-

ОРЕХОВ И. П.

ПО ЮЖНОМУ СКЛОНУ ЗАПАДНОГО КАВКАЗА

(Из путевых заметок).

(Окончание.)

IV ¹.

Поездка к ротным дворам на Соче. — Осмотр поляны при устье р. Ашек. — Неприятное возвращение. — От Сочи до р. Шахе. — Долины Дагомысов. — Дождь и обратный путь долиною Дагомыса через посты Кубанский и Даховский к ротным дворам на р. Соче.

Целое утро К-ко хлопотал по батальонному хозяйству, что и помешало нам выехать к сочинским ротам раньше полудня. Я торопил его, чтобы успеть засветло показать ему поляну, близ впадения в Сочу реки Ажек (на которой накануне был наш ночлег), признанную мною годною для небольшого посёлка. Наконец мы уселись на лошадей и тронулись рысью. К-ко, плохой ездок, еле держался на седле и постоянно отставал, вынуждая меня от времени до времени останавливаться, поджидая его. Эти задержки не позволили нам приехать к ротам раньше трёх часов. Здесь я хотел тотчас же отправиться дальше вверх по реке Соче, чтобы, показав замеченное мною место, возвратиться засветло в роты; но К-ко опять занялся какими-то хозяйственными расчётами и соображениями, отнявшими у нас ещё добрый час времени. Часов около четырёх, мы выехали, отправив вперёд часть команды нашей с инструментом для расчистки и исправления тропы, в тех местах, где она могла испортиться от бывшего накануне дождя.

С нами поехали также оба ротные командира сочинских рот. Я пригласил их с целью лучшей и подробнейшей оценки свойств выбранного места.

Настаивая на необходимости узнать мнение людей, которым, по всей вероятности, пришлось бы здесь жить, я и не подозревал, что эта затея наделает мне много хлопот. Мы ехали так скоро, [340] как только позволяло качество узкой тропы, висевшей над отвесным обрывом Сочи (футов в сто глубиною), и кавалерийские способности К-ко. Проехав с час, мы прибыли на площадку уже в сумерки, что и принудило нас употребить на осмотр её больше времени, чем бы следовало. Сверх того, Кушаков, которому вообще переселения были не по сердцу, ополчился против неё всеми силами своего красноречия и опровергал даже существование самой поляны. Вышел спор с И-м, считавшим её одним из лучших мест в горах, и как ни старался я согласить противоречивые их мнения, и напомнить о необходимости поскорее возвращаться домой, чтобы не попасть ночью в обрыв, усилия мои долго были напрасны и противники перестреливались очень жарко, пока не стемнело. Пришлось возвращаться по тропинке, которая местами была не шире одного фута, и притом в совершенной темноте. Нам с И-м, прошедшим по ней днём и уже попривыкшим к таким дорогам, возвращение пешком, с помощью палки, казалось только не совсем удобным; но К-ке, недавно приехавшему из России, оно представлялось совершенным безумием. После первых же шагов, не видя ничего ни перед собою, ни по сторонам, он объявил, что идти дальше не может, а останется на этом месте дожидаться луны, которая на беду должна в ту ночь показаться перед рассветом. Долго убеждали и уговаривали мы его идти; наконец, мне удалось доказать, что опасности оставаться ночью во влажном ущельи, в лёгкой одежде, несравненно больше, чем идти, потому что это обещало наверняка жестокую лихорадку, а И-в, чтобы окончательно рассеять его опасения, объявил, что едет верхом. Мы выломали в кустах длинные палки, и ощупывая ими дорожку, как слепые, шаг за шагом, двинулись в обратный путь. Я сначала думал, что И-в шутя объявил о намерении своём ехать верхом, как впереди меня кто-то несколько раз ударил в огниво и затем, при свете раздуваемого трута, я заметил перед собою высокую тёмную фигуру.

— Кто это? вы, Павел Дементьевич? — спросил я.

— Я, батюшка.

— Вы, кажется, в самом деле верхом едете?

— Верхом, а что?

— А то, что слезайте! В такой темноте и пешком немудрено съехать в Сочу, а верхом ехать — сумасшествие.

— Э, батюшка, на моем Ваське куда угодно можно, не надует. Я ему и поводья бросил. [341]

Я знал, что конёк был, действительно, умный и надёжный, но такое доверие к его способностям было всё-таки слишком дерзко. Шедший за мною К-ко был того же мнения и мы сообща просили И-ва слезть; но просьбы наши до тех пор не действовали, пока какая-то ветвь, отогнутая впереди шедшим солдатом, не стегнула его по лицу так сильно, что вышибла даже торчавшую, по обыкновению, в зубах трубку.

— Ай, батюшки! Ну, и резануло! Чуть глаза не выстегнуло! — вскрикнул И-в, слезая с лошади и нагибаясь. Я воспользовался этой минутой и потихоньку погнал его лошадь вперед.

— Васька, стой, Васька! — кричал И-в, подняв находку и, стараясь ощупать то место, где оставил коня; но коня уже там не было.

— Вишь, какой! Вы коня зачем прогнали? — ворчал И-в, догадавшись о моей проделке.

— Трубку вашу приберегаю, — ответил я. — Ведь у вас, наверное, запасной нет, а вышибет её ещё веткой в другой раз, пожалуй, не отыщете.

Чтобы не наталкиваться беспрестанно в темноте на передних людей, мы приказали им идти на некотором расстоянии и окликать друг друга. Нам приходилось сделать около пяти вёрст до того места, где дорожка становилась шире и ущелье развалистее, но темнота была такая полная, что мы ползли как черепахи и употребили на проход этого расстояния больше двух часов. К часам девяти подошли мы, однако, к броду через реку Сочу, где ущелье было светлее и дорога безопаснее. Здесь мы сели на лошадей и через четверть часа были уже в ротных дворах.

Вечер прошёл в рассуждениях о выгодах и невыгодах расселения батальонов в горах поротно, об удобствах и неудобствах, в этом отношении, поляны, с которой мы возвратились, и о не совсем весёлой, только что оконченной нами прогулке. Начатый И-м спор с Кушаковым продолжался, но в более миролюбивом тоне.

— Вам все равно! — говорил Кушаков; — вы холостой, везде проживёте, а каково нашему брату, женатому, забираться в трущобу? Дорога, видели, какая. Как же по ней хозяйство провезть, когда и сам-то пешком не всегда пролезешь?

А вы её разработайте, мостики постройте, да перильца, знаете, по сторонам соорудите, чтобы и дамам прогуляться можно было. Тогда чем не место?... Первый сорт, такого поискать! [342]

— Поискать!... чего поискать-то? — ворчал Кушаков. — Нет, право, хоть беги с Кавказа, с этими новыми порядками. Не хорошо здесь, что-ли? И домики строить стали; по весне и хозяйство завелось бы хоть куда. А там что? медведей ловить, да чекалок слушать...

Поданный чай прекратил бесконечное препирательство на эту тему. Мне самому казалось, что, во многих отношениях, новое место было хуже старого, но и новое было очень хорошо, а инструкции, на основании которых должно было сделать выбор, прямо указывали на необходимость поставить один ротный двор, или посёлок, вёрст на пять выше по течению Сочи. К-ко, знакомый с моими инструкциями и, находя выбранное место достаточно хорошим, поддержал меня и И-ва.

Таким образом, перевес остался на нашей стороне и пункт для одного ротного посёлка был отыскан и признан. Оставалось осмотреть пространство между Сочею и Шахе, и выбрать на этой последней реке ещё один пункт, что, с урочищем Псаго и полянами Убых и Медове, неразделенными никаким естественным препятствием (считая оба эти урочища за одно), составило бы как раз четыре места для посёлков, по числу нумерных рот батальона². Затем, необходимо было осмотреть и пути для сообщения рот, как между собою, так и с береговыми магазинами, из которых они должны были, в первое время своего водворения, снабжаться провиантом. Мы положили выступить на следующий день с рассветом к р. Дагомыс и, переночевав там, другим переходом выйти к Шахе, у впадения в неё р. Бзыч, где, по словам одного из рядовых, бывшего несколько лет в плену у горцев и жившего именно в этой местности, было очень удобно поселить целую деревню.

Порядочно усталые, мы сейчас же после чаю улеглись кто где мог, чтобы на утро отправиться дальше.

Утро было неприветливое. Шёл густой мелкий дождик, похожий на туман. Порывистый, холодный ветер гнал по небу клочья серых туч.

Мы выступили часов в шесть утра и, переправясь благополучно через Сочу, ещё не успевшую разлиться, направились к северо-западу, тропою, почти совершенно заросшею кустарниками и колючкою. Дорога от самого подъёма на правый берег Сочи тянулась через сплошные остатки аулов, окружённых фруктовыми и [343] виноградными садами. Темные пятна пожарищ, обросшие высокою крапивою, и валявшиеся там и сям обгорелые бревна, указывали на путь, каким шёл, весною 1864 года, отряд генерала Геймана.

К полудню дождь перестал и показалось солнце. Узкая тропинка, местами заваленная упавшими деревьями, не имела особенно крутых подъёмов и спусков, и мы шли довольно скоро.

Рекою Дагомыс называются два горных потока, из которых каждый длиною не более двадцати вёрст. Ручьи эти, близ впадения в море, сливаются и текут версты две или три по широкой отлогой долине, с превосходной почвой и растительностью. Долина восточного Дагомыса, бесспорно, лучшая из всех долин рек этой части южного склона, что доказывается и многочисленными остатками горских жилищ и фруктовых садов. Жившие здесь убыхи, по-видимому, мастерски пользовались каждым клочком земли и были отличными садоводами.

Западный Дагомыс течёт в более тесном ущелье, но имеет по сторонам много площадок и прекрасных террас. Часа в три пополудни мы перешли восточный Дагомыс и расположились на аульном пепелище, окружённом виноградным садом. Лозы и здесь были посажены под ольхами и обвивали их до самых верхушек. На иных было много превосходного винограда; с других он был уже снят и самые лозы подрублены. Впоследствии я узнал, что это были проделки торгашей-имеретин, живших в Адлере и на других береговых постах. Зная, что в горах много винограда, они отправлялись за ним, взяв с собою несколько вьючных лошадей, и чтобы не терять времени на лазание по деревьям срубали лозы у корня. Так истреблено было много отличных лоз варварами-виноделами.

Мы набрали много винограду и фруктов, в числе которых нашли превосходный сорт яблоков, вкусом очень подходящих к известному сорту гравенштейн, и далеко лучших, чем наши крымские яблоки. Если горцы, при приёмах садоводства, вероятно самых простых, производили высокие сорта нежных плодов, то чего нельзя ожидать от этой долины, при хозяйстве опирающемся на улучшенных приёмах и на науке!

Вечер был ясный и мы рассчитывали прийти на следующий день к Шахе без особенных хлопот. Но к ночи набежали тучи, возобновился тот же частый полутуман, полудождь, мочивший уже нас целое утро. Пришлось усесться или, скорее, улечься, в палатке на куче ветвей, покрытых буркой, заменявших походную [344] кровать, да мечтать об удобстве хорошей сухой комнаты или о будущем процветании южного склона — вещах бесспорно хороших но, увы далеких...

Дождь, шедший всю ночь, не прекращался и поутру. Мы поднялись почти на рассвете, в том неприятном расположении духа, какое нагоняют на человека подобная погода и ощущение холодной сырости, пронизывающей насквозь. К счастью, дорога еще не представляла больших трудностей, потому что шла по плотному известняковому грунту³. Часа через четыре мы перешли через глубокое ущелье, в котором течет шумный, но очень мелкий западный Дагомыс, и начали подниматься на плоский хребет, отделяющий долину его от долины Шахе. Здесь дорога была очень хороша, но наскучала бесконечными поворотами. Мы скоро взобрались па самую вершину, и сделали короткий привал у бывшего поста Высокого, составлявшего прежде часть убыхской кордонной линии. Местность здесь представляла обширную горную плоскость, поросшую высокою густою травою и кое-где перерезанную рощицами ольх и берез. Это было отличное место для пашни и сенокоса. Отсюда до Шахе оставалось, по прямому направлению, не больше трех верст, но спуск к последней, чрезвычайно длинный и извилистый, растягивал это расстояние верст на восемь. Стало смеркаться, когда мы пришли на одну из средних террас спуска и хотели на ней заночевать; но, по осмотре, оказалось, что она далека от хорошей воды и бедна дровами для костров. Надлежало спускаться ниже. Между тем дождь полил как из ведра и совершенно стемнело. Промокшие до костей, с лицами исцарапанными кустами колючки, на которые натыкались в темноте, добрели мы, наконец, до низменной площадки левого берега реки, обросшей деревьями. Здесь дождь, истощив над нами свои усилия, скоро перестал, и мы развели огни.

Кому не случалось мокнуть по нескольку суток на дожде, отводя душу под протекающей палаткой, тому трудно понять всю прелесть яркого костра. После длинного перехода, усесться около него со стаканом чая — наслаждение, о котором в походе мечтается верно так же сильно, как столичному жителю об удовольствии хорошей оперы или о вкусном обеде. [345]

Темнота не позволила мне хорошо осмотреть окрестности нашего бивуака, представлявшего, по своему положению, на лучшей и кратчайшей дороге к Дагомысу, много удобств для устройства здесь поселка. Поэтому я встал на другой день с рассветом, вооружился длинной палкой и, захватив буссоль, полез на ближайшую высоту, с целью взглянуть оттуда a vol d’oiseau на эту часть долины Шахе.

Дождя не было, но было пасмурно и ветрено. С соседней террасы, на которую я взобрался, было очень мало видно; надлежало лезть гораздо выше. Скользкая и рыхлая от дождя земля постоянно обрывалась под ногами и затрудняла подъем, принуждая хвататься рукою за кусты и крепко налегать на палку. Выбравшись на самый почти верх, к краю плато, составляющему водораздел р. Шахе и западного Дагомыса, я мог видеть часть течения Шахе, верст па пять длиннее.

Восточный склон её ущелья представлял группы небольших круглых площадок, совершенно плоских, отделенных одна от другой глубокими оврагами, имеющими общее крутое падение к реке. На некоторых виднелись полуразрушенные сакли, обсаженные рядами ольх. Ореховые и фруктовые деревья встречались в разброску, и гораздо реже чем на Дагомысах и Соче; но почва такой же липкий, буроватый суглинок, как и там. Внизу, по самому берегу, тянулась длинная полоса низменности, очевидно затопляемая рекою в большую воду. Из неё выдавался будто искусственно насыпанный, невысокий крутой холм с плоскою верхушкою. Правый берег реки представлял почти отвесную стену утесов. Вид был так живописен и оригинален, что я хотел набросать его на бумагу; но едва вынул необходимые принадлежности, как опять стал накрапывать дождь, и я поспешил воротиться в палатку.

Успев, хотя и поверхностно, осмотреть окрестности нашего лагеря, я нашел их удобными для заселения мелкими хуторами, из нескольких дворов каждый.

К-ко не соглашался со мною, считая поляну, на которой мы расположились, более удобною для поселка, чем разбросанные террасы, разделенные крутыми оврагами. Оба места, очевидно, были не слишком хороши, и мы решили, как только дождь перестанет, пройти вверх по Шахе к впадению в нее р. Бзыча и поискать там лучшего. Мы прождали около часу, но дождь продолжался, и по небу, закрытому со всех сторон тучами, никак нельзя было надеяться, [346] что он скоро перестанет. Между тем и Шахе замутилась; можно было опасаться разлива рек, который если и не отрезал бы нам дороги к Дагомысу, то мог затруднить брод через Сочу у самых рот, и во всяком случае не позволил бы нам добраться по берегу Шахе к устью Бзыча. Дальше ждать было нельзя; мы поехали, несмотря на дождь, вверх по реке. Пробираясь шагом то по самому руслу реки, то по нависшим над ней утесам, выехали мы через час на просторную, возвышенную площадку правого берега реки Бзыч, омываемую с другой стороны р. Шахе. Терраса эта имела бы все удобства для устройства на ней жилья, если бы не была усеяна небольшими кучами камней, оказавшимися горскими могилами. Горцы, как и все мусульмане, очень неглубоко закапывают покойников; поэтому окрестности кладбищ, обыкновенно очень живописные, не всегда здоровы. Это обстоятельство крепко уменьшало цену места, тем более, что, по многим признакам, кладбище было свежее. Дождь продолжал идти, то усиливаясь, то уменьшаясь, и пробираться дальше по Шахе было опасно, имея за собою Бзыч, уже и тогда довольно глубокий, который мог, меньше чем в полчаса, сделаться непроходимым и отрезать нас, на неопределенное время, от всякого жилья.

Мы поехали обратно. Дорогой я убедил К-ко немедленно по приезде выступить к Соче, чтобы засветло добраться к Дагомысу, осмотрев по пути виденные мною утром террасы.

Мы прибыли часов около десяти утра и застали И-ва в хлопотах по уборке лагеря. Быстро прибывавшая в Шахе вода заставила его опасаться, что мы можем быть отрезаны разливом Бзыча, и он спешил к нам присоединиться со всей командой. Мы тотчас же поехали вперед, по дороге на Дагомыс, приказав людям и вьюкам следовать, как только будут готовы.

Неприятен казался нам накануне спуск к Шахе, но подъем, по совершенно раскисшему грунту под таким же дождем, был еще труднее и неприятнее. После нескольких остановок и отдыхов, взобрались мы, наконец, наверх.

Дождь приостановился на несколько минут, что дало нам возможность осмотреть окрестность. На этот раз К-ко остался о ней лучшего мнения, и мы выбрали один из уступов для ротного поселка. Тем временем подошла и команда наша, и мы проследовали безостановочно до восточного Дагомыса. Дождь, неотступно сопровождавший нас целый день, перед вечером перестал; оставалось [347] только отыскать хорошее местечко для бивуака, да сухого леса, чтобы развести огни и обсушиться. Тропинка, переходя с одного берега извилистого Дагомыса на другой, заставляла нас часто переезжать его в брод, но вода едва хватала по стремена. Высмотрев одну очень удобную площадку для ночлега, мы направились к ней через речку. На середине брода, случайно оглянувшись, я, вместо ехавшего назади меня К-ко, увидел две черные массы, кувыркавшиеся в воде саженях в десяти ниже брода. Повернув лошадь, я успел поймать барахтавшегося в реке К-ка за руку, и помог ему стать на ноги. Глубина в том месте была небольшая, но напор воды был так силен, что конь мой с трудом сам удерживался на ногах. И-в, вскочивший вслед за мною в реку, должен был возвратиться: для его маленького копя поток был слишком глубок. Кряхтя и фыркая, вынес-таки нас добрый кабардинец на берег, и мы сейчас же развели большой огонь остатками какого-то горского строения. Минут через пять к нам присоединилась отставшая команда. Люди, посланные отыскивать коня К-ки, скоро вернулись, ведя его в поводу. Бедная лошадь была измучена. Как случилось с К-кой неприятное приключение, он объяснить не мог; надобно думать, что причиною его падения был или камень, или карча, незамеченная им в мутной воде и сбившая с ног его коня. Пример его, впрочем, был очень полезен всем нам, заставив быть осторожными даже и на мелких, по-видимому, бродах через горные реки.

За стаканом чаю, у огонька, мы скоро отдохнули и обсушились. Вечер был звездный, обещавший на утро ясную погоду. У соседних костров солдатики, калякая, развешивали на кольях свою намокшую одежду.

— Ну, братцы, нонче я до кишок промок. В кармане табак был, совсем киселем стал, хоть брось, — говорил один.

— А ты бы в суму патронную его пихнул. Небось патронов не подмочил! — отвечал другой.

— Эк, голова! чего тут в суму-то табак пихать! Вон у меня сухари-те промокли, так то ж в суму класть надо бы?

— Завтра, должно, ведро будет, — заметил глубокомысленно усатый унтер-офицер, в шинели в накидку, поковыривая щепкой в короткой трубке: — вишь как вызвездило!

— Папаха, походом, не в пример лучше будет, — слышалось в другой кучке солдат; — одно слово: тут тебе и подушка, и карман — што хошь клади, а в энти новые, что с козырьками, [348] огнива некуды сунуть. Как есть: спереди — здравствуй, сзади — прощай!

К ночи говор у огней замолк; утомленный переходом, бивуак наш заснул богатырски.

Вчерашнее предсказание унтер-офицера сбылось: утро было отличное. Слегка морозило. Освеженная дождями, осенняя листва деревьев пестрела всеми цветами. Вчерашний мутный Дагомыс был сегодня прозрачнее хрусталя. Мы отправили команду и вьюки на Сочу, а сами поехали вниз по долине Дагомыса, чтобы осмотреть дорогу, по которой роте, поселенной на р. Шахе, необходимо было бы возить на первое время провиант, так как тропа вдоль по р. Шахе была проходима только в малую воду; в Дагомысе же, даже после сильного дождя, вода, как мы сами убедились, никогда не подымается на столько, чтоб затруднять переправу. Верховье реки мы уже видели; оставалось осмотреть нижнюю часть её течения. Переезжая, как и накануне, с одного берега реки на другой, мы, через полчаса, выбрались на широкую вьючную тропу, идущую вдоль левого берега Дагомыса без переправ вплоть до Кубанского поста. Долина Дагомыса здесь широка, скаты её отлоги и одеты фруктовыми рощами; почва темный, почти черный суглинок. Вообще, по удобствам и богатству, долина эта еще лучше долины Куденеты, и сообщение по ней с местом, выбранным нами на Шахе, совершенно безопасно от разлива вод. У Кубанского поста мы выехали на береговую дорогу, и прибыли на пост Даховский часа в два пополудни. Здесь мы застали еще Ж-го, давно собравшегося ехать домой, но задержанного дождями и разлившеюся Сочею.

Проводив почтенного Петра Петровича, спутника моего по береговой дороге и товарища по аресту на Лазаревском посту, мы отобедали у Хреновичей и к ночи возвратились к ротным дворам на р. Соче.

Попытка отыскать прямое сообщение между р. р. Сочею и Куденетою. — Снег. — Я предлагаю возвратиться. — Дальнейшее движение. — Еще снег. — Недостаток в провианте и фураже. — Обратный путь на р. Сочу и его трудности. — Пост Даховский. — Возвращение в Екатеринодар.

Из долины Сочи, где мы предполагали поселить одну роту, сообщение с урочищами Псахо, Убых, Медове и Цвижипси, как по береговой дороге через приморские посты, так и горами, по хребтам Аць и Алек-Ахуцу, выходило слишком кружное и затрудненное [349] множеством переправ через горные реки. Зная от И-ва, что по речкам южного склона, текущим с этого хребта, было много аулов, частью уничтоженных войсками нашими в последнюю экспедицию 1864 года, частью еще уцелевших, я был убежден, что между ними должна была существовать тропа короче дорог, по которым до сих пор производилось сообщение между р. р. Сочею и Куденетою, и предложил К-ке, вместо того чтоб идти на урочище Псахо трудной горной дорогой, попытать счастья — пройти напрямик, через верховья этих рек. И-в уверял, что он летом ходил, с несколькими из стрелков своей роты, по горской тропинке и в полтора дня пришел с р. Сочи на урочище Псахо; следовательно, и мы могли рассчитывать, идя налегке и без привалов, пройти это расстояние в два зимних дня. К-ко согласился. Мы приказали людям взять с собой провианта на трое суток и быть к другому дню готовыми к выступлению. Вьючных лошадей я предлагал отправить берегом и взять с собой только один или два вьюка, полегче, выбрав под них лучших коней; но К-ко, надеясь скоро быть в Псахо, не послушался меня, и ошибка эта наделала нам позже много хлопот.

28-го ноября, на рассвете, мы поднялись, вверх по течению одного из небольших ручьев, впадающих близ ротных дворов в р. Сочу, и направились полугорьем хребта Алек на восток. Утро обещало хорошую погоду; слегка морозило. Выпавший ночью снежок местами покрывал землю. Узкая дорожка вилась между кустами, обходя мелкие овраги, и часто исчезая под зарослью кустов и высокой травы. К полудню мы поднялись на высокий горный отрог; отсюда открывался великолепный вид. Над нами высилась утесистая цепь Алека; внизу переплетались, постепенно понижающиеся к югу, изрезанные ущельями узлы его контрфорсов; еще дальше виднелось спокойное, голубое море. Мелкий снежок, обогретый солнцем, быстро стаял, слегка подгрязнив дорогу. Часа в три, мы пришли к большому опустелому аулу, потонувшему в чаще окружавших его фруктовых садов и высокой крапивы. Пройдя еще версты три, стали на ночлег на небольшой плоскости, покрытой отличною травою и опушенной чинаровым лесом. Ориентируясь, при помощи буссоли и карты, и считая речные ущелья и ручьи, я полагал, что мы находились в верховьях речки Агуры, текущей в море почти по средине между рр. Сочею и Куденетою. По словам И-ва, дальше дорога была гораздо легче, и мы могли выйти завтра к Куденете не позже четырех часов пополудни. [350]

К ночи стало подмораживать, звездное небо предсказывало назавтра ясную погоду, и мы заснули с приятной надеждой провести следующую ночь уже на Псахо. На этот раз всем нам суждено было очень неприятно обмануться. Ночью выпал снег, глубиною более полуаршина, засыпавший, и без того едва приметную, тропинку. Найти дорогу на Куденету, по моему мнению, было теперь невозможно. К-ко соглашался со мною, но И-в не унывал. Снег не шел, и он утверждал, что, ориентируясь по знакомым ему направлениям хребтов, выведет нас к вечеру на р. Куденету. Уверенность И-ва сообщилась и К-ке, и хотя я оставался при своем мнении, однако не спорил, зная, что если бы что-нибудь и помешало нам выйти прямым путем к р. Куденете, мы всегда имели возможность выбраться к морю течением какой-нибудь речки, и вернуться через пост Даховский, или же выйти к Адлеру. Решено было следовать прямо. Сначала все шло благополучно: И–в ехал впереди, оглядываясь по сторонам и рассказывая нам направление горных кражей; я проверял его слова буссолью и картой. Часа три следовали мы таким образом, как повалил густой мокрый снег, совершенно закрывший от нас окрестные горы, и без того не всегда заметные, ибо тропа пролегала по густому чинаровому лесу, кое-где прорезанному небольшими полянами.

Соображаться, в такую погоду, с видом гор и направлением долин было, конечно, невозможно, и я тотчас же предложил К-ке или идти назад, пока снег еще не успел засыпать протоптанную нами колею, или же поскорее выбраться к морю, и следовать дальше береговою дорогою. Но убедить моих спутников в нелепости движения, в такую погоду, по незнакомой местности, было невозможно. Истощив свои доводы, я снова согласился двигаться вперед⁴. Еще часа три прошли мы, с трудом передвигая ноги в глубоком снегу и спотыкаясь о заметенные им пни и валежник. Наконец и К-ко, по-видимому, стал сомневаться в возможности достигнуть к ночи р. Куденеты. Но возвращаться было поздно: пробитая нами тропка, в полуверсте за нами, уже исчезала. Попробовали пробраться к морю, но и тут встретилось затруднение: ближайшие ущелья были, по крутизне своих скатов, едва проходимы для людей; вести же вьючных лошадей, по которому-нибудь [351] из них, было просто немыслимо. Волей-неволей приходилось отыскивать дорогу или на Сочу, или на Куденету. Я опять был в пользу возвращения на Сочу, но И-в так настойчиво уверял К-ку, что доведет нас к вечеру благополучно, что я еще раз должен был уступить. Для меня было ясно как день, что мы бредем наудачу, поворачивая вправо и влево по большой или меньшей глубине снега, доходившего нам часто до пояса. На ночь мы спустились к первому попавшемуся ручью. Дойти до Куденеты не удалось, и — что еще было хуже — сухарей у людей оставалось на один только день, а у иных и совсем их не было. Наша провизия была тоже на исходе; овса для лошадей оставалось по горсти; о подножном же корме, за глубиною снега, и думать было нечего.

И-в сидел молча у огня, огорченный неудавшимся расчетом, но утешая нас надеждой выйти на Псахо, завтра, не позже полудня, если снег прекратится. Я, по-прежнему, находил всего благоразумнее возвратиться на Сочу, так как в метель легко заблудиться и в деревне, а не то что в дремучем лесу, в незнакомой местности, где и летом легко ошибиться.

Невесело прошла эта ночь: рассказов и шуток у костров не было слышно; утомленные трудным переходом, и мы, и солдаты скоро уснули.

На другой день утро было пасмурное. Небо кругом обложилось тучами, но снег не шел; мы стали надеяться, что его и не выпадет больше, так как в этих теплых местах снег вообще редко выпадает и держится недолго. Мы взяли направление на юго-восток; но не прошло и получаса, как снег повалил хлопьями. Без толку подвигались мы гуськом по рыхлому снегу, напрасно отыскивая по сторонам хоть какие-нибудь признаки, по которым можно было бы угадать настоящее направление к Куденете. Кругом все было бело, и над нами, и под нами. Чтобы облегчить лошадей, мы шли пешком. Через несколько часов спустились в глубокую долину, по которой протекал ручей, перешли его в брод, и миновав небольшую лесную прогалину, на которой стоял горский овечий загон, выстроенный из тесу и тесом крытый, стали взбираться на ближайший крутой и высокий хребет.

По мере подъема, становилось холоднее: порывистый ветер пронизывал насквозь, мокрое платье наше стало мерзнуть.

Долго шли мы, то спускаясь в ущелья, то подымаясь на высоты. Было давно за полдень, но ничто не указывало на близость [352] р. Куденеты. Перестававший, на несколько минут, снег, позволял видеть окрестности, но они были совершенно незнакомые, тогда как, по времени, мы давно могли бы быть на Псахо. Не оставалось сомнения, что мы заблудились и идем на авось; однако И-в все еще надеялся. В своем поношенном сюртуке, пешком, с трубочкой в зубах, он постоянно был впереди, шуткой и примером ободряя усталых и прозябших солдат.

— Еще маленько подтянись, братцы! Вот за этим шихалом (кряжем) аулы есть... Не поспеем на Псахо — в них заночуем. Вот только за хребточком — тут и есть. Всего с версту.

Часа в три вечера, донельзя измученные, выбрались мы на гребень хребта. Снег на минуту перестал, и можно было рассмотреть глубокое скалистое ущелье под нашими ногами. Никаких аулов не было видно.

Я подошел к И-ву и просил указать направление, по которому мы должны были идти к ним, чтобы заметить его на буссоли, в случае метели или темноты. И-в сознался, что сбился с дороги.

— Что теперь делать? — спросил меня К-ко.

— Идти назад пока еще светло и наш след не заметен; добраться, если успеем, до овечьего загона, виденного дорогой, и, выждав там ясной погоды, возвратиться на Сочу, — отвечал я. — По крайней мере, солдаты, под навесом, будут укрыты от снега и дождя.

— Но у нас, кроме соли, не осталось никакой провизии. Есть нечего, а снег может идти еще несколько дней. Что тогда?

— Тогда придется съесть казенно-подъемную лошадку, которая поплоше. Хорошо, что хоть соль есть. Без соли было бы еще хуже. Но завтра может быть хорошая погода, тогда попробуем отыскать выход к морю.

Совет мой, и особенно перспектива бифстекса из тощей казенно-подъемной лошади, не понравились спутникам моим; но задумываться было некогда: опять пошел снег и всякая минута промедления уменьшала вероятность успешного возвращения нашего. Стало темнеть, когда мы спустились с хребта. До загона оставалось, по моему расчету, версты три или четыре; но, от усталости, мы едва передвигали ноги и остановились на ночлег у небольшого ручья.

Кое-как расчистили снег и разбили палатку; однако все усилия развести огонь долго были напрасны: снег, пополам с дождем, и иней, срывавшийся с деревьев огромными комьями, гасили [353] зажженные костры. В напрасных попытках мы израсходовали весь запас сухого трута, и нам предстояло провести ночь в мокрой одежде без огней. К счастью, я вспомнил о способе разведения огня под дождем, часто употребляемом охотниками. Отыскивают в дереве дупло и огонь разводят сначала в нем; когда же накопится в дупле достаточно горящих углей, их подкладывают под костер, сложенный конусом, или, как здесь называют, сапеткой. Отыскав, поблизости, дуплистое дерево, мы с И-м принялись за дело. Еще часа четыре трудились мы напрасно; но наконец нам удалось добыть несколько головней и зажечь ими огромный костер. Из провизии у нас оставались только чай да сахар; хлеба не было ни крошки.

Поужинав этим напитком и угостив им команду, мы улеглись, условившись отправить с рассветом И-ва и четырех лучших ходоков из нашей команды вперед, отыскивать дорогу к загону, если оставленный нами накануне след заметен. На случай метели, положено было снабдить людей топорами и приказать класть на деревьях знаки. Таким же точно способом предполагали мы отыскивать дорогу и дальше.

И-в и К-ко скоро уснули, но мне не спалось, несмотря на усталость. Мысль о завтрашнем дне не давала покоя. Я вышел из палатки и приблизился к костру, около которого, растянувшись в грязи оттаявшего снега, спали утомленные стрелки наши. Шел мокрый снег. Вдруг раздался страшный треск, повторенный раскатами эхо⁵, похожий на залп из нескольких орудий. Несколько проснувшихся солдат, увидев меня, приподнялись. Чтоб не стеснять их отдыха, в котором они так нуждались, я вернулся в палатку, где К-ко и И-в продолжали спать крепко. К утру и я уснул. Меня разбудил голос К-ка.

— Вставайте, пора в дорожку! Сейчас подымаемся. Слава Богу, погода хороша. Я проворно выскочил из палатки. Погода, точно, казалась хорошею; солнце светило ярко; но тесная котловина, в которой мы находились, позволяла видеть только клочок неба над нами. Чтобы иметь шире горизонт, надобно было выбраться из неё.

— Послали вы посмотреть дорогу к загону? — обратился я к К-ке.

— И-в ушел с тремя стрелками, с час назад. Я приказал выстрелить, когда придут к месту, а по их следу и мы тронемся. Вьюки уже готовы. [354]

Чрез несколько минут послышался условный сигнал. Мы тотчас же двинулись и через час прибыли в загону.

Здесь надобно было решить что делать. При самых благоприятных условиях погоды, отправленный вперед И-в мог придти на Сочу не раньше как на другой день к вечеру, и столько же времени надобно было положить на прибытие в нам помощи. Между тем, лошади наши уже два дня почти ничего не ели, да и нам грозила конина, или, просто, голод. С другой стороны, было вероятно, что мы проблуждали два дня, кружась на одном и том же месте, благодаря непогоде, и можно было надеяться, выбравшись повыше и осмотревшись, найти прямой путь к ротам, или же отыскать удобопроходимое речное ущелье и выйти к морю. Разумеется, все это было возможно в том только случае, если бы хорошая погода простояла хотя два дня; иначе безопаснее было оставаться у загона и ждать возвращения И-ва с провиантом и фуражом.

С террасы, на которой мы стояли, небо видно было на довольно большое расстояние; не было ни облачка, но за ближайшим хребтом могли скрываться тучи. Чтобы порешить на чем-нибудь, я предложил спросить желание солдат. Они предпочли идти. Мы двинулись.

Около полудня мы выбрались на высокий отрог Алека и увидели, что движение наше, в последние два дня, было точно на одном и том же месте, и что мы находились не более как в полутора переходе от Сочи; но снег, заваливший целые ущелья, не позволял рассчитывать достигнуть этой реки раньше двух с половиною, и даже трех дней ⁶. Задачею нашею в тот день было дойти к ночи до аула, близ которого мы ночевали в день выступления с р. Сочи. От него до ротной стоянки оставалось около двадцати верст. Попытка наша пройти так много в два перехода была, конечно, слишком смела, и могла быть оправдана только критическим положением нашим.

Узкой, глубокой колеею начали мы прорезываться через снег, в который уходили иногда по плечи. От протоптанной нами накануне дорожки не осталось и признака; мы знали только, что [355] идем на северо-запад. Чтобы избежать частых переходов чрез ущелья, мы сначала взяли направление к северу и, выбравшись почти на половину высоты хребта Алек, пошли, параллельно гребню его, южным склоном. Глубокий снег приносил нам здесь отчасти пользу, позволяя идти по косогорам, летом совершенно недоступным, а большая высота, на которой мы находились, позволяла еще издали увидеть аул, к которому мы направлялись, и вовремя отыскать ближайший к нему путь.

Часа два пробрели мы кое-как, придерживаясь направления Алека, но скоро снег стал так глубок, что передние люди выбились из сил и останавливались ежеминутно. Между тем, на юго-востоке опять появилась серая масса туч, а аула еще не было видно. Молча поглядывали мы на это неприятное соседство. Хотелось бежать от туч, но по такому снегу и двигаться-то было едва возможно. Чтобы не останавливаться, положили идти уроками. Каждый человек должен был, по очереди, быть передовым и проложить через снег десять шагов, после чего становился последним; второй заступал его место и т. д. Этим способом мы подвигались хотя и очень медленно, но безостановочно. К-ко, И-в и я стали тоже в очередь. Еще около часу пробрели мы так, жадно отыскивая глазами желанный аул. Уже нагонявшие нас снежные тучи приближались. Измученные до последней степени, мы не шли, а волочили ноги. Вдруг кто-то из команды крикнул: «аул, братцы, внизу видать!» Мигом все глаза обратились в ту сторону. Внизу точно виднелся аул, верстах в шести впереди, на площадке, отделенной от нас глубокой и широкой долиной.

— Коноводы! сменить передовых! Задние к вьюкам! — скомандовал И-в. — Выручай, ребята, теперь недалеко!

Люди приободрились. Коноводы, не бывшие до той поры в передовых и менее утомленные, проявили рвение и силу богатырские. Кашевар Снегирев, поспоривши с каким-то другим солдатиком, кто дальше пройдет, выкинул штуку, которая рассмешила всех нас и открыла простой способ подвигаться несравненно скорее. Став на четвереньки и прилегши брюхом к снегу, он прополз, не останавливаясь, шагов около ста.

— Ай да Снегирев! Вот так молодец! ровно медведь какой дует!... Доказал!... — толковали повеселевшие солдаты.

Примеру его тотчас же последовали прочие, и мы скоро спустились вниз. Здесь снегу было только по колено, и идти можно было скорее. Уже смеркалось, когда мы начали подъем на террасу, [356] на которой стоял аул. С Алека он был хорошо виден, но снизу его скрывала чаща садов, примыкавших к лесу, и мы, совершенно потеряв аул из виду, заметили только направление, в котором он должен был находиться. Надобно было прибыть туда прежде чем наступит ночь, иначе в темноте мы не нашли бы аула, и, голодные, уже на другой день должны бы были заночевать в снегу. Снег, по мере подъема к аулу, становился опять глубже. Прибегли к открытому кашеваром способу, но и он плохо помогал, потому что здесь снег был как-то особенно рыхл и проваливался глубоко даже под лежачим. Опять поплелись уроками. Между тем, стало морозить; намокшая одежда наша становилась лубом. Скоро и совсем стемнело. До аула, по расчету, должно было оставаться меньше двух верст, но мы потеряли из виду даже те контуры леса, на которые направлялись, пока было светло. Обессиленные и прозябшие, молча сели мы на протоптанной нами дорожке. Мы хорошо знали, что если не найдем аула, то к утру замерзнем; но усталость парализовала даже страх: явилось то отупение, которое, говорят, предшествует замерзанию; не хотелось ни говорить, ни думать; слегка дремалось. Так провели мы с полчаса. Чтобы не поддаться сну, который меня одолевал, я встал и пробрался к И-ву, сидевшему впереди и что-то внимательно рассматривавшему.

— Что, Павел Дементьевич, надобно ведь идти: не ночевать же здесь...

— Постойте! Видите вы, вон ту борозду... в снегу... влево? — перебил он. — Вот всего шагах в десяти от нас.

Я начал всматриваться по указанному направлению и заметил какую-то, слегка оттененную на светлой поверхности снега, черту.

— Это, должно быть, кабанья тропа, — продолжал И-в. — Ежели так, то мы через полчаса будем в ауле. Кабан непременно ходил в сад, фруктами лакомиться, ну и дорогу, значит, проложил в самый аул. Пойдемте, взглянем.

Предположение И-ва казалось верным. Это была, действительно, тропа, прорезанная, по-видимому, каким-то крупным зверем.

— Поднимайся, ребята: свиную дорогу нашли! — крикнул он команде.

Несколько человек живо присоединились к нам, но остальные, не доверяя, вероятно, известию, продолжали сидеть. [357]

— А и точно, братцы, стёжка! — отозвался один из подошедших к нам; — беспременно медведь прошел.

— Да, как же, медведь! теперь он в снегу лежит! — говорил другой; — кабан, как есть кабан.

Команда ожила. Проворно поднялись солдаты, услыхав эти слова. Куда девались недавняя истома и уныние; послышался веселый говор.

— Ну, теперь кабы еще подстрелить энтого самого кабана, да в котел, — говорил кто-то.

— Нет, брат, не моги! ежели б не он — беда! — урезонивал другой. — Я теперь вовсе зарок положу не стрелять по свинье: потому выручила.

— Лежу я, и думаю: куды это я кусок сада спрятал? Третьего дня еще в кармане был. Вот теперь только вспомнил, что вчера вечером съел, — пояснял еще кто-то.

— А посолить не забыл? — спрашивали его.

— Нет, не забыл.

— То-то, не забывай! а то брюхо болеть будет, беспременно....

Послышался смех.

По пробитой кабаном тропинке, мы безостановочно взошли на террасу и приблизились к аулу настолько, что и в темноте могли различать очерки занесенных снегом саклей. Но тут кабаний след отходил в сторону, а снегу было в человеческий рост. С полчаса прокапывались мы до ближайшей сакли, наконец одолели и добрались. Сакля оказалась просторной. Заняв еще одну, для людей, мы отправились добывать сухого леса для огня и соломы для изнуренных лошадей наших. На дрова разобрали какой-то сарай; но соломы, кроме небольшой охапки кукурузных стеблей, не нашли, и должны были дать бедным животным сухого папоротнику, которым покрыта была большая часть строений.

Переход этого дня не обошелся нам даром: у нескольких солдат были приморожены уши и пальцы; я отморозил ноги. С помощью снега мне удалось их немного оттереть, но идти пешком я уже не мог. Как ни неприятно было всё это, однако мы благодарили судьбу, что дешево отделались. Тринадцатичасовой переход, без привалов, и испытанные ощущения так нас утомили, что, несмотря на сильный голод, мы заснули скоро и крепко.

Проснулся я, когда солнце уже взошло и команда наша готова была выступить. От аула до рот оставалось еще около двадцати [358] верст. Снегу на этом протяжении было почти столько же, как и вчера, но близость реки Сочи и успех сделанного накануне рискованного перехода поддерживали силы изнуренной команды.

Путь на Сочу хорошо известен был И-ву и некоторым из стрелков, и нам меньше предстояло опасности заблудиться, если бы даже опять пошел снег. Лошади наши, голодавшие как и мы, тоже подкрепились кое-как папортниковыми крышами и смотрели бодрее. Короче, главная опасность миновала; мы выступили голодные и усталые, но не унылые. Для прокладывания тропы пущены были в ход лошади, на которых по очереди садились люди. Вьюки были оставлены в ауле. День был ясный, морозный; подвигаясь безостановочно, мы в сумерки подошли к спуску в долину Сочи, версте в полуторе от ротной стоянки.

Кому не доводилось вкушать всей прелести прогулки, сделанной нами в последние дни, кто не испытал мучительного чувства трехдневного голода, при страшной усталости от переходов с зари до зари и при ночлегах на снегу и в промокшей до нитки, промерзлой одежде, не говоря уже о том, что каждый из нас мог перечувствовать и передумать в иные, далеко не утешительные минуты, тот никогда не поймет радости нашей, когда с высоты мы увидели знакомые ротные шалаши и домики. Стрелки открыли пальбу, давая о себе знать; но редкое из ружей дало звук: большая часть из них замокла.

Казалось, и лошади разделяли наше нетерпение и прибавили шагу. Снегу на этом спуске было немного, и мы через полчаса сидели уже в теплой избе Кушакова, изумленного нашим странным появлением совсем не с той стороны, откуда он ожидал.

Пока любезная хозяйка хлопотала около чаю, подана была закуска.

— Вы бы, батюшка, хлеба-то побольше, а то сардинки-то ваши хотя и хороши, да очень уже деликатны для нас. Ведь мы третий день не пробовали, хорошо ли в ваших ротах хлебы пекут, — заметил И-в.

Хлеба подан был чуть не целый каравай, исчезнувший быстрее, чем воск от лица огня, и я в тот вечер узнал на опыте, что ржаной солдатский хлеб очень приятное кушанье, и что его можно съесть, при известных обстоятельствах, очень много.

— Однако, мы с вами хорошую пилюлю проглотили, Иван [359] Иванович! — обратился ко мне И-в, когда наши руки встретились в опустелом лотке хлеба.

Пилюля была хороша, но не утолила еще нашего волчьего аппетита: через полчаса мы съели также исправно ужин и запили его чаем. Вечер прошел в рассказах о нашем злополучном странствовании. И-в, наконец, согласился, что было бы благоразумнее возвратиться с первого же ночлега, не подвергаясь опасности замерзнуть.

Утром мы отправились вместе с К-кой на пост Даховский уже на телеге. Здесь доктор уложил меня на несколько дней в постель, так как состояние моих ног требовало серьезного лечения. Благодаря, однако, его искусству, я через неделю мог сидеть на седле и съездить с К-кой, береговою дорогой и через урочище Амхштырь, на Куденету. Урочище Псахо чрезвычайно понравилось и ему и сопровождавшим нас туда командирам рот, стоявших на урочище Амхштыре. Общим голосом решено было поставить здесь батальонный штаб. Показать поляны Медове, Убых и Цвижипси, при таких снегах, какие лежали тогда в горах, было невозможно, и потому поручение мое здесь оканчивалось: я мог возвратиться в Екатеринодар.

Чтобы не ехать опять на Чилипсинский перевал, трудный для проезда и летом, я предпочел следовать береговой дорогой до Джубгской станицы, откуда повернул на север, через Дефановскую и Шабаловскую станицы. На четвертый день я был в Екатеринодаре, где уже начинали беспокоиться, не получая обо мне больше месяца никаких известий.

И. Орехов.

Комментарии

1. См. «Военный Сборник» 1869 г., №.№ 9, 10 и 11.

2. Стрелковую роту предполагалось поместить при штабе.

3. Дорога между Шахе и Дагомысом разработана в 1864 году отрядом генерала Геймана, во время движения его, в апреле того же года, по южному склону. Это положительно лучшая из вьючных дорог, мною виденных в горах Кубанской Области.

4. Меня могут упрекнуть в слишком большой уступчивости чужим мнениям. В оправдание замечу, что я был тогда еще новичок на Кавказе, и должен был давать цену мнению такого старослуживого, знакомого с местностью, как И-в; к тому же чересчур большая осторожность всегда плохо уважается военными.

5. Это был, по всей вероятности, снеговой обвал.

6. В зиму 1865 года, на южном склоне Кубанской Области были снега и морозы, каких там, по словам горцев, никогда не бывало. Не только хребет Алек, очень редко покрывающийся снегом, но и небольшие террасы, до самого почти берега морского, были им сплошь завалены. Это была настоящая русская зима.

Текст воспроизведен по изданию: По южному склону Западного Кавказа // Военный сборник, № 12. 1869