-

ВОЛКОНСКИЙ Н. А.

ТРЕХЛЕТИЕ В ДАГЕСТАНЕ

1849-Й ГОД

(1847-й и 1848-й годы описаны в VI и VII томах «Кавказского Сборника».).

ОСАДА УКРЕПЛЕНИЯ ЧОХ.

Положение дел в горах после 1848-го года. События, предшествовавшие нашей экспедиции. Совещание Шамиля в Анди с наибами и кадиями. Меры неприятеля к обороне. Нападение большой партии на Темир-Хан-Шуру. Отражение мюридов, покушавшихся отбить наш транспорт, и подвига рядового Уколова. Назначение войск для летних действий в прикаспийском крае. Наши военные предположения. Селения Чох и Согратль. Цели и виды князя Воронцова.

Взятие нашими войсками в 1847-м и 1848-м годах двух главнейших укрепленных пунктов в Дагестане — Салты и Гергебиля хотя несколько и поправило наши дела, расстроенные предыдущими неудачными годами — именно в том отношении, что сильно и благоприятно для нас повлияло на население сомнительно-покорное; но для интересов Шамиля в горах не имело особенного значения: он, в глазах мусульманских народов края, возносился все выше, выше и, наконец, приобрел такую силу и власть над враждебными нам обществами, что даже самые казни [242] совершались по его велению без малейшего прекословия и без явного ропота со стороны лиц, родственных или близких для пострадавших. Вследствие этого, он стал для нас противником еще более опасным. Сообразно его силе и значению, дух непокорных обществ, в особенности при энергичном и удачном содействии такого важного сподвижника его и нашего заклятого врага, как бывший султан Даниельбек, вырос до уровня почти невероятного. Пораженные, разбитые наголову у Салты, Гергебиля, Мескинджи, рассеянные у Ахты, они вовсе не считали себя побежденными — и, конечно, вполне основательно — даже не сознавали, что потерпели громадные неудачи; напротив, они были уверены, что теперь-то и показали себя вполне достойными нас противниками, с которыми всякие столкновения весьма опасны. Они надеялись, что счастливые для них случаи еще впереди — и почти не ошиблись: славная, замечательная осада Чох в 1849-м году была, с другой стороны, по результатам своим для нас, повторением бомбардирования Тилитля в 1844-м году.

Зная дела и положение противной стороны так, как они были на самом деле, командующий войсками зорко следил за неприятелем и усердно оберегал страну. Но пока, вокруг было все тихо: в январе 1849-го года глубокие снега и холода мешали горцам выдвинуться из своих убежищ. Но к февралю уже начались попытки, служившие как бы продолжением преднамерений и действий неприятеля, бывших в 1848-м году.

В ночь на 27-е января партия мюридов внезапно заняла селения казикумухского ханства: Холуеми, Холяки и Хунаши. Правитель ханства Агалар-бек тотчас двинулся с милицией к этим деревням. Мюриды, узнавшие о движении его, бежали, не успев причинить населению какой-либо вред. Другая партия мюридов, под начальством [243] наибов Муртузали и Муса-Хаджи напала на сел. Чукну, вицхинского магала, но была отбита с уроном и также удалилась. В тот же день замечена была и третья партия, в числе более 600 конных, которая подошла к сел. Чонт-аулу с намерением разграбить его, но была открыта секретами из жителей и отступила. Узнав об этом последнем случае, командир нижегородского драгунского полка генерал-майор Круковский, заведовавший войсками на Сулаке, немедля занял пятью эскадронами пространство между Чир-Юртом и Внезапной, опасаясь, чтобы партия не предприняла еще чего-нибудь ниже селения Костека; но утром оказалось, что она бежала в горы окольными путями.

Попытки эти перешли в более серьезные поползновения: с 19-го февраля стали получаться сведения о сборах неприятеля около селений Чох и Салты. Но так как эти известия по большей части противоречили одно другому, то князь Аргутинский не доверял им, тем более, что не получал донесений от Агалар-бека, который один мог достоверно знать обо всем этом. Поэтому, он послал в горы верных людей для положительных известий. Но прежде чем они возвратились, Агалар-бек донес, что Шамиль должен отправиться 26-го февраля через Андию и Карату в Тилитль, где назначен сборный пункт, и что он имеет намерение произвести вторжение в казикумухское ханство тремя толпами — под личным своим начальством, Хаджи-Мурата и Даниельбека. Этого было довольно для князя Аргутинского, чтобы немедленно перевести три батальона князя Варшавского полка и дивизион горной № 6-го батареи на левый берег р. Самура, и иметь в совершенной готовности к движению по первому востребованию; вместе с тем, велено собрать и приготовить кубинских военных нукеров, кюринскую, [244] кайтагскую и табасаранскую милиции, 3-й батальон самурского, 3-й дагестанского, 2-й апшеронского полков, 4-ю роту стрелкового батальона, шесть орудий горной № 4-го батареи, два ракетных отделения, дивизион драгун и две сотни казаков. Князь Аргутинский, со своей стороны, по первой тревоге намерен был выехать в Казикумух, чтобы быть ближе к месту действий.

Пока приводились в исполнение все эти распоряжения, большие скопища конных и пеших горцев быстро собирались в Салатавии, в селениях Алмаке и Зандаке; но цель их еще была неизвестна. Все это заставило отложить выступление в Казикумух до тех пор, пока обстоятельства разъяснятся и укажут, куда именно следует отправиться нашим войскам. Шамиль же, действительно, выехал из Дарго, но проехал не в Тилитль, а в Анди, и там 2-го марта собрал на совет всех наибов и кадиев и условился с ними насчет обороны этого года. Он предупредил всех представителей непокорных обществ, что войска наши двинутся в горы с трех сторон: от Салатавии, Чечни и Андаляля, почему на совете и было решено — укрепить различные пункты в этих местах. Так как Шамиль не мог одинаково присутствовать на всех пунктах, то начальство над горцами, которые должны были действовать против войск прикаспийского края, поручил Хаджи-Мурату.

Когда эти сведения со всею обстоятельностью дошли до князя Аргутинского, и он убедился, что до решительных действий и приведения в исполнение всех предположенных Шамилем мер еще довольно далеко, то приказал — три батальона князя Варшавского полка перевести обратно на правый берег р. Самура. Разъехавшись из Анди, наибы тотчас воспользовались собранными уже толпами и приступили к работам в Ирибе, Чохе, на уроч. Улиаб [245] и на других пунктах в горах, более доступных нашим войскам. К первому апреля, они достаточно их укрепили, и оставив там гарнизоны, частью разошлись по домам, частью, благодаря везде обнажившимся в горах дорогам, принялись за обыкновенное свое ремесло — нападения на наши окраины, которыми всегда знаменовался период, предшествовавший нашим экспедициям в горы. Одно из таких нападений, 14-го апреля, на Темир-Хан-Шуру произвело у нас большой переполох и даже вызвало некоторые замечания Государя Императора.

В означенный день, в одиннадцать часов ночи, конная партия в восемьсот человек, под предводительством отважного Хаджи-Мурата и закоренелого в боях и во вражде к нам Мусы белоканского, укрывшись не в дальнем расстоянии от Шуры, выжидала лишь более позднего времени, чтобы ворваться внутрь укрепления и разграбить — как уже обнаружено впоследствии — торговые заведения. Хаджи-Мурат был уверен, что его предприятие увенчается успехом, так как хорошо знал, что укрепление не достроено, и гарнизон его слаб. Выслав по дороге в Шуру конный разъезд из пяти человек, а сам притаившись у Муселим-аула, он терпеливо ожидал от него подробных сведений о результате осмотра укрепления со всех сторон. Но разъезду не посчастливилось: он наткнулся на команду охотников апшеронского полка, был встречен несколькими выстрелами, потерял одну лошадь и без оглядки бежал к своему скопищу. Выстрелы были услышаны в Шуре, и воинский начальник тотчас вышел на юго-восточный бастион, ожидая прибытия охотников. Но они не очень торопились, думая, что появление татар было связано с обыкновенным мелким грабежом или хищничеством, которое повторялось почти каждую ночь. Сняв преспокойно седло с убитой лошади, апшеронцы повернули [246] обратно и методически плавно прибыли, наконец, к валу, дав часовым условный отзыв. Когда же они доложили о случившемся воинскому начальнику, то последний взглянул на это несколько серьезнее: он приказал охотникам, не отдаляясь много от вала, соединиться с другою командою, бывшею в обходе по дороге к селению Кафыр-Кумык, и ожидать — не покажутся ли хищники вторично; сам же, с тридцатью патрульными, взятыми частью из караула у аварских ворот, остался на бастионе.

Хаджи-Мурат, известясь от своего разъезда о встрече и тревоге, приблизился насколько возможно к Шуре, спешил триста отчаянных голов и приказал им навестить гарнизон; всех прочих всадников он оставил в резерве. Отряженная партия, прикрываясь сильною темнотою, подошла незаметно почти к самому валу. Тут только она наткнулась на команду охотников, которые, получив приказание воинского начальника, собирались направиться к Кафыр-Кумыку для соединения со своими товарищами. Гикнув, при дружном залпе, и свалив четырех апшеронцев, горцы опрокинули команду и кинулись по ее следам на бруствер; в одно мгновение они водрузили два значка возле нашей батареи и дерзко полезли через восточную часть вала во внутренность укрепления. Но как отважно было нападение, так молодецки произведен и отпор: горсть людей, окружавшая воинского начальника, встретила их выстрелами и штыками и свалила обратно книзу, а барабанщик, не ожидая приказания, заколотил такую тревогу, что сразу поднял на ноги всю Шуру. Однако из всего этого вышло пока мало проку, потому что часть горцев, не обескураживаясь от первой неудачи, бросилась к стороне вала, более удаленного от бастиона, ворвалась внутрь и через две минуты была у стен лазаретного отделения. Больные переполошились, призвали на [247] помощь все свои слабые силы и, повскакав с постелей, сбились в одну комнату. Тут они поспешно напали загромождать двери кто чем попало. Усердие их увенчалось полным успехом, и как горцы ни хлопотали, а отворить дверей не могли. Таким образом, безоружные больные отстояли себя голыми руками, и поплатился только один несчастный, который не мог подняться с койки и был ранен выстрелом из ружья. Истощив бесполезно всевозможные старания в штурме баррикадированной двери, и видя, что усердный барабанщик распространил тревогу по всему укреплению, хищники кое-как захватили несколько подушек, одеял и кружек и бросились обратно. Но в это время 4-й батальон апшеронцев, под начальством майора Павлова, с одной стороны, а полковник Асеев, с собранным им резервом, с другой — встретили бежавшего неприятеля и приняли его в штыки. Горцы, пользуясь темнотою, разбросались во все стороны и вскоре исчезли за валом; преследовать их в густом мраке решительно было невозможно. Только с рассветом были отправлены за ними драгуны, шамхальская милиция, батальон апшеронского полка и одно орудие, но они бежали, не останавливаясь, и к тому времени уже перевалились через хребет по дороге к Бурундук-кале.

Потеря наша в эту ночь заключалась из двух унтер-офицеров и четырех рядовых убитыми, одного унтер-офицера и семи рядовых ранеными; неприятель потерял до 20-ти человек убитыми и от 30-ти до 40 ранеными. Пять человек из числа убитых принадлежали к почетным жителям аварских селений; двое из них имели знаки отличия, данные Шамилем за военные подвиги.

По докладе Его Величеству об этом происшествии, Государь Император соизволил отозваться, что оно [248] доказывает чрезвычайную оплошность в охранении крепости, и что главнокомандующий, конечно, поставит это на вид начальству крепости и примет меры, дабы впредь подобного случиться не могло. Получив от военного министра такого рода отзыв, князь Воронцов дал знать об этом князю Аргутинскому; но последний, в оправдание себя, донес, что с самого вступления им, в конце 1847-го года, в командовало войсками в прикаспийском крае он обращал все свободные от военных действий способы на устройство в Темир-Хан-Шуре оборонительных казарм, но постройка их не пошла доселе желаемым образом потому, что состояние края вообще требует продолжительного употребления большого числа войск для действий против горцев в поле и тем неизбежно уменьшает средства, обращаемые на устройство обороны Темир-Хан-Шуры; если же еще затем усилить работы по этому укреплению, то это может иметь весьма пагубное влияние на здоровье войск, без того ослабленное свирепствовавшею здесь холерою и потрясаемое местными упорными лихорадками и цингою.

С нашей стороны этим все пока и ограничилось; но горцы не останавливались в своих предприятиях, и в ночь на 28-е апреля опять напали на одно казикумухское селение, где хотя и были встречены караулом, состоявшим из шестидесяти человек, но успели отбить десять штук скота; когда же подоспел на помощь с милициею полковник Агалар-бек, то они быстро бежали — однако уведя с собою добычу. У нас убито три и ранено также три милиционера; неприятель потерял семь человек одними убитыми. Другая же партия, в числе ста мюридов, с двумя значками, в тот же день напала на транспорта с провиантом, состоявший из восьми вьючных лошадей и следовавший из укрепления Ходжал-Махи в цудахарский форт, под командою самурского полка [249] прапорщика Дебашинского и под прикрытием команды из двух унтер-офицеров и двадцати пяти рядовых. До появления транспорта, хищники скрывались на верхних террасах по правую сторону казикумухскаго Койсу, так что с дороги их совершенно невозможно было видеть, и патруль, шедший впереди, их не заметил. Пропустив его беспрепятственно, горцы допустили прикрытие наравне с собою и, сделав залп, бросились в шашки одновременно на авангард и арьергард. Но если патруль и не усмотрел их, за то остальная команда не была так беспечна и, не будучи немало сражена неожиданностью, лихо отбросила мюридов штыками. В ожидании, что нападение может повториться, командующий транспортом прапорщик Дебашинский приказал живо перевязать за поводья вьючных лошадей и, загородив ими прикрытие, сам с унтер-офицером и несколькими человеками расположился за камнями, чтобы уменьшить число людей между вьюками. Дебашинский отгадал: едва только все его распоряжения были исполнены, как хищники, сделав новый залп, опять бросились в шашки. Результата был тот же, что и прежде. После того, атаки повторились еще несколько раз — и все без успеха, потому что живой завал был устроен как нельзя более удачно. Но зато, к несчастью, прапорщик Дебашинский и находившейся при нем унтер-офицер были убиты, а другой унтер-офицер во время рукопашного боя был отхвачен и пропал без вести; остались лишь одни рядовые. Замешательство видимо начало закрадываться в команду, осиротелые чины которой хотя и продолжали отстреливаться и отбиваться, но в то же время озирались на все стороны, как будто что-то разыскивая. Тогда один из рядовых, по фамилии Уколов, видя, что положение становится отчаянным, громко крикнул: «слушаться меня!», принял начальство над командою, [250] мгновенно установил среди нее совершенный порядок, ободрил людей и, не смотря на несоразмерность в силах с неприятелем, кидавшимся с ожесточением в рукопашный бой, продолжал, со своими храбрыми товарищами, отстаивать вверенный им транспорт. Между тем, передовой патруль, состоявший из двух рядовых, будучи отрезан от транспорта, взбежал на гору и сделал несколько выстрелов. В цудахарским форте их услышали и немедленно выслали к месту дела одну роту, а из укрепления Ходжал-Махи, куда о происшествии дали знать жители, выбежала полурота в числе ста штыков. Хищники, заметив спешившее с обеих сторон подкрепление, бежали обратно на другой берег казикумухскаго Койсу. Прибывший ротный командир тотчас принял начальство над транспортом, а Уколов не только затруднился, в качестве распорядителя, доложить ему подробности дела, но даже побоялся сознаться, что непрошено взял на себя обязанности начальника команды. Только остальные нижние чины единодушно и единогласно засвидетельствовали, что спасением транспорта обязаны своему находчивому и распорядительному товарищу.

Главнокомандующий, получив об этом подробное донесение, предложил князю Аргутинскому, войти с представлением о награде Уколова знаком отличия или унтер-офицерским званием. В команде вся убыль состояла из пяти убитых, включая и Дебашинского, четырех раненых и одного унтер-офицера и трех рядовых без вести пропавших.

Между тем, время для общей летней деятельности в прикаспийском крае быстро сближалось. Участие в ней, по [251] Высочайше утвержденному назначению главнокомандующего, должны были принять следующие войска: все двадцать батальонов 21-й пехотной дивизии (апшеронского, дагестанского, князя Варшавского и самурского полков), 3-й и 4-й батальоны мингрельского егерского полка, 4-й батальон кубанского егерского полка, 2-я и 4-я роты кавказского стрелкового батальона, две роты саперного батальона, драгунский наследного принца Виртембергского полк в десяти эскадронном составе, по две сотни №№ 22-го и 29-го полков, две сотни дагестанских всадников и двадцать две сотни милиции, подвижного запасного парка 21-й артиллерийской бригады двадцать зарядных ящиков, по два орудия от легкой № 1-го батареи кавказской гренадерской артиллерийской бригады, легкой № 6-го батареи 21-й артиллерийской бригады и легкой № 5-го 20-й артиллерийской бригады; по шесть орудий от горной № 4-го батареи 20-й артиллерийской бригады и горной № 6-го 21-й артиллерийской бригады; ракетная команда с двадцатью восемью станками. Независимо этого, для недальних движений внутри края предполагаюсь также взять и четыре орудия легкой № 5-го батареи 20-й артиллерийской бригады. Для бомбардирования укрепленных аулов назначалось без упряжи: два орудия легкой № 6-го батареи 21-й артиллерийской бригады, восемь двенадцатифунтовых пушек, четыре полупудовых единорога, шесть двухпудовых мортир и две двадцатичетырехфунтовые пушки. Все эти орудия, за исключением 24-х фунтовых медных пушек, находились в северном Дагестане. По окончании действий на р. Кара-Койсу, оба батальона мингрельского егерского полка должны были отправиться для работ на военно-ахтынскую дорогу, а батальон кубанского полка—в свою штаб-квартиру. Для потребностей всех этих войск назначен воловий транспорт северного Дагестана из двухсот повозок и черводарский вьючный транспорт в тысячу [252] триста вьюков. Снаряжение и довольствие, а равно распоряжения о всякого рода запасах, были предусмотрены до малейших подробностей и в итоге представляли массу всяких заготовлений (приложение I).

Соображаясь с утвержденными на 1849-й год предположениями, означенные выше войска должны были исполнить следующее: 1) изгнать неприятеля из той части Андаляля, которая находилась в руках его, и для этого овладеть укреплением в ауле Чох и селением Согратль, так как оба они были постоянными сборными местами для партий, вторгавшихся в даргинский округ или южный Дагестану по близости же их от казикумухскаго ханства, партии эти имели всегда возможность сохранять сношения или тревожить пограничные мирные аулы. 2) Принять меры к охранению края от покушений неприятеля, и для этого произвести те наступательный действия, которые, по обстоятельствам, явятся нужными. 3) Продолжать работы по устройству укрепления Темир-Хан-Шуры и возведению там штаб-квартиры апшеронского пехотного полка. 4) Устроить штаб-квартиру в Чир-Юрте, Ишкартах, Дешлагаре и Петровске. 5) Разработать важнейшие сообщения в крае. 6) Заготовить торф и отыскивать каменный уголь; первым же из них снабдить войска, которые останутся на зиму на передовых пунктах.

Хотя в этих предположениях участь селения Согратля была поставлена на один уровень с укреплением в ауле Чох, но на самом деле, по особому соображению главнокомандующего, которое выразилось вскоре затем, погром должно было потерпеть только чохское укрепление, овладения которым нельзя было иначе и достигнуть; от Согратля же ожидалась добровольная покорность, так как, не смотря на свое твердое положение, он, по мнению князя Воронцова, лишившись в Чохе своей опоры, должен был [253] сам отдаться в наши руки. Эти соображения главнокомандующего истекали из точного познания тех условий, при которых существовал каждый из аулов, и который сопровождали совершенно противоположный быт их жителей. Аул Чох был издавна средоточием боевой силы и всех воинственных начинаний Андаляля. История его терялась в глубокой древности и тесно связана с именем покорителя Дагестана — аравийского полководца Абумуселима. Даже и тогда он был в цветущем состоянии и во всех отношениях заслуживал названия города андаляльского общества. Вокруг него, на протяжении тридцати верст, было шесть маленьких деревень: Подобрадах, Хандул, Хамисаули, Цупрах, Тлет-Хариб и Роглад. Эти деревни вели постоянные и страшные междоусобицы. Для прекращения их, Абумуселим, посоветовавшись с народными старшинами, переселил их, с общего согласия, к селению Чох. К тому времени относится постройка вокруг Чоха громадной стены, окружавшей и старинный замок Буцур, в котором жители защищались от набегов соседних обществ. Возле ворот замка была небольшая площадь, на которой собирался народ в важных случаях для решения общественных дел. На этой же площади был поставлен столб, к которому привязывали виновных и затем, смотря по важности проступка, или убивали их топором, или наказывали палками. Обь одном из подобных преступников сохранилось до позднейших лет много интересных сказаний (Рассказывают следующее: лет 250 тому назад, один молодой житель Чоха, по имени Каспарил-Баглир, известный по всему Дагестану необыкновенной красотой и искусством петь и играть, пленял всех молодых девиц, которыми и был постоянно окружен. Красивый чохец, опасаясь родителей влюбленных в него девиц, много раз должен был убегать и скрываться в пещерах и лесах. Наконец, он сам старался избегать молодых девушек, но те не оставляли пленительного музыканта в покое, бросали родительские дома и беззастенчиво ухаживали за предметом своего обожания. Все жители селения Чох, потеряв терпение при таком поведении своих дочерей, начали его преследовать, поймали, привязали к столбу и заставили его родного отца снять ему голову. Во время кавказской войны девушки в Дагестане еще пели песни, составленные их праматерями, в которых много рассказывалось замечательных и любопытных происшествий, касавшихся Каспарил-Баглира и его почитательниц.).

Позорный столб существовал до [254] 1845-го года, и на нем в нескольких местах сохранялись знаки от ударов топора, которые напоминали о павших здесь жертвах. Приведя закоренелых между собою врагов шести деревень в положение общежития, и сблизив их житейскими выгодами в одно целое, Абумуселим выстроил в Чохе, в восточном вкусе, огромную двухэтажную мечеть и кроме того шесть обыкновенных мечетей, по одной для каждого квартала. Возле главной мечети находился дом для детей, совершенствовавшихся в знании арабского языка. Для улучшения этого духовного заведения, Абумуселим жертвовал деньги и подарил ему необыкновенное знамя, которое в праздники рамазана и курбан-байрама, по окончании молитвы, выносили из главной мечети (Во время этой церемонии, с правой стороны знамени шел главный мулла, с обнаженною шашкою на плече, часто потачивая ее на своей левой руке, с беспристанными вскрикиваниями; с левой стороны рядами шли обыкновенные муллы и ученики, а за ними все жители селения Чох, начиная со стариков и кончая малолетними. Все они, но примеру главного муллы, вскрикивали и взвизгивали разные изречения. Некоторые из стариков несли красивые кувшины и, по приходе в определенное раз навсегда место, именно на крутой обрыв, откуда виднелась древняя еврейская деревня Ругджаб (Ругджа), главный мулла брал в левую руку один из этих кувшинов, читал над ним молитву, потом подбрасывал его кверху, и, ударив шашкою, с возгласом “кабгар! кабгар"! указывал на деревню Ругджаб. После этого и все бросали свои кувшины с теми же восклицаниями, а другие кидали на них камни и разбивали вдребезги.). Главная мечеть и минарет были разукрашены вставленными снаружи в стены разноцветными камнями, привезенными из Турции, и арабскими надписями; на внутренней стороне стен и на потолке также были написаны [255] разноцветными красками разный молитвы; весь пол был устлан богатыми коврами и паласами. Спустя некоторое время, Абумуселим заставил силою оружия окрестных горских евреев принять магометанскую веру, присоединил их к селению Ругджаб, также обращенному из еврейства в магометанство, и назначил в этой деревне местопребывание нуцала т. е. бека, главного управителя андаляльского общества, который, по данной ему Абумуселимом власти, во время сборищ решал дела по шариату и адату, составленному целым обществом. Андаляльский же кадий, местопребывание которого было в Согратле, должен был следить за всеми беспорядками в обществе и решать дела только по шариату. У него быль помощник, под названием общественного исполнителя, избиравшейся только из жителей селения Чох, а в каждой из деревень — старшина и положенное число молодых людей (алаб), которые состояли под ведением главных мулл и приводили в известность и исполнение всякие приказания. Не смотря на беспорядки и народные волнения, бывшее вообще в Дагестане, андаляльское общество, под управлением названных лиц, пользовавшихся наследственными правами, жило спокойно и благополучно в продолжение нескольких веков — если не в буквальном значении этого слова, то по крайней мере в том смысле, что не подвергалось разорению. С особенным усердием оно занималось в обширных размерах скотоводством, и, войдя мало по малу в торговые сношения с соседними ханствами и с Грузиею, разбогатело более всех прочих обществ Дагестана. Условия такой жизни не подавили однако в андаляльцах воинственных наклонностей, потому что их свято хранили и поддерживали жители Чоха, на которых все остальное население взирало с полною верою в случае малейших политических сотрясений. Эти наклонности чохцев еще [256] более развились со времени Кази-муллы и с утверждением в народе мюридизма, для которого Чох, при недоступности своей, был оплотом не хуже Гергебиля, Тилитля и других подобных пунктов.

Согратль представлял явление иное. В то время, как жители Чоха выражали собою военную силу и внешнюю опору общества — согратльцы предавались исключительно мирным торговым сношениям и сделали свое селение средоточием и воплощением жизни меркантильной. Вследствие этого, насколько Чох зависел от Согратля в своем домашнем быту, в удобствах и потребностях внутренней жизни, настолько же политическая целость и неприкосновенность Согратля были в зависимости от Чоха. Князь Воронцов знал это хорошо и был уверен, что, с падением Чоха, лежавшего впереди Согратля и его защищавшего своею твердынею, последний раньше или позже сам прекратит свое политическое существование вследствие своих мирных и преимущественно торговых стремлений, и поставлен будет в необходимость или вполне добровольно, или без особенного труда подчиниться нашей власти. В этих видах, он, со времени прибытия своего в край, не считал нужным прекращать торговлю Согратля с Грузиею и белоканским округом и, находя ее безвредною, смотрел на нее снисходительно, не взирая даже на то, что она частью обусловливала собою враждебные сношения дагестанцев с нашими джаро-белоканскими лезгинами. Когда, по этому поводу, сделан был ему военным министром запрос, то князь Воронцов, изложив значение Согратля, уведомил его, что к пресечению этих отношений не представляется пока возможности, как по местному положению пограничных племен, так и потому, что между Дагестаном, Грузиею и белоканским округом нет ни естественных рубежей (в роде Терека или Кубани), ни сплошной [257] кордонной линии, которыми можно было бы воспользоваться для прекращения тайных связей непокорных горцев с нашими провинциями, где они имели даже и родственников. Кроме того, пограничные племена горных магалов элисуйского участка и некоторых магалов казикумухского ханства находились впереди наших укреплений и линии резервов и не могли быть всегда подкреплены нашими войсками. Наконец, приняв меры к прекращению связей дагестанских горцев с нашими мирными аулами посредством уничтожения торговли с ними согратльцев, главнокомандующий, по его заявлению, лишил бы наших лазутчиков свободного доступа в горы и к лицам, там проживавшим, для нас интересным и необходимым, и сам лишился бы возможности иметь подробные сведения обо всем, что делается в горах.

Все эти обстоятельства и воззрения на дело князя Воронцова доказывали, что экспедиция в горы в 1849-м году и овладение Чохом имели за собою более широкие и полезные для нас замыслы, чем безотносительное поражение горцев, ослабление их или принижение власти и влияния Шамиля. Неизвестно только одно: был ли посвящен в эти замыслы главнокомандующего князь Аргутинский, — и в этом случае вопрос едва ли можно разрешить утвердительно, так как тогда князь Аргутинский не ограничился бы одною осадою и разорением этого важного для нас пункта, но, конечно, постарался бы стать на нем твердою ногою и упрочить там нашу власть. [258]

II.

Состав дагестанского отряда. Выступление в горы. Поражение партии хищников близь с. Агач-Кале. Прибытие отряда на Турчидаг. Рекогносцировка путей к укреплению Чох. Прибытие неприятельских партий и Шамиля. Занятие нашими войсками боевых позиций. Начало осады и заложение первой параллели. Укрепление Чох. Представители нашей главной деятельности. Осадные работы. Столкновение с неприятелем и наши потери. Взятие двух завалов, охранявших подступы к укреплению, и заложение второй параллели. Нападение на табун. Конец первого периода осады.

Из войск, назначенных для летней деятельности в прикаспийском крае, в состав дагестанского отряда, собственно для наступательных действий, было отделено14-ть батальонов пехоты, две роты сапер, две роты стрелков, дивизион драгун, две сотни казаков, 6-ть легких, 12-ть горных, 20-ть осадных орудий и вся милиция. Прочие войска были распределены для охраны края со стороны сулакской линии и для устройства штаб-квартиры драгунского полка в Чир-Юрте, для содержания гарнизонов в укреплениях аймякинском, ходжал-махинском и цудахарском, для работ и других служебных занятий в укреплениях Темир-Хан-Шуре и Ишкартах, на урочище Кусары и в Дешлагаре.

Ко второму числу июня, войска прикаспийского края, назначенные в состав действующего отряда, стянулись у Темир-Хан-Шуры, а 5-го и 7-го чисел выступили двумя отдельными колоннами; 8-го июня колонны соединились у селения Оглы. Одновременно с этим, войска, назначенные в состав отряда из за Самура, прибыли, под командою генерал-майора Чаплица, в с. Ричу и оттуда, со всею милициею, были отправлены прямо на Турчидаг, чтобы обеспечить там позицию до прибытия главных сил и осадной артиллерии. [259]

Чуть только большая часть наших войск оставила места своего постоянного расположения, горцы зашевелились и, пользуясь ослаблением наших пограничных пунктов, начали собираться для хищнических нападений. Одна из партий, в числе четырехсот человек, 10-го июня сосредоточилась для этой цели между с.с. Гимры и Ирганай. Лазутчики не замедлили об этом тотчас сообщить в Шуру генералу Евдокимову, по распоряжению которого была отправлена для разведок команда охотников от 15-й роты дагестанского полка, расположенной в с. Эрпели, и часть жителей этого селения; остальные же жители и рота были приготовлены к выступлению по тревоге. Охотники скрытно засели в засаде.

Наступила ночь. Партия двинулась с места сбора и, не заметив нашей засады, прошла мимо нее с полною беспечностью, направившись на с. Агач-Кале. Тогда выступила 15-я мушкетерская рота дагестанцев и, вместе со ста человеками эрпелинцев, присоединилась к засаде, чтобы отрезать хищникам путь отступления; генерал же Евдокимов, с частью темир-хан-шуринского гарнизона, вышел им навстречу. Узнав о последнем обстоятельстве, партия не решилась продолжать своего пути и повернула обратно. Подпустив ее на самое близкое расстояние, 15-я рота неожиданно сделала залп и бросилась в штыки; эрпелинцы поддержали ее удар своими шашками. Хотя горцы тотчас же увидели, что имеют дело с небольшою частью войск, но сопротивляться не посмели, потому что с минуты на минуту могли ожидать приближения генерала Евдокимова; оставив на месте тринадцать человек убитых, одного раненого, семь убитых и тринадцать других неповрежденных лошадей, девять ружей, несколько шашек и пистолетов, они бросились в ближайшие леса и там исчезли. [260]

Из с. Оглы отряд взял направление на Лаваши, Наскент, Унджугатль, и 16-го июня передовая легкая колонна дошла до последнего подъема на Турчидаг. Через день, отряд, прибывший с генерал-майором Чаплицом (1-й, 3-й и 4-й батальоны князя Варшавского полка, 3-й и 4-й мингрельского полка, 4 легких и 6 горных орудий, ракетная команда, две сотни донского 22 полка, кубинская, кюринская и табасаранская милиция.), перешел по Турчидагу к чохскому спуску и расположился там лагерем, а передовая колонна, следовавшая впереди главных сил и осадной артиллерии, заняла его позицию.

Турчидаг был любимою стоянкою князя Аргутинского. Возвышаясь почти на восемь тысяч фут над поверхностью моря и будучи окружен с двух сторон реками (Кара-Койсу и казикумухским Койсу) он замечателен своим здоровым, более чем умеренным климатом, тучною хорошею травою и чистою ключевою водою. В стратегическом отношении он важен тем, что служил серединным пунктом между северным и южным Дагестаном и на своем широком плато, имевшем до десяти с половиною квадратных верст, мог без труда дать место 25-ти тысячам войска. Единственный недостаток Турчидага состоит в том, что на нем нет леса. Зато, с голой вершины его вид на далекое пространство восхитительный.

Прибытие наших войск на Турчидаг, как следовало ожидать, произвело в Чохе видимое волнение и суматоху: из него потянулись на ту сторону Кара-Койсу целые вереницы арб, нагруженных семействами и имуществом жителей, и гурты всякого скота, а в разные стороны поскакали конные горцы. На другой день уже было заметно, что Чох опустел, и только кое-как можно было различить, время от времени, одних мужчин, которые сновали [261] в различных направлениях, как бы занимая места в укреплении, и копошились среди каких-то работ. С занятой нашим отрядом позиции об общей силе укрепления судить было нельзя, но и нельзя было не видеть, что для постройки его приложено было много труда и усердия. К сожалению, князь Аргутинский не имел о нем, и в особенности о внутренней обороне его, тех обстоятельных сведений, которые в минувших годах получал от лазутчиков о Гергебиле и Салты, и эта неизвестность, среди которой он, не смотря на последующие рекогносцировки, находился до конца осады, имела чрезвычайное влияние на исход нашего предприятия.

Шамиль, зная сильное положение Чоха, отвагу и многочисленность его жителей, пока не спешил к нему, но, оставаясь в новом Дарго (Дарго-Ведень), то и дело посылал оттуда своих приближенных и нарочных, возбуждая чохцев к упорной защите и обрисовывая им все тяжелые последствия в том случае, если русские отнимут у них надежную и неприступную твердыню. Он обещал им прислать сильное подкрепление из аулов, лежащих между Кара-Койсу и андийским Койсу, и обнадеживал своим личным прибытием. Такая неспешность в противодействии нам ясно доказывала, что Шамиль считал чохское укрепление, с его наличным гарнизоном, на первый раз достаточно обеспеченным и способным нам противодействовать даже при наличных только своих средствах.

Князь Аргутинский пока не предпринимал ничего, ожидая прибытия осадной артиллерии и подвоза военных припасов; но они двигались медленно, и только 23-го июня всползли на Турчидаг и расположились для дневки в шести верстах от отрядного лагеря. В промежуток этого времени подошли: акушинская, казикумухская и ахтынская милиции, а также войска, находившиеся на разработке [262] дороги у Цудахара. Все они стали вечером у чохского спуска. Тогда командующий войсками решил предпринять рекогносцировку — но не укрепления, а первоначально спусков, ведущих к Чоху с северной стороны, т. е. от Кегера и от Цудахара чрез вицхинский магал и селение Чукну. Эти пути он признавал полезными и необходимыми для того, чтобы впоследствии, когда у Чоха застигнет его поздняя осень, подняться по ним и обойти, таким образом, обыкновенный спуск, где тогда стоял лагерь, на котором в зимнее время, при возвышенной и открытой местности, снег и мороз бывали чрезвычайно сильны. Спуски же со стороны Кегера и Чукны хотя также были весьма крутые, но имели то удобство, что были сравнительно короче, достаточно закрыты, а следовательно и стужа здесь предполагалась менее резкая.

Рекогносцировка всей этой местности была произведена 24-го июня и дала возможность, при определении расстояния пушечным выстрелом, за версту осмотреть северную сторону укрепления. Этот осмотр не произвел на командующего войсками приятного впечатления, так как он убедился, что подступы к Чоху с севера почти невозможны; вся местность здесь до крайности была изрезана глубокими балками, крутыми обрывами и пересечена вообще такими препятствиями, преодоление которых возможно было только для легконогого горца и его привычной лошади. В самом Чохе также все попряталось, словно заснуло, и решительно нельзя было угадать боевых средств, которыми он располагает.

Рекогносцировка привела князя Аргутинского к заключению, что, не смотря на видимую недоступность Чоха с севера, разработка пути со стороны с. Чукны даст возможность спустить к аулу осадную артиллерию легче, чем по обыкновенному прямому спуску, по которому в то же время [263] можно направить пехоту и горные орудия. Кроме того, новый спуск принес бы еще и ту пользу, что от него легко было бы со временем проложить дорогу чрез Чукну прямо в Цудахар, и этим сильно сократить расстояние от Цудахара к Чоху. В виду всех этих соображений, командующий войсками тотчас приступил к разработке намеченной им дороги и распорядился заготовлением туров, фашин, хвороста, леса, которые, между прочим, доставлялись сюда по большей части на ишаках почти за 120 верст.

Наконец, 25-го июня, в полдень, прибыла в лагерь осадная артиллерия, под прикрытием двух орудий легкой № 5-го батареи 20-й артиллерийской бригады, 2-го батальона самурского полка, 2-й и 4-й роты кавказского стрелкового и 3-й роты кавказского саперного батальонов. На следование из Темир-Хан-Шуры к чохскому спуску она употребила двадцать один день, и из них одиннадцать дней для девяностоверстного движения от Цудахара к месту лагеря. Такой продолжительный промежуток времени дал возможность Шамилю во всей точности исполнить свое обещание, и не торопясь, стянуть к Чоху, на левый берег Кара-Койсу, в трех верстах позади укрепления, скопища из нагорного Дагестана, которые, усиливаясь постепенно, в конце июля дошли до десяти тысяч человек. Во главе их явился отважный Хаджи-Мурат, а ближайшим сподвижником его был уже известный нам Муртузали, брат Кибит-Магомы. Из нашего лагеря было видно, как прибывали толпы и в самое укрепление, сопровождая довольно обширные транспорты всяких жизненных и, вероятно, боевых припасов. Вскоре по прибытии к Чоху подкреплений, явился и сам Шамиль. 1-го июля, в полдень, он приехал в чохское укрепление, окруженный многочисленным конвоем, тщательно осмотрел все углы его, [264] ободрил и обнадежил гарнизон, и в тот же день возвратился к своим скопищам, расположенным на левом берегу Кара-Койсу. Во время проезда своего из Веденя через Андию к Чоху, он сделал распоряжение о сборе особой большой партии — для нападения на казикумухское ханство, которое, после выступления в отряд милиции, оставалось значительно обнаженным. Лазутчики на другой же день сообщили об этом князю Аргутинскому, и он вынужден был, 29-го июня, отправить из отряда обратно в Казикумух всю казикумухскую милицию, вместе с управляющим ханством полковником Агалар-беком. Это было заметным ослаблением сил нашего отряда, так как казикумухская милиция, под начальством своего представителя, служила надежным основанием для всей остальной милиции и, отличаясь своею верностью и храбростью, давала возможность с полною безопасностью возлагать на нее более выдающиеся поручения.

Пребывание Шамиля в лагере за Кара-Койсу дало тот час же знать о себе усиленными работами горцев, которые с 3-го июля стали быстро укреплять главные пункты на высотах, находившихся по ту сторону Чоха, в самом близком от него расстоянии (На эти работы нередко являлся и Шамиль, в каком-то длинном белом халате и под белым зонтиком. Когда же он, но обыкновению, отправлялся оттуда в Чох, то там наши беглые горнисты и барабанщики встречали и провожали его разными русскими маршами.).

С нашей стороны также начались все приготовления к осаде: пятого июля с Турчидага к чохскому укреплению были спущены 1-й, 3-й и 4-й батальоны князя Варшавского полка, 2-й, 3-й и 4-й батальоны самурского полка, 4-я рота кавказского стрелкового, 1-я и 3-я роты кавказского саперного батальонов, два орудия легкой № 1-го батареи кавказской гренадерской, два орудия легкой № 5-го [265] батареи 20-й, четыре орудия горной № 6-го батареи 21-й артиллерийских бригад, ракетная команда той же бригады, конная чохская, пешая ахтынская и сюргинская милиции. При этом движении в голове колонны шла чохская милиция и 2-й батальон самурского полка, и им первым суждено было кровавым столкновением с неприятелем открыть дальнейшие общие действия нашего отряда. Горцы, засевшие в завалах в расстоянии от Чоха немного более версты, встретили колонну сильным ружейным огнем. По этому сигналу, из укрепления откликнулась их артиллерия — и мгновенно закипела жаркая перестрелка. Но конная чохская милиция и самурцы подвигались решительно и неотвязчиво и, остановившись на половину ружейного выстрела от завала, обдали его ружейными залпами. В эту минуту подошел 8-й батальон самурцев. Тогда оба батальона, спустившись быстро с террасы на террасу, подскочили к передовому завалу и ударили в штыки. Неприятель, сделав несколько десятков поспешных выстрелов, бросил свою позицию и, быстро перенесясь за следующую гряду завалов, продолжал оттуда поражать самурцев и своих собратов чохцев усиленным огнем. Но данная позиция в четырехстах пятидесяти саженях от укрепления была уже нами занята, и в дальнейшей схватке с защитниками не предвиделось более надобности; поэтому, оба батальона утвердились в отнятом у горцев завале — и с этой минуты положили начало осаде Чоха. Непосредственно за ними стал 4-й батальон самурцев с двумя легкими и двумя горными орудиями, под прикрытием которых приступлено было к укреплению позиции. Как ни противодействовали горцы этим работам, продолжая непрерывный огонь до поздних сумерек, однако передовая наша колонна к ночи благополучно утвердилась на занятом ею пункте и тем обеспечила собою лагерь прочих войск, [266] спустившихся в этот день с Турчидага. Этот первый день был оживленный, жаркий, и обошелся нам немного чувствительно: мы лишились в пехоте убитыми одного обер-офицера и шестнадцати нижних чинов, ранеными — одного штаб-офицера и сорока двух нижних чинов, контуженными — десяти нижних чинов; в милиции ранен один обер-офицер, два помощника сотенных командиров и три милиционера. Едва только к ночи все притихло и успокоилось.

Расположение прочих войск было следующее: у чохского спуска со стороны Турчидага, на месте главного лагеря, занятие которого было важно потому, что возле него проходил путь сообщения отряда с Кумухом и Цудахаром, откуда войска снабжались военными и лишенными потребностями, были поставлены, под начальством генерал-майора Плац-бек-Кокума, 1-й и 2-й батальоны апшеронского полка, 3-й батальон кубанского, 3-й и 4-й батальоны мингрельского полка, шесть орудий горной № 4-го батареи 20-й артиллерийской бригады, два орудия легкой № 6-го батареи, ракетная команда и запасный парк 21-й артиллерийской бригады, дивизион драгун, дагестанские всадники, аварская, кюринская и табасаранская конные милиции, кубинские военные нукера и вся осадная артиллерия; сюда же прибыл из Кумуха и 2-й батальон князя Варшавского полка. На этой же позиции, бывшей вне всякого выстрела со стороны неприятеля, назначено было место для склада разного рода временных запасов.

4-й батальон дагестанского полка, под начальством подполковника Асеева, с двумя орудиями горной № 6-го батареи, двадцать человек кавказского стрелкового батальона и акушинская конная и пешая милиции были направлены на спуск к селению Чоху со стороны селений Чукны и Кегера. Заняв эти высоты, они обеспечили оттуда [267] отряд, спустившийся к укреплению, и имели возможность наблюдать с этого пункта за неприятелем.

Установив войска на позициях, начальник отряда 6-гo июля спустил из верхнего лагеря шесть мортир, инженерный и часть артиллерийского парков, и приступил к разработке дорог между разными частями боевой позиции и устройству двух мортирных батарей, №№ 1-й и 2-й, для четырех мортир, и одной, № 3-й для двух легких орудий, а также избрал пункт для демонтир-батареи № 4-й. Траншей-майором был назначен апшеронского полка полковник Левицкий.

С этой минуты, в особенности спустя дней десять, можно было составить себе довольно точное понятие, по крайней мере, о внешности чохского укрепления, честь устройства которого принадлежала Кибит-Магоме, весьма хорошо понимавшему свое дело, и самим чохцам, считавшимся лучшими каменщиками и строителями во всем Дагестане. Прежде всего, обращал на себя внимание выбор места для укрепления, лучше которого нечего было и желать: с трех сторон, и в особенности справа, оно упиралось в крутые обрывы, и с этих пунктов подступы были невозможны, а если и могли быть одолимы русскими войсками, то с невероятными усилиями и громаднейшими потерями; только позади укрепление соединялось узким перешейком с неприятельским станом, среди которого красовалась зеленая турецкая палатка Шамиля и несколько белых наибских палаток. С левой стороны от укрепления и рядом с ним был расположен на покатости аул Чох — совсем уже пустой и безмолвный. Все стены укрепления были сложены на скале из плитного и булыжного камня и из кирпича на извести и связаны толстыми бревнами. К Турчидагу, откуда спустилась колонна, стена была немного выпукла, а левая и правая стены были совершенно [268] прямые; толщина их доходила до двух аршин, а высота до шести аршин.

К углам переднего фаса были пристроены круглые башни одинаковой толщины со стенами, доставлявшие хорошую фланговую и перекрестную оборону; с внутренней стороны стены были покрыты блиндажами; от стен к середине укрепления проходила скала, которая, все более и более возвышаясь, кончалась конусом, составлявшим цитадель. Впоследствии, по рассказам, стало известно, что под этил конусом были выделаны порохом две комнаты, в одной из которых находился караул, а в другой несколько сот пудов пороха, предназначенного для взрыва во время штурма. Укрепление имело два ряда бойниц, барбеты и амбразуры.

По сравнении, при помощи этого описания, чохского укрепления с салтынским и гергебильским, получаются точные выводы о том, почему князь Аргутинский счел ненужным — а, может быть, и невозможным — после продолжительной и сложной осады, атаковать это укрепление открытою силою.

Но осада все же была необходимою, так как, во-первых, нельзя было отступить, ничего не сделав, а, во-вторых, она одна только должна была убедить в возможности или невозможности штурма. И осада эта началась и производилась с образцовым искусством; ею преимущественно ознаменовалась наша чохская экспедиция 1849-го года. Если большая часть страниц кавказской истории может выставить потомству замечательных вождей, беспримерные битвы, стойкость, мужество, выносливость кавказского солдата, то за осадою Чох остается полное право с гордостью передать последующим поколениям имена наших инженеров и сапер, которым в этом событии принадлежит первое и почетное место. Почти два месяца, [269] днем и ночыо, в праздники и в будни, производились работы под огнем неприятеля и при всяких других затруднениях и препятствиях. Главнейшими из них были сильные дожди, чрезвычайно твердый грунт пересеченной местности и часто такой крепкий шифер, что с невероятным трудом приходилось его пробивать ломами и кирками. Но это не останавливало работ; они подвигались ежедневно с необычайною быстротою и к открытию, 11-го августа, первого общего бомбардирования, представляли из себя целую систему осадных сооружений. Главным руководителем и представителем этого дела был начальник инженеров отряда, лейб-гвардии саперного батальона капитан фон-Кауфман 1-й; за ним непосредственно стояла целая плеяда молодых инженеров и сапер, из которых многие стяжали себе впоследствии известность или славу: капитаны Типольд, Тотлебен, штабс-капитаны фон-Кауфман 2-й, Девель, поручик Бреннер и другие. Здесь, под Чохом, вся эта специально ученая молодежь столько же практиковалась и закалялась для будущей деятельности, сколько, в некоторых случаях, совершенствовала и самое искусство. Так например, капитан Тотлебен, вопреки принятым, даже научным, правилам осады и обороны, требующим подходить подступами ко всякой защите, строил сперва временное укрепление под градом пуль и снарядов, на расстоянии полуружейного выстрела от неприятельской крепости, а потом уже ведет сообщение к своей параллели (То же самое повторил генерал Тотлебен и под Севастополем.); фон-Кауфман изобретает новые деревянные щиты для прикрытия орудийной прислуги и амбразур и изощряется в усовершенствовании уже известных; другие варьируют над мантелетами или прибегают к импровизированным ими средствам для [270] одежды амбразурных щек в тех случаях, когда является недостаток в турах, и т. п.

По выборе, 6-го июля, пункта для демонтир-батареи № 4-й, ночью была разработана к этому пункту дорога, проделаны летучею сапою траншеи, и к рассвету батарея была заложена на четыре батарейных орудия. На другой день эта батарея была уже готова, а 8-го июля и вооружена. В тоже время была окончательно устроена мортирная батарея № 2-й, намечена брешь-батарея, проложено сюда сообщение и успешно продолжались траншейные работы. Дождь лил неустанно. Этот неотвязчивый противник нашей деятельности до такой степени усердствовал в 1849-м году почти во всем Дагестане, что князь Аргутинский, в донесении своем о нем, выразился, что во все пребывание его в прикаспийском крае не помнит лета с столь проливными и упорными дождями и градом. Эти ливни донельзя портили наши работы и в особенности сообщения между позициями, которые то и дело приходилось саперам восстановлять и улучшать. А неприятель, тем временем, точно и добросовестно исполнял свои обязанности и не пропускал ни одного случая, днем и ночью, чтобы не потревожить нас со всех возможных и доступных для него пунктов не только ружейным, но и орудийным огнем. 9-го же июля он окончательно насел на передовую цепь самурскаго полка, которая прикрывала сапер, исправлявших дорогу между занятыми нами передовыми пунктами. В сильной перестрелке, последовавшей по этому случаю, был ранен пулею в рот командир самурского полка полковник Кеслер, но не оставил своего места до тех пор, пока погнал впереди себя горцев. Наша артиллерийская пальба также не прекращалась, и в этот день преимущественно досталась на долю взвода легкой № 1-го батареи кавказской гренадерской и горной № 6-го 21-й [271] артиллерийских бригад (поручика Проскурякова и подпоручика Игельстрома). Начальник отряда находился возле этих орудий и лично распоряжался действиями войск. Когда неприятель был отбит, он приказал Игельстрому перенести огонь на завалы, бывшие перед укреплением, а также вправо и влево от них, откуда горцы действовали во фланг нашим рабочим. Игельстром сталь наводить орудие. Но в это время к нему подошел командующий полубатальоном сапер капитан Магалов и попросил заменить его только на один раз. Игельстром, конечно, не отказал. Магалов приник к орудию, поставил прицел и уже готов был считать себя вполне удовлетворенным, как вдруг, из-за большого камня, шагах в 30 или 40 от него, раздался одинокий выстрел — и Магалов пал на месте, не успев даже перевести дух: пуля поразила его прямо в лоб. Вскоре после него были контужены ядрами в голову — сперва поручик Проскуряков, а потом и Игельстром. Вообще же, с 6-го по 10-е число, кроме указанных выше четырех офицеров (Кеслера, Магалова, Проскурякова и Игельстрома) ранены еще: командир 4-го батальона князя Варшавского полка полковник Григорьев, командующий дивизионом горной № 6-го батареи 21-й артиллерийской бригады поручик Кузовлев, ахтынской пешей милиции подпоручик Али-Султан-бек; убит один и ранено 18 нижних чинов.

Частью самое дело, происходившее с неприятелем 9-го июля, а частью и очередь работ побудили начальника отряда обеспечить наши войска от выстрелов неприятеля из левого завала; поэтому, ночью, не смотря на сильный дождь, была устроена в редуте, на левом фланге нашей позиции, батарея на два орудия — для действия по завалу, который, вслед затем, имелось в виду отнять у горцев, и вместе с тем была выдвинута вперед, к чохскому [272] укреплению, траншея зигзагами по крутым террасам. Как ни трудна и ни тяжела была эта последняя работа, но к утру она совершенно была кончена, и траншея занята нашими войсками. С рассветом же, 2-й батальон самурского полка, усиленный двумя ротами четвертого батальона, под командою полковника Ракусы, в чрезвычайной тишине перешел через овраг, находившейся вправо от наших траншейных работ, и занял все пространство включительно до хуторов, лежащих внизу у кегерского спуска. Занятие этой позиции (И) совершилось благополучно; но когда, при восходе солнца, подполковник Ракуса приступил к устройству редута (Ь) на правой стороне оврага и двух башен (Б. Б.) в хуторах, то неприятель спохватился и открыл со стен укрепления по колонне и по рабочим сперва неистощимый ружейный огонь, а вслед за тем и орудийный. Одною из первых пуль был ранен полковник Ракуса, другою пулею тотчас же он был контужен в грудь; но, понимая важность занятой им позиции и необходимость своего личного присутствия во главе вверенного ему батальона, Ракуса не оставил своего места до следующего дня. Работа кипела, самурцы отбивались стойко, и к вечеру, при не прекращавшемся огне неприятеля, цель была достигнута: редут и башни были выведены настолько, что могли совершенно прикрыть работавшие войска. Зато и успех стоил потерь: кроме Ракусы, ранен самурского полка прапорщик Янковский, бывший с командою рабочих мингрельского полка подпоручик Кунцевич и 23 нижних чина; убито два рядовых; контужены: самурского полка поручик Мезенцов, прапорщик Колымбин и 10-ть нижних чинов.

Текст воспроизведен по изданию: Трехлетие в Дагестане. 1849-й год // Кавказский сборник, Том 8. 1884