-

ВОЛКОНСКИЙ Н. А.

ТРЕХЛЕТИЕ НА ЛЕЗГИНСКОЙ КОРДОННОЙ ЛИНИИ

(1847-1849 ГОДЫ).

II.

Генерал-лейтенант Шварц и генерал-маиор Бюрно. Вторжение Даниельбека в джаро-белоканский округ. Мечты его о возвращении себе султанства. Троекратное поражение его и изгнание из округа.

В конце марта генерал-лейтенант Шварц, после временного отсутствия, вступил в отправление своих обязанностей по званию начальника джаро-белоканского военного округа и всей лезгинской кордонной линии.

В описываемый период времени генерал Шварц был на высшей точке своего значения и пользовался у князя Воронцова таким доверием и расположением, за пределами которого ничего более подчиненному желать нельзя. Будучи, в полном смысле слова, фаворитом главнокомандующего, Григорий Ефимович, к чести его нужно сказать, достиг этого положения своими выдающимися качествами боевого и чрезвычайно энергичного и распорядительного генерала. Еще в чине маиора и в звании эскадронного командира в польском уланском полку, Шварц был известен как офицер рачительный и исправный, которого генерал-адъютант барон Корф (бывший командир 2-го резервного кавалерийского корпуса) поставил образцом и примером в целом корпусе. Князь Воронцов знал хорошо и отличил Шварца еще в 1830-м году, когда был новороссийским и бессарабским генерал-губернатором, и когда Шварц служил у него начальником кордонной линии в херсонской и таврической губерниях. Симпатии к нему князя Воронцова возросли в особенности по случаю поражения Даниельбека и восстановления спокойствия в крае в 1844-м году (хотя это было до прибытия князя Воронцова в край), доставивших Шварцу известность и вне Кавказа, и обративших на него [173] внимание Государя Императора, быстро и веско награждавшего его с той минуты, не смотря на запятую в его послужном списке, стеснявшую его в наградах и отличиях. Шварц сам знал себе цену; нельзя умолчать, что такое самомнение вело его к самообольщению, иногда к самоувлечению, и развило в нем исходную точку всех желаний — аренду за свою службу, которой он, впрочем, и добился.

Обок с Шварцом и рука об руку с ним является в 1847-м году другой деятель на лезгинской линии — генерал Бюрно, родом француз, человек умный, хорошо и даже иногда увлекательно говоривший по-русски, но не умевший писать. Князь Воронцов его также любил и отличал; вероятно, он повел бы его по следам Шварца, если бы Бюрно не оплошал в 1848-м году и не сошел бы с поприща довольно печально. Но пока этого не случилось, лезгинская кордонная линия в описываемое время была весьма хорошо обеспечена этими двумя личностями, которые, вспомогая друг другу, вывели ее из большой опасности.

В 1847-м году нужно было предвидеть, что, не смотря на широкие затеи Шамиля и на твердую уверенность Даниельбека в осуществлении их, две упомянутые личности, а в особенности первая из них, до которой дело касалось ближе всего, имели все право покоить на себе наши надежды. Так смотрел на дело и князь Воронцов, и когда на лезгинской линии не замедлила разыграться довольно сложная драма, известная под именем "вторжения Даниельбека", то он настолько был уверен в Шварце, что, предоставив ему действовать как знает, не счел нужным преподать ему с своей стороны ни одного совета или указания.

В течение всего апреля генерал-лейтенант Шварц хотя и имел кое-какие сведения из гор, но они вовсе не относились к преднамерениям Шамиля и Даниельбека, так что первоначальные темные слухи о каком-то движении в [174] горах потеряли для нас свою важность. Вследствие этого, генерал Шварц, согласно разрешению главнокомандующего (приложение III), в последних числах апреля выехал в Тифлис, по делам службы, и там оставался пока совершенно спокойным за благосостояние линии. Но, уезжая, он, на всякий случай, отправил в с. Белоканы, для поддержания там спокойствия, 2-й баталион тифлисского егерского полка, под командою маиора Воронченко.

Между тем, в это-то самое время и созрела гроза: мудир Адалов выставил на первый раз из Анцуха 200 человек, и тотчас к нему присоединились: бежитский наиб мулла Гасан-Дибир, о котором Шихтур-Шайх-швили составил целую сказку, с 60-ю человеками, мулла Шабан с 500-ми слишком, тиндальский (богозский) Халиль-Дибир с 800-ми, бохнадальский Молла-Магома с 500-ми, тланадальский Амориль (или Омар) Магома с 300-ми, ташский Магома, косдодский Магома-Томин и джурмутский — с небольшими партиями. Все эти вооруженные толпы стояли наготове, ожидая лишь прибытия, с дагестанскими скопищами, Даниельбека, чтобы получить от него приказания и разом низринуться на плоскость.

Султан, которого другим именем в горах и не называли, не заставил себя ждать, и 1-го мая, с своим приятелем тилитлинским кадием Кибит-Магомою и с шеститысячным войском, явился в Джурмут. Только в этот день белоканский окружной начальник подполковник Колюбакин получил первое сведение о сборе в лезгинских обществах и о намерении скопища кинуться на Белоканы. Чтобы поверить основательность этого известия и раскрыть подробности предприятия, Колюбакин приказал преданному нам лезгинскому моураву подпоручику Рамазану-ага отправиться в горы. Взяв с собою двух тальских старшин, прапорщиков братьев Али-бека и [175] Курбан-Магома (по фамилии Шикили-оглы), Рамазан 2-го мая пустился в путь — конечно, пешком.

Между тем, на беду, 1-го и 2-го мая лил такой сильный и непрерывный дождь, что вода во всех речках вдруг поднялась на чрезвычайный уровень, и переправы сделались невозможны. Это обстоятельство задержало 2-й тифлисский баталион у реки Катех-чай и лишило его возможности достигнуть до Белоканы,— что чрезвычайно поблагоприятствовало видам Даниельбека.

В глубокую полночь с 2-го на 3-е мая, Рамазан-ага и два его товарища бегом неслись по залитым водою улицам Закатал; ручьи буквально струились с их одежды, когда они вломились в квартиру окружного начальника и впопыхах, перебивая и подсказывая друг другу, доложили следующее: ,,Даниельбек идет на округ с тысячами лезгин и с присоединившимися к нему жителями горного магала; отдельные четыре тысячи он послал на Белоканы под предводительством мудира Адалова и муллы Шабана, которого влияние и связи должны увлечь белоканцев; сам Даниельбек ночевал в Баш-Дженихе, откуда завтра или послезавтра толпы его явятся в мухахском ущельи и в Элису".

Таким образом, неприятель угрожал нам в трех пунктах, отстоящих один от другого в сорока верстах, между которыми дороги были пересечены речками, с избытком переполненными водою.

Не теряя ни минуты, Колюбакин сделал следующие распоряжения: помощника своего Деруденко послал в с. Алмало, чтобы из нижних деревень собрать милицию; о предстоящем нападении сообщил в Шиназ генерал-маиору Бюрно, а в Ках — воинскому начальнику и элисуйскому приставу; послал приказание 2-му баталиону тифлисского полка повернуть на с. Мухах; направил туда же 4-й [176] баталион мингрельского егерского полка, 50-ть человек сапер и два горных орудия. С рассветом 3-го мая, когда последние части выступили по назначению, Колюбакин выехал из Закатал и принял над ними начальство.

Тревога охватила все ближайшие к Закаталам деревни. В глазах жителей, пораженных паникою, толпы Даниельбека ежеминутно росли новыми тысячами; семейства, бросая в домах имущество, стремились укрыться в крепости; они приносили с собою самые разноречивые и в высшей степени сбивчивые и преувеличенные слухи, созданные встревоженным воображением, и генерал Шварц, возвратившийся из Тифлиса 3-го мая вечером, не знал кому и чему верить.

Между тем, Даниельбек, заняв все проходы с гор в округ, обставил свое движение такою тайною, что никто не только не знал о настоящем его направлении, но даже местные начальственные лица и не подозревали о его приближении. Так, из нижних деревень Деруденко доносил, что о наступлении Даниельбека ничего неизвестно; элисуйский пристав губернский секретарь Мелешко и его помощник прапорщик Хан-Баба-бек почти ежечасно сообщали из укрепления Ках, что окружной начальник обманывается, что все обстоит благополучно, и неприятеля нет даже в горном магале, и что он разве только собирается в Аварии. Но удивительнее всего то, что даже из Элису, от прапорщика Гаджи-Абаза, заклятого врага Даниельбека, имевшего там свой дом, мимо которого, по цохурской дороге, пролегал путь следования партий, получено было 3-го мая ночью сообщение, что никакого Даниельбека и ни одного из враждебных нам горцев нигде не слышно и не видно. Шварц, едва приехав и получив одно за другим эти сведения, сперва недоумевал, но наконец вышел из себя и, в своем, по его заключению, непогрешимом убеждении, [177] признал Хан-Баба-бека и Гаджи-Абаза самыми наглыми нашими изменниками.

Исходя из этой точки, а следовательно и склонявшийся в сторону известий, полученных Колюбакиным, генерал Шварц, в виду опасности, угрожавшей всей линии, нимало не медля, дал знать начальнику левого фланга полковнику Квятковскому, что Кибит-Магома, с пятью тысячами, спустился в баш-дженихский магал, Даниельбек, с тремя тысячами, прибыл в элисуйский горный магал, а большая особая партия готова спуститься по белоканскому ущелью и у цооркацского поста. В виду этого, начальник линии предписывал: принять все меры предосторожности, быть готовым на случай движения, и посты с вышек в опасных местах снять, заменив их беспрерывным движением малых команд для открытия неприятеля.

Опутав и усыпив всех, кроме прозорливого Шварца, полною о себе неизвестностью, Даниельбек, 4-го мая, на рассвете, явился в Элису всего лишь с несколькими десятками мюридов, опередив свое скопище, которое оставил в с. Сарубаш, откуда открывались пути в Кум и Ках. Население горного магала, начиная от сел. Гильмеца, за немногими исключениями, встречало и приветствовало его с подобострастием. Едва он вступил в бывшую свою резиденцию, как тотчас самым курьезным образом послал за приставом Мелешко, местопребывание которого было в укр. Ках: призвав к себе Гаджи-Абаза, он приказал ему написать записку к приставу, что в Элису явился известный разбойник Богарчи (его же, Даниельбека, молочный брат), которого можно взять живым, если Мелешко захочет прибыть как можно скорее. Эту записку он отправил по назначению с одним из элисуйцев, на верность которого полагался; затем, приказал состоявшему у него в звании палача, разбойнику из шайки Богарчи. беглому [178] жителю белоканского округа, Наби-Сарчи-Гусейн-оглы ³ — снять Гаджи-Абазу голову, и труп сбросить в овраг. Конечно, это распоряжение было приведено в исполнение без малейшего замедления.

В десять часов курьер Даниельбека прибежал в укр. Ках и, с неописанным на лице восторгом, а вместе с тем и с чрезвычайною таинственностью, передал Мелешке летучку. Обрадованный такою неожиданностью, доставлявшею случай отличиться, злополучный пристав, отблагодарив довольно щедро благонамеренного вестника, и угостив его, послал за своим помощником и за другими преданными нам лицами. Быстро собрались к нему Хан-Баба-бек, поручик Паша-Ага, карабахский армянин Баба Варагов и до десяти человек есаулов ⁴. Поделившись с ними отрадным известием, пристав двинулся в Элису; но желая пока скрыть от начальства свой предстоявший подвиг, чтобы потом одолжить его сюрпризом, Мелешко в последний раз послал нарочного в Закаталы доложить, что в приставстве все спокойно и благополучно. Жестоко поплатился несчастный чиновник за свою слепую доверчивость: спустя полчаса по прибытии его, с эскортом, в Элису, в ближайшем овраге, возле покойника Гаджи-Абаза, валялось еще до пятнадцати изуродованных трупов, среди которых с трудом можно было различить Мелешку от Хан-Баба-бека и всех приезжих друг от друга ⁵. [179] Генерал Шварц, узнав через два-три дня о смерти мучеников, только тогда разубедился в измене заподозренных им Гаджи-Абаза и Хан-Баба ⁶.

Стоя в Элису и наверное ожидая к себе пристава, Даниельбек не тратил попусту времени: он уже успел отправить в горы многие семейства элисуйцев и послал отряды в мухахское ущелье, через селение Сапунчи. Время им было рассчитано чрезвычайно верно, потому что другое скопище, под предводительством мудира Адалова, состоявшее из жителей анкратльского союза, в тот самый час спускалось к с. Белоканы. Белоканцы, во главе с начальником лезгинской милиции маиором Кара-Али, отплатившим гнусною изменою нашему правительству за все ласки и благодеяния, встретили наших врагов с радушием, нанесли им гору хлеба и привели на убой трех быков. Мулла Шабан, собрав вокруг себя толпы жителей, с первого же момента приступил к проповедыванию мюридизма и, относясь к слушателям кротко и льстиво, сковал их подготовленное пылкое воображение и тотчас склонил в пользу своего учения. Белоканцы, в наивном увлечении, объявили, что все поголовно готовы следовать за скопищами Шамиля, уверенные в покровительстве аллаха, и в доказательство своего усердия тотчас зажгли и, насколько возможно было, разбросали упраздненный белоканский форт; затем, они пристали к неприятельским толпам. Этим путем последние усилились весьма чувствительно, и все [180] вместе направились внутрь округа, по большой дороге, на Катехи и Джары — в Закаталы. Одновременно с занятием Белокан, передовая партия в восемьсот человек, из отряда, выступившего от Сарубаша, показалась в верховьях мухахского ущелья, и тогда цель Даниельбека обнаружилась довольно наглядно, а именно: охватить правый фланг джаро-белоканского округа (белоканский участок) с двух сторон, соединить отряды в Закаталах и оттуда действовать по усмотрению.

Позиция в Мухахах была важна и сильна в том отношении, что прикрывала хлебородные и спокойные энгилойские селения, и по центральному положению давала возможность подать помощь элисуйскому и белоканскому участкам. Не допустить неприятеля завладеть ею — было для нас делом первостепенным, поэтому генерал Шварц поскакал в мухахское ущелье вслед за направившеюся туда накануне колонною Колюбакина. Имея вообще под рукою 2-й и 3-й баталионы тифлисского ⁷, 4-й баталион мингрельского егерского полков, команду сапер в 50-ть человек и два горных орудия, Шварц считал эти силы достаточными для того, чтобы выйти навстречу самому значительному скопищу горцев — но лишь в совокупности их и на местности удобной; при тогдашних же обстоятельствах, т. е. когда ни того, ни другого не имелось, им нужно было придать необыкновенную подвижность и сделать так, чтобы одни и те же части войск, как бы в одно и то же время, являлись и угрожали в разных местах. На этом Шварц основал всю систему противодействия сильному и решительному противнику.

Лишь только толпы показались вверху мухахского ущелья, вперед был двинут полубаталион 2-го баталиона [181] тифлисского полка, под командою маиора Воронченко, для раскрытия сил неприятеля. Обе стороны встретились уже в ущельи, и насколько с нашей стороны было быстроты и уверенности, настолько же горцы оказались почему-то нерешительными. Маиор Воронченко, увидев это по первым их приемам, развернул одну роту в боковые цепи по полувысотам, а другую двинул вперед, прикрываясь сильным ружейным огнем. Неприятель не принял атаки и стал быстро отступать; тифлисцы двинулись за ним, не обратив внимания на то, что могут быть наведены на главные силы горцев. Но Шварц, подоспевший уже к колонне, предвидя возможную и серьезную опасность для двух довольно слабых рот, послал к ним на помощь другие две роты с подполковником Колюбакиным, и, спустя некоторое время, и сам двинулся за ними с остальными частями. Маиор Воронченко, преследуя горцев, хотя и ушел довольно далеко, но был настолько предусмотрителен, что не увлекся успехом и, избрав на пути закрытую позицию у высоких скал, за быстрым потоком, приютился здесь словно в обширном гнезде, так что его маленькие роты едва были замечены подоспевшею колонною. Здесь она стянулась и провела ночь. Генерал Шварц послал к генералу Бюрно в шинское ущелье, прося его поскорее прибыть в укр. Ках хотя бы с тремя ротами первого баталиона тифлисцев, а командиру № 28-го донского казачьего полка предписал направить немедленно из штаб-квартиры (Кара-Агача) четыре сотни в укрепление Ках и две в Закаталы.

Удачные действия наши в мухахском ущельи над неприятелем удаляли его на некоторое время от тамошнего населения. Чтобы не потерять плодов первого успеха, генерал Шварц оставил в ущельи две роты под начальством маиора Воронченко и с остальными шестью ротами тифлисцев и мингрельцев, саперами и орудиями, двинулся, [182] 5-го мая, с рассветом, в Закаталы. Цель этого движения, согласно основной идее Шварца, на которой, как выше сказано, он построил свою систему, состояла в том, чтобы показаться среди фанатического и легкомысленного населения белоканского участка, уже вкусившего, в зачатках, олицетворенного учения Шамиля, о котором они давно слышали, которым интересовались и исподоволь заражались; кроме того, среди малодоступной местности, перерезанной речками и покрытой лесами, какою представлялся тогда белоканский участок, с его каменными аулами в глубине ущелий, нужно было выразить всю быстроту движений и действий, отвагу и решимость, чтобы вывести джаро-белоканцев из заблуждения о бессилии наших незначительных войск и о возможности не только им сопротивляться, но даже, как думали они, и победить их.

Прибыв в Закаталы и дав немного отдохнуть колонне, генерал Шварц присоединил к ней 4-й баталион тифлисского полка и одно легкое орудие гарнизонной артилллерии, для которого взял со станции почтовые тройки, и двинулся к Белоканам, навстречу неприятелю. Пройдя двенадцать верст и переправясь через речку у селения Катехи, он столкнулся с ним лицом к лицу. Горцы занимали позицию очень сильную: справа дороги, по которой наступали наши войска, тянулась древняя высокая стена с каменными башнями; за нею на протяжении полуружейного выстрела стлалась небольшая поляна, покрытая бурьяном и густым виноградником, а далее шли лесистые возвышенности. Вся эта местность была наводнена толпами мудира Адалова.

Шварц послал в обход ее три роты тифлисцев. Егеря, обежав стену, дружно ударили во фланг горцам, но были встречены таким жестоким огнем, преимущественно с высот, откуда неприятель принял их, в свою [183] очередь, во фланг, что подвинуться вперед не могли ни на шаг. Услышав за стеною ожесточенную перестрелку и сообразив, по прекратившемуся там мгновенно нашему "ура", что тифлисцы приостановили атаку, генерал Шварц послал на поддержку их три роты мингрельского егерского полка, под начальством маиора Немировича-Данченко. Мингрельцы, вместо того, чтобы пойти по следам тифлисцев, решили, что лучше сократить путь и выиграть время — и бросились прямо через стену, подставляя друг другу спины. Одним из первых явился наверху инженер штабс-капитан Каменский. Увлеченные его отвагою, солдаты быстро заняли все протяжение стены, и еще быстрее очутились по ту сторону ее. Раздалось "ура" нескольких передовых молодцов, его тотчас перехватили по линии — и закипел упорный рукопашный бой. Лезгины стойко и самоуверенно отражали удары штыков своими длинными кинжалами, но, охваченные шестью ротами с двух сторон, долго держаться не могли и попятились на высоты, скрываясь за деревьями и оттуда поражая наших солдат.

Ободренные удачею, мингрельцы собрались, наскоро устроились и двинулись на высоты с фронта; две роты тифлисцев, под командою штабс-капитанов Данилова и Яковлева, ударили с фланга; артилллерия наша открыла частую пальбу гранатами, прикрывая наступление этих пяти рот, и наконец подполковник Колюбакин повел за штурмующими частями половину бывшей в колонне джаро-лезгинской постоянной милиции и команду армян. С трудом карабкались наши солдаты на полуотвесную крутизну, поражаемые сильным ружейным огнем, и если только отвоевывали себе безмолвно шаг за шагом, то благодаря лишь артилллерии, которая ободряла и поддерживала их своим сильным и метким огнем, возмещая им отсутствие со стороны атакующих ружейных выстрелов. Мудир Адалов, как видно, [184] был вполне уверен, что численность его скопища возьмет, наконец, перевес, и роты наши будут смяты. Вследствие этого, оставив свои пешие толпы бороться с наступавшими, он ринулся с горы со всею своею кавалериею и бросился колонне в тыл. Момент был роковой — но в том только случае, если бы штурмующие роты не устояли. К счастью, этого не произошло: оне были недалеко от вершины, и энергия их не умалялась, но, напротив, росла с каждым шагом. Шварц, сознавая опасное положение колонны, и видя на горе позади себя толпы вооруженных жителей, которые любовались боем и в то же время ожидали нашей неудачи, чтобы, в свою очередь, поддержать неприятеля, приказал двум ротам и команде сапер, бывшим в резерве, открыть по кавалерии Адалова беглый ружейный огонь. Но мудир быстро приближался под градом наших пуль и через четыре-пять минут должен был охватить колонну с тыла. Но в эту минуту на вершине горы раздалось слабое "ура". Через мгновение оно повторилось сильнее — и колонна была спасена: кавалерия Адалова остановилась и затем быстро повернула назад, а высоты уже были окончательно в наших руках.

Бой продолжался четыре часа. Между стеною и подошвою горы осталось до шестидесяти неприятельских тел, большею частью заколотых штыками; нет сомнения, что от действия артилллерии по высотам горцы также понесли потери. У нас убит один офицер и 49-ть нижних чинов, ранено 42 нижних чина преимущественно кинжалами и пиками. Хотя, таким образом, победа досталась нам недешево, но она имела решающее влияние на умы местного мусульманского населения — что для нас было важнее всего. О впечатлении же, произведенном ею на толпы мудира Адалова, можно судить из слов казачьего сына Михаила Андреева, бывшего десять лет в плену у горцев и бежавшего [185] из их лагеря на другой день после катехской битвы. При дознании он показал ⁸:

— После дела у Катех наибы отступили на горы и там сосчитали свои потери. Они обнаружили, что у них более 60-ти одних убитых; раненых анцухцев я сам видел 13-ть человек, но были и другие. Наибы, помолясь Богу, составили совет и решили уйти, но белоканцы им возразили: "вы пришли только подстрекнуть нас — и хотите уйти. Если так, то мы соберемся и будем драться против вас". Тогда положено — собраться всем вместе и, пробравшись к крепости (Закаталам), с восходом месяца или перед утреннею зарею, атаковать ее и форштат.

В совещании этом участвовало много белоканских старшин, среди которых выделялись: мулла Омар, Гаджи джарский, Гаджи-Шабан с сыном и другие; все они сидели об руку с наибами и закусывали привезенный ими белый русский хлеб и сыр. Некоторые же другие старшины ближайших аулов — впрочем, кроме селения Катехи — не замедлили прибыть в лагерь к Шварцу и принесли ему поздравление по случаю победы. Как ни сомнительны были их уверения, но — нечего делать! пришлось принять их за чистую монету.

Решение военного совета горцев состоялось: они вслед затем повернули обратно на плоскость, хотя преднамерения своего относительно Закатал привести в исполнение не могли.

Войска наши ночевали на занятых с боя позициях. К рассвету явились в отряд из Закатал, с патронными ящиками, две сотни казаков донского № 28-го полка. Одну из них, с двумя ротами пехоты, генерал Шварц [186] вверил генерального штаба подполковнику Гродскому и поручил ему разведать о неприятеле и открыть сообщение с Белоканами. Пехота дошла до половины дороги от Катех к Белоканам, казаки прошли далее, а разъезд лезгинской милиции въезжал даже и в селение Белоканы, но нигде неприятеля не оказалось. В самом же селении все было спокойно, и жители, подружившиеся с толпами Адалова, оставались в своих домах.

6-го мая, в поддень, отряд возвратился в Закаталы. Вскоре явились туда депутаты от белоканского общества, прося пощады; но Шварц пока не объявил им окончательного решения.

Положение наше в данный момент на лезгинской линии лучше всего обрисовывается самим Шварцем, в письме его, посланном из Закатал 6-го мая на Царские Колодцы к начальнику 21-й пехотной дивизии генерал-лейтенанту Клюки-фон-Клугенау, и в отзыве к помощнику начальника главного штаба отдельного кавказского корпуса свиты Его Величества генерал-маиору Гогелю. Первому из них он писал:

"М. Г. Франц Карлович. Положение мое было ⁹ и даже еще не кончилося: в трех пунктах неприятель спустился — в Белокана (Белоканах), мухахском ущельи и Элису. 4-го мая в мухахском ущельи неприятель прогнан; я тот же час бросился к Белокан, но меня встретили в двенадцати верстах от Закатал, и 5-го мая я имел сильное дело. Неприятель разбит и вогнан в горы. Теперь получил донесение г. Бюрно, который с одним баталионом прибыл к Кахам; в Элису сильный неприятель; я сию минуту выступаю. Не смею просить вас, но если есть возможность, то дайте человек 300 или хотя менее. Я не буду медлить и атакую сейчас по прибытии моем, и если, как [187] говорят, султан укрывается в Элису, то немудрено, что меня и задержат, и хищники по дороге от Муганло будут вредить сильно проезжающим. Р. S. Под орудия я забрал в Закаталах почтовых лошадей".

Письмо это Клюки-фон-Клугенау получил на другой день утром, но в нем почти не нуждался, потому что еще 5-го мая узнал о вторжении неприятеля и тотчас же выслал в Закаталы две роты 5-го баталиона тифлисского полка, с двумя полевыми орудиями; 7-го же числа он двинул туда же еще две роты и оставил штаб-квартиру полка только с музыкантскою и инвалидною командами, да с людьми, назначенными в гвардию и образцовый полк.

Сообщение же к генералу Гогелю было следующего содержания:

"По настоящим чрезвычайным обстоятельствам джаро-белоканского округа, я покорнейше прошу ваше превосходительство, не ожидая разрешения г. главнокомандующего, приказать 3-му эриванскому карабинерному баталиону двинуться в кр. Закаталы сколь можно поспешнее. Теперь каждый день чрезвычайно важен. Горцы, в необыкновенно больших силах, спустились вдруг несколькими ущельями в округ под начальством главных наибов дагестанских и беспрерывно усиливаются партиями с гор. А между тем, округ и нухинский уезд, видя слабость наших здесь войск против весьма сильного неприятеля, колеблются в преданности нам. Мне в одно время нужно быть всюду, но беспрерывные движения, бой, воинская осторожность утомляют войска и лошадей до крайности, а переменить хотя часть оных для отдыха почти нечем".

Получив такое тревожное извещение, генерал Гогель тотчас распорядился, именем главнокомандующего, высылкою из Тифлиса в Закаталы 3-го баталиона эриванского карабинерного полка, с ракетною командою, которому, по маршруту, следовало прибыть на место, форсированным маршем, 17-го мая, и сообщил генерал-лейтенанту [188] Клюки-фон-Клугенау об отправлении туда же команды с крепостными ружьями тифлисского полка.

Хотя эти распоряжения делались, конечно, вполне негласно, чтобы не встревожить умы, и в официальных бумагах начальники частей предупреждались, что усиление войск на лезгинской линии вызвано будто бы предстоящею экспедициею в горы, но жители даже отдаленных от места набега деревень знали, что именно делается, были в необычайной тревоге и в постоянной готовности бросить свои дома, имущество и бежать, куда глаза глядят. Такая паника происходила собственно не вследствие нападения лезгин, которое было не ново в закавказском крае, а по случаю слухов о Даниельбеке и о том, что он лично руководит вторжением. Имя этого человека, известного своим жестоким характером и отвагою, а в особенности неразборчивостью средств при достижении целей, положительно наводило ужас на мирных обитателей плоскости, и это неприятное чувство, при каждом воспоминании о бывшем султане, поддерживалось убеждением, что Даниельбек раньше или позже должен отвоевать себе свое султанство и стать грозою над нашими головами. Слухи это упорно поддерживались мусульманским населением края и истекали от самого Даниельбека, мечты которого об овладении элисуйскими землями были лучшими и заветными мечтами, не дававшими ему покоя ни днем, ни ночью. Уверенность мусульман в том, что Даниельбек отнимет-таки у нас свое султанство, была главною причиною того сочувствия и единодушия, которые оказывали ему жители горного магала и джаро-белоканского округа, дорожившие своим имуществом и благосостоянием и избегавшие его мести и кары. С русскими они надеялись поладить всегда, даже раз и изменив им, потому что знали наше правило — задабривать их и постоянно прощать их вероломство; но султану [189] боялись не угодить, потому что, по их убеждению, он сумел бы всегда разыскать и наказать виновных в неуступчивости ему, не смотря даже на свое изгнание и пребывание в горах — чему были постоянные примеры, и что яснее всего свидетельствовалось теперь отрубленными головами Хан-Баба-бека, Гаджи-Абаза и других.

Причина, заставлявшая Даниельбека мечтать постоянно о возвращении себе султанства и побуждавшая его достигнуть этой цели при посредстве местного мусульманского населения, объяснялась весьма просто: потеряв султанство, Даниельбек лишился Колхиды. Наши потомки не поверят, пожалуй, что горный магал (выселенный бароном Врангелем на плоскость в 1852-м году), в состав которого входило и элисуйское приставство, был богатейшим участком в горах Кавказа. Жители его были преимущественно народ торговый; большая часть из них владела обширными стадами, и какая-нибудь тысяча голов баранты не считалась даже богатством, а давала только право владельцу именоваться зажиточным. Богатым считался тот, кто имел две, три, четыре и более тысяч голов скота. И не это только имущество обусловливало собою богатство жителей горного магала; через пять лет после описываемого события, выселение магала доказало нам воочию, что население его владело массою серебра и золота, преимущественно в монете, которую хранило в подземельях своих сакль, в глиняных кувшинах нередко такого размера, что два человека с трудом поднимали этот кувшин. В элисуйском участке был один из обывателей по имени Назыр, памятный старожилам и доселе, который получал от торговли, от своих имений и от скота свыше десяти тысяч годового дохода. Этот Назыр изменил нам вскоре после вторжения Даниельбека и передался на сторону сего последнего, но в 1846-м году явился с повинною, был [190] прощен и введен во владение (подобно тому, как и многие из элисуйцев) своим имением. Отсюда становится весьма понятным, отчего Даниельбек так дорожил своим бывшим владением и так мечтал о восстановлении в нем своей власти. После восьми лет борьбы с нами, именно в 1852-м году, видя, что плетью обуха не перешибет, Даниельбек даже согласился вернуться к нам с повинною и имел об этом секретные сношения с бароном Врангелем, но из его желаний ничего не вышло, потому что Шамиль хотя и доверял ему, но держал камень за пазухой и гарантировал для себя личность Даниельбека всем его семейством. Оставь Даниельбек Шамиля — и последний в тот же момент перерезал бы всю его семью, которая находилась у него под постоянным надзором.

Элисуйским султанством и лично Даниельбеком, в бытность его владетелем, дорожили не только жители горного магала, но и все торгующие армяне джаро-белоканского округа и прилегавшего к элисуйскому приставству нухинского уезда: для них, для этих торговцев, широкая натура свиты Его Величества генерал-маиора султана Даниеля и его владения были обширным поприщем и предметом всякой наживы. Многие из них так крепко и хорошо завязали свои торговые узлы в султанстве, что в течении весьма долгого времени после 1844-го года не прерывали с элисуйцами ни торговли, ни денежных сношений. Одним из наивыгоднейших приемов для армян-торговцев было — собирание в элисуйском приставстве старых долгов, и за это удовольствие (есть еще налицо живые факты) они готовы были платить лицам власть имеющим тысячи и притом — золотом. Но так как начальство наше воспретило это собирание старых долгов, то не каждому из торговцев удавалось достигнуть своей цели. При этом собирании долгов происходили разные сцены и истории, доходившие даже [191] до кровопролития, и среди них неправыми считались по большей части требователи. Элисуйцы, конечно, каждый раз сообщали о том в горы своему султану, который оттуда над виновными изрекал свое последнее и решительное слово — и слово это было делом. В силу этого, страх имени Даниельбека постоянно тяготел и над теми нашими мирными торговцами округа и нухинского уезда, у которых (избегая выразиться подлинными словами нашего народного баснописца) физиономия была в пуху. Поэтому, и слух о вторжении скопищ Даниельбека произвел потрясающее впечатление на торгующих армян белоканского округа и нухинского уезда — и не столько с точки зрения военных операций, до которых им было мало дела, сколько в виду всегда возможного суда и расправы.

Первую, ужасную для города Нухи, весть о вторжении Даниельбека, примчал к уездному начальнику, маиору Родзевичу, в полночь с 4-го на 5-е число, нарочный, посланный юзбашем одной из пограничных нижних элисуйских деревень. Известие было такого рода, что Даниельбек "нечаянно" вторгся в Элису и занял некоторые деревни, и что многие из тамошних жителей начали перевозить свои семейства и имущество в верхние деревни нухинского уезда. Маиор Родзевич тотчас же послал нухинского участкового заседателя титулярного советника Альмова узнать, справедливо ли все это.

Между тем, едва рассвело — имя Даниельбека моментально облетело всю Нуху. Суматоха повсюду, толкотня на улицах от поспешных сборов куда-то и зачем-то, вой баб, крик ребятишек, пользовавшихся случаем предоставить практику своей глотке, все смешалось в невообразимый хаос. Торгующее христианское население или запирало свои лавки на десять замков, или выносило товары и припрятывало в потаенные места, или складывало их на арбы, [192] готовя заблаговременно к отправлению в более безопасные пункты. Общая паника увеличилась еще более, когда от Альмова прилетел нарочный и привез сведение, что Даниельбек привел с собою до двенадцати тысяч человек и намерен у нас распоряжаться, как у себя дома.

Когда первоначальное известие подтвердилось, нухинский уездный начальник приказал жителям верхних деревень, смежных с элисуйскими владениями, занять сильными караулами все дороги, ущелья и другие удобопроходимые пункты — чтобы воспрепятствовать мелким шайкам горцев безнаказанно врываться в уезд; впереди города, на десять верст в окружности, он выставил также караулы и выслал разъезды; затем, разослал во все концы нарочных и предписал подчиненным ему полицейским властям призвать к оружию народную милицию и собрать ее к 9-му мая в количестве четырех тысяч человек; наконец, казаков нухинского поста начал переводить в крепость, и гарнизону, состоявшему из двух рот линейных №№ 6-го и 7-го баталионов, в числе 350-ти человек, на ночь велел оставаться в готовности на валу.

6-го числа в Нуху прибыла часть казаков из Кара-Агача, и это несколько ободрило жителей, хотя до полного успокоения их было далеко, потому что тревожные вести не прерывались. Значительная часть армянского населения искала убежища в укреплении и была препровождаема туда и размещаема там с пяти часов вечера до полуночи. Только на другой день, после получения ночью от генерала Шварца сведения, что он поразил горцев у селения Катехи и идет теперь с войсками в Ках и Элису, городское население угомонилось и пришло в себя, а уездный начальник вслед затем донес непосредственно главнокомандующему, что оно "в хорошем расположении духа".

Сообразно задаче генерала Шварца — с возможною [193] быстротою являться на разных пунктах, противодействуя горцам, влиять этим на поддержание преданности к нам местного населения, Даниельбек, с своей стороны, подвигал партии то туда, то сюда и рассылал мелкие шайки для тревог и грабежей — благо, что скопища его постоянно усиливались прибывавшими из Дагестана толпами и постепенно возросли, действительно, до десяти или двенадцати тысяч человек; кроме того, были и два орудия, которые он приберегал на крайний случай в резерве, расположенном в трущобах, за селением Элису; сам же, оставаясь в своей бывшей резиденции, и ожидая там с новыми подкреплениями еще и Хаджи-Мурата, оттуда руководил действиями своих отрядов и на плоскость не выходил — что отчасти столько же вредило ему, сколько благоприятствовало нам, потому что жители, да и самые войска его, не видя своего главного и сурового, в их глазах, руководителя, были не настолько энергичны, как бы этого следовало от них ожидать.

Однако, не взирая и на это, генералу Шварцу, с его маленьким отрядом, становилось с часу на час не легче, и если бы не явился вовремя и не поддержал генерал Бюрно, который снял значительную часть забот с Шварца, то последний едва ли на этот раз управился бы с своим соперником, тем более, что затребованный им в подкрепление баталион эриванцев должен был подойти еще не скоро.

Генералу Бюрно пришлось действовать совершенно самостоятельно и только лишь сообразно с действиями генерала Шварца. Он получил известие о появлении Даниельбека 5-го мая, в шесть часов утра, и тотчас стал готовиться к выступлению. Сосредоточив в селении Баш-Гейнух ¹⁰[194] палатки, офицерские, солдатские и всякие прочие тяжести, провиант и порох, под прикрытием третьей роты тифлисского полка (штабс-капитана Семенова), Бюрно снял с работ остальные три роты первого баталиона и команду сапер и в полдень двинулся с ними налегках, форсированным маршем, в элисуйское ущелье, не упустив снабдить людей четырехдневным провиантом. В девять часов вечера того же дня он прибыл в укрепление Ках и застал там уже четыре сотни № 28-го полка, в составе 263-х человек; он их примкнул к своей колонне и здесь остался, потому что укрепление, оборона которого состояла из одной роты и двух крепостных орудий, давало ему возможность устоять с своими малыми силами против неприятеля, если бы последний решился атаковать его даже всем своим многочисленным скопищем.

Даниельбек же, с тремя тысячами мюридов, занимал в это время селение Элису и его окрестности. Предполагая, что Ках не занят еще нашими войсками, и желая в этом убедиться, он отправил 6-го мая, на рассвете, часть своих сил, под начальством Богарчи, на рекогносцировку к Каху и Куму — с тем, что, если удастся и препятствия не будет, атаковать первый из этих пунктов. К счастью, Бюрно весьма своевременно получил сведение об этом движении и тотчас выступил с тремя ротами в низовье элисуйского ущелья, где дорога раздваивается на Ках и Кум, и там занял позицию — не столько для боя, сколько для того, чтобы следить за направлением горцев, а командира саперной роты капитана Корганова, с казаками и саперами, послал для наблюдения в кумское ущелье. Богарчи, приблизясь к выходу ущелья и увидев, что Даниельбек, предполагавший укрепление Ках свободным, ошибся в своих расчетах, повернул окольными тропами, по горам, на селение Кум, сделав лишь издали по [195] направлению к кахскому укреплению несколько ружейных выстрелов. Таким образом, на этот раз встречи противников не произошло. Вслед затем, Бюрно получил известие от Шварца, что он прибудет к нему в укр. Ках. Имея полную надежду, что в этом случае Даниельбек на другой день отступит из Элису, генерал Бюрно снял части своего отряда с занятых ими позиций и скрытно возвратился в укрепление, желая на утро занять ахчайское ущелье и пересечь, таким образом, отступление горцев.

Но обстоятельства сложились несколько иначе.

Генерал Шварц, поразив неприятеля у Катехи и отняв у жителей белоканского участка всякую надежду на успех их при общем восстании, должен был как можно скорее направляться прямо в Элису, потому что население горного магала, и в особенности элисуйского участка, с каждою минутою все ближе льнуло к Даниельбеку, и убеждения некоторых преданных нам беков теряли уже свою силу над народом. К довершению же нашего и без того крайнего положения, нухинская милиция, собранная в числе четырех тысяч собственно для угрозы неприятелю со стороны элисуйского участка, не захотела охранять уезда, а тем более воевать за нас, и большею частью разбежалась. В таких затруднительных обстоятельствах, генерал Шварц, дав знать нухинскому уездному начальнику, чтобы он не отягощал нашего и без того серьезного положения столь значительным числом вполне бесполезных милиционеров, приказал ему ограничиться тысячью человеками наиболее надежных. 6-го мая, по отправлении к Бюрно известия о намерении быть в Кахе, он двинулся на Элису, с тем, чтобы встретить неприятеля где бы то ни было, разгромить его еще раз и тем повернуть расположение элисуйских умов хотя на время в нашу сторону, удержав жителей от окончательного и поголовного соединения с [196] неприятелем. У генерала Шварца было девять рот пехоты, команда сапер в 50-т человек, две сотни казаков, два горных и два легких орудия, из которых одно следовало на почтовых лошадях. На походе он присоединил к отряду только что прибывшие из Царских Колодцев два легких орудия 21-й артилллерийской бригады и взвод крепостных ружей тифлисского полка. Высланные оттуда же две роты 5-го баталиона тифлисского полка вечером прибыли в Закаталы.

Генерал же Бюрно, не имея никаких известий из Элису и не получая их более от Шварца, 7-го мая, на рассвете, занял позицию против ахчайского ущелья. Чтобы узнать, занято ли оно неприятелем, он послал для рекогносцировки капитана Корганова, с тремя сотнями казаков. Корганов быстро и смело дошел почти до самой деревни Ахтычай; неприятельских партий он не встретил, но успел захватить более двух тысяч баранов, которые были отняты горцами у окрестных жителей и приготовлены для угона в горы.

Генерал Бюрно не сомневался, что Богарчи отступил из с. Кума на с. Сарубаш. Нимало не медля, он двинулся в Элису и, сбив по пути несколько наблюдательных лезгинских пикетов, в девять часов утра без выстрела вошел в это селение, но застал его совершенно пустым.

Одновременно с этим и генерал Шварц, переночевав с 6-го на 7-е мая в мухахском ущельи и убедясь, что по близости неприятеля нет, на другой день присоединил к себе бывшие там две роты 2-го баталиона тифлисского полка и двинулся на с. Кум, чтобы вытеснить оттуда Даниельбека; но, конечно, его там уже не застал: оказалось, что он направился к мухахскому ущелью. Тогда, для прикрытия выхода из него, он двинул обратно баталион пехоты, с двумя горными орудиями и полусотнею казаков, [197] под командою маиора Мезенцова, а остальные войска придержал в кумском ущельи. Ночью он получил известие, что Адалов и мулла Шабан, усиленные партиею из Джурмута, вновь спустились с гор по катехскому ущелью и, заняв селение Катехи, с угрозою требовали восстания жителей. Катехцы не замедлили большею частью присоединиться к неприятелю; примеру их последовали Белоканы, Мацехи, Таначи и прочие окрестные селения (кроме селения Талы), жители которых, не видя вблизи наших войск, заколебались и на народных сходках шумно заговорили о восстании подобно катехцам; немногие почетные и более благоразумные люди кое-как сдерживали порывы фанатиков, остававшихся вследствие этого пока в нерешимости, но такое состояние долго продолжаться не могло и, при малейшем неблагоприятном для нас слухе, эти немногие преданные нам лица не могли бы уже более осиливать общего заблуждения. Таких сведений было весьма достаточно, чтобы генералу Шварцу изменить свои намерения: отозвав в ту же минуту части войск, посланные в мухахское ущелье, он, по прибытии их, оставив на месте, в распоряжении генерала Бюрно, две роты тифлисского полка, взвод крепостных ружей и одно легкое орудие, сам, с остальными войсками, 8-го мая двинулся в Закаталы. Сообщив обо всем вышеприведенном генералу Бюрно, который получил это уведомление в час пополудни, Шварц предоставил его непосредственному усмотрению оборону всего элисуйского участка и просил, если окажется возможным, прикрыть все протяжение от сел. Ках до сел. Зарна.

Оставаясь в Элису, генерал Бюрно не имел никаких известий о неприятеле; элисуйские же жители, укрывавшиеся большею частью в Сарубаше, а некоторые в разных трущобах, домой не возвращались. Чтобы понудить их занять свои дома, Бюрно, оставив отряд в Элису, [198] двинулся к Сарубашу с одною ротою пехоты и сотнею казаков и занял позицию против этого селения. Отсюда он дал знать укрывавшимся жителям, что если они не явятся назад, то селение их будет разорено до основания. Эта угроза подействовала, и около полутораста семейств вышли с повинною. Возвратившись с ними в Элису, он объявил старшинам, что обеспечение спокойствия жителей будет зависеть от дальнейшего их поведения. Под влиянием этого условия, жители изъявили совершенную покорность, и только одно население верхнего магала все еще скрывалось пока в ущельи, преимущественно у источника минеральных вод ¹¹.

После этого нужно было позаботиться о Даниельбеке. Утром 9-го мая генерал Бюрно отрядил, с двумя ротами и командою сапер, маиора тифлисского полка Семенова к селению Сарубаш и приказал ему объявить жителям, что если они не откроют местопребывание неприятеля, то будут разорены; командиру же 1-й егерской роты штабс-капитану Кононовичу он велел отбить скот, принадлежащий жителям верхних магалов. Не прошло нескольких часов, как Семенов донес, что Даниельбек находится в деревне Сувагиль, и узнав об удалении войск генерал-лейтенанта Шварца, намеревается напасть на малочисленный кахский отряд. Ночью сведения были более серьезные и обстоятельные: наиб мукаркский Гусейн стоял в Гильмеце с тысячною партиею, готовый выступить по первому указанию Даниельбека; наиб Хаджи-Ягья с такими же силами находился в Цохуре, а еще другие два наиба быстро собирали толпы в Михахе, Мишлеше (Мышлиш) ¹² и Баш-Дженихе. Чтобы воспрепятствовать соединению этих сил с [199] Даниельбеком, генерал Бюрно тотчас отправил маиора Воронченко, с двумя ротами 2-го баталиона тифлисского полка, одним легким единорогом и тремя сотнями казаков, в элисуйское ущелье, приказав ему занять позицию выше моста и прикрыть движение отряда в Сарубаш — на случай, если бы неприятель решился атаковать маиора Семенова, находившегося в Сарубаше с первою егерскою ротою тифлисского полка.

Но Даниельбек в Сувагиле долго не оставался. 11-го мая, до рассвета, он выступил оттуда и, переправившись через речку Шайтан, спустился горными тропами в джаро-белоканский округ и занял селение Зарна ¹³. Получив об этом известие в два часа пополудни, Бюрно тотчас отозвал маиора Семенова в с. Элису, и в семь часов вечера сосредоточил весь отряд в элисуйском ущельи, у моста. Погода была в высшей степени несносная: дождь и снег не переставали с утра, и на людях не было сухой нитки. Понятно, с каким неописанным удовольствием они, по занятии позиции, тотчас сгруппировались у громадных костров, для которых не пожалели векового чинара, тут же предложившего им свои обильные услуга. Эти костры, между прочим, оказали нам весьма важную услугу еще и в том отношении, что преданные Даниельбеку ахчайцы и элисуйцы не замедлили дать знать ему, что отряд расположился в ущельи ночевать, тогда как на самом деле этого вовсе не случилось: Бюрно поднял свои войска в одиннадцать часов ночи и к рассвету 12-го мая был в с. Лякит (в трех слишком верстах от Зарна). Деревня эта оказалась пустою. Передовые посты мюридов занимали высоты между Лякитом и Зарна.

Дав войскам перевести дух, Бюрно двинул их [200] вперед. Подойдя к Зарна, он увидел, что неприятель торопливо устраивал там завалы по всем улицам, открывавшим ход в глубину деревни. Опасаясь, чтобы, при нашем приближении, неприятель не бросил своей позиции и не ускользнул бы из наших рук, Бюрно, нимало не медля, пустил на него в атаку всех казаков, под командою капитана Корганова. Казаки, с пиками на перевес, помчались с места в карьер и, не обращая внимания на жестокий ружейный огонь из аула, перескочили через недостроенные завалы и ураганом накинулись на горцев. Позади их беглым шагом следовали 1-я и 2-я егерские роты тифлисского полка, под командою маиора Семенова; остальные части отряда заняли позицию на полуружейный выстрел от деревни. Под молодецким ударом казаков, руководимых Коргановым и отважным есаулом Карташевым, мюриды моментально рассыпались по всем направлениям, ища спасения в бегстве; подоспевшая пехота довершила поражение — и скопище Даниельбека без оглядки бросилось в горы, напутствуемое сильным огнем взвода крепостных ружей.

Даниельбек, окруженный толпою мюридов, стоял на опушке леса, с правой стороны деревни, и смущенный такою быстрою и неожиданною податливостью своих воинов, видимо находился в нерешимости относительно того, что ему предпринять. Когда же он увидел, что деревня опустела, и толпы его ни удержать, ни возвратить невозможно, то повернул коня и, последний из всех, поскакал за своею бежавшею ратью. В это время казаки, выбив горцев из деревни, были на краю ее. Сотник Кирсанов, находившийся впереди, увидев отступавшую со значком партию, но не предполагая, чтобы в среде ее был Даниельбек, с несколькими десятками бывших при нем казаков пустился вслед за нею. Благодаря пересеченной местности, которая мешала горцам ускорить ход, Кирсанов, не щадя [201] казачьих лошадей, нагнал партию, пиками проложил себе дорогу к передовым мюридам и, изрубив одного из них, державшего значок, вырвал у него этот трофей.

Бой был кончен; поражение горцев было решительное; они оставили на месте 28 тела и, кроме того, имели не мало и раненых, которые, однако, успели ускакать. Быстрота атаки была причиною нашей незначительной потери: у нас оказалось только пять раненых казаков и до десяти убитых лошадей; последние были пополнены лошадьми отбитыми у мюридов.

К вечеру, для избежания напрасной потери, отряд отодвинулся от деревни на два ружейных выстрела; впрочем, это не обеспечивало его от покушений неприятеля, который изредка поддерживал перестрелку до утра.

Едва рассвело, генералу Бюрно дали знать, что транспорт провианта, приготовленный жителями низменных деревень для мюридов, находится в лесу и выжидает удобной минуты для выступления по назначению. Он тотчас послал сотника Язьева, с двумя сотнями казаков, отбить этот транспорт. Язьев без труда исполнил поручение и, несколько часов спустя, доставил до восьмидесяти пудов муки. Это приобретение для отряда было очень кстати, потому что у него не было уже провианта. Необходимость снабдить им части войск заставила генерала Бюрно на другой же день отступить к селению Кум. Здесь он получил сведение от кумского старшины, выбежавшего из плена, что Даниельбек, оставив Сувагиль, перешел в верхний Джених. Это обстоятельство, в связи с появлением холеры в окрестностях и в с. Кахе, где уже было два смертных случая, побудило генерала Бюрно, 16-го мая, просить Шварца о дозволении ему возвратиться в шинское ущелье.

Генерал Шварц, прибыв 8-го мая в Закаталы, послал оттуда, с своим адъютантом поручиком Гамалеем, [202] к помощнику начальника главного штаба Гогелю краткое, наскоро написанное сведение о состоянии дел в округе, и в нем заявил, что Гамалей даст подробные объяснения в словесном докладе, потому что он не имеет свободной минуты, чтобы подробно изложить происшествия, случившиеся в последнее время. В записке своей к Гогелю, Шварц, между прочим, в двух словах обрисовывал свое положение: "оно тем более затруднительное, сообщал он, что неприятель появился на всех проходах с гор, начиная от Элису до Белоканы; но войска, не смотря на крайнюю усталость, бодры и в духе, свойственном русскому солдату". Записку свою Шварц заключил следующими словами:

"Сегодняшний день должен пояснить все обстоятельства белоканского округа. Просить усиления отряда, я знаю, что будет несвоевременно, но не менее того я бы просил, в предосторожность, двинуть хоть один баталион на левый фланг в укр. Кварели".

Переночевав в Закаталах, Шварц 9-го мая двинулся, с тремя баталионами, тремя сотнями казаков и пятью орудиями, в с. Катехи, чтобы подавить разгоравшееся там волнение. По прибытии туда, он увидел, что неприятель владел всем селением и главным образом утвердился в верхней части его, в узком и крепком ущельи. Лишь только войска подошли на дальний ружейный выстрел, из селения вынеслось два или три десятка ружейных пуль; навстречу же отряду, как бы следовало ожидать, не явился ни один из катехцев. Это доказывало, что Шабан и Адалов достигли своей цели и успели склонить на свою сторону всех жителей. При таком условии, снисхождение относительно сих последних представлялось совершенно лишним, и генерал Шварц велел открыть артилллерийский огонь хотя по неприятельской позиции, но не разбирая и жилищ катехцев. Спустя полчаса, горцы оставили свою позицию и скрылись в самых дальних частях ущелья. Отряд [203] расположился лагерем против Катехи и здесь заночевал. У нас выбыло из строя двое раненых нижних чинов; катехцы же потеряли 15-ть человек убитыми. Урон неприятеля неизвестен.

После этого небольшего дела, мусульманское население окрестных к Закаталам деревень, убедившись окончательно в вездесущии наших войск, не посмело более восставать против нас открыто, хотя безмолвно, конечно, и тяготело к своему Даниельбеку. Таким образом, в этом отношении Шварц достиг своей цели и, кроме того, значительно выиграл время, необходимое для усиления его слабого отряда, так как 9-го мая прибыли в Закаталы вытребованные им остальные две роты, с учебною командою тифлисского полка, одно легкое орудие 21-й артилллерийской бригады и взвод боевых ракет, а на другой день — дивизион горных орудий 21-й артилллерийской бригады. Независимо того, благоприятный для нас среди значительной части населения поворот ободрил разбежавшихся нухинских милиционеров, которые собрались в числе тысячи слишком человек и были расположены на границе уезда для наблюдения за мелкими партиями.

Приведя, таким образом, к более или менее благополучному состоянию одну половину дела, генерал Шварц мог теперь сосредоточеннее отнестись к другой, именно — к Даниельбеку и его партиям, усиленным жителями верхнего магала и меньшею частью низменных селений. Все они еще пока не давали повода думать, что намерены оставить нас в покое; напротив, Даниельбек как бы все упрямее преследовал свою задачу и, нимало не сконфуженный неудачами, видимо надеялся на изменение обстоятельств в его пользу. С главными своими силами он находился в глубине мухахского ущелья, а отдельные партии его рыскали по всем направлениям в низменностях округа. Им [204] чрезвычайно благоприятствовала дикая и лесистая местность, с ее болотами и недоступными балками, которая в то же время для наших действий представляла все невыгоды. В интересном, по поводу этого, собственноручном письме генерала Шварца от 11-го мая, в 8-мь часов утра, из Закатал, составляющем ценный для описываемого периода документ, находим следующее чистосердечное его сознание, проливающее все более яркий свет на события того времени:

"Из белоканского округа я никак не могу выбить неприятеля. Куда бы ни двинул отряд — хищники скрываются; отрезать им проходы в горы невозможно; это бы значило совершенно раздробить отряд — и все бесполезно: неприятель скроется в леса, и жители не только будут его кормить, но и присоединятся к нему. Отрезать проходы легко на левом фланге (в верхней Кахетии); там неприятель должен бы был погибнуть, потому что не имел бы места укрываться. Но в белоканском округе лучшее средство выгнать его, если бы князь Аргутинский мог сделать движение через рысурский (дусраратский) магал к Арчидагу. Это единственная дорога к отступлению. Я писал обо всем к князю Аргутинскому, но не знаю, дошло ли ему это сведение, ибо посланный еще не возвращался.

До сей поры важного ничего нет; отряды в Элису, против с. Кум, в мухахском ущельи и около сел. Катехи, близь Закатал, стоят и изредка на показавшихся делают по несколько выстрелов. Вслед засим я пришлю полное донесение; до сей поры я решительно не имел времени писать, а главное — и не хотел встревожить всеми слухами и донесениями, к которым я привык и цену им знаю.

Я сию минуту еду в Мухах, но повторяю просьбу мою: никаким слухам не верить, кроме моих донесений. Я надеюсь, что скоро совершенно успокоится все".

Генерал Шварц, отправив это письмо, располагал тотчас же ехать в мухахское ущелье, потому что, командировав туда накануне из Катех командира тифлисского [205] полка полковника Волоцкого, с четырьмя ротами пехоты, двумя сотнями казаков, двумя горными орудиями и взводом боевых ракет, рассчитывал получить от него достоверные сведения о месте нахождения Даниельбека. Но лишь только он собрался садиться на лошадь, как новое сведение остановило его и заставило взглянуть на все дело значительно серьезнее, чем он думал до сих пор. Сведение это касалось прибытия из Дагестана в помощь султану отважного Хаджи-Мурата, и Шварц, в дополнение к приведенному выше письму, сообщил тотчас же в Тифлис генералу Гогелю следующее:

,,До сих пор я старался сколь можно менее тревожить начальство и надеялся кончить дело войсками, находящимися в моем распоряжении; но теперь полученное известие о прибытии Хаджи-Мурата в Джурмут и о скором его прибытии в самый округ заставило меня написать сигнахскому уездному начальнику, чтобы он, не теряя времени, собрал сколь можно более милиции и шел в Закаталы.... Прошу, если возможно, ускорить движение карабинерного эриванского баталиона".

Таким образом, теперь только выяснилось, почему Даниельбек продолжал оставаться в верхнем магале, и какие именно он лелеял розовые надежды насчет будущего. Прибытие наездника Хаджи-Мурата, а с ним вместе или вслед за ним и новых скопищ из Дагестана, без которых ему не было смысла появляться на линии, окончательно, так сказать, вскрыло Шварцу тайну поведения султана. При таких обстоятельствах, только беззаветная решимость, крайняя быстрота действий и еще хотя бы один сильный и чувствительный удар могли спасти нас от массы новых затруднений. В этом еще более убедило Шварца донесение полковника Волоцкого, полученное им с наступлением ночи, 11-го же числа. Волоцкой уведомлял, что, двинувшись в тот день утром вверх по мухахскому ущелью, он узнал, что сильное неприятельское скопище, [206] соединившись с жителями ближайших селений, укрепилось в деревне Чардахлы. Волоцкой явился туда, чтобы его атаковать, но с первого же шага убедился, что силы его для этого недостаточны, и атака будет рискованною; поэтому, ограничился действием артилллерии и ожидал присылки подкреплений.

Волоцкой еще не знал, что это за скопище, с которым столкнула его судьба; но Шварц догадался, что оно ничто иное, как те именно главные силы Даниельбека, от поражения которых зависит теперь весь исход дела и благополучие округа. Соображения его вполне подтверждались, когда за полночь он получил второе донесение Волоцкого, что в селении Чардахлы утвердился сам Даниельбек и, как видно, не намерен уступить его очень легко, тем более, что все жители стали на его сторону.

К сожалению, Шварц не мог двинуться тотчас же, потому что тальская речка, от сильного дождя, не перестававшего целые сутки, разлилась донельзя, и переправа была невозможна; поэтому, с большею частью отряда он выступил только 13-го числа, когда, после угомонившегося дождя, вода значительно спала, и, спустя несколько часов, явился у Чардахлы.

Селение это было расположено у подошвы лесистых высот и на протяжении полуторы версты скрывалось в густых садах, изрезанных оврагами. Сады эти были обнесены остатками каменных стен, служивших заборами, и прочными завалами; сакли и несколько крепких башен, все построенные преимущественно из плитного камня, грозно и мрачно смотрели вперед своими темными бойницами и амбразурами; дно ущелья против селения было ровное, каменистое и весьма широкое. Вообще, лучшей оборонительной позиции для неприятеля трудно было и желать, и он имел полное право надеяться, что она скоро и легко взята не будет. [207]

К нашему удовольствию, вышло совсем напротив.

Бой у Чардахлы является весьма характерным и заслуживающим особого исторического значения, потому что был разыгран, так сказать, по нотам и, как следует заключить по его исходу, не мог не удивить противника своею методичностью и строгою последовательностью.

Генерал Шварц подвел войска к селению на пушечный выстрел и тут устроил их в боевой порядок — в две линии с резервом. Отправив в обход селения две сотни казаков и конвойную команду из туземцев, он расставил семь орудий на возможно широкие интервалы и велел им, а также взводу боевых ракет, открыть огонь по передовым завалам и толпам неприятеля. Каждое орудие, установив для себя особую цель, мерно, не спеша, начало отправлять по назначению снаряд за снарядом. Эта спокойная стрельба дала возможность поражать неприятеля весьма удачно, и ни один выстрел не прошел без того, чтобы в толпах его не обнаружилось колебания и поспешного передвижения с одной стороны в другую. Замешательство неприятеля, возраставшее с минуты на минуту, обнаруживалось постепенно усиливавшеюся ружейною пальбою, которая видимо производилась впопыхах и наудачу, потому что пули не только достигали до нашей артилллерийской позиции, но падали даже в резерве — и все-таки не приносили никому вреда. Горцы показали себя вполне молодцами, потому что целый час держались упорно и не сдали ни одного шага, но, наконец, им стало не в мочь, и большая часть из них скрылась за стенами, оставив в завалах одних только мюридов.

В то время обходные сотни показались на фланге неприятеля. Признав этот момент самым удобным для решительной атаки, генерал Шварц подвинул весь отряд на близкий картечный выстрел, сделал последний залп из [208] всех орудий, крепостных ружей и боевых ракет — и затем, без выстрела, в стройном порядке, повел обе линии на штурм. Грозный вид спокойно идущих войск видимо озадачил неприятеля, потому что пальба с его стороны мгновенно оборвалась, и полнейшее молчание продолжалось минуты две или три — словно атакуемые залюбовались так редко виданною ими в горной войне картиною. Подойдя не более как на сто пятьдесят шагов, первая линия сделала дружный ружейный залп, потом вскинула ружья "на руку" и беглым шагом бросилась на завалы; за нею поспешала и вторая линия. Мюриды опомнились — и сильная трескотня охватила все завалы. Однако, защищаться уже было поздно, потому что роковое русское "ура" не замедлило раздаться у самых завалов, и увлечения, которое оно рождало, ни уничтожить, ни сократить было нельзя. Мюриды дрогнули и обратились в бегство, оставив на месте множество бурок, гуд, папах и даже отчасти оружия. Толпы, сидевшие за стенами, увидев, что лучший цвет и опора всего многочисленного скопища сломан и сбит, также бросились в беспорядке за селение и искали спасения на высотах, ограждавших его с тыла. Через час все скопище красовалось уже на гребне высот, куда не доставали наши выстрелы, и оттуда, с стесненным сердцем, взирало на уничтожение одного из обширных и богатых пристанищ хищников, которое Шварц велел тотчас же разорить в наказание его жителям, поголовно передавшимся Даниельбеку, и в пример другим. К ночи обширное зарево висело над вероломным и злополучным Чардахлы.

Поспешное бегство неприятеля спасло его от истребления, а быстрота нашей атаки и спокойствие, с которым она была произведена, были причиною весьма незначительной нашей потери: у нас убит один, ранено семь и контужено шесть нижних чинов. [209]

Взятие Чардахлы и широкие столбы пламени, высившиеся к темному беззвездному небу, свидетельствовавшие всему окрестному населению, что главные силы неприятеля поражены и изменникам пощады не дано, сосредоточили в нашем лагере, утром 14-го мая, толпу представителей от разных деревень, спешивших раскаянием и покорностью загладить свое вероломство. 15-го числа не оставалось почти ни одного отложившегося селения, которое бы не выслало от себя депутацию с мольбою о прощении и пощаде.

Один день, и притом фатальное (по народному поверью) тринадцатое число, перевернул все обстоятельства, тяготившие нас до того времени, и вдруг изменил картину действительности в обширном районе белоканского округа, которая с той минуты явилась в следующем виде:

Даниельбек ушел в горный магал. Отступление его скопища сопровождалось негодованием обманутого в своих ожиданиях населения; все, от мала до велика, наконец, прозрели и, в особенности после чардахлынского дела, поняли не без ужаса, какие бедствия могли ожидать их при дальнейшей войне в округе. Настроение массы выразилось фактически и осязательно: при удалении скопища, женщины провожали его проклятиями за все причиненные беды, а мальчишки швыряли камнями в отсталых и запоздавших, при удалении в глубь гор, мюридов; многие муллы, не смотря на свой фанатизм, дали знать наибам, чтобы более не пробовали спускаться с гор и не подвергали бы жителей всем гибельным последствиям своего ненасытного властолюбия и хищничества; жители в раскаянии клялись, что более заблуждаться не будут и безропотно выдавали нам зачинщиков восстания — хотя генерал Шварц не верил в искренность этого раскаяния и был убежден, что оно, по заведенному издавна у лезгинского населения обычаю, может иметь силу только до первого нового случая. С той минуты [210] для нас ясно обнаружились среди подвластного нам населения наши друзья и недруги.

С отступлением Даниельбека, анкратльские наибы также удалились из катехского ущелья на г. Акимал, с тем, чтобы разойтись в свои места; но участвовавшие в их партиях белоканские изменники снова упрекнули их в малодушии и заставили приостановиться. Дидойцы, собравшиеся во всеоружии на границе своего общества и намеревавшиеся поддержать Даниельбека вторжением на левый фланг лезгинской линии, хотя и отрядили от себя пятьсот человек и двинулись 13-го мая в кварельское ущелье, но, узнав о чардахлынском деле, на другой день возвратились в свои дома, не принеся нам никакого вреда; Шамиль и Хаджи-Мурат отправились в Чечню.

Так окончилось вторжение горцев в округ, хорошо обдуманное и исполненное быстро, решительно, в такое время, когда все реки были в полном разлитии и чрезвычайно замедляли движение нашего отряда. Что счастье нам послужило — это бесспорно; но не видеть бы нам никогда этого счастья, если бы во главе нашего отряда не стоял опытный, разумный и энергичный Шварц, да под начальством у него не были бы такие войска, которыми был славен тогда Кавказ. Эти покорные, безропотные герои в течение двенадцати дней (с 2-го по 14-е мая) сделали 240 верст по ужасающим дорогам, в самое ненастное время, без палаток и без одного лишнего вьюка, совершили двадцать две больших и множество мелких переправ, перенесли голод, холод, бессонницу — словом, все невзгоды, но не оскудели духом, не обессилели не изменили своему заповедному мужеству. Народ, убедившись в своем ничтожестве и превосходстве нашего оружия, в то же время умилялся снисходительностью и добродушием грозного нашего солдата, который, не щадя в бою врагов и изменников, [211] кротко и милостиво относился к их семействам, брошенным в домах и справедливо ожидавшим законного возмездия за проступки своих представителей.

Генерал Шварц, как видно из его собственных слов, не думал так быстро и удачно справиться с горцами, и это было главною причиною, которая заставила его обратиться к содействию князя Аргутинского. Летописи же оставили нам интересный исторический факт, заключающийся в том, что князь Аргутинский, при всем глубоком знании характера горцев, их политики, и при всех сведениях, которые постоянно имел с гор, на этот раз ошибся в воззрении на дело и изменил сам себе: он сначала не придал никакого значения вторжению горцев в белоканский округ, и на уведомление об этом Шварца отозвался, что это должно быть ничто иное, как хищническая партия, намеревавшаяся угнать скот у жителей, вследствие чего и никакого пособия Шварцу не оказал. Только после трех поражений, нанесенных Даниельбеку 5-го, 12-го и 13-го мая, он убедился, что вторжение султана не было разбойничьим набегом, и что белоканский округ был в положении весьма критическом. Но тогда Шварц уже более не нуждался в его помощи.

Князь Воронцов взглянул на дело серьезнее, но, не смотря на то, когда получил первые достоверные известия с поручиком Гамалеем, перестал тревожиться, потому что вполне был уверен в Шварце и полагался на него, как на незыблемую гору — что лучше всего выразил в письме к нему от 12-го мая, из лагеря на Ассе (приложение IV).

Видя, что спокойствие в округе восстановилось, генерал Шварц 16-го мая распустил по домам прибывшую накануне, по его требованию, сигнахскую милицию и другую временную милицию, собранную на левом фланге линии, отправил в Царские Колодцы 5-й баталион тифлисцев и три [212] легких орудия, а на Белый Ключ, с левого фланга линии, 3-й баталион грузинского гренадерского полка, и разрешил генералу Бюрно возвратиться, с баталионом, в шинское ущелье, к своему назначению. 3-му баталиону и взводу крепостных ружей эриванского карабинерного полка не пришлось участвовать в действиях отряда, так как они прибыли в Закаталы; только 16-го и 18-го мая, когда уже все было кончено. 19-го мая все усиленные предосторожности были прекращены, и в г. Нухе орудия разряжены. Народ мирно принялся за обычные свои занятия.

Приведя внутренние дела округа в возможный порядок, генерал Шварц немедленно сделал распоряжение об уничтожении в сел. Катехи старой каменной стены, которая так много усиливала позицию горцев в деле 5-го мая, и чтобы подавить в жителях всякую мысль о неповиновении, возложил эту операцию на самих катехцев, поведение которых при вторжении горцев было более чем двусмысленное; с тою же целью он заставил белоканцев возобновить разрушенное ими белоканское укрепление, не смотря даже на то, что, по губительному влиянию на здоровье, оно оставалось давно уже без гарнизона.

С 11-го числа генерал Шварц перестал посылать даже отрывочные записки о ходе дел к генералу Гогелю, потому что едва имел время и успевал следить за обстоятельствами и переменами в округе, мелькавшими с быстротою молнии: только теперь он мог приняться за составление обстоятельных донесений обо всем, что произошло в джаро-белоканском военном округе с 1-го мая. Генерал Гогель, зная хорошо, что князь Воронцов, находившийся в то время при войсках сперва в Чечне, а потом, со второй половины мая, в Дагестане, весьма сильно интересовался событиями в Закавказьи, 17-го мая послал к Шварцу в Закаталы адъютанта главнокомандующего [213] штабс-ротмистра князя Дондукова-Корсакова, поручил ему собрать все достоверные сведения на месте, получить официальные донесения и следовать прямо через Дагестан в место пребывания князя Воронцова. Князь Дондуков-Корсаков, исполнив все это, явился отрадным для князя Воронцова вестником, и маститый вождь, умевший всегда приласкать и очаровать всякого полезного деятеля, не стесняясь даже своим официальным расстоянием по отношению к нему, поспешил выразить Шварцу все свое удовольствие и расположение (приложение V).

Хотя боевые действия в белоканском округе прекратились, и население угомонилось, но тревоги продолжались, потому что мулла Шабан и мудир Адалов не только все оставались на Акимале, но и собирали новые партии, а скопище Даниельбека, сократившееся, впрочем, до семи тысяч, стояло наготове в горном магале, в селениях Цохуре, Гильмеце, Мышлише и Баш-Дженихе. Даниельбек отрядил тысячу человек для расчистки дороги чрез гору Саридаг в общество Кейсерух и распускал в народе слухи, что в этом направлении он ожидает к себе подкреплений, с артиллериею, из Дагестана. Для наблюдения за его действиями князь Аргутинский выставил в селениях Лучеке и Рутуле до двух тысяч ахтынской милиции, с баталионом пехоты и двумя горными орудиями; кроме того, он просил генерала Шварца, если будет возможно, двинуться с частью лезгинского отряда вверх по мухахскому или другому ущелью, которое больше представит выгод для того, чтобы угрожать Даниельбеку в тыл, и вытеснить его из цохурского магала, как средоточия, откуда, при первом удалении самурского отряда за Кумух, он мог бы предпринять движение в самурский округ и подвергнуть большой опасности наши мусульманские провинции, где его все знали и уважали. Вообще, позиция, занятая Даниельбеком [214] в горном магале, одинаково обеспокоивала и Шварца, и князя Аргутинского, и каждый из этих генералов имел право тревожиться за безопасность вверенного ему района, тем более, что настоящих целей султана никто наверное не знал. Только из воззвания Даниельбека к рутульскому населению, которое он призывал к отпадению от нас и к священной войне, можно было слегка заключить, что он, достигнув будто бы своих целей в джаро-белоканском округе, намерен теперь действовать в Дагестане, но не на лезгинской линии (приложение VI).

Таким образом, генералу Шварцу предстояло, не ограничиваясь удалением неприятеля из округа, отделаться от него окончательно, и для этого предпринять еще два движения — на Акимал и в горный магал. Попросив начальника 21-й пехотной дивизии генерала Клюки-фон-Клугенау придвинуть, на всякий случай, из Царских Колодцев на муганлинскую переправу две роты с двумя легкими орудиями, генерал Шварц послал в Белоканы навагинского полка маиора Эристова, с баталионом пехоты, двумя сотнями казаков, взводом крепостных ружей и двумя горными единорогами — для воспрепятствования неприятелю вновь занять селение и пользоваться оттуда продовольствием. Вслед за Эристовым располагал двинуться по белоканскому ущелью и сам генерал Шварц, с большею частью отряда. Но Шабан и Адалов не дождались его: узнав о приближении наших войск, они подняли свои партии, поспешили испортить и без того едва проходимый подъем на г. Маал-Раса и скрылись в своих трущобах. Спустя некоторое время, нам стало известно, что они распустили свои толпы по домам.

После этого генерал Шварц обратился против Даниельбека. 23-го мая он двинул часть отряда, под начальством командира эриванского полка полковника Бельгарда, [215] по мухахскому ущелью на урочище Ахдам-Тахта, приблизив в то же время к с. Катехи войска, бывшие в Белоканах, и предписав генерал-маиору Бюрно, чтобы он, с четырьмя ротами пехоты и сотнею казаков, занял селение Элису, угрожая неприятелю по элисуйскому ущелью; начальнику же левого фланга линии полковнику Квятковскому велено было принять все меры осторожности и держать резерв в совокупности, чтобы анкратльские наибы не вздумали бы воспользоваться случаем и, после неудачи в белоканском ущельи, не собрали бы опять партии и не нагрянули бы на левый фланг. 26-го мая, генерал Шварц, с остальною частью войск, сам прибыл на урочище Ахдам-Тахта. Численность всего отряда, который он принял под свое начальство, заключалась в двух с половиною баталионах пехоты, сотне сапер, ста человеках 1-го Грузинского пешего полка, ста человеках казаков, в четырех горных единорогах, полувзводе боевых ракет и взводе крепостных ружей.

Даниельбек, сведав о появлении наших войск в мухахском ущельи, поспешно занял перевал на хребте Динди-даг и укрепил его завалами. Обойти эту позицию не было никакой возможности, потому что на окрестных высотах повсюду лежал еще глубокий снег, а форсировать трудный перевал — значило напрасно жертвовать людьми. Поэтому, Шварц предоставил свои дела природе — холоду и сильному снегу, который очень кстати повалил вскоре по прибытии его на позицию, уверенный, что эти два помощника наверное выживут скопище султана с Динди-дага. Он не ошибся: горцы не выдержали даже одной ночи и 27-го мая к рассвету перешли за Самур, не надеясь, как видно, удержаться при обороне Мышлиша и Баш-Джениха. Отряд наш тотчас перешагнул через хребет и расположился на берегу этой реки, близь с. Калялю. Тогда [216] Даниельбек перевалил 28-го мая через гору Саридаг и совершенно очистил весь горный магал, не упустив случая захватить многих старшин в аманаты (которые, впрочем, скоро от него бежали).

Драма, длившаяся в течение целого месяца и имевшая своим сюжетом первое обширное вторжение горцев на лезгинскую линию, кончилась. Безусловное удаление Даниельбека привело в наш лагерь толпу окрестных жителей и представителей разных селений горного магала, с выражением нам своей покорности и поздравлений с счастливою развязкою опасного для нас дела. При этом, жители селений Калялю, Баш-Джениха и Мислаха похвастали тем, что хотя "могущественный султан" приказал им переселиться в Анкратль или Дагестан, но они, не желая разорвать с нами дружбу, имели смелость ослушаться его и ныне остаются на своих местах. Шварц недоверчиво улыбнулся в ответ на подобное наивное заявление, но все же уверил старшин, что он ценит вполне расположение к нам населения и убежден, что оно еще не раз докажет нам свою привязанность.

Выждав еще сутки у Калялю и узнав из достоверных сведений, что Даниельбек ни в каком случае назад пока не повернет, генерал Шварц, 30-го мая, спустил отряд на урочище Ахдам-Тахта, а 31-го возвратил его в Закаталы.

Комментарии

3. Этот отъявленный разбойник был убит 6-го июля того же года в сел. верхние Лаиски, при преследовании его полициею.

4. Есаул — нукер, исполняющий и полицейские обязанности; звание это равносильно чапару.

5. По удостоверению сослуживцев Мелешко, последний был человек способный, распорядительный и вполне удовлетворял назначению пристава; но элисуйцы не любили его, равно и Хан-Бабу, за корыстные побуждения, вследствие чего сообщали не раз о том своему бывшему султану и просили его, при удобном случае, освободить их от подобного начальника.

6. У Гаджи-Абаза было два сына; из них один вел торговлю с горцами, а другой — Гаджи-Ага-бек служил в нашей милиции. Этот последний через пять лет отплатил за смерть отца если не самому Даниельбеку, то его приятелю Хаджи-Мурату. Когда в 1852-м году, 22-го апреля, Хаджи-Мурат бежал из Нухи, Гаджи-Ага-бек, будучи поручиком, с элисуйскими жителями, при участии карабахской и нухинской милиции, разыскал его, 24-го числа, близь ахкобурской станции и сел. Дайкенды, и снял с него голову, которую, вместе с головами его нукеров, представил начальству.

7. 4-й баталион оставался пока в Закаталах.

8. На этом показании рукою генерала Шварца написано: "показание это заслуживает полного вероятия".

9. Как видно, письмо написано второпях и между словами: "было" и "и даже" пропущено, должно быть, слово "трудное".

10. Через 3-4 дня сюда же явилось 300 человек милиции, собранной гейнухским старшиною.

11. Серный ключ в ущельи Амам-дара, идущем от сел. Элису на восток.

12. Оба аула на северо-запад от Гильмеца, по речке Дюльты-чай.

13. Зарна находится на линии, почти на половине дороги между сс. Кум и малый Мухах.

Текст воспроизведен по изданию: Трехлетие на лезгинской кордонной линии (1847-1849 годы) // Кавказский сборник, Том 9. 1885