АХМЕТ КЕНИСАРИН
СУЛТАНЫ КЕНИСАРА И САДЫК
Приложения.
I. Сведения об Аблай-хане.
Аблай-хан один из замечательнейших ханов средней орды. Он происходил от Ишим-хана, повелевавшего киргизскими ордами в половине XVII столетия и имевшего своею столицею г. Туркестан. По преданиям, Ишим-хан происходил из династии Шейбани, внука Чингиз-хана. В 1740 году Аблай-хан, бывший в то время одним из влиятельнейших султанов средней орды, принял подданство России вместе с ханом Абдул-Магометом (Абуль-Магмет), в чем принял торжественно присягу в Оренбурге. После смерти Абдул-Магомета, ханом средней орды был признан Аблай-хан и утвержден в этом достоинстве грамотою Императрицы Екатерины Великой от 22 октября 1778 года. Он умер в 1781 году, на 70 году от рождения, и похоронен в гор. Туркестане.
Подчинение Аблай-хана России было вполне номинальным. Повелевая почти всею среднею ордою и частью большой на правах неограниченного государя, он вел самостоятельные войны с Джунгарами (калмыками) и кара-киргизами и дружил с китайцами, от [4] которых получал титул китайского князя. Как человек, Аблай-хан отличался умом, хитростью и был талантливым, опытным правителем народа. (Подробности об Аблай-хане см. «Опис. киргиз-кайс. орд», соч. Левшина, т. II, гл. V).
Предания, сохранявшиеся в потомстве Аблай-хана о происхождении его, следующие. Один из потомков Чингиз-хана, по имени Абульфайз-хан, долго царствовал в Бухаре. Он имел 80 сыновей, из коих второй сын назывался Абульхаир-ханом, у него был сын Сююнч-ходжа-хан. Все они были эмирами в Бухаре. Во время царствования Абуль-хаир-хана, аталыком при нем был Мухамед-Рахим-хан, из рода Мангыт. Когда Абуль-хаир состарился, Мухамед-Рахим составил против него заговор, убил его, истребил почти все потомство Абульфайз-хана и захватил престол в Бухаре. От избиения спасся только семилетний мальчик, по имени Абульхаир. Его скрыл некий Уразалык сначала в гор. Туркестане, а потом в уроч. Кокчетау среди киргизов средней орды из рода Караул. Здесь он был усыновлен одним богатым человеком, по имени Даулетбаем, и носил имя Сабалака. В молодости занимался охотою, а потом принял участие в борьбе киргизов с калмыками и за оказанные подвиги был избран ханом над всеми киргизскими ордами под именем Абулхаир-хана; имя это впоследствии было переделано киргизами в Аблай-хана. Он вел ожесточенные войны с калмыками и кара-киргизами. [5]
II. Заметка о Кенисаре.
1844 г. был годом самой блестящей славы и могущества Кенисары. Как наездник-партизан, он проявлял изумительную деятельность, сумев сгруппировать вокруг себя лучших джигитов-удальцов киргизских степей. Красиво одетый в бархатный бешмет с «полковничьими эполетами» на плечах, с знаменьщиком позади, сопутствуемый наездниками кольчужинками с длинными, колеблющимися пиками, Кенисара скакал всегда впереди своих скопищ, легко разбивая стремительностью своих атак ополчения враждебных киргизских родов и султанов-правителей, которые в конце концов, бежали из степи на оренбургскую казачью линию и «маячили» близ нее.
Вид удалого предводителя, часто рисковавшего жизнью под залпами оренбургских линейных батальонов и пушечною картечью, разносившийся далеко по степи гул копыт масс легкой кавалерии, украшенной разноцветными знаменами и значками, веселые пиры с скачками после удачных набегов, большие охоты в степях на зверя и птицу, удалые отдельные подвиги Наурузбая и других сподвижников — все это сильно поражало воображение киргизского народа и расшевеливало в нем задремавшие инстинкты отарой воинственности. Если бы с востока и запада не наступал сильный враг с неодолимым строем [6] своих батальонов, с пушками и ловкою политикою, если бы сам Кенисара не был так легкомыслен, бестактен и меньше увлекался грабительскими инстинктами, он мог бы сплотить вокруг себя все три орды и быть вполне грозным ханом степей, вроде своего предка Шейбани, и быть весьма опасным для тогдашних государств средней Азии: Коканда, Бухары и Хивы. Но в нем, при талантах военного человека, не было таланта правителя, что и спасло среднюю Азию от крупных изменений в ее политическом составе.
Упоминаемое в рассказе пленение семейства Кенисары, по нашим сведениям, произошло на р. Джиланчике и совершено одним из сибирских отрядов. Так как и Кенисара с своей стороны захватил, в разное время, в плен много русских, то в 1845 году оренбургское начальство вступило с ним в переговоры и, для обмена пленных, в степь был выслан отряд под начальством поручика генерального штаба Герна, который возвратил Кенисаре его жену и родственников, а от него получил русских пленных. («Кирг. ст.» соч. Мейера). [7]
III. Заметка о смерти Кенисары.
По сведениям, собранным в Аулиеатинском уезде, подробности смерти Кенисары обрисовываются следующим образом. Кенисара, с своими сподвижниками Наурузбаем и Худайменди, был взят в плен на третью ночь после начала блокады на холме Киклик-сингир; Эрджан Сарыджанов взят в плен за три дня ранее; в тоже время с ним были захвачены Худайбергень Баетов (впоследствии зауряд-майор), Байзак, Медеу, Калабай, Джаугаш и многие другие. По удостоверении личности Кенисары Худайбергенем, он был убит вместе с Худайменди, Эрджаном, Наурузбаем и другими, на третий день плена. Как именно был убит Кенисара — неизвестно, но достоверно то, что он не был сварен живым в котле, как об этом рассказывают некоторые (напр. г. Маев; см. «От Ташкента до Верного», Ежегодник, вып. II, стр. 347). Несомненно только одно: Кенисару подвергали истязаниям и насмешкам главным образом потому, что он объявил себя ханом и требовал от кара-киргизов себе подчинения, как хану. [8]
IV. Битва под Узун-агачем.
Автор рассказывает об одном из самых блестящих дел нашего оружия при первом движении в среднюю Азию. Сражение известно под названием боя под Узун-агачем и происходило 21 Октября 1860 года. Под начальством подполковника Колпаковского имелось три роты пехоты, четыре сотни казаков, два пеших батарейных орудия, четыре конных и два ракетных станка (а не семь орудий, как говорит автор). Бой происходил на берегах речки Кара-Кастек. Сойдясь с армиею Канаат-ша «подполковник Колпаковский, сознавая, что в войне с азиатцами не столько необходима численность войска, сколько смелость и неожиданность атаки, выдвинул на пушечный выстрел артиллерию под начальством храброго штабс-капитана Обуха (в чине подполковника смертельно ранен при первом штурме Ташкента 2 Октября 1864 г.; умер в г. Чимкенте; в 1883 году тело его перенесено в Ташкент и похоронено у новоотстроенного собора), под прикрытием стрелков и казаков, приказал открыть огонь по многочисленным скопищам. Удачное действие нашего артиллерийского и нарезного ружейного огня, на который кокандцы отвечали стрельбою из фальконетов и турок, заставило неприятеля, постепенно переходя с одной возвышенности на другую, отойти за реку Кара-Кастек. Во время этого отступления штабс-капитан Обух, ввезя [9] быстро одно орудие и один ракетный станок на крутую сопку, нанес неприятельским колоннам на близком расстоянии сильные поражения.
«Двинувшись вслед за отступавшими кокандцами, отряд перешел на левый берег Кара-Кастека и следовал вверх по долине этой реки, где подполковник Колпаковский намерен был дать небольшой отдых войскам. Между тем скопища кокандцев, которых в начале было до 5 тыс., постепенно усиливаясь, начали обходить наши войска с обоих флангов и даже появились с тылу. Таким образом незначительный отряд наш был в этот момент боя окружен со всех сторон бесчисленными толпами неприятеля. Но и здесь удачное действие нашей артиллерии по ближайшим неприятельским колоннам и смелые атаки казаков, под командою храброго эсаула Бутакова, поддержанных пехотою, вновь рассеяли эти скопища, при чем кокандцы во время поспешного отступления не успевали подбирать трупы убитых. В продолжении времени этих действий появились со стороны нашего правого фланга две сильные неприятельские колонны, из коих одна, состоящая из пехоты, одетой в красные мундиры и в персидских черных с красным верхом шапках, заняв высоты, открыла огонь из фальконетов и турок. Когда отряд, под прикрытием густой цепи стрелков, был двинут для атаки этих высот, задняя цепь, выставленная для обеспечения нападений с тыла, была атакована конными неприятельскими толпами. Но атака эта была вовремя отражена удачным действием артиллерии и казаков, под начальством поручика [10] Врончевского. Цепь же, свернувшись в кучки и отбиваясь штыками, продолжала следовать за отрядом, двинутым для атаки высот. По достижении их, стрелки, наступавшие в голове отряда, под сильным неприятельским огнем немедленно выбили штыками засевших на хребте пеших кокандцев и захватили много брошенного бежавшими оружия, в том числе несколько турок большого калибра. В происшедшей здесь рукопашной схватке, офицеры, бывшие в цепи, одушевляя нижних чинов, в упор били кокандцев из своих револьверов. Подоспевшая артиллерия, произведя губительное действие в неприятельских рядах, довершила поражение этой колонны. Подобной участи подверглась и другая неприятельская колонна из пеших сарбазов, с необыкновенной отвагой шедшая для атаки нашего правого фланга, с распущенными знаменами, барабанным боем и звуком труб. При отражении этой колонны смело и удачно действовала артиллерия под командою поручика Курковского. После чего неприятель поспешно стал отступать на всех пунктах».
Потеря неприятеля в этом деле простирается до 1500 челов. убитыми и ранеными.
В бою неприятель, сверх ожидания, оказал весьма упорное сопротивление: атаки его были весьма настойчивы и он неоднократно с остервенением бросался в рукопашную схватку, (донесение генерала Гасфорда 10 ноября 1860 г.)
Поражение Канаат-ша имело решительное значение для нашего влияния в Заилийском и в Зачуйском краях: с этого времени ни кокандцы, ни [11] враждебные нам киргизы не помышляли уже о серьезных наступательных действиях на эти местности (см. рукоп. матер. для «Опис. хивинск. похода», ст. А. Шепелева, «Очерк воен. и дипл. снош. России с Сред. Аз.»; изд. на прав. рукописи, Ташкент 1879 г.) [12]
V. Причины движения русских отрядов в культурную часть средней Азии.
Одновременное наступление, в июне 1864 г., отрядов полковника Веревкина со стороны Сыр-Дарьинской линии и полковника Черняева со стороны Алатавского округа есть начало выполнения плана, необходимость которого сознавалась еще в эпоху крымской войны. Для водворения полного спокойствия и порядка в зауральских киргизских ордах требовалось занять южную окраину киргизских степей и тем предохранить их от влияния враждебных нам кокандцев и киргизов большой орды, кочевавших в ташкентском, чимкентском и аулиеатинском районах. «Один взгляд на карту показывает, что между линиею Сыр-Дарьинскою и Сибирскою, крайними передовыми пунктами которых были укрепления: форт Перовский и Верный, оставался открытый промежуток на пространстве в 900 слишком верст. Это были, так сказать, обширные ворота, чрез которые кокандцы и подвластные им киргизы могли во всякое время и безнаказанно проникать во внутрь наших степей, прерывать сообщения линий, грабить и волновать подданных нам кочевников. Лежавшие вблизи наших передовых укреплений кокандские крепостцы служили постоянною угрозою спокойствия мирных киргизов, так как малочисленность наших гарнизонов не позволяла им далеко отдаляться от укреплений для [13] защиты преданного нам кочевого населения от неприятельского населения».
«Естественным средством для окончательного успокоения киргизской степи и обеспечения ее от вторжения грабительских шаек с юга представлялось соединение оконечностей обеих линий, замкнув, таким образом, нашу южную границу на всем пространстве от форта Перовского до Верного» (Рукопис. матер. для «Описан. хивин. пох.», ст. А. Шепелева «Очерк воен. и диплом. снош. России с Сред. Аз.»).
Как результат удачного действия оренбургского и сибирского отрядов было образование, в 1864 г., Ново-кокандской линии, а затем Туркестанской области, в 1865 году. [14]
VI. Взятие русскими гор. Туркестана.
Изложенное здесь описание осады и взятие гор. Туркестана в общих чертах согласно с донесением полковника Веревкина от 19 июня 1864 г. В этом донесении о действиях Садыка, между прочим, говорится следующее: «Еще несколько дней тому назад ходили довольно достоверные слухи о намерении Сузака и Ташкента помогать против нас Туркестану. 10-го числа слухи эти отчасти оправдались вступлением в Туркестан Садыка с 120 кольчужниками, составлявшими соединенные гарнизоны Сузака и Чулак-Кургана. Вследствие таких обстоятельств решено было вести атаку как можно энергичнее и быстрее.
«Садык, перейдя Джамантаг, направился сначала на Курнак, но сведав близ последнего о начале нашей осады, повернул влево и, обойдя южною отлогостью гор, вышел на Ташкентскую дорогу. Высланный против Садыка есаул Савин с своею сотнею не мог отрезать его от Ташкентских ворот, так как Садык, при встрече, находился к воротам ближе есаула Савина и каждый раз, когда казаки производили атаки, отступал под огонь с крепостных стен, стараясь завлечь за собою и казаков».
Траншейные работы для подступа к городу начались в ночь на 11 Июня; с этого же времени гарнизон начал производить частые и энергичные вылазки, направленные как на линию осадных работ, так [15] равно и на лагерь отряда. Вылазка Садыка и Курбанджана произведена, очевидно, в ночь на 12 число. Кокандцы выслали из крепости массы конных и пеших людей; последние приближались к траншеям пешком. «Подпустив кокандцев на самую близкую дистанцию, люди 3 и 1 рот открыли меткий огонь, и неприятель бежал, направляясь к передовому рву крепости, но часть кавалерии, испуганная прилетевшим с батареи нашей ядром, ринулась влево и наткнулась на траншею. Спешившись, кокандцы вскочили в самый ров траншей и бросились на солдат с шашками и кистенями, но все были исколоты штыками, причем с нашей стороны сильно ушиблен только один рядовой.
«Только что окончилась первая вылазка, как со стороны бархана показалась огромная масса кокандцев со знаменем, решившихся еще раз испытать нападение на работы наши с левой стороны. И здесь огонь открыт с самой близкой дистанции; с первых выстрелов знамя упало, нападавшая толпа смешалась, повернула назад и, преследуемая выстрелами, поспешно удалилась в крепость».
Туркестан сдался 12 июня утром, стало быть немедленно после отбития нашими войсками энергичных вылазов гарнизона, а не пять дней спустя, как говорит автор. Потеря наша состояла из 5 чел. убитых и 83 раненых и контуженых; в числе убитых был один офицер, генерального штаба капитан Каховский.
Далее из донесения полковника Веревкина видно что Садык «отправился к своим кочевкам и [16] прислал своих братьев с изъявлением покорности и с просьбою о помиловании». Факт этот удостоверяется отставным действ. ст. совет. Груздзем и другими, но автор об этом не упоминает. Прислав своих посланцев, Садык по чему-то изменил свое намерение и не довел дела до конца. Надо предполагать, что причиною этого был приход Муллы-Алимкула в Чимкент во главе значительных скопищ. [17]
VII. Бой под Акбулаком.
Дело касается известного боя под Ак-Булаком (иначе Алтын-тюбе), происходившего 15 Июля 1864 года между армиею Муллы-Алимкула и отрядом генерального штаба капитана Мейера и едва не кончившегося гибелью последнего.
Сведав о том, что кокандцы, собрав большие силы в Ташкенте, двинулись к Чимкенту, откуда намеревались половину войск послать в Аулие-ата, а другую половину к Туркестану, генерал Черняев сам выступил на встречу, к Чимкенту. В тоже время он просил начальника Сыр-Дарьинской линии, полковника Веревкина, оказать ему содействие, выдвинув самостоятельный отряд к стороне Чимкента. Отряд был послан под начальством капитана Мейера, который встретил неприятеля за р. Арысом к вечеру 13 числа. По донесению капитана Мейера, позиция, занятая в сумерки в этот день, была очень неудачна; она представляла только возможность действовать картечью и имела воду, которую кокандцы, впрочем, сумели впоследствии отвести в другую сторону. По частным сведениям известно, что офицеры отряда требовали перемены позиции, но что требование не было удовлетворено и отряд был окружен превосходными силами кокандцев, занявших окружающие высоты. Атаки их начались в 8 час. утра на другой день. [18]
Капитан Мейер доносит об этом следующее (От 17 Июля 1864 г. № 60.):
«Густые толпы конных и пеших кокандцев заняли высоты и скоро начали спускаться вниз, осыпая нас фальконетными и ружейными пулями. С начала утра мы занялись устройством прикрытия из имевшихся у нас тяжестей и провианта, разместив орудия по углам каре, а в один угол, к которому небольшие барханы подходили особенно близко, поставили, кроме того, ракетный станок. Из фасов каре один, занятый казаками, был прикрыт мокрым рвом, а около двух других пролегали небольшие сухие канавки. Еще до занятия позиции кокандцами, я распорядился сделать фуражировку и собрать сено и солому для корма скота, что было успешно исполнено в виду неприятеля есаулом Савиным, равно как запрудил канаву, чтобы сохранить начавшую убывать воду.
«В таком положении находился отряд, когда со всех сторон бросились на него толпы неприятеля. Сперва мы встретили их гранатами и ядрами, а потом картечью и ружейным огнем. Натиск был отбит, но кокандские стрелки засели в неровной местности и завязали с нами весьма живую перестрелку. Чтобы прекратить ее, охотники из линейных войск и из казаков, под начальством прапорщика Овчинникова и хорунжего Павлова, бросились на ура и выбили стрелков из ближайших оврагов. Этому наступательному движению много способствовало то [19] обстоятельство, что кокандская кавалерия, бросившись на выручку своих стрелков, попала под огонь орудий. Нижние чины так ожесточились, что не было ни какой возможности воротить их ни голосом, ни сигналами; наконец, хорунжий Бороздна сам вызвался идти один догонять цепь, чтобы отозвать ее, что исполнил с полным успехом, так, что мы не потеряли ни одного человека. На другом фасе кокандские стрелки почти также беспокоили нас своими выстрелами; охотники с тем же хорунжим Павловым и здесь выгнали их из рва штыками, но при обратном движении был ранен один казак. Эти два наступательные покушения с нашей стороны освободили нас на весь день от неприятельской стрельбы на близком расстоянии, но зато высоты и дальние рвы были заняты фальконетами и крепостными ружьями, поддерживавшими неумолкаемый огонь.
«После полудня, кокандцы поставили три орудия на высотах и первый снаряд, пролетевший через наш лагерь, произвел поражающее моральное впечатление: его взорвало, и все увидели, что мы имели дело с неприятелем, какого Сыр-Дарьинские войска еще не встречали. Тотчас мы начали принимать меры к улучшению нашего прикрытия, сняли седла с верблюдов и самих этих животных положили снаружи, а убитый скот и вообще все, что попало, врывали в возводимый нами бруствер. Хотя вскоре прапорщику Тиханову удалось заставить замолчать одно орудие, но гранаты неприятеля ложились и рвались весьма удачно; сбить же орудий, по высокому их положению, и сберегая наши снаряды, не было ни какой [20] возможности. Угрожавшая явная опасность от пожара побудила сотника Крымова, не смотря на усиленный огонь неприятеля, принять меры к скрытию зарядных ящиков, сняв их с колес и зарыв по возможности в землю. Для исполнения этих работ и устройства бруствера и траншеи у нас имелось во всем лагере 8 лопат (из коих четыре негодных) и 4 мотыги. Падший от гранат скот послужил нам в пользу: его укладывали рядами для составления закрытия наших стрелков и казаков. Трудность положения вызвала необыкновенные меры: мы закладывали в бруствер даже наших убитых.
«К вечеру неприятель прекратил артиллерийский огонь, но тревожил нас до наступления темноты своими ружейными и фальконетными выстрелами. Потеря наша в этот день была весьма значительна людьми, и, кроме того, ракетный станок пробит гранатою, но солдаты не унывали, и, по совету подпоручика Сукорко, в течение всей ночи рыли землю штыками, тесаками, а более всего руками. Ночь прошла без покушений со стороны неприятеля, и к утру наш маленький лагерь был обнесен небольшим валом, и орудия стреляли через банк.
«С рассветом, 15 числа, очевидно стало, что неприятель хочет сделать решительный приступ. Он вскоре открыл огонь из орудий, но неудачнее первого дня: гранаты рвало слишком рано, серьезного вреда они нам не нанесли, так что пальба прекратилась. Вслед за этим стрелки его начали опять занимать рвы и неровности перед лагерем, а против [21] одного из фасов сгруппировались сарбазы (иначе кызыл-баши, гвардия) числом около 500 челов. с четырьмя значками. Появление этого правильно организованного, однообразно и красиво одетого и совершенно обученного войска, произвело заметное впечатление на наших солдат. Между тем во время наступления кокандцев стрелки их поддерживали живейший огонь по всему лагерю и только примерное хладнокровие и спокойствие наших офицеров удерживало солдат от бесполезной пальбы по скрытому неприятелю. Кавалерия в то время заняла ближайшие высоты и очевидно стало, что наступила решительная минута. По всему лагерю строжайше приказано стрелять только в упор, вынуть патроны из сум и иметь снаряды у орудий на готове. Несколько выстрелов гранатами по лагерю показали нам момент приступа, который действительно начался со всех сторон с оглушительным криком. Как по команде, войска наши выскочили из ровиков и открыли такой убийственный огонь, что неприятель падал кучами; быстрое же действие картечью сделало то, что неприятель оставил груды трупов, при чем с ним смешалось немало и живых, не могших подняться от испуга попасть под град пуль, летевших по всем направлениям. Лагерь наш около 10 минут стоял как в огне, наконец кокандцы побежали; только сарбазы, хотя и обратились назад, но снова заняли углубления против одного из фасов и продолжали перестрелку. Этот не очень частый, но меткий огонь стоил нам сперва прапорщика Овчинникова, здесь вторично раненого, а потом сотрудника его, прапорщика Снегоцкого, [22] раненного в то время, когда он уговаривал солдат не тратить даром заряды.
«При отбитии этого штурма нами взято одно шелковое знамя, один значок и некоторое оружие, которое я роздал взявшим его нижним чинам.
«Не смотря на страшный урон, понесенный неприятелем, выстрелы сарбазов не давали покоя и вызывали нас на перестрелку, которая была для нас тем невыгодна, что заряды надо было беречь до нельзя. Понимая, что эта пальба имеет единственно целью облегчение уборки тел убитых, я предложил кокандцам прекратить пальбу и убрать своих убитых и раненых, что было немедленно ими принято; к этому меня побуждало еще то обстоятельство, что при настоящей знойной погоде, окруженные нашими убитыми животными, мы были бы совершенно не в состоянии выдержать зловония от такого количества новых трупов; наконец, стоячая вода в нашей канаве, уже принявшая красноватый оттенок от крови, от гниения в ней убитых, сделалась бы окончательно негодною. Уборкою тел начальники кокандцев воспользовались, что бы прислать ко мне письмо, которое мой переводчик киргиз принял адресованное ко мне и вообще перевел его неверно; вместе с тем они просили словесно объяснить причину моего прихода; я отвечал им, как видно из прилагаемой копии. К такому ответу побуждало меня много обстоятельств: во-первых небольшое количество оставшейся у меня картечи и зарядов, во-вторых дурное состояние воды и воздуха, в третьих значительные повреждения, [23] начавшие показываться в деревянных частях орудий, и наконец неприбытие отряда полковника Черняева.
«Ночь с 15 на 16 мы употребили для сбора нашей разбросанной и поврежденной клажи и на устройство фур для раненых; с великим трудом мы собрались к 9 часу утра и тронулись обратно. Но между тем стало ясно, что со стороны Чимкента подходит отряд полковника Черняева, а потому я решился остановиться на первой позиции с водою, куда после полудня прибыл посланный из отряда подполковника Лерхе, шедшего на соединение со мною. Посланный этот привез мне приказание присоединиться к этим войскам, что я и исполнил в тот же день.
«Лучшим доказательством нашей опасности служит параллель между силами и потерей неприятеля и нашей. У кокандцев было на поле сражения, по моему исчислению, 10.000 чел., а по их собственному сознанию — 12.000 человек; потеря их, по их же словам, только во время последнего нападения одними убитыми, была 618 человек, так что общий итог выбывших в эти два дня из строя можно полагать до 2.000 челов.; у нас же было всего с офицерами и нестроевыми 405 чел.; потеря ранеными: 2 офицера и 37 нижних чинов, контуженными 2 офицера и 21 нижний чин и убитыми 18 нижних чинов; кроме этого ранено у нас 5 киргиз, т. е. всего 80 человек».
Из этого донесения не видно причины, почему именно кокандцы прекратили свои нападения на изнемогавший отряд и дали ему возможность если не [24] отступить вовсе, то по крайней мере переменить позицию, что впоследствии дало повод к толкам о том, что начальник отряда, будто бы, был не далек от мысли сдаться неприятелю. По словам некоторых участников дела, ничего подобного не было. Общая неудача дела, происшедшая от дурно выбранной позиции, больших потерь, гранатного огня, впервые встреченного у кокандцев войсками Сыр-Дарьинской линии, многочисленности неприятеля, поставившего отряд в отчаянное положение своими энергичными атаками, и наконец сношения с Алимкулом, допустившим отступить отряду, все это невольно поставилось в укор и осуждение начальнику, которого с 400 челов. необдуманно выдвинули против всей кокандской армии. Во всяком случае, если Алимкул и одержал победу, заставив отряд отступить, то это была победа Пирра и, по своим результатам равнялась одержанной им впоследствии победе над уральскою сотнею под Иваном, т. е. повела не к укреплению духа среди кокандских войск, а к деморализации.
Между тем причинами прекращения атак отряда капитана Мейера Алимкулом объясняются следующим: а) огромною потерею, понесенною нападавшими; б) обязательством капитана Мейера отступить к Туркестану, в чем собственно и нужно видеть результаты победы больше нравственной, а потому и особенно обидной и в) действиями отряда Черняева, наступавшего с севера, во фланг расположения армии Алимкула.
В своем донесении от 8 августа 1864 г. генерал Черняев, между прочим, говорит: «в ночь с [25] 12 на 13 июля посланный мною в Туркестан почтарь возвратился с письмом от генерального штаба капитана Мейера, командовавшего отрядом, высланным из Туркестана к Чимкенту. Узнав о малочисленности отряда капитана Мейера, я немедленно двинулся правым берегом Арыса к нему на соединение, делая по 45 верст в сутки, и вместе с тем послал ему уведомление, чтобы он или ожидал моего прибытия, или же, если представится возможность, двигался ко мне на встречу, дабы нам соединиться вне расположения кокандских сил. В ночь с 14 на 15 число мною получена была записка капитана Мейера с уроч. Ак-булак. Но имея достоверные сведения о числительности неприятеля, я тотчас же отправил к нему на рысях всю имевшуюся в отряде конницу, состоявшую из 75 конных стрелков и 50 казаков с двумя конными орудиями, под начальством войскового старшины Катанаева, который, пройдя более 30 верст, был в свою очередь атакован кокандцами при верховье Бурджара, не допустившими его верст на 5 до капитана Мейера.
«Услыхав довольно частую пальбу из орудий, я с другим взводом конной артиллерии, при 25 конных стрелках и 30 челов. киргизской милиции, отправился по следам Катанаева и, приблизясь к нему версты на полторы, действием артиллерии заставил кокандцев отступить, после чего также замолчали и слышанные до селе нами выстрелы со стороны туркестанского отряда. Но спустя некоторое время, показались новые неприятельские колонны, которые после нескольких удачных выстрелов [26] приостановились. Прибывшие ко мне 90 челов. стрелков на лошадях наших милиционеров и на обозных повозках, а также подоспевшая вслед за сим стрелковая рота № 8 баталиона, дали мне возможность перейти в наступление и принудить неприятеля бежать к кургану Алтын-тюбе, верстах в 8 от Чимкента.
«Выждав при арыке Кызыл-Су прибытия остальной части отряда, мною был выдвинут против находившихся перед нами кокандских колонн дивизион батарейной батареи, с двумя ротами, под начальством подполковника Лерхе, который, разогнав новые скопища, прибывшие со стороны позиции капитана Мейера, занял весьма выгодную позицию при упомянутом кургане, куда и стянут был весь отряд.
«Совершенное изнеможение людей от усиленного перехода по безводному пространству, при жаре 40°, не позволяло мне в этот же день соединиться с капитаном Мейером, тем более, что наступила уже ночь, а прекратившаяся канонада и потянувшиеся оттуда к Чимкенту скопища убедили меня, что он вне опасности. С рассветом же 16 числа, в виду отряда открылись два неприятельские лагеря: один от 2 т. до 8 т. под начальством Минбая, одного из главных представителей кипчакской партии, а другой от 4 т. до 6 т., под начальством самого регента ханства, муллы Алимкула.
«Так как последний лагерь был на пути нашего соединения с туркестанским отрядом, то мною приказано подполковнику Лерхе с 3 ротами пехоты, при 2 конных и 2 горных орудиях и сотнею [27] стрелков, разогнав этот лагерь, дойти до капитана Мейера и, по соединении, вместе с ним немедленно возвратиться в отряд».
Подполковник Лерхе соединился с капитаном Мейером и 17 числа возвратился в лагерь отряда генерала Черняева. [28]
VIII. Рекогносцировка гор. Чимкента.
Дело, очевидно, касается одного из эпизодов рекогносцировки Чимкента, произведенной генералом Черняевым 22 июля. В своем донесении от 8 августа генерал Черняев говорит: «22 июля, окопав лагерь рвом и оставив там для прикрытия обоза и больных туркестанский отряд, под командою капитана Мейера, я со вверенными мне войсками и 50 оренбургскими казаками, двинулся для рекогносцировки Чимкента. Чтобы воспрепятствовать в этом, выслана была против нас почти вся неприятельская конница, в числе от 15 до 18 тыс. при нескольких десятках фалконетов. Окруженный со всех сторон этою массою скопищ, отряд наш, казавшийся горстью, прочистил себе дорогу в Чимкенту и подошел на такое расстояние, с которого можно было обозреть его.
«Чимкент состоит из небольшой, но довольно высокой цитадели и города, обнесенного рвом и невысоким бруствером. Вблизи города, с западной стороны, есть командующие высоты. Во время обозрения Чимкента, для того, чтобы обнаружить расположение неприятельских батарей, выдвинут был мною сажен на 150 вперед отряд и на 400 от крепости дивизион батарейной батареи, с двумя ротами, под командою подполковника Лерхе. Неприятельская батарея из 8 орудий открыла немедленно огонь по [29] дивизиону, но вскоре два орудия были подбиты, а выстрелы остальных сделались заметно реже.
«Окончив рекогносцировку, я предпринял обратное движение, сопровождаемый со всех сторон неприятельской конницей, которая наткнувшись два раза на картечь и потерпев при этом сильный урон, оставила нас в покое, не доходя 8 верст до лагеря, где во время отсутствия отряда все было благополучно. В движении этом не потеряно ни одного человека, раненых весьма легко трое, оставшихся в строю. Неприятель же, по сведениям, доставленным бежавшими из Чимкента киргизами, потерял в этот день до 400 челов., в числе которых Минбай, а во все время действий под Чимкентом потеря их доходит до 3 т. Простояв еще на Алтын-тюбе сутки, я двинулся со всеми войсками, для безопасности капитана Мейера, по туркестанской дороге до Арыса, дал ему в помощь стрелковую роту № 5 баталиона с горным орудием под командою артиллерии поручика Абрамова и, сделав в этом месте для их прикрытия дневку, двинулся обратно к Аулиеата правым берегом вверх по Арысу, как для снятия этой местности, так и для того, чтобы пройти среди кочевьев кокандских киргиз рода Сергали, разбивших наши почты и вообще принимавших весьма деятельное участие в помощи кокандцам. На пути этом мною были получены сведения, что часть скопищ кокандских, состоявших также из киргиз, уже начала расходиться. [30]
IX. Бой под Иканом.
В своем рассказе автор не упоминает о неудачной попытке генерала Черняева штурмовать Ташкент, бывшей 4-го октября 1864 года. Но очевидно именно эта попытка заставила регента кокандского хана Муллу Алимкула собрать войска в Фергане вдвинуться на выручку Ташкента. Неудача, которую потерпел русский отряд под стенами города, ободрившая несколько упавший дух кокандцев, и растянутость вновь образованной нами ново-кокандской линии, охраняемой отрядами, расположенными в г.г. Туркестане и Чимкенте, и наконец деятельная, предприимчивая натура Алимкула, все это заставило начальника кокандских войск перейти в наступление. Из рассказа видно, что предприятие велось весьма скрытно и ловко и если не увенчалось полным успехом, то по причине необыкновенной стойкости уральской сотни Серова и дурному качеству кокандских войск. Иканская победа оказалась для кокандцев не хуже поражения, вселив в них убеждение, что если тысячи воинов не могли одолеть сотню «русских казаков», то что же может произойти, если русских явятся тысячи?
Иканское дело прекрасно описано есаулом Серовым в его донесении коменданту г. Туркестана 8 декабря 1864 года.
«Командированный предписанием, от 8-го [31] декабря за № 853, и получивши личные приказания вашего высокоблагородия, того же дня часа в два пополудни, выступил с вверенной мне сотнею в деревню Икан, всего в числе 2-х обер-офицеров, 5 урядников, 98 казаков, 1 фельдшера, с 2 вожаками из волонтеров, при одном горном единороге, 4-мя артиллеристами и 1 фурштате.
«Сотня была вооружена нарезными ружьями, а для поднятия тяжестей находилось при отряде 18 верблюдов.
«По выступлении из города, встретился между садами киргиз из волонтеров Ахмет, который сообщил, что за Иканом видел кокандцев, но в каком числе, он, Ахмет положительно не знал; о чем я тотчас же дал знать вам чрез казака Андрея Борисова, с которым потом получил приказание идти на рысях, что и было с точностью исполнено. Далее, за окрестными садами встретились еще двое почтарей-киргиз, возвращавшиеся из Икана, (у одного из них была ранена лошадь); при чем, они передали мне, что были встречены кокандцами и вернулись обратно; не основываясь на их показаниях, я продолжал следование, а между тем послал с этим известием к вам казака Платона Добринина, который возвратился и передал приказание продолжать следование, во время коего ни авангардом, ни боковыми патрулями неприятель замечен не был; а не доходя версты 3 до Икана (что было под вечер), в окрестностях виднелись огни и более с правой стороны; догадываясь, что это был неприятель, я тотчас же остановился и послал вперед одного вожака-киргиза, [32] разузнать, действительно ли это кокандцы и в каком числе. Но посланный тут же вернулся в отряд и передал, что встретил неприятельский разъезд человек 4-х; почему немедленно сделано небольшое отступление на замеченную случайно раньше позицию. Пройдя не более полверсты, отряд моментально был окружен огромными скопищами кокандцев, которые с гиком начали нападать. Не находя возможности держаться на лошадях и продолжать отступление, я живо спешил отряд, приказавши наскоро сбатовать лошадей, залечь в небольшую канаву, а с открытых сторон устроить завалы из мешков с провиантом и фуражом и из всего, чем можно было оградиться, поставив в тоже время на одном из фасов единорога.
«Предупредив казаков не тратить зря выстрелов, и, подпустивши неприятеля на самую близкую дистанцию, разом был сделан залп из ружей и единорога (из последнего даже успели выпустить два выстрела картечью), что и заставило неприятеля с значительным уроном отступить в сильном беспорядке и уже потом снова повторять неоднократные нападения, которые были однако, совершенно безуспешны; при чем, чтобы показать неприятелю числительность своего отряда и его вооружение, мы старались передвигать единорог о одного фаса на другой и делать выстрелы.
«Отойдя и построившись в правильные колонны, неприятель держался далекого расстояния, а меткие выстрелы моих казаков окончательно приостановили наступление их конницы. Вслед за этим же, [33] неприятель открыл из трех орудий сильный навесный огонь гранатами, осколками которых было убито несколько лошадей; из людей же, прикрываемых завалами, были только четверо контужены. Канонада эта продолжалась целую ночь. С правого и левого флангов их позиции были направлены выстрелы из нескольких фальконетов, причинившие вред только лошадям и верблюдам. С тех же пунктов действовала и пехота — сарбазы — из ружей, но пули их не наносили вреда отряду. Конница, построенная в боевом порядке, во все время ночи стояла на месте.
«На следующее утро, 5 декабря, огонь неприятельских орудий усилился: гранаты и ядра беспрестанно летели в отряд, причиняя особенно значительный вред лошадям и оружию (Осколками гранат не мало помято ружей.), при чем ранено несколько казаков.
«Пехота неприятеля заметно подходила массами из-под Икана, на усиление осаждавших войск, но, увеличивая ружейную перестрелку, однако ж, мало вредила отряду.
«Весь этот день казаки держались молодецки, не допуская своими правильно рассчитанными выстрелами на близкое расстояние неприятеля и часто уничтожая его орудийную прислугу, заставляли передвигать орудия. Многие даже, не смотря на огромное скопище кокандцев, которых было более 10.000, просились кинуться в штыки, но, по малочисленности отряда, этой храброй решимости допустить было нельзя. [34]
«Видя совершенную невозможность подойти ближе к нашему отряду, без всякого прикрытия, неприятель начал подвозить камыш и разный мелкий лес для устройства мантелетов и каких-то щитов на двухколесных арбах, что объяснилось после. Стрельба продолжалась до ночи.
«Выстрелов из единорога в первую ночь было выпущено числом до 8-ми, при последнем из них сломалось колесо, почему встретилось затруднение продолжать стрельбу; но сметливая и удалая находчивость виц-фейерверкера Грехова с товарищами выручила и из этого положения: они тотчас, снявши колеса из под ящика с снарядами, поддели их к единорогу, но так как ступицы пришлись длиннее оси, то фейерверкер изловчился прикрепить их веревками, от чего они не могли вращаться и при передвижении с одного места на другое, приводилось артиллеристам с помощию казаков переносить единорог на руках и спинах; особенно полезны были при этом лихачи-казаки: Терентий Толкачев, Василий Казанцев, Кузьма Бизянов и Платон Добринин; все они под градом пуль и картечи на спинах своих передвигали единорог; Толкачев кроме этого наводил и стрелял, когда уже были ранены артиллеристы; дорогой, при отступлении, не смотря на раны, метко и ловко поражали неприятеля из ружей. Добринин, имея сквозную рану в плечо и контузию в руку, шел до соединения с отрядом, высланным на помощь, слегка придерживаясь за рукав моего пальто.
«Днем 5-го числа, для сбережения снарядов, которых всего было числом 32, и чтобы не показать [35] неприятелю, что при отряде был один единорог, выстрелов из него не производилось.
«Того же числа, часа в два пополудни, в стороне к Туркестану послышались выстрелы из пушек и ружей и, как оказалось после, это был отряд, высланный к нам на выручку и вернувшийся, не дойдя до нашей позиции версты 3 или 4; после чего, вскоре из лагеря неприятеля явился посланный с запискою на татарском языке, с печатью Алимкула, такого содержания: предлагалась сдача, с принятием магометанской веры и между прочим говорилось в ней, что русский отряд, высланный на выручку, прогнан назад и что помощи не должны ожидать больше, и если я не сдамся, то отряд будет уничтожен. (Переводил записку кара-киргиз Ахмет). Какой был дан ответ на это дикое предложение — показывает само дело. Дождавшись ночи и не смотря на стрельбу неприятельских орудий, казаки укрепили свою позицию, делая завалы из убитых лошадей и верблюдов. В эту ночь я вызвал охотников, чтобы дать знать в Туркестан о незавидном положении отряда. Исполнить это весьма трудное и почти невозможное поручение, охотно вызвались удальцы-казаки: кавалер Андрей Борисов из дворян, Павел Мизинов и Варфоломей Коновалов; второму из них — Мизинову, по слабости его здоровья, я тогда же отказал, а Борисов и Коновалов, с киргизом Ахметом, вызвавшимся также охотно на это рискованное дело, отправились верхами в правую сторону, чтобы горами пробраться к Туркестану; но они наткнулись, на неприятельский разъезд и сделавши выстрел из револьвера, живо [36] вернулись в отряд. Не смотря на неудачу, казаки снова настояли, чтобы отправиться им левой стороной, при чем удалец Борисов вызывался даже пробраться один пешим, а Коновалова, не пожелавшего уже ехать вторично, заменил лихой казак Аким Чернов, которые, отправившись втроем (опять с Ахметом), удачно пробрались между неприятельскою цепью и пикетами и исправно доставили известие (с ними была послана и записка Алимкула). Рано утром 6-го декабря, заметивши, что у неприятеля были уже готовы мантелеты и щиты с разных сторон нашей позиции, числом 16, видя более чем критическое положение своего отряда и в ожидании помощи из Туркестана, чтобы как-нибудь оттянуть время, предупредив казаков, я вышел вперед на несколько шагов из занятой позиции, махнул к неприятелю рукой, показывая этим, что хочу иметь переговоры. Вышел кокандец с ружьем в руках, которое я настоял положить на землю. На желание мое видеть самого Алимкула, он отвечал на чистом русском наречии, что он «государь и далеко отойти от своей линии не может», при чем кокандец этот предлагал подойти мне самому к Алимкулу и советывал сдаться на самые лестные (только для них) обещания. Заметивши в это время, что мантелеты и щиты начали подкатывать к отряду, я упрекнул кокандца, что при переговорах наступление никогда не делается, и тотчас же вернулся на позицию. Выиграл времени более, чем на два часа.
«Снова началась стрельба и началась прежде из моего отряда, чтобы не дать неприятелю подойти [37] ближе, что и продолжалось часов с 7 утра до часу пополудни. Ожесточенный неприятель стрелял чрезвычайно часто и метко, раза четыре кидался из за мантелетов, но был отбиваем нашими выстрелами, при чем окончательно были перебиты все лошади и убито наших 3 урядника, 83 казака и 1 фурштат, ранено 4 артиллериста и несколько человек казаков.
«При отбитии этих нападений, артиллерист Огнивов, не смотря на сильную рану, полученную в руку, вскакивал на завал и держась совершенно открыто, махал шашкою и, ободряя товарищей, кричал ура.
«Не находя решительно никакой возможности держаться более на своей позиции при такой сильной стрельбе и натиске тысячной кавалерии неприятеля, живо заклепали единорог (Этот единорог впоследствии был взят в Ташкенте генералом Черняевым после штурма города (см. донесен. от 17 июня 1865 г.)) и с криком «ура!» кинулись отступать, выстрелами пролагая дорогу, решившись пасть или пробраться к своему отряду (надежду на последний я не терял).
«Отступление продолжалось часов до 4 вечера и во все время почти на 8-ми верстном расстоянии, под сильным перекрестным ружейным огнем; при чем неприятель, заезжая вперед, строился густыми колоннами с двух сторон, спешивался и стрелял по нашему отряду из винтовок и нарезных ружей. Потеря была страшная. Тяжело раненные и убитые падали и оставались на дороге. В глазах отряда [38] кокандцы рубили их шашками и отнимали головы; ружья и патроны после убитых отбирались товарищами, которые потом ломали их и видали по дороге: брать и нести с собою не было положительно никакой возможности, потому что все почти были ранены, и весьма тяжело; некоторые имели по 5 и 6 ран, и все-таки бодро шли вперед, поддерживая друг друга, не смотря на изнурение, (двое суток ничего не ели и не пили во время осады). И эти самые люди, соединившись с высланным на выручку к нам отрядом, после небольшого привала, истекая кровью, не могли даже и встать с места без посторонней помощи. Все они потом были размещены по телегам и доставлены в город.
«В продолжении всей осады и во время геройского отступления, казаки и артиллеристы показали дивную и примерную храбрость, имея страшные раны, действовали молодецки! Всего убито: обер-офицер 1 (Сотник Павел Абрамичев.), урядников 4, казаков 50, фельдшер 1, фурштат 1, и ранено: обер-офицер 1, урядник 1, казаков 36, артиллеристов 4 и вожак из киргиз 1.
«В заключении не могу умолчать о храбрости урядника Александра Железнова и казаков: Василия Рязанова и Павла Мизинова; первый из них ободрял товарищей и в деле выказал себя сметливым и ловким стрелком, выбирая целью между кокандцами преимущественно начальствующих лиц; Мизинов и Рязанов во время осады, под самым сильным огнем неприятеля, разносили товарищам патроны и [39] вообще действовала энергично. Получивши при отступлении рану в ногу, Рязанов упал и, вскочивши, снова шел до встречи с отрядом подпоручика Сукорко, отстреливаясь и сдерживая натиски неприятеля. На месте он подбил лошадь под Алимкулом (Из рассказа Садыка видно, что лошадь подбита под ним, а не под Алимкулом.).
«Не нахожу слов, чтобы вполне передать все молодецкие подвиги своих лихих удальцов-товарищей и верных слуг Государя. Не было ни одного, который чем-либо не заявил себя. Эта горсть храбрых защитников, во время отступления между тысячей неприятеля, не смотря на сильный холод, вся измученная и израненная, побросала с себя последнюю одежду и шла в одних рубашках, с ружьем в руках, обливая кровью путь свой».
Относительно действий кокандцев к стороне Туркестана имеются указания в донесении коменданта города, подполковника Жемчужникова, от 9 декабря 1864 года; он между прочим говорит: «в 5 час. вечера была слышна довольно сильная перестрелка и учащенные выстрелы из орудий и из фальконетов, продолжавшаяся всю ночь и следующий день; не получая никаких известий, что там делается, и, боясь чтобы не было недостачи патронов, я решился послать отряд из 152 челов. пехоты при 2 легких орудиях, с прислугою, 2 фейерверкеров, 10 рядовых, 8 казаков и 2 почтарей, под командою подпоручика Сукорко, для помощи сотне с тем, что ежели отряд этот встретит огромные силы неприятеля и [40] усиленную преграду для соединения с сотней и увидит движение неприятеля к Туркестану, то, не выручая сотни, следовать ему обратно. С 3-х часов пополудни с цитадельного барбета и с могилы Азрет-Султана усмотрена была передовая цепь неприятеля, движущаяся к Туркестану, а за ней 6 сомкнутых колонн, в которых приблизительно можно было положить до 4000, почему сейчас же опять были посланы нарочные к вашему превосходительству и начальнику Сыр-Дарьинской линии; в 4 часа неприятель был под стенами города и обложил его с трех сторон, а более всего кругом города, а в 6 час. вечера вернулся высланный отряд, под командою подпоручика Сукорко, который донес мне, что он, видя движение неприятеля к Туркестану и огромные массы неприятеля перед собою, принужден был вернуться. Вечером же, по возвращении отряда подпоручика Сукорко, старшие аксакалы города, видя свое критическое положение и не имея никаких средств защитить город и остаться верными правительству, хотя они и выставили большие караулы у каждых ворот, но, не имея никакого оружия кроме холодного, убедительно просили меня подать им помощь, почему я и решился, не смотря на малочисленность гарнизона, выставить на бархан Культюбе (как командующий городом и его окрестностями) одно легкое орудие с прислугою, под прикрытием 60 челов. пехоты под командою подпоручика Степанова.
«Под Иканом усиленная пальба из орудий и фальконетов продолжалась целый день и до полуночи, а часу в 9-м вечера небольшие партии неприятеля [41] начали разъезжать около стен Туркестана, где расположены жители, и подъезжали к городским воротам; когда же они подъехали к первым воротам, то, встретивши ружейные выстрелы, скрылись. В 10 час. вечера явились ко мне 2 казака, Андрей Борисов и Аким Чернов и почтарь Ахмет, храбро и смело пробравшиеся из сотни есаула Серова, сквозь огромные массы неприятеля, как под Иканом, так и около Туркестана и передали мне две записки: одну от есаула Серова, с просьбою о подаче ему помощи, а другую в подлиннике, при сем представляемую, от кокандского регента Алимкула Серову. На следующий день (6 декабря) неприятеля около города не было видно, и посланный разъезд объявил, что в садах никого нет; тогда я решился вторично, немедленно, выслать отряд, под командою подпоручиков Сукорко и Степанова, в числе 207 человек пехоты, при двух легких орудиях, с прислугой, 10 казаков и 3-х почтарей, с приказанием непременно присоединиться к сотне есаула Серова. Часу во втором пополудни прискакал нарочный киргиз от подпоручика Сукорко с известием, что сотня есаула Серова отступает, будучи окружена огромным скопищем неприятеля, и что он скоро с ней соединится; вслед затем прискакал другой нарочный киргиз, с известием, что Сукорко с казаками соединился и просит прислать в добавок к высланным с ним семи пароконным телегам (которые заняты были артиллерийскими снарядами и запасными патронами) еще две телеги для поднятия раненых казаков, которые тотчас же и высланы с сотником Свиридовым, при остальных, [42] находившихся в Туркестане, 25 казаках. Часов в 7 вечера вернулся отряд и при нем есаул Серов (раненный в спину и контуженный в шею, имея пальто простреленным в 8 местах), 1 урядник, 48 казаков, 4 артиллериста; из них тяжело раненых 20 казаков, 8 артиллериста; легко ранено 1 обер-офицер, 1 урядник, 16 казаков, 1 артиллерист и 1 киргиз верблюдовожатый, контуженных: 4 казака, которые все и помещены для пользования в лазарете.
«7-го числа по утру мною послан был почтарь Ахмет с 4-мя почтарями к Икану для разузнания о неприятеле, который вечером часу в 9 донес мне, что кокандцы еще расположены кругом Икана; 8-го числа, с рассветом, был послан тот же Ахмет для той же надобности к Икану и, возвратившись, объявил, что Алимкул со своим войском отправился по направлению к Сыр-Дарье, взяв с собою иканского аксакала и всех иканских жителей с имуществом, в том числе жен и детей, а сакли зажег; оставшиеся в Икане, по старости лет и дряхлости (в том числе отец иканского аксакала с женой), объявили, что у Алимкула было войска более 20.000, что в деле с уральской сотней, под командою есаула Серова, потеря кокандцев простирается убитыми 90 человек главных начальников и более 2000 пехоты и кавалерии, сколько же ранено неизвестно; под самим Алимкулом ранен аргамак белой масти, который остался в Икане, почему я сего же числа отправляю отряд для уборки убитых наших казаков».
О переговорах между Садыком и уральцами во [43] время самого отступления, в донесениях не упоминается. Если подобный эпизод и был, то он очевидно не замечен командиром: уральцы отступали, растянувшись в линию по направлению движения, что давало им возможность отбивать беспрерывные нападения кокандской кавалерии, атаковавшей преимущественно с флангов. О какой-либо стройности во время отступления, конечно, нельзя было и думать: казаки шли гуськом, отстреливаясь направо и налево (Из рассказов рядовых казаков участников боя.).
Шум битв последующего времени, перемены в составе высших местных начальников и лихорадочная деятельность по административному устройству Туркестанского края — все это в совокупности было причиною того, что воспоминание о геройском подвиге храбрецов под Иканом ослабло, как бы затушевалось новыми подвигами русских войск на полях средней Азии. Но свежо и живо сохранился подвиг уральцев в памяти как самих уральцев, так равно и среди войск участников славных черняевских походов. Между тем на месте боя, среди открытой, пустынной степи, виднелся небольшой бугорок с черным поломанным крестом на верху, печально отмечавшим место, где бились из последних сил и погибли в неравном бою храбрые казаки (Кости погибших казаков покоятся на старом кладбище в гор. Туркестане, которое, по распоряжению военного губернатора Н. И. Гродекова, приведено в порядок в 1887 году.).
Генерал-майор Н. И. Гродеков, назначенный военным губернатором Сыр-Дарьинской области, в [44] 1883 году возбудил вопрос о постановке памятника над прахом павших казаков и быстро довел это дело до конца. Памятник сооружен на доброхотные пожертвования и торжественно открыт 6 декабря 1884 года, в двадцатилетнюю годовщину боя. Он состоит из кирпичной колонны до 6 арш. вышины, увенчанной крестом; над цоколем прибита чугунная доска с надписью: «памяти воинов, павших под Иваном в 1861 году». Колонна обнесена оградою из чугунных пушек, соединенных цепями; кругом разбит Садык из карагачей, тополей и других деревьев. Кроме того в православной церкви гор. Туркестана помещена чугунная плита с именами казаков, павших под Иваном (По распоряжению епископа Туркестанского и Ташкентского Неофита ежегодно, 6 чис. декабря, в церкви гор. Туркестана служится торжественная панихида по убитым.).
7-го декабря 1884 года Государем Императором пожалованы 4-ой сотне 2 уральского казачьего полка знаки отличия на головные уборы с надписью: «за дело под Иканом 4, 5 и 6 декабря 1864 года». [45]
X. Бой под Шор-тюбе.
Свое вторичное движение к Ташкенту весною 1865 года генерал Черняев объясняет следующим. По собранным сведениям было известно, что бухарский эмир начал стягивать войска к Ура-Тюбе, а передовые их части уже двинулись в пределы кокандского ханства, из чего можно было заключить, что эмир желает воспользоваться стесненным положением ханства и впутаться в его дела. Затем в самом Ташкенте общее настроение жителей было далеко не в пользу кокандцев и горожане давно уже тяготились деспотическим правлением регента ханства Алимкула. В виду такого положения дел начальник Ново-кокандской линии не мог быть хладнокровным зрителем попыток бухарского эмира воспользоваться плодами наших побед, ослабивших кокандское ханство.
Не дождавшись подкреплений, генерал Черняев выступил к Ташкенту и для вернейшего овладения им атаковал кр. Ниазбек, охранявшую водоприемник оросительного канала Бос-су, снабжавшего водою р. Чирчика Ташкент и его окрестности. Ниазбек был взят 28 апреля, после чего вода каналов Бос-су и Зах-арыка была отведена обратно в р. Чирчик, что поставило жителей Ташкента в весьма стесненное положение и среди их образовалась партия, желавшая сдачи города русским. [46]
Простояв под Ниазбеком до 7 мая, генерал Черняев пододвинулся к Ташкенту и занял позицию в 6 верстах на восток от города в местности Шор-тюбе (иначе Сары-тюбе — желтые бугры); 9 мая здесь произошла известная битва с кокандцами и ташкентцами, в которой нашел смерть энергичный противник генерала Черняева эмир-ляскар (главнокомандующий) Мулла Алимкул.
Об этой битве генерал Черняев доносил (11 мая 1865 г.) следующее.
«Хотя со взятием Ниазбека отношения наши к Ташкенту и сделались определеннее, но так как русская партия в самом Ташкенте, при всей своей многочисленности, находясь под строгим присмотром кокандского гарнизона, не могла в настоящее время ясно высказаться в нашу пользу, то я нашел необходимым стеснить по возможности Ташкент и поставить его в прямую и непосредственную от нас зависимость. С этою целью, немедленно по занятии Ниазбека, я отвел два главных рукава Чирчика, снабжавших водою как Ташкент, так и его окрестности, и заставил жителей города вновь заявить мне, хотя и неоффициально, свою готовность подчиниться нам.
«Вследствие такого заявления, 7 мая, оставив гарнизон в Ниазбеке, я перешел на новую позицию в 8-ми верстах от Ташкента.
«8-го числа предпринята была рекогносцировка северо-восточной стороны города, и, по соглашению с жителями, во время нашего приближения к городу, они должны были броситься на гарнизон и отворить [47] нам ворота, но в тот же день прибыл из Кокана в Ташкент Мулла Алимкул с войском до 6000 человек, при 40 орудиях и, конечно, своим присутствием подавил всякую возможность какого либо движения в городе. Сделав предположенную рекогносцировку, я возвратился в лагерь и решился остаться на той же позиции до более точного разъяснения обстоятельств.
«Во время нашего движения как к Ташкенту, так и обратно в лагерь, мелкие шайки кокандской кавалерии пытались нанести вред отряду, но были везде отбиваемы с довольно значительным уроном, а отряд не понес никакой потери.
«На другой день 9 числа было дано знать с наших пикетов о движении больших неприятельских колонн по направлению к лагерю. В 6-ть часов утра массы неприятеля до 7000 были уже видны из лагеря на довольно близком расстоянии.
«Не зная еще цели этого движения, но предполагая желание Алимкула атаковать лагерь, я дал ему время стянуть войска свои на близлежащих высотах, а сам между тем приготовился к наступлению.
«В 7-мь часов неприятель открыл канонаду по лагерю из 12-ти орудийной батареи, сперва им замаскированной, разрывными снарядами. Стрельба его, не смотря на весьма большое расстояние (800 сажен), была замечательно удачна: все снаряды ложились в лагерь, но по счастию никакого вреда не произвели.
«Немедленно же я выслал четыре роты пехоты с батарейным дивизионом, под командой [48] штабс-капитана Бориславского, прямо против фронта расположения неприятеля. Подойдя на 40 сажен, артиллерия наша открыла огонь по неприятельской батарее и близстоящим колоннам, а две роты, посланные вправо, стали обходить его левый фланг.
«Огонь неприятельский направился на отряд штабс-капитана Бориславского, но артиллерия наша, действуя весьма метко, отодвинула его колонны и несколько ослабила артиллерийский огонь.
«Пользуясь этим, приказано двум ротам из отряда Бориславского двинуться вперед и под прикрытием артиллерии атаковать неприятеля одновременно с двумя ротами, посланными в обход. — Движение это произведено было необыкновенно быстро и удачно. Как только роты стали подниматься на возвышенность, неприятель открыл по ним необыкновенно частую и сильную пальбу из всех своих орудий, которых оказалось до 40. Пехота наша под огнем неприятельским взбежала на высоты. Неприятель не выдержал этого натиска и совершенно смешался. Ханская гвардия первая кинулась назад, за ней кавалерия. Когда роты подбежали к неприятельской позиции, то застали уже полное бегство. Бросившись на хвост отступающих, они захватили два орудия и кинулись далее. Кавалерия ускакала, но часть пехоты была настигнута и легла на месте. Преследование продолжалось до стен города, куда Алимкул успел скрыться с остатками своих скопищ.
«Хотя в этот момент, может быть, и возможно было занятие города, но я не мог рисковать последним своим резервом и, имея в виду, что во [49] всяком случае занятие это не могло бы стоить нам дешево, я, окончив преследование, возвратился в лагерь и решил остаться до времени на той же позиции, с тем, чтобы вблизи Ташкента наблюдать за событиями в самом городе и, если возможно, воспользоваться первым же случаем для его занятия.
«Неприятель потерял, кроме двух орудий, до 300 человек убитыми (Как оказалось впоследствии, в этом деле был убит Алимкул.) и до 200 ружей.
«Потеря наша состоит из 10 раненых нижних чинов и из 12 контуженных; в том числе один офицер, прапорщик Янышев. [50]
XI. Взятие гор. Ташкента.
После взятия Ниазбека, поражения кокандцев под Шор-Тюбе и занятия кр. Чиназ, гор. Ташкент оказался в весьма критическом положении. Взятие Ниазбека оставило город без воды, занятие Чиназа отрезало от прямых сообщений с бухарским эмиром, принявшим город под свое покровительство, а присутствие русских отрядов близ сел. Зенгаты и на Куйлюке лишило стотысячный город подвоза хлеба из богатой и плодородной за-чирчикской стороны. Русская партия среди горожан требовала сдачи города, который держался только гарнизоном, а также надеждою на помощь бухарского эмира. Неурядица в нем была довольно большая, что, между прочим, видно как из рассказа Садыка, так равно и из помещаемого ниже рассказа Муллы Юнуса.
Генерал Черняев решился овладеть городом, что и выполнил в ночь с 14 на 15 чис. июня. О ходе штурма он доносил следующее.
«Жители Ташкента, стесненные окончательно, продолжительною и строгою блокадою, терпя крайний недостаток в продовольствии и в особенности в воде, возлагали всю свою надежду только на одного эмира, в которому послали наконец посольство из главных представителей города. — Эмир не отказал ташкентцам в помощи, но потребовал предварительно присылка к нему молодого хана, в виде заложника. [51] В ночь с 9 на 10 июня, кокандский дав, с 200 своих приближенных, скрытно ушел из города и вслед за этим в Ташкент тайно вступила небольшая бухарская партия с Искендер-Беком, который и принял начальство над городом. — Главные силы эмира, давно уже собранные в Самарканде, стали показываться в пограничных кокандских крепостях на левой стороне Дарьи.
«Все эти обстоятельства, вместе с положительными сведениями, от постоянных перебежчиков из Ташкента, о том, что город находится в самом критическом положении, и если еще удерживается от сдачи, то только присутствием гарнизона и надеждой на помощь бухарцев, заставили меня, дабы предупредить открытое вмешательство эмира и по возможности предотвратить всякое с ним столкновение, решиться на последний шаг.
«Осада укрепленного города, имеющего в окружности 24 версты, с населением от 150,000до 200,000, владеющего огромными средствами к защите, не могла быть предпринята. Противопоставить горсть людей в 1,951 человек при 12 орудиях с одним комплектом зарядов, городу, который мог сосредоточить, против атакованного нами пункта, в самом непродолжительном времени по крайней мере до 90,000 при 50 орудиях, и ожидать в тоже время демонстрации со стороны бухарского эмира, было очевидно невозможно. — Отойти от города значило бы дать эмиру громадное значение в средней Азии и усилить его всеми военными средствами, сосредоточенными в [52] Ташкенте. — Поэтому я решился овладеть городом открытою силою, с расчетом на успех на следующих соображениях:
«1) Гарнизон города, по обширности оборонительной линии, был разбросан на весьма большом протяжении, почему было весьма вероятно овладеть верками прежде, нежели он успеет сосредоточиться против атакованного пункта.
«2) Артиллерия неприятеля, хотя и весьма многочисленная, но рассеянная на расстоянии 15 верст, по всей южной стороне города, — также не могла в данный момент действовать совокупно.
«3) Жители города разделены были на две части, и партия, нам преданная, в случае занятия городской ограды, должна была оказать содействие.
«Ряд рекогносцировок крепостных верков города, произведенных инженер-поручиком Макаровым во время блокады крепости, показал, что атака Ташкента могла быть поведена на одни из ворот юго-восточной части; притом атака этой части города представляла еще те выгоды, что, овладевши ею, мы овладевали всем городом, так как правая сторона Босу, где находится все зажиточное население Ташкента и все купечество, была предана нам; всю же атакованную сторону исключительно населяло военное сословие и партия бухарского эмира. Кроме того, при атаке юго-восточной стороны всем последствиям штурма подвергалось только военное население, а не мирные граждане, нам преданные.
«Усиленные же рекогносцировки самых стен, [53] произведенные тем же офицером, доходившем до контр-эскарпа крепостного рва, убедили меня, что наивыгоднейший пункт атаки — Комеланские ворота.
«В ночь с 14 на 15 число назначен был штурм этих ворот, в нижеследующем порядке:
«Главный отряд, под личным моим начальством, снявшись с позиции в 11 часов пополудни, с рассветом должен был атаковать Комеланские ворота, посредством штурмовых лестниц и нарочно устроенных, инженер-капитаном Яблонским, арб с небольшими откидными лестницами для перехода через ров.
«Одновременно с атакой главного отряда, отряду полковника Краевского, стоявшему на Куй-Люке, предписано сделать демонстрацию со стороны Кокандских ворот (в 6 верстах от Комеланских) и, не предпринимая ничего решительного, поддерживать атаку, бомбардируя город.
«По занятии наружной ограды, предположено было передовым войскам немедленно двинуться направо по улице, идущей кругом городской стены, и, дойдя до Кокандских ворот, отворить их полковнику Краевскому и затем уже овладеть цитаделью.
«Главный отряд выступил тремя колоннами. Впереди шли охотники и 2 1/2 роты, назначенные на штурм.
«Охотниками командовали ротмистр Вульферт, подпоручики Шорохов и Лапин. Всей же штурмовой колонной командовал артиллерии штабс-капитан Абрамов. В версте за штурмовой колонной шли две [54] роты с двумя легкими орудиями, под начальством майора Де-ла-Кроа, а в версте за ним резерв из 2 1/2 рот с 4-мя батарейными орудиями, под начальством подполковника Жемчужникова.
«Такое растянутое движение было необходимо потому, что к атакованным воротам, как и к большей части остальных, вела только одна дорога.
«В 2 1/2 часа, штурмовая колонна под начальством штабс-капитана Абрамова, подойдя к воротам на 1 1/2 версты, сняла с верблюдов лестницы и, неся их на руках, пошла по обе стороны дороги садами; впереди шла небольшая цепь стрелков; движение это, направляемое поручиком Макаровым, исполнявшим в отряде обязанность офицера генерального штаба, произведено было о замечательною тишиною.
«Цепь стрелков, пользуясь темнотою ночи и пересеченною местностью, покрытою садами, подошла к самой стене, оставаясь незамеченною неприятельским караулом, выставленным впереди ворот.
«Светало. — Охотники с лестницами уже были от ворот во ста шагах, а стрелки на опушке садов под самою стеною, в это время движение наше было открыто караулом, на который наткнулись наши лестницы, — тогда единодушное ура! быстро охватило все встретившееся на пути и, покуда гарнизон успел опомниться, передовые были уже на барбете и сбросили неприятеля вместе с находившимися тут орудиями.
«Взошли на стену по лестницам первый [55] унтер-офицер Хмелев, второй ротмистр Вульферт, третий юнкер Заводовский.
«Священник Малов шел с крестом впереди атакующих войск.
«Занявши стены, часть людей немедленно стала отваливать ворота, а остальные бросились занимать близлежащие сакли и сады.
«Ротмистр Вульферт, взойдя с несколькими людьми, кинулся вдоль стены и, не смотря на отчаянное сопротивление кокандцев, штыками прогнал их с ближайшего барбета и овладел одним орудием, но сам был ранен пулею в руку.
«Между тем резервы наши уже подбегали к стенам, и как только передовые из них показались, Абрамов с 250 человек двинулся вправо по улице вдоль городской стены с тем/ чтобы впустить отряд Краевского. На первом же барбете, Абрамов был встречен артиллерийским огнем из 4 орудий прикрываемых 200 сарбазов, засевших за турами.
«Ура! — и орудия были нашими, заклепаны и сброшены в ров; двинулись далее. — Подойдя ко второму барбету, они снова были встречены артиллерийским огнем, но и эти орудия достались также в наши руки, как и первые. — Затем было взято штыками еще два барбета, все же остальные на всем расстоянии, пройденном Абрамовым вдоль городской стены (14 верст), были уже оставлены и орудия только им заклепывались и сбрасывались с барбетов. В числе отбитых орудий был 10 фунтовой горный единорог, брошенный казаками в деле под Иканом. [56]
«Пройдя до Кара-Сарайских ворот, с которых начиналось1 население преданных нам жителей, Абрамов вступил в город. На первой же улице встречены были им баррикады, защищаемые сильным ружейным огнем. Все они были сбиты и отряд подошел к главному базару.
«Здесь сопротивление оказалось еще сильнее: кроме баррикад, встречаемых на каждом повороте, все сакли были заняты стрелками. — Выйдя с базара, отряд на каждой улице встречал уже по несколько баррикад, сильно защищаемых, так что каждую из них приходилось брать штыками. Пройдя таким образом почти всю половину города, Абрамов вошел в цитадель, которую я застал уже занятою Де-ла-Кроа и Жемчужниковым.
«Как только Абрамов двинулся вправо, неприятель, опомнившись, стал сосредоточиваться против нашего левого фланга, занимая ближайшие сакли и сады, и когда солдаты очищали эти сакли и сады штыками, значительные массы неприятельской пехоты, собравшейся на двух ближайших улицах, идущих к базару, с барабанным боем и с криком «Аллах» бросились на войска; я послал против них поручика Макарова с 50 стрелками и ракетною командою; две удачно пущенные пудовые фугасные ракеты, а вслед за ними удар в штыки — опрокинули их и заставили в совершенном беспорядке и с большою потерею очистить улицы; с этого момента наш левый фланг стал прочною ногою, хотя на занятой части [57] городской стены перестрелка с деревьев и дальних сакль продолжалась еще до вечера (В это время у нас ранено три Офицера: поручик Месяцев (смертельно), подпоручик Лапин и прапорщик Салтановский 2-й, и несколько нижних чинов убито и ранено.).
«Почти одновременно с движением Абрамова, я ввел в город два конных орудия и три батарейных, которые и открыли огонь по городу. Немного спустя, по тому же направлению, по которому прошел Абрамов, я послал две роты с одним орудием, под командою майора Де-ла-Кроа, и вслед за ними еще две роты с двумя орудиями с подполковником Жемчужниковым.
«Не смотря на то, что майор Де-ла-Кроа послан почти вслед за Абрамовым, он встретил по той же дороге новые баррикады, которые неприятель необыкновенно скоро устраивал из арб и срубленных деревьев. Пока Де-ла-Кроа выбивал неприятеля из баррикад, Жемчужников успел нагнать его и, соединившись вместе, двинулся к цитадели, которую и занял в 7 1/2 часов утра. Немедленно и здесь выдвинута была артиллерия и открыт огонь по городу. Неприятель, отброшенный внутрь города, прекратил перестрелку, но отряд наш должен был выйти из цитадели, так как кокандцы подожгли службы ханского дворца и огонь, распространяясь довольно быстро, грозил взрывом пороховых складов, там находившихся.
«Отряд полковника Краевского, снявшись с позиции на Куй-Люке, двинулся в Ташкенту в полночь. [58] Чтобы не обнаружить атаку и не дать неприятелю время собраться на стенах, ему приказано было не открывать огня до тех пор, пока сам не будет обнаружен, или пока в услышит выстрелов главного отряда.
«Неприятель, заметив отряд полковника Краевского, открыл огонь из 9 орудий, на который тот отвечал из 4 легких орудий; вскоре за стеною послышалось «ура!» и пехота отряда Краевского, с помощью людей главного отряда, стала взбираться на стену на лямках и ружьях.
«В это время Краевский получил известие о появлении на правом фланге бегущего из города неприятеля; он тотчас же с казаками и 4 конными орудиями поскакал на перерез им. Удачные выстрелы картечью, на самую близкую дистанцию, заставили эти толпы бежать; горсть казаков (89 челов.) бросилась их преследовать; показавшиеся следующие толпы кокандской кавалерии были встречены не менее удачной также обращены в бегство.
«Вся эта многочисленная кавалерия, более 5,000, преследуемая горстью храбрых, разбросала по дороге свои знамена и, доскакав до Чирчика, в беспорядке бросилась к реке на переправу, топя друг друга.
«Между тем поднявшаяся на стену пехота, соединившись с Абрамовым, продолжала дальнейшее движение вдоль стен. Сам Краевский, по вступлении в город, соединился с Жемчужниковым, оставившим уже в это время цитадель и, согласно моего приказания, стал на позиции между Кокандскими и Кашгарскими воротами, на месте ханской ставки. [59]
«С очищением половины города и с прекращением перестрелки, главный отряд расположился у Комеланских ворот.
«Явились аксакалы преданных нам частей города с изъявлением совершенной покорности и обещанием завтрашний день явиться в лагерь с старшинами и почетными лицами всего города, которых надеялись убедить в положительной невозможности какого либо нам сопротивления; но к вечеру неприятель опять засел в ближайших саклях и открыл огонь по нашей цепи. Сообщение между главным отрядом и отрядом Краевского почти прекратилось. Баррикады явились на всех улицах и на всех перекрестках. — Сопротивление сделалось еще отчаяннее. — Были случаи, что один, два человека с айбалтами (в роде топора на длинной рукоятке) кидались на целую роту и умирали на штыках, не прося пощады.
«Посланные небольшие отряды по смежным улицам встречали самое ожесточенное сопротивление. Каждую саклю приходилось брать штыками, и только тогда она очищалась, когда засевшие в ней были переколоты.
«Самое упорное сопротивление встречено было по улице, ведущей от ворот на главный (кош) базар.
«Артиллерии сотник Иванов, посланный мною с 50 человеками для очищения ее, встретил баррикады, вооруженные артиллериею. Не в состоянии выбить кокандских стрелков ружейным огнем, он кинулся в штыки на первую баррикаду и, не смотря на отчаянное сопротивление, выбил оттуда неприятеля и [60] завладел орудием. Тотчас же за первою оказалась вторая, вооруженная 2 орудиями; впереди ее был глубокий арык, служивший ей рвом; близлежащие двухэтажные сакли доставляли весьма сильную перекрестную оборону; горсть храбрых, едва занявши после упорного боя первую баррикаду, прежде, чем успела разобрать ее, была встречена картечью из-за второй; Иванов, видя затруднительное положение и считая невозможным какую бы то ни было перестрелку, первый бросился на ура и увлек за собою солдат: орудия и баррикада были взяты; здесь он был контужен и отозван в лагерь, а на место его послан поручик Макаров.
«Общим смелым действием наших храбрых войск улицы были очищены вторично. Артиллерия, выдвинутая от ворот на версту внутрь города, открыла огонь, продолжавшийся всю ночь. От наших гранат еще с вечера в некоторых местах загорелись сакли, и пожар, распространившийся в ближней части города, продолжался до следующего дня. К ночи все войска стянулись к Комеланским воротам. 16 числа утром полковник Краевский с 8 ротами и 2 орудиями был командирован для сбора неприятельских орудий и взрыва цитадели. По всей дороге встречены были им те же баррикады и тот же огонь из смежных сакль, как и накануне. Баррикады были уничтожены, сакли взяты, и отряд благополучно вступил в цитадель, где снова встретил сопротивление; все же ближайшие сады и сакли были заняты кокандскими стрелками, которые открыли частый и весьма меткий огонь по отряду; но, благодаря [61] распорядительности Краевского, отряд, исполнив поручение, возвратился в лагерь без большой потери.
«К вечеру улицы были свободны, и перед закатом солнца прибыли наконец посланные от аксакалов, прося позволения всем старшинам города явиться на другой день.
«17 числа действительно явились ко мне все аксакалы и почетные жители города, изъявивши полную готовность подчиниться русскому правительству.
«Город сдался безусловно, и немедленно же было сделано распоряжение об обезоружении его. Все аксакалы, а также многие из жителей приняли самые энергичные меры к отысканию орудий, находящихся в самом городе, и к вечеру было доставлено самими жителями до 20 медных орудий и до 300 ружей. В городе водворилось совершенное спокойствие и ни одного уже выстрела не было слышно. Ташкент был покорен окончательно.
«Трофеями нашими были 16 больших знамен, в том числе одно бухарское, множество значков, 63 орудия разного калибра, из которых 48 медных, и притом замечательно хорошего литья, и множество ружей. В числе медных орудий 8 пудовая мортира.
«Пороху найдено до 2000 пуд. и разных снарядов до 10,000.
Потеря наша: | убитыми |
ранен. |
конт. |
Обер-офицеров | - |
3. |
4. |
Нижних чинов | 25. |
86. |
24. |
«Неприятельский гарнизон, по сведениям, [62] состоял из 5,000 сарбазов и 10,000 сипаев, которые большею частию убежали в момент штурма.
«Всех же защитников; по самым скромным показаниям, было до 30,000».
* * *
Взятие гор. Ташкента генералом Черняевым представляет собою одно из самых блестящих дел русской армии и, по своим результатам, имеет огромное значение, как твердый, решительный шаг в культурную часть средней Азии, плодородные и богатые оазисы которой столь необходимы России в экономическом и политическом отношениях. Это крупное дело нашло надлежащую оценку среди современников и участников, державшихся старого московского правила: всегда и везде держать русское имя «честно, грозно, по старине...»
Оценка совершенного великого дела выразилась постановкою памятника — часовни на братском кладбище русских воинов, павших при штурме города 15 июня и учреждением ежегодных торжественных крестных ходов в этот день для служения панихиды у памятника.
«Тела солдат, убитых при первом, неудачном штурме города (2 октября 1864 г.) были похоронены в окрестностях его, при чем во избежание [63] надругательства над телами, могилы были заровнены и скрыты. Тела павших при втором штурме были схоронены отчасти в общей братской могиле, отчасти отдельно, в небольшом ветловом саду близ Комеланских ворот, на которые была поведена первая атака. Место это было отмечено только деревянными крестами; но почти с первого же года после занятия города, в день штурма, сюда собирались все участники штурма, оставшиеся на службе в Ташкенте, и служили заупокойную панихиду на могиле павших товарищей.
«В 1872 году в среде участников штурма возникло предположение об устройстве на месте погребения павших памятника и даже сделана закладка его; но дело по постройке пока только и ограничилось этим, как можно предполагать, по недостатку средств. В 1875 году снова возникла мысль об устройстве памятника, открыта подписка на сбор пожертвований и образован особый для этого комитет, успевший собрать 2410 руб. 87 коп., но дело опять приостановилось на десять лет.
«По назначении туркестанским генерал-губернатором завоевателя Ташкента-генерал-лейтенанта Черняева, в 1888 году возник проект постановки на главной площади города, Константиновской, памятника в честь убитых при штурмах Ташкента. Памятник проектирован академиком Микешиным, стоимостью более 40 тысяч рублей. В декабре того же года был образован особый комитет как для сбора пожертвований, так равно и для самой постройки. Постройка памятника у Комеланских ворот была отменена, и [64] собранные на это деньги предположено употребить на новый памятник. Останки павших воинов предположено было перенести к вновь строящейся ташкентской церкви и образовать здесь братский склеп. Как начало этого, был перенесен из Чимкента и торжественно похоронен близ церкви прах подполковника Обуха, смертельно раненого при первом, неудачном штурме Ташкента, 2-го октября 1864 года. Объявленная подписка не оправдала ожиданий: на памятник по проекту академика Микешина и братский склеп было собрано всего около 900 рублей, что с имевшимися 2410 руб. (на Комеланский памятник) составило 3310 рублей; требовалось же до 40 тысяч рублей. Дело поневоле приоставилось, а с отъездом генерала Черняева из Ташкента и вовсе было оставлено.
«В 1885 году военным губернатором области Н. И. Гродековым было обращено внимание на братскую могилу у Комеланских ворот, находящуюся в довольно запущенном виде. Хотя собранные сведения о пожертвованной сумме указали на ее незначительность, но в виду положительной невозможности оставить это историческое место в его заброшенном состоянии, военный губернатор испросил разрешение туркестанского генерал-губернатора, чтобы деньги, собранные в 1875 г., употребить по прямому их назначению, т. е., на приведение в порядок кладбища у Комеланских ворот и устройство над братскою могилою павших воинов памятника. Вследствие незначительности собранной на памятник суммы, военный губернатор обратился к ташкентской городской думе [65] с просьбою оказать свое содействие в этом деле. Откликнувшись вполне сочувственно на этот призыв, городская дума приняла на свои средства расход по очистке места и распланировке его и по устройству наружной ограды.
«Памятник проектирован в виде небольшой часовни из жженого кирпича и закончен постройкою в началу июня месяца 1886 года. Внутри часовни поставлены иконы Спасителя и Распятия и небольшой аналой для служения панихид ежегодно в знаменательный день взятия города. Кроме того, внутри часовни поставлены две чугунных доски: на одной из них приличная случаю надпись, а на другой — имена всех воинов, павших под стенами города 2-го октября 1864 г. и 15-го июня 1865 года. Впереди часовни, на братской могиле, над сводом из жженого кирпича, положена мраморная доска с соответствующею надписью. Распоряжением городской думы все место сада расчищено, спланировано, а в стороне дороги, идущей от Комеланских ворот, устроена деревянная, на кирпичном фундаменте, решетка с калиткою, украшенною восемью кокандскими медными орудиями, из коих на двух имеются надписи имени Алимкула, энергичного защитника ханства, павшего в битве с русским отрядом 9-го мая 1865 года.
«Устроенный памятник был торжественно освящен 15-го июня, в двадцать первую годовщину штурма, в присутствии войск, в Ташкенте расположенных, и горожан обеих частей города.
«На устройство памятника израсходовано: из [66] пожертвованных сумм 2256 руб. 9 коп. и из городских 793 руб., а всего 3049 руб. 9 коп.» (см. «Обзор Сыр-Дарьин. области за 1886 г.» составленный Е. Т. Смирновым.)
* * *
Для собрания возможно большого числа сведений о времени, предшествовавшем взятию гор. Ташкента и о самом штурме, составитель настоящих примечаний обратился к сартам гор. Ташкента с предложением описать свои впечатления, а также рассказать, о том, как происходило дело. Из сартов взялся за это Мулла Юнус, бывший мирзою (секретарем) при кокандских властях, и представил рукопись на сартовском языке. Не смотря на некоторую спутанность в рассказе, увлечение перемещением кокандских чиновников и неясность хронологии событий, рукопись содержит в себе много интересного о происхождении и деятельности Алимкула, о Шор-тюбинской битве и проч. Перевод рукописи помещается целиком.
«Восемьдесят три года тому назад (в 1805 г.), в бытность ташкентским хакимом Султан Ходжи Юнус-Ходжи, гор. Ташкент сделался подвластным кокандским ханам. Перед этим кокандцы в течении семи лет ежегодно подступали к Ташкенту с целию взять его, но это им не удавалось; наконец кокандский хан Алим-хан, лично предводительствуя [67] войском, овладел Ташкентом и, поставив его в зависимость от Коканда, назначил ташкентским Хакимом Раджаба кушбеги, помощником к нему, или ляшкар баши, был назначен ляшкар Бегляр-беги.
«Спустя два года, Алим-хан вторично приходил в Ташкент; на возвратном пути к Коканду жестокость его достигла крайних пределов и он был убит выстрелом из ружья одним из своих воинов, в местности Чарбак-туранга (В окрестностях гор. Коканда.).
«После смерти Алим-хана ханом сделался брат его Омар-хан.
«Жители Ташкента были очень недовольны тем, что их покорили кокандцы.
«После Омар-хана ханом был Мадали-хан; после Мадали-хана Шир-али-хан, после Шир-али-хана Мурад-хан, который пробыв ханом всего только четырнадцать дней, был сменен Худояр-ханом; после Худояр-хана был Малля-хан, после Малля-хана наступило время господства Мулла-Алимкула, амир-ляшкара, который имел на народ большое влияние и все ему повиновались.
«Во времена Алимкула в Коканде было 12,000 войска, а всего войска, вместе с гарнизонами крепостей и городов было около 40,000 человек.
«Алимкул происходил из рода киргизов Кипчак, обитающего в местности Карасу (В верхней части Ферганской долины.); отец Алимкула был незначительный человек по имени Хусен-бий. [68]
«Во время первого правления Худояр-хана, а именно после смерти Мусульман-кула, Алимкул состоял в качестве конюха при Ходжа-раисе, затем как человек грамотный он попал в число гиранда (люди, сопутствующие раису и носящие широкую плеть, называемую дорра).
«Малля-бек, брат Худояр-хана, будучи перемещен из Маргелана беком в Ташкент, начал с Худояр-ханом войну, но потерпев неудачу, бежал в бухарские пределы. Эмир Насрулла, не оказав ему никакого внимания, оставил его в Самарканде, где он и жил в большом унижении до того времени пока Худояр-хан не оказал ему родственной милости, позволив возвратиться в Коканд. По возвращении Малля-бека в Коканд, прежние его люди, боясь навлечь на себя гнев Худояр-хана, не шли к нему на службу, поэтому в штат его прислуги стали поступать люди до того времени неизвестные; в числе этих людей на службу к Малля-беку поступил и Мулла Алимкул на должность конюха. В то время когда Алимкул служил у Малля-бека, эмир Насрулла, собрав свое войско, двинулся на Ура-Тюбе; город был взят, а тамошний хаким Рустам-бек зарезан; затем Насрулла двинулся на Ходжент, где тогда был хакимом тюрк Мухаммед-Муса-парманачи. Во время этих военных действий Малля-бек бежал из Коканда к киргизам и поселился в ауле Фулат-парманачи. Он, о прибытии Малля-бека, дал знать Сеид-беку и Алим-беку. Мулла-Алимкул принимал деятельное участие в возбуждении своих сородичей поступить на службу к Малля-беку; он же [69] входил в сношения с кипчакскими старшинами, подговаривая их стать на сторону Малля-бека. Когда все собрались, Малля-бек двинулся к Коканду, выждав пока эмир Насрулла отступит от Ходжента. В местности Саманчи произошла битва между Худояр-ханом и Малля-беком; во время этой битвы, с поля сражения бежал в Бухару кокандский мин-баши Мирза-Ахмет кушбеги. На помощь к Худояр-хану двигался из Ташкента брат хана, Султан-Мурад бек, но войско его дорогой расстроилось и с Акджара вернулось обратно в Ташкент. Хан пробыл в осадном положении около 20 дней, после чего Коканд был взят Малля-беком.
«По взятии Коканда Алимкул был назначен зинбардаром; вскоре после этого назначения он получил звание мирахура, так как, в виду присутствия знатных киргизов, Малля-бек считал неудобным наградить его более высоким чином. Спустя некоторое время Малля-хан отправился в Ташкент, где он женил Алимкула на дочери таджика Мирзы-Даулет-бия. Возвратясь после этого в Коканд, Малля-хан произвел Алимкула в пансат-баши, дал ему знамя и вместе с сим, назначив его номинально хакимом в Чуст, оставил при себе.
«В бытность ташкентским хакимом Канаат-аталыка, Алимкул был у него самым приближенным пансат-баши. Затем Алимкул был назначен хакимом в Маргелан.
«Когда киргизы и кипчаки задумали сделать ханом Ша-мурада, Мулла-Алимкул не принимал в [70] этом деле никакого участия, но не смотря на это, Ша-Мурад-хан назначил его беком в Андижан, а на его место в Маргелан назначил Хыдыр-угры; в Наманган был назначен Худай-Назар-Чулак, из тюрков.
«После впуска Канаат-аталыком Худояр-хана в Ташкент, Ша-Мурад-хан отправился с войском к Ташкенту.
«Я в это время был назначен мирзой к Курбан-беку, собиравшему зикет с кочевников в окрестностях Чимкента. На берегу Салара к Ша-Мурад-хану явились беки, собиравшие зякет; после чего все мирзы были отправлены в разные стороны, меня же как чужестранца и человека хорошо пишущего по тюркски, по приказанию Шадман-ходжи кушбеги и его мирза-баши Мулла-Юнус Джан-Шигаула, оставили среди кокандских мирз. Здесь я увидел, что главою всех был Шадман-ходжа кушбеги, а ляшкар-баши, или начальниками войска были: Хыдыр-угры, тюрк Худай-Назар-Чулак, Мулла-Алимкул и Сеид-бек, из киргизов, а начальником артиллерии был Джамадар, из индустанцев.
«В виде помощи Худояр-хану бухарский эмир, двинувшись с войском, взял Ура-Тюбе и подошел к Нау. Кокандское войско, узнав о военных действиях бухарского эмира, потеряло головы и отступило от Ташкента с своей позиции при Яфуклик-мазаре, направилось к Коканду и остановилось в Той-Тюбе.
«В Той-Тюбе я видел Садык-тюрю; он находился в небольшом шатре, расположенном около [71] одного холма. Выйдя из Той-Тюбе войско направилось в Кереучи, где мы услышали, что Садык-тюря бежал в Ташкент. В Джан-булаке к нам явились почетные жители Ходжента и выпросили у хана себе в хакимы Якуб-бека (Впоследствии хан Кашгара Якуб-бек Бадаулет (Счастливый).). По приходе войска из Джан-булака в Самгар, войско расстроилось, начались злоумышления друг против друга; Шадман-ходжа и Алимкул были за одно с ханом; о чем узнали их противники: Хыдыр-угры, Худай-Назар-Чулак и Ирис-Али, кипчак.
«Противники хана направились к Камыш-кургану, а согласные к броду у Ходжа-Ягона, но по необходимости все остановились у Ходжа-Ягона.
«Мулла-Алимкул и сарбазы собрались вокруг Шадман-ходжи кушбеги. К обеду около шатра с казной Шадман-ходжи собрались все согласные и порешили избавиться от противников. С этою целью они позвали к себе сперва Хыдыра под предлогом получить его совет, а когда он пришел, то убили его; точно таким же образом убили Худай-Назар-Чулака и Ирис-Али, кипчака. Чутан пансат-баши, кипчак, и Хайдар-кул, юзбаши, были отправлены в Коканд для убиения Алим-бека.
«После этого хан назначил беками в Маргелан — Мулла Алимкулла, в Тюря-Курган — Сеид бека, в Андижан — Куйчи, киргиза, в Чуст — Мулла-Султана, кырк-юза, и еще одного в Шари-хан; [72] сделав эти назначения, хан отправился в Коканд, куда в след за вин пришли Худояр-хан и Канаат.
«На следующий год бухарский эмир с войском пришел в Коканд и, пройдя до Узгента, возвратился обратно. Возвращаясь, эмир изгнал брата Худояр-хана, Султан-Мурад-бека; ходжентским Хакимом он назначил каракалпака Дост-Мата; Ша-Мурад-хана эмир оставил номинально ханом. В это время Шадман-ходжа был минг-баши, а Алимкул амир-ляшкар; они были самые большие люди и все их слушались.
«Шадман-ходжа отправился в Ташкент, а Алимкул, оставшись в Коканде, сделал ханом сына Малля-хана, Султан-Сеид-хана.
«Спустя немного времени, Алимкул отправился в Ташкент и уничтожил Шадман-ходжу, а на его место хакимом в Ташкент назначил Нор-Мада парманачи, родом из Зодиана, в Туркестан же он назначил хакимом Мирза-Даулет-бия; сделав эти назначения, Алимкул возвратился в Коканд.
Осенью этого года Нор-Мад парманачи отправился с войском в Чимкент, из Чимкента он отправился в Чулак-курган, а оттуда в Саудакент, из Саудакента берегом Таласа он прошел до Аулиэата, откуда послал Турдыкула, кипчака, хакимом в Мерке. Во время отсутствия Нор-Мад парманачи в Ташкенте оставался Минг-бай-датха. На возвратном пути из Аулиэата Нор-Мад парманачи [73] послал донесение Алимкулу, прося сменить аулиеатинского хакима Сыдык-Назара; дойдя до Шарап-хана, он получил из Коканда ярлык о назначении аулиеатинским хакимом Таш-Кара. Получив ярлык он вытребовал Сыдык-Назара и назначил его ясаул-баши, ташкентский ясаул-баши Нор-Мухаммед был назначен беком в Чардары. Шадыбек-Абдусамад бий был сделан дадхой, бывший чардаринский бек Бердымурад получил назначение пансат-баши.
«Весной Нор-Мад парманачи отправился вторично в Чимкент собирать зякет с кочевников; придя туда, он услышал о движении русских. Аулиеатинский хаким Таш-Кара был сменен, а на его место назначен Нияз-Али-бий. В аулиеатинский гарнизон Нор-Мад парманачи назначил из рода Санчкули Ислам-Кул-пансата и Тимура пансата с подчиненными им войсковыми частями.
«С приближением русских войск к Карабалты, меркинский хаким Мулла Турды-Кул бросил крепость и, захватив семьи и имущество, отправился чрез горы Кара-кишлак, Сандук, Хан-яйлау (за Таласом) и перевал Бутамулпак, вместе с Шадыбек-дадхой, прибыл в Аулиеата. Русские обложили Аулиеата и в начале месяца Мухаррема 1280 года взяли город. Нияз-али, Мулла-Турды-Кул и составлявшие гарнизон пансаты и Шады-Бек дадха ушли в Манкент.
«Войска Алимкула пришли из Коканда в Ташкент, где он приказал взять обманом Байзака. [74] Нор-Мад парманачи, послав несколько писем, залучил к себе Байзака и заарестовав, отправил его к Алимкулу.
«Русские взяли Яны-Курган и Сузак обложили Туркестан, и вскоре взяли город. Туркестанский хаким Мирза-Даулет бий, минуя Чимкент, по Сарыагачской дороге, бежал к Алимкулу. Алимкул объявил поход к Чимкенту.
«Русские между тем двинулись из Туркестана к Чимкенту; идя по Мулдурской дороге они, при впадении р. Буролдая, перешли р. Арыс и остановились у Бурджара. Генерал Черняев, шедший с отрядом из Аулиеата, перевалил Чакмак и остановился в курганче Кунабая; когда же отсюда он подвинулся к Карабулаку, тогда Алимкул форсированным маршем двинул свой отряд к Чимкенту. С отрядом Алимкула в Чимкент прибыли: Батырбек парманачи, курома, Мин-бай дадха, кипчак, и еще несколько знатных людей.
«Войска, бывшие в распоряжении Нор-Мада парманачи, были им отправлены в Манкент и Машат. На другой день после прибытия отряда, в Чимкент приехал Алимкул и расположился на Кочкар-ата; Нор-Мад парманачи был отправлен в Манкент. Прибыв в Манкент, Нор-Мад услыхал, что пришедшие из Аулиеата русские ходили по р. Арысу и, остановившись в Хан-кургане, высылают разъезды для осмотра дороги.
Узнав об этом, он задумал пресечь им [75] Кумачскую дорогу и повел туда войска, но дорогой, случайно, наткнулся на русский отряд, расположившийся у Бурджара и не долго думая пустил свои войска на него в атаку. Во время атаки были убиты: Садык-Пансад баши, Мулла-Азим-Кул казначей и еще человек сорок. Получив об этом известие, Алимкул сам двинулся туда и, остановившись в Кош-тигермене, двинул войска в битву. Во время этой битвы погибло много народа.
«Мир-Сабыр-бий был отправлен послом к русским; возвратившись от ник, он дал совет не вступать с русскими в сражение, а держаться в виду их. Атабек-дадха тоже заявил, что очень трудно будет победить русских прямым нападением и что лучше держаться в виду их, не вступая в сражение; Алимкул ужасно рассердился на них за такие советы и распорядился вновь произвести атаку.
«Во время этой атаки были убиты: есаул-баши ходжентского бека Мирза-Ахмета кушбеги Атабай, махрам-баши Алимкула Мулла-Дадабай, Мирза-Даулет бий и много других.
«После сражения русские остались на месте, а Мулла-Алимкул расположился в Кош-тигермене, где по его приказанию были похоронены все убитые; место, где они похоронены, было названо Шеид-мазар (т. е. могила мучеников).
«Русский отряд, пришедший из Аулиеата, не соединившись с туркестанским отрядом, отправился за [76] Алимкулом к Чимкенту по Кумачской дороге; когда отряд подошел к Чимкенту, Алимкул собрал все орудия к обращенным в сторону Туркестана воротам (кумачским и кош-тигерменским) и послал Мин-бая и Нияз-Али в поле, чтобы они дали русским упорное сражение. Они дав сражение, заставили русских поспешно отступить к Кок-тереку и горам Буркут.
«Садык-тюря и Арсланбек тюря хотели преследовать русских, но Алимкул их не пустил.
«В бытность Нор-Мада парманачи ташкентским хакимон, Алимкул расстрелял: Нияз-Али бия, Мухаммед Юсуф-Кутана, Исламкула пансата и Тимура пансата. Байзак дадха и один молодой человек из рода Чемыр, по имени Абду-Али бий; были привязаны к пушкам и из них убиты. Атабек-дадха и Худай-Кул бек с завязанными глазами были изгнаны чрез Угамский перевал к Кетмень-тюбе.
«Нор-Мад парманачи был смещен с должности ташкентского хакима, а на его место был назначен Мирза-Ахмад кушбеги.
«Назначив Мирза-Ахмета беком, Алимкул приказал ему возобновить чимкентские стены, сам же возвратился в Коканд.
«Гарнизоном в Чимкенте были назначены Джаббар-Кул пансат-баши и еще один пансат.
«Мирза-Ахмет кушбеги, руководя работами [77] восстановил укрепления. Июнь, июль и август прошли спокойно, в конце сентября стало известно, что из Туркестана и из Аулиеата выступили русские войска; об этом тотчас же дали знать Алимкулу. Он, получив известие о наступлении русских, послал приказание, чтобы кураминский хаким Хайдар-кул двинулся с имевшимися в его распоряжении войсками к Чимкенту; туда же был послан кавалерийский отряд из Коканда, под начальством начальника артиллерии Якуб-бека. Между тем Алимкул разослал гонцов но всем городам с приказанием собираться в поход.
«Отряд, вышедший из Туркестана, пройдя Бурджаром, направился к Сасыку и завял ташкентскую дорогу Кашка. Аулиеатинский отряд, придя с верхней стороны Чимкента, через Манкент, перешел Аксу и остановился в местности Курук-сай.
«В этот день никто ничего серьезного не предпринимал, только на далекую дистанцию было сделано несколько пушечных выстрелов по русским, да некоторые всадники разъезжали в виду русских; русские же высылали стрелков обстреливать холм, на котором располагался амир-ляшкар.
«Во вторник после полудня русские пошли в атаку вверх чрез Кочкар-ата прямо на Хаир Мухаммеда и Мирза-Ахмета кушбеги; гарнизон не выдержал атаки русских и побежал без оглядки. Кош-тигерменские ворота были атакованы казаками. Таким образом со стыдом и срамом мы бежали из Чимкента; киргизы из русских отрядов нас [78] преследовали и грабили, но когда мы вышли на дорогу Кашка, около спуска в Бадам-сай, нас встретил шедший с войском в Чимкент кураминский хаким Хайдар-кул, который, прогнав преследовавших нас киргизов, вывел нас из Бадам-сая и проводил до рабата Бегляр-беги. Остановившись на ночлег в рабате Бегляр-беги, Мирза-Ахмет и Хайдар-кул отправили донесение. Следовавшие за нами пехотинцы и конные дошли ночью до Шарапханы и выступив оттуда по утру, в полудню были на Каплан-беке, где с нами встретился шедший с отрядом из Коканда Якуб-бек; отсюда было послано второе донесение за печатями Мирза-Ахмета и Якуб-бека. Ночевав на Каплан-беке, поутру двинулись в Ташкент и, придя туда, поместились в урде.
«Спустя неделю, получилось известие, что русские, выйдя из Чимкента, идут на Ташкент. В четверг русские были в Чинабате, в пятницу же, пройдя выше Бура-ата, русские спустились у Алтын-тюбе, перешли Салар и, остановившись в Ак-кургане, поставили пушки.
«В Ташкенте пушек не было; достали из Кереучей одну пушку, у которой не было лафета, да собрав в городе некоторое количество чугуна, вылили из него одну пушку и открыли по русским пальбу. Русские очень много стреляли из орудий и из ружей и лезли на стену, закидывая крючья. Якуб-бек был около Каймасских ворот, а оттуда передвинулся к Кокандским воротам. Ходжентский хаким Мухаммед-Аюб был около Кашгарских ворот; [79] Мирза-Ахмет кушбеги с орудиями был не далеко от того места, где теперь тюрьма. Нападение русских было везде отражено. Всю ночь защитники были на готове и не спали. На другой день русские ушли по той же дороге, по какой приходили.
«По уходе русских Мирза-Ахмет кушбеги поселился в урде, Якуб-бек поселился в своем доме, по приезде же в ташкентскую урду Алимкула, Мирза-Ахмет переселился в дом Утамбая кушбеги. Спустя немного времени, наступила зима. Зимой к Алимкулу приехали из Кашгара от Сыдык-бека послы, дунганцы, которые привезли подарки и пленных китайцев; послы эти просили, чтобы Алимкул дал им в хакимы Ходжу (Т. е. из династии ходжей, владевших Кашгаром.). Алимкул дал им в хакимы Бузрук-хан-тюрю, а в батыр-баши к нему назначил Якуб-бека. Мирза-Ахмет кушбеги был назначен беком в Маргелан; на его место ташкентским хакимом был назначен кипчак Кош парманачи.
«Сделав эти назначения, Алимкул послал Сыдык-тюрю и Арсланбек-тюрю на Сары-агачскую дорогу для снятия русских пикетов; сам же степной дорогой, форсированным маршем, отправился с легким отрядом к стороне Туркестана и взял Иван и Чилик. Из Туркестана выходил небольшой отряд русских и дрался с Алимкулом на Чит-арыке; большая часть русских была убита, а меньшая часть возвратилась в Туркестан. Алимкулу досталось в добычу: одно орудие, несколько ружей и [80] около сотни голов. Жителей Икана Алимкул взял с собою и, привезя их в Ташкент, разместил в четыре части города; после этого Алимкул возвратился в Коканд. Кош парманачи остался хакимом в Ташкенте, Мирз-Ахмет отправился в Маргелан, в Чиназ был назначен киргиз-кипчак Мулла-Таш бек, в Ниязбек был назначен также один из киргиз-кипчаков.
«Кош парманачи занялся исправлением городских стен; он каждый день выезжал на работы и лично наблюдал, чтобы все повреждения и разрушения в стенах были исправлены и, смотря по надобности, строил барбеты и банкеты. Все работали по собственному желанию, хотя, впрочем, большую часть работ исполняли войска.
«Весной Кош парманачи занялся обучением войск.
«13 дня месяца Зильхиджа 1280 года русские войска подступили к Ниязбеку. Начальником сарбазов был чужестранец, по имени Батча-Ватур. Кош парманачи с ташкентскими войсками и начальником гарнизона выступил к Дурменю. Утром на другой день Кош парманачи сел на коня и, выехав на холм близ кишлака Кыбрая, стал наблюдать русских в подзорную трубу. Батча-Батур, захватив с собою несколько небольших пушек и несколько китайских, отправился к Уймаут арыку; здесь он сделал по русским несколько холостых выстрелов. Когда Батча-Батур стрелял по русским, из русского лагеря отделилась толпа конных киргизов и направилась к Кыбраю, тогда по ташкентским [81] войскам пронесся слух, что двинулись русские и все пойска, нигде не останавливаясь, возвратились в Ташкент.
«Арслан-бек-тюрю назначили пансат-баши над ташкентскими сартами. Садык-тюря с своими джигитами уезжал в Коканд, но в конце зимы возвратился и стоял в степи.
«Вслед за возвращением в Ташкент Кош парманачи, пришло известие, что русские заняли Нияз-бек.
«Несколько доверенных людей от Санчкули и сартов были отправлены к Алимкулу с донесением.
«24 дня Зильхиджа, в пятницу вечером, Алимкул пришел к Ташкенту и остановился на Мин-Урюке. Русские в это время были около Шор-тюбе.
«Почетные жители Ташкента выехали и представились Алимкулу; они звали его в город, но он остался. На другой день из города выехало много народа; составили совет, на котором было решено: просить Алимкула ввезти в урду обоз и не начинать военных действий, пока не подойдут все войска и артиллерия. Алимкул не согласился на просьбу жителей. Во время этих переговоров около ста русских показалось в виду жителей и было произведено несколько выстрелов из орудий. Алимкул разгорячился и послал отряд по направлению показавшихся русских, сам сел на коня и отправился к Кашгарским воротам, чтобы произвести смотр ташкентским войскам. Во время смотра около Салара [82] показалась другая партия русских, которая произвела также несколько выстрелов из орудий. Разделив свои войска, по роду оружия, на части, Алимкул произвел наступление. Русский отряд повернул обратно в свой лагерь; Алимкул же, проводив русских до Шор-тюбе, также вернулся.
«Вернувшись обратно, Алимкул начал деятельно приготовляться к сражению, не ожидая прибытия всех войск, шедших из Коканда. Окончив приготовления, он на другой день с рассветом двинул свои войска к Шор-тюбе.
«В пятницу 26 Зильхиджа, сотворив утреннюю молитву, Алимкул начал производить бомбардировку русского лагеря; русские отвечали редким орудийным и частым ружейным огнем; в таком положении дело находилось до полудня. Алимкул, теряя терпение после каждого выстрела подвигать орудия ближе к русским, предполагал, придвинув их ближе, произвести решительную атаку. Он уже начал разъезжать от одного знамени к другому с приказанием производить атаку, как одна пуля ранила его; Алимкул со словами; «не выгорело мое дело» схватился за луку седла. Джамадар с несколькими людьми грудями вытолкали орудия из арыков, запрягли в них лошадей и отступили.
«Стоявшая отдельно кавалерия кокандского отряда, Не входя в Ташкент, ушла обратно в Коканд. Мирза-Ахмед кушбеги, под предлогом болезни, не выезжал на поле сражения, а выйдя чрез Каймасские ворота, отправился в Коканд, Кош парманачи так [83] же бежал, присоединившись к кокандской кавалерий. Сарбазы и артиллерия вошли в город.
«Султан Сеид-хан был женат на дочери Хасан-хан Ишана, дом его тестя находился недалеко от Комеланских ворот, куда он и отправился.
«После полудня Алимкул умер. Султан Сеид-хана жители взяли из дома тестя и провозгласили ханом.
«Шашку Алимкула вручили Садык-тюре и назначили его амир-ляшкаром. Оставшиеся в Ташкенте кокандские войска однако не признали Садык-тюрю амир-ляшкаром; так некоторые хотя и называли его амир-ляшкаром, но большинство называли его просто тюря.
«Султан Сеид-хан, не будучи в состоянии выполнить сам возложенных на него обязанностей, изъявил покорность бухарскому эмиру, о чем и послал просьбу к месту нахождения эмира, в Самарканд.
«Ташкентские жители всходили на окопы и наблюдали как за русскими, так и за кокандскими сарбазами.
«К эмиру были посланы: Муса Мухаммед бий, Ишан-Абуль, Касым-хан, Хаким Ходжа Ишан казы-калян, Тюря Ходжа аглям, Турт бай киргиз, Санчкули Мулла-Кошук и еще несколько сартов и киргизов. Послы эти явились эмиру в Самарканд и получив от него подарки, возвратились обратно. Эмир отправил с послами в Ташкент Шир Али-бия Чулака и Искандер-хана токсабу; им он вручил письмо, в котором высказывал [84] необходимость в приезде к нему Султан-Сеид-хана. Не видя другого исхода из своего беспомощного положения, жители отправили Султан-Сеид-хана к эмиру.
«Русские же показывались то около одних ворот, то около других, наконец однажды ночью они незаметно подошли к Рахнет-арыку.
«Биш-агачские, Комеланские и Самаркандские ворота защищали: Шар-Али бий, Радхаб-бек и Ходжа-бек. На рассвете русские приставили лестницы, к тем частям городской стены, где не было видно народа, и взобрались по ним к банкетам, во время всеобщего сна, и начали стрелять из ружей и сбрасывать с барбетов орудия.
«Узнав, что русские вошли в город, все сели на коней и бросились бежать вдоль городской стены, ища места выхода, так как все городские ворота были заперты; несколько сарбазов и артиллеристов от Каймасских ворот, захватив с собою Искандер-хана, бросились к Кашгарским воротам, а оттуда к Кокандским, но потом, не найдя и там выхода, разобрали часть стены около протока Шильви и бежали.
«Вслед за войсками бежали и жители, имевшие лошадей, в городе же остались одни слабые и муллы.
«На другой день, в среду, оставшиеся в городе слабые и муллы, под предводительством Муллы Салибек-Ахуна, вели с русскими перестрелку; тогда как жители Сибзарской и Кукчинской частей вышли к русским с покорностью. В четверг жители выходили и здоровались с русскими, а в пятницу русские уже спокойно расхаживали по Ташкенту. [85]
«Во вторник, когда русские вошли в город, Садык-тюря приезжал в улицу Ходжа-Куча и предлагал свои услуги жителям воевать с русскими, если они к нему присоединятся; жители не приняли его предложения и он в Кукчинские ворота ушел по направлению к Келесу.
«День заключения мира с русскими был четверг 6 числа Сафара.
«К генералу Черняеву с предложением мира выходили: Хаким-ходжа Ишан, Мухаммед Согат-ходжа, Мир-Салих бай, Мухамнед-Расуль-Караван-баши и Алим-ходжа.
После этого город Ташкент стал подвластен русским».
Мулла Юнус. [86]
XII. Зимнее движение к гор. Джизаку.
После взятия Ташкента и покорения за-чирчикской стороны в долины р. Ангрена, генерал Черняев, в то время уже бывший военным губернатором Туркестанской области, послал к бухарскому эмиру особое посольство, под начальством капитана Глуховского, для выяснения отношений эмира к русским. Посольство неожиданно было задержано в Бухаре и подвергнуто строгому аресту. Для подкрепления своих требований от бухарского эмира, а также для выручки послов, генерал Черняев произвел весьма рискованное движение к гор. Джизаку чрез пустынную Голодную степь. В своем донесении от 19 февраля 1866 года он говорит:
«31 января была сделана дневка для окончательного приготовления отряда к дальнейшему движению, а 1 февраля войска направились к Джизаку по так называемой Голодной степи, которую бухарцы считали надежнейшим своим оплотом, полагая ее совершенно непроходимою для войск.
«На втором переходе от Учтюбе, я получил письмо от эмира, в котором он уведомляет, что посланных он требует в Самарканд и по прибытии вышлет ко мне. Рассчитывая, что письмо это вынуждено страхом нашего движения, и что обещание, с минованием угрозы, может быть не исполнено, я ответил эмиру, что письмо его застало меня среди [87] безводной степи, и что только потому я не возвращаюсь, а иду вперед до первой воды, где и буду ожидать высылки посланных, а затем немедленно возвращусь.
«Дойдя 4 февраля до р. Учтюбе, в 8 верстах от Джизака, я остановился и на другой день получил письмо от эмира, что задержанные им русские выехали из Бухары и 5 числа должны быть в Самарканде, откуда явятся ко мне. В этому эмир присовокуплял свою просьбу, чтобы, в ожидании прибытия посланников, ни к каким неприязненным действиям не приступать. На письмо это я вновь повторил эмиру обещание возвратиться немедленно по исполнении им обязательства, и вновь подтвердил, что другой цели движение мое не имеет.
«На основании разъясненных, как оказалось, отношений к нам эмира, я просил 6 февраля, джизакского бека выслать к нашим пикетам жителей с дровами, с сеном для продажи. Сначала бек изъявил согласие, но после требования исполнить немедленно мою просьбу, он отвечал, что, не получив по этому предмету приказания от эмира, не может выполнить требование. Ответив беку, что если на другой день, т. е. 7 февраля, дрова и сено не будут высланы, то я принужден буду приказать взять их силою, я отправил 7 февраля в город отряд, под начальством подполковника Пистолькорса, из 2 рот пехоты, 4 сотен казаков с фуражирами и 2 орудия. Подполковнику Пистолькорсу было приказано повторить требование о высылке дров и сена, и только, в случае отказа, забрать в предместьях города дрова и сено, не трогая ничего остального и прибегая в [88] оружию только в случае начатия действия ин с противной стороны. По прибытии отряда к городу, на встречу ему высыпали толпы вооруженных бухарцев, которые, переговаривая с подполковником Пистолькорсом, постепенно отступали к предместьям, а когда отряд втянулся в город, то они быстро открыли устроенный поперег улицы завал, из-за которого встретили войска залпом. Завал был немедленно взят, и войска, преследуя бухарцев, проникли на самый городской базар, при чем следовавшие за ними фуражиры забирали находившиеся в дворах домов и на базарах сено и дрова, не трогая другого имущества жителей и товаров. Со взятием завала открыт был огонь из крепости, но орудийные выстрелы нам не вредили, сначала по неверно данному направлению, а потом, когда войска были близко от крепости, то снаряды перелетали через них. Одновременно с открытием перестрелки в городе, на сотню, оставленную у входа в предместье для прикрытия отступления, бросились бухарцы, до того мирно переговаривавшие с казаками; казаки, застигнутые врасплох, были быстро окружены бухарцами. Посланные мною из лагеря по выстрелам две роты с 2 орудиями, заставили бухарцев отступить. В это время войска, находившиеся в городе, набрав достаточное количество сена и дров, вышли на соединение с высланными 2 ротами и возвратились в лагерь. В этом деле убито 8 нижних чинов и казаков и ранено 19. По донесению подполковника Пистолькорса, бухарцев было около 6,000. Потеря их была более 100 убитых, оставленных на месте. [89]
«8 февраля утром толпы бухарцев начали показываться в виду лагеря, в довольно близком расстоянии. Два раза посылал я им предостережение, что приближение их я принимаю за неприязненное намерение; наконец, но третьему предварению, я приказал сделать выстрелы по тем толпам, которые находились на расстоянии орудийного выстрела. Толпы немедленно рассеялись, а об вынужденном открытии огня я сейчас же сообщил эмиру. Вечером ко мне прибыл посланный от джизакского бека с изъявлением сожаления о бывшей перестрелке, отнесенной к недоразумению, и с уведомлением, что, по полученному от эмира разрешению, на другой день выедут жители, у которых можно будет купить дрова и сено.
«9 февраля к цепи, были высланы фуражиры, но жители не выезжали, под предлогом, что они боятся слишком большого числа выехавших к цепи людей.
«Видя из действий бухарцев, что они стараются выиграть время, и, сохраняя за движением только характер понудительный, я решился, имея два письма от эмира, в которых он отказывался от прежних притязаний, возвратиться обратно, тем более, что недостаток в корме для лошадей не позволял оставаться долее, а между тем 9 февраля было только ближайшим возможным сроком прибытия русских из Самарканда в отряд, и легко могло быть, что обстоятельства, не зависевшие от эмира, их задержат, или же эмир, рассчитывая на скорое прибытие всех своих подкреплений с артиллериею, имел в [90] виду поддержать силою такие условия, на которые я не мог бы согласиться.
«Решившись отступить, я приказал, 9 февраля, еще сделать фуражировку. Посланные для этого две роты с 2 орудиями, под начальством подполковника Фовицкого, добыв дров и сена, вернулись в лагерь без выстрела, как с нашей, так и с бухарской стороны. В тот же день, вечером, были посланы еще две роты с 2 орудиями, под начальством майора Назарова, которые также произвели удачную фуражировку, причем бухарцы, хотя и показывались, но подходившие близко были отгоняемы выстрелами.
«10 февраля получено иною третье письмо от эмира, подтвердившее обязательство его о возвращении русских посланных; на словах посланный передал, что эмиром приказано продавать нам дрова и сено, что подтверждено и письмом джизакского бека.
Оставаясь при прежнем намерении отступить к Сыр-Дарье, так как со стороны бухарцев могли произойти новые проволочки, я начал 11 февраля обратное движение, уведомив эмира, что в доказательство, не имея другой цели, кроме возвращения посланных, я отхожу к Сыр-Дарье, где и буду их ждать, согласно данного им в трех письмах обещания.
«Как только отдано было приказание о приготовлении в выступлению, джизакский бек прислал уведомление, что, согласно приказания эмира, все требуемое нами будет немедленно выслано. Я отвечал, что не имею уже ни в чем надобности, и затем отряд [91] начал обратное движение; бухарцы, которых с утра нигде не было видно, высыпали все; когда отряд начал отходить, толпы их, сколько можно было приблизительно определить, от 8 до 10 т., в рассыпную стали обходить отряд со всех сторон, держась, впрочем, в довольно далеком расстоянии; те, которые осмеливались подходить на расстоянии верных выстрелов, были немедленно отгоняемы с потерею. Проведя нас от 6 до 7 верст, они неожиданно, как бы по приказанию, разом отступили. В этот день отряд перешел на позицию в 15 верстах от бывшего лагеря, где находился подножный корм, который мог подкрепить верблюдов и лошадей для дальнейшего движения.
«Обратное движение, равно как и движение к Джизаку, совершены были без всяких потерь, а 14 февраля я расположился лагерем на левом берегу Дарьи, у места бывшей переправы, где и ожидаю разъяснения обстоятельств. [92]
XIII. Бой под Сарыбулаком.
«7 мая получены была сведения, что на левом берегу Дарьи, около караванной дорога, появилась шайка бухарцев в 1 т. человек под начальством Садыка и какого-то бия, что в тоже время Садык собирает шайки туркмен и каракалпаков, с целию пробраться для грабежей через Кызыл-Кумы в наши пределы и, для привлечения на свою сторону киргиз, рассылает в подвластные нам роды прокламации возмутительного содержания. Для предупреждения могущих быть беспорядков, начальник правого фланга сформировал в ф. Перовский отряд из 40 киргиз и 40 стрелков, посаженных на киргизских лошадей и направил его по почтовому тракту до станции Букабай-Куль, а оттуда на урочищ. Калан-Бас, в разливе Куван-Дарьи, так как по некоторых данным можно было предположить, что Садык непременно там; в случае, если его там нет, то отряд должен был выйти на бухарский караванный путь в уроч. Джаман-Чаганак и соединиться с отрядом, высланным для той же цели из форта № 1.
«Не доходя 2-х переходов до Джаман-Чаганака, 16 числа, отряд наш, получив сведение, что Садык направляется по Сыру к форту № 2, направился туда же; но от захваченных охотниками-киргизами двух киргиз партии Садыка узнав, что партия обратилась к Джаман-Дарье, возвратился в ф. [93] Перовский. Между тем, высланный по первому известию о появлении Садыка, 4 мая из форта № 1, отряд из 1 сотни казаков, 6 мая дошел по караванной дороге до уроч. Сары-булак (в 143 верст. от форта). Взятый отрядом на дороге киргиз дерткаринского рода показал, что никакой шайки нет. Придя на ночлег, отряд расположился на возвышенности в 1/2 версте вправо от дороги. По другую сторону дороги в 1 версте от нее был родник, а влево от родника, саженях в 300, плоская возвышенность. Командир отряда, есаул Анчоков отправился для осмотра местности к роднику, куда были отведены и лошади для водопоя. В это время появилась из-за плоской возвышенности шайка Садыка, человек в 1000, и немедленно бросилась к отряду; люди и лошади, шедшие к роднику, успели отступить. Отряд, выстроившись в каре, встретил неприятеля выстрелами из ружей и ракетами; шедший впереди неприятель отступил на главные силы, потом устроившись бросился на отряд со всех сторон и открыл пальбу, продолжавшуюся с 10 часов утра до 2 по полудни, при чем с нашей стороны убито 19 человек; будучи отбита, шайка слезла с лошадей и стала их путать для подножного корма, тогда командир отряда приказал устроить окоп, что и было исполнено. В 8 часов вечера нападение шайки возобновилось, но было отбито с большою потерею неприятеля, при чем с нашей стороны убит 1 казак. Между тем все люди и лошади, находясь под сильным жаром, истомились от жажды, почему начали рыть колодезь, что продолжалось всю ночь и весь день 8 числа под выстрелами; но [94] оказалось, что воды в колодце нельзя ожидать, почему он был оставлен, а ночью начат другой колодезь, в котором также не оказалось воды. 9 числа нападение возобновилось и опять было отбито с большою потерею неприятеля, с нашей стороны ранен 1 урядник и 3 казака. Так как люди и лошади уже в продолжении 3 суток находились под сильным жаром, не имели воды и будучи окружены мертвыми телами людей и лошадей, уже начинавшими разлагаться, совершенно истомились, так что у некоторых людей пошла кровь горлом, начальник отряда решился в 4 часа утра 10 числа отойти к роднику, для чего приказал навьючить на оставшиеся 26 лошадей сколько возможно фуража и провианта; оставшееся же количество тяжести, которую нельзя было взять, приказано бросить в вырытый колодезь, прикрыть сверху трупами убитых лошадей и засыпать песком. Устроив все это, отряд построился в каре и двинулся к роднику; неприятель и не подумал его преследовать, а сейчас бросился в оставленный лагерь, думая найти добычу. Всего в продолжение этого дела с нашей стороны убито 20 человек, ранено 5, отбито неприятелем 20 лошадей и 13 верблюдов, брошено седел 5, ружей 7, вырвалось 19 лошадей и убито 15, кроме того, зарыто провианта и фуража несколько четвертей.
«16 мая явился в форт 1 бывший при отряде вожак, киргиз Аль-Мамбет, который при самом начале дела успел скрыться в сухом русле Джаман-Дарьи, но был настигнут хищниками, ранен в голову и во время дела находился под караулом, а когда хищники стали отступать, то Садык его [95] отпустил и приказал кланяться всем биям, почетным старшинам и аксакалам Чумекеевского рода и передать им, чтобы они были готовы оказать ему, Садыку, всякую помощь; султану же Илекею приказал сказать, что он дурно делает, не отвечая на поклоны Садыка, между тем как обещал ему помощь, вместе с тем приказал передать ему, что если он не будет его соучастником, то осенью накажет его. По словам Аль-Мамбета, численность шайки Садыка простиралась до 2000 человек.
(Из журнала военных действий и происшествий на средне-азиятской границе с 10 мая по 1 июня 1867 года). [96]
XIV. Стычка под Джизаком.
Не об этом ли нападении имеются сведения в «Журн. воен. действий» (по 28 октября 1867 г.), в котором, между прочим говорится: «Сотник Бухарин доносит, что Садык, собрав шайку тысяч до двух, вышел из Нур-Ата и собирается или сделать нападение на Джизак, или пройти к Чардарам и наказать кочующих там киргиз за отложение их от бухарского эмира. Ни то, ни другое не было приведено в исполнение Садыком; тем не менее он разослал по всему пространству Задарьинского пространства мелкие партии, которые и начали действовать на наших сообщениях между Чиназом и Джизаком и между этим последним пунктом и Заамином. Несколько раз партии эти прорывались даже до р. Сыр-Дарьи, на протяжении между Чиназом и Ирджаром, и грабили и отгоняли скот у кочующих там подвластных нам киргиз.
Одна из этих шаек отогнала 6 августа скот жителей г. Заамина. Для преследования хищников выслана была из Заамина команда из 22 уральских казаков и 18 стрелков (оконенных) 6-го баталиона под начальством есаула Назарова. Хищники были настигнуты и скот отбит обратно. Преследуя партию, есаул Нагаров приблизился к Джизаку и, имея в виду дать отдых людям и лошадям, направился с отрядом и отбитым скотом не обратно в Заамин, а [97] к Джизаку. Но не успех отряд пройти и нескольких верст, как был окружен другою уже партиею, числом до 1 тыс. челов., опустившихся с гор. Произошло столкновение; бухарцы несколько раз бросались на отряд, стараясь подавить его массой, но каждый раз были отбиваемы с значительною потерею, и отряд, не смотря на эти натиски, отошел к Джизаку. Потеря наша при этом состоит из 3 убитых стрелков и 4 раненых. Потеря неприятеля в точности неизвестна, но должна быть весьма значительна». [98]
XV. Сражение под Зерабулаком.
Автор рассказывает об известном сражении под Зерабулаком, где была разбита на голову генералом фон-Кауфманом последняя армия бухарского эмира. Результатом поражения было заключение мира с Бухарою. Сражение происходило следующим образом:
«Получив сведения, что у Катта-Кургана собираются все силы эмира, генерал Кауфман, 30 мая утром, с десятью ротами пехоты, 6 орудиями и 3 сотнями казаков усиленным маршем двинулся к Катта-Кургану. В Самарканде в цитадели оставлено 4 роты 6 баталиона, рота сапер и два батарейных орудия.
«2-го июня, с отрядом из 18 рот пехоты, 14 орудий и 6 сотен казаков, генерал Кауфман выступил из Катта-Кургана, оставив в его цитадели две роты 9 баталиона. С самого выступления, на расстоянии 10 верст до позиции неприятеля, их конница держалась в стороне, разъезжая по разным направлениям. Криками они возбуждали друг друга к наступлению, вся степь гудела от этих криков; тем не менее только одиночные всадники отваживались подъезжать на расстояние орудийного выстрела. На 12-й версте от Катта-Кургана, по дороге к Кермене, на Зерабулакских высотах ожидал нас неприятель со [99] своими войсками. Позиция их имела направление на юг, почти перпендикулярное к дороге от Катта-Кургана в Кермене. Неприятель состоял более чем из 6-ти тысяч пехоты, 14 легких орудий и до 15 тысяч конницы.
«Для атаки войска были разделены на две колонны: правою командовал полковник Пистолькорс, левою — полковник Абрамов; всеми войсками руководил генерал-майор Головачев. Генерал Кауфман со свитою следовал за колонною полковника Абрамова. Правая колонна была двинута несколько раньше на край левого фланга позиции неприятеля и, обогнув его, начала атаку. Дивизион конно-облегченной казачьей батареи, подъезжая на самый выгодный картечный выстрел к неприятелю, производил в рядах его сильное опустошение. Выпущено было 34 картечных зарядов из орудий; неприятель начал поспешно отступать; тогда полковник Пистолькорс приказал идти в атаку кавалерии, которая и докончила поражение левого фланга. Орудийный огонь неприятеля с гребня высот Зарабулакских не наносил нам никакого вреда. Когда же выдвинута была колонна полковника Абрамова, то неприятель с поспешностию снял свою артиллерию. Пехота его центра, после некоторого сопротивления, бежала, отброшенная нами в степь по направлению к Кермене. Войсками неприятельскими на Зарабулакских высотах начальствовали: Ходжа (турок) и Осман (беглый сибирский казак-ренегат); оба к сожалению успели бежать.
«3-го июня вся окрестность на большое расстояние [100] оказалась пустою; нигде невидно было пикетов, и, по показанию жителей, неприятель разбежался в разные стороны».
(«Истор. 4 туркестанского линейного баталиона», соч. Зайцева). [101]
XVI. Нападение Садыка на колонну генерала Бардовского.
Нападение было сделано на колонну генерала Бардовского, стоявшего на Адам-крылгане, утром 6 мая 1873 года.
«Исполнение колонною генерала Бардовского, возложенного на нее поручения было обеспокоено, на рассвете 6-го мая, нападением на бивак шайки туркмен, часть которой еще накануне, в полдень 5-го числа, пыталась отбить несколько наших верблюдов, ходивших на пастбище. Но когда прикрытие, окарауливавшее стадо, заняло близ лежащий бархан, туркмены отказались от своего намерения, поспешно удалились и соединились с главного партиею, державшеюся все время вне выстрела. Потом и эта партия исчезла, оставив на дальнем бархане небольшой пикет. Ночь на 6 число прошла спокойно; но в 4 часа утра неприятель снова показался около лагеря. Разделившись на две кучки, в каждой примерно по 200 человек, неприятель начал наступать на нашу позицию с двух сторон. Но войска в лагере уже были готовы к отражению атаки. Генерал Бардовский поставил их в ружье без тревоги и выслал вперед на барханы, в стороны, где собрался неприятель, стрелковые взводы. Туркмены два раза бросались на барханы но, встречаемые из-за них огнем стрелков, поворачивали назад, отступали и с дальнего [102] расстояния открывали по стрелковым взводам и по лагерю, безвредный для нас, ружейный огонь. Попытка неприятеля атаковать наш бивак и бесцельная перестрелка его заняли часа два времени и мешали вам выпустить на пастьбу верблюдов и лошадей. Тогда генерал Бардовский приказал начальнику кавалерии, с частью казачьих сотен и с ракетною батареею, прогнать шайку. Несколько удачно пущенных ракет заставили неприятеля повернуть тыл и рассеяться. Потом он снова собрался и готовился к сопротивлению. Кавалерия двинулась на рысях вперед; неприятель не выждал атаки и опять рассеялся. Тогда началось преследование хивинцев; вместе с казаками, неприятеля гнала и часть нашей пехоты. Преследование было остановлено в 4-х верстах от лагеря. По всему пути отступления хивинцев попадались окровавленные тряпки халатов, вата, виднелись следы крови. Неприятель понес значительную потерю от огня наших стрелков и от боевых ракет. У нас потери вовсе не было.
«Как показал перебежчик, нападавшая на Адам-крылгане, 6-го мая, партия хивинцев состояла из400 туркмен и киргиз, под предводительством известного стопного разбойника Садыка. Он был выслан из лагеря хивинцев у Уч-учака, для обеспокоения туркестанского отряда во время перехода им стоверстного песчаного пространства, отделяющего уроч. Хал-ата от Аму-Дарьи. За партиею Садыка следовал караван из 200 верблюдов с водою. В ночь с 4-го на 5-е мая шайка Садыка ночевала в 8 верстах от Адам-крылгана. Здесь, от захваченного в плен [103] одного нашего лаучи, Садык узнал, что на Адам-крылгане расположен русский отряд, всего будто бы в 150 человек, прикрывающий огромное число верблюдов. Случай показался Садыку соблазнительным и он рискнул произвести нападение. Попытка эта, однако, была весьма неудачна. Пленные, взятые нами впоследствии в деле 11-го мая, показали, что из партии Садыка едва лишь половина возвратилась в уч-учакский лагерь и то почти все пешком, еле живые от жажды и утомления, вследствие поспешного и быстрого отступления. Остальная половина или разбежалась, или погибла от ран, а еще более от недостатка воды. Все верблюды и много лошадей брошены на дороге. Беспорядочное прибытие остатков партия Садыка в уч-учакский лагерь, рассказы вернувшихся, произвели панику между хивинскими войсками. По словам их, «если бы русские продолжали преследование, то ни один из нас не вернулся бы».
(Рукоп. «материалы для описания хивинского похода 1873 года»; дейст. Туркест. отр.).
Лично Садык рассказывал об этом деле следующее. В хивинском лагере на Уч-учаке время от времени получались сведения, чрез рекогносцировочные партии киргизов и туркмен, о движении русских чрез Кизылкумскую пустыню. Когда отряд двинулся на Хал-ата, и за тем на Адам-крылган, это всех удивило, так как избранный путь был самый тяжелый и непроходимый для пеших войск с тяжестями. Хивинцы предполагали, что если не весь, то часть отряда погибнет в песках. Предположения начали оправдываться слухами о весьма тяжелом положении [104] русских. Тогда было решено послать Садыка к Адам-крыглану. Формируя отряд преимущественно из доброконных наездников, он захватил с собою до 300 верблюдов с водою в турсуках, с провиантом и фуражом. Кроме того водою запасся и каждый всадник. Подойдя к рускому отряду, он увидел, что солдаты, по-видимому, нисколько не утомлены и встретили его энергичною пальбою. Это его сильно смутило и он нападал весьма слабо, чем и объясняется незначительность его потери. Когда вышел запас воды, он начал отступление, которое, вследствие отсутствия дисциплины между наездниками, было вполне беспорядочное. На обратном пути, вследствие недостатка воды, жары и утомления погибло чуть не половина отряда. Из первых погибли все раненые в деле, а также имевшие убитых и раненых лошадей; много погибло также и верблюдов. По мусульманскому обычаю умершие были все похоронены в песках, а не брошены без призора, так как позади был неприятель.
Появление отряда в таком бедственном положении в уч-учакском лагере и вести, привезенные Садыком о бодром виде русских, произвели на хивинцев тяжелое впечатление. Этим объясняется слабость их сопротивления на правом берегу р. Аму. Русские казалась неодолимыми. [105]
XVII. Выход туркестанского отряда на р. Аму-Дарью.
Автор рассказывает об окончание тяжелого и рискованного похода туркестанского отряда к Хиве чрез Кызылкумскую пустыню, и выход его нар. Аму-Дарью близ Уч-учака. Подробности последних переходов и бой с хивинцами близ Уч-учака довольно живо описаны в рукописных материалах для составления «Описания Хивинского похода».
«7-го мая бивак на Алты-кудуке временно очень оживился; у многих лица сияли радостью; воодушевление было полное. Теперь забавно даже вспоминать, какая ничтожная причина была предметом оживления и общей радости в отряде. Но тогда это имело огромное для нас значение. Дело в том, что в этот день возвратился в лагерь лазутчик-джигит, посланный к Сардаба-кулю высмотреть силы и расположение там хивинского скопища. Лазутчик, в доказательство, что он действительно был на месте, привез с собою пучок камыша с Сардаба-куля. Вот этот-то камыш, свидетельствовавший нам воочию близость Аму-Дарьи, и был предметом общего оживления. Все расспрашивали, волновались. Каждому хотелось, если не получить хоть веточки этого камыша, то по крайней мере посмотреть на него и собственными глазами видеть это неоспоримое доказательство близости живой, вольной воды. Вопрос о том, какая масса хивинцев [106] собралась на Уч-учаке, чтобы заградить нам выход к Аму-Дарье, был совершенно на втором плане; в отряде не допускалось мысли, что раз, как ему удастся одолеть грозную природу и благополучно выйти из песков, чтобы хивинцы воспрепятствовали ему достигнуть Аму-Дарьи-этой цели, к которой стремились помыслы всех и каждого уже в продолжение почти 3-х месяцев. 9-го мая, в 7 часов утра, прибыла, наконец, на Алты-кудук давно жданная, желанная колонна генерала Бардовского, с наполненными водою сосудами и с напоенными лошадьми и верблюдами. Но, к общему ужасу, этих последних осталось всего 1240 голов. Наш вьючный обоз, таким образом, постепенно таял: нельзя и подобрать другое выражение факту, который так затруднял и озабочивал туркестанский отряд в хивинском походе. Нечего было, следовательно, и думать о том, чтобы поднять с Алты-кудука все тяжести и всю колонну в полном ее составе. Приходилось оставить на Алты-кудуке отрядные тяжести, в коих не встречалось насущной потребности, и, для прикрытая их, 2 роты 3-го стрелкового баталиона и дивизион конной батареи. Трудно представить себе, что ощущали те войска, коим выпадал тяжелый жребий оставаться на неопределенное время в алты-кудукской позиции. Но тягость испытаний возбуждает в русском воинстве пропорционально еще большую энергию и стойкость, и отряд полковника Новомлинского, оставленный на Алты-кудуке, исполнил возложенную на него задачу по истине с мужеством и геройством.
Для остальных, сравнительно счастливых, частей [107] войск настал, наконец, давно ожидаемый час выступления их с, черной памяти, алты-кудукских колодцев.
В 3 часа после обеда 9-го мая, колонна в составе 10 рот, 8 орудий, 2 картечниц и казачьей сотни, поднялась с бивака и медленно потянулась в юго-западном направлении. Опять та же угрюмая местность кругом, те же песчаные горы, те же картины походного движения по рыхлому, глубокому песку, чрезмерное напряжение сил людей и животных. По счастью, погода была благоприятная, небо заволокло легкими тучками; маленький ветерок освежал воздух. Первые 8 верст, до выхода на караванную дорогу, были очень тяжелы; снова пришлось идти без дороги, целиком. Верблюды, на которых вьюки были не более 8 пудов, сильно отставали на этих 8 верстах, и снова большое число их пало здесь. Когда отряд выбрался, наконец, на караванную дорогу, верблюды пошли легче, войска бодро зашагали и, около 8 часов вечера, когда уже начало темнеть, колонна отошла от Алты-кудука 20 верст и остановилась на ночлег. Начало, следовательно, было вполне удачно. С 3-х часов дня до 8 вечера, т. е. в продолжение 5 часов, отряд прошел 20 верст, или 4 версты в час, очень тяжелого утомительного марша по пескам. Пищу на ночлеге не варили; воду роздали людям только для питья и на чай; по одному ведру дали артиллерийским и казачьим лошадям. На питье солдаты мало истратили воды; всю полученную порцию они употребили на чай, который составляет лучшее средство от жажды; сырая вода лишь временно уменьшает жажду, не [108] утоляя ее. Спокойно, крепко заснул отряд на ночлеге с 9-го на 10-е мая; укладываясь, кто как мог, на биваке, всякий мечтал о том, что завтра, быть может, доведется увидать, наконец, три холма (Уч-учак), у подножия которых вьется, широкою лентою, река, с пресною, вкусной водой, достающею миллионам людей.
Ночью бивак был слегка потревожен. Небольшая неприятельская партия, подкрадываясь к позиции, наткнулась на один из секретов, расположенных впереди переднего фаса каре. Из секрета выстрелили, неприятель бросился назад, в лагере пробудились, но тревоги не трубили; в ружье стал лишь один передний фас, и то не надолго. Когда с аванпостов дали знать, что неприятель скрылся, в лагере снова все успокоилось и захрапело.
За полчаса до рассвета 10-го мая, у ставки начальника отряда протрубили подъем. Отряд скоро собрался и через полчаса тронулся в путь. Прохладный ветерок с Аму-Дарьи, так благодетельно освежавший нас накануне, за ночь совершенно стих. Стало душно и солнце с утра начало нещадно печь, обжигая сверху и раскаляя внизу песчаную почву. К полудню жар достиг 45 градусов Реомюра... А путь был необычайно труден. Во 1-х, вся местность к Аму-Дарье делала заметный подъем; во 2-х, дорога к Уч-учаку, песчаная на всем своем протяжении, пересекалась поперег семью широкими и высокими песчаными кряжами (джиты-аши) и множеством менее значительных песчаных увалов. Длинная вереница нашей колонны непрерывно изгибалась; войскам с [109] артиллериею и вьючным обозом приходилось беспрестанно, то подыматься, то спускаться, снова подыматься, опять спускаться и т. д. Лога между песчаными нагромождениями были незначительны по ширине; в них тоже был песок, движение по которому было трудно; но здесь колонна отдыхала и движение к логу было ничто в сравнении с подъемом, перевалом и спуском на джиты-аши и на остальных менее значительных песчаных увалах, а между тем и увалы эти и песчаные кряжи или джиты-аши, чем ближе к Аму-Дарье, тем делались все выше и круче. Люди, лошади, верблюды-все это надрывалось, сгибалось, пыхтело, одолевая непомерную работу ногами в рыхлом, сыпучем песке; организм напрягался, делал последние усилия, а жгучее солнце, сверху, не давало пощады. Медленно, шаг за шагом, протянулись 8 верст от ночлега, перевалили два джиты-аши, взобрались на третий. Утомление, жажда, невыносимо одолевали всех. Но вот по отряду пронеслась восторженная весть: с вершины третьего кряжа увидели вдали на горизонте три холма — «Уч-учак! Уч-учак!» раздалось по всем направлениям. Все устремили взоры вперед, напрягали зрение, чтобы хорошенько всмотреться: не мираж ли это, действительно ли то три холма, достигнув которых, мы покончим с нашими мучениями и испытаниями. Командующий войсками разослал в колонны своих адъютантов сообщить всем радостную весть. Восторженное, хотя и глухое «ура!» вырвалось из тысячи надорванных грудей и огласило мертвенную пустыню. Все оживилось, приободрилось в отряде. Нашлись сейчас же остряки, серьезно [110] уверявшие, что даже верблюда почуяли близость реки и бодрее зашагали. Всем сделалось легче, веселее; как будто и солнце не так жгло и песок казался менее глубоким и песчаные перекаты легче предыдущих.
Отряд прошел еще версты три-четыре и остановился для привала. Версты 1 1/2 впереди позиции, на которой расположилась колонна для бивака, возвышался четвертый высокий кряж. Для обзора с него впередилежащей местности, тотчас же по расположении войск на позиции, командирован был Его Императорское Высочество Великий Князь Николай Константинович с офицерами генерального штаба. С вершины этого кряжа, далеко влево за песчаными барханами, уже виднелась синеватая, искрившаяся на солнце, лента. — «Река! река!» шевельнулось у каждого радостная мысль.
Отдых на привале для всех был крайне необходим. Бивак расположен был на тех же неизменных, однообразных, песчаных, голых барханах; низенькие, стелющиеся по земле, чахлые кусты песчаной флоры, немного зеленой, невысокой, реденькой травы «ранг», да множество ящериц — вот все, что до известной степени оживляло, из растительного и животного мира, местность, на которой приваливал отряд. Впереди, назади, по сторонам, сколько мог видеть глаз, везде безбрежно расстилалась та же грустная, унылая картина масс, глыб, гор песку...
Во время привала топографы определяли расстояние до Уч-учака; измерен был 5-ти верстный базис и засечен один из трех холмов; расстояние оказалось в 15 верст. [111]
Наблюдая с бивака, в бинокли и трубы, уч-учакские высоты, увидели огромную пыль на их отлогостях и большую темную массу, спускавшуюся с высоты правее крайнего холма. Это хивинское полчище, заметив наше приближение, переходило из лагеря на берегу Аму-Дарьи к озеру Сардаба-кулю, на встречу отрада.
Отдохнувши и подкрепившись чаем с сухарями, колонна поднялась с привала в два часа дня и потянулась вперед. Путь, чем далее, тем делался все утомительнее и тяжелее; песок был глубже, рыхлее; джиты-аши — выше, круче; песчаные перекаты через дорогу — чаще. По пути стали больше попадаться павшие и уже ободранные лошади, верблюды. Встречались и живые еще, эти несчастные животные, брошенные на произвол судьбы; изнуренные недостатком корма и воды, надорванные трудною работою, лишенные сил тронуться с места верблюды неподвижно лежали в песке, ожидая смерти... То были следы быстрого, поспешного отступления с Адам-крылгана к Уч-учаку несчастной партии Садыка.
Выбиваясь в песке из сил, молча, медленно подвигалась вперед длинная нитка нашей колонны. Вдруг впереди произошло какое-то оживление; из авангарда по всей колонне моментально перенесся слух о появлении неприятеля. До Уч-учака оставалось еще 8 верст. Начальник отряда генерал Головачев, следовавший впереди войск, первый заметил неприятельские разъезды и остановил головные части, чтобы дать подтянуться колонне. Командующий войсками, [112] следовавший, обыкновенно, с своею свитою, с боку колонны, был в это время на высоте ее середины. Он тотчас же, рысью, поехал к авангарду.
С высокого бархана, находившегося на месте остановки головных частей, открылась чрезвычайно оживленная, новая картина. Впередилежащие барханы были все усыпаны неприятельскою конницею, растянувшуюся полукружием, приблизительно версты на две расстояния. Неприятель очевидно готовился задержать здесь дальнейшее движение отряда к воде. Он рассчитывал на крайнее истощение войск при выходе их из безводных песков и мечтал, что отряду не устоять при первом дружном его натиске.
Было уже около 6-ти часов вечера; солнце близилось к закату. Решено было остановиться здесь на ночлег, стянуться, отдохнуть и с рассветом 11-го мая двинуться далее. Лишь только авангард начал располагаться на позиции, в неприятельском стане, бывшем до тех пор совершенно спокойным, замечено было движение. Из разных пунктов его расположения выскакали на рысях вперед кучки всадников, из которых наиболее смелые и отважные приблизились к нашей позиции на ружейный выстрел и начали стрелять. Понятно, что стрельба эта была совершенно для нас безвредна; войска спокойно подходили к месту бивака и занимали на нем свои места. Для того же, чтобы отогнать дальше от позиции более рьяных неприятельских всадников и отбить у них охоту наскочить на растянувшийся по дороге наш вьючный обоз, высланы были вперед от позиции и к правому ее флангу стрелковые взводы. Стрелкам, [113] по принятому в отряде правилу, строго подтверждено было не тратить патронов, стрелять лишь наверняка, с близких дистанций. Позиция для ночлега занята была таким образом: на самой дороге и по сторонам ее поставили конные орудия, прикрываемые на флангах двумя ротами пехоты. Орудия с ротами составили передний фас каре, в которое, по мере стягивания, устраивались остальные войска для ночлега; внутри каре поместился обоз. Фасы каре заняли гребни барханов, а обоз стал в котловине, скрывавшей его со всех четырех сторон от выстрелов неприятеля.
Наступили сумерки; чем более темнело и неприятель убеждался, что мы остановились здесь не для того, чтобы подтянуться и идти далее, а располагаемся на ночлег, тем он делался смелее и настойчивее. Фланги его растянутого расположения более и более сближались к нашей позиции и она оказалась, наконец, как бы опоясанною, со стороны переднего и боковых фасов, живою дугою массы неприятельского конного полчища. Но никакого дружного натиска, ни одной смелой, лихой атаки мы не дожидались в этот вечер. Надо полагать, грозна была для хивинцев нравственная сила, сравнительно с их числом, горсти русских храбрецов, надорванных непомерными трудами пройденного пути, томимых и обессиленных сильной жаждой. Лишь небольшое число смельчаков из неприятельского стана, пользуясь наступившею темнотою и неровностями местности, рискнуло подкрадываясь, приближаться к нашему лагерю; они везде натыкались при этом на наши стрелковые взводы, выставленные вперед секреты, которые не клали охулку [114] на руку и живо сникали всадников с седла или ранили и убивали их лошадей удачными выстрелами с самых близких дистанций. Редко кому из приближавшихся к биваку смельчаков посчастливилось вернуться назад благополучно. Картина на самой позиции была весьма оживленная; в мраке сумерек беспрестанно сверкали огоньки ружейных выстрелов и далеко разносилось их эхо по песчаной, мертвенной пустыне. Не смотра на общее утомление, отряд бодрствовал, почти все были на ногах, и, заняв вершины барханов, войска и наши отрядные мусульмане беспечно забавлялись состязанием двух враждебных лагерей. Подошло время вечерней зари. Очередное орудие зарядили гранатою; направление выстрелу дали в более густую массу неприятельского расположения. Любопытных собралось около орудия множество. Раздалось «пли»; орудие рявкнуло, сверкнул в темноте огонь, и граната, оставляя за собой светящийся след, полетела в неприятельский стан. Все смолкло, насторожило слух; вдали раздался гул разрыва гранаты и в хивинском лагере послышался глухой шум и какое-то движение. Затем снова настало затишье, изредка прерываемое ружейною трескотнею, продолжавшеюся всю ночь. О наступлением темноты бивачные огни зажглись и в нашем и в неприятельском лагере. Хивинцы не поскупились кострами и зажгли нечто в роде иллюминации. Должно быть хоть этим они намерены были припугнуть нас, чтобы, завидя такую массу огней, мы по ним представили бы себе, что за несметное полчище накинется на нас на следующий день и опрокинет, или, как [115] есть у туркмен выражение, растопчет весь русский отряд. Что думали и на что рассчитывали, в ночь с 10-го на 11-е мая, хивинские ратники — это оставалось для нас в области догадок; но представлявшаяся картина двух вражьих лагерей, в общем, в ночной темноте, была весьма интересна и занимательна. Один лагерь — маленький, крошечный, почти темный: редко-редко где догорал небольшой костер; утомленное в нем дневною работою воинство спало крепким, сильным сном, под охраною правильно, симметрично расставленных сторожевых постов. Другой бивак — огромный, растянутый, с массою ярко пылающих костров как бы сдавливал первый своим огненным поясом. Над всем этим тихая, душная ночь, южное, звездное небо и изредка, то там, то в другом месте сверкнет огонек и раздастся раскат ружейного выстрела.
Начало, наконец, светать; у нас протрубили подъем. Живо поднялись войска, быстрее обычного шла навьючка верблюдов; все двигалось на позиции как-то живее, торопливее. Через полчаса отряд был готов к выступлению и войска заняли места, назначенные им по диспозиции, объявленной накануне. Командующий войсками объехал каждую часть войск, поздравлял их с первою встречею с неприятелем, предупреждал не тратить попусту зарядов и патронов, не увлекаться преследованием и отражением атак неприятеля, а соблюдая стройность и порядок марша, иметь в виду главную цель — выход из песков и достижение живой, вольной воды.
Вьючный обоз наш стянулся в плотную, [116] сомкнутую массу; верблюды были уставлены в несколько рядов, при чем, сколько могло их, следовало по дороге, остальные по сторонам ее; общая фигура вагенбурга представляла квадрат. Войска замкнули этот квадрат со всех сторон.
Командование передовою цепью стрелков поручено было Его Императорскому Высочеству Князю Евгению Максимилиановичу; Его Императорское Высочество Великий Князь Николай Константинович изволил следовать при ротах 4-го туркестанского линейного баталиона. Кавалерия подоспевшая с Адам-крылгана к отряду за час до его выступления, замыкала весь марш и следовала позади арриергарда.
Солнце взошло уже довольно высоко и, по обыкновению, начало сильно припекать, когда дан был сигнал наступления колонне. Войска перекрестились, взяли ружье вольно и бодро зашагали снова по тому же песку, но уже на этот раз каждый чувствовал и сознавал, что это последние трудные шаги, последние усилия. Напряжение, бодрость были всеобщие; замечательное явление — даже верблюды, этот тяжелый кошмар отряда, и те на сей раз шли лучше; они действительно, как бы чуяли близость воды, шагали к ней неожиданно ходко; палых и отсталых не было ни одного.
Пока не трогалась с места наша колонна, в неприятельском расположении заметны были движение, суета; конные его массы оставались однако, на месте и лишь одиночные всадники выскакивали вперед, приближались к позиции и стреляли с коня. Но едва [117] отряд тронулся с места, неприятельская линия заколыхалась, раздались трубные звуки, ободрительные крики «ур-ур», и вся масса конного полчища ринулась на колонну, огибая ее с флангов. Однако первый пыл этого натиска скоро прошел. Не прибавляя и не убавляя ходу, наша колонна медленно, шаг за шагом, словно стальная броня, зарываясь в глубоком песке, стройно и грозно подвигалась вперед. Выскочившие первыми части конного неприятельского полчища, попав в сферу действительного ружейного огня наших передовой и боковых цепей, сразу осадили своих коней, остановились и, выпустив с седла несколько ружейных выстрелов, повернули назад испустились в лощины, прикрываясь песчаными холмами. Наши цепи стреляли сдержанно; они прибегали к пуле только тогда, когда неприятель был шагах в 400-500, не более. Это было наступление с пальбою по подвижным мишеням. Несколько всадников повалились с седел от пуль наших стрелков; часть их были раненные, другие убитые; и тех и других хивинцы ловко и быстро подхватывали на крупы лошадей и ускакивали; наши стрелки подбили и поранили также несколько лошадей в неприятельских рядах. Убедясь, что с фронта нельзя задержать нашей колонны, неприятель попытался атаковать ее фланги. Здесь повторилось тоже самое. Огонь боковых цепей живо разметал конные партии неприятеля, которые, повернув тыл, поспешно скрылись за ближайшие барханы. Наконец, попытка хивинцев опрокинуться и на хвост колонны была для них столь же неудачна, как и первые две атаки. Тогда, окружив наш отряд, ни на [118] минуту неостанавливавший своего постепенного, медленного движения вперед, сильно растянувшеюся поредевшею массою конных, и не дерзая уже более приближаться к колонне, неприятель сопровождал ее марш, на почтительном расстоянии, дикими оглушительными криками «ур-ур», звуками огромных своих, в роде иерихонских, труб и совершенно бесцельною, безвредною ружейною трескотнею. Одолевая собственно трудности марша, колонна спокойно подвигалась вперед, изредка отвечая из четырех сторон квадрата, в который она была заключена, на неприятельские ружейные и фальконетные выстрелы. Хивинцы видимо ослабевали и падали духом; с каждым нашим шагом вперед, они убеждались, что им не остановить этого марша, не одолеть силы, неуклонно, спокойно стремившейся к данной цели. Шум, крики, трубные звуки в неприятельских рядах начали постепенно ослабевать, затихать; конные его массы заметно поредели, большая часть их собралась к правой стороне нашего движения и оттуда, повернув назад, потянулась в беспорядке, правее Уч-учака, к берегу Аму-Дарьи. В этом направлении пролегал ближайший путь отступления неприятеля к переправе у Ичке-яра и на дорогу, по правому берегу Аму, в Шурахан. Очевидно было, что хивинцы, потеряв надежду заградить нам путь к реке, начали уже думать о собственном спасении и об обеспечении пути отступления.
Отряд протянулся уже пять верст от места бывшего ночлега. С высоких барханов, на которые взобралась колонна, виднелась уже темно-голубая полоса. — «Вода! река!» невольно и радостно вырвалось у [119] каждого. То было озеро Сардаба-куль, всего верстах в трех впереди отряда. Его окаймляла, так давно невиданная нами, приятная зелень камыша и осоки. Озеро занимало огромную площадь, северо-западная сторона которой примыкала к отлогостям уч-учакских холмов. Уч-учакские высоты, далее вправо, в северном направлении, тянулись в виде каменной гряды, окаймляющей берег Аму и носящий местное название «чинка». К северной стороне чинк постепенно понижался и терялся в песках; южною же своею оконечностью он упирается в Аму-Дарью.
С песчаных возвышенностей, до которых достиг в то время отряд, местность постепенно понижалась и переходила в низменность, противоположный скат которой составляли отлогости чинка и подошва трех уч-учакских холмов. Прямо по направлению дороги, шагах в 300 от северного берега озера, виднелось обширное, массивное кирпичное здание, оказавшееся потом старою полуразвалившеюся постройкою Сардаба-рабат. На этой-то низменности, влево от дороги, расстилалась обширная площадь озера Сардаба-куля, питаемое водою из разливов Аму-Дарьи.
К 8-ми часам утра колонна вышла, наконец, из песков к краю низменности. Ноги и людей, и животных, сразу почувствовали облегчение; они не тонули, не вязли уже в раскаленном песке, а ступали по твердой, глинисто-солонцеватой почве. Неприятель ускорил свое отступление; он поспешно уходил, скрываясь от нас за чинк и за уч-учакские холмы. Часть его, как бы пытаясь еще оказать нам последнее сопротивление, остановилась у подошвы и по отлогостям [120] чинка. Тогда с нашей стороны выдвинули вперед на позицию взвод орудий; два удачные выстрела гранатами, разорвавшимися как раз в середине конной неприятельской толпы, моментально ее рассеяли; всадники быстро повернули назад и скрылись за чинком к стороне Аму-Дарьи.
Этим закончилось трудное дело выхода туркестанских войск из безводной, песчаной пустыни. Отряд стоял на берегу озера; вольная, пресная вода, о которой так давно и сладко мечтали, была у всех на виду, под глазами. С особенным восторгом и жадностью взоры всех устремились на озеро. Требовалось усилие, чтобы сдерживать коней и верблюдов, которые рвались в воде. Жажда томила всех; каждый готов был броситься к озеру и прильнуть запекшимися губами в воде».
(Рукоп. матер. для описан. Хивинск. похода; действ. турк. отряда). [121]
XVIII. Сведение о походе Якуб-бека в Аксу.
По поводу похода в Аксу Садык лично рассказал следующий эпизод, характеризующий непрочность положения Якуб-бека в своем ханстве. Задумав движение на Аксу, Якуб-бек собрал военный совет, на котором, между прочим, был возбужден вопрос — кого послать начальником войск. Якуб-бек изъявил желание сам командовать войсками. Садык запротестовал против такого решения. В своей речи, произнесенной в совете, он выразил ту мысль, что в случае поражения полководца, посланного с войсками, беду можно поправить, но в случае поражения государя страны, бедствие будет всеобщее, а особенно при том положении, какое они все, пришельцы, занимают в Кашгаре.
Садык указал на шаткость этого положения, на непрочность всего, что создано ханом; все держится его энергиею и авторитетом. В случае несчастья с ним, поднимут головы против пришельцев-андижанцев все недовольные ими и ханство может очутиться на краю гибели. С Садыком согласились и некоторые члены совета, но большинство, угождая хану, одобрило его решение.
Должно быть речь Садыка (он говорит прекрасно) не отличалась мягкостью. Якуб-бек рассердился на него, не принимал в течение месяца и в конце концов не взял его в поход с собою. [122]
Как известно, дальнейшие события доказали правильность взгляда Садыка, что говорит за большую его умственную развитость и опытность в средне-азиятской политике. [123]
XIX. Сведение о занятии Кашгара китайцами.
Об уничтожении китайцами государства, основанного Якуб-беком, и о завоевании ими Кашгара имеются следующие краткие сведения в книге А. Н. Куропаткина, «Кашгария».
«3-го апреля 1877 года китайцы из Урумчи, в числе 4,000 человек, двинулись к укреплению Диванчи и обложили его. Гарнизон Диванчи, в числе 1,300 человек, после трехдневной слабой защиты сдался китайцам.
«Одновременно с наступлением из Урумчи к Диванчи, китайцы произвели наступление из города Хами (Комула) в Куня-турфану. 2,000 вооруженных жителей, составлявших гарнизон города, передались китайцам без выстрела. Хаким-хан-тюря успел только с горстью солдат отступить к Тогсуну, где и соединился с Хак-кулы-беком. Отряд этого последнего к тому времени состоял из 4,000 джигитов и сарбазов и из 6,000 вооруженных жителей.
«Узнав о наступлении китайцев, Хак-кулы-бек послал к своему отцу в город Курля за разрешением отправить подкрепление к Диванчи и Куня-турфану, но ранее получения ответа эти укрепления уже были взяты и Хак-кулы-бек, на этот раз уже без разрешения, отступил со всем своим отрядом к городу Карашару, опасаясь быть отрезанным со стороны ущелья Су-баши. [124]
«Лу-ча-дарин, начальник китайских войск, поступил с пленными, взятыми им в Диванчи, чрезвычайно дипломатично и выгодно для китайского влияния.
«Из числа пленных солдат, жители Джитышара, — а таковых набралось до 1,000 человек, — были обласканы, снабжены деньгами на путевые издержки, пропускными бумагами и отпущены на свободу.
«При этом Лу-ча-дарин внушал им, что он воюет только против андижанцев, т. е. пришельцев из Ферганы и Ташкента, что в преданности китайскому правительству жителей Джитышара он не сомневается и что в скором времени постарается освободить их от притеснений Якуб-бека.
«Остальные пленные, родом из других частей Туркестана, были отправлены в Урумчи.
«Освобожденные пленные прибыли в Карашары слух о подробностях, сопровождавших их освобождение, дошел до бадаулета. Считая весьма опасным принятый китайцами образ действий, Якуб-бек, чтобы парализировать влияние их обращения с пленными, принял меру, которая еще более повредила ему и создала симпатию к китайцам. Он предписал сыну своему Хак-кулы-беку лишить пленных возможности распространять слух о своем освобождении далее. Хак-кулы-бек выполнил волю своего отца, умертвив значительную часть этих несчастных. Остальные успели бежать обратно к китайцам.
«Эта мера, как и следовало ожидать, произвела результат обратный тому, которого ожидал Якуб-бек. Слух об этом зверстве быстро прошел по [125] всей Кашгарии, выказал слабость андижанцев и сделал их еще более ненавистными. Обращение же китайцев с пленными, преувеличенное в рассказах, послужило к усилению партии, противной Якуб-беку, расположило ее к китайцам, и положило начало энергичным действиям к свержению власти Якуб-бека.
«Деятельностью этой партии, в связи с общим недовольством населения против Якуб-бека, только и можно объяснить последующие необычайно быстрые успехи китайцев, о которых будет сказано ниже.
«16-го мая 1877 года, в 5 часов пополудни, бадаулет был сильно раздражен своим мирзою (секретарем) Хамалом, которого за неточное исполнение каких-то поручений он бил прикладом до смерти.
«Убив Хамала, Якуб-бек набросился и начал бить своего казначея Сабир-ахуна. В это время с ним сделался удар, лишивший его памяти и языка. Оставаясь в этом положении, бадаулет 17-го маяв 2 часа утра скончался. Слухи об отравлении Якуб-бека сыном его Хак-кулы-беком и о том, что он сам, в виду неудач против китайцев принял яд, не имеют основания.
«Приведем здесь дословно характеристику Якуб-бека, сделанную Заман-ханом в письме ко мне.
«Покойный Якуб-бек был человек умный, деятельный, с удивительною памятью, но вместе с тем хитрый и лукавый; правды почти не говорил; в полном смысле был эгоистом и ни для кого не был другом. Полководцем же в последнее время он выказал себя весьма плохим, а в отношении [126] многоженства перещеголял персидского Фатали-шаха. В частной жизни жил он очень просто, без всяких претензий, довольствовался очень малым, — по временам бывал добр и приветлив со всеми. Обряды религии своей исполнял усердно. В сутки отдыхал только около 4-х часов (Вероятно не считая времени сна.), а остальное время был занят. Никому не доверял: во все дела, начиняя от конюшни и кухни, до самых важных государственных дел, вникал сам.
«Всю его канцелярию составляли три мирзы (секретари). Сам Якуб-бек был не грамотен, но в разговоре все, его незнавшие, приняли бы его за ученого человека, ибо часто, для красноречия или для внушения, он произносил подходящие к разговору тексты из алкорана, или же куплеты из стихов, известных персидских поэтов; на персидском языке объяснялся свободно. Приказы его, посылаемые всем властям, составлялись на бело без черновых, а получаемые донесения хранились только впредь до отписки. Получаемые же из России или других государств письма, вместе с снятыми с них копиями, хранились у него.
С правителей городов Якуб-бек, кроме ежегодного тартука (подарка), ничего не получал; впрочем каждый из них обязан был содержать известное число войска; что же касается до податей, взыскиваемых правителями с управляемых ими жителей, то на это не имелось никакого контроля. Только иногда впрочем в неопределенные сроки он требовал [127] с правителей значительные суммы денег, которые взносились беспрекословно. Хотанский же хаким Нияз-бек, кроме ежегодного тартука, вносил еженедельно 11 ямб серебром, что составляет более 1,200 рублей и 44 сэра золотом, что составляет около 1,800 рублей, т. е. всего до 3,000 рублей серебром в неделю».
«В день смерти Якуб-бека, т. е. 17-го мая, прибыл в Курля из Карашара Хак-кулы-бек. Трое суток Хак-кулы не объявлял никому о смерти отца. В это время все находившиеся в Карашаре войска были вызваны в Курля.
«По сборе войск в Курля, 20-го мая, Хак-кулы объявил им о смерти правителя страны и заявил свою волю следовать с телом покойного в Кашгар, к старшему брату своему Бик-кулы-беку, который теперь заменит ему отца и без воли которого он ничего не предпримет. Затем, удовлетворив войска двухмесячным содержанием и назначив Хаким-хан-тюрю своим временным наместником, Хак-кулы-бек, 25-го мая, выехал из Курля.
«По другим сведениям, желание Якуб-бека было оставить своим преемником не старшего сына, а младшего Хак-кулы-бека, как более воинственного и любимого войсками. Хак-кулы-бека поддерживали и все начальники войск. Что же касается симпатий населения, например Кашгарского округа и в особенности купцов, то они были на стороне Бик-кулы-бека.
«По этим сведениям, Хак-кулы-бек отправился в Кашгар с целью провозгласить себя правителем, а отвоз тела отца был только предлогом. [128]
«Фактически верно только то, что Бик-кулы-бек видел в брате своем опасного соперника, от которого и решился избавиться при помощи убийства.
«26-го мая, т. е. на другой день после выезда Хак-кулы-бека из Курля, все войска, собранные в этом городе, провозгласили своим ханом Хаким-хан-тюрю, который тотчас же послал некоего Даш-бека (из кипчаков) с 500 всадников для преследования Хак-кулы-бека и воспрепятствования ему захватить аксуйскую казну.
«11-го июня Хак-кулы-бек, с своею прислугою из 30-ти человек, оставил Аксу и направился к городу Кашгару. В 80-ти верстах от этого города, близ станции Купрюк, у моста через Кызыл-су, Хак-кулы-бек был изменнически убит Махмед-зиапансатом, посланным Бик-кулы-беком под видом встречи.
«По другим сведениям, менее заслуживающим вероятия, Бик-кулы встретил лично Хак-кулы-бека и в минуту приветствия убил его выстрелом из револьвера, одновременно с чем была изрублена и свита Хак-кулы.
«Вслед за этими событиями кашгарское царство распалось на три части, из которых каждая имела во главе отдельного правителя: в Кашгаре — Бик-кулы-бека, в Аксу — Хаким-хан-тюрю, а в Хотане — Ниаз-бека. Эти три правителя начали борьбу между собою. Сильнейшим и энергичнейшим оказался Бик-кулы-бек. Собрав до 5,000 войска, он двинулся на Аксу. Хаким-хан-тюря, в свою очередь, собрав [129] свыше 4,000 двинулся ему навстречу. Близ урочища Яйды, (Джайды) между Марал-баши и Аксу, передовые отряды имели стычку, в которой кашгарцы были разбиты и преследованы до урочища Чуль-кудука (Шур-кудук). Три дня спустя все войска Бик-кулы-бека собрались в Чуль-кудуке, а войска Хаким-хан-тюри в Яйдах. Между этими пунктами произошло решительное сражение, продолжавшееся пять часов. Хаким-хан был разбит; он спасся в русских владениях, а войска его сдались Бик-кулы-беку.
1-го августа Бик-кулы-бек вступил торжественно в Аксу. Прожив там около 2-х недель, он, 24-го августа, вернулся обратно в город Кашгар, где дал войскам месячный отдых, а 22-го сентября с 5,000 выступил на Хотан.
8-го октября на урочище Зава он был встречен хотанскими войсками под начальством Эмин-бека, брата Нияз-бека. Хотанцы при первом натиске кашгарской кавалерии разбежались. Нияз-бек, находившийся в то время в городе Хотане (Ильчи), в 30-ти верстах от Завы, услыхав о поражении брата, не думал продолжать оборону и, захватив свое семейство и имущество, направился на Чар-чак, откуда, вероятно, вверх по реке Хотан-дарье через Лоб-нор, намеревался пробраться к китайцам.
«На другой день Бик-кулы-бек вступил в город Хотан и послал преследовать и поймать Нияз-бека. Посланные вернулись без успеха.
«18-го октября Бик-кулы-бек получил известие о взятии китайцами городов Курля, Буча, Аксу и об [130] отступлении находившихся там войск в Кашгар. Под влиянием этого известия он отправил гонца в город Кашгар за своим семейством, которое приказал перевезти в Яркенд. К 25 октября он и сам прибыл в город Яркенд, где уже нашел семью. В это же время в Яркенд пришло известие еще более печальное: часть китайских солдат, обращенных Якуб-беком в мусульманство, ворвалась в крепость Янгишар (цитадель города Кашгара) и заперлась в ней. Известие это произвело весьма тягостное впечатление на всех приближенных Бик-кулы-бека, ибо семейства очень многих из них жили в Янгишаре и были захвачены китайцами. Бик-кулы-бека стали публично обвинять, говоря, что если бы он не выписал своего семейства из Янгишара; то китайцы никогда не осмелились бы на подобный отчаянный поступок.
«Немного ранее Бик-кулы-бек всю пехоту свою направил из Яркенда прямым путем на Марал-баши, но дорогою все войско разбежалось. Тогда, считая свое дело проигранным, он вместе с хакимом (губернатором) Яркенда и с своим семейством направился ночью 4-го ноября в город Каргалык, по дороге в город Хотан. Но несколько лиц, у которых были захвачены в Янгишаре семейства, остановили Бик-кулы-бека и требовали чтобы он вместе с ними шел на выручку этой крепости.
«Бик-кулы-бек должен был повиноваться и двинулся к Кашгару. В городе Янги-гиссар на половине пути между Яркендом и Кашгаром, в [131] бессильной злобе на китайцев, он отдал приказ перебить всех китайских мальчиков, находившихся в услужении у разных лиц.
«По этому приказу было избито до 200 человек. В это же время губернатором Кашгара Алдаш-датхою было избито до 400 китайцев разного возраста и пола, не попавших в цитадель Янгишар.
«24-го ноября Бик-кулы-бек прибыл в Кашгар и остановился в саду своем, отстоящем в трех верстах от Янгишара. Войска прибывшие с ним, отступившие из Аксу и дунгане, в числе более 10-ти тысяч человек, обложили крепость и начали делать приступы против нее. Все их попытки были тщетны. Гарнизон из 500 человека, китайцев вел себя геройски. Не только все штурмы были отбиты, но редкую ночь китайцы не делали вылазки и не наносили чувствительного урона осаждающим.
«4-го декабря в лагере Бик-кулы-бека распространился слух о приближении китайцев к Файзабаду, в 60-ти верстах от Кашгара. Высланный против них с отрядом Алдаш-датха после ничтожной перестрелки отступил и положил начало общему отступлению.
«Паника овладела войском и оно бежало в русские пределы, частью на Терек-даван в Фергану и частью на Чакмак и Артуш к Нарыну. Бик-кулы-бек первый подал пример бегства.
«К 7-ми часам вечера того же числа ничтожный китайский рекогносцировочный отряд, посланный из Марал-баши, без боя вступил в город Кашгар. [132]
«Вслед за войском бежали тысячи жителей с семействами, опасаясь повторения ужасов, каждый раз сопровождавших появление китайцев, как это было при изгнании ходжей Дженгира, Валихана, Катта-тюри.
«Несчастные жители, направившиеся на Терек-даван, переходили этот хребет при 30° мороза.
«Началось повторение ужасов бегства кашгарцев после изгнания Катта-тюри, когда от мороза и голода погибли десятки тысяч народа.
«К счастию для беглецов, начальник Ошского уезда, в который входит и Терек-даванский перевал, энергичный и опытный туркестанец, майор Ионов, принял меры к спасению беглецов. Отправившись лично вместе с своим помощником капитаном Реслейном на перевал, он организовал скорую помощь кашгарцам, достигавшим нашей границы почти замерзшими и умиравшими с голода.
«Беглецов оттирали, кормили, садили на лошадей и отправляли в город Ош. Все перешедшие нашу границу были спасены. Уездным начальником Семиреченской области также, на сколько возможно, облегчена была участь спасшихся бегством в наши пределы.
«Население Яркенда бросилось бежать к Сарыколю и далее к Шугнану, но сарыкольские киргизы возвратили беглецов и отдали их в руки китайцев.
На этот раз китайцы, наученные горьким опытом, держали себя первое время относительно весьма сдержанно. Население было успокоено, начальниками городов были назначены мусульмане, оставлено старое [133] судопроизводство по шариату; религия осталась неприкосновенною (Неприкосновенность религии всегда строго соблюдалась китайцами.). Казнено в первые дни всего 10 человек. Но китайцы привезли с собою и новинку. Они, оставив в покое людей, обратили свое преследование, между прочим на лошадей. Кашгарцам, по слухам, было запрещено иметь лошадей, а находившихся на лицо отбирали в казну, а по другим слухам, мало вероятным, морили голодом и даже расстреливали.
В лошадях, дававших кашгарцам возможность быстро передвигаться на огромные пространства, китайцы видели одну из главных причин своих прежних поражений».
(«Кашгария», соч. А. Н. Куропаткина).
Текст воспроизведен по изданию: Султаны Кенисара и Садык. Биографические очерки султана Ахмета Кенисарина. Ташкент. 1889
© текст
- Смирнов Е. Т. 1982
© сетевая версия - Тhietmar. 2023
© OCR - Иванов А. 2023
© дизайн - Войтехович А. 2001