-

ОЛЬШЕВСКИЙ М. Я.

КАВКАЗ С 1841 ПО 1866 ГОД

Император Александр Николаевич на западном Кавказе в 1861 году.

В июле 1861 года быстро разнеслась по Кавказу радостная весть. Перенесясь через ледяные выси Кавказа, хотя эта весть прежде всего достигла Тифлиса, но она не касалась Закавказья; не касалась она и Прикаспийского края. Только северный Кавказ мог радоваться этой вести, а войска, на йен находящиеся, готовиться в восторженной и благоговейной встрече своего царя, пожелавшего видеть и благодарить их за тяжелую боевую службу. В августе-же это счастие миновало и войска Терской облаете, и только войска западного Кавказа могли предаваться полному ликованию, что узрят своего царя.

Впрочем ликования и западного Кавказа были непродолжительны: они начались в Тамани 12-го сентября, когда Государь Император высадился с парохода, и окончились 24-м числом того же месяца, когда Его Величество отплыл на пароходе из укрепления Константиновского. Во время двенадцати-дневного пребывания на западном Кавказе, венценосный гость осчастливил своим посещением все пункты Закубанского и Залабинского пространства, занятые нашими войсками в земле абадзехов, шапсугов и натухайцев.

Находившиеся за Кубанью и за Лабою войска, которых августейший монарх желал видеть и осчастливить своим приветом, — занимались построением станиц, прорубкой просек, проложением дорог и устройством на них кордонов. Эти войска, числительность которых доходила до 70,000 человек, [356] хотя работали в 1861 г. мирно, без кровопролития и сопротивления со стороны неприятеля, однако они вполне заслуживали услышать «царское спасибо» за их прошлые подвиги и за совершенные ими неимоверные труды. Ведь кроме войск, издавна воевавших и трудившихся на западном Кавказе, тут же были, кроме других, и стрелковые баталионы, покорившие его державе восточный Кавказ. Все войска, бывшие на западном Кавказе, заслуживали полное «царское спасибо» и за совершаемые ими труды. Ведь они неустанно работали не только топором, лопатой и киркой, но ломом, буравом и молотом, когда приходилось откапывать землю из-под снега и ледяной коры, или прокладывать дорогу в скале и каменистой почве. «Царский привет» этим войскам нужен был для ободрения их духа и укрепления их сил, на будущие их подвиги и труды, совершенные ими при покорении западного Кавказа.

Войска, находившиеся в 1861 году за Кубанью и Лабою, составляли три отдельные группы.

Крымский пехотный полк с черноморскими линейными и четырьмя стрелковыми батальонами, расположенные между Абином, низовьями Кубани и Черным морем, мирно работали, устраивая свои штаб-квартиры и станицы. Натухайцы, на земле которых эти войска были расположены, не отличаясь воинственными наклонностями и не предаваясь хищничеству, занимались по прежнему торговлей. Будучи же окружены нашими укреплениями и стеснены в поземельной собственности нашими станицами, начали добровольно переселяться в Турцию ¹.

Ставропольский пехотный полк с тремя батальонами Кавказской резервной дивизии и Черноморскими казаками, достраивая укрепления Григорьевское, Дмитриевское и Ильское, вместе с тем занимались устройством надежного сообщения как между этими укреплениями, так и с Екатеринодаром. Свирепые шапсуги, злейшие враги черноморцев, на земле которых производились эти работы, уже были далеко не те, каковыми они [357] слыли во времена своих славных предводителей Шеретлука и Казбича. В особенности они притихли после поражений, нанесенных им Шапсугским отрядом в 1860 году. Поэтому шапсуги избегали открытых столкновений с нашими войсками, расположенными на их земле; но за то с полным увлечением предавались хищничеству и воровству, не только в наших пределах, а и у своих соплеменников бжедухов, натухайцев и абадзехов.

Наконец третью группу, и самую огромную, составляли войска, расположенные между Большой Лабой и Фарсом, а также в Майкопе, укреплении Белореченском, в станицах Кужорской и Нижнефарской, а равно по постам, охраняющим пути сообщения между этими пунктами. Кроме Нижегородских и Тверских драгун, местных казаков и более сорока подвижных орудий пешей и конно-казачьей артиллерии, на пространстве между Большой Лабой и низовьями Белой, находились: Кубанский и Севастопольский, пяти- батальонного состава, пехотные полки, десять батальонов стрелков и одиннадцать Кавказских резервных и местных линейных батальонов.

Все эти войска — числительном которых простиралась до 40,000 штыков и сабель — независимо Хамкетинского отряда, прорубавшего просеки по Фарсу и Псефири, воздвигали новые станицы по Ходзу и Малой Лабе и устраивали сообщения между этими новыми поселениями. Все это совершалось мирным путем, да и могло-ли быть иначе? С многочисленными, богатыми, гордыми, вовсе не склонными в хищничеству, но мужественно храбрыми и стойкими, — когда пришлось отстаивать свою независимость, — абадзехами мы находились в мире, заключенном генералом Филипсоном на урочище Хамкеты еще в конце 1859 года ². На пространстве между Большой Лабой и Фарсом [358] воздвигались новые станицы; не было уже злейших по своим хищничествам врагов казачьего населения — бесленеев, башильбаев, тамовцев, баговцев, казильбеков, шах-гиреев и беглых кабардинцев ³; все эти хотя небольшие, но хищнические общества, весною 1861 года были переселены в Турцию силою нашего оружия. Скрывающиеся в густых и обширных лесах по Фарсу и между этой рекой, Майкопом и Лабой махоши, темиргои и егерукаи, тоже известные хищники и злейшие враги казаков, не смели показываться из своих трущоб, сознавая в страхе, что близится то время, когда они должны покинуть эти заветные места ⁴.

Не смотря на такое громадное число войск, сосредоточенных на пространстве между Большой Лабой и низовьями Белой, и на разнородные их занятия, над ними не было общего начальника. Все распоряжения делались письменно из Ставрополя через командиров пехотных полков, казачьих бригад и даже отдельных батальонов, каковые сношения в особенности любы были начальнику штаба, генералу Забудскому. От таких сношений происходили иной раз не только замедления, но и разноречия. В необходимости единства управления над этими войсками хотя был убежден генерал-адъютант граф Евдокимов ⁵ и его начальник штаба, однако они не сочувствовали такому назначению по причинам, хорошо мне известным, но о которых я не желаю здесь упоминать. А потому граф Евдокимов медлил этим, несмотря на то, что начальник главного штаба армии не раз просил уведомить его кому будет [359] поручено общее начальство над войсками, за Лабою находящимися. И только предстоящий приезд Государя Императора ускорил это назначение, которое и пало на меня ⁶.

Граф Евдокимов с генералом Забудским, зная мою требовательность, может быть менее всего желали видеть меня на этом месте. Однако они не могли обойти меня, не спросив моего желания, как старшего; при том и тифлисское начальство указывало исключительно на меня же. Наконец после долгих объяснений между мною и графом Евдокимовым, в которых я старался категорически выеснить мои права и отношения, 20-го августа, был отдан приказ о назначении меня начальником всех войск, за Лабою находящихся, и непосредственным начальником Верхне-Абадзехского отряда ⁷ — того отряда, в котором 18-го сентября решилась участь магометанского населения западного Кавказа.

Такое назначение ставило меня в более близкие соотношения с графом Евдокимовым и генералом Забудским. До сих пор, будучи начальником Кавказской резервной дивизии, батальоны которой находились в Терской и Кубанской областях ⁸; следовательно, подчиняясь графу Евдокимову, я был ходатаем пред ним за облегчение вверенных мне солдат от [360] излишнего труда и за возмогшее устранение от них лишений и недостатков. С 20-го же августа 1861 года, я делался прямым ответственным лицем не только восьми батальонов Кавказской резервной дивизии но и всех других войск, между Лабою и Белой находящихся.

Много хлопот и забот предстояло мне, чтобы сделать переезд венценосного гостя безъостановочным, а прием более удобным и торжественным. Нужно было осмотреть те места, которые должен был осчастливить своим посещением Государь Император, и пути сообщения, по которым Его Величество должен был проехать. Нужно было назначить от частей и распределить по станциям упряжных лошадей, а также составить росписание по экипажам. Нужно было в местах ночлегов, обедов и завтраков приготовить почетные караулы и назначить войска для конвоирования и в прикрытие, во время переездов. Нужно было для Хамкетинского отряда избрать новое лагерное место для всех свободных войск и чем более будет их собрано, тем величественнее будет прием. Нужно было озаботиться устройством царской ставки и помещением для свиты и начальствующих лиц, сопровождающих царя.

Не касаясь других распоряжений, относящихся до приезда Государя Императора, сделанных мною еще в Ставрополе, начну с описания, лично мною осмотренных, тех мест и путей Залабинского пространства, по которым, согласно присланного маршрута, должен был совершить Его Величество свое путешествие.

Переправившись по мосту через Большую Лабу у станицы Тенгинской, я направился сначала в укрепление Белореченское, а потом в Майкоп. Не смотря на то, что этот семидесятиверстный путь пролегал большею частию через места, поросшие густым и высоким лесом, но это было мало заметно, — так широки были просеки. За исключением Белореченского укрепления, не замечательного своею величиною, верками, постройками и окружающею его местностью, да нескольких расположенных по дороге постов, другого населения здесь не было. Жившие же на этих местах, до пятидесятых годов, гатюхайцы и хамышейцы удалились в горы, попытав первоначально, с помощью [361] абадзехов, оказать мужественное сопротивление непрошенным гостям.

Не смотря на такую пустынность этого пространства, решено было обеспечить этот путь, кроме непосредственного кавалерийского конвоя ⁹, тремя баталионами пехоты при шести орудиях, расположенными тремя эшелонами.

Майкопское укрепление, находящееся на правом берегу Белой, против впадения в нее Куржупса, со времени своего существования, начавшегося в 1856 году, предназначено было штаб-квартирой для Кубанского пехотного полка. И тогдашний полковой командир, полковник Горшков, большой хозяин, устроил хотя не столько прочную, сколько красивую и поместительную штаб-квартиру. В особенности были хорошо устроены разные мастерские, в которых он любил проводить большую часть времени и, как знаток оружейного дела и других мастерств, умел извлекать из них пользу.

Во время двух-дневного пребывания моего в Майкопе, кроме других распоряжений, мне необходимо было совершить поездку за Белую и заняться составлением росписания упряжным лошадям. Побывать за Белой мне необходимо было, чтобы осмотреть местность, по которой, согласно маршрута, должен проехать Государь Император и взглянуть на войска, там разрабатывающие крутой подъем, ведущий на высокую гору, и занимающиеся рубкой растущего на ней леса. С этой высокой горы, находящейся напротив Майкопа у слияния Куржупса с Белой, виднелись на далекое расстояние живописные земли абадзехов, на которые Его Величеству и благоугодно было взглянуть. Не мало времени употреблено было на составление росписания упряжным лошадям, которых при переезде из Майкопа в Хамкетинский отряд, по числу трех перепряжек в Кужорской, Нижнефарской и на Кунактау, требовалось до 650 лошадей. Нужно было не только указать от каких частей, на какие пункты должны быть выставлены лошади, но и распределить их по экипажам. [362]

Из Майкопа я отправился через новые станицы Кужорскую и Нижнефарскую, урочища Кенал и Кунактау в Хамкетинский отряд. На этом восмидесятиверстном расстоянии дорога пролегала преимущественно между дремучими лесами, в которых укрывались хищные махоши, темиргои и егерукаи. Не смотря на частые посты и пикеты, расположенные по дороге между Майкопом и станицей Нижнефарской, сообщение даже днем не могло считаться вполне обеспеченным; по ночам-же оно для жителей совершенно превращалось. От Нижнефарской же до отряда — и днем не иначе можно было проехать, как с конвоем. При посредстве-же конвоя, правда небольшого, производилось сообщение отряда и с Лабинской линией. Поэтому для безопасного проезда царя, кроме непосредственного кавалерийского конвоя, назначено было шесть батальонов при двенадцати орудиях, расположенных эшелонами между Майкопом и Хамкетинским отрядом.

Хамкетинский отряд, состоявший из семи батальонов, двух сотен и восьми орудий, был расположен в нескольких верстах от укрепления Хамкеты, на Псефири, притоке Фарса. Начальником этого отряда был командир Севастопольского полка, полковник Лихутин, бывший офицер генерального штаба, спартанец по жизни, попечительный и заботливый о подчиненных, хотя рассчетливый до скупости, но не дозволявший себе жить на счет солдата.

По прибытии в Хамкетинский отряд моей первой заботой было избрать новую лагерную позицию, на которой предполагалось сосредоточить, кроме кавалерии, не менее четырнадцати батальонов при двадцати орудиях, и приступить к постановке на этой позиции царской ставки.

Объехав окрестности, я избрал для нового лагеря возвышенное плато, между Фарсом и его притоком Аллеркушем. С юго-западной стороны чернелись лесистые предгория главного Кавказского хребта; на северо-западе за Фарсом виднелась верст на десять волнистая местность; в пяти верстах на юго-востоке находилось укрепление Хамкеты, затем низовья Фарса и оба берега Псефири были покрыты дремучим лесом. Избранная позиция была выгодна не только в тактическом, но [363] и в хозяйственном отношении; вода и лес в изобилии находились под рукой. Одно неудобство ее состояло в том, что начиная от Кунактау, на расстоянии почти шестнадцати верст, тянулся бездорожный лес. Однако, благодаря знанию своего дела инженера путей сообщения, капитана Богушевича, через этот лес, в продолжении двадцати дней, была устроена до такой степени хорошая дорога, что заслужила Высочайшую благодарность.

Не мало времени потребовалось на составление проекта по устройству царской ставки. По моему убеждению необходимо было, чтобы она не только величественно возвышалась над всем лагерем, но и отличалась бы своим убранством. Мало того, что на эту царскую ставку с благоговением и любовью смотрели бы тысячи глаз окружавших ее преданных воинов, но чтобы поражались ею, как добровольно приезжавшие в лагерь горцы, так депутаты от абадзехов, шапсугов и убыхов, которые предстанут перед лицем нашего монарха.

Сделав все окончательные распоряжения по устройству дороги и царской ставки, я отправился для осмотра остального Залабинского пространства, по которому, согласно первоначального, но впоследствии измененного маршрута, должен был проехать Государь Император. Этот путь проходил через вновь устроенные станицы Губскую, Переправную, Промежуточную, откуда через Ирисское ущелье в укрепление Псебай, штаб-квартиру Севастопольского полка, а из этого укрепления через станицы Псеменскую, Ахметовскую, Андрюкскую в укрепление Каладжи.

По возвращении из поездки в отряд было приступлено к вырубке на новой лагерной позиции кустов, проведению на ней шоссированных дорог, устройству спусков, в особенности на Аллеркуше, текущем в крутых берегах, и постановке Царской ставки. И все это было окончено к 14-му сентября, т. е. за три дня до приезда Государя Императора, когда были передвинуты и войска с старого лагеря на заблаговременно определенные им места. До того же времени охранение новой лагерной позиции было возложено на Кабардинский стрелковый баталион, энергичный и распорядительный командир которого подполковник Гейман руководил и всеми работами. Это тот [364] самый Гейман, который с Даховским отрядом покорил абадзехов и убыхов, а в последнюю турецкую кампанию геройски предводительствовал войсками под Ардаганом, Авлияром и Аладжами. Это тот самый Гейман, который в 1878 году стал жертвой тифа в Эрзеруме, не устоявшим перед мужественною храбростью предводительствуемых им войск.

Для большего простора и соблюдения внутренней чистоты новая лагерная позиция была широко раскинута и занимала большее пространство, нежели следовало для окружавших ее 12 батальонов и 20 орудий. Пехота была расположена развернутыми баталионами, а артиллерия на больших интервалах. Притом в лагере не было ни обоза частей, ни маркитантских и других торговцев повозок. Все это сосредоточивалось в отдельном вагенбурге, в полуверсте устроенном и охраняемом шестью ротами. Между лагерем и вагенбургом были расположены две сотни и милиция. Тут же должна была расположиться бивуаком и кавалерия, конвоирующая царский поезд.

Посреди лагеря возвышалась белоснежная ставка, над которой, на саженном шесте, развевался трехцветный шерстяной флаг. Ставка была длиною в пять, шириною в две и высотою в полторы сажени; она состояла из залы с главным входом в четыре окна, корридора с боковыми выходами, спальни в два овна и боковой комнатки в одно окно. Внутренняя отделка была шелковая и шерстяная с деревянным полом, покрытым коврами; канделябры по углам залы из ружейных стволов и шомполов, кенкеты на стенах из штыков, курков и других мелких оружейных принадлежностей. Кроме того еще был отдельный столовый навес, под которым за расставленными столами могло свободно поместиться до сорока человек. Расположенные вокруг ставки двадцать офицерских палаток, предназначенные для царской свиты и начальствующих лиц Кавказа, окружали, как пигмеи своего великана.

И поистине сказать величественна и красива была Царская ставка. Меня утешало и радовало то, что я достиг желаемого. Приезжавшие ко мне старшины и депутаты, сначала от ближних абадзехов, потом от дальних обществ, а наконец от шапсугов и убыхов поражались ее величиной и [365] убранством. В особенности она была эфектна при освещении. Раз я пригласил приехавших ко мне нескольких абадзехских старшин посмотреть ставку и одновремено с тем, как окна были закрыты, свечи в канделябрах и кенкетах мгновенно зажглись посредством пирокселинной нитки, то одни из моих дикарей-гостей упали ниц, взывая в Аллаху, тогда как другие с ужасом выбежали из ставки.

Приезжавших в лагерь горцев я радушно принимал и угощал. Беседуя с ними, разумеется через переводчика, я узнал, что в верховья Белой, — а именно в Даховском обществе, — кроме дальних абадзехов, прибыло много шапсугов, убыхов и представителей от других горных обществ; что ближние абадзехи с покорностью отдают себя в наше распоряжение, тогда как шапсуга, и в особенности убыхи, требуют войны, или ухода русских за Лабу. Представителям последних я советывал не предлагать никаких условий, а тем более требований, и ожидать милости от великодушия Императора. Но, как увидим, эти мои советы были бесполезны.

Бывшим у меня старшинам и депутатам было повторено, но более категорически и с некоторыми дополнениями, все то, что было объявлено абадзехам, шапсугам и натухайцам графом Евдокимовым, еще в начале августа: что сборы, в каком бы числе они ни были, не должны спускаться ниже так называемых Черных гор, а тем более являться в виду наших укреплений и расположения войск; что с 16-го числа, кануна приезда Государя Императора, никто из горцев не должен приближаться к лагерю на пушечный выстрел, и что по таким ослушникам будут стрелять; если же будут захвачены, то с ними будет поступлено, как с военнопленными ¹⁰; что прием депутации будет зависеть от воли нашего царя, и что она должна дожидаться в верховьях Фарса особого об этом извещения ¹¹. [366]

В ночь с 15-го на 16-е число был отправлен мною в Майкоп с письмом в графу Евдокимову отрядный начальник штаба, генерального штаба подполковник Цытович, (ныне генерал и командующий 39 пехотною дивизиею), в котором были изложены все подробности, относящиеся до приема Государя Императора. В заключении письма я убедительно просил графа Евдокимова не предпринимать поездки за Белую, а выехать из Майкопа поранее; в противном же случае лучше передневать в этом укреплении. Ту же самую просьбу должен был передать на словах подполковник Цытович и начальнику главного штаба, А. П. Карцеву. Побудительной причиной, заставившей обратиться меня с этой просьбой, было опасение позднего прибытия в лагерь Государя Императора, что могло случиться по дальности расстояния и не вполне хорошему состоянию дороги. Как сказано выше, между Майкопом и отрядом считалось до 80 верст и нужно было проезжать по довольно гористой местности. Следовательно, чтобы прибыть в отряд засветло и притом не встретив в пути остановок, нужно было выехать из Майкопа до полудня. Но, к сожалению, мои доводы оставлены были без внимания.

По возвращении из рекогносцировки за Белой, Государь Император выехал из Майкопа около часу, следовательно, при скорой и благополучной езде, в отряд ранее шести часов приехать было невозможно. На самом же деле случилось не так. Упущена была из виду одна природная случайность — неожиданно разразившаяся гроза. И, действительно, она была неожиданная, потому что до вечера 17-го числа погода была великолепная: хотя жаркие, но не душные дни; приятные вечера; хотя прохладные, но тихие ночи. При том разразись эта гроза днем, то кроме оживления природы она другого ощущения не произвела бы. Нет, как на зло и горе, эта гроза, сопутствуемая порывистым ветром, сильным дождем, ослепительной молнией и страшными ударами грома, разразилась с солнечным закатом, в то время, когда царский поезд был на половине [367] пути между Кунактау и лагерем, следовательно не менее часа требовалось на переезд остальных семи верст.

Кто живал на юге, тому хорошо известно, как коротки там сумерки и как быстр переход от дневного света в ночной темноте. А в описываемом случае густые черные тучи ускорили этот переход, а высокорастущий лес, которым нужно было проезжать, сделал темноту непроницаемою. Однако факелы, розданные заблаговременно казакам, составляющим конвой, вывели из беды и мрака. И только одни факелы оказались в этом случае полезными; заливаемые же дождем востры и смоляные бочки, разложенные и расставленные по обеим сторонам дороги, более дымились, нежели освещали.

Но этим не кончились мои огорчения и треволнения. Минут за десять до прибытия царя дают мне знать, что навес с кухни снесен ветром, а плита залита дождем. Как не придти в отчаяние от такого известия. Приедут ожидаемые высокие гости утомленные, измокшие, голодные, и должны ожидать приготовления нового обеда, или кушать то, что уцелело и неиспорчено. Однако это известие оказалось неверным и преувеличенным. Навес, действительно, был сорван, но только с моей походной кухни, где обед приготовлялся для адъютантов, ординарцев и других разночинцев. Не успел я успокоиться, как страшный удар, сопровождаемый треском и сотрясением, снова встревожил меня. Но это было падение огромной сосны в Аллеркуш, свергнутой громовым ударом с отвесной, в несколько сажен, высоты левого берега этой речки.

В три четверти восьмого безмолвный, волнуемый ожиданиями лагерь мгновенно оживился и принял торжественно-воинственный вид. Звуки музыки и барабанов, ура более восьми тысяч человек, пальба орудий приветствовали, въезд русского царя в лагерь и огласили горы и леса западного Кавказа. Но гроза, хотя стихающая, значительно умалила торжественность этого въезда, потому что лагерь представился мрачным. Расположенные группами плошки, уставленные пирамидально шкалики, развешанные фестонами разноцветные фонари, как задуваемые ветром и заливаемые дождем, не могли гореть. Лагерь только и освещался факелами, да горевшими внутри каждой солдатской [368] палатки свечами. При том везде было сыро, грязно, а во впадинах даже образовались лужи. Дуло и капало в простых офицерских домиках, предназначенных для генерал-адъютантов графа Адлерберга, князя Долгорукого и графа Ламберта, лейб-медика Энохина, флигель-адъютанта Рылеева и остальной свиты. Тоже самое происходило и в столовой. Только внутренность царской ставки не подверглась никаким переменам от разразившейся грозы.

Так как составлявшие свиту монарха прибыли в лагерь промокшими, прозябшими, а главное проголодавшимися, то они нашли царскую ставку изящною, а обед, обратившийся в ужин, вкусным, в особенности остались довольны изобилием закусок и разнообразием напитков. За исключением лейб-медика Энохина, все гости остались довольны и приготовленным для них лагерным помещением; он же выразил свое неудовольствие на то, что ему дана была палатка не подбитая сукном. Но я в этом был неповинен, потому что во всем лагере оказались только три палатки, в том числе и моя, подбитые сукном, которые и были отданы под помещение генерал-адъютантов князя Долгорукого и графов Адлерберга и Ламберта. Неповинен был и в том, что адъютанты, ординарцы и другие разночинцы встали из-за стола не вполне насыщенными. Виною этому, как известно, была разразившаяся грозой природа.

К полуночи лагерь безмолвствовал, ради утомленных именитых гостей, предавшихся отдохновению. Бодрствовали одни только усиленные караулы, да передовые посты, расположенные вокруг лагеря. Бодрствовал далеко за полночь и я со своим штабом. Нужно было о многом распорядиться и отдать разные приказания, касающиеся до завтрашнего дня. Много было потрачено времени на составление — при посредстве царского повара француза — кроме завтрака, обеда на сорок человек, потому что, кроме государевой свиты, в обеденному столу были приглашены все начальники частей.

Однако и остальной мой сон в эту ночь не был продолжителен. С восходом солнца, появившегося во всей красе из-за Кунактау, я был уже на ногах. И хорошо, что так случилось. Не успел я обойти лагерь и быть у графа [369] Адлерберга и князя Орбельяни, как Государь Император, одетый в пальто, вышел из своей ставки. Полюбовавшись с нагорного берега Фарса на Кавказский хребет и его лесистые предгорья и, обойдя лагерь с юго-западной стороны по линии лейб-эриванского и грузинского резервных, а также 20-го стрелкового батальонов, дивизиона казачьей артиллерии и нижегородских драгун, конвоировавших накануне поезд от Кунактау, Его Величество возвратился в свою ставку.

По окончании завтрака, поданного в полдень и за которым присутствовали государева свита и начальствующие лица Кавказа, две разнородные картины представляли лагерь и лесистые предгорий Фарса. Одновременно с тем, как оставшиеся свободными от войск, охраняющих лагерь, восемь батальонов, четыре эскадрона драгун, пять сотен казаков и милиции, при двенадцати орудиях, выстраивались в колоннах, начиная от царской ставки до Маврюк-гоя и далее по дороге за это урочище ¹², — лесистые предгория верховьев Фарса начали наполняться сотнями (преимущественно конных) абадзехов, шапсугов и убыхов. В то время, когда войска, построенные для смотра, приветствовали громким ура, смешанным со звуками музыки, громом барабанов, проезжавшего по фронту любимого монарха, — в верховьях Фарса раздавались бранные и раздражительные крики тех из молодых горцев, которые желали ехать вместе с депутатами в наш лагерь, чего старшины не могли дозволить потому, что это противно было условиям, объявленным им графом Евдокимовым накануне в Майкопе. В то время, когда вышеозначенные войска проходили церемониальным маршем мимо царя, хотя не так стройно, как гвардия на Марсовом поле, но с свойственною кавказскому солдату своеобычностью и молодцеватостью, — от сборища горцев, состоявшего из нескольких тысяч человек, (расположившихся [370] против югозападного фаса лагеря, занятого тремя батальонами с шестью заряженными орудиями), — отделилось пятьдесят всадников на разномастных лошадях и в разнородных костюмах. В толпе этой были и панцырники, и кольчужники, и вооруженные длинными азиатскими винтовками, и даже луками и колчанами со стрелами. Эта толпа преимущественно пестрела черными, белыми и серыми папахами; однако виднелись и чалмы, покрывавшие головы эфендиев, хаджи и мулл. Эти пятьдесят всадников и составляли депутацию от абадзехов, шапсугов, убыхов и других обществ западного Кавказа.

Представ пред Государем Императором спешенными и обезоруженными, они были приняты великодушно явившимся перед ними русским царем. Но так как заявления депутатов были требовательны, то им объявлено было, что в продолжении месяца они должны окончательно решить: желают-ли выселиться из гор на указанные им места, или переселиться в Турцию? В противном же случае, с наступлением ноября, откроются военные действия и их заставят исполнить уже силою оружия то или другое.

С отбытием депутации произведен был Государем Императором объезд лагеря с окрестностями. В особенности Его Величество долго пробыл на передовой позиции и в вагенбурге. Первая находилась на Фарсе, правый берег которого был покрыт густым лесом и где пролегала арбяная дорога. Занимавший эту позицию гренадерский стрелковый батальон, построенный развернутым фронтом вдоль по дороге, громким ура приветствовал проезжавшего царя. Еще более громкие крики огласили горы и леса, когда Государь Император, томимый жаждою, по причине жаркого дня, выпил стакан вина за здоровье храбрых стрелков. Такое же ура раздалось на противуположной стороне лагеря, в то время, когда царь объезжал семь стрелковых рот (линейных батальонов), охранявших вагенбург, в котором был сосредоточен не только обоз всех частей отряда, но повозки маркитантов и других торговцев.

В шесть часов, после разнообразной закуски, начался царский обед, за которым, кроме государевой свиты и главных начальствующих лиц, участвовали командиры полков, [371] батарей и отдельных батальонов. Не смотря на то, что он происходил под холщевым навесом и среди лесов и гор, обитаемых дикими горцами, но, благодари содействию царского повара-француза, его можно было сопричислить в числу вкусных и искусно составленных обедов. В состав меню входили суп a la tortue, пюре из дичи, кулебяка с живою форелью, разных сортов пирожки, индейки с трюфелями, соте из дикой козы, разных сортов зелень, дичь на жаркое, желе и сюпрем на пирожное. И все это запивалось дорогими винами и, если не замороженным, то холодным шампанским, ящики с которым были опущены в родники, в изобилии бьющие в нескольких шагах от ставки.

Но вот наступила минута высокого торжества, умилительного восторга, грозного величия, когда воздух потрясся тысячами голосов, кричавших ура, смешанными с боевыми выстрелами из орудий и залпами из ружей. Так откликнулся весь отряд, когда командующий кавказскою армиею князь Орбельяни, после краткой, но прочувствованной речи, провозгласил тост за августейшего гостя. И в то время, когда эти воинственные крики, исходящие из глубины сердец верноподданных, и гром оружия разносились по лесам и горам непокорного еще западного Кавказа, лагерь осветился тысячами плошек, шкаликов и китайских разноцветных фонарей, между которыми горели в нескольких местах транспоранты. Одновременно с этим запылали десятки огромных костров, расположенных на возвышенностях вокруг лагеря.

При такой, если можно так выразиться, феерической батальной картине, по окончании обеда, все последовало за гостем-венценосцем на террасу, устроенную на самом возвышенном месте лагерной позиции. Это хотя недалекое, но торжественное шествие совершилось при неумолкаемом ура более десяти тысяч голосов, пальбе из орудий и ружей. Здесь на террасе были подави кофе и разных сортов ливеры. Пребывание на этой террасе закончилось вечернею зарею с церемонией, после чего Государь Император изволил отправиться с несколькими из приглашенных лиц в свою ставку.

И в то время, когда русский царь, среди умолкшего, но еще [372] пылающего огнями лагеря играл в вист с своими приближенными, в верховьях Фарса происходили трагические сцены, столь присущие горцам, при возбужденном состоянии. А нам известно, что они находились в таком ненормальном настроении еще до отправления, депутации. Когда же о царском ответе узнано было в неприятельском стане, то одновременно с тем, как абадзехи, в особенности ближние, пришли в уныние, шапсуги с убыхами явились подстрекателями. Много было употреблено усилий и убеждений со стороны стариков, чтобы успокоить взволнованные умы молодежи. Не раз обнажались кинжалы и шашки, и даже дошло до незначительной кровавой схватки.

19-го сентября, несмотря на утомление, происходящее не столько от усталости, сколько от треволнений, я с восходом солнца был уже на ногах. День был такой же прекрасный, как и предшествовавший. Озаряемый лучами солнца, живописен был вообще Кавказский хребет, в особенности же картинным представлялось открытое пространство, находящееся впереди лесистых предгорий, из которых берет свое начало Фарс. Это пространство было усеяно многочисленными толпами пеших горцев, впереди которых скакали, гикали, стреляли сотни всадников. Пешие толпы состояли из приунывших абадзехов, махош, темиргоев, егерукаев; последних же составляли убыхи, шапсуги и раздраженная молодежь дальних абадзехов. Все это происходило верстах в двух от лагеря; подъезжать же ближе они не дерзали из опасения подвергнуться выстрелам из наших орудий.

По случаю воскресного дня Государь Император оставил Хамкетинский отряд в десять часов, после ранней обедни, отслуженной в походной церкви, при пальбе из орудий и громких криках ура бежавших за ним солдат. Когда проехали Маврюк-гойское урочище, то Его Величество, остановив лошадь, подозвал меня к себе. Подав мне руку на прощанье, выразив в самых милостивых словах свою благодарность и пожелав всего хорошего как мне, так и войскам, состоящим под моим начальством, закончил, указывая на верховья Фарса, следующими словами: «Постарайся до времени не [373] раздражать твоих разгневанных соседей». Приветливо расстались со хною князь Долгоруков, графы Адлерберг и Ламберт, а равно все другие приезжавшие с царем гости.

Раздававшиеся последовательно орудийные выстрелы в укреплении Хамкеты и станицах Губской и Переправной возвещали проезд Государя Императора через эти места. Наконец, новые салютационные выстрелы, раздавшиеся в два часа, возвестили о благополучном прибытии русского царя в укреплении Каладжи, находящемся уже на правом берегу Большой Лабы.

Но такие салютационные выстрелы были не последние на неприятельской земле. Государь Император, после ночлегов — в станице Темиргоевской, штаб-квартире Тверского драгунского полка, и городе Екатеринодаре, — по переправе через Кубань, у Псебедаха, изволил совершить переезд по земле натухайцов в укрепление Константиновское, находящееся на берегу Черного моря, где не только зачастую рыскали хищнические партии шапсугов, но и появлялся неприятель в больших массах, как, например, это случилось при нападении на пост Георгиевский и станицу Ново-Баксанскую.

Этим заканчиваю мое описание, потому что дальнейшее путешествие монарха, из укрепления Константиновского к берегам Абхазии и Мингрелии, было совершено на пароходе по Черному морю.

М. Я. Ольшевский.

______________________________

Примечание от редакции. Настоящий рассказ из Записок М. Я. Ольшевского мы препровождали на прочтение графу А. В. Адлербергу, как ближайшему лицу к покойному Государю Императору Александру II и его сопутнику в путешествиях. Граф Александр Владимирович отвечал нам:

7-го февраля 1884 г.

«Возвращая у сего записку генерала Ольшевского о поездке покойного Государя на Кавказ в 1861 году, прошу вас принять выражение моей признательности за доставленное мне удовольствие прочесть воспоминания об одном из приятнейших эпизодов моей жизни и службы при покойном Государе. Он [374] сам часто вспоминал с удовольствием об описываемом достойным и уважаемым М. Я. Ольшевским посещении Западного Кавказа; рассказ его совершенно верен, и для современников и свидетелей весьма интересен.

«Исполняя любезное предложение ваше вписать мое имя в вашу коллекцию автографов, прошу в. п. и проч.

Гр. А. В. Адлерберг».

Комментарии

1. С окончанием восточной войны и в особенности с покорением восточного Кавказа, было разрешено горцам вообще свободное переселение в Турцию. И первые воспользовавшиеся этим разрешением были Закубанские ногайцы и, частию, жители Большой Кабарды. — М. О.

2. Этот мир не мог считаться прочным, как не заключенный с общего согласия абадзехского народа, а был махинацией нескольких десятков влиятельных лиц, во главе которых стоял Мегмет-Амин. Этот мир был не только стеснителен для нас, как не дозволявший действовать самостоятельно и сообразно с обстоятельствами, но был, по некоторым условиям, унизителен. Однако этот мир много способствовал к быстрой колонизации западного Кавказа. — М. О.

3. Бесленеи и бегите кабардинцы — выходцы из Большой Кабарды при Ермолове — были черкесского происхождения; башильбаи же, тамовцы, баговцы, казильбеки и шах-гиреи принадлежали к абазинскому племени.

4. Махоши, темиргои и егерукаи — черкесского происхождения — будучи окружены войсками, в апреле 1862 года, принуждены были оставить свои леса и отправится в Турцию.

5. Генерал-адъютант генерал-лейтенант граф Николай Иванович Евдокимов вступил в командование войсками, в Кубанской области находящимися, в конце 1860 года, которое место и занимал в продолжении четырех лет. В его управление совершилось покорение западного Кавказа. Деятельность графа Евдокимова на восточном Кавказе описана мною в статье «Кавказ и покорение Восточной его части» помещенный в февральской книге «Русской Старины» 1880 года. — М. О.

6. Мое пребывание в то время было в Ставрополе, я был начальником Кавказской резервной дивизии, баталионы которой находились в Терской и Кубанской областях.

7. Под таким названием этот отряд был известен в официальной переписке, как действующий на земле Верхних Абадзехов. Но мы будем называть его по прежнему «Хамкетинским», — название более известное и сохранившееся между нижними чинами, во все время его существования.

8. По числу находящихся на Кавказе полков четырех пехотных дивизий, а именно гренадерской, 19, 20 и 21-й, Кавказская резервная дивизия состояла из 16-ти комплектных батальонов, тех же самых наименований, которыми назывались полки. В 1861 году 8 батальонов резервной дивизии находились на работах по устройству дорог в Хулхулауском, Аргунском, Ассинском и Алагирском ущельях. Другие 8 батальонов находились за Лабою; из них Лейб-Эриванского и Грузинского гренадерских полков были в составе Хамкетинского отряда. В 1862 году вся резервная дивизия была сосредоточена уже на западном Кавказе. В следующем же году из этой дивизии сформированы были 12 полков или 38, 39 и 40 дивизии, из коих две первые и по настоящее время находятся в составе Кавказской армии. — М. О.

9. Кавалерийский конвой, долженствовавший перемениться по числу перепряжек три раза, состоял из дивизиона драгун, трех сотен казаков в двух конно-казачьих орудий. — М. О.

10. Это распоряжение не было исключительным только для хамкетинского отряда, а касалось до всех мест Закубанского и Залабинского пространства, в которых Государь Император останавливался для ночлегов, завтраков и обедов. — М. О.

11. Еще в августе было объявлено, что горская депутация — если последует на это высочайшее соизволение — будет принята в одном только месте, а именно в хамкетинском отряде. Особым же повелением дано было мне знать, что депутация в числе 50 человек будет принята Государем Императором на другой день прибытия Его Величества в отряд. — М. О.

12. Урочище Маврюк-гой с находящейся на нем рощей примыкало к восточному фасу лагеря. Это урочище огибала дорога, ведущая с Кунактау и по которой въехал Государь Император в лагерь. Маврюк-гой по живописности своего местоположения был любимым местом нижних абадзехов. Под его развесистыми чинарами и дубами любили они собираться и рассуждать о своих делах. — М. О.

Текст воспроизведен по изданию: Император Александр Николаевич на западном Кавказе в 1861 году // Русская старина, № 5. 1884