ДЕЙСТВИЯ ОХОТНИЧЬЕЙ КОМАНДЫ КАБАРДИНСКОГО ПОЛКА В КУБАНСКОЙ ОБЛАСТИ 6 ИЮНЯ 1862 ГОДА 1.

В "Истории 80-го пехотного кабардинского полка," А. Зиссермана, часть III, стр. 408, рассказано одно из выдающихся нападений закубанских горцев на наши войска, происшедшее 6-го июня 1862-го года. У автора оно заимствовано из военного журнала, но в последнем передано не совсем верно и чересчур сжато — вероятно потому, что бывший командир севастопольского полка и начальник даховского отряда полковник Гейман почему-либо не придал ему той важности или, лучше сказать, значения, которое оно имело в действительности по своему кровавому результату: в этом деле мы понесли, во-первых, довольно значительную потерю, а во-вторых, горцы, пострадав гораздо более нас, получили один из внушительных уроков, разрушивший их дерзкое предприятие и парализовавший их возможные, при жданном успехе, дальнейшие преднамерения. [524]

Событие это в военном журнале наложено следующим образом:

"6-го июня, из лагеря даховского отряда, у устья р. Дахо, послана была колонна в станицу Царскую, под прикрытием шести рот севастопольского пехотного полка и сотни казаков, при двух орудиях, и в четырех верстах от станицы Даховской была атакована конною партиею абадзехов, около полторы тысячи человек; но так как колонна двигалась с сохранением всех военных предосторожностей, то горцы были открыты еще издали, и нападение их было отражено с полным успехом, после чего неприятель ограничился живого перестрелкою с нашими цепями. По первым пушечным выстрелам в колонне, поспешили к месту боя из лагеря: три роты сводно-стрелкового № 3-го батальона, рота и охотничья команда стрелкового батальона кабардинского пехотного полка и две сотни казаков, при одном горном орудии. Прибытие этих войск заставило горцев отступить; но вскоре неприятель был подкреплен свежею партиею убыхов, пришедших с южного склона западных кавказских гор, силою около двух тысяч человек, и бой возобновился. Особенно жаркое дело происходило за обладание небольшим аулом на левом берегу Дахо, занятым охотничьею командою кабардинского стрелкового батальона. Многочисленная толпа горцев ворвалась было в аул и перемешалась там с кабардинцами, но в это время подоспела на помощь вторая рота севастопольского полка, под командою поручика Лопицкого. Неприятель был вытеснен после ожесточенной схватки, продолжавшейся несколько минут. Приближение свежих войск из лагеря заставило, наконец, горцев отступить

В этом упорном деле, в котором десятью нашими ротами и тремя сотнями, при трех орудиях, отражены были соединенные усилия абадзехов и убыхов, мы потеряли убитыми 16-ть человек нижних чинов и ранеными: одного обер-офицера (севастопольского пехотного полка поручика Лопицкого, получившего десять ран — четыре пулями и шесть шашками) и 48-мь человек нижних чинов. Лошадей убито и ранено в колонне 15. [525]

По достоверным сведениям, в деле 6-го июня убыхи потеряли одиннадцать почетных старшин, 21-го человека меньшого значения людей и до ста человек ранеными".

В действительности же, дело 6-го июня 1862-го года, там, где оно исключительно касается охотничьей команды кабардинского полка, происходило следующим образом 2:

Весною 1862-го года верхне-абадзехский отряд занял с боя долину р. Дахо, населенную непокорными абадзехами, и, открыв свои действии, получил название даховского. Овладев многими важными пунктами и проникнув до р. Белой, он занялся устройством Даховской станицы и проложением путей сообщения вниз по р. Белой и по другим направлениям к заселенным нами пунктам.

Колонизация Кубанской области в это время была в разгаре, и горцы, выбиваемые отовсюду оружием и выкуриваемые дымом пожарищ, были на высшей точке враждебного к нам настроения, изыскивая каждый удобный случай причинить нам какой-нибудь вред. Сообразно цели нашей войны и образу наших действий, войска даховского отряда, подобно остальным, оперировавшим на других пунктах, дробились нередко на самые мелкие части и, работая с ружьем за плечами, моментально переходили к нему от топора и кирки или, бросив работу, бежали на выручку туда, где раздавался неприятельский гик и короткие, глухие выстрелы винтовок, дававшие знать опытному и привычному уху о неожиданном нападении. Таких случаев в даховском отряде было несколько, но самый крупный из них произошел 6-го июня 1862-го года. На этот день войска получили следующее назначение: один батальон [526] севастопольского полка был наряжен для сопровождения воловьего транспорта, в числе 300 подвод, отправлявшегося в станицу Царскую за провиантом, а большая часть батальонов — на работы по устройству станиц, постройке моста через р. Белую, рубке леса, разработке дорог и прочая; один же батальон кабардинского полка, за исключением 90 человек, назначенных также на работы, и охотничья команда должны были оставаться на месте для охранения лагеря.

Охотничья команда кабардинского полка состояла из 70-ти человек. Воздерживаясь от всякого описания боевых качеств охотников, которые давним давно были известны на всем Кавказе, автор замечает только об их внешности: они носили азиатский костюм, имели бороды и бритые головы и донельзя переняли и усвоили себе все приемы и привычки горцев, которые, конечно, вводили в дело тогда, когда в этом встречалась надобность. Все эти наружные признаки сбивали с толку самих горцев, и нередко они принимали охотников, в их разнокалиберных и полуизорванных походных черкесках, за своих соплеменников — что давало возможность партизанам часто выходить из крайних затруднений, а еще чаще усыплять бдительность неприятеля и его недоразумение обращать себе в пользу. Охотники были вооружены двустволками, составлявшими единственное внешнее отличие их от горцев, и слыли лучшими стрелками в полку; большинство из них не знало промаха, а в описываемое время были и такие, как например рядовой Давидов, который мог сажать пулю на пулю и непогрешимо поражать в указанный заранее неподвижный или движущийся предмет — будь то зверь, человек или птица. Нет сомнения, что при всех подобных условиях успехи охотничьей команды были по большей части всегда гарантированы заранее, и это как нельзя более развивало и укрепляло в ней уверенность и отвагу. [527]

6-го июня, с рассветом, войска выступили по назначению. Охотники, оставшись в лагере, были рады случаю несколько отдохнуть после тревог и трудов, которые постоянно сопровождали их быт, и не торопились даже выползать из своих палаток, а что касается их командира, то он и подавно позволил себе в этот день излишне понежиться в сладком утреннем сне. Вдруг, до лагеря донесся вниз по р. Дахо, с той стороны, куда выступила транспортная колонна, дружный и сильный залп, а вслед затем и азиатский гик сотен голосов. Начальник охотничьей команды слышал спросонья и то, и другое; и уже в полусне он привычным ухом отгадал, что эти хорошо знакомые звуки получили свое начало не далее версты от лагеря, но подниматься с своего походного ложа все-таки медлил, так как пока дело его не касалось. Однако, через две-три минуты вбежал в его палатку фельдфебель Баженюк и доложил, что, мол, приказано охотникам, с двумя ротами сводно-стрелкового линейного № 3-го батальона и одним горным орудием, немедленно двинуться на выручку обозной колонны. Передав фельдфебелю, чтобы команда бегом выходила за околицу станицы, командир быстро оделся, сел на лошадь и догнал своих людей претив батареи, из которой назначено было орудие в состав порученных ему частей войск. Велев поскорее запрягать орудие, он направил свою команду к выходу и увидел здесь бежавшие с работ две роты названного 3-го батальона, которые остановил в ожидании орудия. Команда же немедля поспешила вперед, так как стрельба становилась все слышнее и сильнее, и по временам повторялся все тот же отчаянный гик, смешанный с криком "ура". Можно было судить, что дело завязалось жаркое.

Едва охотники пробежали от батареи несколько десятков шагов, как были встречены исправлявшим должность [528] дежурного штаб-офицера капитаном Калининым, который сказал, что, по распоряжению начальства, команда должна вступить в ведение командира сводно-стрелкового линейного № 3-го батальона майора Клюки-фон-Клугенау. Хотя в виду подобных приказаний не рассуждают, но на этот раз капитан Щелкачев, по движению невольного и неясного для него самого предчувствия, просил Калинина доложить заведывающему отрядом полковнику Дове, чтобы лучше присоединить его команду к кабардинскому батальону; но Калинин отказал ему в этом. Подчиняясь неизбежной необходимости, начальник команды явился к майору Клугенау и услышал от него следующее:

— Капитан, вы, как знающий все дороги, идите, пожалуйста, направо — причем Клугенау указал рукою к аулу — а я, с двумя ротами, пойду по этой дороге и там соединимся; а пока вы дойдете до аула — я буду следить за вами.

Команда бегом пустилась по указанному направлению. Обогнув аул, она чрезвычайно удачно, не будучи замечена горцами, зашла им в тыл, и на поляне, под уступом, в расстоянии нескольких сот шагов от первых сакль, рассыпала цепь и продолжала наступать. Но лишь только она начала выходить на уступ, как горцы, которых здесь было до шестисот человек, заметили ее, открыли огонь и поспешно перешли с юго-западной стороны аула на северную; остановившись здесь в лесной балке, она продолжала пальбу. Пользуясь заблуждением неприятеля относительно численности охотников, Щелкачев тотчас занял северную часть аула и расположил впереди его цепь, фронтом к позиции неприятеля, решив ожидать здесь прибытия рот, с орудием — так как броситься с горстью людей на партию в восемь раз сильнейшую и отважившуюся на нападение в виду лагеря было по меньшей мере безрассудно. [529]

Лишь только цепь стала на свое место, против ее фланга неизвестно откуда появились казаки и вступили в перестрелку с одиночными горцами, выскакивавшими из балки с видимым намерением завлечь их поближе к себе. Желая знать, кто прислал это нежданное пособие, и кто им командует, капитан Щелкачев послал к ним унтер-офицера Зайцева. Последний, возвратясь, доложил, что казаков две сотни и начальника из офицеров среди них нет; урядник же, сообщивший эти сведения, прибавил, что не помнит фамилии того, кто их послал сюда. Среди этого разговора, от р. Белой внезапно показалась масса горцев, от 1500 до 1700 человек, и спешила соединиться с первою партиею в лесной балке. Щелкачев, увидев это и сообразив, что положение казаков на пересеченной местности внезапно стало весьма опасным, потому что их могли отрезать, а команда не в состоянии обеспечить их отступления, велел тому же Зайцеву поспешить к ним обратно и передать, чтобы они прекратили бесполезную стрельбу и немедленно отступали, пока не потерян еще удобный момент. Однако, не только казаки, но и самая команда, с появлением столь значительного скопища, очутилась в крайнем затруднении, потому что местность, окружавшая аул, была открыта на небольшое узкое пространство только с одной стороны, а с трех других представляла собою ряд лесистых скрещенных балок, по которым подступы для неприятеля были вполне скрытны и удобны, и нападение его даже с тыла вполне безнаказанно. Хотя в эту минуту к охотникам присоединились, под командою поручика Ничо, 90 низших чинов кабардинского полка, бывших на работе, но это подкрепление было, сравнительно, весьма слабое, и в особенности потому, что на прибывших людях были малые патронташи, вмещавшие в себе только по пятнадцати патронов. В виду этих обстоятельств, [530] благоразумие требовало немедленно снять охотников с позиции и также отступить — что, конечно, и удалось бы без особенной потери, но положение казаков заставляло выждать несколько минут, чтобы дать им возможность благополучно выбраться из опасного места. Эти минуты были роковыми, потому что казаки замедлили, время было упущено, и неприятель им воспользовался с совершенным успехом. Не предвидя пока этого, и рассчитывая, что казаки уже получили приказание и отошли к концу аула, капитан Щелкачев приказал поручику Ничо следовать туда же с его командою, занять там выгодную позицию, расположив людей за закрытиями, принять начальство над казаками и ожидать присоединения охотников. Затем, последним был подан сигнал отступления. Но не успели они сделать и двадцати шагов, как в той балке, где стояли казаки, загорелась жаркая перестрелка, и послышались возгласы сотен голосов. Сомкнув взвод, бывший в цепи, Щелкачев поспешил к балке; другой взвод, бывший в резерве, бросился через аул по пятам предыдущего. Подбежав к балке, команда увидела, что горцы, приблизительно человек в триста, окружили казаков со всех сторон; с криком "ура", она бросилась в штыки и моментально осадила неприятеля. Воспользовавшись этим, казаки тотчас начали отступать и были направлены к противоположному концу аула, где уряднику их велено было присоединиться к команде поручика Ничо.

Выручив казаков, капитан Щелкачев начал отступать и сам, переводя цепь от закрытия к закрытию, которым служили преимущественно плетни и сакли. Горцы жарко преследовали охотников и вскоре ранили двух из них — юнкера Елагина и рядового Климова. Понятно, что при этом в среде ограниченного числа отступавших не могло не произойти некоторой задержки, так как нужно было [531] оказать пособие пострадавшим. Неприятель принял это замедление за замешательство, и отнеся его, конечно, к упадку мужества, он, с партией в пятьсот человек, с гиком ринулся в шашки и врезался в команду, с которою тотчас смешался. К счастью охотников, они были уже в это время у одного из дворов, обнесенного частоколом, куда вела весьма узкая дорога; это препятствие немного задержало горцев и ослабило их удар. Пользуясь им, охотники, отстреливаясь и отбиваясь, живо пробирались врассыпную через аул. Щелкачев отступал в числе последних, имея возле себя несколько человек и в том числе рядового Давидова. У одной из сакль Давидов остановился и стал заряжать ружье. В это время какой-то горец, выстрелив по отступавшим охотникам, подбежал к Давидову, что-то такое проговорил и, усевшись второпях с ним рядом, начал заряжать и свою винтовку. Вдруг, он увидел у Давидова двустволку — и совершенно растерялся. Давидов же, окончив прехладнокровно свое дело, приставил дуло ружья к груди своего соседа и выстрелил. После этого он снял с убитого винтовку, кинжал и папаху, и, подойдя к капитану Щелкачеву, сказал:

— Ваше благородие, дозвольте мне выстрелить из татарского ружья вон в того гололобого, что за плетнем.

— Стреляй в любого, был ему ответ.

Раздался отрывистый выстрел, и гололобого, на которого указал Давидов, как не бывало на свете.

— Вот тебе гостинец из твоего же добра, заключил стрелок.

Проскочив через аул, охотники в конце его остановились, чтобы перевести дух, сосредоточенными силами встретить противника и дать ему жестокий отпор. Это казалось весьма возможным, так как был расчет на содействие казаков и двух пехотных колонн, [532] стоявших в 250-ти или 300-х шагах. Но, к общему удивлению, казаков вовсе не оказалось: обрадованные тем, что вышли благополучно из западни, они куда-то скрылись, не исполнив приказания; из пехотных же колонн одна прикрывала большой обоз и не могла его оставить, а другая, бывшая под начальством майора Клюки-фон-Клугенау, не двигалась с места: не выражая ни малейших признаков жизни, она безмолвно и равнодушно взирала на выбивавшихся из сил кабардинцев. Щелкачев понял, что в его безвыходном положении он предоставлен самому себе — и тяжелое чувство сковало его сердце: тут для него стало вполне ясным то предчувствие, которое побудило его просить Калинина о присоединении охотничьей команды не к сводно-стрелковым линейным ротам, а к кабардинскому батальону.

Но рассуждать и отвлекаться разными посторонними соображениями было некогда; охотники, положась на помощь божию, решились сами постоять за себя или умереть, если на то пошло, со славою. Выхватив из числа их семь человек лучших стрелков и пролагая с ними дорогу остальным, начальник команды кинулся в следующий ближайший двор и уже вступил в него — как вдруг, из-за частокола, в расстоянии не более пятнадцати шагов, раздался сильный залп — и все семь человек свалились наземь. Каким образом сам Щелкачев остался жив и невредим и лишь отделался, как потом уже оказалось, десятью пульными дырами в полах и рукавах его черкески — про то знает один Бог, и разгадать, без сомнения, никто никогда не разгадает. Восторженный, с одной стороны, такою явною охраною провидения, а с другой — пораженный скорбным чувством при виде семерых павших товарищей, обливавшихся кровью у его ног, Щелкачев, под влиянием этих двух противоположных потрясений, оставался несколько [533] секунд как прикованный к земле; но, заметив, что вокруг него уже собрались остальные храбрые сподвижники и, доверчиво смотря ему в лицо, ожидали его приказаний, он опомнился и, крикнув "ура," бросился вперед. Команда мигом заняла весь двор и без сопротивления овладела частоколом, от которого горцы отхлынули, вероятно, не успев зарядить своих винтовок.

С этой минуты во дворе загорелся страшный и упорный бой, продолжавшийся около часа. Напрасно атакованные и окруженные со всех сторон охотники ожидали помощи, отчаянно отбиваясь и удерживая свою позицию: помощь не являлась; никто из видевших издали эту картину не торопился к ним на выручку, и майор Клугенау, обещавший соединиться с ними, все не трогался с места, а лишь выразил им содействие и сочувствие только тем, что открыл стрельбу из орудия. Но эта оригинальная поддержка не только еще более вводила в досаду обездоленных охотников, но даже усиливала их опасность, потому что снаряды ложились среди них, а не среди горцев, и услуга, таким образом, оказывалась поистине баснописно-крыловскою.

Однако, нужно же было, наконец, найти какой-нибудь выход из своего положения или, лучше сказать, путь отступления. Сознавая, что эта обязанность лежит на начальнике, Щелкачев приказал людям продержаться еще несколько минут, пока он осмотрит соседний двор, и отправился туда один, не рискуя подвергать, вместе с собою, возможной погибели кого-либо из подчиненных. С трудом протиснувшись по какой-то узкой лазейке между стенками амбара и буйволятника, он вступил в соседний двор и вдруг был окружен шестью горцами, наскоро заряжавшими ружья. Щелкачев понял, что повернуть назад — значило бы подставить под выстрелы в тесном переулочке свою [534] спину,— да и удалось ли бы еще сделать это, так как в лазейке с трудом помещалась человеческая фигура; поэтому, оставалось искать спасения в каком-нибудь закрытии — и Щелкачев бросился налево в буйволятник. Живо начал он разламывать плетень своего убежища, чтобы через эту брешь соединиться со своею командою, и когда сделал отверстие, достаточное, по его мнению, для того, чтобы пролезть человеку, сунулся в дыру. Но увы! лишь только он просунул голову, непослушный сухой и упругий плетень возвратился в свое прежнее положение и колючим ошейником охватил его шею. Пока Щелкачев барахтался, освобождая себя из западни, те же горцы заняли снаружи выход из буйволятника и торопливо насыпали порох на полки своих винтовок. Сделав, наконец, отчаянное усилие, Щелкачев вырвал из отверстия свою голову, и сказав стоявшему по ту сторону рядовому Калмыкову, раненому в руку, что он окружен, кошачьим скачком бросился к выходу. Здесь он увидел, что горцы, стоя по обе стороны двери, все еще возились со своими ружьями. В эту критическую минуту оставалось одно идти напролом, и Щелкачев, полуприсев на пороге двери, с непонятным впоследствии для него самого проворством, как мышь, юркнул между оторопелыми врагами, считавшими его заранее своею жертвою, и в три отчаянных прыжка очутился за плетнем, среди своих товарищей, целый и невредимый, отделавшись и на этот раз лишь царапинами на лице и на шее.

Едва только охотники успели радостным возгласом встретить своего командира, как последовал новый сюрприз: окруживший их неприятель грянул по ним дружным залпом из двухсот винтовок. Это было уж совсем плохо. Придя к окончательному заключению, что, при подобном образе действий, горцы раньше или поздно перестреляют всю команду, и потеряв последнюю надежду на [534] помощь, Щелкачев приказал фельдфебелю Баженюку и унтер-офицеру Лавренцу ползком пробраться с полувзводом со двора и занять дорогу по правую сторону плетня. Маневр этот был исполнен вполне удачно, и у начальника команды отлегло от сердца, потому что он получил возможность свершить свою священную обязанность относительно убитых и раненых, которых набралось более двадцати человек, именно — отправить их в станицу. Один из числа пострадавших, рядовой Фарманюк, раненый в кисть руки навылет, наотрез отказался от отправления на перевязочный пункт и, с улыбкою, подняв крышку патронташа, сказал своему командиру:

— У меня есть одна рука и три патрона; я могу еще орудовать.

— Но ведь ты ослабеешь от потери крови, отвечал Щелкачев.

— Хоть умру, а не оставлю вас, пока не прогоним татарву, возразил раненый.

Щелкачев сдвинул плечами и сдался на решение своего храброго товарища.

Отправив остальных и облегчив этим удрученное массою треволнений сердце, Щелкачев имел теперь некоторое право рассчитывать на спасение прочих чинов команды, которых, между прочим, у него оставалось всего двадцать человек, и с которыми, к сожалению, он не мог принести противнику какой-либо вред, а следовательно, подчиняясь благоразумию, должен был подумать об отступлении. Он не боялся, что горцы раздавят эту горсть храбрых, потому что знал их отвагу и находчивость, и нимало не огорчался, что у них оставалось на руках по одному и по два патрона, так как команда его владела так же хорошо штыком, как и поражала пулями. Притом же, среди обстоятельств, в которых находились охотники, малочисленность [536] их, с одной стороны, была даже выгодна, потому что допускала возможность, при счастливых условиях, одиночного отступления, с применением в данном случае изречения "спасайся, кто может," а с другой — была какая-то неодолимая и непобедимая вера также в милость и в силу божьего промысла. Он не замедлил сказаться: сделав последний залп, большинство горцев стало пробираться по обе стороны балки к транспортной колонне, оставив охотников совершенно отрезанными. Воспользовавшись этим моментом, Щелкачев приказал готовиться к отступлению.

В это время из транспортной колонны следовала в лагерь за патронами 1-я стрелковая рота севастопольского полка, под командою поручика Лопицкого. На полпути нагнал ее саперный поручик Бирюков (ныне генерал-майор в отставке), и, наведя на мысль командира роты о ясном и видимом тогда для всех критическом положении охотничьей команды, посоветовал ему помочь кабардинцам. Лопицкий тотчас же ухватился за эту мысль, потому что Щелкачев был ему большой кунак, и, повернув роту, направился к аулу ближайшим путем. Но лишь только рота стала выходить с разработанной по косогору дороги на возвышенность, толпа горцев, стремившаяся на транспортную колонну, встретившись лицом к лицу со стрелками, ринулась на них с страшным ожесточением. Одною из первых жертв пал благодетельный Лопицкий, получивший десять ран, за ним — фельдфебель и, в заключение, тридцать семь других нижних чинов. Рота, однако, отбилась и окровавленная прибыла в лагерь.

Это новое, хотя вполне прискорбное, обстоятельство также имело для команды свою выгоду, потому что хотя Лопицкий, пожертвовав собою и десятками храбрых своих сотоварищей, ее и не спас, за то отвлек от нее и от аула еще часть неприятеля, поспешившую присоединиться к [537] своей партии, атаковавшей стрелков. Кроме того, и сама судьба улыбнулась кабардинцам: к ним возвратились несколько человек из числа тех, которые относили убитых. Хотя помощь эта была незначительная и даже, при изменившихся тогда обстоятельствах, пожалуй, и лишняя, но в крайнем случае, которого предвидеть было нельзя, и она могла получить неожиданное значение. Эти прибывшие люди сообщили, что когда они несли на перевязочный пункт труп рядового Ростовцева, пораженного в числе семи человек во дворе аула двумя пулями в грудь навылет, то покойник вдруг воскрес и обратился к ним с следующими словами:

— Братцы, пустите меня, я пойду сам, а вы идите назад в дело, пособляйте товарищам, не покидайте своего начальника и помните присягу. Там вы лучше пригодитесь, чем возле меня.

Убежденные его речью, товарищи бережно сложили раненого на дорогу и вернулись в аул.

Когда остатки команды готовитесь к отступлению, рядовой Городовой доложил командиру, что за плетнем лежат человек тридцать нижних чинов линейного батальона, о прибытии которых никто даже и не подозревал — уж не говоря о том, что эти люди в бою вовсе не участвовали. Обратить их в подмогу охотникам было совершенно излишне, даже неудобно, потому что пришлось бы, чего доброго, их же самих защищать и отстаивать, Поэтому нежданные гости были вовсе не находкою; но у Щелкачева явилась внезапная мысль — воспользоваться ими для своего благополучного отступления, и в то же время, конечно, не дать и их в обиду. Поэтому, он приказал им подняться и без оглядки бежать в лагерь. Как ни странно им показалось такое распоряжение, но все приняли его охотно и, что есть мочи, пустились к станице. Дав отбежать им [538] шагов пятьдесят, Щелкачев подхватил своих охотников и во весь дух помчался вслед за ними. Горды, приняв партизан за своих товарищей, и видя, что они весьма энергично преследуют — и, конечно, непременно настигнут — русских солдат, с удовольствием смотрели на эту мнимую травлю и не трогались с места. Только спустя две-три минуты они спохватились — но было уже поздно, и им не оставалось ничего более, как последовать за толпою, которая направилась к транспортной колонне.

Потеря горцев в деле с кабардинскими охотниками 6-го июня, по словам бывшего при отряде переводчиком, прапорщика севастопольского полка Гулева, служившего прежде в кабардинском полку, заключалась, в одиннадцати князьях и тридцати трех простых горцах, убитых и раненых только в ауле; а сколько их было ранено за аулом, при выручке казаков — достоверно неизвестно.

Охотники прибыли к колонне майора Клюки-фон-Клугенау, и Щелкачев отрапортовал ему, что приказание его исполнено в точности, и что, мол, все обстоит благополучно.

Вскоре партизаны увидели и своего товарища Ростовцева, тесно прижавшегося к какому-то молодому солдатику и ковылявшего вместе с ним то вправо, то влево. Они поспешили на помощь к подходившим, и все их недавнее грустное настроение быстро рассеялось, когда от провожатого и самого Ростовцева они услышали следующую курьезную, происшедшую между ними сцену:

Отправив товарищей "в дело", Ростовцев слегка отдохнул и, как мог, тронулся на перевязочный пункт; но, ослабев от потери крови, опять сел и прижался ранами к откосу дороги, чтобы задержать кровотечение. В это время мимо него бежала партия горцев, человек в. пятьдесят. Не желая отдаться им в руки безнаказанно, [539] Ростовцев вскочил на ноги — и тут же опять пал обессиленный. Партия промчалась, не обратив на него внимания. Ростовцев, считая свои минуты уже сочтенными, стал в душе прощаться с жизнью и с своими кунаками кабардинцами, как вдруг увидел перед собою какого-то солдатика, видимо раненого в руку, который шел по направлению к станице. Ростовцев стал упрашивать солдата — помочь ему добраться до лагеря, но тот, отговариваясь, что сам ранен, отказал ему. Тогда, нечего делать, партизан пустился на хитрость: он попросил солдатика поправить ему сорочку и прикрыть раны. Последний, ничего не подозревая, склонился к Ростовцеву и, как глазом мигнуть, был охвачен обеими руками за шею.

— Ну, брат, сказал Ростовцев, коли не хотел помочь мне дойти до перевязки, так — все равно — теперь, давай, будем вместе пропадать.

Молодой солдатик рассудил, что если для Ростовцева «все равно» пропадать, то для него вовсе не «все равно», и волей-неволей привел его в колонну.

Из знаменитой схватки кабардинских охотников с горцами, происшедшей 6-го июня 1862-го года, капитан Щелкачев наглядно вывел тогда заключение, что если бы в его команде были люди менее отважные и опытные в боевом деле, то ни один из них не вышел бы живым из этой бойни.


Комментарии

1. Статьи эта подготовлена для напечатания командиром 77-го пехотного тенгинского полка, полковником. Щелкачевым, командовавшим в 1862-м году, в чине капитана, охотничьею командою кабардинского полка. Ред.

2. Охотничья команда кабардинского полка была лишена всякой связи с прочими частями войск, поэтому автор не мог наблюдать за тем, что происходило в стороне от нее. Замечание автора.

Текст воспроизведен по изданию: Действия охотничьей команды Кабардинского полка в Кубанской области 6 июня 1862 года // Кавказский сборник, Том 9. 1885

© текст - Щелкачев ?. ?. (?) 1885
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
©
OCR - Karaiskender. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Кавказский сборник. 1885