ВОЛКОНСКИЙ Н. А.

ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ ПОКОРЕНИЕ ВОСТОЧНОГО КАВКАЗА

(1859-й год).

I.

Задача статьи. Князь Барятинский. Зачатки плана на предстоящую экспедицию 1859-го года. Первоначальное распределение войск кавказской армии. Числительность их. Распоряжения для материального обеспечения войск в предстоящей экспедиции. План экспедиции и участие в нем генерала Евдокимова. Шамиль. Запасы и заготовления. Даниельбек, султан элисуйский.

Каждому известно, что рассказ наш должен обнять собою замечательный не только в быту России, но и в летописях Европы, 1859-й год.

Для России этот год важен столько же громадным территориальным приобретением, сколько началом благодетельных перемен для целого края и его народонаселения — местного и пришлого; в делах Европы он замечателен тем, что покорение внутренности гор и пленение Шамиля не могло не отразиться на нашей политике к вечно-недружелюбным нам нациям — англичанам, туркам, мадьярам, и на наших взаимных к ним отношениях. По-видимому, наша кавказская шестидесятилетняя война была как бы делом внутренним, домашним; а между тем, на поверку выходило иначе: не происходило ни одного важного [70] военно-политического события в нашем быту, чтобы одна или все вместе из упомянутых наций (а за ними подчас французы и поляки) не пользовались бы случаем проводить в кавказские горы своих людей, свое золото, свои пушки, оружие и порох, а наиболее — свои прокламации и тысячи обещаний, чтобы всем этим поддерживать против нас неприязненные движения горцев; вредить нам по мере сил и возможности.

И вот, с окончанием 1859-го года все это должно пасть, уничтожиться по крайней мере для наших дел и в наших отношениях к магометанскому населению восточного Кавказа. Еще бы не перемениться даже политике, коль скоро вход в горы разных ренегатов. в роде Бании (Подробности пребывания на восточном берегу Черного моря различных авантюристов, в роде Бании и т. п., будут помещены в следующем, 5-м томе "Кавказского Сборника". Ред.), и т. д., является закрытым навсегда; коль скоро целый многочисленный народ, т. е. горцы, отдыхая, благоденствуя, сменив кинжал и винтовку на соху и борону, столько же должны улучшиться сами, сколько доставить известные выгоды и нашему отечеству.

Охватить целый год на таком пространстве, как восточный Кавказ; вести массу событий по возможности параллельно друг другу; очертить не только схватки, но и ряд политических местных соображений, длинную вереницу сложных, разумных подготовлений к окончательной и решительной борьбе с природою и ее воинственным, умным, хотя и необузданным, населением — задача, естественно, сложная. Каждый поймет, что здесь недостаточно одних личных воспоминаний, чужих рассказов и собственных наблюдений: здесь необходимо опереться и черпать данные и [71] из других источников, из источников более веских и серьезных, — и нет сомнения, что если бы мы не отнеслись в этом случае к некоторым официальным извлечениям и документам, то нам не вполне пришлось бы разрешить эту задачу.

__________

Покорение восточного Кавказа и плен Шамиля выпали на долю фельдмаршала князя Барятинского, и при его славном сподвижнике, начальнике главного штаба. В руках таких людей дело не могло не совершиться.

Князь Барятинский даже и на Кавказе не всеми был достойно понят и оценен. При первом воспоминании об нем нередко услышишь прежде всего не исчисление его заслуг, трудов, не заявление об уме и пролитой за родину крови, а указание на его магнатность, пресыщенность жизнью, часто апатичность. Странно, что подобного рода суждения пришлось мне однажды слышать от одного из штаб-офицеров кавказской армии, человека развитого, в извинение которому можно поставить разве только то, что он не служил на Кавказе при Барятинском и не разделял его славы и боевых заслуг.

Когда пишутся эти строки, князя Барятинского уж нет на свете; и это столько же устраняет от нас всякое постороннее подозрение в пристрастии к нему, сколько развязывает руки для вполне правдивого, заслуженного слова.

Князь Александр Иванович, прежде чем сделаться главнокомандующим и наместником Кавказа, нес службу и испытывал все невзгоды наравне с прочими кавказскими офицерами; прежде чем ворочать целым Кавказом, он [72] побывал и участвовал в военных действиях на всех окраинах Кавказа; прежде чем самолично и самостоятельно распоряжаться судьбою края, он изучал его под руководством таких лиц, как Вельяминов, Воронцов; был тяжело ранен на восточном берегу Черного моря и менее опасно в 1845-м году, во время сухарной экспедиции. Из всего этого видно, что судьба послала в свое время Кавказу в правители и военачальники не новичка-аристократа, а старого кавказца, который отлично знал быт и нужды края, его географию, его племена и все, что только могло условливать за ним право на разумного распорядителя. Будучи начальником левого фланга, князь Барятинский первый — хотя не сразу, а постепенно, исподволь — положил прочное начало покорению его посредством уничтожения бесполезных набегов и посредством систематического, правильного, настойчивого движения вперед, посредством проложения дорог, постройки передовых укрепленных пунктов. Там, где раз становилась его нога — отступления не было, и эту систему заимствовал и принял от него в наследство генерал Евдокимов. Кроме того, сделавшись главнокомандующим, князь Барятинский не ставил единственною задачею — покорение края огнем и мелем. Нет, там, где была хоть какая-нибудь возможность, он доходил к цели путем мирным, стараясь обойти всякое кровопролитие, вступал в переговоры, склонял и заставлял склоняться к подножию Престола горские племена посредством обещаний, всегда точно исполняемых, задабриваний и тому подобных мер. Все эти заслуги князя Барятинского, все его труды, пролитая за родину кровь, наконец, его личная храбрость и решимость, его разумные распоряжения, его доброе и мягкое сердце выводят его из ряда многих и многих полководцев, запечатлевших свою [73] деятельность вполне существенною, далеко не призрачною, пользою.

Князь Барятинский и по происхождению, и по умственному развитию, окрепшему еще более в опытах жизни, и по личным материальным средствам, стоял целою головою выше тех дрязг и мелочей, которые составляют достояние многих. Это отсутствие мелочности служит для иных поводом к разговору о бездеятельности покойного фельдмаршала, к обвинению его в dolce far niente; но для меня лично — это своего рода заслуга в лице высшего правителя, потому что на то он и высший, чтобы не спускаться до низшего, ему не принадлежащего и ему неподобающего.

Одна из незабвенных заслуг покойного фельдмаршала состояла в том, что он чрезвычайно метко умел выбирать и подбирать себе деятелей, сподвижников и исполнителей своих предначертаний, как для военного, так и для гражданского поприща. Только те не могут оценить этой заслуги, которые не понимают всей важности ее, которые сами не умеют и не могут этого сделать. Мы видим при князе Барятинском целые плеяды лиц вполне соответствующих тому назначению, при котором оне находились; мы видим, что некоторых он отличал, начиная с серой юнкерской шинели, и все вел вперед, давая им возможность отлично выработаться и быть впоследствии нужными и полезными деятелями. Угадывать подобных людей и уметь пользоваться ими — это дар, который не каждому дается, который столько же есть последствие практичной, опытной жизни, дальновидного ума, сколько и деятельности мозга. Только тот не достигает этого приема и уменья, кто не всматривается ни в свое дело, ни в свои обязанности, ни в быт и в жизнь окружающих его смертных; только тот способен стяжать заслугу, принадлежащую князю Барятинскому, кто имеет [74] достаточно решимости, кто рискует, не боясь потерять, а когда потеряет, то уверен, что может вдвое вознаградить и наверстать потерянное.

Князь Барятинский вступил в командование кавказскою армиею и в управление наместничеством в то время, когда много и многое, что осталось назади, следовало исправить, свести в систему, осмыслить; когда и впереди оставалось не менее много. Не отнимая всех важных заслуг у его предместников, скажем все-таки, положа руку на сердце: что передали они ему вполне готовое? Сырой материал — не более, и далеко не все то, что можно было сделать и что следовало сделать за пятьдесят слишком лет. Как хотите, а пятьдесят слишком лет — это дистанция громадного размера, и казалось бы, что в течении этого времени можно бы с двумя дивизиями и с такими средствами, которые поглотил Кавказ, покорить четыре азиятские и пять-шесть европейских Турций. А князю Барятинскому в 1857-м, в 1858-м и в 1859-м годах приходилось вступать в сердце Кавказа как бы совершенно внове — словно там и русская нога никогда не ходила. Между тем, мы знаем очень хорошо, что в большей части этих мест не только ручьями лилась наша кровь, но даже многие из них были нами в свое время уже окончательно покорены и умиротворены, — лишь удержаться мы в них не умели. Князю Барятинскому пришлось все это возвратить, удержать и более не отдать.

Никто не станет отвергать, что и гражданская деятельность в крае при князе Барятинском кипела в полном значении этого слова, что она не была одною канцелярскою деятельностью, но носила на себе всегда и постоянно следы прогресса и инициативы. Хотя вся эта деятельность имела в основании широкие размеры, большие [75] требования, вызывала на чрезвычайно обильные расходы; но все это восполнялось полезными последствиями и совершенным благоденствием всех классов населения.

При всех этих заслугах, князь Барятинский имел полное право на свои отдыхи, имел тоже самое право на всякие исключительные и другому вовсе не к лицу идущие отступления, как в административном, так и в своем личном быту, — а до последнего никому нет никакого дела. Стыдно тем, которые, подобно упомянутому выше штаб-офицеру, поставили бы в вину князю Барятинскому какую-либо частную сторону его всей вообще жизни. Интересно бы посадить этих лиц на месте князя Барятинского и посмотреть, как бы оне действовали и поступали, к чему бы привела их деятельность, и что вышло бы из них самих.

История не есть рассказ о битвах, и подобные истории Смарагдов составлял только для школьников, которые, дойдя до шестого класса, уже отчетливо сознавали, что чего-то в них недостает. История, а тем более материалы для нее, должна дать указания не только на политический, военный и домашний быт страны и народа, не только на формулярные и послужные списки главных деятелей, но и на потребности края и народа, на способы удовлетворения им, на те пути, посредством которых достигались прогрессивные цели; на лиц, которым мы всем этим обязаны. Это последнее обстоятельство побудило меня так подробно коснуться князя Барятинского и, конечно, от известной оценки его заслуг и деятельности, материалы, которые мы готовим для будущего историка, далеко не понесут ущерба. История есть правдивая повесть, — а чем полнее и рельефнее выступят в каждой повести действующие лица, тем понятнее, осмысленнее, интереснее станут самые события. [76]

Мир праху и добрая вечная память князю Александру Ивановичу, описывать деяния которого, даже со всеми промахами и упущениями, где они есть, — составит удовольствие всякого грамотного пера!

Когда мы станем следить за постепенным ходом предположений и соображений главнокомандующего князя Барятинского и его начальника главного штаба, пред нами раскроется план летней экспедиции 1859-го года, зрелое обдумывание которой, сохранявшейся в глубокой тайне, началось с половины ноября 1858-го года. Начальник главного штаба, руководя нитью всех этих соображений, в основании которых лежало концентрическое движение трех отрядов — чеченского, лезгинского и дагестанского в ущелье андийского Койсу, в сердце гор и к сердцу самого Шамиля, исподволь знакомил с ними командующих войсками: графа Евдокимова, генерала Меликова, генерал-адъютанта Врангеля, сам почерпал от них необходимые советы, вызывал их на полезные и нужные заключения и, в конце концов, осмысленное резюме всего этого представлял князю Барятинскому, который одно признавал и санкцировал, другое отвергал, третье изменял и дополнял. Тут выразился весь взмах ума главнокомандующего, его действительная опытность, знание края и военного дела, доверие к частным военачальникам и способность предрешить успех дела, от которого, прежде чем довести его до желаемого конца, он не отступил ни на шаг.

Еще до сношений с начальниками отдельных отрядов, начальник главного штаба у себя в кабинете начертал распределение войск по всему Кавказу на предстоящий 1859-ый год и так безошибочно угадал потребности дела, что это распределение впоследствии, по тем или другим военным обстоятельствам, подверглось лишь [77] незначительным изменениям. Начальник главного штаба кавказской армии предназначил в разные края количество войск по следующей дислокации: на правом крыле — двадцать баталионов 19-й пехотной дивизии, шесть баталионов 13-й пехот. дивизии, шесть линейных и два стрелковых баталиона; на левом крыле — двадцать баталионов 20-й пехотной дивизии, шесть баталионов 13-й п. д., три баталиона ряжского пехотного полка, семь линейных и один стрелковый баталион; в прикаспийском крае — двадцать баталионов 21-й пехотной дивизии, три баталиона белевского полка, шесть линейных и один стрелковый; в закавказском крае — собственно на лезгинской линии — пятнадцать баталионов гренадерской дивизии, один стрелковый и два линейных; в штаб-квартирах и в Тифлисе — пять баталионов той же гренадерской дивизии и семь линейных; на дорожных работах — шесть баталионов рязанского и тульского полков; в кутаисском крае — восемь линейных баталионов, всего сто сорок пять баталионов, кроме артиллерии и кавалерии.

Мы не без цели привели эти цифры и это распределение войск. Оне указывают, с одной стороны, на ту числительность войск, которыми располагал тогда главнокомандующий, с другой — на ту необъятную потребность, которая вызывалась обширностью края и тогдашними его условиями, и, наконец, на те силы и средства, которые мы употребляли и истощали в борьбе... с кем же? с Шамилем и его партиями. Поистине, эта шестидесятилетняя война замечательна во всех отношениях. Шестьдесят дет на страже, под ружьем, стояла наша громадная армия, которая изо дня в день билась и оружием, и силами, чтобы отвоевать отечеству сравнительно небольшой угол земли. Интересно дождаться того статистика, который бы [78] нам точно исчислил, во что обошлось нам завоевание Кавказа, и какие гарантии теперь и в будущем представляет он для того, чтобы возместить все произведенные на него затраты.

Эта дислокация должна была по возможности оставаться в силе до прибытия подкреплений извне; в подкрепление же ожидалось еще восемь баталионов пехоты, так что количество войск на Кавказе в 1859-м году должно было состоять из ста пятидесяти трех баталионов одной только пехоты, то есть, плюс-минус, семидесяти пяти тысяч штыков.

Ближайшее распределение войск в каждом районе, конечно, должно было зависеть от командующих войсками.

Затем, нужно было позаботиться, чтобы напоить, накормить, поместить, где нужно, во время похода всю эту массу войск. Естественно, что там, где войска должны были оставаться на месте или действовать по ближайшему усмотрению начальников отрядов — обеспечение их во всех отношениях предоставлялось сим последним; но о тех войсках, которые предполагались для действий к выполнению задуманного главнокомандующим плана — следовало поразмыслить начальнику главного штаба, так как план был пока известен только лишь ему одному, да самому главнокомандующему.

Можно судить по всему, что князь Барятинский и его начальник штаба, предвидя всю важность действий со стороны Чечни и всю "видную роль", которую придется играть в задуманной экспедиции чеченскому отряду, в то же самое время гораздо более беспокоились и заботились пока о салатавском (дагестанском) отряде, чем о каком-либо другом. Это истекало из двух причин: от полной [79] уверенности в знаниях, распорядительности и боевой опытности генерала Евдокимова, к которому обращались вполне открыто даже за советами; от крайнего недоверия к географическому положению Дагестана, к его климатическим условиям; от опасений, вызываемых фанатизмом тамошних горцев, — что все, вместе взятое, уже не раз порождало массу непредвидимых случайностей, нередко изменяло план задуманных действий и не раз заставляло отказываться от заранее предвзятой цели. Две вещи, на вид будто бы и не первой важности, играли в походе наиболее видную роль; это — топливо и корм лошадей. Чечня всегда была обильна тем и другим, так что, при выступлении войск в экспедицию, приходилось только заботиться о желудках солдат. Дагестан же требовал, чтобы не только в тылу движения имелись склады и запасы дров, овса, сена; но чтобы эти продукты двигались бок-о-бок с солдатом — если только желали, чтобы успех ничем не замедлялся не только зимою, но и летом, так как часто приходилось в середине лета неожиданно встретиться в горах с зимою, например — в 1845-м году при движении в Дарго, в 1857-м году при ауле Хупро и т. д.

К первому июля 1859-го года, собственно для салатавского отряда, предполагалось сосредоточить в Буртунае, кроме трех баталионов, долженствовавших оставаться там в гарнизоне, 20 2/5 баталионов пехоты, 20-ть горных и 8-мь батарейных орудий, 8-мь мортир (на арбах), четыре сотни казаков, шесть сотен конно-иррегулярного полка и три сотни милиции, 1610 подъемных полковых лошадей, 1,035 артельных, 670 артиллерийских и 1,625 кавалерийских.

Для этих войск потребовалось заготовлений: сухарей 31,892 четверти, муки 13,530 четвертей, овса 21,577 [80] четвертей, крупы 4,180 четвертей, спирта 19,800 ведер. Каждый баталион был рассчитан на 1,000 человек и взято было во внимание продовольствие на пять баталионов для вновь возведенного укрепления в Анди с первого ноября 1858-го по первое июля 1859-го года. Лазареты решено было устроить: в Темир-Хан-Шуре на 1,500 мест, в Евгениевском или в Буртунае на 500 мест, в Анди также на 500. Сверх того, каждый баталион должен был иметь при себе госпитальные принадлежности на 28-мь мест. Запасная аптека в Шуре на 1,000 человек.

Для пехотных ружей заготовлялось 4,600,000, а для кавалерийских — 325,000 патронов.

Таким образом основные распоряжения были предприняты; оставалось разработать частности и главное — свести воззрения и заключения командующих войсками левого крыла и прикаспийского края относительно общего плана действий. План был такого рода, чтобы преддверием летней экспедиции на всем восточном Кавказе поставить зимние действия в Чечне и вообще на плоскости и открыть их занятием в Дагестане некоторых стратегических пунктов, где войска могли бы зимовать и выжидать там начала лета; в тоже время придвигать постепенно чеченский отряд со стороны кумыкской плоскости (от Кишеня) навстречу салатавскому. Когда все это будет подготовлено — вести дела в таком положении, как будто мы намерены действовать на дальнейшую Чечню и на местопребывание Шамиля, а потом открыть летнюю экспедицию внезапным поворотом чеченского отряда на арубатское ущелье, так чтобы он составил авангард главной колонны, имеющей следовать в тоже время от Буртуная на Кырк. Вот где именно предстояла чеченскому отряду та видная роль, о которой сказано выше. Мы увидим далее, что этот [81] план, вследствие зимних действий генерала Евдокимова, изменился весьма существенно.

Для зимней стоянки войск решено было приобрести калмыцкие кибитки, и в этом случае заслуживает внимания, с хозяйственной и экономической точки зрения, то обстоятельство, что каждая подобная войлочная кибитка обходилась от 50-55-60-ти рублей, — что в наше время, т. е. в 1877-1879 году составило бы истинную диковинку, неудобопонимаемую никаким, даже самым добросовестным, интендантским поставщиком.

Пока генерал Евдокимов сам не предвидел, что могут дать его зимние действия в Чечне, он лично принимал участие в разработке частностей плана по задуманной программе. Нужно удивляться этому человеку, не получившему никакого не только широкого, но даже односторонне-военного образования, с каким умом, с каким пониманием дела, доступным не каждому даже вполне просвещенному тактику, он составил выкладку относительно предстоявших нам в 1859-м году действий. Затем, нужно отдать должную дань справедливости главнокомандующему и начальнику штаба во-первых в том, что они выбрали себе в советники именно генерала Евдокимова, а во-вторых и в том, что так внимательно и заблаговременно приступили к обсуждению всего плана экспедиции, тогда как мы видим примеры, что нередко планы целых кампаний не подвергались такой всесторонней разработке. Генерал Евдокимов думал так: к трем баталионам, составляющим гарнизон в Буртунае, выдвинуть в мае месяце еще четыре, и из них в свое время два оставить в гарнизоне, а пять — иметь в виду для движения; в начале опять-таки мая месяца выдвинуть шесть баталионов на Миатлы и приступить к проложению отсюда колесной [82] дороги чрез хубарские высоты на Буртунай. Войска эти двинутся по назначению прямо с места работ, и таким образом с предыдущими пятью баталионами составят уже одиннадцать. Николай Иванович был вполне уверен, что эти баталионы, будучи выведены за два месяца до начала экспедиции и будучи заняты работами, тем самым успокоят и усыпят неприятеля, который, естественно, не в состоянии будет предугадать их настоящего назначения и цели их сбора. С наступлением июля месяца, выйдут на урочище Айманта два баталиона кабардинского полка и начнут разрабатывать дорогу на Делым; вскоре к ним прибавится еще баталион или полтора для сенокоса, а полтора баталиона будут занимать гарнизон в Кишень-Аухе. И вот, таким образом незаметно составится еще пять баталионов, готовых во всякую минуту вступить в состав отряда. Когда наступит момент движения — колонна в пятнадцать баталионов будет вполне наготове, с соответственным числом орудий и с кавалериею. Остальные затем пять баталионов для главного отряда и два баталиона, которые нужно будет оставить на кумыкской плоскости в резерве, генерал Евдокимов решил поставить сперва в большой Чечне, а потом у Маюртупа. Эти баталионы, по его соображению, должны были выступить в Чечню 23-го или 24-го июня — с тем, конечно, чтобы произвести у неприятеля неизбежную тревогу, как потому, что относительно всех других баталионов неприятель будет совершенно успокоен, так и потому, что это последнее движение даст повод предполагать Шамилю, что мы идем на Ведень или по ущелью Хулхулау, или чрез Али-Султан-Кала, или прямо чрез Маюртуп, и в данном случае все сборища Шамиля, стянувшись на эти пути, в глубь Чечни, откроют нам желаемый нами пункт и [83] своевременно к нему подоспеть не смогут. Для движения всех этих войск генерал Евдокимов начертал даже маршруты, по которым отдельные колонны безошибочно могли сойтись в данное время на заранее предназначенный для них пункт, — и главнокомандующий вполне одобрил все его соображения.

Здесь, как и всегда, генерал Евдокимов является военачальником, который не идет напролом, действует исподволь, осторожно, постепенно и направляет все свои действия к тому, чтобы ввести неприятеля в заблуждение. Эта тактика удавалась ему с большим успехом в течении всей его боевой деятельности в звании командующего войсками, и ей мы обязаны рядом побед, завершивших в конце 1858-го года покорение враждебного нам края между Тереком и Аргуном. Генерал Евдокимов действовал так потому, что прекрасно изучил дух горцев, самого Шамиля, его военные способности, его наклонности, его слабые струны. Одним из важных достоинств покойного графа Николая Ивановича, выражавших его скромность и степень его ума, было то, что он смотрел на Шамиля далеко не как на проходимца — и отсюда проистекали все или большая часть его военных соображений. И действительно, не показал ли Шамиль не раз, что он достойный и опасный противник многих наших кавказских генералов? И мог ли быть рядовым смертным тот, кто почти тридцать лет держал в своих руках и в своем полном подчинении дикую, разнузданную массу народа, во главе которого стал без общего выбора и согласия? Этот народ не имел ни правительства, ни закона, ни порядка и ничего другого, кроме своих обычаев, на основании которых жил, действовал в домашнем и общественном кругу, расправлялся друг с другом и [84] нарушал эти обычаи, когда хотел, согласно требованию времени и обстоятельств, согласно своим нуждам и собственному усмотрению. Чтобы руководить и управлять таким народом — нужно особенную силу воли и ума; нужно было уметь и ласкать, и ублажать, и поджигать его, где к тому представлялась необходимость, и подчас дурачить его разными выдумками, в роде мюридизма и тому подобных вещей, т. е. стоять целою головою выше его, стоять в таком положении тридцать лет, не давая народу опередить себя. Наконец, сколько неудач потерпел в течении всего этого времени и сам Шамиль: против него восставали внутри, от него отторгались целые громадные общества, его били и разбивали десятки и сотни раз наши войска, — а он все-таки не отказывался от своей идеи — самовластно и единолично управлять народом, извлекать себе разные от того выгоды, существовать насчет всего этого сумбурного населения. Мы бы слишком принизили Шамиля, если бы ограничили его одними этими стремлениями: кроме их, в нем кипела постоянно жажда честолюбия, преклонения пред его главенством разных отдельных представителей народа, в роде султана элисуйского, Магомет-Эмина и тому подобных, имевших возможность быть от него вполне независимыми и не бывших в состоянии осуществить этого. Куда ни повернешь дело, как ни строго отнесешься ко всем промахам и неудачам Шамиля, а все же выходит, что это был человек умный, решительный, достойный, которого в течении тридцати лет не могла задавить целая русская армия. Князь Барятинский, вероятно, хотя отчасти так думал, потому что в 1859-м году он предпринимал против Шамиля уже не партизанскую войну, но правильную, научную, обширную и притом до крайности предусмотрительную и осторожную кампанию. [85]

Соглашения с генералом Евдокимовым в главных чертах относительно войск и их потребностей у него на левом крыле были пока окончены, и мы увидим впоследствии, что соображения его несколько изменились в конце января 1859-го года лишь после того, как он занял в Чечне некоторые пункты. Но вообще, перемена этих соображений много не влияла на общий смысл задуманной летней экспедиции.

Что же касается до командующего войсками в прикаспийском крае, барона Врангеля, то между ним и начальником главного штаба все еще продолжалась более или менее оживленная переписка, доказывавшая, что все преднамерения укладывались в том крае в систему с некоторою расстановкою. До декабря месяца не был еще решен окончательно вопрос о количестве и о поставке провианта. 12-го декабря начальник главного штаба сообщал барону Врангелю, что он должен рассчитывать на содействие генерала Евдокимова в доставке сим последним из Хасав-Юрта не менее двенадцати тысяч четвертей сухарей; такое же количество должно быть изготовлено у него, барона Врангеля, в Дагестане, а десять тысяч четвертей имеется в виду доставить из Астрахани в Петровск. Впоследствии генерал Евдокимов выговорил на себя лишь 8 т. четвертей, а заготовление в Астрахани увеличено до 15 т. Пятнадцать тысяч четвертей овса возможно было ожидать к месту не ранее 15-го июня. Для нижних чанов выписано было большое количество прессованной капусты. Для заказа мелких вещей по инженерной части, как-то: гвоздей, печей для кибиток и лазаретов и пр., решено было командировать в Астрахань особого офицера, а тем временем заготовить в Буртунае строевой лес и все, что только возможно. От генерала Евдокимова ожидалось [86] сведение о кибитках и чертеж их. Сделаны нужные соображения и о перевозочных средствах: по невозможности заготовить три тысячи черводарских лошадей в Дагестане, и чтобы наилучше скрыть снаряжение столь огромного транспорта, предположено было, сверх одной тысячи лошадей для лезгинской линии и одной тысячи для левого крыла, законтрактовать как бы еще для левого крыла три тысячи вьюков и назначить им сборный пункт к первому июня в кр. Грозной. Отсюда направить две тысячи вьюков в северный Дагестан, под предлогом перевозки сухарей в Хасав-Юрт, а одну тысячу иметь пока с 1-го июня на пастбищах на линии или на Сулаке. Кроме того, на барона Врангеля было возложено еще и законтрактование одной тысячи пароволовьих подвод для подвоза запасов из Буртуная в горы. Интендантство же должно было доставить к 1-му марта в Темир-Хан-Шуру 48 т. мешков, 100 брезентов бунтовых, 3 т. вьючных и 1 т. аробных. Указывая на все эти распоряжения и заготовления, мы останавливаемся на них собственно потому, чтобы осветить картину всех предусмотренных заранее хозяйственных нужд предстоявшего отряда и поделиться сведениями о том, какие огромные запасы нужно было произвести в короткое относительно время и каких издержек могли стоить все эти заготовления. Из этой картины видно, что ничто не было забыто — даже такие мелочи, как гвозди; что обстановка отряда должна была быть прочная и полная, и что, вследствие этого, самый отряд должен был явиться не каким-нибудь летучим, как многие привыкли думать об этих кавказских отрядах прежнего времени, а единицею стойкою, вполне округленною. В сравнении с былым временем сороковых годов тут уже являлись иные соображения и другие порядки, прямо указывавшие на перемену самой [87] системы войны и на приобретенную долгим временем опытность.

Барон Врангель решил назначить в состав отряда из прикаспийских войск всего три баталиона, а с белевским полком — всего шесть баталионов, но ему предложено было главнокомандующим собрать для движения от Буртуная не менее девяти баталионов; с левого же крыла назначалось туда же не свыше одиннадцати баталионов. Но чтобы набрать как-нибудь до девяти баталионов для главного салатавского отряда, решено было: в самурский округ, для охранения его, послать один баталион вместо двух; прекратить на время движения в горы некоторые строительные работы и тем освободить три роты; поспешить окончанием сборов 18-го стрелкового баталиона и привлечением его в отряд. Перевозка разных запасов в Буртунай в течении мая и июня должна была производиться по трем дорогам: чрез укр. Евгениевское, от Чир-Юрта чрез хубарские высоты, и от Внезапной или Хасав-Юрта на Делым, чтобы этим способом скрыть от неприятеля всю обширность наших заготовлений.

Среди этих военных распоряжений не были забыты и те дипломатические сношения, которые должны были облегчить нашу задачу. К числу их главнейшим образом относилось привлечение в русское подданство отщепенца нашего — султана элисуйского Даниельбека. Для переговоров с ним был избран Мирза Алибек Измаилов, а секретным агентом между обоими лицами — некто Сулейман, которому вверялась передача в обе стороны наиважнейших писем и бумаг. Даниельбек принимал все меры, чтобы скрыть от Шамиля свои предварительные с нами сношения, и когда ему послан был, так сказать, ультиматум чрез упомянутого выше Измаилова, он отвечал кратким [88] письмом на арабском языке: "Сия записка от великого эмира Даниель-султана приятелю своему такому-то. Мир вам! После приветствия извещаю вас, что прибыл к нам податель с некоторыми вашими поручениями, коими мы остались довольны. Затем, сказали ему несколько слов, которые он передаст вам и возвратится поспешно к нам для совершенного окончания нашего дела; вы же также дайте ему ваши поручения и изложите ваши мнения." Представляя эту записку командующему войсками, Мирза Алибек Измаилов доносил, что она изложена в неопределенном тоне собственно из опасения прозорливости Шамиля и в видах предосторожности; что Даниельбек приостановился высылкою прошения до получения от главнокомандующего ожидаемой бумаги, ответ на которую должен будет войти в его прошение; что Даниельбек, по получении имеющего осчастливить его разрешения на прошение о выходе из Дагестана и о принятии снова верноподданства России, выйдет без кровопролития и откроет против Шамиля враждебные действия с помощью приверженного к нему населения, которым он управляет от крепости Ириба до речки Гидати, и по мере сил постарается уничтожить мюридизм внутри Дагестана. В случае, если у него недостанет сил, он просит вспоможения у нашего правительства, чтобы достигнуть желаемого результата и смыть то черное пятно, которое, по причинам имеющим войти в прошение, он наложил на себя в глазах нашего правительства. В успехе своего предприятия он надеется на энергическое стремление своего народа к войне с Шамилем, на участие зятя своего, сына Шамиля Кази-Магомы (Мамеда), и племянника его Гамзата В настоящее же время (27-го ноября 1858-го года) Даниельбек занят заготовлением для своей цели разных военных снаряжений, среди [89] которых имеется у него наготове сто штуцеров. Лишь только же он приступит к исполнению своего намерения, то вышлет вон из своей страны всех качагов, которые теперь у него поселены.

Как ни осторожно и как ни скрытно вел Даниельбек с нами свои переговоры, однако Шамиль узнал об них — хотя не наверное, иначе бы Даниельбеку не сносить головы на плечах при всегдашнем предательстве, которое не было никогда диковинкою в горах. Шамиль вызвал Даниельбека в Ведень для личных объяснений, и элисуйский султан пробыл там более месяца, уверяя имама в том, что его обманывают прислужники насчет искренности преданных ему лиц, ублажая приверженцев Шамиля и задобряя его жен. Старый владыка гор на этот раз дался в ловушку и отпустил Даниельбека с миром.

Все эти приуготовительные действия заключили собою 1858-й год, в который так быстро догорала звезда Шамиля, обещая ему в следующем году лишь несколько своих лучей — и то вполне прощальных. Конечно, Шамиль в то время этого не предвидел, потому что, как ни велик инстинкт у человека живого, а все же сила надежды у человека умирающего выше всякого инстинкта: пред нею глохнет все, даже прозорливость, и в этом случае всегда успокаивающая и всегда одушевляющая нас надежда становится самой злополучной нашей изменницей. обманщицей и предательницей. [90]

II.

Подготовка к экспедиции 1859-го г. Сбор неприятельских партий на Шаро-Аргуне и движение наибов к Башин-Кале. Вступление наше в басское ущелье и занятие Бассым-Берды. Перестрелки. Бой у Агашты. Действия флигель-адъютанта полковника князя Святополк-Мирского в большой Чечне. Присоединение к главному отряду. Неприятельские укрепления в басском ущельи. Силы Шамиля. Неудавшаяся рекогносцировка генерала Евдокимова. Рубка леса и маленькая помеха. Легкое отступление в пользу бывших кавказских офицеров и их семейств. Славный бой почти без потерь, взятие штурмом укрепленных неприятельских позиций и занятие аула Таузеня.

Пока происходили все предварительные распоряжения, в особенности касавшиеся Дагестана, по предстоявшей в 1859-м году летней экспедиции — в прикаспийском крае было тихо и бестревожно в течении всех зимних месяцев наступившего года.

Но на левом крыле нельзя было не пользоваться случаем и не произвести ту подготовку, которая бы приблизила нас своевременно, т. е. в половине лета, к цели и облегчила бы движение чеченского отряда навстречу салатавскому. Подготовка эта началась в декабре 1858-го года, как в малой, так и в большой Чечне.

В малой Чечне, к 30-му ноября, галашевский отряд, разрабатывая дороги и расчищая лес, проник в самый центр недоступной лесистой местности и разработал удобную колесную дорогу по реке Ассе, до Алкуна и далее.

По переходе войск через Ассу, мереджинские аулы изъявили покорность и прислали нам своих аманатов.

В этих аулах, между прочим, скрывались главные виновники известных назрановских волнений и беспорядков, произведенных по наущению агентов Шамиля, в [91] мае 1858-го года, которые также явились с повинною. Впоследствии генерал Евдокимов ходатайствовал чрез начальника главного штаба о помиловании их. Нам неизвестно, помилованы ли эти выходцы; но что касается до тех, которые в свое время не ушли от правосудия, то все они были наказаны и частию казнены, а у назрановцев отняты разновременно дарованные им льготы и привилегии: прежние права, знамя, освобождение от платежа податей и т. п.

С 1-го по 15-е декабря войсками галашевского отряда разработаны просеки и дороги между рр. Ассою, Фортангою и Мереджи; расчищен лес до мереджинской поляны, на четырнадцать верст, и по всему этому пространству устроена отличная вьючная дорога.

В это именно время старый имам, безмолвно следивший за нашими действиями, помешать которым был не в состоянии, предвидел, что после малой Чечни дело дойдет и до большой. Усилив, вследствие этого, свои войска на Шаро-Аргуне, он объявил газават между всеми еще не отставшими от него чеченскими и лезгинскими обществами. Воззвание подействовало, и горцы начали стекаться в большую Чечню. Кази-Магома, с главными силами, занял ущелье реки Басса; значительная партия расположилась в Маюртупе; наибы Ума, Дебир, Хаджи-Магомет, с тавлинцами и шароевцами, раскинулись по Шаро-Аргуну.

Генерал Евдокимов все это, конечно, знал, но не мешал пока этим действиям, занятый приведением в исполнение ближайших своих планов. Шамилю, тем временем, надоело бездействие, и он приказал двум наибам овладеть переправою у Башин-Кале, чтобы разорвать сообщение между укреплениями Шатоевским и Евдокимовским. Лазутчики сообщили о том генералу Кемпферту, [92] и последний предупредил намерение Шамиля, заняв переправу шестью ротами шатоевского гарнизона. В тот же момент он послал нарочного и за куринцами. Семь рот куринцев не замедлили явиться. С прибытием их сердце Кемпферта вполне успокоилось, и расположив войска по обеим сторонам Аргуна, он терпеливо ждал гостей. Ночью, на 11-е декабря, шамилевские наибы двинулись на Башин-Кале через чантынский хребет. Каково же было их удивление, когда они увидели, что их предупредили, и что бой далеко будет неравный. Нечего делать: наибы посмотрели, подумали, отдохнули немного на чантынском перевале и убрались опять в верховья Шаро-Аргуна.

Убедившись окончательно, что если не начать военных действий в большой Чечне, то значит дать повод Шамилю действовать сосредоточенно на Аргуне и вообще в малой Чечне, генерал Евдокимов решил приступить к этим действиям. Для них он предназначил три отряда: один, под начальством генерала Кемпферта, в составе 5 3/4 баталионов пехоты, двух эскадронов драгун, одиннадцати сотен казаков, трех сотен милиции, при восемнадцати орудиях, на правом берегу Аргуна, против укрепления Бердыкеля; другой, под начальством полковника Баженова, в составе шести баталионов пехоты, трех сотен казаков, сотни милиции и десяти орудий — в кр. Воздвиженской. Количество этих войск постепенно усиливалось прибывавшими из разных мест войсками. Третий, наблюдательный отряд, под начальством полковника флигель-адъютанта князя Святополк-Мирского, собрался на Мичике, пока в составе пяти баталионов пехоты, трех сотен казаков, одной сотни милиции и шести орудий. Далее увидим, что к двадцатым числам декабря месяца и этот отряд был усилен новыми войсками. [93]

Параллельно реке Аргуну протекает р. Басс, роясь все время в узком ущельи, обставленном высокими горами, покрытыми сплошь заповедным лесом. Вот это-то ущелье, занятие которого открывало нам прямой путь в глубину Ичкерии, было теперь исключительною заботою генерала Евдокимова. Идти в это ущелье напролом — не было никакой возможности; поэтому, полковнику Баженову приказано было пробраться в него чрез укрепление Аргунское и разоренные нами в прошлом году аулы Дуютин и Зозергам. Полковник Баженов отделил себе для этой надобности четыре с половиною баталиона пехоты, шесть горных орудий, милицию и направился по указанному пути. Этот путь должен был привести его на перевал к р. Бассу и в тыл Кази-Магоме, защищавшему, с своими скопищами, вход в ущелье. Остальные войска воздвиженского отряда поручены были полковнику Черткову, который, одновременно с колонною полковника Баженова, должен был переправиться в Воздвиженской на правый берег Аргуна, взять направление на укр. Шали и, выйдя на шалинскую просеку, дожидаться там прибытия генерала Кемпферта от Бердыкеля. Генералу же Кемпферту предстояло, по сближении с силами полковника Черткова, совместно атаковать укрепление Бассым-Берды, занять там наивыгоднейшую позицию и ожидать прибытия командующего войсками.

Движение на Бассым-Берды рассчитано было мастерски и удалось, как по писанному: 21-го декабря, в 11-ть часов утра, колонны генерала Кемпферта и полковника Черткова подошли на орудийный выстрел к высотам Бассым-Берды и открыли по ним огонь гранатами. Неприятель занимал, конечно, прикрытую и весьма выгодную позицию, а поддержанный тавлинцами и одушевляемый старшинами [94] своих ближайших аулов, не отступал ни на шаг. Когда генерал Кемпферт рассчитал, что полковник Баженов должен быть скоро на своем месте, он приказал куринцам идти на штурм. Дело бывалое, не новое — и куринцы полезли. Несмотря на убийственный ружейный огонь, они бодро поднимались на гору, — как вдруг, в тылу, действительно, показался полковник Баженов. Неприятель тотчас прекратил огонь, бросил позицию и быстро стал переправляться на правую, недоступную сторону р. Басса.

Таким образом мы стали твердою ногою в басском ущельи, и хотя до окончательного его занятия было еще далеко, тем не менее верный и важный шаг был сделан. Что он был верный и важный, это выразилось тем, что жители всех аулов левой окраины басского ущелья тотчас стали являться к нам с изъявлением покорности, а в день взятия Бассым-Берды прибыли к генералу Кемпферту старшины аулов ближайшего участка, принесли покорность и изъявили желание переселиться на плоскость, — что, без сомнения, не замедлило свершиться.

При взятии Бассым-Берды у нас ранено трое нижних чинов.

Отдав нам так легко левый берег Басса, неприятель тем усерднее и назойливее возымел намерение отстаивать правую окраину ущелья и стал городить на ней разные укрепления, — в ожидании прибытия самого Шамиля, который должен был явиться сюда с значительными полчищами.

Тем временем, мы очищали от леса занятое нами пространство и утверждались здесь по-своему, по-домашнему.

Видя это, неприятель захотел помешать нашему благоустройству и 22-го декабря явился на берегу реки, открыв сильный ружейный огонь по нашей рабочей колонне. [95] Тотчас выслана была к нему из лагеря колонна, под начальством адъютанта главнокомандующего, полковника Тромповского, в составе четырех сотен кавалерии (казаков и милиции) при двух орудиях, которая, наскочив с размаху на беспокойных посетителей, отбросила их в место их пребывания. Неприятель рассеялся в чаще леса.

В восемь часов вечера этого дня, после заревого у нас выстрела, неприятель достодолжным образом проиграл у себя нашу русскую зарю — и выкатил против нашего лагеря два орудия. Постреляв около часа и увидев, что мы ему не отвечаем, он заблагорассудил припрятать свои заряды для другого случая и "отошел ко сну".

На следующий день, в поддень, та же история повторилась вновь, но без всякого вреда для нас.

В течении 24-го, 25-го и 26-го декабря к нам прибывали новые войска из галашевского и акинского обществ, которые, окончив там лесные работы, занялись ими здесь. На них главнейше было возложено проложение дороги от Бассым-Берды до Воздвиженской и прикрытие работ переселенцев у новой Атаги, где назначено было устройство первого аула для наших новых подданных.

Перестрелки не прекращались каждый день, и каждый день уносил с собою у нас несколько жертв. Еще свежие, вновь прибывавшие и неистомленные сотни Шамиля дрались по мере сил и возможности; мало того, в ночь с 26-го на 27-е декабря оне сделали нам неожиданный сюрприз: сгородили два завала на просеке, где работала колонна полковника Баженова, и засели за ними. Утром войска наши явились на работу и, к удивлению, были встречены ружейным огнем из-за этих завалов. Тотчас на эти завалы были двинуты две роты эриванцев, мигом выбили оттуда непрошенных татар и разбросали завалы. [96]

Увидев и здесь свою неудачу, горцы к полудню вывезли против главного лагеря три орудия и открыли по нем огонь. Им отвечал дивизион наших орудий, который через час заставил неприятеля замолчать и удалиться. Орудийная неприятельская пальба принесла нам потерю из двух убитых, четырех раненых и двух контуженных нижних чинов. Кроме того, от перестрелок последних дней, с 22-го декабря, мы лишились пяти убитых нижних чинов, трех раненых обер-офицеров и пятидесяти шести раненых нижних чинов.

Дорога к кр. Воздвиженской была окончена; просека у полковника Баженова доведена была до аула Агашты (на Бассе). 29-го и 30-го декабря войска главного отряда истребляли оставленные жителями аулы, препровождали их семейства к месту нового водворения и строили засеку для вагенбурга. К 31-му числу засека была окончена, и помещен там вагенбург, под прикрытием двух баталионов пехоты, большей части кавалерии и четырнадцати орудий.

Того же числа главный отряд, под начальством генерала Кемпферта, двинулся вверх по ущелью, чтобы окончательно завладеть лесистою его частью и открыть прямое сообщение с отрядом полковника Баженова, который, с своей стороны, должен был двинуться к аулу Агашты. Все это движение генерала Кемпферта происходило по левому берегу Басса; это было движение настойчивое, упорное, которое, в связи с колонною полковника Баженова, угрожало охватить горцев со всех сторон. Неприятель быстро уступал нам свои позиции и уходил на правый берег Басса. При наступлении колонны Кемпферта, левая цепь была вверена флигель-адъютанту полковнику Черткову, который с куринцами переправился на правый берег Басса и, обойдя горою, зашел в тыл неприятельскому [97] укреплению. Укрепление это было построено безукоризненно, как будто над ним работал мозг французского инженера; но это не остановило побега горцев, которые нам сдали укрепление без боя.

Неприятель бежал все вверх по ущелью. Генерал Кемпферт, в свою очередь, не останавливался и, пройдя версты четыре по ущелью, тогда лишь остановился на позиции, в двух верстах от аула Агашты, приступив тотчас к разработке дороги и очистке леса вблизи лагеря.

Движение полковника Баженова к тому же аулу Агашты было беспрепятственное. При приближении нашей колонны, тавлинцы зажгли аул и отступили к следующему аулу Таузеню, находившемуся впереди, в трех-четырех верстах.

Наступил новый год, — и мы насчитывали у себя из одного басского ущелья до восьмисот вновь покоренных семейств.

Подготовка к летней экспедиции, как видите, вполне счастливая и вполне евдокимовская.

Теперь обратимся, для связи и полноты рассказа; к действиям в большой Чечне наблюдательного отряда флигель-адъютанта полковника князя Святополк-Мирского, приведя эти действия в одно целое также к первому января 1859-го года.

Отряд князя Святополк-Мирского был расположен в Маюртупе. Назначение его состояло в отвлечении неприятеля от главных сил, находившихся в басском ущельи и занятых окончательным завладением его, в исследовании местности, в устройстве просек и проложении дорог по рекам Мичику и Гудермесу, в демонстрациях от Маюртупа к Али-Султан-Кала и Джугурте.

19-го декабря, с рассветом, после скудной солдатской [98] кашицы, стала выстраиваться колонна, состоявшая из трех с половиною баталионов наших старых знакомцев кабардинцев, черномазых и по лицу, и по одежде, одного баталиона белевского полка, двух сотен донского № 78 полка, четырех сотен донского № 70 полка, двух сотен кизлярского линейного казачьего полка, четырех орудий конно-резервной казачьей батареи и четырех орудий облегченной № 2-го батареи 20-й артиллерийской бригады. Перекрестив лоб, войска эти двинулись. Местами лежал довольно глубокий снег, в особенности в балках, а местами его и вовсе не было, словно сама природа прислужилась для того, чтобы сделать более удобным наше движение. Собственно боевых действий в эти дни не имелось в виду: назначение отряда состояло в улучшении путей сообщения и в передвижении на шаг вперед; поэтому, пехота была вооружена столько же шанцевым инструментом, сколько и боевым снаряжением, а кавалерия с артиллериею должны были охранять и прикрывать ее работы. На то и количество их было относительно велико, тем более, что открытая местность не стесняла нас в данном случае непредвиденные обстоятельства боя возлагать на кавалерию.

Войска, двигаясь неторопливо, прибыли к трем часам пополудни на р. Мичик без выстрела и сопротивления и здесь расположились на ночлег. На другой день, 20-го декабря, приступлено было к исправлению переправы через реку. К вечеру задача была окончена, и части благополучно заночевали у аула Джугурта, лишь побеспокоив в пользу лошадей несколько чеченских кукурузников и саманников

Утром, 21-го декабря, полковник князь Святополк-Мирский, с частью кавалерии и двумя конными орудиями, выступил на рекогносцировку и, перейдя Мичик, вступил в [99] ущелье Гонзола. Издали, из-за прикрытых мест, то там, то сям начали раздаваться неприятельские ружейные выстрелы. Наши войска отвечали им так же лениво, нехотя, потому что стрелять было некуда. К десяти часам утра стал спускаться в ущелье густой туман, окутывая собою постепенно все, что попадало в его объятия. Наконец, пелена стала до такой степени непрозрачною, что всякий обзор и исследование местности являлись по меньшей мере невозможными. Начальник отряда сообразил, что движение вперед будет бесполезно, и повернул колонну обратно, домой, не пройдя и трех с половиною верст.

Маленькая неудача этого дня никого, впрочем, не огорчила: дело поправимое

Действительно, на другой день, 22-го декабря, полковник князь Святополк-Мирский двинулся со всеми упомянутыми выше войсками к аулу Султан-Али-Кала. Это один из больших и важнейших аулов ауховского общества, в котором жители, будучи до сих пор очень мало тревожимы, жили зажиточно и спокойно. Хотя мы ожидали в виду его значительной перестрелки, но лишь забелели перед нами мазанки и сакли этого селения — тотчас стало заметно, что горцы не намерены сопротивляться: толпами и в одиночку, на арбах, пешком и верхом они быстро скрывались в ущелье, оставляя нам на жертву все то, чего не могли захватить с собою, т. е. преимущественно кукурузу, птицу и разный домашний хлам, без которого жизнь не становится чернее. Несмотря, однако, на такую покорную уступку нам аула, мы, из предосторожности, окрестили его вправо и влево картечью и только установились при нем тогда, когда убедились, что никакого сопротивления здесь ожидать нельзя.

23-го декабря, колонна отряда двинулась по левую [100] сторону Гудермеса для рубки леса и расчистки дороги по течению реки. Кроме нескольких слабых выстрелов, других приключений не было.

24-го декабря, рубка леса продолжалась по вчерашнему направлению. На этот раз горцы, как бы присмотревшись уже к нам поближе и, пользуясь густым снегом, который облеплял собою деревья и прогалины леса, завязали в цепи перестрелку; но, после двух картечных выстрелов, за благо признали прекратить ее.

По мере уничтожения леса, то в том, то в другом направлении загорались обильные костры, и густой дым от сырого дерева лениво пробивался к облакам сквозь пелену снега.

К полудню роты сблизились для отдыха и закуски, обилием которой, впрочем, похвастать не могли.

— А что, Семен, проговорил один из кабардинцев, обращаясь к своему товарищу, сидевшему вместе с ним возле костра, в кругу других десяти солдат, — ведь у людей ноне будет кутя.

— Да кутя же, отвечал Семен, подогревая на огне манерку со снегом, чтобы развести в нем тюрю.

— Баба твоя, значит, и пирог испечет.

— Да испечет же.

— А тебе и покушать его не удастся.

— Да не удастся же.

Разговор приостановился за недостатком материала. Одни из солдатиков переобували сапоги и просушивали портянки, другие грелись молча и неподвижно, протянув к огню обе руки, будто приглашая к себе поближе теплоту его, и в тоже время отворачивая физиономии в сторону от дыма.

— А, почитай, уж скоро и Христос народится, [101] нарушил молчание один из солдат, плотно окутывая ногу согретою портянкою.

— Народится, да не для тебя, а для людей, отозвался другой угрюмо.

— Нешто мы не люди?

— Знамо, не люди, — кабардинцы.

Опять молчание: ответ был очень резонный. В это время вдали раздался выстрел, и где-то в стороне прожужжала неприятельская пуля.

— Ну, ребята, Шамиль зовет на работу, проговорил капрал, поднимаясь с земли. Довольно бабиться; пойдем, постучим еще маленько, а там — и в лагерь: значит, встречать Рожество.

И компания медленно поднялась с места, взяла в руки свои топоры и разбрелась — куда кому следовало.

Лишь загорелась на небе первая звезда, колонна, рубившая лес, была уже в лагере, и вся встреча Рождества выразилась только тем, что люди похлебали горячего супа, да усерднее, чем в иной час, помолились Виновнику праздника, Семен крестился больше других, упрямо покручивая в тоже время непослушный ус и будто ненароком поднеся руку — всего лишь однажды — к правому глазу: должно быть, вспомнился ему пирог, от которого бы он был не прочь теперь в своей хате...

25-го, 26-го и 27-го декабря продолжалась рубка и расчистка леса все по левую же сторону реки Гудермеса; в эти дни, конечно, не обходилось без перестрелок, но все оне были слабые, и потери с нашей стороны не было. Горцы, как видно, собирались с духом, поджидая, вероятно, к себе кое-какие подкрепления. Следует полагать, что ожидания их сбылись, потому что 28-го декабря, во время окончательной рубки все в том же направлении, [102] неприятель выставил орудие на очень почтенном от нас отдалении и открыл пальбу. По первым его выстрелам была выслана из лагеря часть кавалерии, которой предназначалось на рысях зайти во фланг горцам и, если возможно, отрезать отступление их орудию. Но чеченцы быстро смекнули в чем дело и, ограничившись четырьмя или пятью выстрелами, поспешно убрали свою пушку — подальше от соблазна и искушения.

29-го, 30-го и 31-го декабря были произведены движения то целым отрядом, то частию его вниз и вверх по течению рек Мичика и Гудермеса. Везде, где оставалось еще по этому пространству хоть сколько-нибудь горцев, все они бежали в дальнейшие леса и во время наших рекогносцировок отстреливались лишь как бы на прощанье — с напрасною для себя тратою пороха.

Накануне нового года была отправлена из лагеря команда нижних чинов кабардинского полка в Хоби-Шавдон за разными хозяйственными запасами. Опасности никакой не предвиделось, потому что дорога ровная, колесная, почти безлесная, если не считать довольно густые заросли, которые покрывали ее в нескольких местах. В виду этого, при команде находилось лишь столько кавалерии, сколько ее было необходимо для конвоирования повозок. Кабардинцы шли хотя не с беспечностию, но более чем совершенно спокойные. Вдруг, при повороте дороги в одну теснину, дававшую, впрочем, место нескольким повозкам в ряд, раздался выстрел, за ним другой, потом целый залп ружей до семидесяти и, наконец, гик, каким обыкновенно чеченцы сопровождают удар в шашки. Кабардинцы мигом сплотились, сгруппировались вокруг своих повозок и встретили неприятельскую атаку перекатным ружейным огнем. Горцам, без сомнения, интересно [103] было лишь то обстоятельство, захватят ли они команду врасплох, и не струсит ли она от неожиданного нападения. Если бы случилось то и другое, тогда неприятель ни в каком случае не остановился бы, и неизвестно, как неблагополучно кончилось бы это дело для кабардинцев; но так как зевка со стороны последних не оказалось, то пришлось умерить свою отвагу — и горцы, отступив к перелеску, ограничились пока перестрелкою. В течении минут пяти или десяти, неприятель, спознав, что здесь поживы не будет, а опасности много, стал ретироваться; команда же получила возможность выставить уже цепь, а казаки, конвоировавшие повозки, отделившись от них, кинулись справа в опушку леса. Горцы побежали, только один из них, зацепившись за какой-то пень или сучок дерева, растянулся во весь рост по земле и в тоже время был накрыт и обезоружен. Дальнейшее преследование бегущих оказалось и излишним, и невыгодным.

Пальба смолкла, и все приняло прежний порядок.

От первого залпа у нас ранена одна лошадь; другой потери не было.

Команда продолжала путь безостановочно и чрез два-три часа прибыла в Хоби-Шавдон.

В этот же день флигель-адъютант полковник князь Святополк-Мирский получил предписание командующего войсками — сняться с позиции и следовать на присоединение к нему в басское ущелье. Дальнейшее пребывание князя Мирского в этих местах оказывалось уже ненужным, так как генерал Евдокимов, пользуясь временем, когда полковник князь Мирский стоял впереди его настороже и отвлекал неприятеля, успел занять все ущелье реки Басса.

Первого января полковнику князю Мирскому суждено было отпраздновать новый год довольно шумно и не без [104] кровавого пира для колонны — хотя не Бог знает какого. С рассветом ударили "по возам." Узнали ли горцы заблаговременно о нашем выступлении (что случалось почти всегда), или сторожили и выжидали его — неизвестно; но только князь Мирский спозаранку получил сведение, что его движение не будет беспрепятственное.

Выступили тихо, без выстрела. Дорога лежала на Маюртуп и Гельдыген. Издали было заметно, что толпы горцев, держась вне выстрела, старались опередить отряд. Видно было, что они стягивались к Маюртупу.

Кумыкский отряд отступал в боевом порядке, с надлежащими предосторожностями.

Но, к удивлению, Маюртуп миновали более или менее благополучно. Вся остановка заключалась в небольшой перестрелке.

Впереди открывалась гельдыгенская поляна, окруженная густым лесом, через который пролегала широкая просека. Едва только войска вытянулись на просеку, поперек которой впереди прорыта была широкая канава, как неприятель открыл огонь из орудий с левой стороны, из опушки леса. Навстречу его орудиям был немедленно выдвинут взвод конно-резервной казачьей батареи, который, подскакав на ближайший выстрел, открыл огонь гранатами. В прикрытии взвода находились две сотни гребенского казачьего полка, и в помощь к ним, во время усилившейся перестрелки, направлены были еще две сотни кизлярского полка и шесть рот кабардинского полка, под общею командою подполковника Петрова, командира гребенского полка. Оживленная перестрелка затрещала на окраине леса на далеком протяжении. Как видно, неприятельских сил было весьма достаточно, потому что огонь их усиливался с минуту на минуту, и орудия их вовсе не [105] намерены были не только прекращать, но даже сокращать пальбу. Значит, горцы были более или менее уверены в своих боевых средствах. Подполковник Петров, убедившись в том, что вести ружейную и орудийную перестрелку — значило бы длить дело и возбуждать в неприятеле подозрение о нашей нерешимости, а с тем вместе, может быть, и сознание в его превосходстве, приказал взводу орудий приблизиться к лесу на картечный выстрел и, после четырех орудийных посылок, оставив в резерве и в боковых цепях четыре роты кабардинцев, вместе с гребенцами и кизлярцами, понесся в атаку, стремясь охватить в опушках, по огню, видимые фланги неприятеля. Две роты кабардинцев шли бегом за казаками и составляли как бы прочное и незыблемое основание этой атаки. При приближении атакующих, горцы немедленно очистили окраины леса, подхватили свое орудие и исчезли — как будто провалились сквозь землю.

У нас ранен один казак и до десяти лошадей; убито семь лошадей.

Третьего января кумыкский отряд благополучно присоединился к главным силам, находившимся в басском ущельи.

Вообще же, потеря в отряде князя Мирского с 19-го декабря по 3-е января состояла в двух раненых нижних чинах, десяти убитых, шестнадцати раненых лошадях.

__________

Мимо знакомых уже нам мест — Даргин-Дука, Хачерой-Ламы и других, и чрез чаберлоевское общество, вела особая дорога и к басскому ущелью, и к сердцу [106] Шамиля — в Ведень, и в глубину Ичкерии. Басское ущелье приводило к аулу Таузеню, расположенному у входа на долину того же имени, а самый Таузень был чрезвычайно важен в стратегическом отношении уже потому, что он находился на сплетении дорог в Ведень, Андию, Чаберлой и Шатой. Расстояние Таузеня от Веденя не превышало четырнадцати верст; с овладением Таузеня, мы положительно садились на шею Шамилю.

Имам все это знал, и по отношению к этим обстоятельствам предусмотрительность ему не изменила. Еще в прошлом году, лишь только мы очистили Даргин-Дук и заняли дальнейшие места, он видел и понимал, куда клонятся цели и расчеты генерала Евдокимова, и употребил все усилия для того, чтобы сделать басское ущелье непроходимым, а таузенскую долину недоступною. В этом случае он сильно полагался на природу местности, где вековечные дебри представляли собою непроницаемую для прохода стену, а отвесные лесистые горы, которыми был огражден Басс, исключали всякую возможность наступления иначе, как по окраине реки, внизу под горою, где каждая пуля сверху могла получить любую жертву на выбор. Передовой охраной таузенской долины или, так сказать, аванпостною, Шамиль избрал даргин-дукские высоты, где воздвигнул укрепление и охранял его постоянно сильным гарнизоном. Он понял, что Даргин-Дук был нами расчищен в прошлом году не даром; что он важен был для нас не столько на случай нашего движения через эту гору, сколько на случай обходных движений по ущелью Басса. Придав безошибочно столь важное значение басскому ущелью, Шамиль принял и надлежащие меры к тому, чтобы укрепить его сообразно его важности и, вместе с услужливою для него природою, сделать эту [107] теснину неподатливою ни для каких усилий войны. В том месте, где был только единственный проход по руслу р. Басса, он устроил на крутых гребнях гор, покрытых заповедным лесом, несколько рядов бревенчатых завалов; завалы эти были усилены в нескольких местах сомкнутыми редутами и защищены бревенчатою же стеною, проходившею поперек русла реки Басса. В этом месте ущелье расширялось саженей на шестьдесят; река Басс здесь разделялась на несколько мелких рукавов, из которых каждый составлял своего рода отдельное естественное препятствие.

Обставив себя спереди такими неприступными сооружениями, над устройством которых более полугода работали тысячи рук, Шамиль засел за ними с своими наличными партиями и еще раз пустил в дело все свое обаяние, все ухищрения и обещания, чтобы на защиту этой местности собрать наибольшее число людей и напомнить нам старые годы. Доверчивые горцы, еще не склонившиеся перед нашим оружием, стали собираться к нему из отдаленных пунктов Дагестана, из заповедных трущоб Ичкерии и из других мест; соблазн не миновал многих и из числа тех, которые уже в прошлом году признали наше подданство, так как авантюризм для горца — тот же хашиш для доброго турка, та же жажда поцелуя для влюбленного юноши. Посредством разных мероприятий Шамиль достиг того, что еще раз под знамена его сошлись до двенадцати тысяч человек, которыми, в виду прошлогодних опытов, он начальствовал уже сам лично. Все эти полчища были сосредоточены на указанной нами позиции. В стороне же, между Хулхулау и Бассом, были особые два отряда, каждый числительностию от трех до четырех тысяч человек, состоявшие под [108] начальством двух самых ненадежных его полководцев: неспособного сына его Кази-Магомы и уже существенно не принадлежавшего ему султана Даниельбека, который только до поры до времени таил про себя коварные относительно Шамиля замыслы. Главное назначение этих двух отрядов состояло не столько в военных или боевых дебатах, сколько в наблюдении за жителями окрестных обществ, которые должны были взирать на них со страхом, как на действительную и поспешную кару в том случае, если бы глазом или бровью выразили свое расположение к русским. Понятно, что при этом условии все жители, проклинавшие в душе имама и его сподвижников, наружно все-таки выражали ему покорность, снабжали его всеми запасами и, до первого появления наших войск, волей-неволей служили ему и телом, и душою.

Шамиль не ограничился только указанными выше сооружениями. Понимая всю важность таузенской долины, он работал и там, укрепляя ее разными завалами и редутами и не давая возможности облениться своим полчищам среди бездеятельности и даром пожирать хлеб соседних обществ.

Действительно, нужно было в натуре видеть все эти укрепленные позиции горцев, чтобы, не обинуясь, решить вопрос о положительной невозможности овладеть ими отряду в том составе, в каком был отряд генерала Евдокимова. Тут не только нужен был целый полный корпус испытанных и свежих сил, чтобы решиться на борьбу с двенадцатитысячным неприятелем, с его укреплениями и с неприступною, в тоже время грандиозною природою, но нужны были и особенно умные распоряжения, которые бы служили на подмогу этому корпусу. Тут нельзя было ломить, из опасения вернее и прежде всего [109] разбить свой лоб о брусья в несколько обхватов толщины, а необходимо было, так сказать, издали выхватывать бревенчатую стену за стеною "хитростью, зубцами," как говорил Фауст, но только не руками, не принадлежностями человеческого тела. И если бы к этому времени влияние Шамиля не было уже подорвано, если бы горцы, как в старые годы, были упорнее и устойчивее; если бы не было во главе наших войск генерала Евдокимова, и если бы ручательством ему за успех дела не послужила вся подготовка прошлого года, — так успех был бы не только весьма сомнителен, но и самое положение наше при вступлении в эти дебри было бы столько же затруднительное, сколько отчасти и смешное.

Но что же оказалось-то на самом деле?

Оказалось то, что мы не только овладели всеми этими укреплениями Шамиля, стоившими ему титанических работ, но, к стыду имама и к новой славе командующего войсками, овладели ими почти без потерь.

Из всего предыдущего видно, почему именно важно было для генерала Евдокимова запустить свою руку в басское ущелье и занять его до пределов возможности. Этот предел обнаружился с первого же января 1859-го года: дав знать полковнику князю Мирскому, чтобы он отступал от Мичика и Гудермеса именно первого января, генерал Евдокимов признал этот день весьма удобным, чтобы и с своей стороны предпринять рекогносцировку в глубину и вверх по ущелью — с целью высмотреть расположение неприятельских завалов. Но рекогносцировка не удалась, и командующий войсками ничего не увидел: едва колонна начала втягиваться в ущелье, как была атакована с обеих сторон значительною, по-видимому, массою неприятеля. Но это бы еще ничего, а дело в том, что, [110] пройдя еще небольшое пространство, колонна положительно уперлась в дремучий и непроходимый лес, который стеною загораживал дальнейшее движение. Такое негостеприимство природы генералу ,,не показалось," как говорили солдаты, и он повернул обратно, заботясь уж теперь более всего о том, как бы выйти поблагополучнее из этой трущобы. И только, благодаря особенной своей распорядительности и хладнокровию, генерал Евдокимов отделался на этот раз убылью из строя четырех раненых нижних чинов лейб-гренадерского эриванского Его Величества полка.

Нужно было решиться на что-нибудь другое. И вот, второго января отряд вооружился топорами — и постепенно затрещал дремучий лес, покрывающий собою все пространство от урочища Бассым-Берды до аула Агашты. Шаг за шагом и одно за другим повалились столетние чинары, обнажая собою бока и верхушки великанов, ограждавших басское ущелье. Подобные приемы всегда доставляли Шамилю смертельное неудовольствие, а его войскам — значительный упадок духа, так как оне хорошо понимали, что их главная защита рушится, что раньше или позже по трупам этих великанов русские доберутся и до их живых тел, что ни помешать, ни остановить это медленное, но верное и безопасное для нас приближение, невозможно. Шамиль видел, что и наибы, окружавшие его с утра до вечера, повесили свои носы; что и войскам его нейдет топор в руку для дальнейших работ, потому что оне сознают всю их бесполезность, — и решился, с одной стороны, поддержать упадавший дух своих правоверных, а с другой — попробовать счастья.

Войска рубили на левом берегу Басса. 11-го января Шамиль вывез на правый берег два орудия и открыл [111] пальбу по нашей рабочей колонне. В ответ ему последовало несколько наших гранат, под защитою которых колонна продолжала работать так, как будто Шамиль с своими орудиями был от нее не ближе пятидесяти верст. Имам сообразил, что смешно и бесполезно тратить порох, не принося вреда никому, кроме себя самого, и, удовлетворившись тем, что ранил у нас две лошади, отправился туда, откуда и пришел.

Более он нас не беспокоил до 14-го числа. Рубка шла быстро, скаты гор обнажались все более и более, и наконец — совсем оголились. Дорога исправлена, все вокруг сожжено и выжжено, путь к обетованной земле был по возможности открыт и безопасен. Тогда генерал Евдокимов решился предпринять, без всяких рекогносцировок, движение окончательное; но, зная хорошо, что атака неприятельской позиции с фронта все-таки обошлась бы нам очень дорого и далеко не представляла ручательства в успехе дела, он приступил к распоряжениям, всегда обусловливавшим и доказывавшим излюбленную им тактику, которая, впрочем, на Кавказе по большей части только и была возможна, именно — к обходным и фланговым движениям. Эти движения всегда требуют большого уменья и большой распорядительности; не всякий генерал понимает их значение и не каждый годен для них, хотя едва ли кто решится сказать, что есть позиции, которые нельзя было бы обойти.

Посмотрим, как распорядился генерал Евдокимов.

Предназначенный для действия отряд он разделил на четыре колонны: авангардная, под начальством командира тенгинского полка полковника Баженова, состоявшая из первого баталиона и двух стрелковых рот тенгинского полка, второго баталиона куринского полка, трех рот [112] первого баталиона и третьего баталиона эриванского полка, первого баталиона грузинского гренадерского полка, второго баталиона белостокского полка, горного взвода батарейной № 4-го батареи, дивизиона горной № 4-го батареи 20-й артиллерийской бригады и двух сотен гребенского казачьего полка, должна была возвратиться назад, по прорубленной уже просеке на хутор Хачерой, и, обойдя горами левые высоты Даргин-Дука, спуститься прямо в тыл построенных горцами укреплений. Главная колонна, под начальством генерал-маиора Кемпферта, должна была двинуться прямо по ущелью, но не атаковать неприятеля до появления авангардной колонны. Третьей колонне, обходной, под командою кабардинского полка полковника Иверсена, приказано было направиться для обхода завалов слева, а также для обхода самого аула Таузеня — в случае, если бы горцы вздумали в нем защищаться. Эта последняя колонна должна была следовать по хребту правого берега реки Басса. Два баталиона оставлены были на позиции у аула Агашты. В виду таких приказаний командующего войсками, генерал-маиор Кемпферт разделил состоявшие под его начальством главные силы отряда на три колонны: первая, под личным его начальством, из двух стрелковых рот кавказских линейных №№ 9-го и 10-го баталионов, двух рот 20-го стрелкового баталиона, первого и второго баталионов ряжского полка, второго баталиона белевского полка, третьего баталиона тенгинского полка, пятого куринского, третьего кабардинского, взводов горной № 4-го, батарейной № 4-го батарей, мортирного взвода, сформированного в легкой № 5-го батарее 20-й артиллерийской бригады, и взвода горной № 5-го батареи 21-й артиллерийской бригады, должна была двинуться по долине левого берега реки Басса, по жительской дороге; вторая, под командою полковника [113] Наумова, из первых баталионов навагинского и белевского полков, двух рот лейб-гренадерского эриванского полка и взвода горной № 7-го батареи 21-й артиллерийской бригады, обязана была следовать по хребту гор левого берега реки; третья, под командою флигель-адъютанта полковника Черткова, из третьего баталиона ряжского и первого баталиона куринского полков, должна была следовать по долине правого берега реки. В состав колонны полковника Иверсена входили четвертый и стрелковый баталионы кабардинского полка и горный взвод легкой № 6-го батареи 20-й артиллерийской бригады.

Таким образом, из означенных выше распоряжений, о движении колонн видно, что неприятельской позиции, включая и таузенскую долину, вместе с аулом Таузенем, предстояло быть охваченною одновременно ср всех сторон, и если бы только местность и глубокий снег не помешали этой одновременной атаке, то неизвестно, как бы отделался от нас на этот раз Шамиль со всеми своими полчищами.

Прежде всех других, именно в полночь, с 14-го на 15-е января, двинулся в тишине полковник Баженов. До аула или хутора Хачерой, несмотря на всю непроглядную темь, лишь смягчаемую валявшимся по сторонам снегом, авангардная колонна двигалась без особенных препятствий; но от Хачероя пришлось ей бороться с страшными затруднениями. Как судно, то взбирающееся на громадные волны, то быстро опускающееся в хлябь, колонна эта то спускалась беспрестанно в глубокие балки, ныряя в снегу по пояс, то взбиралась на окраины их, выбиваясь из сил и из мочи; лошади буквально купались в снегу, и артиллерию приходилось втаскивать на горы при помощи рабочих. От пят и до пояса не было ни на ком из солдат сухой [114] нитки: снег, хотя мерзлый и хрупкий, таял на людях, согретый обильным потом, покрывавшим тело и пропитавшим одежду. Если бы движение полковника Баженова не было срочное, экстренное, а имело бы вид и значение обыкновенного походного марша, то неизвестно, сделал ли бы он свой переход в течении целых суток, когда шел даже без всякого отдыха; но так как от этого движения, в особенности от своевременного появления авангардной колонны в тылу у неприятеля, зависела участь всей предстоявшей битвы (так, по крайней мере, рассчитал генерал Евдокимов) то, конечно, полковник Баженов вел войска не останавливаясь ни пред какими естественными препятствиями, вел без привала, без роздыха, и солдаты, спотыкаясь и падая, барахтаясь и купаясь на каждом шагу, двигались и двигались, не переводя духу. Каждый год в кавказской войне такие ужасающие переходы были не редкость; но спрашивается: в пределах ли они человеческой силы и могли ли бы быть совершены кем-нибудь другим, кроме русского солдата, который сам о себе заявил, что он "не человек"? Затем, что могло остаться от солдата или от офицера после пяти-шести подобных экспедиций? Нет слова, что мы как бы закалялись в этих ужасах; но приходило и приходит время почти для всех нас, когда этот закал, с появлением седины в бороде, вылазит боком. Много ли осталось от этого старого времени более или менее крепких, неразвинченных натур, которых бы жизнь не сократилась на десяток лет от разных ревматизмов, хронических катаров, невралгий, ишиасов и тому подобных недугов? Едва ли их много.

Да, сослужила бывшая кавказская армия свою службу и, сравнительно с теперешним временем, сослужила ее более или менее бескорыстно. [115]

В то время, когда полковник Баженов так настойчиво боролся и превозмогал все ужасы природы, генерал Кемпферт волей-неволей должен был принять бой, потому что едва лишь стрелковые роты передней цепи главной его колонны отошли две с половиною версты от аула Агашты, как были встречены беглым неприятельским огнем из-за первого завала, неожиданно представшего пред ними. Тут открылась, вслед за первым, целая группа других завалов, покрывавших собою в несколько рядов почти отвесные скаты гор и всю ширину течения р. Басса. Никто не предвидел, чтобы неприятель, во все время нашего пребывания в ущельи Басса, был так близок к нам. Генерал Кемпферт, не видя пока никакой надобности отступить от заранее предначертанных распоряжений командующего войсками, и все-таки надеясь на скорое прибытие к месту назначения полковника Баженова, остановил войска, двигавшиеся по ущелью, стянул цепь и, приказав выдвинуть четыре горных орудия, начал анфилировать завалы. Все это имело целью — выждать появление колонны полковника Баженова в тылу у неприятеля, но появление это не обнаруживалось пока ни одним выстрелом в той стороне. Пальба длилась уже целый час; неприятель отвечал все слабее и слабее. Наконец, стал подходить к исходу и другой час, а о полковнике Баженове — ни слуху, ни духу. Между тем, орудия наши до того изловчились в прицеле, что почти ни одна граната не оставалась бесследною. Горцы, зная наше всегдашнее обыкновение — прежде приступа, обстрелять закрытую или укрепленную позицию, не поняли смысла нашего продолжительного бомбардирования и, предполагая, что за ним неизбежно последует штурм, берегли свои патроны, свои силы и выжидали. Но, на удивление их, штурма нет и нет. Вдруг, для нас стало заметно какое-то особенное и [116] тревожное движение у неприятеля на всей позиции: горцы небольшими толпами перебегали из-за завала к завалу, там — мельчали, в другом месте — группировались и сводили свои значки; в отдалении туда и сюда скакали конные, — вообще, было заметно, что они сильно чем-то обеспокоены. Все это было видимо у нас простым глазом. Кемпферт, догадываясь, что это было ничто иное, как приближение колонны полковника Баженова, о которой дали знать Шамилю, и находя, что настал удобный момент, который не следовало упускать, приказал участить орудийную пальбу и открыл наступление. Четыре стрелковые роты двинулись с правой стороны во фланг завалам и, открыв беглый огонь, ударили в штыки. Горцы не выдержали: сделав залп, они моментально очистили три передние завала и скрылись за остальными двумя. Роты заняли брошенные завалы, но тут же должны были остановиться, потому что последующие два оказались вполне недоступными. Пришлось на этом пункте ограничиваться лишь перестрелкою. Пока происходила эта весьма непродолжительная перестрелка, в правой цепи, в колонне полковника Наумова, раздался крик "ура", и баталион навагинцев, вскочив в два завала, преграждавшие ему путь, и сбив оттуда неприятеля, не останавливаясь, понесся прямо на редут, устроенный на самой высшей точке хребта. Конечно, навагинцы вскоре должны были несколько умерить свой восторг, так как восхождение было не совеем удобное, в особенности под градом сыпавшихся на них пуль, но это все-таки не могло ни остановить, ни даже приостановить их, и редут был взят точно таким же образом, как и завалы. Неприятель защищался в нем до последней возможности и, отступая хотя неторопливо, не успел однако подобрать всех убитых, так что в наших руках остались два тела. Бросив [117] редут после геройской обороны, горцы скрылись в лесу. В то самое время, когда полковник Наумов атаковал завалы левого берега реки, колонна полковника Иверсена, подойдя к завалам правого берега Басса, двинулась на них под сильным огнем неприятеля, но, к сожалению, поневоле должна была остановиться, потому что они оказались отделенными от нее глубоким оврагом, перейти который не было никакой возможности. Перестрелка уже охватила все фасы неприятельской позиции и немилосердно трещала особенно в редутах. Когда дело сделалось, таким образом, общим, генерал Кемпферт, не упуская удобных минут, приказал двум ротам первого баталиона ряжского полка идти на штурм укреплений, преграждавших собою теснину, а третьему баталиону того же полка — обойти с правой стороны завалы, оказавшиеся для Иверсена недоступными с фронта. Неприятельская позиция оказалась схваченною со всех возможных сторон словно клещами. Крики "ура", барабанный бой, ожесточенная перестрелка, гик горцев — все это слилось в какую-то хаотическую дисгармонию, среди которой ни один усердный наблюдатель не мог бы уловить подразделения и частности боя. Через несколько минут пальба видимо ослабела, дым разредел, крики стали смолкать, и издали было видно, как горцы, оставляя последние свои укрепления, без оглядки бежали в разные стороны, преимущественно же по направлению к аулам Хаттуну и Таузеню. Бой кончен; цель достигнута сверх ожидания и прежде времени, т. е. прежде, чем подоспела колонна полковника Баженова. Но генерал Кемпферт хорошо понимал, что успехом этого сражения далеко не исчерпывается вся желаемая задача; что главный вопрос состоит в занятии Таузеня; что если он тотчас же, несмотря на все крайнее утомление войск, [118] не воспользуется плодами своей победы, то у Таузеня нам придется выдержать новый бой и, быть может, вдвое более решительный и отчаянный, так как Шамиль не согласен будет расстаться легко с своим предпоследним убежищем. В этих видах он, с частью войск своей колонны, понесся за неприятелем и на плечах его ворвался в Таузень прежде, чем Шамиль успел сообразить, что все это значит.

Генерал Евдокимов торжествовал: цель продолжительных его стремлений достигнута, наконец, так сказать, сразу, в один взмах, и Таузень не щемил его более за сердце.

Не успел генерал Кемпферт одною ногою вступить в Таузень, как на вершине горы, в тылу неприятельской позиции, показалась колонна полковника Баженова. Общее "ура" пронеслось по всему отряду и завершило собою эту блистательную победу. Ни неприятельского выстрела, ни самого неприятеля — не слышно и не видно. Солдаты, обессиленные и изнемогшие от трудов, поспешили сбросить свои жиденькие мешки и опустились на землю, кто где стоял, сложив возле себя свои разряженные ружья.

Вокруг царствовала полная и торжественная тишина.

Дело это нам обошлось почти без потерь: контужено несколько человек нижних чинов и брошено на дороге от изнурения десятка полтора лошадей.

Текст воспроизведен по изданию: Окончательное покорение восточного Кавказа (1859-й год) // Кавказский сборник, Том 4. 1879

© текст - Волконский Н. А. 1879
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
© OCR - Karaiskender. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Кавказский сборник. 1879