не имел успеха.

Из этого обзора видно, в каком шатком положении находится правитель Кунграда и что ему нельзя придавать никакого значения.

На другой день, 24 Июня, мы поднялись на двух баржах бичевой и остановились у юго-восточного угла Кунградской стены. Когда мы снимались с якоря, на баржу приехал Шах-Нияз с объявлением, что Магомет-Фаны прислал его, чтобы указать нам место, где остановиться и чрез какие ворота иметь сообщения с городом. Капитан Бутаков отвечал ему, что он крайне удивлен этим, тем более, что Магомет-Фаны не далее как вчера еще сказал, что в нашей воле остановиться где нам угодно, и потому мы и изберем себе место там, где для нас это удобнее.

Так как нам не было известно, долго ли мы здесь пробудем, то место это у Кунградской стены представляло наиболее выгод, потому что часть старой городской стены составляла для нас некоторую защиту, а возвышение у самого берега представляло весьма удобное помещение для орудий, которые в случае нужды могли действовать по городу.

Мы стали на якорь в 8 часов утра. Отряд был высажен на берег, где и устроил себе навес от палящих лучей солнца из парусов. Для офицеров разбита была кибитка. На возвышении [478] водружен был флаг и поставлены два горных орудия жерлами к стороне Хивы. Подле флага стояла дежурная часть. Едва успели мы высадиться на берег, как толпы зевак окружили наши суда и отряд так, что мы вынуждены были разогнать любопытных посетителей и поставить их извне, около лагеря, предоставив им право любоваться нами издали. С приходом нашим к Кунграду многие из Туркмен начали удаляться в свои кочевья, опасаясь, чтобы Кунградды чрез нас не отобрали у них награбленного имущества, своих жен и дочерей.

Несколько старшин приехали к капитану Бутакову, который угостил их чаем. Они пьют его не так охотно, но за то с большим наслаждением грызут сахар. Странно было смотреть на этих людей, вооруженных с головы до ног, с зверскими лицами, грызущими сахар с жадностью ребенка. На вопрос об Ата-Мурад-хане, присылавшем два раза депутатов к генерал-губернатору с изъявлением желания принять Русское подданство, они отвечали уклончиво, что он находится в двух днях пути от Кунграда и вероятно приедет повидаться с нами. Когда же капитан Бутаков сказал им, что Туркмены просили принять их в Русское подданство, то они отвечали: да, некоторый этого желали.

На другой день несколько Каракалпаков приходили просить нашей защиты против своеволия Туркмен, которые отобрали у них жен и дочерей и увозят их в Туркмению. Капитан Бутаков отвечал им, что он во внутренние дела их не вмешивается и чтобы они обращались с жалобами к Магомету-Фаны.

Для осмотра и съемки окрестностей Кунграда нам необходимо было достать лошадей. Сначала мы обратились к Магомету-Фаны, прося его содействия в наеме 30 лошадей. Он отказал. Тогда капитан Бутаков отправил к нему подпоручика Султана Сейдамена спросить, считает ли он его врагом или другом. Магомет-Фаны отвечал, что он потому запретил давать лошадей, что не надеется на Туркмен, которые могут что-либо предпринять против нашей съемочной партии и тогда ответственность будет лежать на нем. Когда же Сейдамен сказал ему, что Туркмены будут отвечать сами за себя, тогда Магомет-Фаны приказал объявить на базаре, что всякий, кто желает, может отдавать нам в наймы лошадей своих.

Туркменский старшина Кычкара, еще до разрешения хана приезжавший к нам в лагерь, спрашивал Султана-Сейдамена, чем он [479] может заслужить у Русских; Сейдамен посоветовал ему на первый раз дать лошадей. Цена объявлена 1 р. сер. за лошадь в день, а потому Туркмены наперерыв предлагали нам свои услуги. Цена эта назначена была капитаном Бутаковым с целью привлечь Туркмен к исполнению наших требований. Так как охотников нашлось слишком много, то старшинам сказано было соблюдать между собою очередь. Вместе с тем для отвращения всяких попыток со стороны Туркмен противу нашей съемочной партии старшины обязались сопровождать съемку. На другой день с рассветом приказано было привести 30 лошадей.

Вечером того же дня мы узнали чрез Киргиз, взятых нами из Форта № 1, что у Магомета-Фаны было совещание с Туркменами, которые предлагали напасть на нас с тем, чтобы завладеть нашими орудиями. Они говорили, что Русских всего 200 человек и что мы очень доверчивы и что на нас можно было напасть врасплох и перерезать. Магомет-Фаны противоречил им, говоря, что он обязан нам своим спасением от Хивинцев и что если бы нападение и удалось, то впоследствии они за это дорого поплатятся. Слухи эти подтвердил Персидский невольник, выкупившийся на волю и просивший нас, чтобы мы взяли его с собой в Оренбург, откуда он надеялся пробраться на родину (он схвачен был Туркменами, продан сначала в Бухару, а оттуда ездил с своим хозяином в Оренбург, Казань и Москву. Потом перепродан был в Хиву и из Хивы попал в Кунград).

Слухи эти могут показаться неправдоподобными для человека не знакомого с характером Азиатцев вообще и Туркменами в особенности. Как те, так и другие действуют по первому впечатлению, нисколько не заботясь о последствиях.

Слухи эти заставили нас усиливать на ночь караул, обрыть возвышения, на которых стояли орудия, чтобы к ним нельзя было вскочить на лошади и вырыть небольшую траншею для стрелков. Наше положение было тем затруднительно, что толпы вооруженных Туркмен ежедневно приезжали к нам и мы не могли бы знать, когда они решились привести свои намерения в исполнение. Запретить же им приезжать к нам в лагерь тоже было неудобно в том отношении, что мы показали бы им недоверие.

В 8 часов утра топограф Журавлев отправился на съемку под прикрытием 25 штуцерных, вооруженных револьверами. С [480] съемкой отправился также старшина отделении Кычкара, названный Туркменами Клычогру, т. е. воровская сабля. Клычогру приобрел влияние на соплеменников удальством в набегах. Ему от 45 до 50 лет, росту высокого, большая борода с проседью оттеняет лицо его, выражающее ум и коварство. Нанявшись у Магомет-Фаны защищать Кунград, он прежде дал клятву Хивинскому хану доставить ему голову первого, взял даже в задаток половину условленной платы и оставил заложником своего сына (Сведения эти переданы Султану-Сейдамену братом Магомета-Фаны.). Вот образчик характера Туркмен.

Час спустя я отправился вслед за съемочным отрядом и нагнал его версты за две от нашего лагеря. В этот раз снята была инструментально полоса на левом берегу реки, вокруг Кунграда шириною в 3 версты. Все это пространство обработано и изрыто по всем направлениям ирригационными канавами. Две из них под названием ханских похожи на маленькие реки. Смотря на эти канавы, нельзя не удивляться трудолюбию жителей. Между полями рассеяны фруктовые сады, контуры которых ясно обозначаются пирамидальными тополями.

Старшина Клычогру, сопровождавший съемку с двумя своими товарищами, держал себя поодаль. Когда мы принялись завтракать, то он подошел к нам. Я пригласил его. Он отказался от сардинок и ростбифа и принялся за баранки и сахар. Чтобы закончить съемку этого дня, нам нужно было дойти до батареи, построенной Хивинцами во время осады на самом берегу реки, против протока Кульден. Так как местность изрыта была вся канавами, то я приказал казаку переводчику расспросить у работавших вблизи Каракалпаков, как лучше проехать. Клычогру, узнав от переводчика в чем было дело, сам поехал к Каракалпакам и требовал, чтобы один из них провел нас. Но Каракалпак не хотел исполнить его требования. Тогда он выхватил шашку и бросился на несчастного; но я закричал на него, тогда он вложил шашку в ножны и взял нагайку. Каракалпак успел между тем отбежать довольно далеко. В бессильной злобе Клычогру уехал вперед и долго ворчал про себя.

Часу в восьмом вечера мы возвратились в лагерь.

На другой день снята была такой же ширины полоса на левом берегу, а на следующий день перешли мы на правую сторону реки и [481] сняли всю обработанную половину по этой стороне реки. Возвращаясь в лагерь, я увидел не вдалеке от места расположения Хивинцев человеческий скелет, с которого хищные птицы не успели еще снять все мясо. Голова этого скелета была в стороне от туловища.

По возвращении в лагерь я узнал, что от Киргизского батыря Азбергеня прибыл посланный с уведомлением о том, что он сам прибудет вечером с 40 человеками своих приверженцев.

Для помещения Азбергеня Магомет-Фаны прислал несколько кибиток. Едва успели разбить эти кибитки вблизи нашего лагеря, как явился от Магомет-Фаны посланный, чтобы их снять и разбить у ворот крепости отдельно от нас. Капитан Бутаков приказал посланному сказать, что Магомет-Фаны может взять свои кибитки, но что Азбергень приехал к Русским с повинной за сделанные им преступления, а не к нему, а потому он должен остановиться среди нас. Посланный более не возвращался.

Часу в шестом вечера к противоположному берегу подъехало человек сорок всадников. К ним выслали наши шлюпки, на которые они сели сами, а лошадей переправили вплавь.

На другой день утром начальник экспедиции потребовал Азбергеня и объявил ему прощение и позволение возвратиться в Русские пределы. Тут же ему объявлено было, что он должен примириться с Туркменами и Кунградцами. Вместе с Азбергенем прибыл также и султан Эстлау (Цвет аристократии Киргизской причисляет себя к белой кости, остальные принадлежат к черной кости. Султан Эстлау прозван у нас слоновой костью.), принадлежащий к белой кости. Азбергень изъявил желание возвратиться на прежние кочевья и просил начальника экспедиции прикрыть перекочевание его от Туркмен, на искренность которых он не полагался. На другой день съемочный отряд отправился, но вследствие слухов о коварных замыслах Туркмен против Азбергеня был возвращен.

Слухи эти были весьма правдоподобны. Азбергень был в союзе с Кунградцами и Туркменами; но грабеж и насилия последних над Киргизами заставили его удалиться в крепостцу, в 25 верст расстояния от Кунграда. Ата-Мурад-хан с 800 всадниками обложил его, но не имел успеха и удалился сам в свои кочевья. Азбергень, не будучи в силах бороться долее с Кунградцами и Туркменами, [482] помирился с Хивинским ханом и когда тот осаждал Кунград находился с своими приверженцами уже в его войске. Туркмены были озлоблены на Азбергеня за понесенную ими неудачу и опасались, чтобы он посредством нас не вытребовал захваченных ими Киргиз. Поэтому Азбергень объявил капитану Бутакову, что он готов примириться с Туркменами, но что на искренность этого примирения не полагается.

С прибытием Азбергеня Туркмены были постоянно в сборе, выжидая случая схватить его с его приверженцами.

В 6 часов вечера начальник экспедиции приказал собраться старшинам Туркменским, Узбекским и Каракалпакским для примирения с Киргизами. К назначенному времени прибыли все за исключением Ата-Мурада и Андами-хана, брата Ата-Мурада, сказавшихся больными. Старшинам приказано было, оставив лошадей своих, придти в лагерь пешком. Не явившимся старшинам послано было сказать, что если они не прибудут, то это принято будет за недоброжелательство к Русским. Прибывшие старшины обиделись тем, что их заставляют ожидать Андами-хана, говоря, что и без него обойтись можно, что они все равны между собою и что если семь старшин присутствуют, то одного нечего и спрашивать.

Шалаш из парусов, в котором помещался дессант, был устлан коврами. У входа в него был поставлен караул. В 7 часов местные старшины сошлись с Киргизами и в знак искренности примирения обнялись. С прибытием капитана Бутакова все уселись и начади рассуждать об устранении поводов к неудовольствиям. Со стороны Туркмен говорили за всех знакомец наш Клычогру и седой старик Ауазманбет, со стороны Киргиз Азбергень.

Текст воспроизведен по изданию: Дневник М. Г. Черняева. 1858. Поход в Кунград // Русский архив, № 3. 1906