-

ЗАПИСКИ НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА МУРАВЬЕВА-КАРСКОГО ¹.

1821 год.

Транспорт "Кура", 26-го Июня 1821.

25-го Июня, в 9-м часу утра мы снялись с якоря с S.W. ветром и шли тихо так, что сегодня поутру мы находились в двенадцати милях от Наргена, который мы вчера обошли с левой стороны, между сим островом и Вульфом, оставя в левой стороне подводные камни, по которым сей пролив считается опасным; пакетбот обошел Нарген с правой стороны. Пройдя остров, суда шли рядом в близком расстоянии одно от другого. Проходя мимо Наргена, мы видели осыпь обожженных камней на нем и ямы, происшедшие вероятно от извержения огненного, виденного из Баки на сем острове за несколько дней перед моим отплытием.

26-го мы шли довольно хорошо попутным ветром и были бы ввечеру на восточном берегу моря, если б пакетбот, который от нас во весь день отставал (с намерением или без намерения) не понудил бы нас сблизиться; мы поворотили к нему и до вечера шли назад; в полдень же мы были под широтой 40°,-25'-10"-92.

Челекенская южная бухта.

27-го мы увидели Челекень или Нефтяной остров, который по счислению курса мы уже давно прошли (так неверны карты). Мы видели на западном берегу острова две кибитки в одном месте и множество других чрез косу Дервишскую, на южной стороне Челекенского острова. Нам следовало обойти длинную косу, идущую от Челекену на Юг, коей продолжение называется Дервишем, потом пройти между Дервишем и Огурчинским: место неизвестное, в котором мы ударились об мель идучи с корветом ² и [236] которой мы пройти не могли. Юрьев не решился, боясь на мель наткнуться; я уговорил его пуститься, и мы прошли с большою опасностью по двум саженям глубины. Пакетбот прошел за нами, придерживаясь ближе к Дервишу, где по словам жителей больше глубины. В сем проливе, на средине, есть подводный остров, по обеим сторонам которого купеческие суда проходят с грузом. Пройдя пролив, мы поворотили на Север и ввечеру легли на якорь на глубине трех сажен, верстах в четырех от берега. Мы были посещены в тот вечер вторым сыном Киата Хидыром и другими Туркменами, которых, накормив, я отправил назад, кроме Хидыра и Хевеса. Известия, доставленные нам ими, были следующие: Туркмены Хорасанские выгнали Шах-Заду из Мешеда — слух, который всякий год повторяется у Туркмен. Некоторые из старшин Иомудских были побиты Текеями в набегах, которые первые делали на последних по приказанию Шах-Зады Астрабадского. Другие из старшин Иомудских были разграблены Туркменами, поколение Кёклен, нападавшими на них. В Красноводске нет никого жителей кроме рыбаков. Старший сын Киата Якши-Магмед, отправленный из Баки до моего прибытия на купеческом судне к Серебряному бугру за рыбным промыслом, приезжал в Челекень, окончивши свои дела и уехал на том же судне в Баку. На Челекене не имеется ныне более 80 или 100 дворов; водой они нуждаются и то пьют дурную, горькую и соленую из колодцев. Лень их причиной сему: они не хотели построить плотину против дождевой воды, которая могла бы, как обыкновенно, доставить им пресную воду из копаней.

28-го мы снялись с якоря и, обойдя косу, тянущуюся с Запада к Востоку в близком расстоянии от берега, остановились на якоре в одной версте от кочевья. Пакетбот же наткнулся на косу и принужден был заводить якорь на гребном судне, дабы сняться с оной. Я ездил на берег и был принят со всевозможным приветствием Киатом; для меня была очищена прекрасная кибитка, которую убрали богатыми коврами; народ был собран около нее. Оказывая Киату особенное уважение, сказав Туркменам приветствие и объявив им о почтении и послушании, которое они должны ему оказывать, я нашел во всех готовность к исполнению выгод наших. У кибитки моей был поставлен караул, на берегу же артиллеристы учились ружьем и были готовы в случае тревоги вступить в кочевье. Пробыв несколько времени в кибитке, я послал созвать к себе всех старшин и стариков, поговорил с ними и, найдя их всех готовых к исполнению видов наших, простился [237] и ушел, объявив им о хлебе, который со мной находился, и о других вещах. Цену сему хлебу я принужден был положить очень дешевую, потому что незадолго до приезда нашего Персидские суда привозили в Челекень хлеб из Мазендерана и продали его по дешевой цене. Желая, чтобы мой хлеб хоть нескольким подешевле был, я положил цену по три реала за восемь пуд или по 6 рубл. ассигн. за восемь пуд. Киат обещался мне купить весь хлеб, в случае если жители не возьмут его. Из старшин, собравшихся ко мне главнейшие были мулла Каиб и мулла Мириш, у которого пропали бараны на Огурчинском острову. В третьем часу, распорядивши все, что нужно мне будет в Красноводске, я поехал назад на судно. Ввечеру же дал предписание Ратькову, чтобы он послал гребные суда для промера глубины в проливе между Дервишем и подводным островом, находящимся между Дервишем и Огурчинским. Ратьков сам приезжал к ним и распорядился для исполнения сего, назначив два гребные судна и четырех офицеров.

29-го я поехал с Катани на верблюдах на средину острова. Первое мое направление было несколько отклоняясь к Западу от Севера. Проехав семь верст голой равниной, я выехал в горы, которые тянутся с восточной оконечности острова на западную. Горы сии заключают необыкновенное количество нефти; во многих местах нефть с давних времен, вытекая из колодцев, окаменела и образовала целые бугры и большие нефтяные камни. Из ущелий вытекает речка с соленой водой, которая, спустившись на степь, теряется в земле. Воды сии вытекают из родников и влекут с собою нефть, которая останавливается в больших вырытых для сего ямах, выпуская снизу воду. С вершины горы я поворотил налево и ехал по хребту еще верст восемь. Мне открылось море и северный залив Челекени; я не мог видеть северной косы и Красноводска, потому что погода была не ясная, но я был не более как в пяти верстах от северного берега, покрытого высокими песчаными буграми. Весь хребет, склоняющийся к западному берегу, усеян нефтяными колодцами, принадлежащими разным хозяевам. Сверх того собрал я несколько камней, весьма похожих на антимоний; по всем признакам их можно там найти в большом количестве. Сверх сего еще имеется там земля, которая, будучи разведена на воде, дает краску рыжего цвета. В двух местах я видел тоже ручьи горячей воды, вытекающей из нефти, которые должны заключать серу; жители говорят, что воды сии целительные.

В том месте, где сия цепь кончается, остров выдается мысом. На сем мысу особенные горы, которые отделены от цепи и [238] другого цвета и свойств; в них есть обрывы и значительные крутизны, в которых соленые и горячие воды в смеси с нефтью падают каскадами, что составляет довольно приятный вид. От сих гор я поехал к двум кибиткам, находящимся южнее при колодце Лачин, верстах в двух от моря, а оттуда возвратился к кочевью Ах-Акен. Я имел с собою компас, посредством которого я сделал глазомерную съемку тем местам.

30-го Июня в полдень я начал съемку южного берега Челекеня, от места стоянки нашей в лево, до косы Дервишской и ночевал на вершине залива называющегося Кара-гёл.

1-го Июля я пошел на Юг по косе. Сильнейший жар и глубокие пески меня совершенно изнурили; вода наша приходила к концу, и мы находились в нужде; жар и пески утомили меня до того, что я два раза, выбившись из сил, принужден был лечь, не могши ни шагу вперед подвинуться. Того же числа, ввечеру еще несколько, я расположился лагерем на западном берегу косы; видел гребные суда, отправленные с мичманом Николаевым для промеривания пролива между Дервишем и Огурчинским; я делал ему залпы из ружей, дабы он пристал к берегу, но он продолжал путь свой и отозвался тем, что не видал моего сигнала. Туркмены, коих при мне было 9 человек для услуги, были мне только в тягость: хотя я им раза четыре до отправления моего приказывал взять с собою воды, отвечая с своей стороны за продовольствие их, но они взяли воды только на полсутки, в море выпили ее и стали приставать ко мне за оной. Пятерых отослал я назад, а 4 со мной остались; продовольствие, которое я им давал, они отправили в кочевье свое, а у меня еще просили. С отправленными Туркменами я послал записку к Ратькову, прося его о присылке ко мне воды и лодок для отплытия назад.

2-го поутру я продолжал съемку с оконечности косы и увидел плывущие ко мне два гребные суда; они привезли ко мне воды. Окончивши съемку, я отправился назад и после полудня прибыл на суда. Солнце обожгло плечи мои и спину до такой степени, что я с трудом мог поворачиваться.

Дервиш соединен с Челекенью; но на перешейке, соединяющим их, видны следы моря. Рыбы, оставшиеся на сем перешейке, доказывают сие. Коса имеет около 15 верст в длину и двух в ширину; пески покрывают почти всю косу, на коей копанцы оказываются все с соленой водой. Между тем как я занимался съемкой косы, Рюмин ездил во внутренность Челекеня и снял вид с каскада горячей минеральной воды, находящегося в западной стороне [239] оного; а мичман Николаев нашел фарватер в 3 1/2 сажени между Дервишем и Огурчинским островами.

3-го числа я не съезжал с судна; хотел отдохнуть от трудов, понесенных мною, но не удалось. Я наносил съемку свою и изготовлялся к другой. Лейтенант Ратьков между тем занемог очень крепко: с ним сделался припадок сумасшествия, как и прежде с ним бывало, от неумеренности в питье.

4-го около полудня я съехал на берег и пошел на право южным берегом Нефтяного. До вечера я прошел около 10 верст и остановился ночевать на берегу; со мной ночевали и два гребные суда, которые были посланы под начальством Николаева для измерения глубин. На сем переходе я шел мимо древнего кладбища, называющегося Огумене; оно расположено на бугре, около могилы Огумене (название женщины, которой Туркмены приписывают святость); могила сия обложена черепицами и рогами от горных баранов; сии рога тоже воткнуты в землю над всеми другими могилами. Остовы похороненных людей все снаружи, потому что ветер смел песок, в котором они были зарыты.

5-го числа я пошел далее на Восток и дошел к вечеру до оконечности острова по глубоким пескам, имея на Юге залив, окруженный песчаными островами. Острова сии, в числе 62-х, имеют все особенные названия и тянутся по восточной стороне Челекеня к Северу, составляя между собою и Нефтяным пролив, соединяющий южную Челекенскую бухту с Красноводским заливом.

6-го я отправил гребные суда назад, приказав сделать промеры по заливу, а Катани оставил с инструментами и людьми, чтобы снять песчаную высокую косу Гюн-Черюншер, идущую на Юг; я сам, взявши четверых человек с ружьями, поехал на верблюде по средине острова горами и к вечеру после без малого 30 верстного перехода прибыл к судам, утомленный жаром и песками, которые на сем острове несносны. Верстах в четырех от восточной оконечности острова я видел солончак, из которого Туркмены прежде добывали соль и продавали ее Русским промышленникам, приезжавшим к ним за солью, но со времени соляных откупов в Баке сей промысл запрещен. Персияне не покупают соли у Туркмен, имея в Астрабаде свои собственные соляные озера, и потому Челекенская соль остается теперь без всякого употребления. Старшина Таган-Ниас, бывший в 1820 году с Киатом в Тифлисе, ныне ездил со мной; я получил от него следующие сведения о количестве нефти вывозимой ежегодно с сего острова в Персию. Одне обывательские лодки вывозят оной 40.000 пудов, [240] которую в Астрабаде продают. Промысл сей мог без меры увеличиться, если б лень и малые средства жителей не препятствовали им в том. Кроме сего количества Персидские солдаты приходят ежегодно из Мазандрана и вывозят до 20.000 пудов нефти, которую они выменивают на хлеб. Соль их прежде продавалась 23 пуда за 1 р. серебром. Соль сия каменная и в большом количестве. Нефть и соль, богатейшие произведения, одне могут только нас привлечь к сему острову, на котором едва могут люди жить.

По возвращении моем я заходил к Киату и узнал от него, что Астрабадский хан посылает людей, чтобы его захватить. Должно взять самые сильные меры осторожности и для меня: ибо я имею со всех сторон неприятелей и вероломных обывателей, которые за один реал готовы продать своих ближних родственников. В путешествии моем на Балкан я должен тоже остерегаться Хивинского хана, который верно будет посылать людей, дабы меня схватить. Туркмены по крайней мере боятся сего и путешествия моего на Балкан.

7-го я делал празднество для Туркмен в кочевье их, искормил им 7 пуд пшена; после чего делал игрища в борьбе, в бегании, в скачке, в стрельбе из пищалей и из луков. Я давал по реалу победителям, при чем было видно их малое искусство, алчность к деньгам и все подобные плутовские замашки для получения денег. После сего я пустил несколько ракет и шверманов, что крайне удивило Туркмен. После того я роздал подарки старшинам, сказав всякому какое-нибудь приветствие, сказочку или притчу. Я удовольствовал малым количеством многих.

8-го числа я занялся сборами в дорогу, ибо намеревался предпринять сухопутное путешествие с инструментом по западному берегу острова. Я велел изготовить 14 верблюдов для подъема воды и тяжестей и несколько Туркмен для провождения нас и ввечеру отправил обоз с командою, из 23 человек состоящей, к Кара-гёлу на западный берег острова, где начинается Дервишская коса, на ночлег.

9-го числа я вручил Юрьеву предписание на имя Ратькова, который еще несовершенно выздоровел от своего припадка сумасшествия, дабы суда плыли с первым попутным ветром к оконечности косы Копалча, находящейся на северной стороне острова, где, взявши меня, пойдут к Балкуинскому колодцу; а сам поплыл на лодке к Карагёлу, где нашел команду и начал работу. К вечеру мы зашли в глубочайшие пески, изнурились и остановились ночевать на берегу моря. Бурдюки наши с водой начали течь, и я, боясь, чтобы не остаться без оной, послал в ту же ночь четырех [241] солдат к двум кибиткам недалеко отстоящим для добывания оной; они пришли поздно и привезли только два бурдюка.

10-го я пустился вперед с инструментом и около полудня пришел к началу косы, где стал лагерем и, ожидая судов, дабы идти на конец косы, где бы я был в противном случае удален от воды, которой теперь сделал запас на неделю, из кочевья отлежащего отсюда верст на 6, к северному берегу острова, и состоящего из 10-ти семейств, которые запаслись на несколько времени дождевой водой. Сильный северный ветер, продолжавшийся два дня сряду, заносил нас песком и препятствовал вероятно судам выйти из бухты. Положение мое будет очень тесное, если они чрез 7 дней не покажутся; я взял здесь все предосторожности в случае нападения Туркмен; по ночам обвожусь цепью часовых.

11-го числа я стоял без действия; сильный ветер не утихал, судов не было видно, и я боялся идти на конец косы, дабы не отдалиться от воды, которую я мог добывать из кочевья ближайшего.

12-го поутру показались суда, они стали на якорь против моего лагеря. Юрьев съехал ко мне и по прежнему находил затруднение в измерении глубины около косы Копалчи; но я, не смотря на него, дал предписание Ратькову спустить гребные суда и приказал двум офицерам измерить глубины по обеим сторонам косы Копалчи, на оконечности оной и в заливе по правой стороне находящемся; между тем плыть с судами на восточную сторону косы и равняться на ночлегах с моим лагерем, а сам после полдня снялся и пошел с инструментом к северной оконечности. Я в тот день прошел только 7 верст; верблюдов я отпустил назад и нанял Туркестанскую лодку в кочевье для доставления вещей моих около восточного берега косы. Туркмен, который нанялся, все время спал; люди мои, не умея обращаться с киржимом, тащили его на себе и пришли часу в 1-м или 2-м ночи к ночлегу; но я удивился, что суда, не следуя моему предписанию при способном для них ветре, легли на якорь, не обойдя косы и не дойдя оконечности оной еще 6-ю верстами.

13- го числа в полдень я пошел далее и к вечеру дошел до конца косы, где расположился лагерем, и увидел гребные суда, делающие промеры на оконечности косы. Я тут же нашел бударку с пакетбота и, сев на нее, в туже ночь прибыл на пакетбот. Ратьков оправлялся от своей болезни. Я спросил, не ветер ли был причиною тому, что он остановился на якоре не обойдя косы 12 числа. 13-го был ветер способный для плытия в култук и если б он тогда обошел косу, то легко бы мог прибыть в [242] култук. Он сказал мне, что ветер был сему причиною. От него я прибыл на транспорт и спросил Юрьева о причине, по которой они легли на якорь, не исполнив моего требования. Юрьев сказал мне, что ветер был спокойный, но что верно Ратьков не счел за нужное заходить за косу. Я полагал, что Юрьев был причиною сего ослушания, ибо он с неудовольствием поплыл от меня 12 числа, не желая спускать гребных судов, к Ратькову и, зная его слабость, отсоветовал ему следовать моему предписанию; вид же, с которым он мне дал сей ответ, удостоверял меня в истине моего предположения, и потому 14-го числа вчера, сев с командой на суда, я предписал Ратькову плыть к Балкуинским или Медовым колодцам, взяв все возможные осторожности против нападения от Туркмен, которые по словам Киата, подстрекаемые ханами Хивинским и Астрабадским, намереваются нападать на нас. Я между тем спросил его, почему он не исполнил моего повеления, представя ему, что если он имел на сие законные причины, то должен был объяснить их мне. Бумага моя была написана довольно строго и с выговором.

14-го перед полднем мы снялись с якоря и за неимением ветра остановились в виду Балкуинских гор. Оне казались нам очень близки, и перед вечером я, взяв 2 взвода солдат, отправился к берегу с Юрьевым и Рюминым для отыскания колодцев Балкуинских. Горы, казавшиеся нам близкими, были еще отдалены, и мы приплыли к берегу после захождения солнца, пройдя около 15 верст. Я нашел колодцы Балкуи, в коих вода была очень хороша, но не успел сходить к Моисееву роднику и возвратился в 10 часов вечера на транспорт. Ратьков отвечал мне, что он против Копалчи остановился на якорь за противным ветром, что совершенно ложно, и я должен представить буду об ослушании его (коему причиною кажется Юрьев) начальству. Киат вчера был со мной; он надоел мне своими прихотьми и капризами, причиною которых то, что я прочих Туркмен, бывших со мной на Копалче, отправил в Красноводск на их же ладье, не дав им с собою продовольствия, коим их насытить нельзя. Службы от них никакой нет, и они с 1819 года привыкли считать нас своими данниками; я принужден буду силою вывести их из сего заблуждения.

15-го мы подвинулись ближе к берегу и бросили якорь в одной или полуторе версте от берега, на 2 1/2 саженях глубины. Я съехал на берег с прикрытием двух взводов солдат и с несколькими рабочими, для отыскания родника, называющегося Моисеевым. В 1819 г., когда я был в Хиве, матросы отыскали его и, как [243] Туркмены рассказывали, что какой-то пророк, нуждаясь в воде, ударил жезлом скалу, из которой побежала вода, то по сходству сего происшествия с приключением Моисея и Израильтян в пустыне матросы назвали сей родник Моисеевым. Вероятно, что жители от сего происшествия взяли свой рассказ. Отправляясь на берег, Киат говорил мне, что должно заплатить два реала хозяину сего родника, живущего на Красноводской косе, что хозяин сей есть потомок того пророка и издавна пользуется сими правами. Я ему отвечал наотрез, что я напрасно денег раздавать не намерен, поехал, отыскал воду и велел расчищать родник. Вода сия хранится в каменном ущелье, кажется в небольшом количестве, и по-видимому должна быть дождевая. Малое отверстие, ведущее в пещеру, в которой сия вода хранится, препятствует перемене воздуха, и оттого вода сгнила и испущает тяжелый, противный запах. При том же дикие голуби, имеющие при сем месте свое жилище, засорили совершенно воду. Я начал обрывать яму, выламывая большие каменья, после стал вычерпывать воду; к вечеру работа наша еще не кончилась, и я возвратился на суда. Сильный ветер, продолжавшийся целый день, не позволил морским наливаться водой. Идя назад от Моисеева родника, я шел мимо кладбища Туркменского; у некоторых могил были поставлены памятники из белого камня с высеченными названиями похороненных; среди их груда камней, обложенная туровыми рогами, означала могилу какого-то важного и боголюбивого старшины, умершего в старые годы. Из средины сих рогов возвышался шест, на котором было навешано множество тряпок (жертвоприношения Туркмен). Моисеев родник лежит в скалах, составляющих второй ряд гор, окружающих колодезь Балкуи. Дабы их найти, должно от Балкуи идти близ полверсты направо берегом и дойдя до оконечности первого ряда каменных гор до другого колодца. Тут должно поворотить налево в ущелье, тянущееся между обоими рядами скал, дойти до вышеупомянутого кладбища, а там поворотясь несколько направо находится родник между скалами, во второй цепи гор.

16-го целый день занимались на берегу очищением родника и всю воду вылили из оного; на судах же морские занимались налитием своих бочек водой.

17-го я ходил на берег отыскивать родник, который я видел в ущелье в левой стороне от гор, искал его и не нашел; он, кажется, исчез. В Моисеевом же роднике дух от воды стал не так тяжел и, кажется, что вода должна быть из родника. Между тем киржим, полный Туркменов, приехал из Красноводска; [244] в том числе были Таган-Ниас и Хидыр. Я их взял на судно, а прочих отпустил, и даже не накормил их, как они сего ожидали. В числе отпущенных был Алеке, приехавший из Челекени с киржимом, и некто Кувет, который в 1819 г. из Хивы со мной приехал. Он ныне ехал в Хиву, и я ему дал письмо к Юз-Баше-Еш-Незеру.

18-го я хотел с судами подвинуться к Красноводской косе, дабы, съехав на берег и обозрев ее, выбрать место выгодное для укрепления, где бы я мог держаться по отплытии транспорта; но ветер был неспособный, и мы простояли целый день на якоре без всякого дела.

19-го по утру ветер был неспособный. В ожидании хорошего я высадил пехоту на берег к Балкуинскому колодцу, приказав ей идти берегом до верху Красноводского култука; вскоре после сего ветер переменился, мы поплыли и остановились на якоре в одной версте от берега. Я съехал в намерении перейти через косу и увидеть колодцы Сегрешем, лежащие по западному берегу косы; но команды моей еще не было, и я не хотел пуститься туда без прикрытия. Я беспокоился о том, что люди долго шли, боясь, чтобы на них не было нападения, и потому послал к ним остальных четырех на встречу. Их нашли на вершине култука, как им приказано было; мы же пристали верстами 10-ю южнее. После полудня только команда пришла и заняла лагерь, приготовленный на берегу. До следующего утра я ничего не предпринимал.

20- го по утру я ходил к Сегрешему; до него было верст до 10. Назад досталось мне идти в сильный жар. Воду из сих колодцев можно пить. Таган-Ниас говорил мне, что верст 5 еще далее, если вырыть колодезь, то вода покажется очень хорошая; но, изнурившись и мало надеясь на слова Туркмен, я не ходил далее. По возвращении моем в лагерь я выбрал место для своего укрепления, несколько на Север от своего лагеря, на вдающемся в море небольшом мысу, и отправил одно гребное судно с Таган-Ниасом на оконечность косы Красноводской, для привезения ко мне киржима, бараков и кибитки для Туркмен. Ходя по косе, я видел больших ящериц с красными ушами; оне похожи на маленьких собачек, бросаются на людей и зубами ухватываются очень крепко.

21-го я заложил крепость или укрепление подле своего лагеря, о четырех бастионах. Вчера работа была довольно успешна; к вечеру кончили больше двух бастионов. Туркменов стало много набираться в лагерь; вчера их до 15-ти уже было. Вчера [245] возвратилось судно, посланное в Красноводск; оно привезло мне на образец воды Красноводской, которая довольно хороша.

24-го я созвал всех морских офицеров к себе на завтрак, служил молебствие в крепости, освятил ее и назвал Вознесенскою; но она еще не была кончена, и потому работа продолжалась до полдня 27-го числа. Укрепление мое примкнуто к крутому берегу моря, отстоящего от берега саженях в 8-ми; крутизна сия песчаная, имеет около 2-х сажен в вышину и впадает маленьким мыском в море. На сем мысу сложена у меня небольшая батарея из мешков, набитых песком, к которой приставлено мое орудие и караульная. От сего мыса вправо и влево на 12 сажен построены два бастиона, соединяющиеся с двумя другими бастионами отнесенными в степь, тоже соединенные куртиною, так что все укрепление мое, имеющее 40 сажен в окружности, состоит из четырех бастионов вышиною в два аршина, соединенных тремя куртинами. На всяком бастионе стоит по орудию с пакетбота. К морю же с обеих сторон укрепления от крайних бастионов будут еще проведены стены. Пороховой погреб, выстроенный из камня, покрыт железом, юфтями и песком, и печка сделана в крутом берегу.

25-го и 26-го я занимался бумагами для отправления транспорта, который 26-го ушел к Балкуинским колодцам для запасения себя водой.

27-го после обеда я перешел в крепость и устроил все в порядке. Глядя на нее, кажется невероятным, чтобы 40 человек могли в пять дней кончить такое строение.

28-го транспорт «Кура» отправился от колодцев Балкуи обратно в Баку. Вечеру Ратьков съезжал на берег, был долго и рассказывал мне свои походы в Америке, в Индии и проч. Он воздерживается от пьянства и начинает поправляться здоровьем.

30-го с рассветом я начал съемку, взявши с собою артиллерийских офицеров, 21 человека пехоты и шестерку, которую я нагрузил водою и провиантом. Я начал съемку треугольниками на Юг и, прошедши пять верст, остановился на ночлег на восточном берегу косы против берега, называющегося Кара-баба.

31-го я подвинулся со съемкой версты на четыре вперед и остановился лагерем на узком месте косы. Она здесь не имеет более 70 сажен ширины; вода на ней оказывается пресная, если разгрести песок не глубже аршина или полтора; если же глубже сего рыть, то вода оказывается горькой и соленая. Несчетное множество всякого рода змей населяют здешние места. Нельзя тоже жаловаться [246] на недостаток всякого рода ядовитых насекомых, как-то скорпионов, тарантул и проч. В Вознесенском укреплении всякой день бивали по нескольку змей и много скорпионов и тарантул в наших палатках; вчера же ввечеру скорпион ужалил Рюмина в палец. Боль была очень сильная по словам его и не дала ему всю ночь спать, но дурных последствий не имела. Жители говорят, что здешние скорпионы несмертельны, но что напротив того тарантулы и горные змеи причиняют смерть своим ужаливанием.

2- го Августа. Я поехал поутру в Вознесенское укрепление, чтобы видеть успех работ. Я нашел стены от крайних бастионов к морю довольно подвинутыми и трех легко больных в лагере, в том числе одного уязвленного скорпионом. Число ядовитых насекомых на сей косе необыкновенно велико: мы здесь убили раз на 2 верстах 34 змеи. Я обедал на пакетботе у Ратькова и отправил Туркменский киржим на Дарджу к мулле Каибу, за баранами и дровами. Мы уже несколько дней не имеем мяса.

После полдня я возвратился к палаткам, продолжал съемку и нынешнюю ночь ночевал верстах в 14-ти от крепости Вознесенской, при урочище, называющемся Ала-дёпе. Вознесенское укрепление названо мною по здешнему Мурадабад, что значит Мурадом построенная. Мурад есть имя, данное мне Туркменами, когда я в Хиву отправлялся; оно значит решительное намерение.

3-го. Я подвинулся до урочища Гельче, где остался ночевать верстах в 4-х от кочевья Красноводского, находящегося на конце косы. Я взял все осторожности ночью, на случай нападения. Ввечеру перехватили мы лодку, идущую от Балкуинских гор к Красноводску; на ней было четыре человека, в том числе и тот Туркмен, который не задолго до приезда нашего убил своего родного брата ножом, бежал и скрывался в горах. Услышав, что сын убитого им брата, мальчик 15 лет, ищущий дядю своего, чтобы его убить, уехал в кочевье к Гаджи-Ишану, что близ Карабугаза, он возвращался к своей кибитке. Племянник его мирится с ним, как говорят, за двух дев, которые должны заменить сыну потерю отца. Один из товарищей сего убийцы сказал одному из солдат моих Татарину, что в кочевье у Ишана есть Русский невольник Муздур, взятый уже шесть лет в плен; не могли порядочно узнать имени его хозяина.

4-го. Я продолжал поутру съемку и остановился к полдню верстах в 2 или 3-х от конца косы. После обеда навестили меня все старшины здешнего кочевья; в том числе был и тот, который сказывал нам прежде о Муздурском невольнике. Я привел [247] его к себе в палатку тайком и расспросил. Хозяин сего невольника Иомуд, поколения Ак, живет в кочевье у Ишана близ Карабагаза; имя его Ораз Магмед, сын его зовется Курбан. Невольник Алексей; его хотели принудить к принятию магометанской веры, но он устоял в христианстве. Донощик сам называется Балта; он поколения Ших и обещался мне выпросить несчастного. По прибытии в крепость я возьму все меры, дабы выручить его.

5-го. Я начал съемку конца косы, в масштабе 5-ти дюймов в версте; я не успел окончить всех засечек на правом берегу косы и пробыл целый день на солнце. Жар был очень сильный. Кочевье, здесь находящееся, состоит из 46 кибиток бедных Туркмен, коих большая часть состоит из Туркмен Мангышлакских и других воровских поколений. Вчера приехали ко мне из Атрека Сеид и Кульчи, ездившие со мной в Хиву; я их отдал до возвращения моего в крепость в гости к одному Иомуду здешнего кочевья.

6-го и 7-го чисел. Я все продолжал съемку косы. На месте нашего лагеря вырыли колодцы, в коих вода показалась пресная; но роя яму глубже, вода становилась горькая; вообще по всей косе Красноводской, начиная от возвышения Кара-Баба, отстоящего на 5 верст от Вознесенского на Юг, показывается пресная вода в каналах, но разных свойств: иную можно только в самой крайней нужде пить, лучшая же из сих вод имеет вкус солоноватый и неприятный; она большею частию находится на западном берегу косы и на южной оконечности оной.

8-го. Я кончил до полудня съемку Красноводской косы. Перед отплытием своим я сходил на остатки укрепления Петра Великого, находящегося на конце косы, при самом раздвоении оной. Вал, ров и бастионы довольно еще приметны, хотя море залило сии места. По отбытии Русских они заросли местами камышом, в котором водится бесчисленное множество змей. Укрепление было довольно обширно и могло содержать до тысячи человек. Впереди оного сделана была пристройка, род кронверка; места для 3 орудий очень приметны в бастионах. Вал, ныне смытый морем, сравнялся с платформами; все укрепление построено без камня, но внутри его видны обломки жженных кирпичей и черного камня, привезенного из Балкуи. Я рыл местах в 20-ти по всему укреплению и кроме горько-соленой воды ничего не нашел; но когда стал рыть в передовом кронверке, то нашел кладбище. Мертвых зарывали без гробов, но яму обставляли высокими кольями, которые с боков забирали досками; колья все еще целы, однакоже сгнили. В одной могиле я нашел медную пуговицу и грош или денежку. Я также [248] нашел железную окись, слепившую ракушу с песком; разломав оную, видны следы четвероугольных гвоздей, но гвоздя самого нет. Сверх того еще нашлись в могилах сосновые шишки, кости, подметки с каблуками и тряпки, коих часть была слеплена как будто кровью. По всему же укреплению видны были местами уголья, кирпичи и деревянные вещи, как-то снасти к неводу и несколько кожаных каблуков. Перед полднем, окончив поиски, я отплыл и ввечеру прибыл в Вознесенское, где я нашел работу почти конченную и крепость обнесенную рвом, в кибитке же у Киата множество голодных Туркмен, которые пришли его объедать; ибо я уже давно ничего не даю сим гостям. Ораз-Магмед, хозяин Русского невольника, уехал недавно в Мангышлак за 400 баранов, которых у него угнали. Дабы его заманить к нам в крепость, я сказал Киату, что буде ему краденных баранов не возвратят, то я напишу письмо к Туркменам Мангышлака, в котором я им буду грозить нападением, если они не возворотят баранов. Другую меру я взял следующую: я обещался менять хлеб на баранов, для привлечения Туркмен к себе; если сии средства мне не удадутся, тогда я буду действовать явно силою. У Иомудов, наших друзей, имеется несколько Русских невольников. Я сие узнал по Русским надписям, сделанным на арбузах, нынче из Атрека привезенных. В залог сих последних имею сына Киата Якши-Магмеда залогом, и потому мне должно теперь только выручить того, который у Ораз-Магмеда находится, в чем я надеюсь успеть.

12-го. Я ездил смотреть соленое озеро, которое верстах в двух от укрепления находится; оно имеет около версты в поперечнике и содержит наилучшую каменную соль изрозоватого цвета во множестве. Я выломал несколько плит сей соли и привез их сюда. Место, из которого выламывается плита, скоро опять наполняется составом соленым, который в непродолжительном времени крепнет и становится таким же как и вырубленный кусок.

13-го. Я делал испытание каменноброса или баллисты, которую я уже два дня работал. Десять человек посредством веревок с трудом могли натянуть закрученную лопатку, которая тяжести бросает, отпустивши ее. Удар был очень силен, но размеры орудия верно не были хороши, потому что передовой камень перебросило только на две или три сажени. Притом, если бы и лучше устроить сие орудие, то бы после двух выстрелов надлежало вновь закручивать веревки, которые очень вытягивались. Намерение мое было поставить несколько таких орудий за стенами моего укрепления; но [249] увидя все сии неудачи, я оставил намерение сие. Сегодня перед рассветом сделалась у нас тревога. Часовой, стоявший на батарее, услышал крик за стеной и, полагая неприятеля уже под укреплением, закричал к ружью! Мы все выскочили, и вышел на место неприятеля верблюд, который ревел; за ним вероятно волк гнался, ибо Туркмены наши не нашли другого верблюда, который с сим всегда вместе ходил. Испуганный верблюд забежал к нам в крепость со стороны моря и о сю пору все еще не отходит от нас.

15-го поутру я вышел из крепости и начал съемку северной оконечности Красноводской косы. Я работал до вечера без остановки, прошел на Север 7 верст до култука Ахтиарского и за оный до конца каменных гор, тянущихся от Балкана по северному берегу залива; последняя гора называется Кайпата. Красноводская коса, соединяясь с твердой землей, составляет залив, при котором было бы гораздо выгоднее для меня построить свое Вознесенское укрепление, по местоположению укрепленному самой природой и по близости камня и глины, находящихся на берегу моря. Я так было и располагал сначала, но имел слабость послушаться Юрьева, который, находя все невозможным, отсоветовал мне сие место, не видав его. За последней скалой Кайпаты есть Туркменское кладбище, заслуживающее, по словам Таган-Ниаса и Катани (ходившего туда) внимания; пещеры, разваленные могилы и валяющиеся книги, курганы, надгробные камни с надписями достойны примечания, и я в свободное время непременно поеду посмотреть сии места. С восточного берега, отпустив шестерку назад, я перешел на западный берег косы и расположился лагерем у колодцев Сегрешем. Коса в сем месте имеет четыре версты поперечника. Здесь прежде были огороды с арбузами и дынями; но кочевья, прежде находившиеся в сих местах в большом количестве, все разошлись, опасаясь нападений Тёке. Несколько лет тому назад как кочевья сии были разбиты и ограблены, людей увели в плен, и они после того были выкупаемы родными за большие деньги. Могилы же убитых разбросаны по нескольким кладбищам, имеющимся около здешних мест.

Вчера поутру выехал из Вознесенского Сеид в кочевье Хаджи-Ишана. Я его отправил в Хиву, приказав ему выведать тамошние слухи о сражениях, которые недавно будто там случились, о нашем посольстве в Бухарию и привезти одного Русского невольника из Хивы. Он отправился тайком и должен через 40 дней возвратиться.

14-го, выходя из крепости, я поручил Кузмичуку схватить Ораз-Магмеда или сына его Курбана, хозяев Русского невольника [250] Алексея, буде они приедут к нам за покупкой хлеба, который я для сего именно обещался им несколько четвертей продать.

16- го. Я продолжал съемку по западному берегу косы, подвигаясь на Юг, и остановился ночевать против своего укрепления. Поутру, прежде чем еще подниматься с лагеря, я посылал Катани по берегу на Север верст за шесть, к косе Дарджа, на коей имеется прекрасная пресная вода. В тех местах земля производит всякого рода плоды, но отдаленность сего места от пристани не позволяет нам избрать его для предполагаемого заведения.

17-го перед полднем я возвратился сюда и застал всех оставшихся в крепости людей больными поносом, который продолжался два дни, а на третий стал легче. Я полагал сперва, что Туркмены отравили колодец Балкуинский, из которого мы берем воду; но Туркмены пьют воду оттуда же, и потому подозрение мое было ложное; а настоящая причина сего должна быть в пище и холодной воде, которую они пили после работы. При том же на сих днях были сильные северные ветры. Прибывши сюда, я узнал о драке, которая случилась около Балкуинского колодца между матросами и Дарджинскими Туркменами, ездившими за водой. Туркмен вынул нож, его отняли и после отдали ему. Призвав урядника, я приказал ему привести ко мне сего Туркмена, в первый раз как с ним встретится у колодцев. Сегодня ночью два волка съели верблюда, не более как в 25 саженях от крепости и в 5-ти саженях от шалаша одного больного Туркмена, который живет за крепостью со старухой, своей матерью, на берегу моря.

18-го. Я посылал Рюмина с инструментом к заливу Ахтиарскому, серединою косы, дабы снять цепи покатых возвышений, тянущихся на Юг по Красноводской косе. После полдня он возвратился, окончив свое дело. Холод начинает быть ощутительным, и погода сделалась совершенно осенняя. Вода в море стала очень холодная.

Вчера ввечеру, четвертка, отъезжая отсюда к пакетботу, опрокинулась на повороте от сильного волнения. Люди на ней сидевшие все спаслись, но ружья и сумы в ней бывшие потонули. Ратьков посылал меня просить об водолазе, буде у меня таковой найдется; их сыскалось двое, которые будут вытаскивать потонувшие ружья и сумы, как скоро погода затихнет. Нынешнюю ночь я посылал трех солдат сидеть на убитом волками верблюде, дабы их застрелить; но ни один из них не показался. По следу сих зверей кажется, что это должны быть не волки, а гиены; ибо лапы их, а особливо когти, необыкновенной величины, притом же след их не [251] волчий, и дерзость их в 15 шагах от людей съесть верблюда, доказывает, что звери сии должны быть не волки, а гиены.

19. Киат просился ехать на днях в Челекень для свершения празднества жертвоприношения, которое у них будет около десятого числа сего лунного месяца, или нынешний год около 25 Августа. Я согласился. Он сверх того просил у меня позволения послать шайку Туркмен для разграбления прибрежных деревень вновь прибывшего на воеводство в Астрабад хана, личного неприятеля Киату. Я отвечал ему, что он может сие сделать, но без моего ведома. Но все их решения и намерения бывают только на одних словах, а дела никогда не бывает. Так точно мне каждый день привозят известия о шатающихся вблизи Балкана больших шайках Туркмен, поколения Теке и Кёклен, о грабежах их и о драках между ними случающихся; но слухи сии все пустые. Однако известие о том, что Персияне повесили одного важного старшину Туркменского Вел-Кафьер-хана кажется справедливо, и казнь его должна быть сделана по справедливости: ибо подобных Туркменам, мошенникам и воришкам свет людей не производил. Я всякий день имею случай видеть бесчестность сих диких людей, более зверям подобных. Я молчу, но настанет время, и кажется перед отъездом моим, что они получат за свою бесчестность и плутовство должное наказание. Надобно будет порядком отодрать несколько старшин их.

Из кочевья Генчли прибыли сюда Туркмены с баранами. Дабы разведать порядочно о Русском невольнике, у них имеющемся, я приказал одному надежному и расторопному солдату познакомиться с одним из прибывших Туркмен и объявить ему намерение свое бежать, а между тем узнать о Русском. Дело удалось: Туркмен обрадовался предложению солдата, обещался его увести и рассказал о несчастном невольнике все что мы прежде о нем слышали. Теперь я буду брать меры, чтобы достать сюда хозяина нашего соотечественника.

24-го. К удивлению моему я увидел поутру Сеида, возвращающегося на верблюде. Он отъехал третью часть дороги до Хивы и виделся там в кочевье с Туркменами, которые ему сказали, что ему невозможно показаться в Хиве, потому что его давно уже хан ищет убить. Сеид разбойник, и сверх того привозил меня в Хиву: сии две причины весьма достаточны для хана, чтоб его повесить. Хан, как кажется, не может равнодушно вспомнить, что он имел глупость меня выпустить из Хивы. Я со своей стороны не понимаю, какая бешеная дерзость овладела мною, когда я решился ехать к нему. Бог милостивый спас меня, и ничто не [252] может меня более понудить идти на явную, мучительную и срамную смерть. Если бы судьба велела мне попасться к тем бесчеловечным Туркменам, я бы лишил себя жизни. Сеид возвратившись доставил мне обратно все деньги и вещи, коими я его на дорогу снабдил, кроме 61 реала, за которые он верблюда купил, которого он сюда привел. «Что вам за польза была бы, сказал он, если б я до Хивы доехал? Я бы верно не возвратился, погиб бы, и вы бы также никаких известий не получили».

На сих днях я был занят поверкой съемки нашей, в которой ошибка в одном направлении все покривила. Ошибка нашлась, и, кажется, сегодня все должно кончиться.

26-го Августа. Вчера возвратился Кульчи из кочевья Гаджи-Ишана, сказав мне, что Ораз-Магмед перекочевал в другое место. Известие сие пустое, и верно Ораз догадался о моем намерении. Надобно приняться за другие меры. Сегодня, on the namsday of N. N. М. ⁴ я ожидал прибытия транспорта, так как я к 10-му числу Июня ожидал судов в Баку, что тогда и случилось; ныне же до сих пор еще ничего не видать с моря.

Вчера, 30-го Августа, пришло ко мне 50 человек званых гостей Туркмен из кочевья Красноводского. Их накормили пловом, после сего я приказал рассыпать им 4 четверти пшеницы и отдал им ее на грабеж; они метались как звери, рассыпали много, отнимали друг у дружки и наконец разобрали пшеницу по полам своих кафтанов. В девять часов утра священник служил в крепости молебствие, после которого команда производила беглый огонь из ружей, а из орудий было пущено 21 выстрел. Пакетбот, убранный разноцветными флагами, сделал столько же выстрелов. После сего Туркмены, собранные по средине лагеря, прочли молитву по своему обычаю за Государя нашего. Потом я угостил морских офицеров завтраком. Ратьков в сей день палил из орудий и ружей до вечера; ввечеру же я осветил свое укрепление 500 плошек, налитыми нефтью и натраном, пущал ракеты и швермера, стрелял из орудий. Пакетбот также пущал ракеты и производил огонь из оружей и пушек. Вид был прекрасный, и такого празднества нельзя бы ожидать на здешних берегах; Туркменов, накормив еще раз, я отпустил. Они прошлую ночь всю пешком протащились из своего аула, дабы поесть плову; их накормили, и они также отправились назад, и старики и дети. Они просили у меня позволения в цель стрелять, полагая, что им будут по реалу [253] за выстрел бросать, как то в Челекене было сделано; но они ошиблись и, узнавши, что им ни гроша не будет, опустили головы и отправились. Иллюминация наша была хороша; но она бы еще лучше была, если б не загашал плошки северный ветер, такой сильный, какого я еще не знал в здешних местах. Поутру порядочный дождь смочил наш лагерь.

Транспорта еще нет, но уже давно пора ему быть. Ветры были ему большею частью попутные. Пора нам на Балкан в Кендерли и обратно в свои домы; но всего нужнее нам в теперешнее время известия от своих. Мы отделены от обитаемого света уже третий месяц.

1-го Сентября была у нас тревога. Конный Туркмен на прекрасной лошади приехал к нам около 9-ти часов утра; вид его, сбруя и одежда подали мне подозрение, что он должен быть разбойник. Я расспрашивал его, узнал, что он из кочевья Хаджи-Ишана, родом Барамша, поколения Салан. Он был в гостях у Ораз-Магмеда (хозяина Русского невольника) и ездил с ним за украденными баранами в Мангышлак. Он говорил мне, что он теперь будет в Красноводске или в Челекене, куда он поехал для продажи масла. Поговорив с ним не более пяти минут, я его отпустил. Вслед за сим прибежали ко мне мои Туркмены и сказали, что приехавший Туркмен Колидж объявил им, что он ночью, ехавши мимо одного колодца, видел следы четырнадцати лошадей и потому он полагал, что в соседстве нашем находятся разбойники. Едва он успел сие сказать, как со всех сторон показались конные люди; двое из них гнались за нашими баранами, которые в полуторе версте от крепости паслись; некоторые приближались к берегу Мазарли (на котором Рюмин стоял с утра с четырьмя солдатами и брал направления на горы), другие скакали по буграм. Я послал в туже минуту шесть человек к Рюмину, приказав ему воротиться; других я послал с Кузмичуком на перерез трем ворам, которые гнали восемь верблюдов, украденных ими за Карабабой, следственно проехав нашу крепость. Как скоро они увидели, что им хотят дорогу перерезать, они погнали верблюдов в скачь и ушли. Между тем Кульчи вскочил на лошадь Колиджа, поскакал к Рюмину и, взяв его на седло, привез в крепость без моего приказания и, как кажется, по внушению Колиджа; ибо все Туркмены по словам его пришли ко мне и сказали, что должно собрать всех людей находившихся за крепостью. Я велел за ним примечать. Другие Туркмены беспокоились о уведенных верблюдах, а более о мальчике Шамамете, который у нас в крепости жил и [254] всякий день ходил версты за четыре от крепости поить верблюдов своего отца, уехавшего в Мангышлак; но Колидж был равнодушен и все смотрел со вниманием на меня, стараясь угадать мои слова. Между тем баранов пригнали, и остался за крепостью только один отряд из 30-ти человек состоящий с Кузмичуком, который гнался за ворами, но не мог их нагнать. Сеид сменил Кульчи на лошади Колиджа, погнался за хищниками, стрелял по ним и ранил одного верблюда; они по нем стреляли, но не задели его. Он спрашивал их, кто они такие; они отвечали, что Теке; но они может быть сие сказали для того только, чтобы не подать на себя подозрения, а может быть были Иомуды. Впрочем Сеид говорил, что одежда их была похожа на Хивинскую, и что по следам сапог их в том месте, где они захватили Шамамета, видно было, что они должны быть из Хивы. Их всего показалось около 18-ти человек. Я пустил ядро по одному из них, который версте в полуторе скакал от крепости; его не задело, но ядро ударило в землю подле самой лошади его, которая испугавшись бросилась в сторону. Когда я увидел, что их более нагнать нельзя и что солдаты понапрасну будут мучиться, бегая в жаркий день в глубоком песке, я сделал им сигнал воротиться, а пакетбот послал в Ахтиарский залив, дабы перехватить хищников в засаде, если бы то возможно. Между тем я велел смотреть за Колиджем, дабы отправить его на пакетбот по возвращении его, ибо на него есть сильное подозрение. 1) Он объявил, что видел следы лошадей у колодца на рассвете, следственно он оставался позади их; а когда он к нам приезжал, то воры были и позади и впереди его. 2) Он приехал к баранам и не прямо в крепость и не по дороге к крепости; следственно надобно думать, что он намеревался отогнать баранов, или увести пастуха; но, увидев двух пастухов с ружьями, не тронул их. 3) Воры вслед за ним показались; если бы он не их шайки был, то бы его захватили. 4) Он говорил, что приказывал пастухам гнать баранов в крепость, но что они, не знавши по-турецки, не поняли его; из пастухов же один был Татарин, и сей Татарин говорит, что он их не предупреждал. 5) Татарин-пастух говорит, что он спрашивал их, не убьют ли его в крепости (вопрос виновного), чего на допросе он не сказал. 6) Когда я его призвал, он мне не говорил о хищниках и сказал сие уже после Сеиду, перед самым тем временем как они показались; надобно думать, что он через сие хотел им время дать ближе подойти. 7) Когда же он говорил о ворах, то тотчас закричал, что надобно воротить всех людей в [255] крепость, вероятно потому, что воры полагали, что Рюмин, посланный с солдатами на Мазарли, отрежет дорогу тем трем человекам, которые ездили за Карабабу верблюдов отгонять; они хотели, чтобы его свели, дабы им дать свободный проезд. 8) Когда Рюмин скакал назад на его лошади, то лошадь его все тянулась влево к ворам, что доказывает, что она из из шайки. 9) Он был верхом и говорил, что купил сию лошадь недавно, тогда как ему можно было на верблюде ехать до нашей крепости. 10) Он говорил, что отсюда сбирался домой на Гюргень через Балкан; ему нельзя бы ехать, а из Красноводского тоже, потому что тут нет больших киржимов, да и лошадей у них на лодках возят только около берегов. 11) Он поколения Барамша, коего большая часть переселилась в Хиву и в связи с Теке. 12) Когда я его второй раз стал спрашивать, не стращая его и не показывая ни малейшего подозрения, он от страха сначала не мог ничего выговорить. 13) Он был в гостях у Ораз-Магмеда, в кочевьи Генчли, и Ораз-Мегмед, верно догадавшись моего намерения захватить его, когда Кульчи ездил к Хаджи-Ишану, велел сказать тогда с Кульчей, что его дома нет, а он был дома. 14) Из сего кочевья Генчли ни один человек не приехал ко мне на празднество 30-го Августа, вопреки моего зова. И так все доказывает его вину. Я его еще не уличал, но уличу и отправлю на пакетбот; при том же вчера ввечеру, когда я сообщил свое сомнение Ашир-Магмеду, то он сказал мне, что сего человека не знает, и что мое подозрение может быть справедливое.

Ввечеру пришел ко мне один из рыбаков, находящихся на Дардже; их было девять человек, из них восемь спаслись, но сына пришедшего старика воры увезли; их было 22 человека. По его словам он сам уплыл на лодке в море и высидел на камне, торчавшем из воды, почти целый день. Положение сего старика жалкое; он беден, у него отняли одного сына, который у него был и увезли все снасти рыболовные, которыми он кормился.

Вчера поутру мы видели на косе Копалче большой дым. Я полагаю, что это должен быть маяк, поданный нам Киатом, который верно узнал о сем нападении и не мог сам сюда приехать за противными ветрами. Если сии хищники Хивинцы или Туркмены, посланные из Хивы для узнания нас, то их должно быть более 22-х человек; отряд их должен состоять по крайней мере из трех или четырех сот человек, которые скрываются за горами и в скором времени должны испытать нападение на нас, и потому я прибавил осторожностей, и в ожидании транспорта не буду [256] отлучаться от крепости. При том же работы наши на съемках кончены, и нам более нечего делать как ожидать прибытия транспорта.

Вчера ввечеру, после тревоги, внесли и поставили в крепости большой каменный крест, высеченный в человеческий рост солдатами по близости отсюда. Здешний камень, состоящий из затверделой ракуши с песком, мягок и очень удобен для строения. Крест сей будет здесь стоять памятником пребывания 60 Русских, построивших в несколько дней довольно значительное укрепление.

2-го. Я сделал пакетботу сигнал возвратиться. Он сперва прислал ко мне гребное судно, потом сам тронулся. Я призвал Колиджа, уличал его в знакомстве с хищниками. Все против него доказывало, но он не признавался. Небойкий вид его один за него заступался: нельзя бы подумать, чтобы хищники послали его на такое отважное дело. Однако я его осудил, чтобы его застращать и отправил на пакетбот, опустив его с четырьмя караульными в ров, а оттуда отвезли его повыше крепости с полверсты, там где его лодка дожидалась. Я с ним послал до берега Петровича и велел еще сказать ему ложно, что один из хищников, пойманный пакетботом на Ахтиаре, объявил, что из товарищей их один попался к нам. Колиджа увещевали признаться и страхом, и добром, но ничего не узнали. Ввечеру я съездил на пакетбот, видел Колиджа, стращал его, но еще более уверился в его невинности, и потому решился его сегодня выпустить. Доказательством его невинности служило то, что по расспросам моим он мне рассказал подробно о Русском невольнике Алексее, имеющемся у Ораз-Магмеда. Я хотел было ему обещать свободу с тем условием, чтобы он Ораза либо Курбана ко мне доставил, но увидел множество неудобств в сем, и потому решился объявить о сем Киату, по прибытии его, и от него требовать прямым путем, чтобы он мне возвратил сего несчастного.

3-го. Я взял новые меры для своей безопасности, приказав Ратькову всякий вечер присылать ночевать сюда десять матросов, вооруженных карабинами; они составляют у меня второй резерв. Поутру я возвратил на берег Колиджа, которого содержали на пакетботе; он невинен: ему подобного олуха не пошлют на такое отважное дело.

К колодцам я стал посылать одного Туркмена за водой, дабы указать матросам, которые из приезжающих Туркмен за водой нам неприятели. Вчера ездил Сеид, и они никого не встретили. Матросам же я дал записку неприятельских нам поколений, по которым велено было стрелять. [257]

Ввечеру возвратился Киат. Он был уже семь дней в дороге от Челекени и за противными ветрами не мог добраться до нас. Я ему рассказывал происшествия, у нас случившиеся без него, как вдруг услышали крик за крепостью, на Юг по берегу. Я ударил тревогу, спустил мост и послал Кузмичука с десятью человеками узнать кто кричит. Привели Туркмена, который запыхавшись прибежал из Красноводского кочевья, за двадцать верст песками, с известием, что транспорт идет, для получения муштулуга или награждения за добрую весть.

4-го. Поутру показался транспорт, и к полдню он лег на якоре против моего укрепления. Юрьев привез мне предписание от Ивана Александровича, в котором он извещает о благодарности, которую он изъявил морским офицерам вследствие моего донесения. Морские офицеры были сим очень довольны, а я еще более. Вельяминов также прислал мне по требованию моему 10 казаков Донских, но молодых, слабых, оборванных и почти без оружия. Я получил тоже из разных мест 17 писем, в коих особенных новостей нет. Базилевич извещает меня, что Алексей Петрович должен вскоре возвратиться на линию, а оттуда в Грузию. Прочие известия касаются до Турции, где Греки сделали сильное возмущение и где посланники Европейских держав, в том числе и наш, находятся в тесных обстоятельствах. Впрочем в сих записках, где помещаются обстоятельства только лично до меня касающиеся, я скажу вообще, что от родных и ближних не получил неприятных известий, разве только одно письмо от Бурцова, в котором он, как человек тронутый каким-нибудь важным обстоятельством, отрицается от связей, ото всего в мире. Бог знает что с ним сделалось. Сущность нрава его не может так перемениться, и он не способен к забытию старых друзей.

Ввечеру сделалась у меня почти тревога. Я объявил Киату о намерении моем избавить Алексея из неволи. Он хорошо принял мое предложение и рассказал мне, каким образом сей несчастный попался в руки к Туркменам. В 1818 году один Астраханский судовщик, Армянин или Русский, заехал в Персидский город Зинзили, что в Гиляне, и не имев достаточно денег для уплаты за забранные товары, оставил там судно свое с Музурами, которые жили на берегу, сказав Персиянину, что он их оставляет в залог своего долга, на один год. Год прошел, заимодавец принял сей мошеннический поступок за истинный, захватил Музуров и хотел продать их в неволю. Они сие узнали и пустились бежать на захваченной ими лодке, не могли пробраться к Северу и [258] поплыли к Югу, дабы обойти восточным берегом моря до Астрахани. Приставая на берега Мазандерана и Астрабада, их хотели схватить; они ушли и пристали к Огурчинскому острову. Туркмены, увидя их, погнались за ними; они приплыли к Красноводску, а оттуда в Кендерлин, где ночевали тогда Мангишлакские Туркмены. Сих матросов было семь человек. Между Туркменами же был один беглый солдат, который обманом заманил их в засаду, где их Туркмены окружили и взяли, трех из них продали в Хиву. Один из сих несчастных Алексей, который теперь содержится у Ораз-Магмеда.

После сего мы взяли меры к освобождению его и отправили Сеида-Таган-Ниаса и еще пятерых Туркмен, приказав им привести его, чего бы то ни стоило; сперва уговорить хозяина и после того, если он не согласится, то взять его насильно. Они обещались исполнить поручение наше. Я надеюсь на Киата; если не честность, то личные его надежды и выгоды понудят его к исполнению моего требования. Туркмены отправились, но вскоре возвратились; они наехали на брошенный огонь и не решились далее ехать. Я послал патруль, из 10-ти человек состоящий, за крепость: обошли всю равнину и бугры, но никого не нашли; между тем суда были в готовности подать мне скорую помощь.

С транспортом прибыл сюда Якши-Магмед, сын Киата, который в Баку был. Отец на него был очень сердит за то, что он уехал в Баку; но я их помирил.

И так занятия мои на Красноводской косе теперь кончены, судно прибыло, осталось обозрение Балкана. Я дождусь возвращения посланных мной Туркмен и отправлюсь.

(Продолжение будет).

Комментарии

1. См. выше, стр. 71.

2. Т.-е. в прошлом году. П. Б.

3. Т.-е. в день именин Н. Н. Мордвиновой (в последствии Львовой). П. Б.

Текст воспроизведен по изданию: Записки Николая Николаевича Муравьева. 1821 год // Русский архив, № 2. 1888