ИЗ ПИСЕМ К ИЗДАТЕЛЮ

ИЗ ПИСЕМ К ИЗДАТЕЛЮ «РУССКОГО АРХИВА»

I.

Николая Владимировича Ханыкова

(Славного географа, который участвовал в Хивинском походе 1839 года. Печатая письма В. А. Перовского, я обращался к Н. И. Ханыкову за некоторыми разъяснениями. П. Б).

1-го Сентября 1878 г.

16 rue de l'Hopital, Rambouillet (Seine et Oise).

Во все продолжение Хивинской экспедиции никакого бунта в войсках не было. Тем не менее один пехотинец, 22-й дивизии, дивизионным генералом коей был генерал-лейтенант Толмачев (умерший сенатором в Москве), был действительно расстрелян и по [142] торопливости Толмачева чуть-чуть не зарыт живой. Солдат этот был из Зырян и человек истинно убогий духом. В одну из многих наших холодных ночей, он был назначен часовым в цепи, выставляемой каждую ночь довольно далеко за лагерем. Оттого ли что он сильно прозябь, оттого ли что ему что-либо погрезилocь, но он струсил, бросил ружье и бежал в степь. Само собою разумеется, убежать было некуда далеко, и к утру сам ли он вернулся, найден ли быль казачьим разъездом, не знаю, но он был приведен под караулом в отряд и отдан был при полевом аудиториате под суд: за побег с часов перед неприятелем (?!). А это было еще до прихода нашего в Эмбинское укрепление. Суд, руководствуясь военно-полевым положением, присудил его к смертной казни. В. А. Перовский хотел его помиловать; но разные зловещие советники, и в том числе и дивизионный командир, стали его убеждать в необходимости строго примера, чтоб подтянуть дисциплину. Перовский имел слабость на это согласиться и, что еще хуже того, не присутствовал лично при приведении этой резолюции в исполнение.

С вечера в лагере было известно, что на другой день, кажется в 9 или 10 часов, пользуясь дневкой отряда, несчастный Зырянин будет расстрелян. Действительно, в ясное морозное утро следующего дня все войска отряда были поставлены покоем; в оставшемся свободном пространстве этого каре поставлен был аналой, за коим стоял священник в полном погребальпом облачении, а в центре каре врыт был в снег столб, к коему виновный должен быть привязан. Несчастного солдатика привели под караулом и после короткой молитвы и целования Евангелия на него надели саван. Полевой походный аудитор с красным носом испитым голосом прочел длинную резолюцию, из которой обвиняемый, совершенно одуревший, ничего, очевидно, не понял, так как и в спокойном положении он по-русски знал очень плохо. После этого барабан забил похоронный марш, и несчастного страдальца повели под руки к столбу, у которого была вырыта небольшая в аршин, или аршиин с 1/4, глубины могила. Привязавь его к столбу вызвали 12 человек стрелков, которых расставлял сам Толмачев и неизвестно почему очень далеко от столба. Раздалась команда пли, и багряные пятна показались на саване близ ног, рук и несколько на груди. Страдалец подался телом вперед и, удержанный в полпетли веревкой, зашатался вправо и влево. Я был убежден, что он жив; но Толмачев приказал его зарывать. Подошедши к могиле, я своими глазами вндел, как он, лежавший сначала с [143] сомкнутыми коленами, развел их. Я доложил об этом Афанасью Емельяновичу Толмачеву и насилу-насилу убедил его послать доктора Мобица освидетельствовать положение расстрелянного. Мобиц соскочил в могилу и тотчас же вышел оттуда с известием, что расстрелянный ранен, но даже неопасно и вполне жив. Несмотря на все наши просьбы приказать пристрелить его в упор дула в могиле, Толмачев велел его вытащить за окровавленные руки, снова привязать к столбу и снова вызвал стрелков. На этот раз они поставлены были близко от цели. Несчастный привязанный не мог стоять на ногах и с веревкой спустился по гладкому столбу на снег. Раздались высгрелы, и первая рана вызвала с его стороны сильное движекие рукою. Был ли он или нет убит в этот залп, не знаю: но для большей предосторожности его пристрелили в упор дула.

Эффект этой мученической казни на солдат был самый тяжелый. Проходя мимо его незарытой могилы, все громко желали ему царствия небесного и усердно крестились. Перовский, конечно, ничего не узнал об этих потрясающих подробностях; но будь он тут сам, ничего подобного быть не могло.

Иной подумает, что А. Е. Толмачев был злодей, а в действительности он был добряк, но фрунтовик, ставивший артикул выше психологии.

Н. В. Ханыков.

Текст воспроизведен по изданию: Из писем к издателю "Русского архива" // Русский архив, № 1. 1892