-

ПЛЕТНЕВ А.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ОБ ЭКСПЕДИЦИИ 1857 г.

В ДИДОЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ

(Продолжение).

25-го августа. Известие о горцах, сообщенное господином Д…, произвело на отряд ваш сильное впечатление; много было самых разнообразных суждений по этому поводу; одни говорили: отступление нам отрезано, дорога на Хупро тоже занята, а так как каждый горец в лесу стоит десятерых наших, следовательно — дело выходит дрянь; остается идти на пролом, а это значит — пиши завещание; к крайнему моему стыду, должен признаться, — у многих лица повытянулись, а некоторые и вовсе упали духом; другие думали совершенно иное: "наконец то проснется наш генерал", болтали они, радостно потирая руками. Капитан решительно — даже как будто помолодел.

— Чего повесил нос, обратился он к своему денщику. Денщик был честный старик, ворчавший каждый раз, когда видел своего барина слишком веселым: капитан большую радость всегда заливал жженкой.

— Ну, что ворчишь, старый хрен, или сахару стало жаль?

— Да только две головы и осталось, бормотал себе под нос старик.

— Поди, — поди сюда, несчастный! вдруг крикнул капитан, насупив брови и важно рассевшись в походных креслах.

Денщик подошел.

— Какое правление в российской империи?

— Монархическое — единодержавное, ответил старик, снимая картуз.

— Следовательно

— Государство управляется одной главой.

— Как же ты смел допустить республиканские начала в нашем хозяйстве! Что ж, ты, может быть, хочешь, чтобы меня заподозрили... Старик, заткнув уши, бегом пустился от капитана. В армии, от нечего делать, офицеры иногда занимаются дрессированием денщиков. — Через несколько минут, в сопровождении вестовых, денщик явился с головой сахара, тремя бутылками рома, бурдючном кахетинского и парой железных шомполов.

— Не будет ли много? обратился прапорщик к капитану, устанавливая котел.

— Ничего! подойдут, как увидят синий огонек...

Капитан был прав: офицерства собралось много; сначала разговор как-то не клеился, но жжёнка скоро развязала языки.

— Ну-с, так расскажите, как вы устраивали закрытие из кастрюль, острил капитан над только что выпушенным прапорщиком.

Ей Богу, это не моя выдумка! оправдывался, весь вспыхнув, юноша; это все Александр Петрович. Александр Петрович был мужчина среднего роста, коренастый, глаза навыкате, всегда носивший волосы под гребенку и весьма не любивший свиста пуль.

— В самом деле, продолжал капитан, не понимаю, с какой стати вообразилось почтеннейшему Александру Петровичу, что он будет убит. Ведь каждое утро, перед отправлением на просеку, составлял завещание, а потом, когда раз ночью горцы вздумали стрелять по лагерю, так приказал устраивать на ночь в своей палатке эполемент из мафрашей, седел и кастрюль; впрочем, может, это болезнь, а жаль! малый он добрый и хлебосол большой руки.

— Вот наш полковник, вмешался мингрелец: хоть и начиняет себя разными пате, да какими-то заморскими грибами, а в дел молодец! Помните его отступление в первом периоде от просеки к Хупристави...

— Да вот и господин Д…, перебил один из Офицеров, казалось бы, и не боится пуль, а как дадут вести колонну, так и теряется.

— Раз этот господин Д... чуть было не наделал беды, заговорил капитан: рубили мы просеку по хребту от Хупристави к селению Хупро; перестрелка шла вяло; в голове колонны оставлено было два орудия и человек 16-ть сапер для прикрытия; орудия и саперы занимали небольшую площадку на бугорке; шагах в 40 или 50 от них начинался густой лес; рота эриванцев занимала опушку. А у горцев, вы сами знаете, такое обыкновение: когда войска стоит на месте или наступают — они едва-едва поддерживают перестрелку; за то, когда начинается отступление... держи ухо востро!... сущие черти!

Выло далеко за полдень. Колонна получила приказание отступать, но о взводе орудий и саперах господин Д... совершенно забыл. Только что тронулись цепи стрелков, горцы словно ожили; завязалась перестрелка; рота, находившаяся впереди орудий, тоже стала отступать; вот она отошла за орудия и скрылась за небольшим бугром; артиллеристы и саперы, не зная в чем дело, не трогались; как вдруг на опушке показалось 10 или 12 значков; конечно, единороги отсалютовали картечью и остановили горцев; в ответ из лесу посыпали пули; прислуга и саперы принуждены были прилечь.

— Неужели отряд отступает? ворчал длинный артиллерист, пригнувшись к лафету; дело, кажется, выходит дрянь!

— Словом, скверно! ответил сапер из-за камня.

— Да неужели у вас ружья не стреляют?

— Как видите.

Что ж будем делать?

— А вот я сей час пошлю двух человек напомнить о нас господину Д… Назначенные саперы ползком добрались до изгиба тропинки и быстро исчезли. Один из значков понемногу стал подаваться вперед; трава была высокая, и горцев не заметно; артиллерист навел орудие на эту движущуюся мишень; прошло около получаса, начинало делаться скучно; в это время из-за бугра показалась рота эриванцев и около полусотни Милиции; дав сделать единорогам залп картечью, они с криком ура кинулись к значкам; горцы не выдержали и пустились бежать; это было первое дело, которое мы имели с дидойцами, и довольно удачное; они потеряли человек около сорока убитыми и один значок. Только я не понимаю — с какой стати генерал позволяет отрубать правые руки и головы у убитых? Черт знает, до сих пор ни как не могу привыкнуть равнодушно смотреть на эти насаженные на колья головы!....

— А помните, заговорил N… , когда, разрушив Хупро, мы воротились на Хупристави, в каком виде нашли нашу бывшую позицию: могилы разрыты, трупы вынуты, иссечены шашками и в добавок во рту у каждого…N…не договорил и с омерзением плюнул.

— Для чего они вырезывают желчь? обратился прапорщик с вопросом к капиталу.

— Уверяют, будто она помогает излечивать раны. Вот и тушины тоже придерживаются этого убеждения.

— А что, господа, — генерал хорошо сделал, оставив три батальона на перевале.

— Еще бы! отозвался капитан. По крайней мере, можно спокойно уснуть, — а то, признаюсь, нет ничего хуже этих ночных тревог! Помните, первый ночлег наш от кодорской башни; ведь — что была за суматоха: люди спросонья хватали ружья охапками, лошади сорвались с коновязей и сбили палатки — словом, крик, ржание, каждый торопится, бежит, а куда — решительно не понимаем... а пальба-то какая открылась!... вот когда набрался холоду Александр Петрович! Палатка его как раз была против коновязи, а потому прежде нежели он успел выскочить из-под одеяла, как палатка свалилась и придавила его.

— Ай — помогите! крикнул он, совершенно ошалев. Несколько человек бросились на его голос, думая, что тут-то и есть горцы.

— «Не подходи — изрублю! вынырнув, наконец, из под палатки, продолжал реветь он, размахивая шашкой. Александр Петрович, ложась в постель, имел привычку всегда снимать исподнее платье, а потому и на этот раз он был только в одной рубашке.

— Говорили, что причиной тревоги был выстрел, сделанный нечаянно в цепи, заметил N....

О, избави Бог от этих ночных нападений! продолжал капитан, довольно с нас было и одной тревоги. Но удивительно, обошлось без несчастий, а казалось, что многих мы не досчитаемся.

— Забавная была тревога в Кварели, заговорил один из офицеров: это случилось в декабре 1856 года. Рота наша стояла лагерем на площадке, между деревней и укреплением; солнце только — что перевалило за полдень. Как вдруг в деревне послышался ужасный шум; это нас удивило, люди высыпали на линейку; много любопытных столпилось и у ворот укрепления; наконец прискакавший нарочный объяснил, что русские штурмуют селение.

Предполагая, что грузин от страха переврал, приказали нашей роте разобрать ружья и .двинуться к деревне. Сказано — сделано. Теперь представьте наше удивление, когда, войдя в улицы селения, мы действительно увидели солдат: одни из них гонялись но дворам за птицей, другие с бранью ломились в двери и выгоняли хозяев; иные, овладев уже саклей, выбрасывали из нее хозяйские пожитки, словом, черт знает, что такое! Чрез несколько времени дело объяснилось.

Ряжский полк, придя в Кварель на ночлег, требовал, чтобы жители развели солдат по квартирам, но, получив полное несогласие, решился силой занять деревню.

26-го августа. Часов в десять утра отряд перешел на новую позицию верстах в трех от Хибии и расположился лагерем; два батальона оставлено в Хибии, а два выдвинуты несколько вперед, на перевал, против селения Шопихо. На опушке леса, покрывавшего весь скат к Орицхали, рассыпаны цепи стрелков; таким образом прямо перед нами, по дороге на Хупро, были горцы; — вправо хребет тоже занять неприятелями; в тылу огромная партия, принудившая господина Д… бросить Вецальские высоты, и наконец влево — речка с и обрывистыми берегами и за ней лесистый хребет. Приходилось или пробиваться через лес на Хупро, или штурмовать брошенные господином Д… высоты и отступить в Эльбакис Мейдаку; словом: куда ни кинь, — все клин!.

Генерал распорядился отлично: движением отряда из Хибии на Хупро он совершенно надул горцев. Предполагая, что русские намерены пробраться через хупринский лес к кодорскому ущелью, они стали стягиваться к Хупро и таким образом сильно ослабили свой центр и в особенности фланг; фальконеты, открывшие пальбу по нашим передовым пикетам, тоже были сняты. Генерал только этого и ждал; желая еще более утвердить горцев в своем желания идти на Кодеру, он приказал цепи податься вперед; в лесу загорелась сильная перестрелка; между тем стало смеркаться... выстрелы становились реже и реже, наконец, совсем смолкли.. наступила ночь.

Войска получили приказание за час до рассвета [231] быстро снять лагерь и двумя колоннами атаковать вецальские высоты; правая колонна должна была двинуться от Вецаля, левая от перевала, занятого авангардом над Шопихо вдоль хребта. Левой колонне приходилось идти без дороги, а потому генерал распорядился выслать команду сапер и с помощью части авангарда проложить тропинку ночью.

Сапер, получивший инструкцию от генерала часу в десятом вечера, отправился с командой к авангарду. Выслушав офицера, начальник авангарда назначил человек сто с шанцевым инструментом и просил раньше восхода луны не начинать работы.

Команда сапер и рабочие, осторожно пробираясь между составленными в козлы ружьями, вышли к и единорогам, и, воспользовавшись небольшой площадкой впереди орудий, прилегли в ожидании месяца.

Кругом авангарда были расставлены цепи, а к стороне Шопихо в лес, начинавшийся шагах в 60 бивуака, высланы секреты и даже сделана засада.

Ночь была темная. Изредка между облаками проглядывала звездочка; говор на бивуаке умолк; лошади на коновязях тоже притихли; не слышно ни малейшего шороха, — казалось все погрузилось в сон. Часам к двенадцати небо стало очищаться, а вот из-за вецальского перевала выглянул и месяц.

Площадка, занимаемая авангардом, имела шагов 150 длины и около 50 ширины. От орудий, где начинался небольшой подъем, хребет заметно суживался и вскоре круто поворачивал направо; левый скат, покрытый лесом и обращенный сначала к Шапихо, а за изгибом к стороне селений Зехиде и Кидеро, был залит светом; правый, по которому приходилось прокладывать тропинку был в тени. Следовательно, работая осторожно, можно было надеяться не возбудить внимания горцев, а между тем повести дело успешно.

В это время сотня грузинской милиции, высланная генералом из главного лагеря, тихо прошла мимо орудий и скрылась в лесу; приходилось будить людей на работу; как вдруг невдалеке открылась страшная перестрелка. Горцы, горцы! пронеслось по бивуаку... и в тоже мгновение в авангарде началась страшная суматоха; через несколько минут — снова все затихло.

— Где горцы? Где горцы? Спрашивали мы спросонья друг у друга. Но никто не мог сказать ничего положительного.

— Горцы! снова раздалось около орудий и снова загремели выстрелы. Действительно от опушки, шагах в 60 от авангарда, отделилась большая толпа и с криками ринулась к орудиям; пальба разом прекратилась: в штыки рассчитывали принять незваных гостей! Подпустив шагов на тридцать, артиллерист уже хотел скомандовать роковое пли! как вдруг отчаянный вопль «это наши!» дал совершенно другой оборот делу и мигом охолодил наш воинственный пыл.

Что же оказалось?

Сотня милиции, присланная генералом и так осторожно спустившаяся мимо орудий, наткнулась в лесу на нашу засаду; засада, думая, что это прокрадываются горцы, открыла пальбу; едва ответив несколькими, выстрелами, сотня конечно обратилась в бегство; но, избавившись от одной беды, она попала под огонь авангарда, в свою очередь принявшего ее за горцев, и только, благодаря особенному счастью, спаслась от окончательного истребления.

Через четверть часа опять все приняло прежний вид: ружья составлены в козлы, лошади угомонились, люди, поболтав немного, тоже или спали, или дремали, разве еще какой-нибудь неуходившийся ворчун-дядька читал нравоучения неопытному племяшу.

Команда сапер и рабочие отправились по направлению к передовому секрету, залегшему на самой верхушке поворота хребта.

Тропинка от орудии до этого секрета была проложена скоро: грунт оказался мягким, податливым, да наконец и самые рабочие трудились охотно; от поворота дорога повелась вдоль хребта по косогору; человек десять милиционеров наблюдали по самому хребту, да столько же занимали пикет шагах во ста впереди. Разработка тропинки производилась весьма осторожно, и когда Плеяды или, как называют их солдаты, сажары показались над горой, мы уже были не далее ружейного выстрела от передового чеченского пикета, то есть проложили тропинку на расстоянии полуторых верст; ширина тропинки была в полтора шага.

— Как однако, генерал надул горцев последним переходом! обратился вполголоса капитан к стоявшим около него двум офицерам.

— Да, ответил прапорщик: площадку, на которой стояли их фальконеты, мы уже давно прошли и работаем беспрепятственно, — следовательно горцы спустились в хупринский лес и там, вероятно, готовят нам встречу.

— А знаете ли, вмешался N…; обману много помогла вечерняя перестрелка на водопое!

— Какая перестрелка? спросил капитан.

— Помните этот родник в балке, к которому мы с вами спускались вчера после обеда.

— Ну.

— Горцы вздумали засесть там под вечер, да и подкараулили фурштадт, когда они повели лошадей на водопой; впрочем фурштадтам удалось улизнуть целыми, — денщика же поручика П… ранили в ногу, а лошадь угнали.

— Не слышал, проговорил капитан: вечером я был в главном лагере.

— Как же, продолжал К.; пришлось потом отправить извод стрелков к роднику, чтобы выбить горцев.... целую перестрелку затеяли

— Постойте, постойте! прервал вдруг капитан, и, приказав остановить работу, пригнулся к земле. Снизу балки, против которой были расставлены рабочие, послышался легкий гул.. К недоумении мы переглянулись и в свою очередь припали ухом к земле; гул стал явственнее, как будто что-то двигалось в глубине ущелья.

— Это Тифлисцы выступили из Хибии, тихо пробормотал капитан и приказал снова приняться за работу. Оставалось пройти не более десяти сажен, только что капитан отдал приказание, как у одного из солдат сорвался медный котелок и, перепрыгивая с камня на камень, со звоном полетел в кручу.

— Ну, теперь хоть бросай дорогу! проворчал N…, горцы, вероятно, услышат.

Действительно на бугорке раздался свисток, потом как будто говор, а в след за тем посыпались к нам мелкие камешки.

— Смотри, у меня не зевать! предупредил капитан людей: горцы, кажется, спускаются к нам.

— Чеченцы! чеченцы! крикнули подбегая к рабочим милиционеры.

— Чеченцы! чеченцы! в испуге повторили рабочие, и, совершенно ошалев, пустились, что было мочи, к авангарду.

— Стой! стой! злился капитан, пересыпая крупной бранью свои слова; по голос его был «глас вопиющего в пустыне.»

— Беги! проговорил милиционер, толкая капитана в спину: — горцев очень много!..И вот старый капитан, а за ним и мы тоже обратились в постыдное бегство; но рабочие были уже далеко....

Едва переводя дыхание, добрались мы наконец до орудий; авангард становился в ружье.

Сапер отрапортовал начальнику авангарда об успехе работы, а также не скрыл и о бегстве людей, но колонна уже двинулась по разработанной тропинке к Вецальским высотам,..,

Когда передние люди авангарда, или военной лесной колонны, были на бугорке, брошенном чеченским пикетом, уже совсем рассвело.

Перед нами на полутора ружейных выстрела был взлобок, уставленный разноцветными чеченскими значками; внизу, направо, шла балка, отделявшая Вецаль от Хибии; по правому гребню балки, несколько выше Вецаля, двигалась колонна Тифлисцев, и наконец еще дальше по дороге на Кидеро поднимались стрелки.

Вскоре горцы открыли огонь по правой колонне, а чрез несколько минут град пуль посыпался я на нашу левую; явилась полупудовая мортира, посвистывая, граната взвелась падь высотой и разорвалась за значками. Тифлисцы не выдержали и с барабанным боем пошли занимать высоты; стрелки начали заходить во фланг; левая колонна, жадно следившая за наступлением правой, заметила, что горцы начинают колебаться и с криком ура бросилась к значкам.

Таким образом чеченцы были разом атаковали с трех сторон. Но стрелки, зайдя почти в тыл, решили дело, горцы в беспорядке бежали к селению Зехмиде.

Выбравшись наверх, мы вздохнули свободно: отступление было обеспечено.

— Много у вас выбыло из строя? спросил N…, подходя к капитану.

— Человек двенадцать, а ?

— Неужели так мало, с удивлением проговорил N…?

— Мне самому казалось, что, по крайней мере половина нас ляжет, ответил капитан: совсем было засыпали пулями!

— Да, тепленько было! вмешался прапорщик. Хоть выжми, сухой нитки не осталось. А дурно стреляют эти чеченцы: все пули несло высоко над нашими головами. Только они как-то особенно визжат, я не разу не слышал подобного полета.

— Это медные пули аварцев! пояснил капитан.

— Но знаю, с какой стати мне показалось, что с завала было пущено несколько штуцерных пуль, продолжал прапорщик.

— У вас тонкий слух, почтеннейший, вы не ошиблись! Действительно у горцев на завале было три или четыре франта с литихскими штуцерами, — одного из них только что уложили стрелки; когда горцы бросили высоты, так в бинокль я успел рассмотреть этих господчиков: у всех серые круглые шляпы, серые коротенькие пиджаки, высокие сапоги и штуцера. Вот и доказательство, прибавил капитан, вынимая из кармана штуцерную пулю, только что сейчас М.... вырезал у одного солдата.

— Пойдемте на перевязочный пункт, обратился прапорщик к N…, это любопытно.

Раненых было человек с тридцать. Некоторые были уже перевязаны, остальные молча ждали очереди; так много спокойствия было на этих загорелых серьезных лицах, так безропотно каждый переносил самые трудные операции, что я решительно растерялся.

— Посмотрите, вот сейчас будут тушину вырезать пулю из плеча. Тушину было лет шестнадцать; ранка была маленькая, но глубокая; прошло по крайней мере четверть часа, пока доктор нащупал пулю, тушин даже не покривился.

— Это не люди! невольно высказал прапорщик: и я думал слышать здесь стоны, видеть искаженные страданием лица...

— Ну точь в точь, подхватил капитан, как это например было после штурма Карса; словом, в большом деле, где пуля поражает одинаково и храброго и малодушного.... В перестрелках же с горцами исключительно достается о передним, то есть бывалым, боевым солдатам — вот вам и разгадка поразившего вас явления! — А тушины, это какой-то особенный народ; мне всегда казалось, что они не только не чувствуют, но даже и не понимают боли от ран.

А. Плетнев.

(Продолжение будет).

Текст воспроизведен по изданию: Из воспоминаний об экспедиции 1857 г. в Дидойском обществе // Газета "Кавказ", № 37 (от 17 мая). 1864