СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ЗАМЕТКИ ПО ПОВОДУ НАПЕЧАТАННОЙ ВО 2 И 3 НУМЕРАХ «ВОЕННОГО СБОРНИКА» НЫНЕШНЕГО ГОДА СТАТЬИ: «ПОХОД В ХИВУ 1839 Г.»

При чтении «Описания похода в Хиву 1839 г.», напечатанного, без моего ведома, во 2 и 3 нумерах «Воен. Сборника», мне особенно было неприятно то, что к описанию не прибавлено никаких исследований, что ошибки похода не разъяснены и в примечаниях высказаны неверные выводы. Между тем, после похода, мы узнали степь лучше, сделали по ней множество экспедиций, были несколько раз в Хиве, основали укрепление на р. Сыр-Дарье, описали Аральское море, имеем на Сыр-Дарье флотилию. Все это побудило меня высказать здесь несколько замечаний относительно похода в Хиву 1839 г. и мнений о нем г. Голосова.

Г. Голосов, говоря о действиях полковника Геке по устройству укрепления на Ак-Булаке и излагая причины, побудившие к устройству другого укрепления, на р. Эмбе (в 36-й выноске, на стр. 347, № 2-й «Воен. Сб.»), замечает, «что к этой мере побудила и недоверчивость к его (полковника Геке) распорядительности, потому: а) что избравшая им форма Ак-булакского укрепления (бастионная) была самая неудобная для склада запасов (по стеснительности внутреннего пространства)» ¹. [485] Укрепление это составляет неправильный пятиугольник, с такими небольшими тремя бастионами, что они вовсе не помешали бы сложить внутри его всех запасов, назначенных в поход; два бастиона, при полигонах от 55 до 95 сажен, имеют горжи по 12 сажен, фланги от 6 до 8 сажен, а фасы от 8 до 12 сажен; горжа третьего бастиона 18 сажен, фланги по 14 саж. и Фасы по 15 саж. б) «Что солонцеватая вода ручья и колодцев начала оказывать вредное влияние на здоровье людей, обремененных иногда и бесполезными работами», и что будто бы это укрепление послужило впоследствии «к сильному развитию болезней». Пора нам перестать сваливать наши ошибки на воду, местность, воздух и проч. Подобные причины неудач не имеют такого значения, как, например, злоупотребления, беззаботность, незнание. Вода на Ак-Булаке не была так [486] дурна, чтоб могла произвести болезни; работы тоже не имели ничего особенно обременительного. В Ново-Петровском укреплении (нынешнем Ново-Александровском, на полуострове Мангишлаке) вода была не лучше ак-булакской, а работы в 1846 году были обременительнее: там также развилась цинготная болезнь и произвела бы, без сомнения, значительную смертность, если бы не были приняты деятельные меры к ее прекращению. Если бы болезнь восторжествовала, то было бы пущено в ход мнение, что местность для укрепления выбрана неудачно, а, между тем, причина болезни в обоих укреплениях и смертности в Ак-Булакском была та, что в них был начальником один и тот же человек, не отличавшийся особенною заботливостию. На Ак-Булаке, если бы, по настоянию горных инженеров, капитанов Ковалевского и Гернгроса, не сделана была накануне нападения хивинцев предварительная тревога, не распределены люди по местам на случай нападения, не розданы и заготовлены патроны и заряды, и если бы горные инженеры не взялись сами управлять огнем артиллерии во время нападения на укрепление, то, по всей вероятности, оно было бы взято хивинцами. В Ново-Петровске гарнизон укрепления более двух месяцев употреблял в пищу гнилую солонину; когда же в июле месяце я прибыл в укрепление и увидел эту солонину, то немедленно назначил коммиссию из офицеров гарнизона, которые единогласно объявили, что за гнилостию подобную солонину употреблять невозможно. Я тотчас же озаботился приисканием способов покупать от киргизов баранов и принял деятельные меры к прекращению цинги. Болезнь прекратилась; работы по укреплению и по другим предметам продолжались деятельно и шли успешно. Для доказательства, прилагаю извлечение из отчета, представленного мною в 1847 году. В отчете этом я не поместил случая, который считаю необходимым рассказать здесь. Узнав, что солдат худо кормят, я на другой же день неожиданно пришел к обеду и велел при себе взвесить мясо, бывшее в щах, для раздачи людям. Оказалось, что дача на каждого солдата была значительно менее положенной. Труднее всего было добыть из Астрахани луку, чесноку и свежей зелени: несмотря на мои неоднократные приглашения торговцев привозить эти припасы в Ново-Петровск, никто сначала не хотел ехать, потому что некоторые местные власти, [487] образовав компанию рыболовства, удалили всех рыбопромышленников, исключая одного, который был им нужен для продажи их рыбы в Астрахани. Но когда я на месте ловли захватил 4,000 крючков, принадлежавших чиновнику-промышленнику, и когда, узнали об этом в Астрахани, тогда немедленно приехали оттуда настоящие рыбопромышленники и торговцы, навезли разных товаров, и гарнизон стал видимо поправляться, получая зелень и другие необходимые припасы. В подобных злоупотреблениях кроется корень болезней и смертности, а не в воде, воздухе или работах. Если солдат накормлен хорошо и об нем заботятся, то работа не может изнурить его.

Многие полагают, в том числе и г. Голосов, будто поход в Хиву 1839 г. не удался только оттого, что предпринят был зимою. Мнение это несправедливо. Мною представлены были примеры, что величайшие полководцы средней Азии, Чингис-Хан и Тамерлан, переходили зимою степи Гоби и Бебтак (Голодную) с 200,000-ю армиею. Тамерлан, приготовляясь воевать с Тохтамышем, осенью 1390 г. собрал многочисленную армию в окрестностях г. Ташкента; сделав смотр ей 19 января 1391 г., он объявил войну улусу Джучи (Золотой орде) и, распределив войска по колоннам, двинул их вниз по р. Сыр-Дарье, а потом, направя их на западную сторону гор Китчик-Тау и Улу-Тау, дал им здесь несколько дней отдыху. Голодную степь он прошел в конце февраля и начале марта, когда можно было довольствоваться снеговой водой или растаянной, накопившейся в ямах и лужах. Далее Тамерлан направился на р. Ишим, верховья Абуги (Абагана) и Тобола, куда прибыл в начале апреля. Здесь, на тучных пастбищах, он опять дал войскам отдых, во время которого, для продовольствия их свежим мясом, предпринимал охоты. Отсюда он выступил в начале мая. Следовательно, расстояние до вершин р. Абуги, около 1,200 верст, Тамерлан шел более трех месяцев, без сомнения, с целию сберечь силы лошадей и верблюдов; но далее, освежив животных на вершинах рр. Абуги и Тобола и направясь на запад в земли неприятеля по хорошим кормам, он двигался быстрее. Пройдя около тысячи верст с небольшим в 40 дней и настигнув, 18 июня, Тохтамыша при р. Кондурче (в нынешней Самарской губернии), [488] Тамерлан разбил его и преследовал остатки его армии до берегов Волги ². Проведя здесь около месяца, поиска Тамерлана двинулись обратно к р. Сыр-Дарье и прошли южные киргизские степи тоже зимою.

И наша история показывает пример замечательного успешного зимнего похода в 1499 г., при Иоанне III, к берегам Иртыша и Оби (описанного в истории Карамзина): 5,000 войска, под начальством воевод Ушатого и Курбского, прошли на лыжах более 3,000 верст.

Нам ли, жителям севера, бояться зимних походов? Но есть люди, для убеждения которых примеры, взятые из истории, недостаточны: им нужны доказательства, взятые из сущности дела. Поэтому я принужден рассмотреть составленный в 1839 г. план похода и указать на сделанные при его исполнении ошибки. Если в то время, когда приготовлялись к экспедиции, еще можно было спорить, какой путь выгоднее избрать для достижения Хивы, по причине недостаточного знания нами местности (хотя, впрочем, ничто не мешало заблаговременно исследовать разные пути от оренбурго-уральской линии к Хиве, на значительное расстояние), то, раз избравши какой-либо путь, надлежало обдумать и толково привести в исполнение все средства для достижения предположенной цели. Этого-то именно и не было сделано.

Если бы поход Бековича 1717 г. был описан своевременно и в подробности, то, готовясь к экспедиции 1839 г., мы избежали бы многих ошибок. Полагаю, что уже настало время для истории похода генерала Перовского; пора разобрать беспристрастно, что было хорошо придумано для успеха его, что неудачно, и указать на ошибки. На первый раз я намерен высказать только то, что может служить к опровержению мнения тех, которые полагают, будто поход 1839 года не удался потому, что предпринят был зимою. Надеюсь, что редакция «Военного Сборника», для восстановления истины, не откажется поместить на страницах журнала, мои откровенные замечания. [489]

Путь от Оренбурга в Хиву, чрез Усть-Урт, по которому до населенных мест не менее 1,350 верст, трудно было совершить на одних и тех же лошадях и верблюдах без изнурения, не давши им, на полупути, несколько дней и даже недель отдыху. Еще в 1826 г. генерального штаба полковник Берг (ныне генерал-от-инфантерии граф Берг), по возвращении с зимней экспедиции к Аральскому морю, советовал в случае похода в Хиву избрать складочный пункт близ Усть-Урта, при урочище Донгут-Тау, придти сюда в конце ноября и выждать здесь выпада снегу. В это время лошади и верблюды могли бы отдохнуть, и с первым снегом надлежало бы двинуться в Хиву: тогда снег не мог бы еще завалить пути и кормов и служил бы вместо воды для питья. Мысль основательная, но ее следовало бы лучше развить и толковее исполнить. План может быть составлен умно, дальновидно; однако если исполнители выбраны неудачно, трудно ожидать успеха. К сожалению, покойный генерал Перовский, при своем уме и редких душевных качествах, не имел способности выбирать людей; он был слишком доверчив к своим приближенным, и они-то причиною, что здравая мысль, положенная в основание, худо применена была к делу. Поход в Хиву 1839 г. не удался не от суровой зимы, не от измены верблюдов, как тогда говорили, а от злоупотреблений, интриг, недостаточного знания местности и свойств киргизских степей. Одним из главных виновников неудачи похода был генерального штаба капитан Никифоров. Для раскрытия истины следовало бы покороче познакомиться с этим офицером; но он уже умер, а о мертвых, по смыслу пословицы, надобно говорить или хорошо, или не говорить ничего. Я скажу только, что личность Никифорова очерчена неверно в статье г. Залесова, помещенной в «Военном Сборнике» (1861 г., № 11-й), и сообщу о Никифорове кое-какие сведения, прямо идущие к делу.

Никифоров служил в одном из саперных баталионов, откуда в 1833 году поступил в военную академию, но, не пробыв здесь и года, принужден был отправиться на службу в один из оренбургских линейных баталионов. Ему удалось обратить на себя внимание генерал-адъютанта Перовского, который, к несчастию, исходатайствовал перевод Никифорова в генеральный штаб и начал [490] доверять ему важные дела по управлению. Не только переписка, но и распоряжения, по части приготовительных мер к походу 1839 г. в Хиву, поручены были Никифорову. Пользуясь этим, он хотел в самом походе занять видное место и, чтобы лучше достигнуть этого, употребил все свои усилия, чтобы отстранить от участия в предварительных соображениях и первоначальных распоряжениях офицеров генерального штаба, бывших при оренбургском корпусе, особенно тех, которые коротко его знали и были старше его по генеральному штабу, именно: обер-квартирмейстера оренбургского корпуса полковника Жемчужникова и меня. Вся предварительная переписка по походу ведена была скрытно от нас. По самонадеянности своей, успех похода Никифоров считал верным и не счел нужным обратиться к содействию прочих офицеров генерального штаба ³.

Полковник Жемчужников, служа в оренбургском корпусе довольно долго, знал хорошо степь, ходил с отрядом за реку Сыр-Дарью, основывал новую оренбургскую линию и, при его добросовестности и благоразумии, очень был бы полезен как при первоначальном соображении плана похода в Хиву, так и во время приготовительных распоряжений для приведения плана в исполнение. Но в таком случае он был бы необходимым лицом для отряда, назначенного в Хиву; посему Никифоров старался отстранить Жемчужникова от всякого участия в распоряжениях. Хотя еще в марте 1839 года, бабы на базаре толковали, что мы пойдем в Хиву, но обер-квартирмейстер корпуса, полковник Жемчужников, о предполагаемом походе официально ничего не знал; по бумагам поход считался тайною, и приготовления делались под видом ученой экспедиции к Аральскому морю. Чтоб отстранить полковника Жемчужникова от участия в походе под благовидным предлогом, надобно было приискать ему соответствующее этой цели поручение: и вот ему дают казачий отряд и посылают в степь для прикрытия [491] башкирских транспортов, предназначенных к отправлению в передовое укрепление, где должен быть склад запасов экспедиции - поручение казачьего или кавалерийского офицера. Выбрать же удобнейшую дорогу в Хиву до Усть-Урта, отыскать лучший подъем на него, найдти удобный складочный пункт, или, выражаясь языком стратегии, определить операционный путь и основать передовой базис - дело офицера генерального штаба - поручили кавалерийскому офицеру, полковнику Геке, служившему сначала адъютантом, потом по особым поручениям при оренбургском генерал-губернаторе. Ему даже не дали в помощь офицера генерального штаба.

Прибыв к урочищу Донгузтау, полковник Геке донес, что оно не годится для склада запасок. Урочище это полковник Берг в 1826 г. видел зимою. Это солонцоватая долина, покрытая горько-соленой травой. Зимой, во время прохода полковника Берга, вероятно, паслись на ней стада, вследствие чего полковник Берг указал на это место как на удобное для стоянки отряда, в ожидании выпада снегу. В то время мы еще мало были знакомы со свойствами киргизских степей и степных трав, и ошибка полковника Берга не раз и другими офицерами повторялась. Полковник Бутовский, проезжая по уральским степям мимо солонцеватых долин, поросших густыми и высокими травами, уверял, что уральские казаки имеют здесь лугов на две тысячи стогов; капитан Шульц, на низовьях реки Сыр-Дарьи, принял молодой камыш за сено и писал, что там можно получать до миллиона пудов сена. Камыш этот привычные лошади едят, а зимою камыши устий Сыр-Дарьи, Каспийского моря и реки Урала служат кормом и лучшим прикрытием во время буранов киргизскому скоту; но что пригодно для кочевого народа, то не всегда годится нашему военному отряду. Киргизы заметили, что лошади северных степей, при переводе в южные степи, болеют; на Кавказе гурийские и имеретинские лошади, по привычке, без вреда питаются кукурузными стеблями и листьями, но лошади Аракской долины от этого корму болеют. Есть и другие особенности киргизских трав. Во время движения моего в сентябре 1846 г. с отрядом на полуострове Мангишлаке, к горам Каратау, у меня пало несколько лошадей от здешних ядовитых трав; но те же травы зимою, после морозов, бывают безвредны, и в [492] окрестности гор Каратау кочует зимою довольно много киргизов со своими стадами.

Все эти свойства киргизских трав, узнаваемые опытом, должны быть известны офицерам генерального штаба, служащим в пограничных местах с среднею Азиею. На планах наших съемок степей средней Азии следовало бы означать особыми условными знаками годные или вредные для питья воды и для подножного корма травы, описывать, какие пространства и в какое время года годятся для пастьбы верблюдов, лошадей, баранов, и где лучшие зимовки для этих животных. Если мы, сверх того, переймем от кочевых народов способ скорее отпасывать скот на разных местностях, а от монгольских полководцев производить военные движения в виде перекочевок, так чтобы лошади и верблюды от передвижений не только не изнурялись, но еще укреплялись, то и мы будем в состоянии, как Тамерлан, делать походы в 2,500 верст и иметь возможность вести войну в средней Азии, удалясь на такое расстояние от своего основания.

Недаром у монгольских ханов были особые чиновники для ведения колонн, для выбора становищ, для расположения войск в лагерях (так называемые юртджи), имевшие назначение и обязанности, сходные с обязанностями офицеров генерального штаба, но приноровленные к кочевому быту.

Если мы в 1839 г. знали плохо свойства киргизской степи и местность, тем более было побудительных причин, задумывая поход в Хиву, послать заблаговременно отряд для исследования местности ⁴. Но полковник Геке, при самом приготовлении к походу, послан был с обозом из 1,200 повозок не только выбрать направление для движения обозов, место для склада, но и для немедленного устройства укрепления. в котором могли бы до прихода отряда складываться и храниться все запасы, предполагавшиеся к перевозке в степь последующими транспортами. Если бы на месте полковника Геке был полковник Жемчужников, то, знакомый с основной мыслию, изложенной в записке полковника Берга, он, по осмотре урочища Донгузтау, найдя его не соответствующим цели, возвратился бы к реке Эмбе, назначил бы [493] то место при устье реки Аты-Якши, которое он впоследствии избрал, и приступил бы немедленно к заготовлению возможно большого количества сена. Он, без сомнения, хорошо вник в смысл предположения полковника Берга, потому что, по возвращении с своей степной командировки, говорил мне, что если б его послали вовремя для выбора, складочного пункта, пока киргизы не вытравили кормов, и снабдили достаточным числом кос, то он накосил бы в долине Эмбы и Аты-Якши 200 и даже 300 тысяч пудов сена; а это имело бы существенное влияние на успех экспедиции. По приходе к Эмбенскому укреплению, колонны стояли там от 3 до 4 недель. Имей мы большие запасы сена, верблюды и лошади на хорошем корму могли бы отдохнуть и оправиться в силах; но, при скудном подножном корме, покрытом снегом, и при недостатке сена, они не только не поправились, но еще более похудели. Несмотря, однако ж, на эту ошибку, после блистательного отражения хивинцев ак-булакским гарнизоном и штабс-капитаном Ерофеевым, нам следовало бы немедленно идти в Хиву ⁵, с 2,000 или 3,000 войска, отобрав лучших 4,000 или 5,000 верблюдов и оставя прочих в резерве; но идти надлежало с меньшими затеями, с лучшим выбором начальников и особенно чинов штаба, и без потери времени, потому что с каждым днем мог прибавляться снег, а верблюды слабели бы в силах от недостатка корму.

Впрочем, и выбор передового складочного места на Ак-Булаке не мог бы испортить дела, если б распорядились иначе и не потеряли времени. Местность там хотя солонцоватая, но годная для пастьбы верблюдов, и потому можно было бы там устроить верблюдное депо, согнать туда из числа имеющих быть выставленными от южных киргизов верблюдов 3 или 4,000 и держать их здесь для отпасу; другие же 3 или 4,000 согнать к Эмбенскому укреплению для той же цели. С 6 или 8,000 свежих, в хорошем теле, верблюдов, придя на передовые склады налегке, везя тяжести частию на башкирских повозках, а частию с легкими вьюками, на верблюдах, которые должны были быть поставлены северными и западными киргизами и ханом Джангером, в числе от 4 [494] до 6,000, мы, с выпадом снегу, с передовых укреплений могли бы идти в Хиву уже с полной надеждой на успех, потому что одним из главных условий успеха похода в Хиву было то, чтоб придти в это ханство с лошадьми и верблюдами не изнуренными. А для этого следовало озаботиться, чтоб у подошвы Усть-Урта (на Ак-Булаке) или на Эмбе эти животные были в полной силе и чтоб Усть-Урт переходить не по глубоким снегам. Если же, по каким-нибудь важным причинам, невозможно было иметь у Эмбенского и Ак-Булакского укреплений сильных верблюдных депо (как выше сказано), то надобно было выступить из Оренбурга не в половине ноября, а в начале или в половине сентября; придя на Эмбу и Ак-Булак, в начале или половине октября, в ожидании выпада снегу, дать отряду продолжительный отдых, а между тем дошить здесь и достроить то, что было необходимо для зимнего похода; людей можно бы поучить стрельбе в цель, рассыпному строю, необходимым построениям для походного движения; лошади и верблюды освежились бы и поправились в теле. Тогда остававшиеся 850 или 700 верст по малокормному Усть-Урту можно бы сделать в 25 или 30 дней, и мы пришли бы в Хиву не с изнуренными верблюдами, в январе или феврале, то есть в самое удобное время. Если бы даже, придя в Хивинское ханство, понадобилось несколько времени дать лошадям и верблюдам отдыху, пока приготовится укрепление для склада здесь запасов, то и это удобно было бы сделать, потому что в Хиве много сеют люцерны, составляющей хороший подножный корм, а частые и глубокие канавы служили бы преградами от внезапного угона животных.

Этих приведенных фактов и суждений, полагаю, достаточно для убеждения, что в неудаче похода вовсе не виноваты были ни зима, ни верблюды.

Другой человек, которого Никифорову непременно надо было устранить от участия в походе в Хиву, был я ⁶. Меня [495] еще ранее Жемчужникова послали закупить запасы, необходимые для похода - поручение, также не входящее в круг обязанностей офицера генерального штаба.

Не знаю, донесли ли генерал-адъютанту Перовскому про интриги Никифорова, или он сам стал наконец понимать этого офицера, только недели за две или за три до выступления колонн из Оренбурга мне объявили, что я должен готовиться к походу, но какое назначение я буду иметь при отряде, мне ничего не сказали, несмотря на то, что в наших постановлениях определяется круг обязанностей каждому. К сожалению, и отряду не было дано хорошей организации. В походе, где так важно было сохранение в теле верблюдов и сбережение продовольственных запасов, не было ни заведывающего верблюдами, ни обер-провиянтмейстера; назначены были только, и то пред самым выступлением, начальники колонн, начальник пехоты, начальник артиллерии; во время самого похода, назначен был дежурный штаб-офицер, но ни начальника штаба, ни обер-квартирмейстера, отряда во все время похода не было. Вероятно. Никифорову не хотелось выпускать из рук своего влияния на дела отряда и на генерал-адъютанта Перовского. Впрочем, в постоянном отстранении Жемчужникова и меня от участия в приготовлениях к походу и от назначения определенных нам должностей в отряде, без сомнения, кроме Никифорова, трудились и другие приближенные Перовского. Не говоря уже о наградах, которые можно было получить за успешный поход, представлялись и другие, так называемые существенные выгоды.

Я следовал при отряде в главной колонне. Еще в 1837 г., узнав из частных разговоров о предположении генерал-адъютанта Перовского предпринять зимний поход в Хиву, я, по собственному побуждению и понимая необходимость узнать соседнюю страну, куда предполагался поход, составил, по расспросам, описание Хивинского ханства ⁷. В [496] продолжение же самого похода я, не имея ни надежды на успех, ни возможности исправить капитальные ошибки, посвящал время следующим занятиям: на Караванном озере и потом при Эмбенском укреплении составил предположения для движения и расположения в лагерях и на становищах, для всего отряда, утвержденные генерал-адъютантом Перовским, выбирал места для становищ главной колонны, при которой следовал, ехал всегда впереди колонны с вожаками, делал расспросы о свойстве пути, кормов, топлива и воды впереди; писал (спиртовыми чернилами) замечания о походе, вел походный журнал. Словом, я действовал как следовало усердному и добросовестному юртджи ⁸.

Служа при генерал-адъютанте Перовском несколько лет, я не мог надивиться его доверчивости и слабости к своим приближенным. Когда пришлось из Ак-Булака возвращаться, то он, говоря о своем походе и взглянув на Никифорова сказал: «это поэзия». Казалось бы, после такого мнения о Никифорове, следовало отстранить его от всякого влияния на дела, но Перовский его же выбрал для посольства в Хиву. Никифоров не оправдал и этого выбора. И «Военном Сборнике» описано посольство Никифорова в Хиву и рассказаны его там действия, вероятно, на основании его же донесений. Я не очень доверяю тому, что он о себе писал: без сомнения, он многое раскрасил. Что же касается до того, что он недипломатически обходился с чиновниками хивинского хана, выталкивая их с посольского двора, это делал он, по всей вероятности, под влиянием особого настроения и раздражительности, и потому не удивительно, если в таком ненормальном состоянии приказывал выталкивать в шею хивинских чиновников. Что Никифорову сходило это с рук, можно объяснить тем, что, во время его пребывания [497] в Хиве, еще не изгладилось впечатление блистательного отражения куш-беги (хивинского военного министра) ак-булакским гарнизоном и слабым отрядом штабс-капитана Ерофеева; притом движение наших партий в степи для исследования путей в Хиву и предположения нового похода не могли не устрашить хивинцев. Этим легко объяснить впечатление, которое произвело, по словам г. Залесова («Военный Сборник» 1862 г., № 9, стр. 46, прим. 47), посольство Никифорова на простой народ Хивы; но на высших чиновников и на хана оно вовсе не подействовало: посольство Никифорова не имело успеха. Правительство принуждено было назначить другое для заключения с хивинским ханом мирных условий. Посланный после Никифорова подполковник Данилевский заключил с хивинским ханом довольно выгодный договор, не прибегая к средствам Никифорова.

Я выше сказал, что в приготовительных распоряжениях к походу в Хиву я вовсе не участвовал и не имел у себя всей переписки по этому походу. Поэтому я не мог ни описать подробно, ни достаточно разъяснить предшествовавших выступлению колонн из Оренбурга действий и происшествий, а также некоторых числовых выводов. Для примера приведу следующий факт:

При движении башкирских транспортов в степь, только первый транспорт в 1,200 повозок дошел до Ак-Булака, а остальные 6,350 троечных подвод доходили только до Эмбенского укрепления, всего за 500 верст от Оренбурга, где по дороге кормы и вода вообще хороши. Несмотря на то, башкиры потеряли более одной трети или до 9,000 лошадей. Объяснить такую гибель лошадей можно только дурной распорядительностию и злоупотреблениями; но чтобы знать, как на будущее время предостеречься от них, надобно знать, в чем состояли нераспорядительность и злоупотребления.

Отчетность по отряду была вообще неудовлетворительна, а относительно верблюдов нельзя было добиться числа их, даже приблизительного; но если признать более верными ведомости о числе верблюдов, распределенных по колоннам, то в третьей или главной колонне полагалось 3,600 верблюдов, а всех верблюдов при отряде по этой ведомости должно было быть 12,128. По суточному же рапорту третьей колонны от 19 ноября 1839 г. показывалось верблюдов казенных 117, [498] киргизских 3,664, итого 3,781 верблюд. Без сомнения, и в других колоннах были подобные же неверности; но если эти только 181 верблюд, показанных сверх 3,600, прибавить к общему счету, то получится при отряде 12,309 верблюдов. На пути к Эмбенскому укреплению верблюдов пало немного; во время стоянки лагерем при этом укреплении верблюды были на пастбище, следовательно и здесь не могло их пасть много; а, между тем, при выступлении к Ак-Булаку уже показано годных верблюдов всего 8,900, следовательно, павших или выбывших 3,409 верблюдов. При движении к Ак-Булаку и обратно выбыло вновь 3,880 верблюдов, и затем в лагере при Сага-Темире должно бы быть не менее 5,000 верблюдов. Из них 425 отправлено с небольшим отрядом к Ильинской крепости, 700 оставлены для надобностей в лагере при Сага-Темире; остальных отправили для поправки в теле на лучшие пастбища, которые в марте и апреле уже не могут назваться скудными и покрытыми глубоким снегом. Несмотря на то, к 1 мая показано при отряде всего 1,300 верблюдов. Итак, или надобно предполагать, что при счете верблюдов играли в цифры, или допустить злоупотребления.

Я объяснил причину смертности ак-булакского гарнизона. Полагаю, что страшная смертность и болезненность людей всего отряда должны объясниться теми же причинами; без сомнения. солдаты не получали той пищи, которая полагалась им, и не имели о них той заботливости, которая предписывалась ⁹.

В степь отправлено было 7,750 троечных башкирских повозок. Если положить на лошадь по 15 пудов, то перевезено в степь не менее 348,750 пудов, да на верблюдах перевезено к Эмбенскому укреплению не менее 120,000 пудов, следовательно всего почто полмиллиона пудов запасов и материалов вывезено было в степь. Отчетность по этой части сосредоточивалась в руках капитана Никифорова. Но относительно отчетности по покупке, отправке и расходованию запасов и остатка их не сделано никаких розысканий.

Вот вопросы, которые следовало бы разъяснить, имея в [499] руках дела по хивинскому походу 1839 года и разработывая материялы, хранящиеся в архиве оренбургского штаба. Кроме того, вероятно, в самом Оренбурге, есть еще на службе, или проживают там, участники похода 1839 года. Они могли бы пояснить многое, что до сих пор остается загадочным.

М. ИВАНИН.

Комментарии

1. Это мнение г. Голосова и неверно составленные планы походного движения и расположения лагерем колонн походом 1839 г., приложенные к описанию его, удостоверяют, что г. Голосов имел мои записки о походе неполные и несколько измененные. Это, кажется, можно так объяснить: Я. В. Ханыков, участник предварительных распоряжении к походу в Хину 1839 г., взялся потом описать его; по прошло восемь лет, а дело не подвигалось. Тогда генерал-адъютант Перовский поручил мне описать поход, исключая первой и последней глав. Едва я начал разбирать груды материялов, как получил назначение в Могилев-на-Днепре. Отобрав на скорую руку те из них, которые казались мне более необходимыми, я уехал в Могилев, где, с помощию моего походного журнала, составил описание похода, попавшее потом в руки Я. В. Ханыкова, который, вероятно, и сделал в них изменения.

Из письма ко мне генерального штаба полковника Симонона от 8 сего марта видно, что он принял от Ханыкова, во время болезни его, все имевшиеся у него сведения о средней Азии и о походе в Хиву 1839-1840 годов, уложенные в девяти ящиках. Документам этим полковник Симонов сделал подробную опись, и когда генерал-адъютант Перовский оставлял Оренбург, то приказал полковнику Симонову передать все документы бывшему обер-квартирмейстеру оренбургского корпуса полковнику Дандевилю, которому сдана была и моя рукопись о походе в Хиву 1839-1840 годов, с тем, чтобы, отобрав дела корпусного штаба, хранившиеся в числе документов о походе, собственные документы и письма Ханыкова, все остальные бумаги отослать к нему (Перовскому) в Крым. Были ли эти дела и описание похода в Хиву отправлены в Крым и как попало описание похода в штаб оренбургского корпуса, ни полковнику Симонову, ни мне неизвестно. Но, полагая, что, по смерти генерал-адъютанта Перовского, все его бумаги должны были поступить к его наследникам, я, прибыв в 1858 г. в Петербург, просил полковника Симонова, по знакомству его с родственником Перовского, Алек. М. Жемчужниковым, спросить у наследников Перовского мою рукопись, предъявя письмо ко мне Перовского, из которого видно, что он намерен был рукопись эту возвратить мне. Я получил в ответ, что у наследников Перовского рукописи нет. Теперь я вижу только, что труд мой напечатан без моего ведома и под чужим именем. Прежде напечатания следовало бы разработать, исправить описание экспедиции и дополнить справками с делами: тогда труд имел бы более цены. Зам. авт.

2. Расстояние от г. Ташкента до р. Кондурчи, пройденное войсками Тамерлана, вымерено циркулем по карте, следовательно по прямым линиям; но если принять в расчет обходы гор, крутых оврагов, топких солонцов, то, нет сомнении, все расстояние, пройденное Тамерланом, составит не менее 2,500 верст.

3. Эту самоуверенность разделяли многие из приближенных генерал-адъютанта Перовского. Не задолго до выступления, когда я спорил с Я. В. Ханыковым о трудностях, которые встретятся в походе, и говорил, что успех был бы вернее, если б мы пошли на Сыр-Дарью, чтобы воспользоваться водяным путем, и не более как с 3,000 человек войска, Ханыков отвечал: «поход так хорошо приготовлен, что не может не удасться».

4. Мы это сделали уже после похода.

5. Сведение об отражении хивинцев получено было вскоре по приходе главной колонны к Эмбенскому укреплению.

6. Еще в 1836 г. мне и Никифорову поручено было составить предположение об устройстве укр. на р. Сыр-Дарье. Работая вместе с Никифоровым, я убедился в его способности увлекаться несбыточными надеждами и в неосновательности его суждений, и потому, когда я, по приезде из отпуска в Оренбург в марте 1839 г., увидел, что Никифоров делал все распоряжения по приготовлению к походу в Хиву, скрытно от офицеров генерального штаба, то, опасаясь его промахов и увлечений, я, вместе с переведенным из инженеров путей сообщении корпуса топографов поручиком Ивановым, просил обер-квартирмейстера полковника Жемчужникова доложить начальству о неправильных действиях Никифорова. Но вскоре после этого Жемчужников послан был в степь прикрывать движение башкирских транспортов, а я и Иванов за покупками.

7. Сведения о Хивинском ханстве, собранные тщательными расспросами от бывших в хивинской неволе наших подданных, впоследствии почти все подтвердились, и потому надеюсь, что не почтут самохвальством, если я скажу, что, при участии в предварительных соображениях и распоряжениях к походу, и полковник Жемчужников и я положили бы для успеха его более прочные основания, предварительно ознакомившись и со степью, и с Хивой.

8. По окончании похода, когда сделано было представление к наградам, генерал-адъютант Перовский написал, что я исполнял при отряде должность генерал-квартирмейстера. Как о назначении меня обер-квартирмейстером отряда ни письменно, ни словесно мне ничего не было объявлено, то не знаю, как объяснить эту странность. Может быть, действительно, был отдан об этом приказ; но не был ли он скрыт кем-либо?

9. В зимней одежде были также недостатки. Особенно неудачно была заменена вата джебагой, надо которой солдаты подсмеивались по своему: один солдатик в трескучий мороз ходил по лагерю и предлагал: «кому угодно купить кошемные пироги с начинкой из джебаги?» (войлочные).

10. В Хиве люцерны к год иногда получаюсь по пяти укосов. Коли допустить при Ново-Петровске только три укоса, то можно бы получать по 300 пудов сена с десятины; а как при укреплении земли удобной для посева люцерны найдется более 100 десятин, то сена достаточно было бы на 200 лошадей круглый год. В 1846 г. сено доставлялось из Астрахани по 38½ к. сер. за пуд. Потому я полагал полезным введение травосеяния при Ново-Петровском укреплении. Все затруднение состояло в изыскании способов к орошению земли. Впереди укр. есть овраг Огру, по долине которого туркмены занимались земледелием. По нивеллировке оказалось, что, устроив чрез овраг плотину во 100 саж. длиною, можно поднять воду на 2 сажени высоты. При такой высоте воды, орошения могли производиться почти все лето и достаточно было бы на 200 и более десятин.

11. Крестьянин этот назывался Василий Лаврентьев. Будучи 20 лет, он ушел от своего помещика, поступил в ватагу астраханских рыбопромышленников, поплыл с ними к Мангишлаку для ловли рыбы, попался в плен туркменам и продан ими в Хиву. Там, при его способности к мастерству, он обратил на себя внимание хана, который поручил ему устроить полевые лафеты для артиллерии. С 3 или 4 пушками на лафетах, построенных Лаврентьевым, хан ходил, для грабежа, к границам Персии, при чем Лаврентьев содействовал своими орудиями к взятию какой-то крепости. Хан назначил его начальником своей артиллерии. Пользуясь своим влиянием, Лаврентьев облегчал судьбу несчастных своих соотечественников, томившихся в плену. Когда в 1840 году его освободили, он, пробыв в плену около 22 лет, надеялся быть избавленным от крепостной зависимости; но прежний его помещик требовал за него рекруцкую квитанцию. Пока шла переписка, Лаврентьев жил на оренбургской линии. Я взял его с собой в Ново-Петровск, в надежде, что служба пособит освобождению его от крепостной зависимости. Но он умер там же, где был взят в плен, и первый крест на ново-петровском кладбище был поставлено над могилой Лаврентьева.