Ц-ОВ А.

РУССКАЯ БЮРОКРАТИЯ И КАВКАЗСКИЕ ГОРЦЫ

Нет, кажется, в России другого населения, жизнь которого находила бы себе такое ничтожное освещение в печати, как жизнь 1 1/2 миллиона кавказских горцев, «забытых и Богом, и людьми», затерявшихся в глухих горных ущельях.

Кавказская пресса, то сдавленная тяжелыми тисками, цензурных ограничений, то сдерживаемая угрозой суровых административных кар, ни прежде, ни теперь не решается иначе касаться жизни кавказских горцев, как только, робкими и осторожными полунамеками. О всестороннем освещении нужд кавказских горцев нечего и говорить. Изредка мелькнет какая-либо корреспонденция и потонет в море газетных строк. Толстые журналы никогда не уделяли Кавказу должного внимания. Они если и касались кавказской жизни, то главным образом жизни Закавказья. Редко-редко появлялись воспоминания или путевые заметки человека, случайно закинутого в ущелья кавказских гор, да в почти никем не читаемых оффициальных изданиях помещались ученые изыскания оффициальных исследователей, проникнутые явной тенденцией расцветить яркими красками благодетельные результаты русской политики на Кавказе.

Своеобразные исторические судьбы кавказских горцев, сохранявшие в течение многих десятков лет в нетронутом виде их язык, нравы и обычаи, создавали обширное поле для плодотворных научных исследований. И пытливый ум ученых, русских и иностранных, время, от времени останавливался на жизни горцев, [299] извлекая из нее богатейшие данные в области лингвистики, этнографии, антропологии, сравнительного правоведения. Но все это делалось разрозненными усилиями отдельных ученых, а не планомерной и упорной работой коллективов. Получались отдельные отрывки знания, подчас яркие и захватывающие, но далеко не исчерпывалось все поле научного исследования. И если в области чисто-научных изысканий все же кое-что и сделано, то в области исследования русской политики по отношению к туземцам Северного Кавказа попадаются только газетные и журнальные статьи, разрозненные, не систематизированные, не объединенные никакими общими идеями, весьма различной и ценности. Эти статьи редко обращали на себя общественное внимание. Самое представление о горцах среди русского общества всегда было в высшей степени смутным и ошибочным.

Вот почему мы полагаем, что освещение некоторых сторон образа действий русской бюрократии по отношению к горцам Северного Кавказа не будет лишено интереса.

_______________

Много десятков лет прошло с тех пор, как туземные племена Северного Кавказа были покорены силой русского оружия и русская культура начала понемногу проникать и в дебри кавказских ущелий.

Упорная, кровопролитная война с свободолюбивыми горцами Кавказа была окончена, и новые задачи встали перед русским правительством. С окончанием кавказской войны надлежало «окончательно умиротворить покоренные народы и утвердить над горскими племенами русскую нравственную власть, которая составляет верный залог спокойного обладания страной» (Из рескрипта Императора Александра II на имя наместника Кавказа, великого князя Михаила Николаевича, от 13 октября 1871 г.).

И вот, если проследить, как «окончательно умиротворялись покоренные народы» и как «утверждалась нравственная власть», то перед нами развернется тяжелая, глубоко неприглядная картина жизни кавказских горцев. Достаточно вспомнить выселение тысяч кавказских горцев в Турцию, отобрание лучших земель горцев под казачьи станицы, поддержку так называемых высших сословий горцев, административные репрессии по отношению к горцам в виде военных экзекуций с постоями солдат и казаков в туземных селениях, насильственное обезоружение туземцев, с оскорбительными для их достоинства обысками, круговую ответственность сельских обществ за порочное поведение отдельных членов, [300] ограничение горцев в праве жительства в городах их родины и в праве приобретения недвижимой собственности, расхищение капиталов, собранных с туземцев, отобрание земель и лесов в пользу казны.

Прибавим к этому, что кавказские горцы почти во всем поставлены вне действия законов империи, которые в применении к ним слишком слабо, будто бы, охраняют прерогативы власти. Администрация попрежнему руководствуется принципом divide et impera, поддерживает систему сыска, глубоко деморализующую население, продолжает руссификаторскую деятельность, игнорирует хозяйственно-экономические нужды горцев.

В 1811 г. русское правительство дозволило осетинам въезд в пределы России, а в 1906 г. начальником Терской области издан следующий любопытный циркуляр, уничтожающий свободу передвижения не только для осетин, но и для всех туземцев Северного Кавказа. «При возбуждении уголовного преследования по обвинению некоторых туземцев в тяжких преступлениях, обвиняемые, в самом начале расследования или во время производства дознания, скрываются из пределов Терской области в Европейскую Россию, поступая там в стражники. Отыскать их и привлечь к законной ответственности является чрезвычайно трудным. В интересах правосудия и освобождения России от элементов, никоим образом не могущих служить к охранению населения, предписываю, чтобы впредь туземцы, отправляющиеся в Россию на службу, получали удостоверение на право выезда лишь по проверке, не имеется ли причин к их задержанию».

Легко себе представить, к каким вопиющим злоупотреблениям может вести такая система охраны «интересов правосудия», если принять в соображение состав администрации и обычные приемы управления горскими племенами. А между тем лойяльность хотя бы, например, осетинского племени по отношению к русской власти почти никогда не подвергалась сомнению с тех пор, как Осетия добровольно признала над собою верховенство русского царя.

Еще в конце XVIII столетия появление русских войск на Кавказе сыграло очень большую роль в жизни осетин. Сдавленные кабардинцами в самых диких трущобах центрального Кавказа, осетины с этого времени начинают понемногу оправляться и через некоторое время покидают горы и выселяются на плоскость. В течение XIX столетия русские пользуются осетинами в качестве незаменимого боевого материала при покорении Кавказа. И как же вознаграждаются все их заслуги? В 90-х годах жителям горной Осетии воспрещается продавать и закладывать какие бы то ни было [301] земли, пахатные, покосные и усадебные; они могут лишь продавать постройки, т.-е. камень и лес, из коих сделаны жилища. Сельским обществам запрещается отдавать общественные земли (пастбища и выгоны) в аренду для разведки и разработки минеральных богатств без предварительного разрешения начальства. При полной земельной необеспеченности осетин для них являлась весьма значительным подспорьем полоса общественных лесов, расположенная между плоскостью и горною Осетиею, в количестве 90.000 десятин. До 1888 г. осетины совершенно свободно владели этим лесом без всякого противодействия со стороны администрации, но с этого времени леса были переданы в ведение местного управления государственными имуществами. Это ведомство смело, не испрашивая даже Высочайшего повеления, объявило всю полосу леса казенною собственностью. Все земли в этой полосе, лесные полянки, на которых обыкновенно устраивались хутора горцев, с убежищами для скота и баранты — все это неукоснительно отбиралось под лесные сторожки или просто предоставлялось свободному произрастанию бурьяна. Население окончательно разоряли систематические штрафы за порубку того леса, которым с испокон веков владели его отцы и деды. Управление государственными имуществами стало даже стеснять бесплатный отпуск леса для домашних нужд, отводя делянки на таких горных крутизнах, куда не ступала человеческая нога.

Русская деревня пережила тяжелые годы крепостного права. И вот, все, к чему приучил русского бюрократа безропотный крестьянский люд, все это применялось к кавказским горцам, делая процесс приспособления их к новым условиям жизни страшно мучительным, затрудняя приобщение энергичных и способных кавказских народностей к русской гражданственности и культуре. Кавказская администрация ставила горцев в положение париев, смотрела на них как на низшую покоренную расу, как на «гололобых татар», «азиатов», с которыми нечего церемониться, с которыми позволительно какое угодно обращение. Такими же глазами смотрела на туземцев и главная масса русского населения, в лице казачества. Это озлобляло туземцев и приводило их к постоянным кровавым столкновениям с казаками.

Некоторую роль играла здесь национально-религиозная обособленность, но ее значение несомненно ничтожно, так как случай мирного сожительства русских с инородцами довольно часты. Не менее враждебное отношение существует, притом, между казаками и русскими переселенцами, с которыми казаки, казалось бы, связаны и единством происхождения, и общностью религии. Единственным правильным объяснением вражды нужно считать факт привилегированного [302] положения казачества и в сфере социально-экономической, и в сфере административно-полицейской и правовой, в сравнении с туземцами и даже с русскими переселенцами (так называемыми на Кавказе иногородними). Здесь нужно искать главный источник тех ненормальных отношений, которые установились между русским и туземным населением и в течение многих лет парализовали правильное развитие краевой жизни.

Уже с самого начала поземельного устройства горцев и казаков кавказские власти обнаружили явное пристрастие к казачеству и враждебность к горцам. В то время, когда казаки Кубанской области получили по 30 десятин на мужскую душу, горцы получали никуда негодные кубанские плавни, по 6 десятин на душу. В Терской области соотношение земельной обеспеченности казаков и горцев было не менее неблагоприятно для последних. Администрация не задумывалась перед экспроприацией земель, принадлежащих горцам, в пользу казачьих станиц.

Неравномерное распределение земли, помимо тяжелых арендных отношений, в которые принуждены были вступать горцы, вело еще к преобладанию казаков на рынке. Непосильная конкурренция заставляла горцев понижать плату за свои продукты и нести крупные убытки. Эта конкурренция окончательно добивала и так уже пошатнувшееся от новых экономических условий хозяйство горца. В большей части казачьих станиц земельные наделы превышают рабочую норму и излишки земли сдаются станичными обществами в аренду; горские племена выплачивают казакам ежегодно десятки тысяч рублей арендной платы за землю. При рабочей норме, определяемой в 11 десятин на наличную мужскую душу, избыточной земли приходится на каждую мужскую душу у казаков 2,7 дес.; в то же самое время в нагорной части Северного Кавказа, по вычислениям одного из лучших знатоков горской жизни, г. Цоголова, «на каждые пять душ наличного населения мужского пола за убогим столом природы имеется прибор только для одного человека, а остальные четыре должны встать из-за стола. Другими словами, в нагорной полосе земли хватает только для одной пятой части населения, а остальные 80% являются лишними ртами» (Цоголов, «Заметка о нагорной полосе», 1907). В среднем казачество сдает в аренду 22,5% общего количества земли, и главными арендаторами войсковой земли являются туземцы.

Поставив туземцев, в экономическом отношении, в полную зависимость от казачества, кавказская администрация еще в [303] большей степени поработила туземцев в административно-полицейском смысле.

Положением 1888 г. об управлении Терской и Кубанской областями установлено узко-кастовое военно-казачье управление, без участия в нем не только представителей горских племен, но и не-казачьего русского элемента. Этим положением туземцы ставились вне действия общих законов и вне каких бы то ни было забот об их культурно-хозяйственном преуспеянии.

Как хозяйничало казачество среди туземцев, можно, видеть из следующих красноречивых строк в «Трудах» коммиссии, избранной владикавказскою городской думой для рассмотрения вопросов о причинах грабежей и разбоев в г. Владикавказе. «Со времени покорения Кавказа казаки смотрят на туземцев как на своих врагов; казаки обобрали у них лучшие земли, загнав их в глубь диких горных ущелий, откуда, поддерживаемые областной администрацией, вновь домогаются удалить их с обработанных с величайшим трудом земель. Подобное отношение казаков к туземцам не могло не порождать неприязни между ними. Администрация же не только не принимала никаких мер к прекращению враждебных отношений, а наоборот, постоянно приносило в жертву интересы одной половины населения в жертву другой. Поставленное вне действия общих законов, систематически преследуемое покровительствуемым властями войсковым сословием, искусственно дезорганизованное и лишенное всяких законных способов защиты своих интересов, — туземное население разоряется, дичает, озлобляется и деморализуется, проявляя изредка свое недовольство в диких формах кровавого мщения, или открытого мятежа, как это было в Чечне в 1898 г., в Осетии в 1902 и 1905 гг., в Ингушии в 1906 т. Конечно, вспыхивавшие там и сям беспорядки были подавляемы с беспощадной жестокостью; сотни туземцев выселялись на верную смерть в холодную Сибирь, виновные аулы облагались десятками тысяч рублей штрафа... И в конце концов достигалась заветная цель казачьей знати: с «искоренением» в туземцах «природных» склонностей к хищничеству и насилию — искоренялось само туземное население»...

Так говорят люди, которых вряд ли можно заподозрить в особом пристрастии к горскому населению.

Но вот другой документ, засвидетельствованный представителями целого народа: телеграмма ингушского населения в первую Государственную Думу. «Мы, ингуши, с незапамятных времен живем в нынешней Терской области, в количестве 50.000, занимаясь испокон веков земледелием. Весь маленький народ составлял как бы одну [304] трудовую общину, не зная, что такое классовые деления, привилегированные и непривилегированные сословия, управляясь общинными началами. Но после покорения Кавказа в шестидесятых годах, не взирая на всю горячую любовь к России, высказанную нами не раз в трудные исторические моменты, местные власти, внушаясь пагубной идеей русификации края, начали отбирать у нас земли и заселять их казаками. В настоящее время 2/3 наших земель, насильственно отобранных, перешли в руки казаков и мы, ингуши, доведены до такого состояния, что для того, чтобы жить, должны арендовать землю у тех же казаков. В среднем ингушское племя платит ежегодно казакам слишком 30.000 руб. арендной платы. Это не что иное, как налог в пользу казаков, налог тем более возмутительный, что мы, ингуши, платим его за пользование землей, принадлежавшей нам тысячелетиями. Но к нашему несчастию ни казаки, ни власти не довольствуются этим. Они, повидимому, окончательно решили истребить наше племя и выжить его. Казаки пользуются всяким случаем, чтобы придираться к нам, взыскивать штрафы, убивать. За один последний год нам пришлось уплатить в пользу казаков 50.000 рублей, а между тем местные власти, состоя исключительно из казаков, и областной начальник, будучи в то же время атаманом терского казачьего войска, не только ничего не предпринимают против них, но поощряют их в этом направлении. Особенно энергично подстрекать их стали за последний год, когда освободительное движение, идя из России, захватило светлыми волнами и наши горы. Вследствие подобных отношений к нам властей мы за истекший год должны были вынести со стороны казаков пять вооруженных нападений, приводивших к кровавым столкновениям. Самым возмутительным из них было последнее, имевшее место при ингушском ауле Яндырке. 20-го мая (1906 г.). Один яндырец, имея в руках только зонтик, поехал нанимать рабочих. Дорогою в огородах казачьей станицы Троицкой на него напали и убили. Лошадь убитого прибежала окровавленная домой; родственники убитого пошли убрать тело покойника. Между, собравшимися на месте убийства казаками и родственниками убитого произошла перестрелка, но без результатов. Казаки нескольких станиц, пользуясь случаем, немедленно собрались и совершили нападение на аул Яндырка, отстоящий от Троицкой станицы на шесть верст. Завязалась перестрелка, продолжавшаяся два дня. Находясь в отчаянном положении, ингуши обратились за помощью к властям. Не взирая на донесение начальника второго участка Назрановского округа, власти подоспели лишь на второй день. Из Владикавказа выступил батальон пехоты Апшеронского полка и [305] пулеметная рота. В то же время прибыли и три сотни казаков, под начальством атамана Сунженского отдела. Когда отряд прибыл на место, часть пехоты с пулеметами взобралась на гору, доминирующую над Яндыркой, а другая часть смешалась с казаками и обстреливала Яндырку. Командир батальона, вместо того, чтобы защищать осажденный и обстреливаемый аул, приказал громить пулеметами. Никакие мольбы и увещания начальника округа, полковника Котляревского, не громить беззащитный аул не помогли, и аул, как вражий, был подвергнут ужасному огню из ружей и пулеметов. В результате оказалось 7 убитых и 13 тяжело раненых. Дети, женщины и старики в ужасе разбежались в соседние леса. Такое отношение властей окончательно убедило нас, ингушей, что нас хотят истребить в конец. Справедливости и защиты нам искать негде. Куда бы мы ни обратились, нам говорят: с казаками мы ничего не можем делать» («Терек» № 83, 1907 г.).

Когда мы ближе познакомимся с внутренним механизмом управления краем, мы увидим, что вышеприведенные документы нисколько не страдают преувеличением.

_______________

В первое время после покорения Кавказа русская администрация для проведения тех или других реформ прибегала к содействию самих туземцев, собирая представителей горских племен на большие народные собрания.

Такие всенародные общественные собрания функционировали у чеченцев, ингушей, осетин, кабардинцев, карачаевцев и др., принося значительную пользу населению, как зачатки широкой общественной самодеятельности. Правда, благотворные результаты собраний парализовались отчасти стремлением администрации использовать их в своих видах; но все же они функционировали довольно правильно, а некоторые из них, казавшиеся особенно благонадежными, были даже в законодательном порядке регламентированы (напр. кабардинские народные сборы). Но когда на собраниях стали выплывать злоупотребления низшей администрации, когда сложилась горская интеллигенция и пробудилась общественная мысль, когда собрания задались целью сосредоточить в своих руках целые стороны хозяйственной жизни и, прибегая к «самообложению, пополнить недостаток земских учреждений, тогда администрация сначала стала неохотно созывать собрания, а затем и совершенно перестала созывать их. В основу управления был положен бюрократический [306] централизм, с своим неизменным спутником — бюрократическим произволом.

Даже сельская самодеятельность населения была парализована институтом назначаемых по усмотрению начальства старшин, которые должны посвящать администрацию во внутренние стороны аульной жизни, скрытые до тех пор от постороннего взора. Будучи ставленниками ближайшего начальства и завися только от него, старшины нисколько не заботились об интересах жителей, а прилагали все старания к тому, чтобы угодить своим непосредственным начальникам. Иногда сельские должности являлись для участковых начальников только известной доходной статьей, и правило «рука руку моет» имело очень большое применение.

Самые кадры старшин составлялись из полицейских и постовых урядников, запасных галуноносцев, лакеев при участковых и окружных начальниках, милиционеров, рассыльных при разных правительственных учреждениях, вообще из всякого рода отбросов туземного и казачьего населения. В большинстве случаев старшины вступали в самые лучшие отношения с «порочными элементами» общества, как лицами, приносившими им наибольший доход. Тяжело жилось только мирным сельчанам, особенно тем, которых почему-либо не возлюбило сердце старшины. Нет такой беды, которая не стряслась бы над головой этих злополучных людей. Взяточничество, подложные сельские приговоры, присвоение общественных денег, всякого рода тяжкие преступления по должности-бот основные черты деятельности аульного старшины, покуда не переполнится чаша терпения у сельских жителей и они постараются убрать его «своими средствами», или же старшина очутится на скамье подсудимых.

И вот эти-то люди должны были заботиться о процветании сельских обществ, выполнять разнообразные функции, не имея ни знаний, ни каких бы то ни было нравственных устоев. А между тем обязанности старшины весьма разнообразны, права его весьма обширны. Он обладает и дисциплинарной властью: ему предоставлено за маловажные проступки назначать виновных на общественные работы до двух дней и подвергать их денежному взысканию до 1 рубля и аресту до 2 дней.

Состав сельской администрации, тормозивший мирное развитие сельской жизни, побуждал туземцев к неоднократным ходатайствам о введении выборного института старшин. Все эти ходатайства оставались гласом вопиющего в пустыне, пока население не обратилось к более решительным средствам. Одновременно с подъемом общественного движения в России заволновались и [307] горцы. Во многих местах назначенные старшины были насильственно удалены, и сельскими сходами на их место были избраны свои кандидаты. Кавказская администрация, встревоженная грозными событиями в России, стала призывать горцев к спокойствию и сулить им всевозможные реформы, между прочим — выборный институт старшин. Реформы оказались пустым словом, но выборные старшины были введены.

Сначала население облегченно вздохнуло, но вскоре оказалось, что эта мера, без общего преобразования всего административного уклада, не может принести ожидаемой пользы. Старшины фактически оставались попрежнему в полном распоряжении администрации и главным образом обязаны были выполнять приказания начальства; в противном случае им грозил сначала арест от 2-х недель до 1 месяца, а дальше — увольнение от службы.

Если низшая сельская администрация представляла собою отбросы общества туземного и казачьего, то участковая вмещала в себе отбросы военной и чиновной среды. Кавказские участковые начальники — это русские становые, но только более невежественные. И все эти начальники пользуются властью почти неограниченной, расправляются с населением как заблагорассудится. Внезапные ревизии обнаруживали почти всегда массу вопиющих злоупотреблений; бывали случаи, когда даже начальники областей покидали свои должности в 24 часа.

В отдаленном Алтае, где самовластие и произвол сибирского чиновничества не знали удержу, сложилась про чиновников песенка, в которой говорится:

Как на Чую завалится,
Никого он не боится...

Ее свободно можно было бы переделать, подставляя вместо Чуи названия кавказских рек: Терек, Кубань, Сунжу.

Как расхищалось народное достояние, о том свидетельствуют факты бесследного исчезновения осетинских, карачаевских и др. общественных штрафных сумм, достигавших десятков тысяч рублей.

Чиновные культуртрегеры совершенно игнорировали благосостояние горцев, не выполняя даже прямых своих служебных обязанностей. Вот маленький типичный пример. Общество селения Кадгарон, желая положить конец взиманию неимоверных процентов (30% и больше) местными кулаками ростовщиками, решило устроить у себя ссудовспомогательный банк, основанием для чего послужил существовавший у общества с 1902 г. ссудо-вспомогательный капитал. Об этом [308] был составлен 15 апреля 1904 г. приговор, который, вместе с выработанным проектом устава банка, 3-го мая был представлен местным сельским правлением на утверждение начальника 1-го участка Владикавказского округа. Прошло три года, а об уставе Кадгаронского банка не было ни слуху, ни духу. Полагая, что замедление происходит в виду бывших беспорядков, кадгаронцы вооружились терпением. После составления приговора был избран казначей, и проектированный банк, к великой радости всех обездоленных жителей, начал функционировать. Для расширения его деятельности общество постановило отпускать в его доход ежегодно всю сумму, выручаемую от сдачи в аренду пастбищных участков общественной земли. Таким образом к концу 1906 г. образовалась сумма в 8 слишком тысяч руб., что дало возможность производить операции с более широким кругом клиентов. В феврале 1907 г. казначей банка предоставил для засвидетельствования новые предварительные книги. Начальник Владикавказского округа был немало удивлен, узнав, что в Кадгароне без его ведома и без устава существует такой значительный капитал. Когда же казначей доказал, что приговор и проект устава были представлены по начальству еще в мае 1904 г., то оказалось, что дальнейшего движения онн не получили и неизвестно, что с ними стало («Терек» № 81, 1907 г.).

_______________

Если такова моральная и интеллектуальная физиономия чиновных культуртрегеров на Кавказе, то немудрено, что единственной системой управления они считают систему «ежевых рукавиц», «бараньего рога». Искоренение «природных хищнических наклонностей» горцев — вот задача, которая ставится основой всей деятельности энергичного администратора. В его глазах все туземное население поголовно состоит из грабителей и разбойников, с которыми церемониться нечего.

Вот, например, постановление начальника Терской области, документ самого последнего образца. «Большинство обществ, хуторов и сельских хозяев, расположенных на казачьих и частновладельческих землях в Кизлярском и Моздокском отделах, по левому берегу Терека, нанимают для службы в своих экономиях, в качестве приказчиков, объездчиков, сторожей, пастухов и работников и пр., туземцев из осетин, кабардинцев, ингушей, чеченцев и кумыков, причем ради дешевизны в большинстве случаев неблагонадежных. Служащие эти хотя и представляют охрану [309] для данной экономии, но в общем являются большим злом для всего указанного района, так как, поступив на место и ориентировавшись, начинают систематически заниматься воровскою деятельностью, являясь проводниками, пособниками и укрывателями воров-туземцев. В виду того, что принимавшиеся для искоренения этого зла разного рода меры до сего времени положительных результатов не дали, я на основании ст. 19-й правил о местностях, объявленных на военном положении, постановил: воспретить овцеводам, хуторянам и сельским хозяевам, как русским, так и туземцам, проживающим на казачьих и частновладельческих землях названных двух отделов, иметь у себя служащих из перечисленных выше туземцев в качестве работников, приказчиков, объездчиков, пастухов и сторожей. Для приведения этой меры в исполнение даю упомянутым хозяевам месячный со дня объявления этого постановления срок, в течение которого они должны заменить всех служащих у них, туземцев русскими, грузинами и ногайцами. Запрещение это по тем же соображениям нахожу необходимым распространить и на кара-ногайцев, которым сверх того не дозволяю допускать на свои земли (2-й участок Кизлярского отдела) перечисленных туземцев с их стадами и табунами, а допущенных уже, если таковые имеются, с объявлением сего в месячный срок удалить. За нарушение и неисполнение этого постановления виновные будут подвергаться мною денежному штрафу в размере от 50 до 1.000 руб. или тюремному заключению до одного месяца» («Русск. Вед.» 1908 г., №. 177).

Вот документ, который прекрасно выясняет взгляд кавказской администрации на туземцев. Под влиянием этого взгляда в крае выработалось своеобразное отношение властей к случаям оскорбления туземца или нападения на его личность. Когда на казачьей земле находят труп убитого туземца, то власти, от которых зависит первоначальное дознание, всегда склонны объяснить убийство тем, что туземец был застигнут на воровстве или убит при нападении на казака. В таком пристрастном освещении дело направляется к следователю, который не находит ничего лучшего, как прекратить его производство.

Совершенно иная картина развертывается перед нами, когда существует предположение, что преступление совершено горцами. Вообще по местной теории вероятностей подозрение в совершении преступления всегда падает на туземцев. Козлом отпущения являются прежде всего туземные общества, близ которых преступление совершено или на землю которых ведут следы преступника. Аульные [310] общества имущественно отвечают круговой порукой за своих «порочных членов». Даже в том случае, если преступник обнаружен, но у него не хватило средств для возмещения убытков, недостающую сумму уплачивает общество.

Трудно представить себе, сколько злоупотреблений и несправедливостей вызывала такая система ответственности. Достаточно вспомнить те от времени до времени всплывавшие наружу факты намеренного совершения преступления, в рассчете, что они будут свалены на туземцев, а настоящими виновниками будет получено приличное вознаграждение.

Такая система ответственности существовала долгие годы, под видом освященной временем политики обуздания «хищничества» туземцев. Наконец, даже кавказская администрация принуждена была спохватиться. «Усиление в Терской области преступлений» — гласит распоряжение гр. Воронцова-Дашкова — «вынудило издать временные правила, в силу которых на туземные селения, до которых доводились следы злоумышленников, совершивших какое-либо преступление, налагались штрафы, для удовлетворения потерпевших от преступлений. Правила эти, принося поддержку русскому населению, в то же самое время в корне подрывали благосостояние туземцев и кроме того приучали русское население к беспечности в защите своего имущества. Эти обстоятельства привели к тому, что вышеупомянутые правила были в 1902 г. отменены. От русского населения поступила масса ходатайств о их возобновлении. Желая придти на помощь русскому населению и в то же время входя в положение туземного населения, платежные силы которого ухудшились, исправляющий должность главнокомандующего разрешил входить к нему с ходатайством о вознаграждении, но лишь в тех случаях, когда потерпевший не мог защищать своего имущества, как-то на полевых работах, в пути следования и т. п.; что же касается краж скота со двора, с пастьбы и вообще из жилых помещений, то за них потерпевшему удовлетворения не назначалось. Порядок этот сохранялся до 1907 г., когда обратил на себя внимание наместника. Признавая его не достигающим цели и вообще нежелательным, гр. Воронцов-Дашков решил раз навсегда покончить с этим вопросом, предоставив населению самому изыскать способ к искоренению зла, а также учреждать по обоюдному соглашению смешанные суды, на которые и возложить задачу удовлетворения пострадавших от преступлений» («Терек» 1907 г., № 261).

Невозможность остановить все более и более развивавшуюся [311] преступность и столкновения туземцев с казаками, грозившие перейти в форменную партизанскую войну, заставила администрацию забыть все свои навыки и обратиться к самодеятельности казачьего и туземного населения. Так как столкновения чаще всего происходили между казаками и ингушами, то на первое время здесь было устроено нечто в роде выборной примирительной камеры.

Нужно заметить, что правительственный суд на Кавказе представляет по истине печальное зрелище. Незнание судьями и следователями местных языком заставляет их пользоваться услугами малограмотных, недобросовестных, продажных переводчиков. Нередко суд обращается в какую-то сплошную комедию, где никто никого не понимает: процесс идет в потемках, свидетели путаются, а судьи беспомощно стремятся распутать запутавшийся клубок следственного и судебного материала. Ни у судей, ни у подсудимых нет веры в суд. Последний не только не играет в жизни края какой-либо положительной роли, но является одним из серьезных источников деморализации туземного, и русского населения.

Отсутствие уважения к суду привело к тому, что лжесвидетельство стало одной из язв кавказского края, пустившей наиболее глубокие корни. В конце концов такое состояние судебного дела, ложится всей тяжестью на туземцев. Единственным выходом из этого положения может быть правильно организованный суд присяжных. Все слои кавказского населения, начиная с туземцев, неоднократно ходатайствовали о введении на Кавказе суда присяжных, но эти ходатайства проходили бесследно, вследствие недоверия бюрократии к общественным силам.

Бессилие администрации и чиновничьего суда в борьбе с преступностью вызвали в Терской области оригинальное учреждение, основу которого положил червленский съезд ингушей и казаков. И действительно, в районе, бывшем наиболее опасным, немедленно прекратились убийства и ограбления. Воля враждовавших до тех пор частей населения создала два института: взаимное страхование жизни и имущества и суд присяжных. Пока результаты; вновь созданных учреждений были хороши, но самые лучшие учреждения вне подходящей атмосферы быстро хиреют — а такой подходящей атмосферы в крае нет. Где нет широкой гласности, где царит освященная временем привычка «творить жизнь» в тиши канцелярий, там не может быть правильного развития учреждений, для которых необходима общественная свобода. Нетрудно предсказать печальную участь и попытке, сделанной в Терской области, если коренная реформа сверху до низу не охватит все стороны жизни края и не направит ее по новому, широкому и свободному руслу. [312]

Кто не знает жизни туземцев, своеобразного уклада их семейного быта, их нравов и обычаев, народных святынь и традиций, тот не поймет тех грубых, никому не нужных жестокостей, которыми терзала горцев русская административная практика. Среди этих жестокостей, совершенно бесполезных, не достигающих никакой цели, или, вернее, достигающих обратного результата, наиболее вопиющей является система экзекуций.

Вот маленькая газетная телеграмма. «Тифлис. Во время ночных маневров Апшеронского полка под Владикавказом 21 конных, вооруженных винтовками злоумышленников, пользуясь полной темнотой, заехали в тыл 2-ой роты этого полка и открыли по ней частый огонь боевыми патронами, смертельно ранив рядового этой роты. Главнокомандующим было предписано ген.-губернатору Терской области принять самые энергичные меры к обнаружению преступников. Ныне генер.-губернатор доносит, что нападение совершено близ осетинского селения Гизель, куда послано две роты и взвод казаков для экзекуции. Подробное следствие производится» («Русское Слово» 1908 г., № 99).

Вблизи осетинского селения какими-то разбойниками произведено нападение. Преступники должны быть наказаны. Где же их взять? Подвергнуть экзекуции ближайшее селение — и тогда «добродетель восторжествует, а порок будет наказан»: такова административная логика кавказских бюрократов.

Конечно, указанное нами явление — капля в море страданий всего русского народа, и не к таким ужасам приучила нас русская действительность; но то, что в России только теперь стало практикой дня, то в кавказских областях было всегда «правилом» и частью определенной политической системы.

Что же такое «экзекуция»?

Это — материальное разорение и без того нищего горского населения. Это — осквернение «святого», по мнению горцев, семейного очага. Это — разложение нравов, оскорбление человеческого достоинства, поощрение раболепства и лицемерия. Трудно перечислить вредные последствия, которые влечет за, собою система экзекуций. И эта система всегда была излюбленным детищем кавказской администрации. Она находила применение и в мрачные времена всероссийской реакции, когда не видно было просвета, и тогда, когда бурно вздымались волны освободительного движения. [313]

_______________

Если в экономическом, административно-полицейском и вообще правовом отношениях кавказская бюрократия стремилась поставить туземцев в положение «париев» в сравнении с русским населением, особенно казачеством, то в области удовлетворения культурно-хозяйственных нужд туземцев она придерживалась политики полного игнорирования их.

Никаких забот о народном образовании, о народном здоровье, о проведении железных дорог, вообще о поднятии экономического благосостояния и культурного уровня населения — казачья администрация не проявила. В течение многих десятков лет предполагалось, что для кавказских горцев Терской области вполне достаточны три школы, и то открытые на деньги, собираемые с самих же туземцев (в слободе Нальчик — для кабардинцев, в г. Грозном — для чеченцев, в Назрани — для ингушей). Культурно-просветительная деятельность трех горских школ Терской области была весьма ограниченна. Так, назрановская школа, открытая в 1870 г. и преобразованная в 1899 г. в двухклассную, за 37 лет существования выпустила всего 343 человека. Туда стекаются дети из 22-х селений и обществ, из которых иные находятся в 40 и более верстах от школы, а окрестные — в 4 — 5 верстах. Чтобы попасть в школу, ученики из окрестных селений должны пройти значительное расстояние, а в дурную погоду и совсем не могут явиться. В 1907 г. прошений было подано 88, а принято всего 42 мальчика; 46 оказалось за бортом. Число желающих учиться с каждым годом увеличивается, но за неимением школ многие остаются без образования. Нет сомнения, — замечает корреспондент «Терека» — что «еслибы в каждом ингушском селении была школа, то все они были бы переполнены» («Терек», 1907 г., № 58).

Горские училища нальчикское и грозненское, которыми администрация думала облагодетельствовать горское население — не что иное, как блаженной памяти уездные училища. Не давая никаких практических сведений, училища эти не стоят ни в какой связи с общей системой образования. Те, кто желал бы продолжать ученье, не имеют возможности прямо поступать в школы высшего разряда. Во время шестилетнего пребывания в горской школе ученик-туземец отвыкает от труда и отчуждается от той среды, из которой вышел и в которую ему придется возвратиться. К этому присоединяется еще то обстоятельство, что ученики горских школ в большинстве случаев живут в устроенных при последних пансионах, где все условия жизни совершенно не похожи на условия жизни [314] туземного населения и где ученики превращаются в барчуков. Немудрено, что большинство питомцев этих школ в конце концов становятся паразитами, ищущими легких средств к существованию.

Только одна Осетия в смысле распространения народного образования поставлена в лучшие условия сравнительно со всеми другими туземными народностями Северного Кавказа. Благотворное значение осетинских народных школ умаляется, однако, с одной стороны, тем, что значительное количество их находится в руках ардонского миссионерского общества, главною целью которого является восстановление православия в Осетии, с другой стороны — мертвящей рутиной бюрократизма. Невозможные условия существования заставляют порядочных учителей бежать из осетинских селений, и кадры учительского персонала пополняются большею частью разного рода неудачниками, которым больше некуда деться. Не умеет еще туземный ребенок отличить правой руки от левой, затрудняется еще назвать имена отца, братьев, матери и сестер, не знает, с какой стороны он пришел в школу, в какую сторону течет река его села, как ему начинают сообщать, на русском языке, совершенно недоступные для него понятия. В осетинских министерских и церковно-приходских школах родной язык не занимал подобающего ему места, не считался законным предметом. И когда учителя, сознавая, что они насилуют естественный ход развития умственных способностей мальчиков, ввели в школы осетинский букварь А. Канукова, то встретили сильное порицание и протест со стороны учебного начальства, признавшего этот букварь, составленный магометанином, заключающим в себе стремление к сепаратизму. Букварь был найден неблагонадежным в религиозном отношении, так как в нем молитвы были помещены в самом конце. Попытки учителей внести осетинский язык в росписание уроков разбивались о розмах начальнического синего карандаша, прогуливавшегося по росписанию уроков с приказанием: «не сметь заниматься своим языком в стенах школы» (Уруймагов, «Туземные языки в начальных школах кавказского края». «Терек», 1907 г., № 69. В настоящее время наместник разрешил ввести в осетинских школах преподавание осетинского языка).

Еще более печально положение церковно-приходских Владикавказский епархиальный училищный совет нашел, что в двухклассных школах не ведется обучение церковно-славянскому языку, и предписал ввести его во всех 14 школах, начиная с третьего года.

Так распространяется грамотность среди туземцев. А между тем, стремление их к образованию, как свидетельствуют все [315] исследователи горской жизни, громадно. Даже наиболее чуждые русской культуре элементы обнаруживают поразительную готовность к насаждению народного образования. Так напр., горцы Хасав-юртовского округа, кумыки, чеченцы Салтау и Ауха, горные чеченцы Ичкерии еще в 70-х годах добровольно обложили себя школьным налогом по 30 коп. с дыма для образования школьного капитала. Тридцать слишком лет население уплачивало этот сбор, и деньги непроизводительно лежали в депозитах терского областного правления. Только теперь, по распоряжению наместника, он передан в ведение дирекции народных училищ Терской области. Сумма эта достигла значительных размеров — 140.000 руб., но на нее не открыто ни одной школы.

Такое же отношение обнаружила казачья бюрократия к удовлетворению других культурно-хозяйственных нужд горцев. В крае не существует никакой продовольственной организации. У туземцев Северного Кавказа нет ни одного запасного амбара хлеба, ни одной копейки продовольственного капитала; нет и сносных путей сообщения. Администрация не заботится о распространении сельско-хозяйственных знаний, хотя бы путем устройства рационально поставленных опытных, полей, питомников и т. п. Ничего не делается для улучшения туземных пород рогатого скота и лошадей, для устройства мелкого сельского кредита. Довольно значительное количество сельских банков в Осетии открыто исключительно по инициативе частных лиц, потративших массу усилий и энергии, прежде чем труды их увенчались успехом.

Ежегодно 168.000 рублей взыскивается с туземного населения, в видах охраны от разбойников и воров, на содержание терской милиции. Этот расход ложится на население тяжелым бременем: разбои и воровство не прекращаются, и туземные селения, дабы обезопасить себя, должны нанимать еще на свой счет отдельных караульщиков.

Такова картина жизни горцев.

Мы не останавливались на том тяжелом кризисе, который горцы теперь переживают; мы почти не касались ни их земельных нужд, ни тяжести налогов. Волна товарного хозяйства выбивает горцев из ограниченного мира натурального производства. В связи с этим происходит ломка первобытной патриархально-родовой идеологии. Как многих давит суровое колесо жизни, как многие опускаются на самое дно житейского болота, теряя образ и подобие человека! Смутно, тревожно улавливает слух глухие стоны погибающих и первые радостные крики тех, кто видит вдали манящие огни нового бытия.

Ахмет Ц-ов.

Текст воспроизведен по изданию: Русская бюрократия и кавказские горцы // Вестник Европы, № 9. 1909

© текст - Ц-ов А. 1909
© сетевая версия - Thietmar. 2020
© OCR - Андреев-Попович И. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник Европы. 1909