-

ШИМАНСКИЙ

ДЕЛО 2-ГО МАРТА 1862 ГОДА НА РЕКЕ БЕЛОЙ

Одно из самых важных, по своим последствиям, и самых кровопролитных дел, при покорении западного Кавказа, в период времени с 1860 по 1864 год, было, без сомнения, дело 2-го марта 1862 года, при впадении ручья Чхафизепс в реку Белую, у так названного «семиколенного спуска». К сожалению, ни официальная реляция об этом замечательном подвиге апшеронцев, ни появлявшиеся разновременно в печати краткие об нём отзывы, не дают истинного понятия о ходе и результатах четырехчасового боя пятисот стрелков с четырехтысячным скопищем горцев, на позиции, увеличивавшей выгоды противника до громадных размеров.

Например, в одном описании ¹, батальон апшеронцев уподобляется бомбе, прорезавшей громадные массы окруживших его горцев; в другом ², дело 2-го марта представлено не как замечательная во всех отношениях победа наша, а скорее как поражение, после которого остатки батальона ушли, бросив убитых, тела которых были изувечены горцами бесчеловечно и оскорбительно.

Имея счастье командовать стрелковым батальоном Апшеронского полка, и быв главным действующим лицом в деле 2-го марта, [5] я, для восстановления истины, изложу последовательно все известные мне обстоятельства, сопровождавшие этот знаменательный эпизод кавказской войны; изображу подробно и ход, и последствия самого дела.

Я слишком дорожу доброю памятью и уважением к себе моих бывших ратных товарищей, участников дела, кровью своею оросивших знаменитый «семиколенный спуск», чтобы в настоящем очерке дозволить себе уклониться от святой истины.

После проезда Государя Императора по Кубанской Области, осенью 1861 года, абадзехам и другим полупокорным племенам, населявшим предгорья северного склона кавказского хребта, от Лабы к морю, окончательно и решительно было объявлено, что прежние их полувраждебные и неопределенные отношения к нашему правительству, должны прекратиться. Им оставалось или подчиниться всем условиям, предложенным от имени Государя Императора, или же предпринять борьбу, исход которой легко было предвидеть и на которую сами горцы смотрели как на последнюю крайность, долженствовавшую окончиться для них совершенным разорением и отнятием земли для русского поселения.

В конце осени и в начале зимы, несмотря па постепенное занятие отрядами новых позиций от Майкопа вверх по Белой, несмотря на рубку просек, разработку дорог, устройство станиц, постов, по этой реке и далее по Фюнфту до Хамкамов, горцы, волнуемые междоусобиями, безначалием, подстрекаемые в то же время турецкими эмиссарами и убыхскими князьями, не решались начать открытую с нами войну. Нападение на колону майора Граббе и на фуражиров линейного стрелкового полубатальона было делом более даховских и убыхских разбойников, нежели оседлого населения. Начало же окончательного разрыва с абадзехами следует отнести ко времени перехода главного отряда через Белую, на ханской переправе, в конце января месяца.

Но и в это время жители правого берега реки, а именно махошевцы, темиргои, егерукаи и верхние абадзехи по Фюнфту, уклоняясь от явного участия с соседями на левом берегу, уже вступившими в борьбу с нами, выказывали притворное желание остаться мирными, и соглашались, тоже притворно, выселиться на вновь указанные им земли по Лабе и Кубани. Дело 2-го марта выказало их коварство и послужило поводом к справедливому и скорому возмездию. [7]

С уходом главного отряда за Белую, для занятия трех постов, устроенных от Майкопа вверх по Белой, оставлены были следующие войска: на посту Топ-Гогдаб, стрелковый батальон Апшеронского полка, под начальством майора Шиманского; на Фюнфте, сводно-стрелковый № 4 полубатальон, с майором Солтаном, и на посту Напача-Нашь, две роты Самурского стрелкового батальона, под командою подполковника Фридерикса. Сообщение между этими частями, вслед за уходом отряда, прекратилось. Горцы, в течение февраля, несколько раз покушались тревожить два передовые поста, но безуспешно; тем не менее, партии постоянно проходили в виду их, то вверх к каменному мосту, то вниз к Майкопу, переправлялись за Белую, словом, держали посты как бы в блокадном положении, затрудняя часто посылку команд за дровами и водою.

В конце февраля получены были в главном отряде донесения от подполковника Фридерикса и майора Солтана, что гарнизоны на вверенных им постах нуждаются в продовольственных припасах, преимущественно в говядине и соли. 28-го февраля, начальник верхне-абадзехского отряда, полковник Горшков, предписал майору Шиманскому, со стрелковым батальоном Апшеронского полка, сотнею Кубанского № 3 полка и полевым орудием, двинуться на Фюнфт с колонною, доставить туда необходимые продовольственные припасы и, возвратившись того же дня к Топ-Гогдабу, подробно донести о положении дел на двух передовых постах. Конверт был прислан со старшиною одного из соседних аулов, Сулейманом, которому было, между прочим, поручено, как надежному человеку, разведать о сборах неприятеля, о состоянии дороги и сообщить обо всём начальнику колоны, прежде её выступления.

Вечером 1-го марта, повозки с продуктами для самурских и линейных рот, одно полевое орудие и две роты из майкопского гарнизона, назначенные для занятия поста на время отсутствия апшеронцев, прибыли на Топ-Гогдаб. Туда же вскоре явился сын старшины Сулеймана с известием, что вблизи особенных сборов нет, что только на каменном мосту находится партия абадзехов в 500 человек, но, что мосты, устроенные нами по дороге, разломаны, дорога же во многих местах испорчена, или завалена деревьями. Он же принес письмо от подполковника Фридерикса, который сообщал майору Шиманскому о весьма затруднительном положении гарнизона, а главное, что люди питаются одними сухарями и вовсе не имеют соли. [8]

По получении этих сведений, майор Шиманский сделал немедленно распоряжение: колесный обоз заменить вьючным, полевое орудие оставить на посту, так как оно замедлило бы движение, стеснило бы подвижность колоны на местности пересеченной и крайне затруднило бы при переправах через овраги и речки, где были уничтожены мосты.

2-го марта, в четыре часа утра, батальон налегке, вьюки и сотня казаков, всего под ружьем 560 человек, выступили по назначению. Проложенная прошлою осенью дорога вверх по правому берегу реки Белой до Фюнфта, изгибаясь по нижним уступам лесистого хребта, прорезывает, в нескольких местах, овраги и небольшие ручьи, в числе которых более значительный, под названием Чхафизепс. Дорога по спуску к этой речке, проходящей в глубокой ложбине, при впадении в Белую, идет зигзагами по отгорьям, образующим полукруг, так что низменная площадка, у соединения рек, образует неправильный треугольник, края которого: овраг Чхафизепса, река Белая и возвышенности полукругом, по которым спускается дорога, то огибая бока выдающихся высот, то углубляясь в ложбины ската.

За две версты не доходя к спуску, несколько сигнальных выстрелов, вдоль хребта к Фюнфту, обнаружили, что жители были предуведомлены о нашем движении. Стали попадаться деревья поваленные поперек дороги, кучи кряжей, в виде завалов, преимущественно в узких местах, загромождавших проход. Выдвинутые вперед люди с шанцевым инструментом наскоро разделывали дорогу для следования колоны, так что она, почти без остановки, подошла к спуску.

Вообще на войне, а чаще всего в горной, самое маловажное, по-видимому, обстоятельство, упущенное из виду, или не всесторонняя обдуманность в распоряжениях могут иметь весьма пагубные и ничем неисправимые последствия. При рубке просеки вверх по Белой, оставлены были несрубленными, по обеим сторонам дороги, два ряда деревьев, в виде аллеи, с тою целью, чтобы проходящим колонам доставить тень во время летних жаров, а иногда и удобное прикрытие для стрелков, в случае нападения. Горцы воспользовались этою аллеей по-своему. При рубке просеки, обыкновенно всё что срублено, тут же сжигается, и тогда образуется открытая местность, с обеих сторон дороги, по меньшей мере на 500 шагов. Горцы, чтобы воспрепятствовать движению колоны на местности гористой, перерезанной крутыми оврагами, [9] срубили оставленную нами аллею и завалили дорогу, так что двигаться по сторонам её и для пеших было почти невозможно. Счастье, что мы не имели при себе колесного обоза и догадались оставить орудие; иначе, нам пришлось бы возвратиться в Топ-Гогдаб, не исполнив своего назначения, ибо, для расчистки дороги, мы не имели ни средств, ни времени.

При спуске, передовой пикет был встречен несколькими выстрелами из-за деревьев и зигзагов; но колона, не увлекаясь перестрелкою, подвигалась вперед, очищая на скорую руку дорогу для прохода людей и вьюков. Переправясь через овраг Чхафизепса и выдвинув влево цепь, мы перестреливались с одиночными конными и пешими, провожавшими нас по хребту. Горцев прибывало со всех сторон всё более и более, так что, не доходя двух верст к посту на Фюнфте, завязалась жаркая перестрелка в цепи. Но колона всё следовала вперед; соединившись за версту с ротою, высланною из редута, она отбросила горцев, и в десять часов подошла к Фюнфту. На этом переходе у нас убит один стрелок и один ранен. Передав часть обоза линейным ротам, батальон двинулся на пост Напача-Нашь, куда и прибыл к двенадцати часам.

День был светлый и жаркий. Люди устали, а между тем каждая минута была дорога для нас. Со всех сторон подходили партии горцев; толпы их постепенно густели по хребту, идущему, вправо от дороги, по которой нам предстояло возвращаться. Самурцы, как могли, угостили нас, и, батальон, напутствуемый добрыми пожеланиями наших дагестанских ратных товарищей, в час пополудни двинулся в обратный путь.

В ротных колонах, отличавшихся разноцветными значками (которые, впоследствии, абадзехи узнавали издалека), имея цепь впереди и справа, батальон с облегченными вьюками по середине, стройно, усиленным шагом, двинулся на встречу неприятелю. Все, от первого до последнего, видели ясно, что нам придется выдержать упорный бой, но на лицах всех и каждого выражалось единодушное желание померяться силами с врагом, еще новым для нас, но о храбрости которого, в прежние времена, много нам рассказывали.

Нравственное настроение офицеров и солдат подавало несомненную надежду на успех. Как ни громадны были толпы горцев, находившиеся в виду нашем, однако между офицерами и солдатами никто и в мысли не имел слова: «отступление». [10]

Когда начальник колоны, подъезжая, спрашивал солдат: «что, ребята, одолеем мы эту орду?» солдаты, с полным сознанием своего превосходства, отвечали: «побьем, ваше высокоблагородие, хотя, може, и жарко нам придется». Горцы, густыми массами, впереди нас и справа по хребту, спешили к семиколенному спуску; мы, почти без выстрела, следовали за ними низом по дороге. Не доходя версты до Чхафизепса, 2-я рота, а за нею взвод 3-й роты направлены были по крутому подъему вправо на гору, чтобы занять высоты, в этом месте ближе примыкавшие к дороге. Очистив от неприятеля хребет, роты подвигались вперед, сообразуясь с движением колоны по низу. Подойдя к оврагу на 600 шагов, мы увидели хотя и ожиданное, но тем не менее грозное зрелище. Вся окраина оврага, справа и слева от дороги, обрамлялась сплошною массою неприятельских папах, поднятыми вверх винтовками, шашками и кинжалами наголо. Площадка за оврагом, усеяна была толпами; по всему семиколенному подъему пестрели горцы, засевшие за срубленными деревьями, завалами и уступами дороги; самые высоты, по всему полукругу, заняты были пешими и конными, в виде резерва. Словом, как оказалось впоследствии, все почти до сих пор мирные махошевцы, егерукаи, темиргои, абадзехи по Фюнфту, также жители близких аулов левой стороны Белой, предуведомленные о нашем движении, собрались здесь в числе слишком 4.000 человек, чтобы, вместе с партиею бывшею на каменном мосту, преградить нам путь и, ежели удастся, разобрать по рукам. При этом почти первом серьезном столкновении с нами, неприятель, надеясь на свое числительное превосходство и крепкую позицию, рассчитывал наверное дать нам кровавый урок и тем возбудить народ к упорной борьбе.

Колона остановилась. Частям, бывшим на горе, дан сигнал присоединиться к батальону. При отступлении с горы, спускаясь с крайним звеном цепи, первым пал храбрый капитан Яковлев, пораженный в средину чела пулею, на близкое расстояние. Минута была торжественная!... Нам еще было время отступить, и потеря наша не могла бы быть значительною. Между тем, решаясь атаковать неприятеля, почти в десять раз сильнейшего числом, на местности выгодной для него, укрепленной завалами, на протяжении трудного подъема в гору, три четверти версты длиною, мы рисковали подвергнуть себя если не гибели, то жестокому поражению. Начальник колоны понимал громадную ответственность свою в эту [11] минуту. Но он, как и все его испытанные в боях офицеры вполне были убеждены, что для нашего кавказского солдата вообще, для апшеронца же в особенности, наступление равносильно победе, отступление же, напротив, стыд и неминуемое поражение. Это понятие глубоко утвердилось у нас, апшеронцев, победами и неудачами, испытанными в течение сорокалетней службы полка на Кавказе, и, быть может, остатком преданий тех славных боевых подвигов, которые полк наш совершил, под начальством Румянцева, Суворова и Кутузова, в Турции, Италии и во время наполеоновских войн. Нам предстояло первое решительное столкновение с вероломным неприятелем, уклоняясь от которого мы давали горцам нравственный перевес и внушали надежду противустать нам в борьбе, исход которой, до того времени, сами они считали для себя гибельным. К тому же, отступление наше неминуемо должно было или парализовать действия главного отряда за Белой, или замедлить исполнение предначертанного плана войны на неопределенное время.

Трем ротам приказано было ударить на засевшую в овраге толпу. Одна рота, с обозом и казаками, приняла влево, подвигаясь по берегу Белой, по мере наступления боевой колоны. Удар был так стремителен и так дружен, что озадаченный неприятель, сделав почти безвредный залп, бежал вверх по оврагу, а толпы, ожидавшие на площадке, стремглав бросились укрыться за завалами. Массы наполнявшие овраг, поражаемые на близкое расстояние пулями и штыками, бежали без оглядки, и дали нам возможность переправиться через овраг Чхафизепса, занять террасу вдоль берега Белой и устроиться для дальнейшего действия.

Батальон занял следующую позицию: правым флангом примыкая к оврагу Чхафизепса, мы имели позади, шагах в тридцати, реку Белую; левый фланг упирался в откос выдавшегося мыса, который отвесно подходил к самому берегу реки; перед фронтом находилась ровная трехугольная площадка, бока которой, от 300 до 500 шагов длины; далее, полукругом, возвышенности запятые и укрепленные неприятелем, по которым извивался подъем. Против правого нашего фланга, у самого оврага, возвышалось несколько могил, покрытых деревянными навесами на столбиках, с большими резными надгробными камнями. Здесь толпились массы горцев, укрываясь от выстрелов за уступами дороги и могильными памятниками. На такой-то позиции пришлось нам выдержать упорный бой с окружившим нас неприятелем. [12]

В течение полутора часа, со всех возвышенностей, а также из-за Белой, на нас сыпался град пуль.

Горцы несколько раз, собравшись в массы от 500–600 человек, отделялись от памятников с шашками и кинжалами, стараясь ударить на наш фронт и на правый фланг, чтобы отбросить нас в реку; но, осыпаемые пулями, не добежав и до половины разделявшего нас пространства, с большою потерею должны были поворачивать назад и укрываться за завалами. Выстрелы с высот вредили нам мало, по, под конец, пули с левого берега Белой, где засело несколько горцев, и притом на близкое расстояние, безнаказанно начали причинять нам чувствительную потерю.

Неприятель оставался на своей грозной позиции, которую штурмовать было пока невозможно, а между тем потеря в людях у нас с каждою минутою увеличивалась. Необходимо было придумать средство, которое вынудило бы неприятеля ослабить главный ключ позиции им занятой и дать нам возможность атаковать его с надеждой на успех.

С этой целью, сначала правый фланг отодвинут был шагов на сто от оврага и расположен лицом к нему; изгиб террасы дозволил сделать это не подвергаясь большой опасности от действия горцев во фланг. Овраг вторично был занят массами; когда же замечено было, что маневр удался и что некоторые из горцев, вероятно наскучив бездействием в верхних завалах, начали спускаться вниз, то, чтобы еще более вызвать их на необходимое для нас передвижение, приказано было полусотне Козаков сесть на коней и стараться переправиться за Белую, а к самому берегу отодвинута одна рота, маскируя намерение перейти в брод.

Неприятель вдался в обман. Массы за завалами начали редеть. Толпы, бывшие около могильных памятников и за первыми уступами горы, стали спускаться в овраг; конные, по-за оврагом поскакали к Белой.

Минута была самая желанная и удобная для удара: 1-я и 2-я роты, с капитаном Поповым-Азотовым впереди, известным своею отвагою офицером, уже раненым, но лихо на лошади поспевавшем везде, где была опасность, поднявшись, как один человек, с криком «ура», бросаются к оврагу.... штыками сталкивают засевших на окраине.... выстрелами, на расстоянии десяти шагов, пронизывают толпу повернувшую вверх по оврагу.... добегают [13] до кладбища и сбрасывают засевших там в овраге же. 4-я рота, с подпоручиком Нагибиным, и спешенные казаки, одновременно устремляются на высоты влево, занимают выдавшийся мыс и, очищая зигзаги и завалы нижней дороги, способствуют двум первым ротам....

Неприятель везде, в неописанном смятении, бросается то вверх по Чхафизепсу, то в гору к лесу, без оглядки; остающиеся за завалами гибнут под ударами штыков....

Между тем, 3-я рота, казаки, с убитыми и ранеными на носилках и на лошадях, подвигались серединою по ложбине, подходившей к главной высоте, которую справа уже занял Попов-Азотов и прапорщик князь Магалов с 1-й и 2-ю ротами, а слева подпоручик Нагибин с 4-ю ротою.

К шести часам вся колона была на горе и начала устроиваться для дальнейшего следования. Ошеломленный неприятель толпился в овраге Чхафизепса, и только конные лениво продолжали безвредную почти для нас перестрелку.

Нелегко досталась нам победа. Потеря наша была весьма чувствительна. Убиты: командир 3-й роты капитан Яковлев и 4-й поручик Ясинский; два унтер-офицера и 19 стрелков. Командиры рот: 1-й – штабс-капитан Овечкин, 2-й – капитан Попов-Азотов, подпоручики Кудрявцев, Миакович, Кушниров и прапорщик Губар, 6 унтер-офицеров, 1 горнист и 80 стрелков да пять человек казаков были ранены.

Благодаря поистине изумительному самоотвержению и достойной величайшей похвалы заботливости батальонного нашего медика Банцлебена, и случайно находившегося в колоне лекаря 21-го стрелкового батальона Панфиловича, все до одного раненые, на месте боя, получили перевязку. Заботливости и усердию преимущественно обоих медиков должно приписать то обстоятельство, что, с началом атаки, раненые были или на носилках, или на лошадях и могли двинуться без задержки вслед за штурмовою колонною. Об убитых заботились их товарищи. Восемь тел были сложены, на берегу Белой, в наскоро вырытых могилах, покрытых землею и дерном. Юнкер Керлик, тяжело раненый двумя пулями перед началом атаки, умер; тело его было положено на лошадь, которую вел в поводу легкораненый стрелок. Следуя почти в хвосте колоны, при подъеме на гору, тело свалилось с лошади. Провожавший стрелок, не будучи в состоянии поднять тело на лошадь – а быть может и от малодушия – не позвал на помощь [14] товарищей из цепи, взял однако ружье и патронташ Керлика и с лошадью поспешил присоединиться к колоне. Это случилось на изгибе в ложбине, так что цепь 3-й роты, прикрывавшая обоз, отступая по возвышенности, не заметила ничего. Узнали об этом только тогда, когда все взобрались наверх. Посылать команду поднять тело юнкера, значило рисковать потерею нескольких человек; к тому же наступали сумерки. И этот-то единственный и понятный для каждого, бывавшего в жарких делах, кавказца, хотя и прискорбный, но тем не менее случайный грех, подал повод высказать печатно тяжелый укор апшеронцам: будто они бросили тела своих убитых товарищей на поругание варварам. Насколько стрелковый батальон Апшеронского полка заслужил подобного рода упрек, пусть решит тот, кто дорожит славою и добрым именем части, где имеет счастие служить.

5-го марта колонна, посланная на Фюнфт, подобрала восемь тел, вырытых из земли, а также изувеченное тело несчастного юнкера, и доставила в Топ-Гогдаб. Тела были погребены близ станицы Егерукаевской, в одной общей могиле.

Потеря неприятеля была огромная: по показанию лазутчиков, она простиралась свыше 600 человек. И неудивительно: пули Минье наглядно выказали здесь свое достоинство. Все участники дела видели, как от одного выстрела в массу, на близкое расстояние, падали два–три человека, пораженные одною и тою же пулею. По отзыву же самих горцев, из числа раненых не умирал, или не оставался калекою на всю жизнь, разве десятый человек. Вот слова горцев, бывших в деле 2-го марта, буквально переданные лазутчиками командовавшему войсками графу Евдокимову: «До сих пор мы никогда невидали таких солдат: красные как раки, толстые, ростом великаны, глаза как у шайтана, а каждое их ружье стреляет десятью пулями».

Как пример истинной неустрашимости и находчивости, расскажу случай, которого сам был свидетелем. Стрелок 4-й роты, Евлампий Шестоглазов, при занятии одной из возвышенностей, отделившись несколько от своих товарищей, не заметил как два горца выскочили из-за срубленного дерева и бросились на него сзади. Передовой подбегает торопливо, наносит Шестоглазову два удара шашкою по голове и в левое плечо; стрелок оборачивается, колет штыком дерзкого татарина, и, повернув штык, сбрасывает труп на землю. Увидя другого, который в испуге побежал назад, догоняет и убивает штыком, подобно первому. Взяв с убитых [15] оружие, бравый Шестоглазов присоединился к роте. Раны его оказались не очень глубоки, благодаря папахе и торопливости татарина. Одну из отнятых шашек он подарил лекарю Банцлебену, в знак признательности за сделанную ему перевязку.

После заката солнца, колонна тронулась к Топ-Гогдабу. Только одиночные конные провожали нас издалека и слышались редкие выстрелы в цепи. В версте от редута, когда уже совершенно стемнело, нас встретила колонна, высланная из Майкопа по тревоге. На пост батальон возвратился в десять часов вечера.

После всего сказанного, предоставляю каждому беспристрастному судить, насколько правды в упомянутых выше отзывах о деле 2-го марта. Можно ли было назвать остатками батальона грозную силу в 400 штыков, в стройном порядке оставлявшую поле славной победы, не бросив на месте ни одного раненого, ни одного ружья, ни одного патрона! Не бомбой пролетели мы сквозь толпы горцев, а в кровавом бою постепенно занимали завалы и возвышенности на протяжении всего подъема, в 3/4 версты длиною, при неумолкаемом огне и свалках с несоразмерно-превосходным в числе неприятелем, в течение трех с половиною часов....

Последствием дела 2-го марта, в соединении с другими причинами и самым планом войны, был упадок духа, замеченный в дальнейших военных действиях с нами абадзехов. Мы занимали постепенно самые крепкие места и позиции почти без серьезного боя; не было оказываемо того упорного сопротивления, той геройской отваги, той неутомимости и удали, которыми, в прежние времена, столько славились вообще черкесские племена в рукопашных схватках. Как будто они тогда только поняли страшное для них превосходство нашего оружие и нашей нравственной силы.

Всё сорокатысячное население между Псефисом и Белой, вероломно поднявшее на нас оружие, вынуждено было оставить неприступные до сих пор лесистые трущобы, почти без сопротивления. Со всех сторон двинутые отряды очистили в течение одного месяца, пространство на 60 верст в длину и ширину, от жителей, принудив их уйти за Белую и скитаться между абадзехами, до выселения вместе с ними в Турцию. Этим мы приобрели надежный базис для последовавших действий в Дахо, на Пшехе и Курджипсе³. [16]

Унтер-офицер Солодов, спустя несколько дней после дела, сочинил следующую солдатскую песню, которую стрелки наши до сих пор поют как боевое наследство, переданное им старыми их товарищами, участниками подвига. Нехитро сложена песня, но почти верно изображает ход дела, и поэтому не лишена относительного достоинства. 2-го марта 1863 года, в годовщину победы апшеронцев, Его Императорское Высочество главнокомандующий кавказскою армиею, в отряде на р. Пшише, милостиво удостоив выслушать боевую песню стрелков, пожаловал сочинителю Солодову часы с цепочкою.

Вспомним, братцы-Апшеронцы,
Славный день второго марта!
Славпо, братцы-Апшеронцы
День второго марта! (припев).
– Сила горцев собиралась,
Чтоб стрелочков запленить,
Два редута запленить,
К ним дороги завалить.
Мы дорогою бежали
И завалы раскидали.
– В оборванцев мы стреляли
Нас линейные встречали.
– У самурцев побывав,
Возвращались мы назад.
Злые горцы ухищрялись,
Как стрелочков в плен забрать.
– Не сизой орел летает
На крутой большой горе:
То наш командир бывалый,
На своем сером коне.
– Он к стрелочкам подъезжал,
На словах им рассказал:
«Вперед, братцы, не робеть!
Пуль, штыков мне не жалеть!
– Все стрелочки не смолчали В один голос закричали: [17]
«С тобой рады воевать!
Кровь до капли проливать!»
– «Вы, ротные командиры,
Показать людям пример.
А господа субалтиры –
Помогать людям в строю».
– Праву гору открывали,
Много выстрелов давали.
– Капитан Попов-Азотов
Со второй ротой взлетел,
На поганых оборванцев
Он зубами заскрипел.
А Яковлев, с третьей ротой,
На помощь ему подоспел.
– Вскоре смерть его постигла
Он упал грудью на земь.
Тут наш командир бывалый
Назад роты возвращал.
Он тут думал, как нам быть,
Как завалы разгромить.
– Завязался бой геройский
Возмутилась вся орда.
Балки все они заняли.
Кругом горы да леса.
Нам только были открыты
Бела-речка, небеса.
– Белу-речку измеряли,
Бусурман вдался в обман.
Казаки пошли на шашки
А стрелочки на штыки.
– Мы победу совершили,
Открывали путь вперед.
Битых мы несли на ружьях,
А раненых на руках.
– Господа же офицеры
Видят шутка не мала:
Принимали с битых ружья,
Вперед пошли на ура!
– Подкрепляли на стрелочков:
«Вперед, братцы, не робей!
Вспомним Бога и присягу,
Нам помогут небеса!» [18]
– Бравый доктор наш Банцлебин
Всю силу употреблял,
Перевязывал стрелочкам раны,
Он и слабых подбодрял.
– С двух часов начался бой,
Мы дралися до шести.
Нам зарядов стало мало,
Надеялись на штыки.
– Очень нам уж трудно было,
Не чувствовали в горячах.

(Плясовая с барабаном.)

Что вы вздумали, поганцы,
Нас стрелочков в плен забрать!
Или нас вперед не знали,
Что умеем воевать?
Мы уж старые вояки,
Хоть недавно здесь у вас;
Мы Шамиля живьем взяли
И теперь он помнит нас!
Обождите, оборванцы,
Доберемся мы до вас!
Вы шутить хотели с нами,
Да не здорово пришлось.
Били пулей и прикладом
Мы кололи вас штыком.

Апшеронского полка подполковник Шиманский.

Комментарии

1. Письма с Кавказа г. Фадеева к редактору «Московских Ведомостей».

2. Пшехский отряд, статья Г. К. Гейнса, в «Военном Сборнике» за январь 1866 года.

3. Государь Император щедро наградил отличившийся батальон: майор Шиманский, по удостоению Думы, пожалован орденом святого Георгия 4 степени; пять орденов св. Владимира, 4 степени с мечами, золотая шашка, с надписью «за храбрость», чины и другие ордена были пожалованы остальным всем офицерам, участвовавшим в деле. Нижним чинам пожаловано 36 знаков отличия военного ордена разных степеней. Наконец батальон удостоился знаменитой награды, по случаю покорения Западного Кавказа: всемилостивейше пожалованы в каждую стрелковую роту по одному серебряному Георгиевскому сигнальному рожку.

Текст воспроизведен по изданию: Дело 2го марта 1862 года на реке Белой // Военный сборник, № 11. 1869