-

ДОПОЛНЕНИЯ К ЗАПИСКАМ Д. Б. МЕРТВАГО.

Читатели, познакомившиеся в Русском Архиве 1867 года с Записками Дмитрия Борисовича Мертваго, со вниманием и удовольствием прочтут нижеследующие дополнения к ним. Дополнения эти, равно как и завещание, сохранились в подлинных рукописях, на отдельных листках, между бумагами Д. Б. Мертваго, обязательно доставленными в Чертковскую библиотеку академиком В. П. Безобразовым. В этих же бумагах находится и большое собрание писем от разных лиц к Д. Б. Мертваго и к его семейству. Извлекаем оттуда на первый раз четыре письма покойного митрополита Московского Филарета, из коих последнее письмо писано в самый день кончины Дмитрия Борисовича к его супруге.

Доселе имел я одолжения, кои чувствуя признаю истинными, единственно от чувств происходящими:

От Дмитрия Ивановича Фирсова, который, будучи подъячим в Алатыре, принял матушку мою со всею семьею в свой дом и, претерпевая [124] многие гонения и побои от воеводы Б... ¹, не только что не выгнал из дома, но разделял с нами бедный свой кусок хлеба.

От Ивана Алферьевича Пиля ², который, будучи бригадиром, пришед для укрощения Пугачевского бунта в Алатырь, не только что покровительствовал нас, в совершенном несчастий бывших, но он и жена его Елизавета Ивановна столь были великодушны, что как бы ближние родственники старались умерить чрезмерное огорчение матушки моей, до исступления доходившей.

От Николая Александровича Чиркова, который, по родству и дружбе матери его с моею, взяв меня на свое попечение, искуснейшим образом путеводительствовал в молодости моей, воздержал от подлых пороков, к коим живость чувств делала меня всегда готовым. Наконец, движимый великодушием, предлагал мне (чтоб ехать лечиться к водам) свои все деньги в такое время, когда отдачею оных мог лишиться не только всего своего имения, но, может быть, потерять и доброе имя: ибо в молодости, быв ветрен, при займе денег, закладывая имение, поступал неосмотрительно, число его умножая. Когда я отказался от такового благодеяния, сказав, что лучше умереть хочу, нежели сделаюсь причиною его несчастия, то он с наполненными слез глазами мне пенял, для чего я думаю, будто имение его дороже моей дружбы. Дружба сего человека и совесть его, на истинной честности [125] основанные, возжгли в сердце моем желание быть добрым судьею и бескорыстным человеком.

От Сергеи Васильевича Беклемишева, который, по приязни с батюшкой моим и родству жены его, дозволив мне вход в дом его, сделался милостив ко мне и наконец, отзываясь будто гожусь я восходить на степени большие, взял большое о мне участие; не имея успеха в скорейшем доставлении мне офицерского чина в гвардии, приказал пойти в отставку и определил прокурором в самых молодых моих летах. Следовательно, он поставил меня на добрый путь по службе, а что главное, — первоначальное положил основание к полезной амбиции, говоря: даром, что я, будучи прокурор, ничего о должности своей не знаю и так молод, что и уса не брею, но уверен, что оправдаю его о мне мнение; чем вознося душу мою, сильно поощрял быть не пресмыкающимся в свете.

От Гаврилы Романовича Державина, который, будучи в знатности и силе, принял меня малочиновного, ничего не значащего и от начальников своих гонимого в содружество себе; удостоивал доверенности без всякого испытания, положась на единую лишь склонность души его, вступался за меня всею силою, снисходил для меня до унижения, искав угодить людям ему противным и большой вред ему делавшим для того только, чтобы, умягча их покорностию своею, расположить в мою пользу. И все что ни делал, делал как будто друг, обязанный брать участие в обстоятельствах ему равного; кажется, даже и по ныне не знает он цены [126] благотворения мне оказанного ³. Благородная душа его умеет сочувствовать всему и делаться равною всему. Примечая в разных обстоятельствах в продолжении многого времени, видел я и знаю действительно, что трудно и даже невозможно унизить его и возгордить. Покойная жена его, Екатерина Яковлевна, во всем ему подобная, показала мне удивительный пример великодушия: будучи больна при смерти, без малодушие зная приближение своей кончины, начиная уже слепнуть, не только что не удержала своего супруга, коего любила страстно, но присоветовала ему поехать в Сарское Село, чтобы проведать, какое генерал-прокурор получил донесение о мне, по случаю замужества сестры моей с человеком в большом несчастий бывшим и предупредить важные последствия, могущие к несчастию моему случиться. Она так ему сказала: — «Ты хотя не случаен, но к тебе имеют уважение, ты можешь сведать и вступиться за него, — поезжай, мой друг! Бог милостив! может, проживу я столько, чтобы еще тебя увидеть». Великодушие по истине, какому примера я не знаю!

От Василия Алексеевича Злобина, который, будучи откупщиком в Уфе, узнав, что уступая притеснениям начальника и злости чиновников, великие мне оскорбления делавших, испрося отпуск, отправляюсь я из Уфы с тем, чтоб не возвращаться к прежней моей должности, по которой я был ему нужен, сведая, что начальники мои, желая преградить мне все пути в Петербург, согласили подлых людей, [127] которым я был должен, подать векселя мой ко взысканию, дабы за оные посадить меня в Петербургскую тюрьму, — великодушнейшим образом предложил мне свои услуги, не смотря на то, что сим вооружает противу себя людей, на меня злобствующих и в которых ему есть нужда. К довершению благодеяния, чтобы не унизить меня отдачею денег в руки, отъезжая из города, ничего мне при прощании не сказав, прислал с почтою десять тысяч рублей, быв известен, что все имение мое состоит под запрещением по делу меня притеснявшему, да хотя бы и свободно было, не стоило той суммы. Наконец, когда по первому векселю в срок деньги ему заплачены не были, а я, будучи уже в отставке, отправляяся из Петербурга в деревню, имел нужду в деньгах, то, сведав о том, прислал мне надобные 500 рублей, приказывая, что последние посылает, желая, чтоб не нуждался я и не имел крайности занимать у других. Когда же приехал я его благодарить за сие одолжение, то при многих тут случившихся ответствовал, что рад всегда все со мною разделять, поставляя причиною, что не брал я с него взяток. Но я от роду и ни с кого не брал и, имея случай, действительно многим делал угодное и полезное гораздо больше нежели ему, поставляя к тому себя обязанным по должности; но однакож никто никогда не поступал со мной ему подобно.

II.

1802 года 29 августа был я в Калмыцкой Орде ⁴. Главный пристав, [128] коллежский советник Николай Иванович Страхов показался мне человек умный, с просвещением; часа в четыре хлопотливого времени много насказал, какие полезные намерения имеет, что учится по калмыцки, желая сочинить историю о Калмыках, что нашел уже он достоверные следы к показанию происхождения их от Индийцев, причины, для коих и когда пришли они в сии степи, между Каспийского и Черного морей простирающиеся, вверх по рекам Волге и Дону; о законе их, о суевериях, о науках, художествах, о обычаях и прочем; что намерен, войдя более в доверенность сего простодушного и по натуральной склонности доброго народа, вводить к ним истинную науку медицины и тем, сберегая многих от преждевременной смерти, искоренять суеверие, духовными их (кои суть и лекари) распространяемое; хочет начать прививание коровьей оспы, назвав ее предохранительным лекарством, для чего и приучил уже к себе одну сироту, малолетную Калмычку, которая находится безотлучно при жене его. (Ее зовут Варвара Даниловна; кажется, не была ли она актрисою Столыпина). Над нею вскоре сделан будет опыта чрез Сарептского доктора. Объявя желание видеть все, что есть любопытного в Орде, по предварительном сношении, был я приглашен к владельцу Калмыцкому, именуемому наместником. Сей, по имени Чучей, в народном платье, украся шею пожалованною ему от государя Александра Павловича медалью, брилиантами осыпанною, на голубой ленте, принял меня, встав с своего дивана. Вид его показывает человека добродушного и не [129] глупого; разговор так же. Убранство в кабинете порядочное. Жена его сидела возле него на постеле, которую и за диван почесть можно. Нас, гостей, посадил на мягкую лавку. На коврах, землю покрывающих, сидело несколько Калмык почетных; столик, шелковою материею покрытый, уставлен божками; множество чашечек серебряных с разными ествами из зерен пред них поставлены; шитый образ, как знамя, стоит на древке, изображает владеющее миром божество. Подминал меня чаем. Ему и жене его подали по трубке табаку; он, раза два курнув, поподчивал меня и как я, следуя их обыкновению, возвратил ему трубку, то, так же курнув несколько раз, поподчивал он г-на Страхова. Лишь встал я от него идти, то объявил он, что, узнав о намерении моем видеть их богослужение, приказал собраться духовным монастыря, при нем находящегося, в главную церковь. В одной из кибиток, которая несколько других побольше, поставлены литые из серебра и позолоченые божки. Один из них, кажется, золотой, имеет перевязь чрез плечо, осыпанную алмазами мелкими; перед ними много серебряных чашечек с зернами, для кушанья им поставлены. Несколько образов шитых и тканых. Моление их состоит в том, что загремит беспутная музыка — две длинные трубы из дерева составленные, поддерживаемые на снурках особыми для того стоящими людьми; две серебряные грубы похожие на кавалерийские; один бубен похожий на барабан: в него бьют кривою палочкою с шишкою на конце, и тарелки медные. Дурацкие лица, благоговение [130] изъявляющие, такой подняли гром, что насилу их уняли. После того бывает чтение из духовных книг. Возле сей главной церкви есть маленькая, где образа и утварь помельче и похуже. Из церкви повели меня к Ламе, то есть первосвященнику. Он сидит на подушках под наметом с офицерской палатки, где длинная сторона открыта. К нему подходят Калмыки с великим почтением; издали начинают поклонение; он почитается ученейшим и святым; человек толстый, хочет казаться Европейцем, беспрестанно поплевывает; что ни говорит — все вздор; посадил нас на подушки, подле него на земле положенные. Монастырь состоит числом около 400 человек; они имеют во владении своем несколько кибиток Калмык, дань им платящих, а сверх того за лечение, ворожбу, жертвоприношения и прочие нелепости собирают много с суеверных Калмыков. Духовные живут изобильно, все нарядны и, сказывают, часто напиваются до пьяна; жен не имеют, но, пользуясь доверенностию Калмыков, не доверяющих жен своих никому кроме духовных, кое-как довольствуются. Чучей имеет дохода деньгами более 200,000 руб.; не только чтобы деньги у него оставались, не может он выбиться из долгов. Саркинцы и придворные его Калмыки умеют содержать экономию его в порядке, чему также вспомоществуют и приставы, при нем находящиеся.

Удивительное дело, — и в степи у Калмыков, где бедность во всей суровости представляется, где люди питаются падалью, малолетные дети ходят совсем нагие, жилища их — войлочные кибитки по большей [131] части худые, все что сделается хорошего продастся и все идет на подати владельцу и на дары божествам с причетниками. Где по знойным степям нет убежища, где нет почти воды, чтоб утолить жажду — солончаки и соленоватые мочажины суть источники Калмык прохлаждающие, но и тут есть двор. Владелец на кого прогневается, на кого посмотрит или побранит, то все отворачиваются от него: никто с ним ни в какое обязательство не входит, и он, доколе возвратит к себе милость его, остается изгнанником среди людей ⁵.

Калмыков, действительно, почитать можно пастухами, Российские стада стерегущими. Все избытки урождающегося у них скота они продают. Куря много табаку, несколько попивая вина, не имеют нисколько денег: все идет на подати владельцу, на дары причетникам божества, от коих также все деньги выманиваются. Умные Гернгутеры за тем-то видно и избрали себе для колоний место к ним поближе, чтобы воображать и не понапрасну, что переселились они в Индию; все богатство их имеет корень в торговле с Калмыками. Калмыки, слепо порабощенные суеверию, полагая в каждой скотине быть душе какого ни есть из родственников их, боятся резать для своего прокормления, разве для принесения на жертву, но и то бывает не часто, следовательно весь скот их им не принадлежит. Занимаемая ими земля ни на что кроме скотоводства не годится. Удивительное дело, что стеснили их поселениями Русских и Татар, кои [132] нищенствуют на безводных здешних солончаках.

Сколько приметить и слышать мог, — Калмыки дерзки своровать то, что могут съесть, трусливы, где хоть малое сопротивление встретить дают, раболепны и потому верны; легко перенимают, но ничего выдумать не умеют; слепо верят всем нелепостям их духовных, кои так же глупы, как и они, но думают о себе, будто много знают и сделать могут; словом, если качество Калмыка счислять весом, то три пуда скотства, тридцать фунтов зверства и десять человечества найдется. Г-н Страхов, надуваяся деньгами, от глупости их получаемыми, хочет распыжить достоинства их, но, кажется, лишь вздуется карман его, а они всегда останутся так как есть до ныне и как полезны они в общем составе общества.

III.

На случай нечаянной смерти завещание мое.

Божуся пред всеми Богом, Коего чаю увидеть, что во всю мою жизнь не присвоивал я себе никогда ничего, ни казенного, ни пратикулярных людей не только делом, ниже помышлением.

Желание, возвышаяся по службе, искать доброй славы и любострастие совращали часто добрую мою волю с пути, совестию указуемого. Винюсь в том и страшусь за сие гнева Божия.

Жену мою Варвару Марковну благодарю за любовь ее ко мне и уважение. Прошу ее и заклинаю именем любви, чтобы умеряла чувства [133] огорчения. Я надеюсь, что поведение ее удобрит корень моей славы, а попечение о добром воспитании детей оставит имя мое на долго в памяти у людей. Чтобы хорошо воспитывать дочерей, надлежит матери так учреждать свой поступок, чтобы всякое ее действие служило им уроком.

Не учения наук, коими украшаются, или, лучше назвать, блестят люди, желаю я детям моим, но чтобы воспитывались они в страхе Божии, любви отечества и усердной привязанности к ближним. Сие сделает их честными и, следовательно, полезными людьми. Нужно научаться тому, что способствует быть годным к делу каждому по состоянию своему.

Детей моих благословляю и умоляю не потемнить доброй славы имени моего, для коей во всю мою жизнь переносил я все, что человечество сносить может.

Сыновей прошу быть прилежными, учиться полезным наукам и отнюдь не прилежать к тем, которые служат в забаве только и праздности, ибо они рановременно человека делают надобным в обществе бесполезных людей и отвратят от доброго пути, который при начале всегда жесток и неприятен телесным чувствам кажется, но впоследствии, услаждая душу, возвышает ее и дает великие преимущества человеку, почувствующему истинное свое достойнство, никакою силою униженным быть не могущее.

Возмужай, когда вступите в службу отечеству, советую быть прилежными и в точности исполнять начальнические приказания, разумеется те, кои относятся к должности.

Нужно непременно стараться [134] удаляться от персонального знакомства с начальниками, а наипаче фамилиарства, потому что сие наконец всегда бывает для доброй славы подчиненного вредно. Хорошо достигать до того, чтобы начальники считали нужными их делами по службе. Если случится быть в команде начальника умного и честного, то надлежит беречь его как луч, посланный от Бога. Когда же обстоятельства приведут быть в команде начальника злого, вероломного, а паче всего корыстолюбивого, то старайтесь, хотя бы с потерею выгод, удалиться: ибо злу содействовать грешно и опасно, противустоять подчиненный не может иметь силы, а доносить на кого бы то ни было — посрамительно для честного человека.

Когда угодно будет Богу и властям, от Него установленным, возвести на степень вышнюю, старайся быть хорошим столько, сколько придумать можешь и делай точно так, как думаешь и говоришь. Знай наверно, что всякое притворство рано или поздно откроется и посрамит лжеца более, нежели бы посрамлен он быть мог, являясь в пороках им владеющих. Людская зависть и любопытство откроет непременно истину и покажет прикрываемые пороки в увеличенном виде. Когда хочешь наслаждаться доверенностию и добрым мнением людей, будь таков, каким казаться хочешь.

Отличие женщин состоит в Евангельских добродетелях. Кротость, снисхождение не только к слабостям, но даже и к порокам людей, скромность и строгое поведение сначала скучны и горьковаты, но после совершения полезны и сладостны для самих тех, кои [135] практикуют сии добродетели. Искренно советую дочерям моим быть таковыми.

Когда выйдете за муж, то должны будете войдти во все обстоятельства и состояние вашего мужа, и так учредить чувства свои и поступки, чтобы быть его помощницею в трудах и утешительницею во время скорби. Почитайте мужей ваших, ибо почтение ваше и прославление его служат великими способами к его чести и доброй славе. Внушайте мужу любовь к добродетели и для того ищите, а найдя берегите ему друзей, избирая, сколь возможно, из людей честнейших и пользующихся уважением в обществе. Одним словом, доставляйте мужу покой и счастие, имея в предмете сию истину: муж всегда украшается и славится доброю женою; и жена, почитающая мужа, непременно в почтении у всех будет.

Сыновей и дочерей моих прошу стараться всевозможно быть в дружестве с детьми брата моего, отнюдь не полагать в цену имение, коего у меня мало, но хотя бы и велико было, не стоило бы дружества.

Оставляю я много написанного о происшествиях со мною и рассуждений, какие в праздные времена мне в мысль приходили. Лесть и самохвальство не могли тут иметь места, ибо оное никому не показываю. Сии бумаги познакомят меня с милыми мне детьми моими, если случится мне оставить их в младенчестве.

Молю Всевышнего Бога, да благословит детей моих быть добрыми людьми, и честь да одушевляет мое семейство.

В заключение советую сохранять спокойствие совести. Уверяю, что сие [136] единое есть средство быть счастливым в сем мире. Никогда не радеть о приумножении богатства: оно скоро приучает человеческие чувства к признанию его ничтожества, ведет к развращению, притупляет стремление к доброй славе и человеколюбию и потому распространяет место раскаянию, досаде на людей завидующих и боязни потерять. Я всегда был беден, много нуждался, но всегда строго наблюдал за чистотою моего поведения. Много насмотрелся на несчастия разбогатевших бесчестными прибытками людей, видел их страдания, видел многих кланяющихся мне, бедному. Что в том, что претерпевал много недостатков! Но за то спал спокойно, и в самые дурные времена не страшился злобы сильных людей, порочных, вредить мне старавшихся.

Прощайте, милые друзья мои — остаток тела моего и души в сем мире! Да благословит Бог и соизволит, чтоб с радостию встретились мы в будущей жизни и чтобы не мог я попенять вам за неисполнение моего завещания.

Дмитрий Мертваго.

12 Апреля, 1813 года.

Писано в селе Демьянове, в день страстныя субботы.

Тоже подтверждаю 25 марта 1820, приобщась св. Тайн в четверг страстной недели.

Комментарии

1. Белокопытова, см. Записки, стр. 20.

2. См. Записки, стр. 31. Этот Пиль, внучатный дядя М. А Дмитриева, были впоследствии Иркутским генерал-губернатором, см. Соч. Державина, изд. Я. К. Грота, I, 801.

3. Державин скончался в июле 1816 года.

4. См. Записки, стр. 157.

5. Как отзывается в этих словах тогдашнее личное положение автора!

Текст воспроизведен по изданию: Дополнения к запискам Д. Б. Мертваго // Русский архив, № 1. 1868