СВИДАНИЕ ГЕНЕРАЛА КЛЮКИ-ФОН-КЛЮГЕНАУ С ШАМИЛЕМ В 1837 ГОДУ.

(Посвящается графу Ник. Ив. Евдокимову).

Кровавый штурм Гимры (в октябре 1832 г.), смерть первого дагестанского имама Кази-муллы и почти всех его лучших мюридов, казалось, разрушили здание, возникавшее на фанатическом учении мюридизма. Страх обуял горцев; лишенные главных предводителей, они рассеялись, спеша изъявлять нам покорность. — Но прошло некоторое время, войска наши возвратились на плоскость и не стесняемые их присутствием горцы опомнились от страха, вспомнили своего погибшего имама, несколько сделанных с ним удачных набегов — и стали жалеть о минувшем, имевшем так много заманчивого для их воинственного духа. Остатки приверженцев Кази-муллы и его учения поспешили воспользоваться таким настроением умов. Они предложили выбрать нового имама и усердным исполнением правил мюридизма, требовавших главнее всего газавата (войны с неверными) загладить свою вину пред памятью святого, погибшего за дело пророка.

В Гимрах, Гоцатле и других больших аулах стали появляться на саклях значки, означавшие место сбора для желающих принять участие в газавате. Не смотря на увещания, угрозы, штрафы старшин, благоразумно боявшихся вторичного разорения за измену данной присяге, молодежь увеличивала шайки разных хитрых искателей славы и добычи, — Наши войска, хотя и узнавали об этих происшествиях, но были слишком малочисленны, чтобы предпринять что-нибудь решительное, тем более, что двинуться в горы, оставляя у себя в тьму Шамхальское владение, только что усмиренное, было слишком опасно.

В числе мюридов, оставшихся после Гимринского поражения, были два, более приближенные к Кази-мулле: Шамиль и Гамзат-бек. При выборе имама партии разделились между этими двумя лицами. Но первый лежал тяжело раненый в Ашильте, имел менее приверженцев и менее материальных средств; а второй, как чинка аварского ханского дома и богатый человек, был более известен и употреблял кажется более усилий расположить к себе толпу. Он восторжествовал и был провозглашен имамом; а Шамиль уступил народному выбору, принял смиренную роль приближенного мюрида при новом имаме...

Действия Гамзат-бека в 1833 и начале 34-го года не отличались особою решимостью; а собранные им однажды в Гоцатле значительные толпы горцев, с целью вторгнуться в Шамхальство, были на голову разбиты полковником Клюки-фон-Клугенау. — После этого, Гамзат-бек обратил все усилия привлечь на свою сторону аварское ханство, которое не принимало нового учения по настоянию своих ханов, видевших прямую выгоду оставаться под нашим покровительством и не давать восторжествовать демократическому началу, лежавшему в основе проповедуемого Кази-муллою псевдорелигиозного учения.

Собрав значительную массу горцев, Гамзат-бек вступил в Аварию, преодолевая слабое сопротивление некоторых аулов и окружив Хунзах — столицу ханства. Происшедшее здесь изменническое убиение трех сыновей ханши, овладение и разорение Хунзаха, присоединение всей Аварии к последователям мюридизма, разлившегося после того между всеми главнейшими обществами Дагестана, [473] составляет одну из важнейших эпох Кавказской войны и должно остаться достоянием ее истории. Изложение этих событий не входит и предмет нашей статьи, имеющей в виду рассказать один лишь эпизод, и мы коснулись этого вкратце только для большей ясности последующего рассказ.

Судьба не замедлила отомстить Гамзат-беку за вероломство. Эмджек (молочный брат) одного из убитых ханов, Гаджи-Мурат 1, с братом своим Османом, убили нового имама в хунзахской мечети, во время молитвы, по всей вероятности притворной.

После этого Шамилю уже не оставалось более препятствий занять место своего учителя и он был единогласно выбран духовным и светским главою обществ, последовавших учению мюридизма.

Начало владычества этого знаменитого впоследствии имама ознаменовалось однако непростительным злодейством: он приказал сбросить с кручи в Койсу находившегося в Гоцатле малолетнего Булач-Хана, единственного оставшегося в живых потомка аварских ханов, — объявив это мщением за смерть Гамзат-бека ... Затем Шамиль, с свойственною ему энергиею и разумною, сильною волею, принялся упрочивать удачно начатое дело.

1835-й и 36-й годы сильно увеличили число его приверженцев и он нашел возможность придать своим действиям характер более самостоятельный. Наши же действия, отчасти по недостатку средств, отчасти по ложному взгляду вообще на войну с горцами, не возбуждавшую тогда еще серьезного внимания, были весьма незначительны и принесли чуть ли не более вреда, чем пользы: они по-немногу изглаживали грозное впечатление предшествовавших поражений, испытанных горцами в двадцатых и в начале тридцатых годов.

Наконец, в 37-м году, убедившись, что власть Шамиля принимает более и более обширные размеры, решились придать нашим действиям более силы и самостоятельности. Число войск в Дагестане было увеличено, средства усилены и генералу Фези поручено покончить с мюридизмом и его беспокойными поклонниками.

Плодом действий этого отряда была экспедиция в Аварию и заложение в Хунзахе нашего укрепления. Большая часть аварцев изъявили нам покорность. Собравшиеся и значительном числе горцы не предпринимали ничего решительного; но, оставаясь у Чирката и Ашильты, угрожали нашим сообщениям и поддерживали враждебное расположение в жителях богатых аулов по андийскому и аварскому Койсу. По этому г. Фези, оставив часть войск в Хунзахе для постройки цитадели, с остальными двинулся против неприятеля и, как доносил, у Ашильты нанес им поражение 2. После большая часть горцев разошлась по домам, а сам Шамиль с несколькими стами мюридов ушел в Тилитль и укрепился там, вместе с главными своими сообщниками: Кибит-Магомой,

Кади-Абдурахманом и Ташав-Гаджи. — К Тилитлю была отправлена колонна Бучкиева, которая потерпела там сильную неудачу. Вслед за нею двинулся с отрядом и генерал Фези. Окружив Тилитль, он потребовал от запершихся там мюридов покорности; — они отвечали выстрелами.

Войска наши не были приготовлены к атаке сильно укрепленного аула; не имели ни соответствующей артиллерии, ни достаточного количества снарядов, ни даже продовольствия; но, несмотря на это, ген. Фези решился взять Тилитль. Он не мог не сообразить, что здесь должно решиться дело мюридизма; здесь были Шамиль, Кибит-Магома, Ташав-Гаджи, Кади-Абдурахман и все главные предводители мюридов. С их истреблением нашему владычеству в Дагестане не осталось бы преград. Однако исполнение не соответствовало хорошо рассчитанному предприятию: к овладению аулом было приступлено с несоответствующими средствами.

После несколько раз возобновляемого штурма, благодаря геройству войск, большая половина аула была уже в наших руках; оставалось овладеть самою сильно-укрепленною частью его, где заперлись мюриды, и нет сомнения — еще несколько усилий, еще несколько жертв, в таком случае необходимых, — Шамиль с своими приверженцами был бы нашим пленником, судьба его решились бы 22 годами раньше... Но совершенный недостаток снарядов и провианта, при истощении сил отряда, понесшего уже значительные потери, поставили генерала Фези и затруднительное положение, заставившее его, с непростительною поспешностью, принять предложение Шамиля о покорности, на самых невыгодных дли нас условиях. Шамиль даже не явился к начальнику отряда; он, в присутствии посланного от нас туземного офицера из казикумухской ханской фамилии, принял на Коране присягу в верноподданстве, обещаясь не только прекратить все враждебные против нас действия, но исполнять все приказания правительства; в залог верности он и главные его сообщники выдали аманатов — каких-то оборванцев 3 и затем Тилитль со всеми защитниками получил свободу...

Немного проницательности нужно было, чтобы постигнуть значение подобной капитуляции, и нет сомнения — г. Фези понимал ее лучше многих других, хотя и старался выставить это событие чрезвычайно важным, придавая ему значение совершенного покорения Дагестана. Поспешность, с которою были приняты эти условия, кроме недостатка материальных средств, оправдывалась еще тем, что под Тилитлем было получено известие о возмущении Кубинской провинции, куда начальник войск считал нужным поспешить. — Конечно, и то и другое довольно важные обстоятельства; но мы не можем согласиться, чтобы они служили достаточным основанием такого неудачного окончания тилитлинского предприятия, обещавшего такие громадные результаты. О материальных средствах нужно было позаботиться ранее; наконец употребить все усилия к их подвозу из Хунзаха (20 верст); в таком случае следовало обойти рутинные средства перевозки; нужно было пустить в ход все, что было под рукою: и подъемных, и артиллерийских, даже хоть и кавалерийских лошадей, если уже недостаток денег или недоброжелательство покоренных аварцев не могли дать достаточно перевозочных средств. А волнение в Кубе, при известии о совершенном истреблении гнезда мюридизма с его учителями и учениками, на которых мусульманское население везде рассчитывало, или утихло бы само собою, пли весьма легко могло быть подавлено 5-10-ю днями позже: в таком исключительном случае игра стоила свеч! — Здесь не место вдаваться в подробный разбор этих событий; мы и то уже слишком увлеклись интересом довольно хорошо знакомых нам дел и забыли о цели рассказа, к которому и спешим возвратиться.

Оставив Тилитль, Шамиль возвратился в Гимры, распустил своих ближайших приверженцев по домам и как будто отказался от всякой деятельности. — Заблуждения наши насчет истинных отношений к нам горцев укрепились.

В это время было решено предложить Шамилю и его главным сообщникам воспользоваться приездом покойного Государя в Закавказский край, чтобы лично изъявить чувства верноподданства и просить о прощении прежних проступков; а если бы Шамиль не согласился, по убеждению в его собственной пользе от этого дела, то требовать как доказательства искренности принесенной в Тилитле присяги. — Поручение это возложено было на генерала Фези, а им передано начальствовавшему войсками в северном Дагестане, генерал-майору Клюки-фон-Клугенау, с тем чтобы он употребил все усилия склонить Шамиля к поездке в Тифлис, и случае надобности, разрешалось даже отпустить взятых незадолго пред тем в Ашильте пленных и тем еще более убедить в миролюбивом расположении.

Как генерал Клюки исполнил это поручение, мы лучше всего увидим из его официального донесения к корпусному командиру, барону Розену, от 26 сентября 1837 года, которое и помещаем здесь, с самыми незначительными сокращениями; за тем уже мы расскажем только одно происшествие, сопровождавшее свидание генерала с Шамилем, но не помещенное в рапорте, как не имевшее официального значения.

Вот что писал ген. Клюки: «Получив при предписании командующего действующим отрядом в Дагестане, г.м. Фези, от 12-го сентября, копию с повеления к нему вашего высокопревосходительства, я счел долгом употребить все старания, дабы с успехом выполнить волю Государя; относительно склонения Шамиля с сообщниками его отправиться в Тифлис к времени прибытия туда Его Величества. — Зная, сколь велико недоверие к нам людей, о которых здесь идет речь, я видел, что переговоры с Шамилем чрез агентов повлекут только за собою бесполезную потерю времени, которого и так оставалось уже немного. Агентам, кто бы они ни были, я не считал приличным поверить все то, что могло бы быть сказано мною самим; да они и не были бы в состоянии передать Шамилю мои слова в том смысле и с тою силою, которые в этом случае необходимы. Единственную надежду на успех я основывал на согласии Шамиля явиться на назначенное место для личных переговоров со мною. — Поэтому, 12-го же сентября, я послал нарочного в с. Каранай и потребовал к себе тамошних жителей Бек-Али-Хилау и Али-бека-Дженка. Люди эти, пользующиеся большим доверием у горцев и у самого Шамиля, прибыли ко мне 13 ч. и получив от меня к Шамилю письмо 4, также подробное наставление, какие с их стороны употребить убеждения, чтобы Шамиль, ничего не опасаясь, решился явиться на свидание со мною, в тот же день поехали назад.

« 14-го числа посланные мною люди прибыли в Чиркат, где застала Шамиля и отдали ему письмо; а 16-го уже возвратились с ответом 5. Он без всякого отлагательства согласился на свидание со мною и прост приехать 18-го ч. к гимринскому роднику.

«Взяв с собою 15 донских казаков и 10 жителей с. Каранай, я спустился к роднику, где Шамиль уже ожидал меня. Хотя посланные мои и предварили его, чтобы он явился не иначе как с несколькими тимринскими старшинами, однако я нашел у родника не менее 200 вооруженных человек, которые были расположены кучками в нескольких местах. Я остановился на вершине близлежащего холма и потребовал к себе Шамиля; он тотчас же явился, сопровождаемый частью вооруженных людей, певших при этом священный стих из Корана: ля-иль-ля, иль-Алла! (Нет бога, кроме бога и проч.), что мюриды распевали всегда во время битвы. — Тут начались наши переговоры, при которых присутствовали трое из самых приближенных к Шамилю людей.

«Я истощал все советы и все убеждения, которые бы могли внушить Шамилю, что исполнение моего предложения не только не причинит ему вреда, а напротив составит счастье его и многих других. На все выражаемые им сомнения, я делал самые разительные опровержения и не упустил сказать ему все, что хотя сколько-нибудь могло содействовать исполнению возложенного на меня поручения. Слова мои, сколько казалось, произвели благоприятное действие; Шамиль уверял меня, что вполне чувствует справедливость моих убеждений и совершенно согласен отправиться в Тифлис, однако без общего согласия Ташав-Гаджи, Кибит-Магомы и Кади-Абдурахмана окончательно решить этого дела не может, потому что они поклялись друг другу ничего важного без общего согласия не предпринимать.

«Около 3-х часов пополудни я оставил Шамиля с большою надеждою на успех, потому что не только слова, но и самая физиономия его обнаруживали готовность воспользоваться счастливым случаем и просить себе помилования. [474]

«Возвратясь в Гимры, Шамиль на другой же день послал нарочных к Кибит-Магоме и другим, объяснив им мое предложение. Я же, для поддержания выгодного впечатления, 19-го ч. послал к Шамилю второе письмо, убеждая его не слушаться советов злонамеренных людей и не колебаться ехать в Тифлис. На это Шамиль отвечал, что по возвращении нарочных он уведомит, поедет или нет. — 24-го ч. прибыли в Шуру каранайские жители, которым я поручал убеждать Шамиля, и привезли еще письмо от него 6. Они рассказывали, что Шамиль действительно убеждать всех в пользу его поездки в Тифлис, но горцы стали упрекать его в намерении изменить шариату, который он сам же начал вводить, возбудив тем войну с русскими. Ответы от Кибит-Магомы и других главных мюридов были получены в таком же смысле.

«После этого я отправил к Шамилю последнее письмо и требовал, чтобы он, в доказательство верности и искренности принесенной в Тилитле присяги, непременно согласился на отправление в Тифлис. Сверх того, я поручил посланным передать Шамилю, чтобы он не обращал внимания на пустые угрозы ничтожных людей и поспешил бы приездом; в противном случае он навлечет на себя немилость, от которой не спасут его все приверженцы».

Ответ Шамиля на это письмо быль короток и ясен. «От бедного писателя сего письма, представляющего все дела свои на волю Божию, Шамиля — г. генералу Клюки. Докладываю вам, что наконец я решился не ехать в Тифлис, если даже и изрежут меня на куски, потому что я многократно видел от вас измены, всем известные».

О каких изменах упоминал здесь Шамиль, неизвестно 7; но письмо это достаточно разъяснило значение тилитлинской капитуляции и присяги на верноподданство.

Генерал Клюки в донесении своем не упоминал, что во время свидания с Шамилем, 18-го сентября 1837 г., с ним находился и адъютант его, поручик Евдокимов (ныне генерал-адъютант, граф и проч.), от которого и узнали мы происшедший при свидании характеристичный случай.

Когда ген. Клюки с Шамилем сидели на бурке и разговаривали, то с нашей стороны был при них только переводчик, а при Шамиле три самых отчаянных мюрида; остальные горцы, человек двести, окружали отдельными кучками место заседания. Поручик Евдокимов с казаками и жителями с. Каранай стояли поодаль при лошадях. Такая несоразмерность конвоя у Шамиля и у нашего генерала, враждебные отношения горцев, только что прекратившиеся (и более для виду, чем в действительности), фанатизм мюридов, доводивший их, особенно в начале, до изуверств, — все это не могло не внушить сомнений на счет безопасности генерала и его свиты, особенно если еще принять в соображение место свидания, в виду Гимры, отделенное хребтом от всего русского... Вообще предприятие было крайне рискованное.

После долгих совещаний, генерал Клюки и Шамиль поднялись со своих мест и стали прощаться; генерал протянул Шамилю руку, которую тот и хотел принять; но в это мгновение один из трех бывших тут мюридов — Сурхай, чрезвычайно почитаемый в горах за свой слепой фанатизм и чрезвычайную храбрость, отвел руку Шамиля назад, сказав, что имаму правоверных неприлично подавать руку гяуру. Генерал Клюки, человек чрезвычайно вспыльчивый, энергический и смелый, вспыхнул: не долго думая, он поднял свой костыль 8 и замахнулся на Сурхая... Еще секунда, удар по голове свалил бы, может быть, чалму с Сурхая (что может быть ужаснее для правоверного вообще, а для фанатика-мюрида в особенности?!), а его кинжал не замедлил бы вонзиться в смелого генерала; горцы, как тигры, прыгнули к своим предводителям... Нашим всем грозила неминуемая гибель, лица у всех вытянулись... В эту минуту Шамиль явился решительно благородным спасителем: он на воздухе удержал костыль, занесенный над головою Сурхая, другой рукой схватил руку Сурхая, взявшуюся за кинжал, крикнул своим мюридам отойти и стал просить генерала скорее удалиться. Но этот, страшно рассерженный, презирая явную опасность, продолжал осыпать Сурхая комплиментами, в роде: этих голопятых, этих безмозглых , этих оборванных паршивцев, этих каналий и проч 9. Поручик Евдокимов, подбежав туда, схватил генерала за полу сюртуки, отвел его назад и остался поговорить с Шамилем. Это было первое знакомство между двумя лицами, которым суждено было встретиться 25-го августа 1859 г. на Гунибе, совершению в других обстоятельствах... За тем наши сели на лошадей и отъехали, впрочем шагом, долго еще оглядываясь... Да, счастливо окончилось это оригинальное свидание!

Мне несколько раз рисовалась только что описанная сцена. Каранаевский спуск к Гимры, с которого представляется поразительно-дикий вид на отвесные скалистые громады ущелий аварского и андийского Койсу, на высоты, окружающие Аварию, на аулы, едва виднеющиеся в глубокой трещине, на массу нагроможденных друг на друга скал, одним словом — вид, от которого у непривычного человека закружится голова и сдавит грудь каким-то невольным страхом: окруженные толпой фанатиков, дико распевающих « ля-иль-ля-иль-Алла», сидят: глава мюридизма, не приобретший еще своей исторической славы, но уже довольно известный противник русской силе, и наш генерал, с смелою доверчивостью выехавший на это свидание с 15 казаками. Затем костыль, поднятый над головою изувера, чуть не святою в глазах мюридов, фигура рыцарски-смелого Клугенау, все забывшего при личном оскорблении, пылающий гневом Сурхай, выхватывающий кинжал, Шамиль, останавливающий на воздухе роковой удар, приближающиеся с гиком горцы, кучка казаков, — все это без малейшей надежды на спасение...И теперь еще делается страшно за участь горсти русских!

А. Зиссерман.


Комментарии

1. Известный впоследствии наиб-наездник,

2. По частным же рассказам очевидцев нам известно, что тут было далеко не поражение горцев, и мы сами едва отбили назад захваченные неприятелем два орудия и не понесли поражения сами, благодаря прибытию в критическую минуту боя одного апшеронского батальона с распорядительным командиром, который прикрыл отступление, дал тем возможность восстановить порядок и сам же вытащил из оврага дня орудия, бывшие в руках горцев.

3. Двое из них вскоре сбежали.

4. Вот содержание письма: «Хотя я не сомневаюсь в доверии твоем к человеку, с которым я посылаю это письмо, однако не могу поручить ему все то, о чем мне нужно переговорить с тобою. Ты знаешь, Шамиль, что я всегда советовал тебе доброе, для тебя и для всех горцев; знаешь, что все мои старания клонились к тому, чтобы водворить среди вас спокойствие и чрез то сделать всех вас счастливыми. Теперь мне хочется упрочить навсегда благосостояние твое; а как этого достигнуть, я могу только лично сказать тебе. Поэтому ты должен непременно увидеться со мною, — где хочешь: в Каранае, на вершине (горы) или у родника. То, что хочу поговорить с тобою — относится также к Кибит-Магоме, Ташав-Гаджи и Кади-Абдурахману, а потому если ты согласен на свидание со мною, то как можно скорее пошли за всеми этими людьми и прикажи им дожидаться тебя в Чиркате, чтобы воротившись, ты мог им рассказать все — что от меня услышишь. Ты знаешь, что я никогда не изменял своему слову, а потому должен быть уверен в своей безопасности, когда я ручаюсь тебе в том моею честью. Знай, Шамиль, что от теперешнего твоего поведения и от послушания мне зависит счастье всей твоей жизни и твоих детей. Одно только скажу тебе: если хочешь для твоего благополучия следовать моим советам, то надобно исполнить мои требования сколь можно поспешнее. Если ты полагаешь, что для свободного проезда к тебе Кибит-Магомы с братом и Абдурахман-Кади нужно от правителя Аварии полков. Ахмет-Хана позволение, то я прилагаю при сём письмо на его имя. Поспешай сделать то, что я требую и верь, что от послушания зависит все твое счастье».

5. Вот буквальный перевод с арабского: «От бедного писателя сего письма, Шамиля, его превосходительству, г. туринскому начальнику. Докладываю вам, что свидание в пятницу, по нашему закону, не позволительно; почему и прошу вас прибыть в субботу к известному вам роднику».

6. Перевод с арабского: «Я советовался со всеми учеными и старшинами, которые находятся в моем ведении, и говорил им все, вами мне сказанное, даже более: как полезно бы было мне отправиться вместе с вами в Тифлис; но они на это не согласились и выразили мне свое неудовольствие; наконец клялись, что если я действительно вздумаю ехать в Тифлис, то они непременно убьют меня; ни один из них не нашелся, чтобы показал согласие свое этому делу. Поэтому мне и невозможно выполнить вашего предложения и прибыть к вам. Уведомляю вас, что кроме этого дела, я исполню все, что вами будет мне приказано, по доверию, которое мы друг к другу питаем. Не упрекайте меня; мне невозможно исполнить вашего предложения; прошу его отложить, и приказать что-нибудь другое, касающееся моей пользы (Как наивно!). Ваш посланный Али-хилоу доставит вам это письмо и объяснит все подробно».

7. Вообще Шамиль все упоминает о каких-то изменах с нашей стороны. Так, 25 августа 1859 г., когда он первый раз стал пред главнокомандующим, он все говорил о каких-то изменах, ему оказанных, о его доверии, во зло употребленном... Интересно бы узнать на что намекает Шамиль?

8. Генерал был ранен в ногу и ходил всегда с костылем.

9. Генерал Клюки был родом швейцарец, плохо владел русским языком и имел привычку почти к каждому слову прибавлять «этих», что не мешало однако ему говорить хорошо с солдатами, которые его очень любили, как и всякого храброго начальника.

Текст воспроизведен по изданию: Свидание генерала Клюки-фон-Клюгенау с Шамилем в 1837 году // Газета "Кавказ", № 87 (от 7 ноября). 1861

© текст - ??. 1861
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
© OCR - Валерий. 2020

© дизайн - Войтехович А. 2001
© Газета "Кавказ". 1861