ВОЛКОНСКИЙ Н. А.
ТРЕХЛЕТИЕ В ДАГЕСТАНЕ
1848-Й ГОД.
III.
Расположение войск и вооружение батарей накануне бомбардирования. Бомбардирование. Бегство неприятеля и поражение его. Уничтожение аула и истребление садов. Занятие особою колонною селения Аймяки. Отступление войск с передовой позиции у Гергебиля в главный лагерь. Преследование их неприятелем. Взрыв. Наши потери. Отступление всего дагестанского отряда от Гергебиля. Значение Гергебильской победы. Избрание пункта для постройки вашего укрепления. Разделение отряда. Движение части его на Турчидаг. Успех по постройке аймякинского укрепления и по другим работам. Лагерь у селения Гамаши (Гамшама).
Расположение и назначение войск на позиции накануне бомбардирования было следующее:
У полковника Евдокимова в редуте № 4-й две роты 2-го баталиона дагестанского полка и одно орудие горной № 4-го батареи; на самом месте его укрепленной позиции две другие роты этого баталиона, 4-й [526] баталион этого же полка, первый баталион мингрельского егерского полка, два орудия легкой № 5-го и два орудия горной № 5-го батарей; в редуте № 3-й (маиора Соймонова) 3-й баталион дагестанского полка и одно орудие горной № 4-го батареи; в редуте № 2-й (промежуточном) первый баталион самурского полка и одно орудие горной № 4-го батареи. Переменяющиеся войска: в редуте № 1-й над речкою две роты и два легких орудия батарейной № 4-го батареи и в завалах от него, сделанных для обороны русла речки, две роты; от речки к нашим батареям один баталион и для прикрытия батарей один баталион; между редутами и в башнях двести человек ночных охотников.
Для предназначенного бомбардирования батареи во время ночи были вооружены следующим образом: батарея № 1-й на гребне двумя двенадцатифунтовыми пушками для действия против крайней башни от аймякинского ущелья; батарея № 2-й двумя двенадцатифунтовыми пушками и устроенная возле нее 5-го июля еще мортирная батарея № 3-й — двумя полупудовыми и двумя четверть-пудовыми единорогами горной № 5-го батарей; брешь-батарея № 5-й четырьмя двенадцатифунтовыми и двумя шестифунтовыми пушками батарейной № 4-го батареи; мортирная батарея № 2-й, устроенная на высоте по продолжению главного гребня, четырьмя двухпудовыми мортирами (две медные и две чугунные). Мортирная батарея № 1-й осталась на старом месте за гребнем, в расстоянии трехсот саженей от аула. Батарея № 4-й, бывшая на самой оконечности гребня всех батарей, близь мортирной батареи № 2-й, вооружена была одним полупудовым единорогом для действия против орудий укрепленного лагеря, а равно, если бы неприятель вывез по ту сторону Койсу орудия для [527] действия во фланг и в тыл нашим брешь-батареям. Два орудия горной № 4-го батареи были поставлены в садах по сю сторону речки для обстреливания картечью людей, перебегающих в аул. Затем, из горных орудий оставалось одно внизу у лагеря кавалерии, против нашего висячего моста.
Таким образом, не было у нас ни одного пункта, который не был бы обеспечен артиллериею; у неприятеля отнята всякая возможность где бы то ни было укрыться от наших орудий или прорваться чрез нашу блокадную линию. Все было предусмотрено, не упущена из вида ни одна случайность — и войскам оставалось только с уменьем и энергиею воспользоваться предусмотрительностью и распорядительностью князя Аргутинского и его сотрудников.
Ровно в три часа утра, по сигнальной ракете, одновременно был открыт артиллерийский огонь из всех орудий (8-мь мортир, 11-ть батарейных и 6-ть легких). Пальба была до того частая, сильная и непрерывная, что, казалось, будто горы дрожали в своих основаниях. Это первое общее и решительное бомбардирование не могло не смутить злополучного гарнизона и с самого начала обещало для нас блестящий результат, так как орудия действовали очень метко и ни одно из них не уклонилось от заранее предназначенной ему цели. Кроме батареи № 4-й, орудий в редуте № 3-й и на позиции Евдокимова, действовавших по укрепленному неприятельскому лагерю и по кикунскому мосту, все остальные орудия были направлены в аул и громили его беспощадно. Отличное действие нашей артиллерии весьма скоро увенчалось самым важным для нас обстоятельством, о котором более и главнее всего мечтал командующий войсками, а [528] именно: к девяти часам утра перекрестный огонь батареи № 1-й (штабс-капитана Кривцова) и мортирной батареи № 3-й (штабс-капитана князя Мухранского) разнес на куски водяную башню с резервуаром у аймякинского ущелья, развалил стену, образующую канаву, чрез которую вода проходила в аул, и разрушил две соседние башни; первая из упомянутых выше трех башен запрудила водопровод, а обвалившаяся стена остановила движение воды и обратила ее назад в речку. Таким образом, с этой минуты, чтобы получить гарнизону воду, необходимо было ему выходить почти под дула наших орудий и чуть не в упор нашему ружейному огню. Неприятель, со своей стороны, не оставался праздным и с изумительною поспешностью разряжал свои винтовки по нашей артиллерийской прислуге и по прикрытиям у батареи. В полдень князь Аргутинский дал артиллерии кратковременный отдых, после которого бомбардирование возобновилось с прежнею силою и продолжалось неумолкаемо до девяти часов вечера, когда ночная темнота лишила нас возможности верно направлять орудия. Но и этой восемнадцатичасовой канонады было вполне достаточно, чтобы привести аул в совершенно безнадежное положение: часть его, прилегавшая к ущелью, совершенно была уничтожена; в стене сделан огромный обвал; большая част прикрытого пути в ауле за стеною была разрушена; скрывавшийся там гарнизон должен был разойтись по саклям, где его нещадно поражали наши бомбы. Даже орудия горцев в укрепленном лагере должны были замолчать.
Незадолго до прекращения бомбардирования восстановлены были наши фортификационные работы, главная цель которых состояла в том, чтобы окончательно [529] лишить гарнизон возможности брать воду даже из-под наших орудий — на что, весьма естественно, он мог решиться, хотя эта решимость обошлась бы ему и очень дорого. Для осуществления нашего намерения быстро начали вести новые траншеи, чтобы посредством их занять вход в аймякинское ущелье и всю разрушенную часть аула, прилегавшую к водяной башне. Но неприятель не дождался этого критического момента, и сам поспешил устроить для себя последнюю тризну: в десять часов ночи, во время сильной темноты, он вышел из аула вразброд и бросился бежать по разным направлениям. Часть его устремилась в аймякинское ущелье, но здесь наткнулась на секреты, спущенные заблаговременно на половину дороги к аулу от редута № 4-й. Секреты открыли по горцам беглый ружейный огонь, а горное орудие, прикрывавшее наши сапные работы, щедро рассыпало по входу в ущелье свою картечь. Эта встреча была для наших войск сигналом, по которому они догадались о бегстве гарнизона и напрягли все внимание, чтобы предупредить его и на остальных пунктах. Минуту спустя после первых выстрелов наших секретов, раздался беспощадный ружейный огонь между садами и позициею полковника Евдокимова, а также в самых садах и между редутами, где все промежуточное пространство было занято непрерывною цепью наших охотников. Таким образом, бегство неприятеля вскрылось во всех направлениях. Скоро ружейный наш огонь слился в один продолжительный залп, прерываемый грохотом орудий из редутов №№ 1-й, 2-й и 3-й, сеявших картечь во все стороны. Неприятель не защищался; он быстро подбирал своих убитых и раненых и прорывался все вперед; он гибнул безнаказанно в [530] огромном количестве, потому что по мере того, как уносил своих раненых — устилал дорогу новыми жертвами. Только остатки его успели кое-как выбраться к кикунскому мосту, но и тут им не посчастливилось, потому что верхняя наша батарея еще долго провожала их своими гранатами.
К полуночи все затихло. Темнота помешала нам преследовать тех горцев, которые остались в живых. Наступившее утро озарило собою картину весьма неприглядную: задымленный, разрушенный аул, два орудия, плачевно высматривавшие из него, одно орудие, брошенное в садах, разбросанные там и сям неприятельские снаряды, осколки наших бомб, валявшиеся повсюду в огромном количестве, оружие и разное имущество, восемь изуродованных тел в садах и пять в аймякинском ущелье, которых неприятель, как видно, не успел убрать — вот что представилось взорам всех и каждого. Потеря наша в течение целых суток была самая ничтожная: убито два, ранено семь и контужено семь нижних чинов. Значит, на этот раз грозный Гергебиль достался нам очень дешево 18.
Треск и грохот предыдущего дня сменились совершенною тишиною, если не считать немногих орудийных выстрелов, которыми мы обменялись с неприятелем, время от времени пускавшим ядра из укрепленного лагеря по нашим редутам в садах. Войска отдыхали, а горцы проворно укрепляли левый берег Кара-Койсу. [531]
С восьмого июля началось уничтожение аула и истребление садов. Этим делом ежедневно были заняты два баталиона и едва окончили его к пятнадцатому числу. В промежуток же этого времени была произведена рекогносцировка и разработана дорога по ложу аймякинского ущелья, а также устроена еще новая мортирная батарея у редута № 3-й для воспрепятствования неприятельским работам у Кара-Койсу. В ауле, разрушение крепких стен которого производилось посредством фугасов и мин, между прочим, было найдено еще одно медное орудие двенадцатифунтового калибра, хорошей отделки, немного короче нашего горного единорога, разбитое у самого дула — легко может быть, нашим ядром. В течение работ, перестрелка с неприятельским укрепленным лагерем все не прекращалась, и без потерь у нас не обходилось. Впрочем, с 8-го и до 16-го числа выбыло у нас из строя нижних чинов: убитый один, раненых шестнадцать и контуженных девять. 13-го числа, когда работы наши подвигались уже к концу, селение Аймяки, для обеспечения предстоявшего отступления, было сперва занято двумя ротами самурского полка и пятью сотнями конной милиции, а непосредственно засим, в тот же день, и особою колонною, под командою полковника князя Орбелиани, в составе двух баталионов и двух горных орудий. Вечером все осадные орудия с батарей были свезены в лагерь, и в садах оставлены только одни горные. 14-го же числа осадные орудия отправлены в Ходжал-Махи, а на другой день с рассветом туда же отосланы и все тяжести отряда.
Аул был уже совершенно разрушен; лес частью сожжен, а частью перевезен в Аймяки и Ходжал-Махи; войскам не предстояло более надобности [532] оставаться на передовых позициях — и князь Аргутинский решил снять их оттуда и отвести в главный лагерь. Но чтобы скрыть от неприятеля это намерение, он 15-го числа приказал продолжать истребление остатков аула, а в то же самое время, предвидя, что отступление не обойдется без назойливого преследования, велел заложить в редуте № 1-й, находившемся по ту сторону оврага в садах, две мины — каждая в три пуда, четыре — каждая в двадцать фунтов, и каменометный фугас. Все мины были связаны между собою большими соединительными приборами и должны были воспламениться действием сухой гальванической батареи, поставленной по сю сторону оврага, в 25-ти саженях от редута.
В полдень, когда горцы во время своего намаза, и отдыха менее всего обыкновенно готовы к движениям и бою, началось отступление нашего правого фланга. Полковник Евдокимов очистил совершенно аймякинское ущелье и стал незаметно и понемногу спускаться в сады. 1-й баталион мингрельцев, спустившись прежде других, занял цепь к стороне партии Мусы балаканского; 3-й баталион дагестанцев, выйдя из редута № 3-й, занял цепь по направлению дороги к стороне кикунского моста; после этого были спущены горные орудия, а за ними и остальные войска. Последние направились между двумя цепями к редуту № 1-й. Первый баталион самурского полка, оставив редут № 2-й, перешел через овраг и вышел из садов на позицию батарей; за ним последовал второй баталион дагестанского полка. Сперва неприятель не заметил всего этого передвижения, но, при отступлении последних рот с кодухских высот, партия Мусы балаканского бросилась за ними и первая подала сигнал [533] к преследованию. Тогда все толпы, бывшие на левой стороне Койсу, кинулись через кикунский мост в сады и насели на наши войска. Главный удар Мусы балаканского достался, конечно, первому баталиону мингрельского полка; но, несмотря на это и на сильный ружейный огонь горцев, баталион отступал твердо, стойко, в отличном порядке. Одновременно с натиском скопищ, и орудия их открыли учащенную пальбу из укрепленного лагеря, но усердие неприятельской артиллерии значительно сократилось, когда мингрельский баталион отошел к редуту № 2-й. Однако, взамен своего орудийного огня горцы значительно усилили ружейную трескотню и с удвоенною дерзостью приблизились к нашим войскам на незначительную дистанцию. Но и этот новый натиск не расстроил порядка, в котором отступали наши солдаты. С тем же хладнокровием, с каким встретили первый удар, они спокойно прошли через редут № 1-й и через глубокий овраг речки Гергебильки. Усиливаясь все более и более, горцы стали обходить наш левый фланг и напирать большими массами на редут № 1-й, в котором, для прикрытия отступления, оставлены были две роты 4-го баталиона князя Варшавского полка и две роты дагестанского полка, с подполковником Ассеевым. Наконец, неприятель окружил редут с трех сторон так близко, что почти преградил выход оттуда нашему сводному баталиону. В эту минуту остальные части наших войск перешли уже овраг и были приняты по сю сторону его вторым баталионом апшеронского полка, с тремя горными орудиями. Увидев, что отступление всех частей совершилось благополучно, Ассеев тотчас очистил редут и стал быстро уходить. Горцы, увлеченные его поспешным отступлением, [534] всею массою бросились за ним по пятам и с победным криком заняли редут, едва не изрубив последних пар наших стрелков. Но вдруг раздался страшный треск: в дыму и в пыли, охвативших собою все пространство над редутом, пронеслись вопли, проклятия — и мигом все затихло; изуродованные тела взорванного на воздух скопища устлали собою всю внутренность редута. Прежде чем горцы опомнились, роты подполковника Ассеева поспешно перебежали овраг без потери и были вне крайней опасности.
Однако горцы были чересчур сильны, чтобы отказаться от дальнейшего преследования. Упустив из рук Ассеева, они налегли на 2-й и 3-й баталионы апшеронского полка, составлявшие наш левый фланг. Чтобы разом оборвать мюридов, одна рота второго баталиона смело выдвинулась вперед и ударила в штыки. Хотя партии отхлынули, но, под влиянием сильного ожесточения и злобы, а также полагаясь на свою многочисленность, быстро сплотились и разом со всех сторон повторили напор на оба баталиона. Но апшеронцы не дрогнули и вместе с прочими войсками продолжали отступление поэшелонно за главный гребень, уже занятый шестью горными орудиями. Скопище наседало отчаянно, сопровождая отступавших таким жестоким ружейным огнем, что солдаты наши на пять-шесть пуль с трудом могли отвечать одною. К счастью, отступавшую пехоту поддержала наша артиллерия: когда роты стянулась к главному гребню — оттуда раздался орудийный залп, и шесть картечных зарядов разорвали толпу на несколько частей. Неприятель немного приостановился, и это дало возможность арьергардным баталионам поспешно занять следующую высоту. Хотя после того мюриды тотчас наводнили нашу [535] предыдущую позицию, но наступать более не посмели и ограничились только частым ружейным огнем.
Войска отступили в главный лагерь и там провели ночь вполне спокойно. При оставлении передовых позиций мы понесли следующие потери: убит апшеронского полка прапорщик Диско, во время отражения горцев штыками, и четыре нижних чина; ранены: пехотного князя Варшавского полка штабс-капитан Якубович, прапорщик Гамалей и прикомандированный к этому полку грузинского линейного № 9-го баталиона штабс-капитан Месхиев; нижних чинов ранено сорок семь. Контужены: генерального штаба капитан Свечин, мингрельского егерского полка штабс-капитан Сулханов и 10-ть нижних чинов.
К рассвету 16-го числа все вьюки, под прикрытием двух баталионов, были отправлены в Ходжал-Махи. В тот же день отступили поэшелонно и все войска, переходя постепенно и последовательно с позиции на позицию. Неприятель преследовал слабо и ограничился тем, что занял место нашего опустевшего главного лагеря. В одиннадцать часов утра весь отряд сосредоточился в Ходжал-Махи. На другой день, во время дневки, 2-й баталион гренадерского Великого Князя Константина Николаевича полка и 3-й и 4-й баталионы егерского князя Чернышева полка, согласно распоряжению главнокомандующего, были отправлены в Хасав-Юрт; 18-го числа 4-й баталион князя Варшавского полка, с двумя орудиями горной № 5-го батареи, выступил на Турчидаг, на присоединение к колонне полковника Манюкина; часть тяжелой артиллерии отправлена в Шуру под прикрытием 3-го баталиона апшеронского полка и двух орудий легкой № 5-го батареи; четыре мортиры и четыре батарейных орудия [536] оставлены на случай нужды в Ходжал-Махи, а все остальные войска того же числа перешли к кутешинскому озеру.
Уничтожение Гергебиля, которого так счастливо достиг князь Аргутинский, влекло за собою чрезвычайно важные последствия, к которым собственно и были направлены все усилия главнокомандующего еще в предшествовавшем году: неприятель лишался пункта, из которого он постоянно устремлялся на даргинский округ и на мехтулинское ханство; с потерею своего грозного и сильно укрепленного аула он по необходимости должен был делать сборы свои по левую сторону Кара-Койсу, у селения Кикуны, или по сю сторону, в непокорных нам селениях Араканы и Кодухе — что уже чрезвычайно удаляло его от открытой нашей границы и, в случае нашего преследования, могло поставить в затруднительное положение по неимению у него опорного пункта при переправе на Кара-Койсу. Таковы были смысл и значение нашей победы 6-го июля. После гергебильского погрома князю Аргутинскому предстояло немедленно разрешить вопрос о постройке нашего укрепления. Для последнего представлялись два пункта: у разоренного Гергебиля и у селения Аймяки. Командующий войсками остановился на втором из них по следующим соображениям: укрепление ходжал-махинское, устроенное нами в предыдущем году, совершенно прикрывало даргинский округ со стороны Кара-Койсу, вследствие чего новое укрепление с тою же целью в Гергебиле было бы совершенно излишним. Что же касается прикрытия мехтулинского ханства со стороны пунктов неприятельских сборов, то постройка укрепления на месте разоренного селения Аймяки гораздо более удовлетворяла этому условию и [537] вместе с тем служила к более прочному ограждению даргинского округа, нежели постройка укрепления на месте Гергебиля. И это очень естественно, потому что, если бы неприятель захотел избрать пунктом сбора Кодух или Араканы для того, чтобы оттуда направиться на мехтулинские деревни и даже в даргинский округ чрез Аймаки, то укрепление в Гергебиле не могло бы ему помешать в этом, и он не встретил бы препятствия к движению по всем направлениям, несмотря на то, что оставлял у себя в тылу наше укрепление. Единственное средство, при помощи которого мы могли бы воспрепятствовать ему в подобных стремлениях, заключалось в том, чтобы иметь в укреплении всегда готовую подвижную колонну в три или в четыре баталиона; но и это условие не удовлетворяло бы требованию, по свойству местности, окружающей Гергебиль, потому что все сообщения от этого пункта, кроме дороги к Ходжал-Махи, настолько были затруднительны, что поставили бы незначительный отряд в крайнюю опасность. Только устройство укрепления в селении Аймяки устраняло бы до некоторой степени это неудобство. Кроме того, не заняв Аймяки, мы совершенно отделяли наши войска, сосредоточенные в Гергебиле, от наших главных резервов, и неприятель получал всегда возможность преградить этим резервом путь к атакованному им пункту. В заключение, насколько Гергебиль всегда мог подвергаться частным покушениям неприятеля, который, заняв высоты на левой стороне Койсу, мог безнаказанно громить гарнизон, настолько же это обстоятельство было невозможно и недоступно для него по отношению к укреплению в селении Аймаки.
Такова была стратегическая важность нашего [538] пункта в Аймяки и все преимущество его пред Гергебилем, и таковы были именно взгляды князя Аргутинского. Изложив их главнокомандующему и осветив еще многими другими соображениями, командующий войсками, тотчас после гергебильской победы (9-го июля) испрашивал разрешения на устройство укрепления не в Гергебиле, а в селении Аймяки. Главнокомандующий признал эти мнения князя Аргутинского совершенно основательными и приказал ему приступить к возведению укрепления в селении Аймяки на один баталион пехоты, с возможностью поместить там, в случае надобности, от трех до четырех баталионов. По докладе об этом Государю Императору, Его Величество изволил начертать собственноручную резолюцию: «нахожу совершенно правильными».
Князь Аргутинский получил это разрешение главнокомандующего на дневке у кутешинского озера. Нимало не медля, он оставил на этой позиции отряд, под командою полковника Бакиханова 19, для разработки кратчайшей дороги прямо к Ходжал-Махи, а остальные войска 20 передвинул к Аймяки на присоединение к частям, там уже находившимся. Произведя 21-го июля рекогносцировку местности около этого селения и дорог к селению Оглы, а также избрав место для постройки укрепления и отдельных башен, князь Аргутинский оставил у Аймяки, под начальством полковника Евдокимова, отдельный отряд 21, [539] возложив на него постройку укрепления и разработку дороги в Оглы, на соединение с пролагавшейся тогда из Ходжал-Махи; независимо того, второму баталиону самурского полка приказал разработать дорогу от Аймяки на гергебильские высоты, также на соединение с ходжал-махинскою ветвью, а с остальными войсками, в коих не предстояло особенной надобности, 23-го июля направился к кутешинскому озеру, на соединение с отрядом полковника Бакиханова. Здесь он получил уведомление главнокомандующего, находившегося тогда в крепости Воздвиженской, что Шамиль намерен прибыть в Ведень для того, чтобы иметь влияние на чеченцев и не допустить их к сближению с нами. Главнокомандующий был уверен, что влияние это, в случае надобности, имам готов будет подкрепить скопищами из Дагестана, поэтому предписывал князю Аргутинскому — с частью войск двинуться на Турчидаг и, угрожая оттуда жителям непокорного центрального Дагестана, этим способом поставить их в необходимость оставаться в домах для собственной защиты. В силу этого приказания, князь Аргутинский 30-го июля выступил с позиции у кутешинского озера, с отрядом из пяти баталионов пехоты, трех взводов стрелков и команды сапер, дивизиона драгун, одной сотни казаков, восьми сотен конной милиции, двух легких и шести горных орудий, двух взводов с боевыми ракетами и трех взводов с крепостными ружьями и, пройдя через Дюз-Мейдан и Цудахар, соединился 1-го августа на Турчидаге с отрядом полковника Манюкина.
С этой минуты, имея в виду назначение, указанное главнокомандующим дагестанскому отряду, князь Аргутинский приступил к движениям по разным [540] направлениям. 3-го августа он произвел рекогносцировку к селению Чох и в тот же день возвратился в лагерь без выстрела; 6-го числа он предпринял с отрядом 22 движение к разоренному селению Кегер, на другой день перешел к бывшему селению Салты, там передневал и 9-го августа возвратился на Турчидаг. Холода в горах давали себя чувствовать весьма сильно, и командующий войсками должен был спустить лагерь с высот в полгоры. Свободные от движений войска не оставались праздными, а главным их занятием в это время была разработка торфа. Почти каждый день несколько сот вьюков его отправлялось преимущественно в казикумухское укрепление, где избран был центральный склад этого материала. Разработка дорог, в свою очередь, продолжалась неустанно, а из главного лагеря у подошвы Турчидага время от времени направлялись баталионы то в одну, то в другую сторону на усиление рабочих колонн. Среди этих дорог главное значение имела так называемая ахтынская, которую генерал-маиор Бюрно разрабатывал по речке Ахты-чай. Не менее успешно подвигалось и сооружение укрепления у селения Аймаки. В начале второй половины августа, несмотря на беспрестанное ненастье, полковник Евдокимов довел постройку до следующего состояния:
1) По главному укреплению. Три оборонительные казармы — большая, разделенная уступами на семь [541] отделений, малая и внутренняя были подведены под крышу; для второй из них сделан контрфорс против напора воды; в главной батарее началась кладка амбразур. 2) Отдельная башня с двумя оборонительными казармами приводилась к совершенному окончанию. 3) Для башни на горе возводились стены и высекались в скале ступени для сообщения ее с укреплением. 4) Отдельная башня с казармою при аймякинском ущелье была готова вчерне, и обе постройки подведены под крышу. 5) В крытых сообщениях между главным укреплением и отдельными его частями повсюду были выведены фундаменты и заложен цоколь. 6) Стена вокруг форштадта выведена была на шесть футов высоты.
Из этого краткого перечня произведенных работ легко усмотреть, что аймякинское укрепление было задумано в достаточно широких размерах и должно было, по окончательном сооружении, явиться в солидном и грозном для неприятеля виде.
Вообще, оживленная деятельность кипела повсюду, и благодаря тому, что неприятель не тревожил наших войск ни в лагере, ни на работах, командующий войсками изыскивал все меры, чтобы к наступлению ранней горной зимы, т. е. по крайней мере к первому числу октября, обеспечить во всех отношениях пункты нашего пребывания в Дагестане и в особенности сообщения между ними. С этою целью, 17-го августа, под начальством полковника князя Орбелиани, была направлена особая колонна 23 к селению Кутеши; на другой [542] день она расположилась у кутешинского озера и 20-го числа приступила к окончанию дороги от этого озера на селение Ходжал-Махи. Порешив с этою задачею, она 25-го августа стянулась к аймякинскому укреплению и, после однодневного отдыха и рекогносцировки, произведенной князем Аргутинским к Кодуху и Араканам, 28-го числа прибыла к Темир-Хан-Шуре и там стала лагерем. Турчидаг между тем весь покрылся глубоким снегом, вследствие чего оставленная там небольшая часть войск переведена была к селению Гамаши (Тамтама).
IV.
Замыслы Шамиля и кипучая деятельность в горах. Нападение горских скопищ 28-го августа на селение Ихрек и поражение их. Вторичное отражение горцев из ихрекского ущелья 30-го августа. Наступательные действия неприятеля в пределы самурского округа. Движение князя Аргутинского с отрядом из Темир-Хан-Шуры. Меры, предпринятые начальником самурского округа полковником Ротом и действия командира 1-й бригады 20-й пехотной дивизии генерал-маиора Бриммера, начальника ахтычайского рабочего отряда генерал-маиора Бюрно, шемахинского военного губернатора борона Врангеля и дербентского князя Гагарина. Скопища горцев 13-го сентября осаждают укрепление Ахты. Прибытие на подкрепление ахтынского гарнизона команды мингрельского полка и роты князя Варшавского полка, посланной генералом Бриннером. Уничтожение горцами Тифлисского укрепления и истребление его гарнизона.
Затишье у неприятеля в течение всего августа месяца далеко не выражало собою его кажущейся бездеятельности: в то время, когда наши дагестанские войска [543] демонстрировали в пользу чеченского отряда и так усердно занимались разными сооружениями, Шамиль не только не думал об усилении своими горными партиями чеченских скопищ, как предполагал главнокомандующий, но даже, по-видимому, мало помышлял о последних, предоставив их собственным силам и средствам. Все замыслы его, напротив, сосредоточивались на трущобах Дагестана и на новом предприятии, которым он собирался всех горцев удивить, а нас озадачить. Эти замыслы были все те же старые, давние, осуществленные им по отношению к нам так нечаянно в 1843-м году, но об них, между прочим, теперь мы вовсе не догадывались. К счастью, все эти комбинации ему не удались — во-первых потому, что наши отряды в горах еще не были распущены, а во-вторых и потому, что на страже всего Дагестана стоял теперь с полною самостоятельностью исключительно один князь Аргутинский, в звании командующего войсками в прикаспийском крае, а все другие главные отдельные начальники были ему или подчинены, или от него зависимы. Даже начальник лезгинского отряда генерал-лейтенант Шварц — и тот волей-неволей должен был исполнять его указания, так как действия его были большею частью вспомогательные; преимущество же и важность постоянно оставались на стороне дагестанских войск и на стороне всех распоряжений командующего войсками в прикаспийском крае, с которыми нельзя было не согласоваться. Шамиль повел свои дела так решительно, что если бы не было двух указанных выше условий, составивших ему помеху, то неизвестно, какою катастрофою заключился бы для нас 1848-й год.
И так, август месяц прошел для нас без [544] боевых тревог и вполне спокойно, но в горах непокорного Дагестана он был полон самой оживленной деятельности: повсюду формировались, снаряжались и вооружались огромные толпы; Кибит-Магома, Даниэль-бек, Хаджи-Мурат и многие главные наибы то и дело имели постоянные совещания в резиденции Шамиля; гонцы беспрерывно скакали из одного магала (участка) в другой, развозили воззвания и возмущали тех, покорность которых по отношению к нам была для них более или менее сомнительною. Туча быстро росла и сгущалась; но мы, к удивлению, узнали о ней тогда, когда она разразилась первыми ударами молнии, и что страннее всего — князь Аргутинский проведал о ней окончательно позже других, хотя предвестники ее были видимы заранее.
В последних числах августа отдельные значительные партии мюридов стали беспрестанно показываться в пограничных деревнях горных магалов белоканского округа. Усиливаясь постепенно, они время от времени врывались в ихрекский магал (казикумухского ханства) и даже в ближайшие к нему деревни самурского округа. Получив о последнем обстоятельстве донесение начальника самурского округа полковника Рота, князь Аргутинский, не предвидя пока еще ничего особенного, и вследствие этого не трогая вверенных ему войск из шуринского лагеря и с работ, предоставил ему, так сказать, обернуться собственными средствами, а именно: усилить милицию до двух тысяч, занять ею наиболее важные пункты (Лучек и другие) и дозволить жителям селений, более открытых нападению неприятеля, угнать скот и перевезти имущество в рутульский магал. Одновременно с этим и генерал-лейтенант Шварц получил сведения о [545] роковых для нас преднамерениях султана Даниэль-бека относительно белоканского округа. Шварц немедленно обратился с просьбою к начальнику 21-й пехотной дивизии, генерал-лейтенанту Клюки-фон-Клугенау, о том, чтобы он поскорее усилил вверенные ему войска, так как имевшихся у него четырех слабых баталионов было недостаточно для отражения неприятеля, если бы он действительно вторгнулся в округ. Затем, приняв на месте возможные меры против нападения горцев, генерал Шварц остался пока в выжидательном положении.
Однако вторжение в белоканский округ не состоялось, и неприятель на этот раз обратил свои силы в другую сторону. В ночь с 27-го на 28-е августа громадная партия мюридов, из скопищ, принадлежавших Даниэль-беку, в составе трех тысяч пеших и девятисот конных, под предводительством наиба Мусы-Гаджи, ворвалась в ихрекское ущелье. Жители еще не успели перегнать все свои стада в окрестности Рутула, и до трехсот штук баранов, а также несколько голов рогатого и вьючного скота сделались добычею неприятеля. С рассветом 28-го августа, мюриды, разделившись на три отдельные толпы, атаковали селение Ихрек. Людей в нем было немного, сопротивление открытою силою оказывалось не только невозможным, но и безрассудным; поэтому ихрекцы, послушные приказанию своего муллы Абакара, быстро заперлись в саклях и стали отстреливаться. Около трех часов продолжалась эта упорная оборона, в ожидании подкрепления извне.
В восемь часов утра вдали показались наши милиционные значки, и скоро окрестность огласилась дружным топотом восьмисот всадников: к [546] злополучному Ихреку летел на выручку рутульский наиб прапорщик Абумуселим-бек и баши самурских нукеров прапорщик Муса-бек, с шестью сотнями милиции. Прорвав неприятельскую блокадную цепь, милиционеры наши ворвались в самое селение, в середину мюридов; почти одновременно с ними младший брат Мусы-бека, всегда преданный нам Юсуф, с двумя другими сотнями обскакивал деревню с тыла. Призывая громким голосом ихрекцев выйти из жилищ и содействовать общему отпору мюридов, милиционеры объявили атакованным, что за ними из Лучека следует непосредственно наша пешая милиция. Разом вскрылись двери всех сакль; моментально, по призыву, выбежали оттуда осажденные, и на улицах селения загорелась отчаянная рукопашная схватка. По донесению полковника Рота, ружейные выстрелы, оборвались, замерли — и кровь полилась ручьем. Свалка, действительно, была молодецкая, в которой обе стороны старались перещеголять одна другую в искусстве владеть шашкою и кинжалом. Два часа происходила эта ожесточенная драка, но мужество защитников не истощалось. Испытав все меры осилить милиционеров, мюриды убедились, что достигнуть этого невозможно и, опасаясь скорого прибытия наших пеших частей, начали отступать. Это удвоило энергию милиционеров. Новый их удар был настолько решителен, что мюриды обратились в бегство, оставив в руках победителей восемнадцать тел, которых не успели подобрать, значок Мусы-Гаджи, семь раненых, до ста лошадей и множество оружия, так что некоторым милиционерам досталось по пяти ружей. Подоспела пешая милиция и вместе с конною преследовала мюридов до горы Куртай. Путь бегства последних был устлан [547] их трупами; кроме того, по горам и в лесах оказалось еще множество тел, сраженных в селении и брошенных по невозможности их взять с собою. Вообще, урон неприятеля был чрезвычайно чувствительный. Сравнительно, и потеря защитников была не малая: убито 16, в том числе два бека, умерло от ран 5 и ранено 65 человек.
Милиционеры на другой день возвратились в Лучек.
Не взирая на поражение, мюриды не намерены были отказаться от столь интересного для них предприятия, как разграбление ихрекского магала и уничтожение селения Ихрек. Придя несколько в себя, они на другой же день, 29-го августа, стали собираться новыми толпами на горе Арчидаг, а в окрестности деревни Кхин выслали отдельную партию в 150 человек — частью для отвлечения нашего внимания, а частью для угона жительского скота. Но это последнее предприятие не удалось: хищники были отбиты нашим передовым постом, вместе с жителями деревни, и обратились в бегство к границам самурского округа. Когда же полковник Рот узнал о новых сборах неприятеля, то, распорядившись немедленно об усилении милиции в округе дополнительным набором, он вытребовал из ахтынского гарнизона одну роту пехоты и две кегорновы мортирки и приказал занять им в тылу у себя теснину близь деревни Кала, при слиянии Шиназа и Самура; передовой же пост в Ихреке он усилил до двух сотен милиции, приказав начальнику поста Магомет-беку, в случае появления больших неприятельских партий, отступить к отряду. Эти предосторожности были вполне своевременны, так как 30-го августа, около восьми часов утра, мюриды опять [548] показались в разных местах перед селением Ихрек. Жители не успели еще вывезти всего своего имущества; многие из них возвратились теперь за ним в свои дома и, увидев себя в опасности, убеждали прапорщика Магомет-бека защищаться в деревне. Магомет-бек оставил пост и вместе с жителями заперся в Ихреке. Вместе с тем он послал нарочного к полковнику Роту, прося его содействия. Однако мюриды нападения пока не предпринимали: они занялись разысканием в лесу своих убитых и тяжело раненых товарищей и сожжением хлебных запасов ихрекцев, находившихся в поле.
Получив сведение о новом приближении партий к Ихреку, начальник самурского округа приказал рутульскому наибу оставаться с шестью сотнями пеших милиционеров в селении Лучеке, а остальной пешей милиции, в числе тысячи человек, под командою подпоручика Али-Султан-бека, следовать к Ихреку; сам же он, с двумя конными сотнями, помчался к передовому посту. Он спустился в ихрекском ущелье почти в тылу у мюридов и обскакал селение по верхней дороге, ведущей чрез ущелье Халакун. Подпоручик же Али-Султан-бек поднялся из ущелья по низовой дороге. Когда ихрекцы увидели издали эти подкрепления, то, выйдя из селения вместе с двумя сотнями Магомет-бека, бросились в поле и к лесу, и после непродолжительной, но оживленной перестрелки, выбили оттуда мюридов. Так как прямое отступление для последних было отрезано, то они побежали не по дороге или по тропинкам, а по обрывам и крутизнам, усеивая скалу растерянным оружием, изорванною обувью, папахами, бурками. Преследование их по этому пути нашею конною милициею было [549] невозможно, так как лошади падали между камнями и срывались в кручу; поэтому полковник Рот поручил погоню за бежавшими Али-Султан-беку. Наши пешие милиционеры поражали их до перевала в Дусрарат и только возвратились ночью. Потеря неприятеля и теперь была вполне солидная: только в ближайших к Ихреку окрестностях поднято нашею милициею сорок три тела, а сколько их было далее, по всему пути до перевала, в оврагах, в лесу и в горных безднах — осталось и доселе неизвестным. Обильные кровавые следы доказывали повсюду, что и на этот раз пророк Магомет не оказал правоверным никакой услуги. Нам следовало ожидать, что двукратное поражение значительных партий мюридов отнимет у них охоту пытать свое счастье, тем более, что в течение нескольких последующих дней не только не произошло ничего серьезного, но и не являлось никаких сведений о неприятеле. Даже правитель казикумухского ханства Агалар-бек, всегда нам преданный и зорко следивший за поведением противника, не сообщал ничего, что могло бы возбудить наши подозрения и опасения. Таким образам, по-видимому, все было в порядке, и князь Аргутинский решительно убедился, что и Шамиль, и Даниэль-бек отказались от всяких дальнейших замыслов, и что недавние слухи о каких-то громадных сборищах и о предстоящем нападении на белоканский округ, на Кумух, в долину Самура или даже на Нуху были, действительно, слухами в буквальном смысле слова.
Однако на деле было не то, и впоследствии пришлось прийти к заключению, что Шамиль тогда очень ловко усыпил даже самого князя Аргутинского. Пока он более и более успокаивался — имам работал [550] деятельнее чем когда-нибудь, и к пятому числу сентября имел под ружьем в карахском обществе и в разных ближайших к нему пунктах отряд в двенадцать тысяч человек, с тремя орудиями. Таких громадных сил мы сами не могли собрать в эти минуты в Дагестане — и Шамиль, конечно, об этом знал 24.
Наступательные движения неприятеля прежде всего обнаружились в пределах самурского округа. Полковник Рот, как бы предусматривая их, с свойственною ему распорядительностью, тотчас же после второго поражения неприятеля в Ихреке, оставил в Лучеке 800 милиционеров, чтобы удержать дальнейшие покушения мюридов: к четвертому числу сентября он собрал в Рутуле еще 1200 человек, а в селении Ахты до 1000 человек. Этою милициею он занял все оборонительные пункты по предполагаемому пути движения неприятеля, послав в то же время донесения о тревожном положении дел к князю Аргутинскому, к генералам Шварцу и Бюрно, к дербентскому и шемахинскому военным губернаторам. Донесения эти были очень кстати, потому что 5-го сентября Даниэль-бек внезапно показался с конною партиею в четыре тысячи человек в шиназском ущелье. Остановясь у деревни Кала, он разослал свои прокламации жителям всех селений. В ту же ночь три другие толпы, следовавшие за Даниэль-беком, двинулись: первая — правым берегом Самура к селению Амсар, вторая — от Саридага хребтом гор в селение Лучек, а третья — от Арчидага в ихрекское ущелье. Жители Лучека и находившаяся там милиция, обойденные внезапно со всех сторон [551] скопищами в 12 тысяч человек, сдались. Все усилия полковника Рота и старания преданнейших нам старшин и беков не могли парализовать той паники, которая мгновенно распространилась по самурскому округу. 6-го сентября большая часть рутульского магала последовала примеру Лучека; рутульский наиб, прапорщик Абумуселим-бек, со своим семейством прибыл под защиту ахтынского укрепления. 7-го сентября неприятель занял своими караулами высоты и всю местность у селения Кахка, вблизи селения Борч, и потребовал у жителей рутульского магала — выслать к нему всех людей, способных носить оружие. Жители повиновались. Наша милиция понемногу стала разбегаться, бросая вверенные ее охранению посты.
На другой день полковник Рот, с 1300 милиционеров, подкрепленных ротою из Ахты, произвел рекогносцировку вверх по Самуру, и хотя выгнал неприятельские караулы из селений Кахка и Хрюк, но к вечеру сам был оттеснен громадным скопищем Хаджи-Мурата и отступил к стенам ахтынского укрепления. Князь Аргутинский едва только 8-го сентября получил первое известие о намерениях неприятеля — и не от полковника Рота, так как донесение его несколько запоздало, а от цудахарских и ходжал-махинских старшин. Несмотря на то, что в эти минуты лава быстро разливалась по самурскому округу, старшины сообщали только об одних «сборах», но не об окончательном наступлении скопищ, потому во-первых, что и их сведения относились к двум-трем дням назад, а во-вторых, что они не могли добыть ничего положительного и обстоятельного: все доверенные лазутчики будто в воду канули — так хорошо Шамиль и Даниэль-бек обставили свое дело. [552] Старшины извещали, между прочим, командующего войсками, что неприятель частью своих сил, под начальством Даниэль-бека, намерен вторгнуться в самурский округ, а другою, под личным начальством Шамиля — в казикумухское ханство или Акушу. На основании этих сведений, князь Аргутинский приказал войскам, находившимся в шуринском лагере, быть готовыми к движению. Наконец, только 9-го сентября он получил формальное донесение Рота, что горцы вторглись в самурский округ чрез селения Шиназ, Лучек и Амсар. Одновременно с этим явилось и новое извещение ходжал-махинского старшины, что неприятель занял в казикумухском ханстве селение Куркалю. Тогда князь Аргутинский приказал второму баталиону князя Варшавского полка, разрабатывавшему дорогу между Цудахаром и Ходжал-Махи, двинуться на присоединение к отряду полковника Манюкина, расположенному около Кумуха, а первому баталиону того же полка, с двумя горными орудиями, бывшему в окрестностях Кумуха, следовать в Курах. Затем, с рассветом 10-го сентября, он поднял по тревоге войска темир-хан-шуринского лагеря 25 и выступил с ними усиленным форсированным маршем в селение Оглы. Тем временем, неприятель расположился своими главными силами у селения Хрюк, и, избрав его местом для возведения укрепления, вербовал себе милицию в течение 9-го, 10-го и 11-го чисел во всех окрестных деревнях. Полковник Рот предвидел как нельзя лучше участь укрепления Ахты, и зная, что князь Аргутинский прибыть скоро не [553] может, 10-го сентября послал донесение в Кусары командиру 1-й бригады 20-й пехотной дивизии генерал-маиору Бриммеру, прося его подкрепить гарнизон. Распоряжение было сделано немедленно, и в Ахты отправлена была 5-я гренадерская рота князя Варшавского полка, в составе 200 штыков, с четырьмя офицерами: капитанами Новоселовым и Тизенгаузеном, подпоручиком Архангельским и прапорщиком Семеновым.
Между прочим, полковник Рот вполне основательно рассчитывал и на генерала Бюрно, рабочий отряд которого, в составе двух баталионов (первого мингрельского и четвертого тифлисского полков) был расположен по ахтычайскому ущелью между селениями Борч и Хнов. Положим, этот отряд не мог усилить его гарнизона, но, находясь в тылу у скопищ, ставил их в затруднительное и отчасти в нерешительное положение — что на первый раз, и даже до прибытия дагестанского отряда, было достаточно. Но генерал Бюрно не оправдал своего назначения, и деятельность его в эти крайние минуты представляется в высшей степени укоризненною — за что он и пострадал вполне заслуженно. Лишь только генерал Бюрно получил первые, еще довольно неопределенные сведения о наступлении неприятеля, как тотчас, 7-го сентября, стянул свой маленький отряд на позицию к селению Борч. Это был чрезвычайно важный стратегический пункт: кроме того, что он находился в тылу у неприятеля по дороге в Рутул, он, при занятии его даже такими незначительными силами, какие были у Бюрно, обеспечивал собою элисуйские земли и нухинский уезд, прикрывал дорогу в шинское и хачмазское ущелья и сообщение через Хнов прямо в Нуху. Сознавая все [554] значение занятой позиции, генерал Бюрно, по его собственному донесению, решился сначала ни в каком случае не покидать ее, и отсюда разослал, одного за другим, шесть лазутчиков по дороге в Рутул для подробных разведок о неприятеле. Но прошел день, пролетел и другой — а лазутчики не возвращались. Это служило достаточно сильным доказательством того, что опасность велика, и меры противника обставлены твердо и искусно. 8-го сентября, когда на высотах, в виду лагеря, появились неприятельские пикеты, Бюрно увидел себя в довольно затруднительном положении, тем более, что, на случай движения, не имел у себя ни подъемных, ни артельных лошадей, находившихся тогда на подножном корму на плоскости; однако, не взирая на это, он все еще держался первого своего намерения — не оставлять борчинскую позицию.
По заранее начертанной диспозиции, генерал-маиор Бюрно, в случае вторжения неприятеля в наши владения, должен был подчиняться генералу Шварцу и относиться к нему со всеми своими требованиями. На этом основании, незадолго до настоящего момента, он просил генерала Шварца об усилении его баталионом пехоты и, по крайней мере двумя орудиями. 8-го сентября, когда опасность окончательно повисла над головою — он повторил свою просьбу. Генерал Шварц, несмотря на то, что имел в своем распоряжении всего две тысячи штыков для охранения белоканского округа и удержания анкратльцев, готовых прорваться с гор на плоскость, 13-го сентября сделал распоряжение о направлении в помощь к генералу Бюрно двух рот Тифлисского полка и двух орудий. Но Бюрно сообщений об этом еще не получил, и хотя вновь доносил начальнику лезгинского отряда от 9-го [555] сентября, что ни в каком случае не оставит своего важного поста, если бы даже ему пришлось удерживать его за собою с одним баталионом — так как отступление имело бы вид бегства, однако, по отправлении этого донесения, крепко задумался о том, чтобы такой геройский подвиг он мог осуществить на самом деле. На беду, в этот день он получил два известия: от полковника Рота — что неприятель подвигается к селению Ахты, и укрепление это, имеющее 250 человек гарнизона, находится в крайней опасности; что жители потеряли окончательно головы и не знают, что делать; а от лазутчика, посланного в Амсар — что Хаджи-Мурат уже в Рутуле, и что с часа на час ожидают самого Шамиля для осады ахтынского укрепления.
После этого генерал Бюрно остановился на мысли о том, что позиция в селении Борч, охраняемая всего тысячью штыков, без орудий, а также и без лошадей для перевозки лагеря, неустойчива, и что гибель его отряда неизбежна. По поводу этого он тотчас собрал совет из баталионных и ротных командиров, на котором решено было оставить борчинскую позицию. Следуя этому решению, отряд генерала Бюрно 13-го сентября отступил за гору Салават, в шинское ущелье. Это был роковой шаг, потому что с этой минуты прямая связь между войсками прикаспийского края и лезгинского отряда была нарушена, неприятелю были открыты сообщения в нухинский уезд по кишскому и хачмазскому ущельям, и дана ему полная возможность действовать вниз по Самуру без опасения за свой тыл 26. [556]
Совсем иною представляется деятельность шемахинского военного губернатора генерал-маиора барона Врангеля. Прибыв 12-го сентября из Шемахи в Нуху для ревизии присутственных мест, он получил сведения, в которых невозможно было сомневаться, о распространявшемся в самурском округе пожаре. Узнав также об отступлении Бюрно и сообразив тотчас все опасные последствия этого шага, но в то же время не решаясь ослабить гарнизон нухинской крепости, состоявший, из двух слабых рот, он предпринял следующие меры: послал 240 милиционеров для занятия кишского ущелья и 500 человек для занятия хачмазского ущелья; в городе он оставил резерв из 300 милиционеров; шинское же ущелье было отчасти обеспечено заранее, потому что там находилось 300 человек нашей милиции, часть которой состояла в непосредственном распоряжении Бюрно.
Но барон Врангель был уверен, что одни милиционеры не могли воспрепятствовать движению сильных неприятельских партий, а главнее всего — что оборона в их лице представлялась ненадежною. Поэтому он вызвал из Шемахи роту линейного № 7-го баталиона, в 200 штыков, и приказал ей следовать в Хачмаз, а взамен ее велел выслать из Баку в Шемаху одну роту линейного № 9-го баталиона и одно полевое орудие. Потом, получив сведение, что из Дагестана через [557] Шемаху проследует взвод мингрельского полка с крепостными ружьями, он послал навстречу этому взводу приказание — поспешить в Нуху, для направления, куда надобность укажет; командиру мингрельского полка сообщил о высылке двух рот также в Нуху, с тем, чтобы к ним присоединились в Ходжалах два орудия горной № 5-го батареи; 2-й роте кавказского стрелкового баталиона, следовавшей в Шуру, он послал также навстречу приказание — идти немедленно в Нуху; наконец, дал знать на урочище Ванк, чтобы как можно поспешнее прибыла оттуда в Нуху-же сотня донского № 25-го полка. Хотя со всеми этими средствами едва ли возможно было с полною решимостью противодействовать вторжению в нухинский уезд столь многочисленных скопищ, какие были тогда под рукою у Шамиля, тем не менее, ошибка генерала Бюрно значительно была исправлена на горячих следах, а будущее оставалось не без надежд, которыми обыкновенно в затруднительные минуты жизни ласкает себя каждый человек.
Насколько были энергичны распоряжения барона Врангеля — настолько же соответствовало этой энергии и самое исполнение их. На десятый день, именно к 24-му сентября, вытребованные войска были уже в Нухе. Всех изумили своим поспешным прибытием в особенности две части: рота линейного № 7-го баталиона, которая в два дня прошла 109 верст, и вторая рота стрелкового баталиона (капитана Тюнина) сделавшая в четыре дня 177 верст.
Дербентский военный губернатор генерал-маиор князь Гагарин, при первых известиях о появлении Шамиля в самурском округе, собрал поспешно возможное число милиции, вместе с нею двинулся в [558] Курах и там ожидал прибытия князя Аргутинского. Это движение князя Гагарина было важно в том отношении, что парализовало всякие покушения горцев на кюринское ханство.
12-го сентября сам Шамиль прибыл в селение Рутул. Тотчас сошлись к нему все наибы и получили краткое приказание — следовать вперед и занять селение Ахты. По поводу этого решения, на другой день, 13-го сентября, Хаджи-Мурат, расположив главные свои силы в селении Гра, аварскою конницею занял курахскую дорогу; Даниэль-бек, двинувшись правым берегом Самура и перевалившись через хребет, спустился в ущелье Ахты-чая и стал в пяти верстах от селения Ахты, у минеральных источников. Все жители по пути, устрашенные этими быстрыми движениями и успехами, сдались. После этого Даниэль-бек занял селение Ахты и учредил там свою квартиру. С этой минуты все деревни по обеим сторонам Самура и Ахты-чая выше укрепления ахтынского, весь рутульский и докузпаринский магалы оказались в руках мюридов, которые, таким образом, придвинулись к границам кюринского ханства и кубинского уезда. Кубинская милиция, охранявшая свою черту, нечаянно встретила их у селения Зухула (Цухуль) и была ими рассеяна. Это обстоятельство имело такое сильное влияние на умы пограничных жителей кубинского уезда, что они впустили к себе мюридов беспрепятственно и позволили им себя ограбить. Одно только селение Хнов прислало к полковнику Роту извещение, что оно будет защищаться против мюридов; но этот отважный шаг преданных нам жителей оказывался теперь для нас совершенно бесполезным и даже ненужным. Полковник Рот, видя такое безвыходное положение дел [559] окончательно заперся в укреплении, предоставив себя и гарнизон на волю судьбы; незначительная часть милиции, бывшая у него в распоряжении и доселе еще не изменившая нам, была им спущена в нижние самурские деревни.
Князь Аргутинский, шемахинский губернатор барон Врангель, а вслед за ними и сам главнокомандующий, связывают все эти успехи неприятеля с роковым отступлением генерал-маиора Бюрно за Салават.
С занятием горцами, 13-го сентября, селения Ахты, начинается осада ахтынского укрепления. Правда, она не получила еще характера блокады, потому что самая местность тому препятствовала, однако все же сообщения укрепления были закрыты, и всякий прорыв за неприятельскую цепь был возможен только с опасностью жизни. По этой причине, положение ахтынского укрепления стало безнадежным, тем более, что двухсотпятидесяти человек его гарнизона, в составе 2-й и 4-й рот линейного № 6-го баталиона, едва доставало для неустанной караульной службы и для непрерывных, лишь самых необходимых, работ по приготовлениям к обороне. Соображая свои наличные средства, полковник Рот пришел к окончательному заключению, что если какая-либо помощь свыше не осчастливит гарнизон, то борьба его с неприятелем будет весьма непродолжительная, и, конечно, развязка ее для осажденных неутешительная. Несмотря на такое вполне верное, по обстоятельствам дела, убеждение, ни один оттенок преступной мысли о сдаче или о покорности врагам не западал в голову отважного, неутомимо деятельного и всегда спокойно распорядительного начальника. Погибель в бою не страшна, потому что славная, [560] а живые недавние примеры, в роде геройского падения Михайловского укрепления, и катастрофа 1843-го года еще были слишком свежи в памяти Рота, чтобы возбудить в его душе что-либо иное кроме одушевления. И единственное, что только смущало героя — это родная дочь, которая находилась при нем в осажденном укреплении. Если, не дай Бог, разразится несчастье, которого отвратить, казалось, было нельзя, то доля дочери его заранее ему была известна: лазутчики сообщили Роту, что Шамиль уже обещал ее в добычу одному из храбрейших мюридов. Как ни курьезно казалось это преждевременное распоряжение имама, но мысль о нем грызла, съедала отца, воспламеняя все его силы — и он ни минуты не сходил с батарей, распоряжался, приказывал, устраивал, забыл о сне, о покое, о пище. Когда же он был поставлен в необходимость объявить, наконец, дочери решение Шамиля, то в ответ получил ее собственное желание, чтобы рука ее принадлежала не мюриду, а одному из храбрейших защитников укрепления. При таких условиях — почем знать — не обязано ли русское знамя дочери полковника Рота в значительной степени тою силою геройских побуждений, которые руководили отцом ее и некоторыми офицерами в столь роковые минуты 27. Кроме девицы Рот, в укреплении находилась еще и жена горного инженера Хрещатицкого, разделявшая с нею все труды и опасности.
Однако, счастье неожиданно улыбнулось, а с ним воскресли и угасавшие надежды: в тот день, 13-го сентября, когда Шамиль и Даниэль-бек распоряжались осадою, а скопища их были заняты передвижениями [561] к укреплению — как божья благодать, явилась нежданно команда 1-го баталиона мингрельского полка, в числе 48 человек, под начальством подпоручика Ищенки, следовавшая на военно-ахтынскую дорогу. Как ни незначительно было такое пособие, но, при малочисленности и безвыходном положении гарнизона, каждый лишний штык и каждые новые две рабочие руки были необъяснимою отрадою. Но кто опишет радость и торжество обездоленного гарнизона, а в особенности полковника Рота, когда на следующий день, 14-го сентября, воздвигся на дальнем горизонте ряд блестящих штыков, которые несомненно принадлежали русскому солдату! Все живое высыпало мгновенно на гласис укрепления, и все взоры приковались к отдаленным возвышенностям. Лица осажденных сияли, но на многих можно было отчетливо читать какое-то недоумение и закаменевший вопрос: не обман ли это зрения? Один только Рот, которому загадка была известна заранее, знал, что это явление не призрак; он тотчас угадал, что к нему на помощь идет то самое подкрепление, о котором он просил генерала Бриммера — хотя не мог не удивляться быстроте и поспешности, с которыми удовлетворилась его просьба.
Не более пяти верст отделяло дорогих гостей от укрепления; и на этом расстоянии можно было заключить, что движется рота в полном составе. Она, действительно, двигалась: ничто не доказывало, чтобы она торопилась. Издали казалось, что по отвесу горы ползут и скользят какие-то муравьи. В движении этих муравьев не было ни эффекта, ни даже стройности: в разнообразных полушубках и папахах, частью в серых шинелях, съежившись чуть не в три погибели, они скорее были похожи на каких-то усталых, [562] измученных пилигримов, чем на рыцарей, которых тогда каждый желал бы в них видеть. Они шли ни мало не спеша, словно доканчивали свой дневной мирный переход, с уверенностью, что невдали ждет их теплая казарма и вкусные щи. При взгляде на эту равнодушную и по-видимому нестройную массу, у всех явилось сомнение: доберется ли она благополучно до укрепления.
И как бы в ответ на этот жгучий вопрос, из селения Ахты вынеслась конная партия в несколько сот человек и ринулась навстречу приближавшейся роте. Последняя это видела, но ни один штык у нее не переменил своего положения: с совершенным спокойствием она подвигалась вперед и огня не открывала. Полковник же Рот моментально разрядил по выскочившим мюридам две батареи и далее продолжал их поражать учащенным огнем. Партия тотчас свернула на боковую дорогу, которая через деревню Джебе выходила на большой кубинский тракт — и скрылась из-под выстрелов укрепления. Эта дорога была круговая, неудобная, пролегавшая в теснинах,— тем не менее, она перерезывала путь следовавшей роте, и мюриды легко могли отхватить подкрепление от гарнизона. Томительно все выжидали на валу развязки дела. Прошел час, потянулся другой — и только тогда где-то за горою затрещала оживленная перестрелка. Но после полудня рота вновь показалась из-за бокового хребта и явилась под защитою ахтынских орудий. Все опасения за благополучное прибытие ее исчезли — и восторженное «ура» пронеслось вдоль линии огня. Перестрелка стихла. Рота подвигалась бестревожно и в том же виде, какою была усмотрена за несколько часов назад. Вся разница состояла в том, что в среде ее [563] колыхалось несколько носилок, смысл которых для всех был понятен.
И так, молодецкая рота в двести штыков, сделав переход в ночь с 13-го на 14-е число в 70 верст, пробилась сквозь тысячу смертей и своим появлением свернула еще один тяжелый камень с души осажденного гарнизона. Но никто не предвидел того, что таких камней она сбросит еще много, потому что в рядах своих вводила в укрепление его спасителя — капитана Новоселова. При братской встрече отважной роты, никто не обратил тогда особенного внимания на этого тщедушного, по-видимому вялого и слабого офицера, и никому в мысль не могло придти, чтобы в его чахлом теле был такой громадный запас энергии, мужества, неустрашимости и силы воли.
С этой минуты ахтынский гарнизон усилился до пятисот человек, и положение его стало совершенно равносильное тому, в котором находились в 1840 году защитники Михайловского укрепления, когда на каждого из них приходилось по двадцати человек атакующих. Без сомнения, это воспоминание и самое сравнение были вполне безотрадные, но могучая отвага закаменелого в боях кавказского солдата от того не страдала.
Счастливый день 14-го сентября для ахтынского укрепления оказался весьма несчастным для ближайшего его соседа — укрепления Тифлисского. В то время, когда в первом из них раздавалось радостное и восторженное «ура», последнее гибло безнаказанно под ударами мюридов. Никто тогда не остановился на этом кровавом эпизоде, потому что более важные события поглотили общее внимание; никто не знал подробностей погибели этого укрепления и страшной участи его [564] маленького гарнизона, так как все жертвы, попавшие под кинжалы мюридов, остались навсегда безгласны. Поэтому, в журналах военных действий и в других подобных официальных источниках нигде нет сведений о свершившейся в тот день катастрофе в Тифлисском укреплении. Мало того, нельзя даже добиться — состоял ли гарнизон этого укрепления из сборных частей, или находилась там цельная часть, равным образом — сколько там было людей и от какой части. Последние вопросы являются неразрешенными еще и потому, что в числе укрепленных пунктов на Кавказе, за 1848-й год, занятых пехотою (18-ти крепостей, 84-х укреплений и 23-х постов) Тифлисское укрепление вовсе не показано. В свое время слабые известия о катастрофе возможно было почерпнуть только из несвязного рассказа двух солдат, бывших в составе гарнизона и избегнувших смерти, да из наглядного обзора той картины разрушения, которая представилась дагестанскому отряду, когда через восемь дней он быстро подвигался для освобождения укрепления Ахты.
Рассказчиками, поведавшими кровавую повесть, были рядовые грузинского линейного № 6-го баталиона Ян Войчек и Ян Якубовский. Явясь 15-го сентября, после пробития вечерней зари, к своему командиру ( подполковнику Луковскому) в селение Хазры, они объявили, что в числе других нижних чинов вверенного ему баталиона 28 были командированы из укрепления Ахты в Тифлисское для занятия караула. Все шло благополучно до 14-го сентября; но в этот день, незадолго до полудня, укрепление было неожиданно окружено многочисленною конною неприятельскою партиею, [565] часть которой ворвалась внутрь, быстро проникла в казарму и обезоружила всех нижних чинов. Во время переполоха Войчек и Якубовский успели незаметно выбраться чрез полуразрушенную стену казармы и спрятались вне ее за большой камень; скрылся также и Родин, но куда девался — неизвестно. Разорив, разграбив, уничтожив все, и предав огню уцелевшие остатки сооружений, горцы к вечеру рассеялись. Тогда Войчек и Якубовский вышли из своего убежища и, пользуясь наступившею темнотою, благополучно достигли до Хазры. Таков был несложный и недлинный рассказ двух рядовых. Дальнейшие подробности несчастного события скрываются и доселе в полной неизвестности. Впрочем, чего же еще?...
V.
Укрепление Ахты. Осадные работы горцев. Первые подступы. Избрание начальником укрепления, вместо раненого полковника Рота, капитана Новоселова. Меры, предпринятые им по обороне. Взрыв нашего порохового погреба. Попытка к штурму. Одушевление гарнизона, произведенное полковником Ротом. Чрезмерная потеря дня. Отправление штабс-капитана Бучкиева с известиями к князю Аргутинскому. Положение гарнизона. Отправление двух новых охотников вестниками к князю Аргутинскому. Единодушное решение гарнизона погибнуть вместе с укреплением. Приготовления в смерти.
Укрепление Ахты было расположено на правом берегу Самура, возле аула, и состояло из пяти фасов, связанных между собою пятью батареями: № 1 (B), № 2 (F), № 3 (G), № 4 (C), № 5 (A). Четыре фаса были [566] правильной формы, и только один BF имел некоторую неправильность, которую производила заостренная форма батареи В (№ 1). Но небольшой канонир исправлял слабость защиты с этой стороны. Длина каждого из фасов была около сорока саженей, за исключением фаса FG, протяжение которого было до пятидесяти саженей. Каждая из батарей была вооружена двумя орудиями. Куртины состояли из оборонительных казарм, профиль которых fe изображена на фиг. 2. Самая сильная сторона укрепления была южная, где местность отлого спускалась от гласиса. Ведя с этой стороны атаку, неприятель, чтобы укрыться от огня укрепления, должен был обеспечить себя правильными осадными работами. Напротив того, самая слабая сторона была северная, обращенная к р. Самуру, по фасам АВ и АС, в особенности же по первому, где обрывистый спуск в очень близком от укрепления расстоянии давал атакующему возможность незаметно подойти почти к контр-эскарпу. Этому неудобству противодействовал люнет Д, вооруженный одним орудием, которое обстреливало подошву обрыва и мост через Самур. Но люнет этот был совершенно отделен от укрепления, и в нем не было воды.
Когда 13-го сентября первые толпы горцев показались около укрепления, то они тянулись, прикрываясь уступом, под фасом АВ; там находились большие склады дров и землянки ротного двора (hh) поставленные на самом верхнем крае обрыва.
Лишь только явилась 5-я гренадерская рота ширванского полка — деятельность в укреплении удвоилась, и последовали окончательные распоряжения на случай его атаки. Полковник Рот знал очень хорошо, что до прибытия дагестанского отряда усиления более не [567] будет. Первым делом было отнести на куртины и батареи кули с мукою, чтобы увеличить возможность скрываться людям на стенах. Потом были распределены обязанности офицеров, увековечивших свои славные имена: на первую батарею В назначены были помощники Рота по управлению округом капитан Жорж и штабс-капитан Бучкиев, линейного № 6-го баталиона поручик Щекин и гарнизонной артиллерии поручик Чуприков; на вторую F прапорщик Беннет и гарнизонной артиллерии прапорщик Шлиттер; на третью G князя Варшавского полка подпоручик Архангельский, прапорщик Семенов и гарнизонной артиллерии подпоручик Тимофеев; на четвертую С мингрельского егерского полка подпоручик Ищенко и линейного № 6-го баталиона подпоручик Богуславский; на пятую А того же баталиона штабс-капитан Байдаков и подпоручик Коржов; в резерве находились: маиор Старосила и при нем грузинского линейного № 10-го баталиона прапорщик Товбич. Командующим первым фасом укрепления (батареи № 3 — G и № 4 — С) был назначен капитан Тизенгаузен, и вторым (батареи № 1 — В, № 2 — F и № 5 — A) капитан Новоселов.
Пока производились все эти распоряжения, и люди, по сделанному расчету, занимали места на батареях, неприятель все ближе и гуще окружал укрепление, занял сады, обрывы Ахты-чая и, наконец, землянки ротного двора, которые, к сожалению, не удалось заблаговременно разрушить. Они послужили ему ложементами, из которых он открыл сильный ружейный огонь чрез отверстия, проделанные в крышах, прямо на парапет.
Ночью, на короткое время, мюриды угомонились; но [568] с рассветом 15-го числа ружейный огонь их возобновился с особенным рвением, а мортирка, поставленная в закрытии, немилосердно метала свои гранаты. Гарнизон бодро вступил в состязание; пальба, преимущественно орудийная, загрохотала без перерыва. Но, к несчастью, перевес все время оставался на стороне противника, и число храбрых защитников сокращалось. К атакующим явился сам Шамиль — и одушевление их удвоилось. Оставив часть своих скопищ продолжать осаду, он двинул остальных, с заготовленным заранее фашинником и с массою дров, которые захвачены были у ротных дворов, к Ахты-чаю, и стал устраивать, в роде параллели, завалы над самым обрывом (gh), огибая батарею В. Ни пушечная, ни ружейная наша пальба не могли помешать этим работам, которые производились настойчиво и решительно. Завал возник в самое непродолжительное время, и на оконечности его явился ложемент (g), откуда горцы начали вести мину под угол батареи В. Одновременно с этим, другая неприятельская партия, пройдя по оврагу (H), который подходил к фасу GC, устроила там другой завал. По недостаточному количеству туров и фашинника, горцы ставили в сапу поленья дров точно так же, как ставятся туры, и бросали их к стороне укрепления по мере того, как сами подвигались сапою; эти же дрова служили им и мантелетом.
С приближением неприятеля к веркам укрепления, пальба все усиливалась, и уже никто не мог выставиться из-за бруствера без опасения быть убитым или раненым. Незадолго до вечера был тяжело ранен пулею сам полковник Рот. Как ни велико было одушевление гарнизона, но, при виде столь важной потери, он пригорюнился, потому что все привыкли видеть [569] до сих пор в одном только Роте надежду на свое спасение. Понимая это и не отдав заранее никаких приказаний о замене себя в случае выбытия из строя, Рот продолжал распоряжаться с своей постели и все указания передавал пока чрез капитана Новоселова.
Смеркалось. Огонь неприятельский утих. В небольшой низкой комнате, возле походной кровати раненого Рота, у изголовья которой сидела его дочь, собрались наличные офицеры гарнизона. Первым делом начальника укрепления было осведомиться о потере дня. Оказалось, что у нас выбыло из строя 20 человек убитых и 32 человека раненых нижних чинов. Значительная доля убылых, к общему огорчению, пала на храбрых артиллеристов. Такой первый урон являлся чересчур значительным, и все невольно призадумались о том, что будет впереди. О князе Аргутинском не было пока ни слуху, ни духу. Потеря сил у Рота была в этот день настолько значительна, что он не видел никакой возможности быть распорядителем следующего дня. Подумав немного и сообразив все это, он обратился к офицерам с немногими словами утешения и заповедал им обязательно, в случае ли своей смерти, или невозможности быть им полезным своим советом, а также в последнюю критическую минуту, когда неприятель ворвется в укрепление, ни под каким видом не сдавать его, но взорвать на воздух, приготовиться самим к этому геройскому шагу и в свое время приготовить людей. Офицеры с готовностью и единодушием приняли это решение. Взоры всех невольно обратились к изголовью — но ни одно движение ресниц дочери Рота не выдало ее: она, как видно, с покорностью подчинялась в эти минуты роковой необходимости и разделяла все побуждения отца и его [570] подчиненных. После короткого молчания, Рот тут же предложил офицерам избрать из среды себя ему преемника и начальника. Он предчувствовал, на кого именно падет этот выбор, и заранее не хотел делать своего мнения обязательным. Офицеры молча переглянулись и почти единогласно произнесли имя Новоселова. Рот не замедлил одобрить этот выбор и, пожелав героям всякого успеха, отпустил их. Все разошлись по своим местам. Капитан Новоселов тотчас вступил в свои обязанности. Приютив раненых и обеспечив их возможным уходом наличного медицинского персонала, а также, в качестве сиделок, жен и дочерей семейных нижних чинов, Новоселов отправился с батареи на батарею. Во время своего обзора он, между прочим, заметил, что завал против 4-й батареи (С) был мюридами оставлен. Это его несколько порадовало. Окончив осмотр, он пришел к заключению, что предмостный наш люнет (I)), по неимению в нем воды и по невозможности доставки туда провианта и снарядов, держаться долго не может; поэтому он тотчас приказал караулу его примкнуть к составу гарнизона, находившуюся там пушку заклепать, а лафет разломать. Все это было исполнено, и команда благополучно прибыла в укрепление.
Ночь прошла без сна; везде кипели работы по исправлению наружной одежды укрепления.
16-го числа, с рассветом, начался второй акт кровавой драмы: с обеих сторон загорелась необычайная пальба, и одними из первых жертв были раненые капитан Жорж и подпоручик Коржов. Работы неприятеля продолжались так же деятельно и энергично, как и накануне. [571]
Новоселов постоянно являлся там, где было наиболее опасности, ободрял, поддерживал солдат. Около полудня, во время ожесточенной пальбы с обеих сторон, вдруг раздался страшный, как бы подземный удар, сопровождавшийся необыкновенным треском. На мгновение все пространство над укреплением схватилось мглою. Даже неприятель, озадаченный этим неестественным явлением, умолк. Когда все опомнились, и мгла рассеялась — представилась картина грустного и потрясающего разрушения: нашего порохового погреба (а) с четырьмястами пудов пороха и множеством снарядов не существовало; он целиком взлетел на воздух от неприятельской гранаты. Действием этого взрыва постройки bb и оконечности оборонительных казарм, которые составляли боковые куртины, были разрушены; ни одна стена в укреплении не осталась целою, и все каменные сооружения были так повреждены, что каждый выстрел из орудия угрожал им разрушением от одного сотрясения. В особенности же пострадала батарея № 5 (А) представившая собою мгновенно вполне удобную для осаждающих брешь (профиль фиг. 4). Зарядный ящик на ней разорвало в мелкие куски. Жертвами этого неожиданного несчастия были: капитан Байдаков и 30 низших чинов, убитые наповал; ранены — маиор Старосила, подпоручик Богуславский, прапорщик Семенов, артиллерии поручик Чуприков и двадцать пять нижних чинов. Если бы в эту минуту неприятель был подготовлен к штурму и немедля двинулся на укрепление, то участь его была бы решена окончательно и навсегда. Но, к счастью, он сам был сильно озадачен этим случаем, не понимая в первый момент, что все это значит, и чему приписать взрыв. Конечно, он не мог и думать, [572] чтобы его маленькая мортирка причинила столько бед. Когда же он опомнился от своего недоумения, то удобная для штурма минута уже миновала, потому что Новоселов, не потерявший присутствия духа, сейчас же сделал все необходимые распоряжения: на 5-ю батарею, вместо убитого Байдакова, он послал прапорщика Беннета; по первому звуку его голоса офицеры и солдаты бросились к приготовленным заранее кулям муки и быстро, с самоотвержением, стали переносить и устанавливать их в три ряда на разрушенном бастионе. В несколько минут брешь была закрыта настолько, что главнейшая опасность от штурма миновала; не более же как через три четверти часа создался на разрушенном бастионе новый парапет (фиг. 3), который оказался еще более надежным, чем прежде, потому что составлял для наших стрелков три оборонительные линии. Упустив удобный момент для штурма, неприятель, однако не отказался от него вовсе и, догадавшись по происходившим на 5-м бастионе работам, что путь в укрепление открыт, он бросился туда значительною массою. Но Новоселов это предвидел заранее — и атакующих встретил почти в упор сильный картечный огонь с батарей 1-й (В) и 4-й (С), которые продолжали обстреливать 5-ю батарею (A) все время, пока производились на ней работы. Неприятель возвратился к своим сооружениям и продолжал их так успешно, что скоро в укреплении ясно был услышан подземный стук по направлению от ложемента, по которому можно было догадаться, что мюриды шли подкопом. В виду этого Новоселов, не в состоянии будучи, по малочисленности гарнизона, идти под землею навстречу неприятелю или разбить его подкоп колодцем изо рва, велел откатить орудие на [573] несколько саженей от исходящего угла и устроил в этом месте на батарее В ретраншемент (ор) опять-таки из кулей с мукою, с амбразурою посередине, чтобы орудие, поставленное на вершине угла батареи, могло бы в нее откатиться. Работы эти были выполнены окончательно только на следующий день.
Полковник Рот непрерывно получал от Новоселова самые подробные и обстоятельные сведения о ходе дел. Он глубоко томился, что не мог принять непосредственного участия в геройской защите гарнизоном маленького ахтынского гнезда, которое со всех сторон обложили пестрые массы хищников. Рот чрезвычайно опасался за состояние духа отважного гарнизона, который собственно с 10-го числа — значит, уже шесть суток — стоял лицом к лицу с неприятелем, без сна, без теплой пищи, с самым ограниченным запасом воды — так как ее едва доставало для раненых из солонцеватого грязного колодца. Рот знал, что казармы, полуразрушенные взрывом порохового погреба, едва вмещали в себе раненых; он видел из окна своей комнаты, что площадь завалена грудами убитых людей, для погребения которых не имелось ни средств, ни времени; для него, несмотря на пребывание внутри комнаты, не было тайною, что искалеченные, изувеченные женщины, с их детьми, голодными и оборванными, скитались по развалинам, ища спасения от пуль между убитыми и ранеными лошадьми — и сердце его невольно обливалось кровью. Не будучи в состоянии выносить более эту пытку и зная хорошо расположение и доверие к себе гарнизона, Рот пересилил свои страдания и, опираясь на руку «своего достойного товарища капитана Новоселова» 29, поддерживаемый [574] с другой стороны денщиком, вышел из своей небольшой мазанки и отправился с батареи на батарею. С неописанным восторгом встречали солдаты своего возлюбленного начальника. С приближением его, их хмурые, изможденные лица складывались в какую-то кривую улыбку, которая, выражая всю неподдельную приветливость, в то же время обнаруживала желание скрыть внутреннюю борьбу и страдания — не за себя, а за тех, которые там, невдали, ползали между палыми лошадьми. И лишь только Рот напоминал солдатам о священном долге не щадить своей жизни для службы Государю и славы русского оружия — мгновенное одушевление освещало собою лица, и все, как один, на разные голоса, забыв совершенно о казенной фразе «рады стараться», уверяли, что умрут, но шага не уступят; что, с божьею помощью, отстоят свое дорогое знамя и русского имени не посрамят; что если бы нехристов было еще столько же, то и тогда борьба с ними не будет для них страшною.
В этом роде и духе Рот получил заявления на всех батареях; эти заявления были так искренни и единодушны, что некоторые из солдат, сраженные тут же неприятельскою пулею, падая к ногам Рота, испускали дух вместе с последними словами своих заверений и клятвы. Рот всегда ожидал от русского солдата этого самопожертвования, самоотречения, но тот высокий дух и эта беспредельная преданность долгу, в которых он убедился 16-го сентября, превзошли все его ожидания, поразили его окончательно. Обойдя батареи, он возвратился в свою келью вполне успокоенный, вполне уверенный, что, несмотря на все беды и испытания, энергии и мужества достанет у гарнизона еще на много дней. [575]
Но так или иначе, а положение с минуты на минуту все-таки становилось безотраднее и безысходнее. Вечером Рот узнал от Новоселова, что, кроме погибших от взрыва, гарнизон лишился в этот день еще 29-ти убитых и 73-х раненых. Сто пятьдесят семь героев в течение каких-нибудь двенадцати часов — цифра ужасная! Таких потерь не возместит никакая отвага, никакой героизм — и Рот невольно сжал свою голову полуобессиленными руками. А в эту именно минуту, несмотря на наступившую темноту, на батареях еще более чем прежде усилилась трескотня; мюриды бессознательно, как опьянелые, лезли на барбеты, и только картечь, штыки, да ручные гранаты едва успевали сбрасывать их обратно.
— Что же будет далее? спросил Рот у сидевшего возле него на табурете Новоселова.
— Нужно дать знать Аргутинскому, бесстрастно проговорил Новоселов.
Рот ухватился за эту мысль, как за спасительную веревку. Приказано было вызвать охотника — и последний не заставил себя долго ждать: через пять минут в мазанку явился помощник Рота штабс-капитан Бучкиев.
Разговор был непродолжителен — и через полчаса Бучкиев, в сопровождении самурских беков Агаси и Али-Султана, уже спускался к Самуру, сам не зная, куда направится и где найдет князя Аргутинского. Напрасно думал Бучкиев, что он и его два приятеля останутся незамеченными: не успел первый из них распрощаться с своими провожатыми у берега реки, как неожиданно раздался залп из винтовок, и к Самуру стал спускаться с крутого берега силуэт «в косматой шапке, в бурке черной». [576] Али-Султан и Агаси успели скрыться; Бучкиев же, не долго думая, бросился в холодную воду. Через две минуты силуэт также очутился на берегу, снял бурку, чоху и исчез в волнах, усердно нагоняя отважного русского охотника. Бучкиев слышал позади себя всплескиванье рук, которые вот-вот готовы были схватить его — и это прибавило ему силы. Несмотря на свой слабый организм и на весьма умеренный рост, Бучкиев 30 раз-два широко размахнул руками и отделился от преследователя на значительное расстояние; еще два-три взмаха — и герой был почти у самого берега. Вдруг, позади его плеск мгновенно оборвался, раздался какой-то странный возглас — и все затихло. Бучкиев выскочил на берег, повернулся, выхватил кинжал из мокрых ножен и приготовился к защите. Но напрасно он всматривался в темные волны Самура: кроме нескольких отражавшихся в них звезд — ничего не было видно; мюрид был плохой пловец и утонул. Туда ему и дорога! Встряхнувшись и осенив себя крестным знамением, Бучкиев стал взбираться на крутизну— благо, что дороги были ему более или менее знакомы.
Настал новый день, полный все той же безнадежности, как и предыдущие. Горцы с отчаянным рвением продолжали работы, и гарнизон с каждою минутою все яснее и ближе видел свою неотвратимую гибель. Не ограничиваясь работами, мюриды, как и накануне, не прекращали огня по укреплению; в особенности не щадила своих зарядов беспокойная мортирка, досаждавшая окончательно. К счастью, прапорщик Шлиттер, после нескольких удачных [577] выстрелов из единорога, сбил ее с ее закрытой позиции и заставил замолчать. Но это по-видимому важное обстоятельство нисколько не облегчало положения гарнизона и всех жителей укрепления, потому что главное несчастье таилось внутри его: сухарей было недостаточно, вода становилась редкостью, приготовление пищи являлось вполне невозможным; раненые нуждались в необходимом пособии, удовлетворить которому в должной мере было нельзя; некоторые орудия действовали уже чересчур плохо и угрожали опасностью от разрыва; люди обессилели вполне и с каждым часом убывали все заметнее, так что к исполнению караульных обязанностей были призваны женщины; дух гарнизона опять стал понемногу оскудевать; извне не получалось никаких отрадных известий. В таком положении все встретили и 18-е число сентября. Неприятельская мортирка оправилась и опять продолжала свое дело; работы мюридов близились к концу; ожесточенная ружейная пальба не прекращалась и дровяные завалы подвинулись уже к самому гласису укрепления; минные работы были на исходе. Полковник Рот сознавал ясно, что наступают последние часы существования злополучного укрепления и, озабоченный участью Бучкиева, о котором, с минуты погружения его в волны Самура, не имел никаких сведений, вызвал вновь охотников, чтобы отправить их к князю Аргутинскому. На этот раз нашлись два смельчака в лице рядовых апшеронского полка. Переодевшись в татарские чохи, они отправились по следам Бучкиева и так же точно, как и он, скрылись с глаз и пропали бесследно.
Все офицеры, будучи подготовлены на случай катастрофы еще у постели раненого Рота, до сих пор [578] затруднялись объявить солдатам это решение. Их останавливала мысль о тех семействах, которые должны были безвинно погибнуть вместе с гарнизоном; поэтому никто не рискнул пока предложить героям славную погибель вместо бесславной покорности, несмотря даже на то, что они обещали защищаться до последней крайности. Каждый хорошо понимал, что защищаться и погибнуть без защиты — две разницы; каждый не прочь был думать, что хотя оскудевающая бодрость гарнизона, не взирая на все несчастья, была еще достаточно сильна, но решительным предложением о взрыве возможно было обескуражить его окончательно. Между тем наступали минуты, когда необходимо было посвятить отважных защитников в тайну рокового решения — и полковник Рот велел капитану Новоселову привести это в исполнение. Скрепя сердце, затаив в душе всю тягость и горечь этой ужасной обязанности, Новоселов наконец объявил гарнизону единодушное решение офицеров. Каково же было его удивление, когда все, не исключая и раненых, единогласно, с полною готовностью и даже радостью откликнулись на этот призыв. Все до единого решились принести в жертву и себя самих, и свои семейства — лишь бы «не достаться поганому нехристу на посрамление». Поразительно недосягаемым являлось на этот раз величие русского человека! Подобные подвиги на Кавказе не были редкостью, но таких всеобщих и вполне единодушных решений история мало занесла на свои страницы.
После этого начались спокойные и сознательные приготовления к смерти. Солдаты, которых только возможно было снять с батарей без ущерба для необходимой обороны, сносили, по указанию Новоселова, все [579] снаряды и горючие материалы в места, наиболее удобные для успешного и повсеместного взрыва; своими руками, по распоряжению Новоселова, они уничтожали бочонки со спиртом, чтобы к последнему геройскому шагу приступить разумно, холодно и обдуманно, но никак не в порыве опьянения или самозабвения; улучив досужую минуту, семейные нижние чины посвящали ее трогательному прощанью с своими женами и детьми, ободряли их, утешали, а в чем утешали — сами того не знали, разве в том, что придется умереть всем вместе. И сколько непередаваемых сцен являлось там и сям под градом неприятельских пуль, на которые, между прочим, все уже перестали обращать внимание!
Комментарии
18. В продолжение всего времени действий дагестанского отряда под Гергебилем, потеря с нашей стороны, включая и ту, которую мы понесли 23-го июня, состояла: убитыми и умершими от ран из одного штаб-офицера, двух обер-офицеров и 63 нижних чинов; ранеными: одного штаб-офицера, 11-ти обер-офицеров и 252 нижних чинов, в числе коих два милиционера; контуженными трех офицеров и 119-ти нижних чинов.
19. Первые баталионы князя Варшавского и самурского пехотных полков, команда сапер, кайтагская, кубинская и аварская конные милиции.
20. Шесть баталионов пехоты, дивизион драгун, две сотни казаков, две сотни конной милиции, четыре легких и шесть горных орудий.
21. 2-й, 3-й и 4-й баталионы дагестанского полка, две роты 4-го баталиона апшеронского полка (другие две роты отправлены в штаб-квартиру), две роты 4-го баталиона самурского полка, полторы роты сапер, четыре легких орудия батарейной № 4-го батареи, два орудия горной № 4-го батареи, одна сотня конной и одна сотня пешей милиции.
22. В состав выступившего отряда входили: 2-й и 3-й баталионы апшеронского, 1-й, 2-й и 3-й баталионы князя Варшавского, 1-й баталион самурского и 1-й мингрельского полков, три взвода стрелкового баталиона, команда сапер, 3 1/2 взвода стрелков с крепостными ружьями, дивизион драгун, сотня казаков № 22-го полка, девять сотен конной и две сотни пешей милиции, 4 орудия горной № 4 батареи, 6 орудий горной № 5-го батареи, два взвода с конгревовыми ракетами. В укрепленной позиции на Турчидаге остались: 4-й баталион князя Варшавского полка, 2 легких орудия батарейной № 4-го батареи, полувзвод боевых ракет, полувзвод крепостных ружей, часть пешей и конной милиции.
23. 2-й и 3-й баталионы апшеронского и 1-й баталион самурского полков, три взвода стрелков, два легких и четыре горных орудия, взвод боевых ракет и дивизион драгун. На Турчидаге остались: 1-й, 3-й и 4-й баталионы князя Варшавского полка, шесть орудий горной № 3-го батареи, взвод боевых ракет, две сотни донского № 22-го полка, чохская и казикумухская милиция. Остальная милиция была распущена по домам.
24. Спустя некоторое время, при блокаде неприятелем ахтынского укрепления, князь Аргутинский едва мог противопоставить ему отряд численностью менее десяти тысяч человек.
25. 2-й и 3-й баталионы апшеронского, 2-й баталион дагестанского и 1-й баталион самурского полков, четыре горных орудия, взвод ракет, три взвода стрелков, дивизион драгун и аварскую милицию
26. Генерал Бюрно, в рапорте от 13-го сентября № 363, доносил начальнику главного штаба кавказской армии, что он в этом случае «с крайним сожалением» принужден был уступить общему мнению и оставил позицию «с глубочайшим прискорбием», не надеясь получить подкрепления. Но главнокомандующий усомнился в этом — и совершенно основательно, потому что когда 10-го сентября подкрепления генералу Бюрно были присланы к Салавату и велено ему было опять перейти к селению Борч, то он этого не исполнил. Князь Воронцов, находя, что заверение Бюрно о решении офицеров оставить позицию в Борче сомнительное и для них обидное, предписал 3-го октября, за № 11529, командиру кавказской гренадерской бригады генерал-маиору барону Врангелю произвести строжайшее расследование. Когда же по следствию оказалось, что главный виновник всего дела сам генерал Бюрно, который не нашел даже достаточно оправданий для своего проступка, то главнокомандующий без всякого снисхождения предал его военному суду.
27. Дочь Рота, действительно, впоследствии вышла замуж за одного из защитников Ахты — капитана (тогда еще прапорщика) Беннета.
28. Унтер-офицера Михаила Семернина и рядовых: Андрея Родина, Ефима Денисова и Даниила Анисова.
29. Подлинное выражение Рота в официальном донесении.
30. Иван Борисович Бучкиев, ныне полковник в отставке, проживает в Тифлисе.
Текст воспроизведен по изданию: Трехлетие в Дагестане. 1848-й год // Кавказский сборник, Том 7. 1883
© текст -
Волконский Н. А. 1883
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
© OCR - Валерий. 2019
© дизайн -
Войтехович А. 2001
© Кавказский
сборник. 1883