ПЛАВАНИЕ АРАЛЬСКОЙ ФЛОТИЛИИ

В 1858 И 1859 ГОДАХ

(Прилагаемая к статье карта для нас недоступна. Thietmar. 2020)

1858 год.

В начале 1858 года, по распоряжению высшего начальства, предназначено было, с наступлением лета, отправить посольство в Хиву и Бухару.

Мы не знаем, какое значение имело это посольство в политическом или торговом отношении и потому скажем только, что для содействия ему назначалась Аральская флотилия.

В начале 1858 года в составе Аральской флотилии было два парохода: «Перовский» в 40 сил и «Обручев» в 12 сил, оба железные, плоскодонные и колесные. Кроме этих пароходов, осенью 1857 года были привезены с Воткинских заводов, разобранные по частям, две железные плоскодонные баржи, которые должно было изготовить к лету 1858 года. Комплект офицеров Аральской флотилии состоял из 1 флотского штаб-офицера, 1 обер-офицера корпуса штурманов и 1 обер-офицера корпуса инженер механиков; команды же едва достаточно было на имеющиеся два парохода.

Увеличиваясь в числе судов, а также вследствие предстоящего ей плавания, Аральская флотилия требовала большего числа офицеров и команды, почему, по просьбе начальника флотилии капитана 1-го ранга Бутакова (ныне флигель-адъютанта Е. И. В.) были назначены: лейтенанты: Колокольцов и Ковалевский, и корпуса штурманов прапорщики: Шенурин, Косяков, Гусев, Хоруженков и Козобин, а также 80 человек нижних чинов из флотских экипажей, расположенных в Астрахани.

Все помянутые офицеры и команда к 1-му апреля 1858 года прибыли в г. Оренбург, для следования оттуда через Киргизскую степь, на реку Сыр-Дарью в форт № 1-й, месту пребывания Аральской флотилии.

Выждав окончания весенних разливов рек и озер, начальник Аральской флотилий, также незадолго прибывший сюда из Петербурга, 8 апреля, в сопровождении лейтенанта Ковалевского [120] и прапорщиков Шенурина и Козобина, выехал из Оренбурга в Орскую крепость, служащую преддверием Киргизской степи. 12 апреля он оставил Орскую и вступил в степь; 24-го прибыл в Уральское укрепление, которое оставил через два дня. 2-го или 3 мая начальник флотилии, озабоченный поспешным изготовлением барж, оставил общий транспорт и налегке с лейтенантом Ковалевским отправился вперед и прибыл в форт № 1-й 5-го мая. Транспорт прибыл 7 мая. — Прибывши в форт, мы застали пароход «Перовский» стоящим на стапели не вооруженным; у барж, также стоящих на стапелях, были собраны одни только шпангоуты, так что изготовление их надлежащим образом в плаванию в этом году требовало больших усилий. Нельзя не отдать справедливости в усердии и знании своего дела мастеровыми, присланными с Воткинского завода для сборки барж и постановки выдвижных килей, как на баржах, так и на пароходе «Перовский». Работа кипела в их руках; с утра до вечера стук молота не умолкал, и, благодаря этому неутомимому усердию, баржи с каждым днем все более и более скрывали свои ребра за железною обшивкою и, как бы выростая из земли, ясно обрисовывали свои формы. Между тем постановка килей на пароходе «Перовский» также приходила к концу. 8 июня его спустили на воду. К этому же времени прибыл из Оренбурга транспорт с рангоутом, парусами и снастями для барж, а также и команда в сопровождении лейтенанта Колокольцова и прапорщиков: Косякова, Гусева и Хоруженкова. 11 июня, по совершенном изготовлении к плаванию, пароход «Перовский» и железный, вооруженный на манер новержского бота, 12-ти весельный, беспалубный барказ, под командою корпуса штурманов прапорщика Шенурина, спустились к устью Сыр-Дарьи. 12 числа пароход «Перовский» под брейд-вымпелом начальника флотилии, имея на буксире барказ, вышел в море для следования в залив Чернышева, находящийся в NW углу Аральского моря. Вечером другого дня, пароход бросил якорь в помянутом заливе и с наступлением ночи стад жечь фалшфеера и спускать ракеты, надеясь получить ответ от посольства, которое должно было прибыть сюда ж 13 числу. Отсюда пароход должен был перевезти его морем и потом по Аму-Дарье до Хивы и Бухары, но не получа никаких знаков пребывания здесь посольства, утром 14 числа пароход снялся с якоря и, предполагая догнать его где нибудь на Усть-юрте, пошел вдоль западного берега моря; барказ же отправил с бумагами, обратно на Сыр-Дарью, куда он прибыл благополучно к восходу [121] солнца 16 числа и, остановившись у о-ва Кос-арал, отправил бумаги берегом в форт № 1-й.

В привезенных барказом бумагах заключались распоряжения начальника флотилии касательно действий прочих судов отряда. Им предписывалось по изготовлении немедленно идти на соединение с пароходом «Перовский» в залив Талдык, находящийся на южном берегу Аральского моря; баржам назначено идти срединою моря, а пароходу «Обручев» вместе с барказом по восточному берегу между островами, где, как предполагал начальник флотилии, эти суда могли найти для себя пресную воду, а пароход — топливо, которых не могли взять достаточного количества, чтобы без нужды дойдти до залива Талдык.

17-го Июня баржа № 2-й и пароход «Обручев», спустились к о-ву Кос-арал, а 20 числа вместе с барказом вышли в море и пошли предписанными путями к назначенному рандеву. Ветр, бывший с утра тихий, благоприятствовал плаванию малых судов, но к полудню начало свежеть и поднялось волнение. Пароход «Обручев», имея низкие борта, высокую трубу и кожухи, будучи не в состоянии выносить даже малой качки, не черпая крыльями кожухов, принужден был, дойдя в 2 часа по полудни до о-ва Каска-гулан, стать на якорь на глубине 3 фут, куда вскоре пришел и барказ. На другой день ветр был довольно свеж, так что пароход не мог продолжать плавание по морскую сторону о-ва Каска-гулана; с береговой же стороны не позволяла малая глубина. 22 числа, пользуясь штилем, пароход и барказ снялись с якоря и спешили перейти к о-ву Кушь-Джитмес. Однако плаваний это совершилось весьма медленно, по причине мелководия и отмелей, далеко выдающихся в море и только к 8 часам вечера, барказ успел подойдти к якорному месту, находящемуся за южною оконечностию помянутого острова.

Чтобы показать степень мелководия Аральского моря в пройденной его части, достаточно сказать, что на о-в Кушь-Джитмес, лежащий от восточного берега в десяти итальянских милях, киргизы переходят пешком, а в море, находясь от острова антретно в 3 и 4 милях глубина его не превышает 5 фут.

О-в Кушь-Джитмес сначала показался нам совершенно необитаемом, но впоследствии при вторичном посещении на обратном пути, мы узнали, что на лето сюда кочуют киргизы со стадами верблюдов, для которых находят здесь хорошую пищу и пресную воду.

Утром 23 числа, похоронив скоропостижно умершего на пароходе «Обручев» матроса, снялись с якоря и пароход, имея на [122] буксире барказ, пошел к острову Аталыку, придя к которому в 5 часов пополудни, стали на якорь по восточную его сторону. Остров Аталык, как все пройденные и посещенный Кушь-Джитмес, песчано-бугрист и изредка покрыт кустарниками гребенщика; он необитаем и едва ли когда посещается туземцами, потому что не имеет ничего привлекательного, на своей необширной поверхности.

Ставши на якорь, тотчас же послали команду на берег для отыскания топлива, которого только что хватило до якорного места; другая часть команды начала рыть колодцы для отыскания пресной воды, которой также оставалось немного; но те и другие поиски были напрасны. Кустарники гребенщика, имея слишком тонкие стволы, во множестве идущие от корня, вовсе не годились к употреблению, а саксаулу, которым топятся печи парохода, не нашли ни одного куска; в колодцах же везде, где их рыли, вода оказалась солено-горькою, как и за бортом. Увидев невозможность, по недостатку топлива, продолжать путь далее, командир парохода «Обручев» решился послать барказ в залив Талдык, с донесением о постигшей пароход необходимости, превратить дальнейшее его плавание, и сам остался у острова ожидать последующих распоряжений. С рассветом 24 числа барказ снялся с якоря и, пользуясь свежим попутным ветром, пошел по назначению. В 8 часов вечера, остановясь у южной оконечности о-ва Меншиков, посланы были на берег люди, осмотреть этот остров, но и он оказался таким же, как и его предшественники. Переночевавши здесь, барказ на утро продолжал плавание, следуя по пути к острову Ермолову. Ощутительный недостаток в пресной воде принудил барказ, вечером 25 числа, подходя к о-ву Ермолову, пройдти в залив Туще-бас, с надеждою найдти там пресную воду, из впадающей в него реки Джан-Дарьи. Но войдя далеко в залив и следуя по полосе темной воды, ясно обозначающей глубокое русло бывшей здесь реки, барказ пресной воды не встретил, почему и возвратился к о-ву Ермолову, где и стал на якорь. Идя из залива, барказ был сопровождаем SO ветром, при чем воздух был так горяч, что затруднял дыхание; вследствие этого ветра, остаток пресной воды, нагревшись, так проржавел, что сделался совершенно негодным в употреблению; но опасаясь вовсе остаться без воды, мы не решились однако вылить ее до прибытия в протоку Джалпак, впадающему в залив Иске-Кук-Узяк. С рассветом 26 числа снялись с якоря и спешили с попутным ветром подойдти к протоку. В полдень прошли лежащий на пути островов Изрень-атау, за которым вода, [123] до сего темносинего цвета, вдруг стала казаться с оттенком зелени, что заставило предполагать перемену в ее качестве. Попробовали на вкус, вода оказалась менее соленою, и это, в свою очередь, дало повод думать, что ближе к берегу вода еще преснее, почему тотчас же и спустились туда. Предположение оправдалось и, действительно, вскоре вода сделалась пресною, хотя до берега было еще очень далеко, а глубина давно уже не превышала 3 фут, так что только барказ, сидящий в воде 2 фута, мог достичь до совершенно пресной воды. Легко представить себе ту жажду, которую мы терпели, не имея воды, при температуре воздуха, доходящей до 30° по Реомюру, а также не трудно понять и радость нашу, когда мы вдруг очутились на пресной воде и имели возможность, не только утолить жажду, но даже и купаться в пресной воде. — Сделавши новый запас воды, мы продолжали наше плавание, но вскоре свежий ветр и значительное волнение, принудили нас стать на якорь в неизвестной бухте залива Иске-Кук-Узяк. Плывя вдоль южного берега, мало исследованного при описи, мы с трудом отыскивали свое место и потому, войдя в эту бухту, имеющую положение на NO и SW с довольно значительным течением пресной воды из глубины ее, мы решительно не находили средств, как отыскать или назначить ее на карте, имея в своем распоряжении карту в масштабе 8-мь миль в дюйме, компас с девиациею до 3 1/2 румбов, весьма неточною от слишком близкого и часто изменяющего свое место железа, циркуль и незнакомые окружающие берега. Хотя по ходу, который определялся по лагу и времени, проведенному в плавании от о-ва Ермолова, мы имели некоторую уверенность, что находимся в заливе Иске-Кук-Узяк; но какая это бухта и означало ли замеченное здесь течение присутствие какой нибудь значительной реки или протока Джалпак, мы терялись в догадках, не имея никакой возможности разрешить свое сомнение. Это сомнение еще более увеличилось с появлением на берегу верхового киргиза, каракалпака или хивинца, изъявляющего знаками желание свое говорить с нами. В руках у него было что-то белое, чего за дальностию нельзя было отличить, как равно и того, к какому племени принадлежал сам верховой, потому что костюмы помянутых народов, кочующих по южному берегу моря и находящихся в крайней нищете, почти одинаковы. — Чтобы пояснить почему появление этого человека еще более увеличило наше сомнение, надо сказать, что, отправляя барказ к устьям Аму-Дарьи, и не зная застанет ли он пароход «Перовский» в заливе Талдык, командир парохода «Обручев» передал командиру барказа намерение начальника [124] флотилии: в случае, если он войдет на пароходе в Аму-Дарью, не дождавшись прихода всех судов отряда, оставить на берету киргиза с бумагами, в которых будет означено, что должно делать приходящим в Талдык судам и не заставшим его здесь. Поэтому предположив, что это должен быть киргиз, оставленный начальником флотилии и видя его старающимся подойдти к нам (потому что он вошел в воду по брюхо лошади, не переставая кричать и махать) мы, вообразивши, что пароход «Перовский» вошел в эту реку, спешили сняться с якоря, чтобы, подойдя в посланному, скорее разрешить наши догадки; но лишь только барказ стал приближаться к берегу, как мнимый посланный повернул лошадь, поскакал на берег и вскоре скрылся за буграми.

Боясь встретить какую нибудь западню, потому что мы не знали, как приняли или примут обладатели этих берегов — хивинцы, появление русской флотилия на их водах, барказ поворотил назад и, отойдя на значительную глубину, стал на якорь, где и провел ночь. На другой день, снявшись с якоря и идя бейдевинд вдоль берега, мы долго видели на берегу того же верхового, который не переставал следить за нами. В 10 часов, обогнув мыс, увидели идущий на встречу нам пароход «Перовский» с буксиром баржи. В 12 часов, подойдя к пароходу, который для принятия нас стал на якорь, мы встретили на нем много новых лиц, которые принадлежали к нашему посольству.

Теперь обратимся к действиям парохода и скажем несколько слов о встрече его с посольством. Идя вдоль Усть-юрта, ему удалось заметить сигналы посольства, которое шло по окраине возвышенного западного берега, почему, подойдя тотчас же к берегу, пароход предложил свои услуги доставить посольство в Хиву по р. Аму-Дарье, на что посланник, флигель-адъютант полковник Игнатьев, не согласился из опасения потерять много времени в плавании по неисследованной реке, тем более, что начальник флотилии, не бывши у устьев Аму-Дарьи с 1849 года, не мог утвердительно сказать, позволят ли бары пройдти чрез них пароходу. Но так как флотилия была назначена содействовать посольству, перевозкою его до Хивы по Аму-Дарье, то флигель-адъютант Игнатьев, разрешив ей идти в реку, предложил начальнику флотилий принять от него на пароход подарки, назначенные для хивинского хана и бухарского эмира, и часть офицеров; надеясь этим средством рассеять опасения хивинцев на счет их безопасности.

Приняв таким образом часть офицеров и подарки; пароход [125] «Перовский» пошел в залив Талдык, надеясь отыскать вход в Аму-Дарью по рукаву Талдык, на баре которого в 1849 году, по словам начальника флотилии, глубина была 3 фута. Однако, придя в залив и пробыв здесь в бесполезных поисках более недели, — до 27 числа, начальник флотилии решился идти в реку Джан-Дарью, на пути к которой он был встречен барказом и потому остановился на якоре у мыса Кара-Джар. Баржа, которую пароход вел на буксире, пришла в залив Талдык 21 июня. — Остановка парохода у мыса Кара-Джар, как нельзя более благоприятствовала действиям флотилии; от нее почти зависел весь успех кампании 1858 года, потому что, потеряв надежду войти в Аму-Дарью по рукаву Талдык, пароход не достиг бы своей цели, как на р. Джан-Дарье, так и на Джалпаке, по причине, которую объясним ниже.

Теперь же скажем к чему повела остановка у мыса Кара-Джар.

Бросив якорь, с парохода тотчас же послали шлюпку на берег к показавшимся там каракалпакам, с целию, если будет возможно, привезти их на пароход: от них хотели узнать что нибудь об истоках Аму-Дарьи. Вскоре шлюпка возвратилась и привезенные на ней люди объявили, что недалеко от того места, где стоял пароход, есть большая и глубокая река, по которой можно дойдти до г. Кунграда. Вследствие этого, тотчас же пароход перешел к бару, а барказ приступил к отысканию фарватера для входа в реку, который в тои же день был найден с глубиною на баре в 3 фута. Река эта называется Улькун-Дарья (большая река). На другой день, обставив фарватер, какими можно было, знаками, вошла в реку баржа лейтенанта Ковалевского, а 29 числа, после двухдневного старания сняться с мели, на которую, стал при проходе через бар, вошел и пароход. Таким образом был отыскан вход в Аму-Дарью и в первый раз русский флаг показался на внутренних водах Хивинского ханства.

Скажем теперь несколько слов об Аму-Дарье и о стоке ее в Аральское море. Пройдя большую часть Хивинского ханства, Аму-Дарья входит в обширные разливы, склоняющиеся к морю и поросшие густыми камышами. Из разливов вода несколькими рукавами стекает в море; из них главных четыре следующие:

Первый и самый западный проходит через заросший камышами залив Айбугир, имеет весьма слабое течение и малую глубину, едва доступную для плавания гребных судов.

Второй проток Джалпак, впадающий в залив Иске-Кук-Узяк, в 1849 году имел весьма слабое течение; ныне хотя и выносит [126] свою воду с значительною быстротою, но, по зеленоватому цвету и прозрачности воды, видно, что он также проходит через разливы, поросшие камышами.

Третий проток представляла собою, ныне оказавшаяся несуществующею, река Джан-Дарья, которая в 1849 году, несла большую массу воды, далеко унося ее в море, но так как она также проходила через разливы, и вследствие этого заставляла предполагать о больших трудностях при проходе ею в Аму-Дарью, то вместе с первыми двумя протоками, не обращала на себя столько внимания, как

Четвертый проток Талдык, который несет в своем русле, хотя самую малую часть вод Аму-Дарьи, но доносит ее прямо до Аральского моря, не проходя через разливы. Вот почему начальник флотилии искал входа преимущественно здесь, но мы уже видели какой успех имели при осмотре его бара.

Аму-Дарья, протекая по местам низменным, беспрестанно открывая части берегов, засоряет свои русла и бары, которые вследствие этого подвержены частым изменениям; вероятно, это было причиною обмеления бара Талдыка и засорения русла реки Джан-Дарьи. Кроме этого, необходимо сказать, что господствующие в Аральском море северные ветры, при мелководий южного берега, поднимая большое волнение, наносят в берегам песок со дна моря, а южные ветры сметают пыль с солончаков, которая, осаждаясь на воду, также не мало способствует обмелению южной части моря; отчего реки при выходе их в море, более и более теряют в отмелях свои русла и, обращаясь в разливы, с каждым годом делают устья их менее доступными с моря. Так проток Талдык, не доходя до моря 7 или 8 верст, делится на многие малые рукава, которые в свою очередь, при самом выходе в море, теряют свои русла в разливах, поросших камышами, и оттого сильное течение Талдыка, не имея общего направления, не может промыть себе русла на баре, где глубина едва доходит до 1 1/2 фута.

Кроме описанных выше протоков, по словам местных жителей, киргизов и каракалпаков, по всему южному берегу вытекает множество других протоков, которые, имея слабое течение и неся незначительную массу воды, вовсе незаметны с моря. От них южный берег, от о-ва Ермолова до западного мыса залива Иске-Кук-Узяк, наполнен пресною водою, на расстоянии от берега одной версты.

Из этого описания рукавов, видно, что входы в них затруднены мелководием на барах так, что казалось, с моря нет [127] никакой возможности войдти в Аму-Дарью; но по внимательном обсуждении необходимо было предположить, что по мере засорения русла Джан-Дарьи, которая, 10 лет назад, выносила пресную воду до острова Ермолова, скопившаяся в избытке при истоке ее вода, не находя себе прохода в русле Джан-Дарьи, должна была промыть другое, которое бы могло вместить в себе этот излишек. Вероятность этого предположения о новом стоке воды, еще более подтверждается меньшею глубиною на баре Талдыка. Принимая это во внимание, трудно было согласиться, что вход в Аму-Дарью с моря невозможен и потому надо было предполагать о существовании какой нибудь новой реки, не существовавшей или не заслуживавшей внимания в 1849 году. Но где эта река, и куда направились воды Аму-Дарьи? — это надо было отыскать, что, конечно, заняло бы очень много времени и может быть поиски остались бы безуспешными, если бы не приход барказа, кстати подоспевшего и остановившего пароход недалеко от незначительной в 1849 году реки Улькун-Дарьи, в которую, как мы сказали, пароход уже вошел.

Погрузив все, что было снято на баржу во время стоянки на мели и приведя все в надлежащий порядок, пароход «Перовский», имея на буксире баржу, пошел вверх по реке; барказ же, получив предписание возвратиться на Сыр-Дарью вместе с пароходом «Обручев», пошел в море.

Улькун-Дарья имеет на баре глубину от 2 3/4 до 3 фут, за баром же глубина ее увеличивается до 8-9 и более фут; она течет между низменными глинисто-солонцоватыми берегами, покрытыми кустарниками гребенщика и колючки, между которыми видны были многочисленные аулы киргизов и каракалпаков. Эти несчастные, изнуренные трудом и недостатками и угнетенные чиновниками хивинского хана, едва прикрытые лохмотьями своей ветхой одежды, представляли живую картину нищеты. Кибитки их, покрытые клочками оборванной кошмы, почерневшей от продолжительной службы, едва ли могли служить им надежным убежищем от зноя и стужи. По берегам, в соседстве с каждым аулом, видны были пашни и огороды, орошаемые рекою; на луговых местах паслись лошади и стада рогатого скота и баранов. В 7 верстах от впадения Улькун-Дарьи в море, к западу отделяется рукав, называемый Кичкене-Дарья (малая река), которая превосходит главную реку, как глубиною, так и в ширине. Выше этого разделения, называемого Тенке-куму, Улькун-Дарья раздвигает свои берега, все более и более, так что ширина ее доходит до 120 и 150 саж., а глубина увеличивается до 4 и 5 [128] сажен; течение, значительное в устье, чем далее вверх, становится сильнее и сильнее и, наконец, верстах в 60 от разделения, скорость его достигает 5 и 6 верст в час. Берега реки, до сих пор покрытые камышами, джидою и тальником, при бывшей необыкновенно высокой воде, только в некоторых местах покрыты были водою; отсюда же с обеих сторон открываются обширные разливы, поросшие густыми камышами. Разливы правого или восточного берега, наполняемые из главного русла Аму-Дарьи, вливают воду свою в Улькун-Дарью, чрез множество протоков, которые общим именем называются Кук-узяки (синие протоки); левый же, будучи ниже правого, принимает из реки незначительную часть воды и таким образом наполняет свои разливы. Выше Кук-узяков река становится уже; берега несколько возвышеннее, течение слабое и глубина меньше, а также и протоки по мере удаления от начала их, вверх по реке делаются реже, уже и мельче. Берега здесь населеннее, чем в низменных местах, обитаемых только кочующими киргизами и каракалпаками; тут встречаются: роскошные сады с тутовыми и абрикосовыми деревьями и пирамидальными тополями; сложенные из сырцового кирпича домы; поля и огороды лучше обработаны; жители лучше одеты и смотрят зажиточнее. За Кук-узяками, верстах в полутораста от устья реки; встречается гора Кюбе-тау, за которой берега еще более населены; сады еще лучше; тополи, тутовые и абрикосовые деревья роскошнее.

Пройдя гору Кюбе-тау и поднимаясь вверх, течение реки делается весьма слабо и даже едва заметно; здесь с левой стороны встречается последний проток Кук-узяк, шириною в 15 саж. и глубиною до 4 сажен, вытекающий из озера, дающего начало Улькун-Дарье. Вода, вытекающая из этого протока, разделяется и идет в две противуположные стороны: одна часть наполняет Улькун-Дарью, другая проток Кульдень.

Из всего вышесказанного видно, что масса вод, стекавшая из Аму-Дарьи по руслу реки Джан-Дарьи, засорив его, обратилась в разливы, из которых, стремясь к Улькун-Дарье, образовала в ней глубокое ложе и сильное течение.

Проток Кульдень, наполняясь из последнего Кук-узяка, имеет ширину от 50 до 60 сажен и глубину от 4 до 6 фут; он впадает в рукав Талдык, который, как уже было сказало, идет прямо из Аму-Дарьи и таким образом служит соединением сей последней с морем. Имея довольно возвышенные берега, он похож на искусственный канал, на одном из поворотов которого есть весьма замечательный сад Менекен-Баге-Тубада. [129]

Поднимаясь по Улькун-Дарье и потом по протоку Кульдень, пароход «Перовский» достиг беспрепятственно города Кунграда, лежащего на рукаве Талдык, в трех верстах выше устья Кульденя.

Услыша о прибытия флотилии и встревоженный появлением ее на водах Аму-Дарьи, хан, давший вначале позволение войти реку двум судам, вдруг стал требовать ее удаления к устью. Что было причиною внезапной перемены в мнении его, решить трудно; напрасно старались объяснять ему, что флотилия вошла в реку потому, что везет подарки для него и для бухарского эмира; он остался непреклонен, и чтоб не лишиться, подарков, послал за ними свои лодки. Таким образом флотилия, не могла сопротивляться требованию хана, без явной опасности для посольства, которое находилось уже в Хиве, и потому, передав подарки на присланные лодки, принуждена была спуститься по Улькун-Дарье до ее разделения, где и пробыла до 12 сентября, борясь с множеством препятствий, которыми хивинцы желали принудить ее удалиться в море. 12-го сентября флотилия оставила Улькун-Дарью и возвратилась на Сыр-Дарью.

Пребывание флотилии у Кунграда и урочища Тенке-Куму, может составить предмет особой статьи, не лишенной занимательности и интереса, но так как мы не были свидетелями рассказываемых очевидцами происшествий, то и предоставляем им поделиться с читателями своими впечатлениями.

Барказ оставив устье Улькун-Дарьи 30 июня, вышел в море для следования к острову Аталыку и оттуда вместе с пароходом «Обручев» на Сыр-Дарью. Господствующие северные ветры препятствовали успешному плаванию его; будучи плоскодонным и лавируя при свежем ветре, он выгадывал весьма мало, так что только к 7 числу достиг острова Аталыка, где оставил пароход «Обручев», которого, однако, уже здесь не было: но против того места, где он стоял, на берегу замечен был шест с воткнутою на верху бумагою, из которой мы узнали, что после тщетных поисков на Аталыке и у устья Куван-Дарьи, куда пароход ходил с помощию собранных на острове гребенщиковых корней, он принужден был с тем же топливом отправиться к о-ву Кушь-Джитмес.

Простояв у Аталыка 11 дней и употребляя, как для варки пищи, так и дли питья, солено-горькую воду из за борта, команда парохода начала страдать сильными поносами, которые так истощили силы ее, что дальнейшее пребывание у острова становилось опасным, почему командир парохода счел необходимым, не [130] дожидаясь дальнейших распоряжений от начальника флотилии, спешить на Сыр-Дарью.

Найдя это письмо, барказ на другой же день снялся с якоря и, после двухдневной борьбы с свежим NO ветром, присоединился к пароходу «Обручев», который стоял у о-ва Кушь-Джитмеса и, найдя здесь пресную воду, спокойно ожидал прибытия барказа, успев уже нарыть достаточное количество гребенщиковых корней, чтобы дойти до о-ва Каска-гулан. 10-го числа он и барказ оставили остров Кушь-Джитмес, в тот же день пришли к о-ву Каска-гулану, где снова пополнив запас топлива, 12-го июля благополучно достигли устья реки Сыра.

Барказ, прибыв на Сыр-Дарью, остался у о-ва Кос-арал для наблюдения за изменением фарватера в устье, чтобы потом при возвращении флотилии ввести ее в реку, пароход же, придя в форт № 1-й, поступил в распоряжение начальника Сыр-Дарьинской линии.

Оставив 12 сентября Улькун-Дарью, пароход «Перовский» и две баржи, к 17 числу, вошли в устье Сыра, а 21 сентября, бросили якорь у форта № 1-й. 12-го октября, по изготовлении помещения для команды, флотилия спустила флаги.

Так окончилась кампания Аральской флотилии в 1858 году. На сколько успела она в цели своего плавания, всякий легко может судить, прочитав нашу статью, к чему считаем нужным прибавить, что, во время плавания парохода «Перовский» по Улькун-Дарье, сделана глазомерная съемка этой реки и определено астрономически место ее разделения; больше ничего не могли сделать из опасения возбудить подозрения хивинцев.

1859 год.

Мы уже видели, какой успех имела Аральская флотилия при посещении Аму-Дарьи в прошлом году и на сколько оттого мы подвинулись на пути исследования ее. Теперь скажем об успехе ее в том же стремлении в 1859 году.

По слухам, еще с прошлой осени было предположение о плавании Аральской флотилии в Аму-Дарью, для доставления в Бухару бухарского посланца, который в ноябре прошлого года проехал в Оренбург, а оттуда в Петербург. Слух этот поддерживался до наступления весны, когда флотилия начала готовиться к летнему плаванию, и казался столь достоверным, что все с нетерпением ожидали прибытия посланца. В начале апреля сделалось известным, что посланец приехал в Оренбург, но вместе с тем пришло неофициальное известие, что он намерен [131] ехать в свое отечество берегом. Сему последнему мы неохотно верили и не переставали ждать официальных приказаний оренбургского начальства.

Ожидания мучили нас в продолжение всего апреля и мая, так что надежда посетить интересные и неизвестные страны и привезти об них в Европу первые точные сведения, начинала покидать нас, как вдруг разнесшийся слух о новом назначении флотилии воскресил наши надежды. Говорили весьма много и различно, так что трудно было избрать что либо, на чем можно было основать свои надежды. Всякий, вновь прибывающий из Оренбурга говорил по своему и общего было только то, что флотилия пойдет в Аму-Дарью, но зачем, с какою целью, положительного ничего не говорили, и потому легко понять, с каким нетерпением мы ожидали прибытия офицеров, которые уже были в дороге по степи и ехали в распоряжение начальника флотилии.

В конце мая прибыли в форт № 1-й ожидаемые нами: генерального штаба подполковник Черняев, полевой инженер штабс-капитан Стаховский, корпуса топографов прапорщик Чернышев и казачьего войска подпоручик Султан Сейдолин, и первый из них привез начальнику флотилии от генерал-губернатора Катенина инструкцию, для действий Аральской флотилии в наступившее лето.

Необходимо сказать, что в зиму на 1859 год кунградцы отказались признавать над собой власть хивинского хана, перестали платить ему дань и, перерезав всех его приверженцев, признали над собой власть некоего Магомета Фаны, вероятно игравшего не последнюю роль при возмущении города.

Сделавшись таким образом главою народа, признавшего над собою его власть и становясь личным врагом хивинскому хану который легко мог наказать его силою своего оружия, Магомед Фана, пользуясь неудовольствием туркмен на хана, пригласил их в себе на службу.

Вот каким образом представился случай Аральской флотилии посетить берега Аму-Дарьи в лето 1859 года.

Предполагая, что хивинский хан не может собрать войска до наступления осени, потому что его иррегулярное воинство в летнее время будет занято обработкою своих полей, генерал-лейтенант Катенин вполне был уверен, что флотилия пройдет к Кунграду беспрепятственно со стороны хивинского хана и придет раньше начала войны. Поэтому, поручая начальнику флотилии отряд из 125 ч., в инструкции своей говорит, что если он найдет возможных поместить отряд на судах, то возмет [132] его с собой; если же нет, то возмет одних только офицеров, нужных для осмотра и топографической съемки окрестностей Кунграда и берегов Аму-Дарьи, — что, как и в прошлом году, — составляет главную цель экспедиции. Поэтому в инструкции было сказано: если начальник флотилии, придя в Кунград, найдет возможным оставить отряд на берегу в безопасном положении, как со стороны Хивинского хана, так и кунградцев, то оставляет и идет вверх по реке; если же нет, то идет прямо вверх и уже на обратном пути останавливается у Кунграда, для осмотра его окрестностей и подания возможной помощи кунградцам

Эта смелая посылка столь незначительного отряда к Кунграду, в страну, где нет никакой возможности выдти из критического положения, если оно случится, и нет надежды получить откуда нибудь помощь, как нам кажется, ясно свидетельствует о сильной уверенности начальника Оренбургского края, что флотилия не будет встречена препятствиями со стороны хивинского хана и его войсками, и что отряд этот скорее назначался к собственной защите флотилии при плавании в чужих краях, потому что против конницы едва ли что может сделать такая незначительная горсть, хотя и хорошо вооруженных людей.

Не имея под руками полного содержания инструкции, мы привели из нее только то, что по нашему мнению несколько пояснило цель экспедиции, я что считаем совершенно достаточным для нашей статьи, а потому, оставив все другие подробности ее, приступим теперь к описанию действий флотилии.

С прибытием вышеупомянутых офицеров, начались приготовления к плаванию. Из гарнизона форта № 1-й были отобраны лучшие 120 чел. солдат, из которых одна часть была вооружена нарезными ружьями, другая штуцерами и каждому дан был револьвер. Командиром этой команды назначен был Оренбургского линейного № 4 баталиона штабс-капитан Поплавский и помощником ему один из прапорщиков форта Перовский. Из магазинов гарнизона взяты были два горных 8 ф. единорога, порох, ядра, картечь, ракеты и пр. и пр. Команды судов вооружены были также нарезными ружьями, штуцерами, револьверами и палашами. Кроме девяти орудий малого калибра, из коих пять было на пароходе и по два на баржах, суда флотилии были снабжены каждое двумя боевыми ракетными станками с надлежащим числом боевых снарядов. Провизии принято на три месяца, как для судовой команды, так и для отряда.

Распределив все по судам флотилии, которая состояла из парохода «Перовский», под командою лейтенанта Филипова и под [133] брейд-вымпелом начальника флотилии, баржи № 1-й, под командою лейтенанта Арсеньева, и баржи № 2, под командою лейтенанта Бефани (Командовавшие этими судами в прошлом году офицеры, возвратились в Балтийский флот, а лейтенанты Бефани и Арсеньев прибыли в флотилии 10-го мая 1859 года.), к 11 июня приготовили все таким образом к наступлению в море.

Утром 11 числа с буксиром двух барж пароход «Перовский» снялся с якоря, провожаемый собравшеюся на берегу многочисленною толпою зрителей, которые, прощаясь с друзьями и знакомыми с каким то грустным выражением лиц, следили за быстро удаляющимся по течению реки пароходом.

Было ли это выражение явлением, рождающимся вследствие предстоящей долгой разлуки, или оно выражало опасение за судьбу уходящих, — мы не знаем, скажем только, что всякий, даже не морской взгляд на плоховооруженные плоскодонные и загруженные, как говорится, до нельзя, наши суда, легко мог внушить каждому опасение за благополучное плавание флотилии по бурным водам Аральского моря, и если при этом допустить в них возможность нашей встречи с превосходными силами азиятцев, то это, нам кажется, может несколько оправдать то выражение, которое легко было заметить в толпе лиц, провожавших флотилию.

Не прошло еще и четверти часа, как уже форт и зрители скрылись от нас, и пароход, взявши полный ход, помчался вниз по реке со скоростию около 20 верст в час. Погода и течение благоприятствовали плаванию флотилии; смотря на быстро мелькающие берега и удаляющиеся от нас предметы, мы уже рассчитывали время прибытия к устью. Вот уже прошли и Джон-Калу, древнее разрушенное Коканское укрепление, лежащее от форта в 18 верстах, и приближались к садам, т. е. к месту на котором растут пять больших деревьев, чуть ли не единственных во всей Киргизской степи, как вдруг на крутом повороте реки, имея длинные буксиры двух барж, пароход не послушал руля и, ударившись носом о глинистый берег, вдруг остановился. Баржа лейтенанта Арсеньева, шедшая позади парохода, не успевши отвести руля, наскочила на него и ударясь о крыло руля, проломила себе подводную часть. К счастию, по близости был довольно отлогий и песчаный берег, куда тотчас же была вытащена баржа и по выгрузке всего, что было возможно, обнаружили пробоину и с помощию взятой на пароходе походной кузницы, [134] приступили к заделыванию ее. На другой день баржа снова стояла на воде и в нее погружали остатки провизия и снарядов.

Это несчастное происшествие, лишившее отряд значительного количества запасов, служило для многих предзнаменованием недоброго, а для некоторых обратно.

Приведя все в надлежащий порядок, как на барже, так и поврежденный руль парохода, флотилия 13-го числа благополучно спустилась к устью Сыра и остановилась у о-ва Кос-арал. Устье Сыра, как и всех вообще степных рек, запружено отмелями, между, которыми течение не может прорыть себе постоянного русла, во первых оттого, что течение выносит из реки очень много илу и песку, которые все более и более обмеляют устье, а во вторых оттого, что в то время, когда река очищается от льда, выносит его к устью и, раскидывая по отмелям, почти совсем запруживает устье. Вода, стремясь под льдом, выносит из под него песок и ил и образует себе новое русло, которое оттого ежегодно подвержено изменениям. Так в прошлом году, главное направление течения или фарватера, был весьма узок и извилист, с глубиною от 3 до 4 фут на баре, ныне по отыскании его он оказался идущим прямо по течению реки и с глубиною до 5 фут на баре. Так, препятствия, которые ожидались при выходе из реки, были отстранены отысканием прямого и глубокого фарватера. Но для выхода флотилии из реки, нужно было еще условие, которое удовлетворялось тихою, штилевою погодою, иначе загруженные суда ее не могли бы быть в безопасности. Вследствие сего, выжидая тихую погоду, флотилия пробыла у о-ва Кос-арал до 16 числа, а в этот день утром в 8 часов почти беспрепятственно вышла за бар и пароход «Перовский», буксируя обе баржи, направил свой путь к заливу Талдык. При совершенном штиле пароход шел от 4 до 5 миль в час и, перейдя море в 35 часов, в 9 часов вечера 17 числа бросил якорь у о-ва Токман-аты. На другой день, отыскав фарватер на баре Кичкине-Дарьи, вошли в нее баржи, а вечером вошел пароход, принужденный предварительно выгрузить все тяжести на баржи.

19-го числа, зарядив орудия и изготовясь встретить врага, пароход «Перовский» пошел вверх по реке, буксируя обе баржи. Не смотря на сильный попутный ветр, хорошо наполнявший поставленные на всех судах паруса, пароход едва подвигался вперед, а в некоторых местах почти вовсе останавливался, — так было сильно стремление реки. Берега и почва Кичкине-Дарьи не отличаются от берегов Улькун-Дарьи; та же [135] солонцовато-глинистая почва, те же кустарники гребенщика и колючки, те же, только в большем числе, аулы грязных и оборванных кочующих каракалпаков.

Провожаемый толпою изумленных жителей, пароход к полудню подошел к разделению Улькун-Дарьи, и здесь от сильного напора воды все суда прижало к углу, разделяющему течение и на котором находится каракалпакская крепость. Это укрепление, как и все виденные нами потом на реке, представляет некоторое пространство земли, обнесенное высокою глиняною стеною, имеющею цель защитить жителей от набегов конницы. Все жители этой крепости, от малого до великого, выбежали на берег; мужчины были одеты в грязных и оборванных рубахах, едва прикрывавших наготу, другие в костюмах первобытных народов: совершенно голые; безобразные женщины в грязных, потерявших от времени первобытный цвет, синих рубахах, с грудными детьми и сопровождаемые толпами ребятишек, также пришли на берег посмотреть на неожиданных посетителей крепости. Более смелые из мужчин приветствовали нас словам аман (здравствуй); другие же, со страхом поглядывая на наши суда и жерла пушек, боялись подойдти к берегу и, прячась за спинами смельчаков, выставляли свои вытянутые и искаженные от страха лица.

Между тем, не переставая действовать машиною, которая в свою очередь наводила страх на трусливых зрителей, пароходу удалось отойдти от берега, а вместе с ним, с помощию буксиров и подувшего ветра, отошли и баржи. Долго еще раздавались крики и говор изумленных каракалпаков, но сильный ветр, менее сильное течение и прямое направление реки скоро потом удалили от нас безобразных и оборванных каракалпаков с их докучливыми аман (здравствуй) и кайда барамсень (куда идешь) и пр. и пр. От них между прочим мы узнали, что хивинский хан с многочисленным войском и пароходами (так они называли почему-то хивинские лодки) уже одинадцатый день осаждает Кунград. Это известие подтвердилось потом множеством лодок, нагруженных женщинами, детьми и багажом несчастных каракалпаков, спускавшихся вниз к устью, подальше от места битвы. Эти лодки и плоты, связанные из огромных арб, нагруженные палками от кибиток и деревянною утварью, очень замедляли плавание парохода, принуждая его каждый раз при встрече с ними останавливать ход.

Вследствие этого переселения из верховьев реки, берега Улькун-Дарьи внизу нынче гораздо населеннее, нежели были в [136] прошлом году, и чем выше вверх но реке, тем аулы встречалась реже.

Не смотря однако на все эти признаки, подтверждавшие истину полученных нами сведений об хивинских войсках у Кунграда, пароход продолжал идти вперед, потому что всякое другое действие могло бы уронить нас в глазах азиятцев и тем повредить нашему влиянию на них. Будучи почти вполне уверен в невозможности встречи флотилии с хивинскими войсками в летние месяцы, генерал-адъютант Катенин, в инструкции своей, на случай встречи, предписал начальнику флотилии избегать всяких сношений с ними и только в крайнем случае дозволил употребить военную силу. Поэтому пароход шел вперед, нисколько не опасаясь встречи хивинских войск. Продолжая идти днем, ночи на 20 и 21 июня флотилия стояла на яворе по средине реки. Утром 21 числа велено было приготовиться к бою; продолжая плавание, в 10 час. утра, прямо на пути парохода открылась гора Кубе-тау.

Кругом ничего не было видно, даже с марсов, куда нарочно были посланы люди, чтобы заранее видеть и быть готовыми встретить врагов. Вскоре на горе Кубе-тау показался всадник, за ним другой, третий и наконец минут через десять, там собралось полчище вооруженной конницы, и, судя по костюмам и вооружению их, не было сомнения, что это был авангард хивинского войска. Тотчас же на судах пробили тревогу, команда встала по местам, разожгли фитили, вставили ракеты, и, не обращая более внимания на хивинцев, продолжали идти вперед. Через полчаса пароход подошел к горе, обогнул ее, и перед нами открылось все войско, расположенное на левом берегу реки и занимающее пространство более двух верст.

Не считая себя в праве говорить о чувствах других, я полагаю не лишним сказать здесь несколько слов о собственных моих и о бодрости команды при встрече с войском, которого численность превосходила нашу почти в 50 раз.

Вследствие существовавшей уже общей уверенности, что встреченное нами войско храбро только до первой неудачи, и что оно разбежится от одного или двух картечных выстрелов, смею думать, что эта встреча произвела на меня, если не совсем такое же впечатление, как и на всех, то по крайней мере довольно близкое к тому. Я же не скрою, что в первый момент чувство страха не было чуждо мне, как человеку, готовившемуся в первый раз слышать свист пуль над своею головою. Чувство это мне кажется общее всем, даже храбрым из храбрых, но [137] допустив даже исключения, я все таки не стыжусь сознаться в посетившем меня страхе, потому что он был минутным, — минутным оттого, что воображение мое, нарисовав картину действия картечи в толпе врагов, их ужас, смятение, бегство и потом наше торжество, так воодушевило меня, что я тотчас же забыл о свисте пуль и пожелал осуществления этой, хотя и ужасной, но тем не менее интересной картины. Успокоившись сам, я легко мог заметить бодрость нашей команды, на лицах которой ясно выражалось совершенное отсутствие страха и презрение к нестройной толпе врагов, тем более, что часть судовой команды уже стояла в Севастополе лицом к лицу с неприятелем, более страшным. Эти молодцы, воодушевляя слабых рассказами о былом, подсмеивались над хивинцами и говорили: — что это за враги! какие это воины! с ними нет нужды и драться, стоит раз другой чихнуть вот из этой махины, — говорили они, указывая при этом на пушку, — так вся эта орда поганая разлетится в стороны, как пыль. Воодушевляясь более к более, наши команды как будто забыли о своих врагах и, смотря на их неистовые крики и бестолковые передвижения, скорее смеялась, нежели видела в том какое нибудь значение. Этому воодушевлению не мало способствовал вид этого значительного, но почти безначального войска, не смотря на то, что им командовал сам хивинский хан Сейд-Магомед. Здесь, в этой десятитысячной толпе всадников, состоящей из киргизов, каракалпаков, узбеков и туркмен, каждое племя имело своего главу, которого слушалось и повиновалось больше, нежели самому хану. Эти племена, собранные под знаменами хивинского хана, будучи всегда врагами его, только потому пришли под его знамя, что не имеют силы противиться его воле, но всегда готовы вредить ему, если представится к тому возможность, с надеждою на безнаказанность. Поэтому можно судить о степени доверенности хана к своим войскам, которые, сверх недостатка общего начальника, к тому же были вооружены очень слабо и до крайности разнообразно: тут можно было видеть ружья с фитилями, на подставках, с курками, с молотками, одно и двух ствольные охотничьи; пистолеты всех видов и форм из произведений давно минувших дней; некоторые, не имея даже и этого негодного оружия, были вооружены пиками, шашками, палашами и другим холодным оружием годным только в лом железа.

Эта несвязная, безобразная и оборванная толпа суетилась, кричала, скакала кучами из конца в конец и по-видимому не знала на что решиться; между тем как на судах флотилии все было [138] спокойно, и они плавно подвигались вперед, как бы не замечая присутствия врагов.

Множество биев и старшин беспрестанно подъезжало к берегу, спрашивая нас: — куда идем? зачем? враги мы или друзья им? но не получая ответа, спешили известить о том хана, который находился на горе Кубе-тау, окруженный многочисленною толпою всадников и куда с задней баржи была постоянно наведена труба ракетного станка. Чем далее подвигался пароход, тем чаще и чаще являлись на берегу старшины, отличающиеся по своим красным халатам, и все с большим и большим нетерпением и видимою досадою упрашивали нас остановиться, но их не слушали и продолжали идти.

Несчастные хивинцы, видя наше невозмутимое спокойствие и бесстрашное шествие мимо столь сильного и непобедимого воинства, каким они считали себя, придя наказывать непокорных кунградцев, так оторопели, что наконец потеряли всякую надежду остановить нас каким либо образом. Между ними не было никаких заметных приготовлений, для воспрепятствования нам силою, хотя передвижения и бой барабанов не умолкал ни на минуту; судя по тому, казалось, флотилия успеет пройдти мимо их, прежде чем они решатся на что нибудь. Но не всегда случается так, как кажется; пройдя половину расстояния занимаемого войсками, пароход вдруг стал на мель. Баржи, шедшие на буксире, избегая столкновения и в тоже время погоняемые нашедшим сильным порывом, стали борт о борт, так что орудия одной из них в случае нужды не могли быть употреблены в дело.

Не теряя ни минуты, начальник флотилии, приказав быть готовыми открыть огонь по первой пушке с парохода, в тоже время велел спустить с парохода шлюпку, на которую с задней баржи положили верп с перленем и завезли его назад, с целию поставить обе баржи в возможность действовать всеми орудиями. Между тем часть команды парохода, раздевшись, спустилась в воду и с песнею «Ей дубинушка охни, зеленая сама пойдет», начала сталкивать пароход с мели, но как то, так и другое действие остались безуспешны.

В то время, как производились эти работы, обрадованные нашей неудачей, хивинцы настойчивее стали просить о переговорах, но и тут, увидя наше невнимание к их вопросам, они начали готовиться в бою. Впереди парохода, саженях в полутораста, начали рыть траншею; сверху показалась артиллерия, состоящая из 10 орудий и, приближаясь к пароходу, остановилась против флотилии за стеною разрушенного здания; передвижения войск [139] сделались значительнее и из за мыса, находящегося впереди парохода, показались лодки. Все это заставило нас думать, что хивинцы решились таки не пропустить нас без боя. Поэтому тотчас же все работы были прекращены и люди, бывшие в воде, взяты на пароход. Положение наше в этот момент так было нехорошо, что если бы окружающие нас войска были не хивинские, то нам едва ди бы удалось отделаться дешево от их атаки.

Я не берусь описывать этого положения, боясь сделать ошибку в возможности атаковать флотилию.

Заметив приготовления хивинцев, мы с нетерпением ожидали сигнальной пушки с парохода, чтобы одним залпом порешить дело. Видя приближающиеся лодки, наполненные людьми, мы полагали, что хивинцы хотят атаковать нас лодками, и потому совершенно изготовились принять их как следует, но начальник флотилии, не желая первым начинать дело и в тоже время надеясь, что достаточное число готовых выстрелов (по 7 у каждого человека) могут сразу остановить смельчаков, решился ожидать, что будет.

Прошло несколько времени; хивинцы молчали, между тем лодки, спускаясь медленно по течению, начали проходить флотилию; прошла одна, за ней другая, третья и наконец лодок до 40, наполненных людьми, с вытянутыми и искаженными от ужаса лицами, толкаясь и обгоняя одна другую, спешили выбраться из под жерл наших орудий и проходя скрывались за изгибом реки, позади флотилии. Таким образом прошли лодки и в след за ними тронулась с места артиллерия, потом войска, находящиеся позади судов, а вскоре и вся армия потянулась вдоль берега вниз по реке, оставляя нам свободный путь в верх.

Это внезапное отступление так изумило нас, что мы терялись в догадках о причине такого действия; только впоследствии, во время пребывания нашего в Кунграде, мы узнали от киргизского батыря Аз-Бергеня, командовавшего киргизами, участвовавшими в хивинском войске, при встрече нашей с ними, что хан отступил от нас: во первых потому, что он при встрече с нами не имел пороху, который весь растратил под Кунградом, а во вторых потому, что будто бы он предполагал наши силы значительными, считая численность нашей артиллерии доходящею до 25 орудий. Но эти показания, как нам кажется, не заслуживают большого доверия и скорее всего можно предполагать, что хивинский хан боялся начать неприязненные действия с Россиею во время внутренних своих беспорядков.

Расставшись таким образом с хивинскими войсками и [140] снявшись с мели посредством завезенных на берег перленей, пароход с буксирами барж продолжал плавание. В 6 час. флотилия вошла в проток Кульдень, а в 8 часов, не доходя 2-х верст до сада Менекен-Баге-Тубада, остановилась у берега.

Здесь первый взгляд на окружающие предметы, ясно говорит, что хивинцы, решившиеся не щадить своих врагов кунградцев, не пощадили и его окрестностей. Все здания, которые в прошлом году так много говорили о богатстве жителей, теперь превращены в развалины; сады с великолепными тутовыми и абрикосовыми деревьями и пирамидальными тополями, вырублены до основания, так что при взгляде на оставшиеся от них пни, невольно возбуждается чувство сожаления, не только о красоте деревьев, которые могли прельщать глаз жителя степи, почти лишенной этой роскоши, но и о тех несчастных, которым принадлежали подобные деревья; аулов уже не видно; пашни и бакчи изрыты, хлеба измяты так, что как будто бы здесь промчался всеразрушающий ураган.

Утром на другой день, не далеко от того места, где стоял пароход, на берегу найдено обезображенное тело человека, у которого кожа со спины, рук, ног и головы была содрана. Труп этот, обезображенный вероятно по приказанию хивинского хана, тотчас же приказано было зарыть в землю. Трудно передать те чувства, которые овладели мною при виде этой картины варварства. Смотря на этот изуродованный труп, невольно рождался вопрос: какая участь постигла бы каждого из нас, если бы кто нибудь попался в руки этого варвара-повелителя... Чтоб показать до какой степени хивинский хан не любит прощать своим врагам, считаю не лишним упомянуть здесь о киргизе, взятом на пароход во время стоянки флотилии против его войск. Этот несчастный, будучи послан по распоряжению начальства из Оренбурга в Кунград, вместе с своим товарищем попался в руки хивинцев; которые, вероятно желая показать свои миролюбивые отношения к нам, возвратили ему свободу и дозволили переплыть на пароход. Избегнув таким образом от тиранства, подобного вышеописанному, он однако не избавился бы мучительной смерти, от яда, которым его угостили хивинцы на прощаньи, если бы к счастию его признаки отравы не скоро обнаружились; но открывшаяся боль в животе, вскоре по прибытии его на пароход, была остановлена данным ему рвотным, и таким образом была спасена его жизнь. Этот киргиз, во время пребывания нашего в Кунграде, исполняя обязанность лазутчика, был нам весьма полезен. [141]

Остановившись, за скоро наступившею темнотою, в протоке Кульдень, мы предались отдохновению от ощущений, которые сегодня, не смотря на наше спокойствие, все таки далеко выходили из ряда обыкновенных. Ночью тишина была мертвая; казалось, сама природа боялась нарушить наш сон, даже малейшим дуновением ветра и ни одна пылинка не тронулась с своего места, только бодрствующие часовые изредка нарушали безмолвие ночи, побрякивая ружьями и переговариваясь между собою.

Таким образом, наступало уже утро, когда на левом берегу Кульденя, показались четверо всадников, направляющихся со стороны Кунграда к пароходу. Один из них был в красном, а остальные в черных халатах; по приближении их к пароходу, мы узнали, что это были посланные от кунградского хана изъявить его радость о нашем прибытии; но начальник флотилии не мог принять их так рано и приказал приехать в 9 часов утра.

В назначенное время, они снова были у парохода. В первом из них, на котором надет был красный халат, мы узнали поверенного и министра двора кунградского хана, Шах-Нияза, прочие же были туркменские старшины, назначенные в его свиту. Всмотревшись в красный халат Шах-Нияза, можно было заметить, что он был очень стар и ветх и казался скорее случайно попавшим на его плечи, нежели с целию показать его сан и значение. Лошади их, из лучших пород карабаиров и аргамаков, были так тощи и грязны, что вместе с небогатою одеждою своих господ, ясно говорили о бедности и нищете, господствующей при дворе кунградского хана.

Принятый вместе с спутниками своими на пароход, Шах Нияз от имени хана Магомета Фаны благодарил начальника флотилии за избавление города от осады хивинскими войсками и уверял в преданности и покорности кунградцев, говоря: что они, дети, жены и домы их, все теперь принадлежит нам, как избавителям, которые могут делать с ними все что хотят; они во всем будут покорны и исполнят все наши желания и требования с охотою и усердием. Все это высказано было так красноречиво и с такою любезностию, что не верить искренности его слов, с нашей стороны было бы грешно и стыдно. Поэтому, приказав Шах Ниязу благодарить хана за переданные от его имени любезности, начальник флотилии изъявил желание послать в Кунград некоторых офицеров для того, чтобы они заранее могли избрать, для флотилии и отряда, такую позицию, откуда можно бы принести большую пользу в защите города, в случае, если хивинский хан вздумает вернуться к ним. Вместе с этим [142] объяснив Шах Ниязу необходимость нашу, знать подробно окрестности Кунграда, начальник флотилии объявил ему о намерении произвести съемку и прося предупредить об этом Магомета Фану, высказал надежду свою, что для скорейшего окончания работ, хан вероятно не откажет ему в дозволении нанимать верховых лошадей.

Во время этих переговоров, довольно продолжительных и скучных, на правом берегу Кульденя, прижавшись к которому стояла флотилия, вдруг показалось до восьмидесяти всадников, которые с пальбою из ружей, криками и гиканьем, летели марш-марш к пароходу.

Внезапное появление толпы, крики и пальба ее, сначала несколько встревожили нас, но потом успокоенные Шах Ниязом, который объявил, что это туркмены, радуясь нашему приходу, спешат посмотреть на своих избавителей, мы стали любоваться их ловкостию и проворством. Такую легкость, проворство и быстроту, какая была в движениях туркмен, мы видели в первый раз. Пика, ружье и шашка перебрасывались из одной руки в другую, так искусно, легко и ловко, что трудно было заметить начало того и другого действия, при чем маневры лошади были изумительны.

Проджигитировав таким образом несколько времени в виду флотилии и показавши нам всю ловкость и искусство свое, толпа приблизилась в пароходу. При взгляде на изрубленные лица и головы этих удальцов наездников, а также и на лошадей их, не трудно было убедиться в той боевой жизни, которая выпала на их долю или избрана ими добровольно; тут мы видели такие глубокие, страшные раны, уже залеченные, что они невольно возбуждали вопрос, как может человеческая натура переносить такие удары и не только мы, но едва ли кто из опытных хирургов не подивился бы искусству врача лечившего их.

Толкаясь у парохода и дивясь в особенности тому, что наши железные суда плавают и не тонут, толпа все более и более увеличивалась вновь прибывающими из Кунграда; наконец возрасла до того, что число вооруженных туркмен стало превышать численность наших команд и хотя между ними не было заметно никаких особенных движений, но доверяться было нельзя и потому начальник флотилии приказал Шах Ниязу, чтобы он велел им удалиться.

Вскоре толпа заметно уменьшилась и Шах Нияз, вместе с подполковником Черняевым, штабс капитаном Стаховским и переводчиком Сейдолином, отправился в Кунград. [143]

Между тем, с утра, офицера Корпуса Штурманов со шлюпок измеряли глубину протока, до выхода его в рукав Талдык.

Найденная ими глубина протока оказалась в 5 и 6 фут, исключая двух мест, где она не превышала 2 1/2 фут во всю ширину протока, так что недоступна была даже для прохода барж, сидящих в воде 2 3/4 ф., но, рассчитывая на мягкий и иловатый грунт, они все таки не теряли надежды пройдти по протоку, и тотчас же, как воротились шлюпки, они начали спускаться.

Облегченные тяжестию команды, вышедшей в воду, буксируемые ею и скользя по мягкому грунту, баржи почти без остановки прошли первую отмель, но проходя по второй, стали. Здесь все усилия снять их, остались безуспешны, почему принуждены были выгрузить некоторые тяжести на берег, после чего они перешли.

Не имея никаких сведений о войсках хивинского хана, мы каждый момент ожидали их появления и должны были быть готовыми к бою, вследствие чего, тотчас же, как баржи перешли мель, снова привели все в порядок и погрузили снятые на берег вещи. Утром, продолжая спускаться, они опять наткнулись на мель и повторили выгрузку.

Двигаясь таким образом, баржи все таки надеялись скоро достигнуть своей цели, тогда как пароход «Перовский», с каждым часом, все более и более терял эту надежду, потому что вода в Кульдене так заметно и быстро убывала, что если бы мы пришли полутора днями позже, то едва ли бы и баржи прошли по протоку, оттого что к вечеру 23 числа вода упала почти на фут.

Начальник флотилии, не терявший еще надежды провести этим путем пароход к Кунграду, тут принужден был отказаться от своего намерения и утром 24 числа, перенеся свой флаг на баржу № 2-й, приказал части пехотной команды бывшей на пароходе, перейти на баржи, а пароходу, оставаясь в Кульдене, велел ожидать его распоряжений.

Во все это время Шах Нияз, по нескольку раз в день приезжал, для переговоров о выборе места для флотилии, о найме лошадей, о съемке и пр. и пр. Из его слов, в начале, можно было видеть, что хан, не зная еще нашей численности и силы, был уступчив и соглашался на все наши требования, но на другой и третий день пребывания нашего в Кульдене, вероятно вследствие нашей малочисленности сравнительно с числом туркмен, находившихся тогда в Кунграде и видя невозможность парохода пройти через Кульдень, он стал, в выборе места для флотилии, делать некоторые ограничения, как например, запрещал становиться против ворот города, потому что там ходят их женщины [144] за водой; также не хотел, чтоб флотилия стала выше города и указывал место ниже его. О найме лошадей стал говорить уклончиво и нерешительно, то разрешал, то снова присылал Шах Нияза с каким нибудь уверением в невозможности исполнить обещание.

Из всего этого и из беспрестанных жалоб шах Нияза на туркмен видно было, что повелитель его Магомет Фана, будучи человеком слабого характера, без приверженцев в народе, постоянно боясь за свою жизнь и не имея средств исправно платить жалованье туркменам, так подчинился их влиянию, что без воли их и согласия, не решался ни на какое дело. Они грабили его народ, уводили их жен и детей в неволю, перечеканивали ханскую монету и вообще действовали самовластно, не встречая и не боясь сопротивления. Хан не имел защиты, подчинился их воле и оттого был нерешителен, что, впрочем, не помешало нам в исполнении своих желаний.

Вечером, 24 числа, баржи вышли из протока, темнота и отмели не дозволили подойти к Кунграду и они остановились в рукаве Талдык, в 2 верстах ниже города. В 9 часов начальник флотилии со всеми офицерами в полной парадной форме отправился в город представиться хану

Возвратившись на баржи и рассказывая о приеме, какой им сделал хан, офицеры говорили, что прием этот был значительно хуже того, как были приняты первые посетители Кунграда. Думаю, что причиною холодности хана было тоже влияние туркмен, которых до полутораста человек окружали его в это время. Что касается до жизни хана, то по рассказам офицеров, она ничем особенно не отличалась от жизни самых простых из его подданных.

С рассветом 25 числа, баржи снялись с якоря и посредством завозов начали тянуться в берегу. Толпы оборванных киргизов, каракалпаков, узбеков, женщин и детей, кучами стремились к берегу, посмотреть на своих избавителей; будучи менее всех виновны в деле восстания, потерпев от ядер хивинского хана, разрушивших их ветхие кибитки и страдая от защитников своих туркмен, они с радостию встречали нас, надеясь, что с приходом нашим превратятся все неистовства и грабежи. Поэтому лишь только баржи подошли в берегу, чтобы бичевою дойдти до избранного места, мужчины и мальчишки с криками бросились помогать и, вероятно, оборвали бы бичеву, если бы наши матросы и солдаты, уже уставшие, не воспользовались их усердием и не [145] ставили ее. В 9 час., пройдя город, баржи остановились у берега, на месте, указанном начальником флотилии.

Толпа, следуя за баржами, также остановилась и во весь день не уменьшалась. Тут были мужчины, женщины и дети, до крайности бедно и гадко одетые, грязные и безобразные. Говор и крики этой толпы не умолкали ни на минуту, удивлениям при взгляде на наши суда и на все, что на них делалось, не было конца, так что измученные последним переходом между мелями, мы еще более утомились от этого крика и от докучных посещений наших новых приятелей, туркмен, которые целый день не сходили с барж, приезжая поклониться начальнику флотилии и пить чай, который они очень любят.

С приходом на место, отряд пехоты начал перебираться на берег, где из запасных парусов и брезентов устроил для своего помещения палатки. К вечеру все было готово и мы, утомленные, с наступлением ночи уснули крепко и спокойно, как бы находились среди самых коренных наших друзей.

Ночь прошла спокойно, наступил день; та же толпа и те же старшины туркмены, появились на берегу и на баржах; первые шумели и кричали, а вторые, напившись чаю и наговоривши разных любезностей и уверений в преданности, сменялись следующими. Им позволяли рассматривать револьверы, палили для них из штуцеров, показывая дальность полета пули; это их очень интересовало.

Однако, к вечеру 26 числа, доверенность наша к приятелям сделалась слабее, вследствие полученного известия о намерении туркмен напасть на нас врасплох и завладеть оружием, да к тому же надоевшие уже нам посещения старшин, а также шум и крики толпы, принудили начальника флотилии приказать Шах-Ниязу удалить толпу и запретить ей вход в лагерь.

Наступила ночь на 27 число; известие о неприязненном намерении туркмен подтвердилось другим известием, почему тотчас же велено было, вывезти на берег два горных единорога и поставить их на разрушенном валу старого города, который, составляя продолжение высокой новой стены, идя к берегу и не доходя до него сажень пять, служил преградою для входа в лагерь, а постановленные на нем орудия могли обстреливать путь из ворот города; вместе с этим усилили караулы, положили секреты и лагерь принял довольно воинственный вид. Ночь прошла без особенных приключений и наступил третий день пребывания нашего, в Кунграде, но просьба начальника флотилии о разрешении нанимать лошадей все еще не была удовлетворена. [146] Поэтому и желая как можно скорее приступить к работе, он приказал Шах-Ниязу передать хану, что если сегодня же не будет получено разрешение нанимать лошадей, то завтра флотилия оставит Кунград и уйдет в море. Эта угроза, должно быть, подействовала на Магомета Фану, потому что на другой день с восходом солнца, тридцать лошадей были приведены в наш лагерь, а в 9 часов топографы, в сопровождении 25 человек солдат, посаженных на этих лошадей, отправились на съемку. За каждую лошадь платили по рублю серебром в день, с обязательством, чтоб один из уважаемых туркменских старшин сопровождал отряд во все время работ, как для показания дорог, так и для защиты его против хищников. Таким образом работа производилась три дня, т. е. 28, 29 и 30 июня, от 9 час. утра до 4 и 5 вечера, в продолжение чего снято инструментально более ста квадратных верст.

Между тем мы постоянно получали известия о замысле туркмен — воспользоваться случаем оплошности нашей, если он представится; нам говорили, что туркмены по нескольку раз в день, собираются у хана и в общем собрании обсуживают, как лучше выполнить свое намерение. Один из предложенных в этом собрании планов был следующий: старшинам по обыкновению придти на баржу начальника флотилии с поклоном и, когда соберутся туда все офицеры, броситься на них и всех перерезать, в то время, как по данному сигналу туркмены из города бросятся на лагерь.

Для исполнения этого немудрого, но весьма возможного в Азии плана, нужно было несколько человек, которые первые с этою целью пошли бы на баржу, где их в этом деле ожидала верная и неизбежная смерть. Трудно было решить, нашлись ли бы эти люди между туркменами, но надо сказать, что этот народ, не занимаясь ни земледелием, ни скотоводством, ни торговлей, не находит себе другого занятия кроме грабежа и разбоя. Они живут добычей, для которой не щадят ни себя, ни врагов своих и, нападая на сильных и слабых, с первыми употребляют хитрость и внезапность, а со вторыми насилие. Кроме этих набегов, они предлагают себя к услугам того, кто обещает им хорошее жалованье. По указаниям того, кому служат, они срезают головы значительных противников его, за что получают не малые деньги. Таким образом жизнь их, большею частию, проходит в поле, среди врагов, где они уже привыкли стоять лицом к лицу со смертию, и потому предположение о возможности найти несколько отчаянных голов из среды кунградских туркмен, нам [147] кажется не безосновательным, тем более, что оружие нашего отряда могло быть для них самою лучшею добычею, какую они когда либо приобретали. Это предположение, вместе с дерзостию туркмен, которая все более и более усиливалась, заставило начальника флотилии запретить вооруженным туркменам входить в лагерь, а кто пожелает из них войти, тот должен был оружие и лошадь оставлять у входа.

Вечером 28 числа, мы снова были уведомлены, что в городе между туркменами решено напасть на нас в наступающую ночь. Этому, конечно, не поверили бы, если б предшествующее сему обстоятельство не заставило смотреть на это донесение иначе. Около 4 часов вечера, один из туркменских старшин, проходя мимо часового, стоящего у входа, дерзко оттолкнул его и вошел в лагерь. Здесь его встретил офицер и вежливо предложил ему выдти вон, но он, не слушая, продолжал идти далее. Его тотчас же взяли и связанного посадили под караул на батареи. Это не понравилось туркменам и оттого вести из города получили более веры.

Ночью, в городе слышен был бой барабана и на стене видны были люди, вероятно, следившие за движениями в лагере. Утром мы узнали, что толпа туркмен до 300 человек, три раза, в продолжение ночи, подъезжала к воротам с намерением броситься на лагерь, но видя, что у нас готовы к отпору и не находя из среды своей таких, которые первые показали бы свою удаль скакать под градом картечи, они во все три раза, не решились выполнить свое намерение и отложили исполнение его до прибытия своего хана Атамурада, который, по дошедшим до нас слухам, уже спешил в Кунграду с 4000 туркмен.

В 9 часов, Шах-Нияз приехал от имени хана, просить извинения. Начальник флотилии, зная, на сколько хан подчинен, влиянию туркмен и не желая еще более вооружать их против него, приказал отпустить задержанного, взяв слово от Шах-Нияза, что преступник будет наказан. С этого времени посещения туркмен сделались реже.

Избавившись таким образом от беспрестанных посещений туркмен, лагерь наш, наконец, принял такое положение, что мы были в безопасности от нечаянного нападения.

Теперь скажем несколько слов о главной цели нашей экспедиции, об исследовании течения Аму-Дарьи. В начале, оставляя пароход «Перовский» в Кульдене и идя с одними баржами к Кунграду, начальник флотилии намеревался оставить здесь баржи и отряд и, уверясь в их безопасности, как со стороны [148] кунградцев, так и хивинского войска, сам хотел, возвратившись на пароход, попытаться на нем войдти в Талдык с моря или пройдти в Аму-Дарью по разливам и озерам, вливающим воду в Улькунь-Дарью, где по словам киргизов есть сообщение между сею последнею с Аму-Дарьею; но увидевши здесь, на сколько можно вверяться нашим союзникам, он принужден был отказаться от своего намерения, и потому главная цель экспедиции, пока, оставлена была в стороне.

Отряду приказано было перебираться на суда. 1-го июля к 12 часам все было готово и баржи начали спускаться вниз по течению.

В 4 часа по полудни баржи остановились у правого берега Талдыка. Отсюда начальник флотилии с офицерами и отрядом солдат, которые находились на пароходе до прибытия его в Улькун-Дарью, в 8 час. вечера, берегом отправился к пароходу, который по мере убыли воды в Кульдене и в верховье Улькун-Дарьи, спустился к горе Кубе-тау. Вещи офицеров и отряда были навьючены на лошадей.

2-го июля баржи начали спускаться, а 4 остановились в рукаве с Медиле против аула Аз-Бергеня, где было до трех тысяч у кибиток.

Берега Талдыка возвышенны и обрывисты; в начале на них видны сады, хорошие абрикосовые деревья и здания, но чем ниже, тем деревья становятся реже и их заменяют кустарники джиды и колючки; ближе к морю берега значительно ниже и вместо джиды и колючки, но ним являются камыши. Течение реки довольно быстро и глубина от 3 до 5 саж.

Не дохода до моря 9 или 10 верст, Талдык отделяет от себя вправо рукав Медиле, который в свою очередь, пройдя не более 1 1/2 версты, наполняет идущий от него влево проток Кысы-узяк. Таким образом рукав Талдык выходит в море тремя протоками, из которых Медиле, самый узкий и вместе с тем самый глубокий; в нем глубина от 1 1/2 до 2 1/2, сажен. Все они хотя имеют достаточную глубину, почти во всю длину свою, но подходя к морю теряются в разливах и оттого не имеют баров; их заменяет обширная отмель, глубиною от 1/4 до 1 1/2 фут и заслоняет доступ к устьям Талдыка с моря.

В Медиле баржи стояли 4 дня, в продолжение которых топографы занимались глазомерною съемкою вышеупомянутых протоков. 9 числа баржи начали спускаться к устью. Трудно описать путь, каким достигли они залива Талдык, но еще труднее для них было перейдти однофутовую отмель, которой длина была более [149] двух верст, и погорая лежала прямо на пути от истока Медиле к средине залива.

К вечеру, пробираясь между камышами, беспрестанно становясь на мель и прижимаясь к берегам, которые здесь покрыты водою и отличались только камышами, баржи вышли в залив и остановились на якоре на глубине 2 1/2 фут. К утру вода сбыла и за бортом барж было ее только один фут. Команда, спущенная в воду, разбрелась в разные стороны, отыскивая глубину, но везде, как впереди, так и позади барж на расстоянии более версты, глубина не превышала 1 фута. Это положение барж было значительно хуже и безвыходнее, чем все до сих пор бывшие. Много было передумано средств для снятия их с мели, но все они были невозможны, даже самая выгрузка всех тяжестей не обещала успеха, потому что при спуске барж со стапеля они углубились на 1 1/4 фут, но, так как утопающий хватается за соломинку, в надежде спасти свою жизнь, так точно и мы ухватились за это средство с надеждою, что оно нам поможет, и потому тотчас же наняли лодки. К полудню из баржи № 2 выгрузили все до последней щепки, исключая коровы с теленком; не смотря однако на это, баржа не тронулась. После этого оставалась надежда на прибыль воды и она-то помогла нам. С утра был штиль, к полудню подул северный ветр, а к 2 часам, он значительно засвежел; вода вследствие этого стала прибывать, и к 5 часам баржу вывели на глубину 5 фут, где она, ставши на верп, приступила к погрузке вещей. Баржа № 1, которая не приступала к выгрузке за недостатком лодок и людей, работавших у баржи № 2, с прибылью воды перешла мель без перегрузки, но не без усилий команды, которая вела ее, потому что вода прибыла только до 2 1/4 фут.

Утром 10 числа они снялись с якоря и, дурно лавируя при довольно свежем ветре, только к ночи соединились с пароходом, который в этот день перешел бар Кичкене-Дарьи. Все тяжести с парохода были сгружены на искусственный остров, составленный на отмели из водяных систерн; тут были: якоря, цепи, провизия, порох и даже багаж команды, так что, выйдя за бар, при засвежевшем вдруг ветре, пароход остался на одном верпе и простоял таким образом до полдня 20 числа, имея за кормою в 20 саженях, глубину от 2 до 2 3/4 фут, на которой с ревом разбивались волны. Во все это время ветр дул с ужаснейшею силою, волнение было страшное, совершенно прекратившее сообщение между островом и пароходом в продолжение 9 дней; между тем течение постепенно вымывало из под [150] систерн песок и искусственный остров все более и более углублялся в воду, так что, если бы прошло еще два или три дня, то все бывшие на нем вещи и провизия были бы подмочены или совсем снесены течением. Якоря и цепи, положенные на землю, глубоко врылись в грунт и их едва нашли.

Баржи, остановившись по другую сторону устья и скрываясь от волн за отмелями, менее потерпели от столь продолжительной бури. К полудню 20 числа ветр стих; вечером пароход был уже готов в плаванию, а утром 21 числа, пользуясь благоприятной погодой, с буксиром обеих барж пошел в море, которое перейдя благополучно, беспрепятственно вошел в Сыр-Дарью и 26 июля бросил якорь у форта № 1.

Здесь нас встретили, как пришлецов с того света. Киргизы, которым проскакать степь чуть ли не легче, чем нам собраться переехать из Петербурга в Москву по железной дороге, уже успели дать знать сюда, что флотилия встретилась с хивинскими войсками, и по обычаю своему наговорили таких небылиц, что если поверить и половине всего сказанного, то и тогда не оставалось надежды видеть флотилию в целости.

Жители форта, не получая никаких верных известий, и заинтересованные судьбою флотилии, с нетерпением ждали официальных донесений об ней, вовсе не ожидая скорого ее возвращения, я потому они едва верили своим глазам, когда увидели пароход «Перовский» и баржи против форта. Радость и любопытство скорее узнать подробности нашей кампании привлекли их на берег реки. Поздравлениям и расспросам о кампании не было конца. Вместе о ними и мы радовались своему возвращению, но наше удовольствие было непродолжительно, потому что мы должны были готовиться в вторичному путешествию в хивинские владения, для исследования входов и течения Аму-Дарьи.

В тот же день, как пришли к форту, пехотный отряд возвращен был в гарнизон форта, и флотилия начала готовиться к предстоящему ей плаванию.

Предвидя переходы по мелким местам, начальник флотилии приказал изготовить паровой барказ «Обручев», для чего велено было разобрать его машину, снять кожухи и трубу, уложить все это внутрь его и потом обтянуть барказ парусиной, чтобы таким образом, он безопасно мог идти в море на буксире парохода «Перовский».

По изготовлении «Обручева», 5 августа мы снова простились с жителями форта, и флотилия спустилась к устью. Здесь, выжидая благоприятной погоды, она пробыла 7 дней, стоя ошвартовившись у [151] острова Кос-арал. 13 числа при штиле вышла в море и, сопровождаемая тихою погодою, на буксире парохода «Перовский» 15-го августа благополучно пришла к устью Улькун-Дарьи.

В полдень 17 числа, приказавши барже № 2 идти для осмотра устьев и самых рек Джалпака и Джан-Дарьи, начальник флотилии с пароходом «Перовский», баржею № 2 и барказом пошел в реку.

Утром 18 числа баржа № 2 снялась с якоря и, сопровождаемая маловетриями и штилями, 20 числа пришла в залив Иске-Кук-Узяк, где стала на якорь на глубине 5 фут, в расстоянии от устья Джалпака, около 7 верст. Пользуясь тихою погодою, в тот же день послана была для исследований шлюпка, которая, идя к берегу и измеряя глубину, постепенно уменьшающуюся, наконец, в расстоянии около трех верст от баржи встретила глубину в 2 фута, перейдя которую, снова нашла глубину 4 и 5 фут, но не более как через десять сажен она опять уменьшилась до 1 1/2 и 2 фут. Следуя между этих двух мелких глубин и пройдя расстояние в две версты, легко было убедиться, что это две параллельные песчаные гряды, идущие вдоль берега и заграждающие путь к устью. Эти гряды в несколько рядов встречаются по всему восточному и южному берегам Аральского моря, в чем мы убедились еще в прошлом году, плавая здесь на барказе, и происходят, как нам кажется, от волнения, поднимающего песок со дна моря.

Считая дальнейшее следование к устью бесполезным, потому что встреченная, на расстоянии четырех верст от устья, малая глубина, достаточно говорила о недоступности устья Джалпака с моря для судов, сидящих в воде более двух фут, шлюпка возвратилась на баржу. Утром на другой день она снова ходила с промером к берегу по другому направлению, но и там были встречены те же гряды, вследствие чего дальнейшие поиски были прекращены.

Простояв здесь за свежестию ветра трое суток, 24 августа баржа перешла в залив Туще-Бас. Этот залив правильнее назвать плесом, потому что он образовался из окружающих островов, которые, наполняя значительное пространство, отделяющее его от материка, представляют такое множество проливов в него, что для отыскания здесь устья реки, надо было иметь очень много счастья, чтоб попасть именно в тот из проливов, который привел бы к желаемой цели. Без сомнения, если бы окружающие его острова были обитаемы, то река легко бы могла быть найдена, потому что расспросы довели бы нас до нее, но [152] без этого, осмотренные шлюпкою три пролива, хотя и привели нас к пресной воде, но то были разливы с глубиною от 3 до 1 1/2 фут. Таким образом, поиски и здесь не увенчались успехом, баржа перешла к о-ву Ермолову и там ожидала прибытия парохода «Перовский».

Тревожимые долгим отсутствием, мы с нетерпением ожидали его прибытия. Скука, бесплодие острова и отсутствие всякой охоты, исключая, пожалуй, ловлю тарантулов, которые водятся здесь в изобилии, еще более увеличивали наше нетерпение.

Каждый день казался чуть ли не целою вечностью, и после семи таких продолжительных дней, к нашей радости пароход пришел.

Это было 8 сентября; обмен новостей скоро заглушил прошедшее, и мы уже радовались скорому возвращению на Сыр-Дарью, как вдруг киргизы, бывшие на пароходе, объявили, что они могут провести флотилию в реку, которая, вытекая из озера Дау-кора, впадает в залив Туще-Бас и называемую Яны-су. Озеро Дау-кора наполняется из Аму-Дарьи, почему Яны-су составляет также ее исток и подлежал исследованию. Вследствие этого начальник флотилии приказал изготовить барказ «Обручев» и на другой же день со всеми судами пошел по указаниям киргизов.

Прежде, чем скажем о плавании флотилии к устью Яны-су, мы постараемся передать читателям то, что слышали о цели посещения и действиях ее в Улькун-Дарье.

Никто не сомневался тогда и до сих пор, каждый, из бывших у устьев Аму-Дарьи, убежден, что самый кратчайший путь в Аму-Дарью, представляет рукав Талдык, но мы уже показали на сколько он доступен с моря; другой путь по Улькун-Дарье и протоку Кульдень неудобен по мелководию последнего, и потому начальник флотилии решился испытать третий путь чрез разливы и озера.

Знатоки киргизы, которые нарочно были взяты на пароход, уверяли, что из Улькун-Дарьи, по озерам и разливам можно достигнуть протока Карабайли, а по нем выдти в Аму-Дарью. Это уверение, вместе с видимою шириною и глубиною Кук-Узяков, при впадении их в Улькун-Дарью, действительно давало некоторую надежду на успех, пройдти в Аму-Дарью с пароходом «Перовский», почему и предпринято было вторичное путешествие. Однако, надежда не осуществилась: прошел в Аму-Дарью только паровой барказ «Обручев» и то не без борьбы с препятствиями, которые являлись вследствие малой глубины.

Мы не говорим о подробностях плавания в разливах, потому [153] что сами там не участвовали. Убедившись, что и этот путь в Аму-Дарью был неудобен, флотилия пришла в залив Туще-Бас и здесь, после четырехверстного путешествия по разливам, где беспрестанно касались отмелей, она достигла, наконец, реки Яны-су. Берега этой реки в устье были весьма низки и ровны, едва на фут возвышаясь над водою, но чем далее вверх, тем более и более они становились возвышеннее и местность гористее. На ровных, ближайших к устью, местах, было несколько многолюдных аулов, а также бакчей и пашен. Течение Яны-су весьма слабое, глубина достаточная, вода чистая и прозрачная, что показывает, что она проходит чрез камыши.

Поднявшись вверх верст восемьдесят, киргизы объявили, что впереди лежит камень поперек реки, на котором глубина 2 ф. Не считая этот камень препятствием, если бы найден был за ним хороший путь, начальник флотилии пересел на барказ «Обручев» и пошел вверх, но дальнейший путь также оказался неудовлетворительным и потому он возвратился к флотилии, которая 13 сентября перешла к о-ву Ермолов, откуда намеревалась идти к о-ву Николай, но свежие ветры задержали ее здесь до 16 сентября.

Итак успех вторичного посещения хивинских владений далеко не удовлетворил наших желаний. Путь в Аму-Дарью с моря остался таким же трудным и столько же недоступным с моря для судов, сидящих в воде более двух футов, каким он найден был в начале, но, не смотря на это, все же нельзя отрицать той пользы, какую принесло нам последнее плавание, давши возможность осмотреть все истоки Аму-Дарьи, составить об них понятие и еще более убедиться в том, что если бы течением Аму-Дарьи владела Россия, то, конечно, нашла бы средства сделать ее судоходною и доступною с моря, даже для судов большого размера.

Теперь, чтоб докончить рассказ о пребывании нашем в хивинских владениях, считаю не лишним передать читателям рассказ каракалпаков, которые встретили флотилию у устья Улькун-Дарьи. Они говорили, что через полторы недели после ухода флотилии из Кунграда, он снова признал над собою власть хивинского хана. Несчастный Магомет Фана, жены, дети и все приверженцы его, до 200 человек, по приказанию хана, были схвачены и зарезаны. Этой участи не избегнул и Шах-Нияз. Туркмены, ограбивши кунградцев и видя, что уже больше нечего брать, охотно согласились исполнить волю хана, получая от него хорошую плату. Если верить рассказам, то месть хана дошла до крайних [154] пределов варварства, — он приказывал раскрывать живота беременных женщин, жен Магомета Фаны, и убивать зародыш будущего существа. Так с уничтожением Магомета Фаны, кончилась самостоятельность Кунграда и водворилось спокойствие.

Вторичное посещение флотилии снова встревожило хана, и он оценил каждого из нас в 100 тилл (200 р. сер.) Однако, не смотря на эту оценку, ему не пришлось потревожить своего кошелька.

Вечером 16 числа флотилия оставила остров Ермолов и направилась к о-ву Николай, где начальник флотилий намеревался взять известь для построек форта № 1. На другой день флотилия бросила якорь в южной бухте.

Остров Николай занимает до 250 квадратных верст, довольно высок и покрыт кустарниками саксаула и тощею травою, которая служит пищей, обитающим здесь большим стадам сайгаков (дикие бараны). Отпустив часть команды на берег со штуцерами, мы через час имели до 40 убитых сайгаков, что составило весьма вкусное блюдо, как для офицеров, так и для команды.

20 сентября, погрузив на баржи до 1 1/2 кубических саж. известкового камня, флотилия оставила о-в Николай, 22 вошла в Сыр-Дарью, а 27 остановилась у форта № 1, где 12 октября окончила кампанию.

Оканчивая, таким образом, нашу статью, мы не выводим здесь успеха флотилий, или на сколько она подвинулась к предположенной нами в начале этой статьи цели, исследования Аму-Дарьи, и на сколько достижение этой цели было возможно; предоставляем судить об этом читателю по вышеописанному. Вместе с этим смеем думать, что появление нашей статьи на страницах Морского Сборника вызовет и других участников в кампаниях Аральской флотилии в 1858 и 1859 годах принять на себя труд пополнить, а может быть и исправить в некоторых местах нашу статью, что еще более и лучше познакомит читателей Морского Сборника с незнакомым еще для них Аральским морем.

В. Ш.

Текст воспроизведен по изданию: Плавание Аральской флотилии в 1858 и 1859 годах // Морской сборник, № 5. 1861

© текст - В. Ш. 1861
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
© OCR - Иванов А. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Морской сборник. 1861