№ 314

1770 г. мая 15. — Экстракт из письма кап. Львова полк. Перфильеву о странном поведении Чоглокова и решении Тотлебена, по прибытии Томского полка, арестовать царя Ираклия, а Грузию привести в подданство России

/л. 274об./ Экстракт из письма кап. порутчика Львова к полковнику Перфильеву из Ананури от 15-го майя 1770-го.

Надеясь, что буду скоро вас видеть, хотел я сам словесно вам разсказать о здешних заговорах. Но как теперь гр. Тотлебен отправление мое в Петербург отменил, то не заобходимо почитаю вас уведомить о том, прося донести при случае его с-ву гр. Никите Ивановичу.

Гр. Тотлебен кажется усерднейшей и верной государыне человек, и чтоб открыть столь предосторожно сей заговор, то права много ему труда и опасности стоило, так как и всему его корпусу. Не поскучте /л. 274об./ вот сам в коротких словах. Как я только приехал к графу, принял он меня весьма хорошо и в самой первый день так как и после всегда говорил мне в мою предосторожность, чтоб я с грузинскими, князьями не сводил тесного знакомства и к ним в лагерь ездить мне не советовал. Я видел, что гр. Тотлебен мне от искренности советовал, а особливо, что я, приехав в Кизляр и потом в Моздок, а наконец и на дороге едучи в Грузию, мог в предосторожность мою многое приметить и вот что такое:

В Кизляре удивился я нашед подполк. Чоглокова, который /л. 275/ гораздо задолго из Петербурга отправлен; я еще больше стал удивляться, когда он мне сказывал, что болезнь его в Кизляре так долго задержала, и когда от других я сведал, что он давно уже здоров и живет в гулянье. Между Кизляром и Моздоком нашел я подполк. гусарскаго Ратиева, о котором я слышал еще в Астрахане и от самого губернатора, что он должен быть давно в Грузии и что я его, конечно, в дороге не застану, а как я Ратиева нашел еще в России, и что он не намерен был выступить скоро с командою, услышал же я и то /л. 275об./ что гр. Тотлебен уже несколько раз из Грузии к Ратиеву нарочных присылал, чтоб он следовал к нему с эскадроном гусарским, как можно скоряе, однако он не слушал и почти все пустые отговорки к графу писал. В Моздоке мне особаго конвоя не дали, а Чоглоков долее уже не смел остаться и за день моего приезда получил пятдесят гусар и две пушки, отправленные в Грузию. С сим конвоем и меня из Моздока [242] отправили. Я признаюсь, что был весьма рад, потому что конвой был довольно велик и не так опасно было в дороге /л. 276/ от проклятых лезгин, и тому, что ехать не одному такою дорогою, которую и описать не можно. Отправясь из Моздока, увидел я, что Чоглоков имеет с собою превеликой штат и обоз: при нем был собственной переводчик армянскаго и грузинскаго языка, отставной, или лутче, выгнанной из службы Никитом Афанасьевичем Бекетовым прапорщик кн. Назаров, грузинской нации, нанятой подлекарь с изрядною аптекою, два егеря, человек до шести гусар собственных, камердинер, повар и протчее. Экипаж его и меня, бедняка с одним /л. 276об./ чемоданом, продержал около месяца в дороге затем, что почти везде сквозь ущелья на руках перекосить надлежало; к крайней моей досаде у Чоглокова с собою взято было совсем не нужных вещей великое множество, как например, русская кибитка на роспусках и подобное сему; с первых дней выехать из Моздока, разкаевался я, что с ним еду, а особливо как он, по обыкновенному своему хвастовству, публично меня уверял, что он государыне ближней родня и подобное сему мне болтал. Уже мы были дней восемь или более в дороге, как он мне открыл свой сундучок /л. 277/с золотыми табакерками и часами, числом вещей до 50-ти и сказал мне, что тут всего на 7000 Рублев. Я удивился и спросил ево, на что ему в Грузии такия вещи, он отвечал, что я де и последную в России свою деревню продать велел и дожидаю денег в самой скорости. Я всего того истинно не мог разобрать порядочно, только мог приметить крайнее его неудовольствие из всех его слов, которыя я против воли слушал. Он врал при всех с нами ехавших, и оне, слыша сие, также /л. 277об./ не ради были. Как переехали мы большую половину, то, к нещастию моему, услышал я, что Чоглоков тужил, что деньги ему за деревню не шлются, а притом говорил я де еду или на ешафот умереть, или быть царем. Мороз меня по коже подрал, не знал я, что делать, и говорил ему, что ты бредиш. Не брежу, отвечал он, я то говорю, что думаю. Боялся крайне я с сих пор сего враля слышать. Наконец, по много нещастию, добрался я до графа. В первые свидание графа начинал не однажды говорить, /л. 278/ что он справедливо подозрение имеет, что Ратиев к нему с командою не идет, несмотря на то, что по указам Военной коллегии и ордерам астраханскаго губернатора и многим его, гр. Тотлебена, ему, Ратиеву, давно быть здесь надлежало, большую ж нужду в нем имел гр. Тотлебен, потому что он, получа ремонтную сумму денег и деньги на протчие расходы в Грузию ни сам к нему не едет, ни денег не шлет, корпус же его между тем принужден был терпеть. По приезде нашем к графу /л. 278об./ мне приметить можно было, что Чоглоков с Ратиевым, живучи так долго в Кизляре, гораздо подружились, граф мне то сам подтвердил, ибо он из Кизляра был о том уведомлен.

Чоглоков во всей Грузии по дороге уверял всех жителей, и особливо начальников в городках, что он государыне двоюродный брат и после цесаревича — наследник престола. Сие уверение произходило чрез его собственнаго перевотчика; о чем гр. Тотлебен еще до приезда нашего, кажется, знал, а царь и весь грузинской /л. 279/ дзор за самую правду [243] принимали. Пробыв несколько дней, приказал мне граф сказать Чоглокову, потому что я приехал с ним вместе, жил в одной полатке, чтоб Чоглоков в грузинской лагер один, а особливо так поздно ездить перестал, а лутче естли бы и совсем с князьями грузинскими знакомство не водил, притчины тому весьма много. Я должен был Чоглокову в предосторожность от гр. Тотлебена зказать и хотя раза три по графскому приказу повторял, но то его не удерживало. /л. 279об./ Наконец граф ему и сам то же говорил, но и после того Чоглоков поступок свой не переменил; но напротив того, как сказывали, в целом лагере не раз кричал, что я де здесь вольной человек и до Тотлебена мне нужды нету, да, может быть, у меня де есть имянной указ, и я совсем за особливою коммисиею сюда прислан, а не к Тотлебену. Граф тот же день обо всем сведал и говорил Чоглокову, вот об вас ко мне указ, что вы у меня волонтером и вот рекомендация гр. Никиты Ивановича, притом говорил граф /л. 280/ ему много, чтоб он переменил свой поступки в рассуждении знакомства с грузинами, более для того, что он ни одного из них хорошо не знает, а граф довольно их обстоятельно знал и все их партии против царя ему известны и сколь им весело было, что царь принят в защиту. Словом сказать, здесь в Грузии не меньше Партии, но еще более, как у нас в старину бывало — нет почти трех фамилеи, чтоб были согласны: главния ж притчина тому та, что, как вам известно, /л. 280об./ претендентов на грузинское царство справедливее Ираклия немало, и потому он большою частью не терпим.

Страшную субботу, в вечеру, сижу я с Чоглоковым в нашей палатке, вдруг Чоглоков говорит мне: знаешь ли ты, что я буду скоро у царя сердарем, то есть военноначальником. Удивился я сему да не очень, привыкши уже к его вранью. Потом, говорит мне, что я де тебя понять не могу, для чего ты ни к царю, ни к князьям не ездишь без графа, что ты в него так влюбился, царь и князья на тебя за то /л. 80об./ досадуют. Я отвечал ему: я и тебе, братец, не советую туда так часто ездить, да уже и граф тебе о том сто раз говорил, а ты и меня туды же тянешь. На сие осердясь, он говорил: а вот твой граф сегодня ж арестован будет, тут и конец его команде, а по нем я здесь старшей. Арестовать графа без указа кому можно? Можно, говорит он, когда я с майором Ременниковым и несколькими офицерами уже согласен, и еще вчерась было положено да отложили. Как Чоглоков мне сказал, что положено у них было арестовать графа, то /л. 281об./ какова мне сия весть была приятна, сами себе лехко представить можете; изо всего видно было, что при таком случае необходимо надлежало быть междуусобию. Более потому, что я от большей части и от лутчих офицеров все слышал в пользу гр. Тотлебена, а особливо от находящегося здесь майора Жолобова, которой кажется истинной россянин, а от майора же Ременникова, которой весьма старался, как мне казалось, со мною же коротче познакомиться, я, кроме вредных слов о графе, с самого моего приезда не слыхал /л. 282/, но мне лехко было от всего уберечся будучи предупрежден примечаниями, признаюсь, что я весьма изпугался, услишал Чоглокова и их намерения и не знал что делать. Когда же Чоглоков поехал в царской [244] лагерь, я, оставшись один в палатке, разсуждал, что делать, наконец положил сказать графу, прося ево никому не сказывать, что я ему открою. Посем и сказал я. На что мне граф отвечал, показав ордера, что вот вам в уверение и ордера, по которым Ременников должен быть арестован, а и Чоглоков де я /л. 282об./ также знаю, и что де они хотели меня арестовать, то мне известно. Наконец и офицеров тех мне представил, от коих он был уведомлен; но однако ж меня за сию осторожность благодарил, и в ту же ночь приказал Ременникова и Чоглокова арестовать. Но как Чоглоков еще в лагерь не бывал, то сам граф его дожидал в своей ставке, послав к нему навстречу, чтоб ево позвали из грузинского лагеря прямо к графу, между тем /л. 283/ собрал офицеров; майор Жолобов и я должны были дожидаться ж. Как скоро Чоглоков в ставку графскую вошел, то видно было, что он догадался, побледнел и весьма казалось орабел. Граф говорил ему, хотя я вам много раз советовал, чтобы вы поступки ваши поправлять старались, однако ж вы напротив того еще большия вздоры начинать хотите, и я обо всем уже несколько дней знаю, теперь говорю вам, чтоб вы взавтре ехали в Петербург обратно, /л. 283об./ а мне такой волонтер не надобен, на меня ж вам досадовать не за что, я все зделал, что можно было, чтоб вас остеречь. Изрядно, говорил Чоглоков, я еду, только знайте, что это для меня весьма обидно. Граф говорил ему: вы тому сами причины и прошу ехать не споря. Чоглоков ответствовал: хотя я и поеду, да знайте, что опять скоро сюда буду. Граф отвечал: пожалуй не щитайтесь, и естли добром не хотите ехать, то я вас под арестом отправлю. — Как под арестом? Естли вы /л. 284/ у меня возьмете шпагу, то знайте, что не иначе ее мне возвратить сможете, как концом к себе. Граф тотчас велел его арестовать, говоря ему: вам известно, что меня зовут Тотлебен и, когда государыня возвратит вам опять шпагу, то можете меня везде и всегда сыскать. — Естли я получу опять шпагу, то, конечно, и в конце света вас найду, я знаю, что вы гр. Тотлебен и я Чоглоков. Я то знаю, говорил граф, и верю, только тому верить я не должен, чтоб вы третья персона в России были /л. 284об./ и наследник престола, я в России служил и служу, и наследника Российского знаю, а между тем, прошу меня оставить и иттить в вашу палатку. Почему и Чоглоков принужден был иттить. На другой день граф, взяв меня с собою, поехал к царю в лагерь и, поздравя с праздником, говорил ему: я был принужден в такой праздник некоторых в моей команде арестовать и посылаю их в Петербург. Царь, видно, уже о сем был известен, говорит, что де принадлежит до господина Чоглокова, то, право, с приезда ево /л. 285/ я заключил об нем, что он странной человек и его прожектов понять не мог, он де мне много раз говорил, что имеет от государыни повеление ехать в Армению, и для того просил меня, чтоб я ему дал 3000 грузинцов, а ваше де с-во ему также де обещали дать гусар до 100 и две пушки, и что де я в Армении все зделать могу, что захочу. Граф отвечал царю: я весьма сожалею, что ваше выс. и прежде, по долгу вашему, мне не открыли о его прожектах, которых он ни малаго повеления не имеет. /л. 285об./ Царь ему (В тексте «мне») [245] на сие отвечал, что я де и сам сему мало верил, видя, что Чоглоков весьма человек молодой и странной, а, право, только боялся, когда он мне многое и другое болтал, и, по совести говорю, что не рад был его визитам. После сего, через несколько дней, Чоглокова, Ременникова и Чоглокова переводчика Назарова под арестом граф отправить намерен был. Царь услышав о сем, просил графа, что теперь де у нас положено итти к Ахалциху, а корпус вашего с-ва и так невелик и для того, чтоб не отделять команды для /л. 286/ арестованных, оставить на несколько времяни здесь в Грузию. Граф, так как и всегда, старался царю угодное делать, на оное согласился, оставил их в Грузию, а потом пошли мы в поход, о котором я вас особливо при сем уведомляю. Возвратясь назад по тем многим притчинам, о которых я вас в другом письме уведомил, но только то прибавлю, что граф и об Ратиеве умысле довольное имел подозрение. Возвратясь назад к Сураму, узнали мы, что к Моздоку дорога во многих местах нарочными грузинскими форпостами заставлен /л. 286об./ и никого из наших курьеров в Россию не пропускают. Ратиев из Моздока в то время выступил с командою как мы пошли в поход в Турецию. Сие умножило о нем графу еще более подозрение, к тому получил граф с дороги от оного подп. Ратиева репорт, из которого видно было, что он везет с собою многих офицеров грузинской нации, и в одном эскадроне вместо двух вахмистров человек 15 грузинских сверх комплектных, все то он, Ратиев, зделал в противность многих /л. 287/ от графа ордеров, так что и артиллерию с собою взял, несмотря на то, что граф много раз писал, чтоб артиллерию и артиллерийских припасов такое множество с собою не брать, а оставил бы в Моздоке до прибытия Томского пехотного полка, которой с собою все то забрать должен. Взятая с Ратиевым артиллерию, больше нас уверили, чтоб Ратиев злодей и изменник и чтоб во всем предупредить ево Ратиева, граф, узнав, что он перешел Кабарду и Осетию и вступил в Грузию, послал граф трех офицеров /л. 287об./ и 25 гусар с ордером к Ратиеву, чтоб он команду свою отдал старшему, а ево б потом арестовать. Вместо послушания Ратиев всю команду с офицерами арестовал, а сам с командою вместо, чтоб иттить к графу, пошел прямо к царю в Тефлис, граф узнав, что Ратиев прошел в Тефлис, куриеров наших не пропускают, а Чоглоков в то ж время из-под караула ушел, посылал много офицеров к царю в Тефлис с письмами, чтоб он беглеца из под ареста /л. 288/ Чоглокова и ослушника Ратиева с командою из его резиденции к графу отправил, но вместо отправления все посланные были в Тефлисе с командою заарестованы, а между тем царь, собрав всех Ратиева грузинских офицеров, сказал им публично, что граф его оставил под Ацверою и потому он изменник и я де уже к графу обо всем писал, а писал он к графу и ко мне, что он не знает притчин, для чего граф с корпусом назад ретировался, притчины же справедливые и всякому /л. 288об./ солдату у нас известны были. На другой день царь пишет, что Чоглоков у нево в Тефлис тому уже четверты день, однако он ево еще не видал, а что де Ратиев в Тефлис пришел с командою, то я ево сам сюда звал, для того чтоб способнее корпус [246] графской удовольствовался провянтом, все сие весьма странно было и больше подтвердило графа о даре, Ратиеве и о протчих злоумышленниках в подозрении, к тому ж писал царь, что естли граф намерен отправлять ко двору куриера, что-бы ему /л. 290/ объявлял, и те куриеры до Моздока свободно пропущены будут, граф видел, что Ратиев у царя с командою и артиллериею, куриеров наших всех перехватывают и возят в Тефлис, да уведомил ся, что коммуникацию нашу с Моздоком и следующей сюда Томской полк положено отрезать, нечего было иного делать, как маршировать своим корпусом, чтоб все их злое намерение предупредить для того форсированными маршами с небольшим в двои сутки, пришли мы в город Душет, ево заняли /л. 290об./ и еще, в верстах десяти, поважнее крепость Ананури занять принуждены были, где теперь и находимся с главным корпусом. В городе Душете оставлена довольная команда, а в Ананури вступили со всею артиллериею и с протчими людьми; жители города Ананури с крайнею охотою государыне в верности и подданстве присягнули и все ананурския духовныя также присягою утвердили, чтоб быть им верноподданными нашей монархине. Как скоро по дороге к Моздоку в Грузии /л. 291/ на форпостах узнали, что граф с корпусом уже Душет и Ананури занял и многие около лежащие деревни, то тот же день еще двух наших отправленных куриеров в Россию выпустили, держав их прежде три дни под арестом и будучи намерены и их в Тифлисе отправить к царю. Сие ж прибытие графа с корпусом в Душете и в Ананури уничтожило все злое намерение царя, подполк. Ратиева и протчих изменников, так что они у нас коммуникацию пресечь уже были /л. 291об./ не в состоянии, а аттакавать наш корпус сердца не имея, остались в Тефлисе, а Ратиев, боясь, чтоб граф не отправил большаго числа войск в Тефлис, чтоб Ратиева взять, ретировался за Тефлис в ущелье верст за 15. Сегодня получили мы от Томскаго полку полк. Клавера известие, что он, получа графской ордер и отмени о сих странных обстоятельствах партикулярное письмо, спешит с своим полком как можно скорее соединиться /л. 292/ к нашему маленькому корпусу, которой состоит только в 1000 с небольшим разных служб людей, то есть у нас 200 донских казаков, с 200 гусар, до 400 пехоты, с 150 человек карабинер и 14 пушек с единорогами. Ратиев еще в декабре месяце получил 9000 рублев из казны для покупки лошадей и 15 000 для мундирных и аммуничных вещей, но однако ж по сих пор ни лошадей, ни аммуниции, ни денег к графу не переслал, а поберег деньги для лутчаго произведения своего /л. 292об./ злонамерения в действо, а по тому неполучению денег и вещей немало претерпевает наш корпус нужду; надобно вам еще сказать, что у Ратиева так, как и у определенного по грузинским делам, надворнаго советника кн. Моуравова здесь почти во всех местах родня самая ближняя и у них свои деревни, как например у Ратиева родственников и изрядная крепость неподалеку от Душета. Слава богу, что гр. по неусипному своему старанию и вовсе возможной предосторожности /л. 293/ предупредил все их злые и изменническия умыслы, и теперь непременно положил, чтоб дождать Томской полк, с царя Ираклия орден содрать [247] и его самаго в Россию отправить князей противной партии также сколько можно будет прижать, и всю Грузию в подданство ея в. привести. Я конечно, согрешу, естли умолчу о гр. Тотлебене, сколько он к государыне усерден и верен. Самим делом он в скором времени то докажет. Кленусь же вам, что здесь ни Тотлебен, ни кто в противность ея вел-ву никакого злаго намерения или паче измены в действо произвести не может. /л. 293об./ По всем обстоятельствам одно извольте знать (В тексте: «взять»), что здесь у него в команде верния россияне, которых в здешнем месте истинно ничем поколебать не можно и которыя всегда усердны, и как в пользу не щадят своей крови, так и в противном случае за отечество не щадят же, в подданство ж привести всю Грузию, право, и с 3000-ми наших солдат весьма легко, а тем легче, что Ираклия почти никто не терпит, а государыне поддаться /л. 294/ все сердечно желают. К сему и то можно сказать, что во всех городах, где мы с корпусом стояли и как из оных выходили, то все жители в слезах нас провожали и просили, чтоб мы из Грузии не выступили и их бы не оставили. Притчина тому известна: где стоит часть нашего корпуса, там никогда не слыхать, чтоб лезгинцы кого-нибудь ограбили, и всякой грузинец свою пашню безопасно продолжает. Например, накануне как мы принуждены были занять город /л. 294об./ Дюшет, в трех верстах от онаго застрелили лезгинцы двух грузин и пятерых ранили, коих я всех в Душете сам видел. А как мы туда пришли, то по самому тому опасному от лезгинцов месту наших по два и по одному человеку посылаемы были, но ни един лезгин их не трогал, а городовые жители остались уже совсем спокойны и по приказанию графскому охотно умножали свое хлебопашество. К тому ж везде в городах и деревнях, где наши стоят /л. 295/ грузинцы получают много денег, которых они прежде почти не знали и чрез то теперь набогащаются. Естли обстоятельства не переменится, то как я уже сказал, что граф за долг почитает, доказать царю Ираклию, что он имеет дело не с персианами, да с россиянами: и дя того за все ево царя Ираклия обманы, намерен орден с него снять, и всю Грузию ея вел-ву в подданство привести, что кажется весьма легко, а потом чрез Имеретию до Чернаго моря доити, /л. 295об./ что также нетрудно потому, что мы и теперь от того моря в верстах 300-т, а были в верстах 140-ка до Чернаго моря, ничто нас удержать не может, турецкую храбрость при Атскверии мы довольно видели, а там они еще хуже. Не могу умолчать, что не сказать, что случилось во второй день под Атскверою на батарей, куды мы царя часа три дожидались, наконец как скоро пришел он к нам на батарею, то из крепости из пушки ядром нашим двух канонер безчеловечно ранели, /л. 296/ так что у обеих по одной ноге оторвало. Царь стоял возле меня, а канонеры подле нас на аршин растоянием упали. Царь так струсил, что насилу могли мы его с графом удержать еще несколько минут, чтоб с той батареи показать ему дорогу к мосту, по которой граф просил его отправить грузин на другую сторону реки Куры. Признаюсь, что я просился, дабы граф сию экспедицию чрез мост мне поручил, и конечно я [248] милостию божиею тот нужной пост /л. 294об./ занял, но граф сказал мне в ответ, что он и одного российского солдата потерять не должен, а особливо, когда 10 000 грузин только смотрителями находятся. Об царе Ираклие по справедливости сказать можно, что он, мне кажется, может стоять в шеренге, а что до распоряжения его касается, то в голове его я, права, приметить не мог, да и все наши то ж подтверждают. Странно они весьма делают ордер де баталье, царь стал сам на бугре /л. 297/ с ружьем в руках и пистолетами за пертупеем около ево знатныя и верныя его князья, вокруг тех все его войска, кто хотел., а большая часть на добычу махнули, а естли бы на них раза три из пушки картечами приснуть, то ни души бы не осталось. Я на тот час был от графа к царю послан и насилу в час до нево добрался, а на выходе от нево толикоеж время употребить был должен. У царя было своих три пушки, кои подполк. Чалакаев исправя на лафеты ему поставил, /л. 297об./ было чему посмеяться, взглянув на его фельдцеихмеистера и протчих артиллеристов, они по правде из своих пушек убили больше своих нежели неприятелей. Об одном артиллеристе царь очень сожалел, а зарядить множество хлопот и шуму у его артиллеристов стоит. Князья здешния, кои познатнея, видя такия дурныя обстоятельства, весьма струсили, больше для того, что граф при всех князьях много раз перед походом царю советовал, чтоб он последовал с некоторыми князьями примеру великого Петра /л. 298/ а то, права, у вас порядку быть не может, потому что всякой большой и все почти друг друга обманывают. Теперь князья имеют притчину думать, что как граф царя проучит, то и до них доберется; обычай же сих князей, когда они подряжаются нам ставить на корпус провянт, то возьмут деньги к себе, а бедные их подданный должны ставить нам без платы, а оттого всегда у нас в провянте был недостаток, теперь же граф иначе поступает, всякому крестьянину, кто принесет муку или другое, самому платить приказывает, и грузины говорят: о русы, русы /л. 298об./ и все хотят охотно быть нашими.

По одном князе Амилахарове поручился сам царь, чтоб его допустить подрядиться ставить провиант, а как он получил вперед денги 1600 рублев, то в пять месяцов ни провянта, ни денег от нево получить не можем, а царю много раз о сем говорили, но все втуне, однако ж доберется граф до того кн. Амилахарова. Некоторыя князья так струсили, что присылали к графу, чтоб все их княжение употреблять в пользу ея и. в. и что надобно для корпуса без денег отпускать хотят, однако ж сему верить не можно.

АВПР, ф. Сн. России с Грузией 1769-70, оп. 110/2, д. 13, лл. 274-298. (Опублик. отрывки. См.: Грамоты, I, с. 222-226).