Из воспоминаний князя Д

ОБОЛЕНСКИЙ Д. Д.

Из воспоминаний князя Д. Д. Оболенского.

Князь Ипполит Александрович Черкаский.

(† 1844).

Мне не раз приходилось в моих воспоминаниях говорить про князей Черкаских, наших соседей в Тульской губернии, Веневского уезда, особенно про князя Владимира Александровича, скончавшагося в Сан-Стефано 19-го Февраля 1878 г. Его я знал близко, как бывшаго своего попечителя. Вся семья князей Черкаских, детей княгини Варвары Семеновны (ур. Окуневой, тоже из высокопросвещенного круга) и князя Александра Александровича (некогда служившаго в Англии, при графе С. Р. Воронцове), была весьма даровита. Их было четыре брата и одна сестра, Софья Александровна, бывшая замужем за Александром Андреевичем Рябинином, человека из весьма известной в Москве и многочисленной семьи Рябининых, пользовавшейся влиянием и уважением в свое время. Алексей Андреевич Рябинин, родной брат Александра Андреевича, был долгое время в Москве губернским предводителем дворянства. Софья Александровна Рябинина была очень умная и развитая женщина, красивая собой, много путешествовавшая; она принадлежала, как и братья ея, к лучшему, высшему кругу людей сороковых годов в Москве. Но ей и двум братьям ея Ипполиту, а затем и Константину, суждено было умереть в цвете лет.

Моложе всех, а именно 23-х лет, погиб на Кавказе в 1844 г. князь Ипполит Александрович Черкаский, о котором сохранилась прекрасная память между людьми, знавшими его, и особенно между его товарищами по службе. В числе их генерал-адъютант А. С. Костанда. С ним князь Ипполит Александрович Черкаский бросал жребий, кому из них ехать на Кавказ. То было время, когда из гвардии разрешалось из каждаго полка ехать по одному человеку на Кавказ по жребию, и когда жребий в гвардейской конной артилерии достался князю Ипполиту, то Апостол Спиридонович Костанда долго упрашивал Черкаского уступить оный ему; но Черкаский не уступил и уехал, вопреки желанию и слезам своей [212] матери, точно предчувствовавшей роковой исход этой поездки: она писала командовавшему на Кавказе ген.-адъютанту Нейдгарту, прося его сберечь ей любимаго сына. Нейдгарт, в свою очередь, приказал генералу (кажется Клюгенау) не посылать молодого офицера под тем или другим предлогом в опасные против горцев экспедиции. Видя, что его никуда не посылают и что он два месяца в бездействии, князь Ипполит явился к генералу своему с упреками, что его ни в одно дело не посылают и когда узнал из разговора, что имеется на счет его особое предписание, то не сказавшись уехал, догнал свою часть, участвовал в штурме Харачи и был убить в числе многих других в этом несчастном деле. Есть подробное описание этого дела в Истории Апшеронского полка.

При тогдашних порядках трудно было даже близким людям узнать подробности военного дела, особенно неудачного: печать обречена была на безмолвие, начальство отвечало лишь на официальные вопросы. Надо было розыскивать, узнавать на месте, через лиц доверенных и имевших к тому возможность, о погибших в деле офицерах. В числе убитых при штурме Харачи был молодой Шелашников, сын богатых родителей. Мать убитаго, во что ни стало желая узнать об участи, постигшей сына, обратилась, как ни странно покажется, к митрополиту Московскому Филарету и просила, чтоб он приказал узнать через своих монахов или миссионеров, где и как погиб ея сын? К этой просьбе присоединила и свою княгиня Варвара Семеновна Черкаская.

Говорят, что впоследствии митрополиту Филарету сильно досталось из Петербурга за посылку монахов, раздававших на Кавказе образки, кресты и проч....

Что посылаемые митрополитом лица имели известное значение, видно уже из того, что поехавший туда в 1844 году иеромонах Влаидмир, имея приказание узнать об участи Шелашникова и князя Черкаского, обратился прямо с официальным запросом к главнокомандующему г.-адъютанту Нейдгарту и, получив ответ, доставил оный митрополиту Филарету, который и сообщил его княгине Варваре Семеновне Черкаской. Вот подлинные бумаги.

Письмо иepoмонаxa Владимира к ген.-ад. А. И. Нейдгарту.

Ваше высокопревосходительство, милостивый государь! По воле его высокопреосвященства, Святейшаго Правительствующаго Синода члена, высокопреосвященнейшаго господина Филарета, митрополита Московского и Коломенского, отправленному в город Тифлис, по [213] делам службы из Московской Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, иеромонаху Владимиру нужно знать:

1-е Где и в каком положении находятся гвардии гг. поручики Владимир Петрович Шелашников, князь Ипполит Александрович Черкаский, Владимир Николаевич Нечаев, Дмитрий Егорович Аверкиев и рядовой князь Владимир Владимирович Яшвиль?

2-е Если они уже убиты или в плен взяты, то где именно, когда, каким образом и в каком племени горцев? Предполагается ли какая возможность освободиться им из плена, или тела их отыскать и вывезти в Россию? Если же и сего нельзя сделать, то не позволено ли будет поставить над телами их христианские памятники? И наконец

3-е. Так как при г. Шелашникове находились два человека слуг (один крепостной его Александр Акимов, а другой наемный), то живы ли они и будут ли когда возвращены в Москву с оставшимися после их господина вещами?

Желая исполнить волю горестных родственников оных офицеров, осмеливаюс всепокорнейше просить ваше высокопревосходительство, благоволите приказать, чрез кого следует, учинить верную справку и снабдить меня с собранными сведениями бумагою. Лаврский иеромонах Владимир. Генваря 22 дня 1844 года.

В ответ иеромонаху Владимиру.

Нижеследующия сведения извлечены из оффициальных донесений г.-маиора Фон-Клугенау (начальника в Северном Дагестане), также из письма гвардейского генерального штаба штабс-капитана Попова, товарища погибших молодых людей, участвовавшаго с ними в штурме селения Харачи, и из писем двух офицеров, находящихся в плену у горцев.

31 Августа гвардии поручики Шелашников, князь Черкаский, Аверкиев и Нечаев получили позволение присоединиться к небольшому отряду, который должен был на другой день занять изменившую нам деревню Харачи. Наскучив долгим бездействием, все они с радостию ожидали перваго дела и боялись только, чтоб деревня не сдалась без выстрела. Шелашников и князь Черкаский были необыкновенно веселы; но Аверкиев, незадолго перед тем получивший известие о смерти любимой сестры, казалось, предчувствовал и свою судьбу. Не шутите, говорил он: кто знает, что может случиться, и все ли мы вернемся?! – Какая тут опасность? Возразил [214] Шелашников; уж не прикажешь ли плакать? Князь, в свою очередь, уверял, что дела не будет, потому что он несчастлив…

В три часа ночи на 1-е Сентября (1844) отряд, сохраняя глубокую тишину, потянулся по узкой тропинке на гору, за которой лежит селенье Харачи. Он благополучно поднялся на вершину горы, в половине пятаго двинулся далее и достиг 2–3 спуска, когда начало рассветать. В это время в деревне раздался крик муллы, призывавшаго мусульман к утренней молитве; но вдруг войска наши были замечены: горцы, суетясь и бегая, подняли страшный шум.

Между тем 40 человек охотников подбежали на полуружейный выстрел к селению; вслед за ними подошли и устроились две штурмовые колонны, состоявшия из 2-й гренадерской и 5 рот Апшеронского полка. При них или, вернее сказать, впереди их, находились гвардейские офицеры. Князь Черкаский все еще шутил и не верил, что будет бой. Шелашников был совершенно спокоен. Он шел как будто на прогулку. Один Аверкиев грустил. Он простился с товарищами и вместо шашки вооружился огромным кинжалом.

Первый натиск был быстр и удачен. Солдаты, предводимые храбрыми офицерами, вмиг овладели каменной оградой и крайними домами и перекололи там оборонявшихся; но в то время, когда наши колонны дробились по селению для штурма каждой сакли, неприятель производил самый убийственный огонь из других домов и башен, так что менее чем в полчаса, в числе других, пали маиор Зайцев, гвардии поручики Шелашников, Аверкиев и Черкаский, а поручик Нечаев ранен в левую руку, впрочем неопасно. Когда офицеры были перебиты и строй ослаблен выносившими раненых, тогда неприятель, бросившись в шашки, без труда опрокинул штурмовавшия колонны. При поспешном отступлении отряда, тела убитых остались в руках горцев, которые обыкновенно раздевают трупы до нага; следовательно теперь уже нет никакой возможности отыскать тела убитых молодых людей.

Желание родственников их воздвигнуть им памятник на месте сражения может быть исполнено со временем, когда военные действия наши обратятся в ту сторону. Впрочем христианский памятник среди мусульманского селения не возбудить молитвы за усопшаго; напротив, он подвергнется поруганию врагов нашей церкви.

Гвардии поручики Шелашников, Черкаский и Аверкиев действительно убиты. В противном случае они написали бы о себе; ибо предводитель горцев позволил содержащимся у него пленным просить Русское начальство о размене их на взятых нами мюридов. [215] В корпусном штабе есть теперь верный список всем пленным, но в числе их нет ни одного гвардейца.

Поручик Нечаев почти уже выздоровел от полученной раны и скоро возвратится в С.-Петербург. Князь Яшвиль не участвовал в деле при Харачах и состоит при своем полку.

Что же касается до вещей оставшихся после Шелашникова, то они находятся в Тифлисе у слуг его, которые при первом удобном случае возвратятся в Москву.

Вот все, что можно узнать достоверного об участи гг. Шелашникова и других. Каким образом они убиты, неизвестно.

* * *

Между товарищами убитаго князя Ипполита Черкаского о нем осталась добрая память, как о храбром, лихом и добром воине. Про него рассказывали, что он был очень находчивый, но отчасти и безшабашный офицер. Как-то на маневрах близ Красного села он командовал, за отсутствием батарейного командира, гвардейской конной батареей, оставшейся почему-то без прикрытия. Император Николай, увидав это с пригорка, почему-то вздумал приказать стоявшему около него конвою и отряду улан стремительно атаковать эту батарею. Черкаский, увидев стремившуюся на него конницу, скомандовал снять пушки с передков и, подпустив совсем близко кавалерию, дал полный залп изо всех орудий холостыми зарядами, под самый нос наскакавших на батарею лошадей. Произошла невообразимая суматоха; опаленный неожиданным огнем передовой ряд частью попадал, частью шарахнулся в сторону, последующие ряды наткнулись на них и тоже попадали; образовалась целая гора, и пока кавалерия приводилась в порядок, князь Черкаский со своею батареей ускакал к своей части.

Император Николай рассердился и, подскакав к Черкаскому, гневно сказал ему: «Если бы ты это сделал на войне, я дал бы тебе Георгия; а теперь отправляйся под арест!»

Узнав о случившемся, корпусный командир Набоков налетел на Черкаского с выговором и криком; но князь его осадил удачною, остроумною шуткою... заставившей отретироваться грозного когда-то командира гвардейского корпуса.

Когда получено было известие о смерти князя Ипполита, товарищи-артиллеристы гвардейской конной батареи собрали две тысячи рублей и в церкви местечка Пеллы близ Петербурга, где стояла обыкновенно батарея, устроили ему вечное поминовение, повесив [216] богатую неугасимую лампаду с надписью: «Храброму товарищу от сослуживцев».

С тем же генералом Набоковым и князем же Черкаским, (братом Ипполита) был характерный эпизод, рисующий обычаи сороковых годов. Генерал Набоков, находясь в Москве, был записан гостем в Московский Английский Клуб князем Черкаским, своим адъютантом. Приехав в клуб обедать, Набоков увидал, что один из членов клуба (чуть ли не Столыпин), гвардейский офицер, сидит расстегнутый на диване в его присутствии и смотрит на игру в биллиард. При этом надо заметить, что когда Набоков вошел в комнату, то офицер этот встал и застегнулся, а затем, пропустя генерала, на правах хозяина, кои принадлежат всем членам Клуба в стенах его, офицер вновь сел на диване и расстегнулся. Набокову это не понравилось и, приехав домой, он распорядился, чтобы посадить того офицера на гауптвахту. Тогда старшины Московского Английского клуба немедленно потребовали, чтобы приказ был отменен: иначе князь Черкаский, записавший такого нелюбезного гостя, вынужден будет оставить клуб навсегда. Князь Черкаский поехал к своему командиру, выеснил ему положение, и Набоков вынужден был немедленно отменить свое приказание, под страхом самому лишиться права посещать Английский клуб...

Из четырех братьев князей Черкаских жив доселе князь Евгений Александрович Черкаский, благополучно здравствующий в Веневском уезде, где он более 25 лет был глубокочтимым предводителем дворянства. Лихой и страстный в свое время спортсмен, князь Евгений Александрович доселе известен, как на практике показавший силу, резвость и достоинство кровной лошади. Бывало он из Каширы (90 в.) и из Серпухова (95 верст) на своих тройках чисто-кровных лошадей не доезжал, а можно сказать долетал в одну пряжку, делая до Москвы эти дистанции, не кормя и не меняя лошадей. Случай, когда князь Евгений из Серпухова до Москвы приехал раньше курьера А. А. Столыпина, выехавшаго одновременно с ним из Серпухова и менявшаго курьерских лошадей четыре раза, мною подробно рассказан в спортсменских моих воспоминаниях. Был бы назидателен этот случай и теперь, когда гг. офицеры на ста верстах загнали из 45 чуть ли не 30 лошадей. Князь Черкаский делал стоверстные дистанции также быстро и не только не заганивал лошадей, а они ему годами служили и бодро совершали эти дистанции в 5–6 часов. Видно дело мастера боится! [217]

В подтверждение вышеприведенного рассказа о судьбе князя И. А. Черкаского приводим следующия показания митрополита Филарета. П. Б.

Митрополит Филарет писал к А. Н. Муравьеву 14 Ноября 1843 г.: «Брат Шелашникова был у меня и сказывал, что он, раненый в сражении, впал в руки врагов. Теперь идет дума, как бы поискать его в плену или его тела. Возврати, Господи, плен Сионь, или даруй венец мученику!» В примечании к этому письму А. Н. Муравьев объясняет: «Шелашников, который был у него проездом с моим письмом. Его мать, в отчаянии, не хотела верить смерти любимаго сына и, на основании каких-то странных слухов, убедила митрополита послать на ея счет на Кавказ двух иноков Лаврских (из коих один был духовником ея сына), чтобы отыскать его в плену у горцев. Это посольство наделало много шума на Кавказе и навлекло неприятности владыке: главнокомандовавший Кавказским корпусом генерал-адъютант Нейдгардт, остановив приезжих в Тифлисе, донес о том в Петербург, потому что разнеслась молва, будто они посланы из Лавры, чтобы возбудить упадший дух воинов, так как это было весьма неблагоприятное время для вашего оружия» (см. Письма м. Филарета в А. Н. М. Киев 1869, стр. 128 и 129).

Известно, как император Николай Павлович не терпел лишних слухов; между тем приезжими с Кавказа разносились вести о тогдашних тяжких неудачах наших. А тут еще замешались монахи! Экзарх Грузии Евгений не замедлил донести обер-прокурору графу Протасову о появлении в Тифлисе Троицких монахов, привезших Нейгардту икону Преподобного Сергия и 5000 небольших кипарисных крестов для войска. Св. Синод тотчас запросил Филарета, который в своем объяснении от 27 Июля 1844 года писал.

«Иером. Владимир и монах Авель действительно были посланы в Тифлис, но не по той причине, которая приписывается сему в отзыве преосвященного экзарха Грузии: для доставления образа не нужно было бы отправлять двух монашествующих в столь отдаленный край по трудному пути; образ можно было препроводить по почте. Дело же состояло в следующем.

Гвардии поручика Владимира Шелашникова, находившагося на службе в Закавказском крае, мать и брать, получив неопределенное сведение, что он или убит или взят в плен, в прошедшем Ноябре обратились ко мне с словесною просьбою послать кого-либо [218] из монашествующих, чтобы выкупить, если он в плену, а если убить, то отыскать тело его и доставить в Россию для погребения, на что ими особо испрошено было в тоже время высочайшее разрешение. Причина, по которой они желали употребить монашествующаго, заключалась, между прочим, в том, чтобы дать делу вид случайного разведывания, а не формального посольства для выкупа пленника, чем возбудилось бы корыстолюбие горцев и до чрезмерности увеличило бы цену выкупа. На сию просьбу я ответствовал, что не имею права одною властию послать для сей цели монашествующаго и не надеюсь, чтобы кто либо согласился добровольно принять сие поручение».

«Однако, сострадая скорбящим и приведя себе на память, что поручик Шелашников, пред отправлением своим в Грузию, в Троицкой лавре приобщался Святых Таин и своим благочестивым расположением оставил в некоторых из братии доброе воспоминание, решился я предложить, не пожелает ли кто принять поручение родных его. На сие изъявил согласие иеромонах Владимир, который сделался в Лавре духовным отцем поручика Шелашникова; а по дальности и трудности пути в помощь ему согласился сопутствовать монах Авель. При отправлении их я нашел нужным поручить их покровительству местных властей, и в самом начале письма к г. главноуправляющему Закавказским краем означил причину их посольства в следующих выражениях: «дело, управляемое законом любви христианской, поставило меня в необходимость послать во вверенный вашему высокопревосходительству край двух из братии Свято-Троицкия Сергиевы лавры». Подобным образом писал я и к преосвященному экзарху Грузии».

«Поелику же главнокомандующий Закавказским краем, исправляя прежде должность Московского военного генерал-губернатора, благоговением к Православной церкви и в других отношениях оставил по себе достопочтенную память, то заблагорассудил я при сем случае послать ему от Лавры Преподобного Сергия икону, сопроводив сие приличными желаниями и изъясняясь о преподобном Сергие, как о благопоспешном молитвеннике за христолюбивое Российское воинство». (Собрание мнений м. Филарета, т. III-й, Спб. 1885, стр. 112–113).

Текст воспроизведен по изданию: Из воспоминаний князя Д. Д. Оболенского. Князь Ипполит Александрович Черкаский // Русский архив, № 10. 1895