НИКОЛАИ Л. П.

ДНЕВНИК

КАВКАЗСКАЯ СТАРИНА.

(Материалы для истории кавказской войны).

1854-1855.

8 декабря. Молебствие по случаю открытия зимней экспедиции. Пять рот Кабардинского полка выступают из Хасав-юрта под начальством подполковника Зиновьева; им назначен ночлег в Герзель-ауле.

9 декабря. Небольшой мороз, день пасмурный. Я выступаю с тремя сотнями Донского казачьего Абакумовского полка. В то самое время как я выезжал из [4] Хасав-Юрта, издали виден был подходящий казачий полк Трехсвоякова, который также был назначен в экспедицию. Я ему послал приказание ночевать в Герзель-ауле; сам же я в этот же день доехал до Куринского. Отряд мой имеет состоять из двух баталионов моего полка, трех рот линейного баталиона, при семи орудиях и 12-ти сотен казаков; при отряде 250 топоров, с которыми нам назначено расчистить, по возможности, просеку Хоби-Шавдонскую и этим сделать диверсию отряду барона Врангеля ¹, который имеет действовать около реки Аргуна.

10 декабря. День пасмурный и туманный. Я делаю рекогносцировку на высоты Хоби-Шавдонские и по берегу Мичика; мы только видим несколько одиночных [5] неприятельских всадников. Десятью пушечными выстрелами мы даем сигнал отряду барона Врангеля, огни которого виднеются вдали. Ответные выстрелы раздаются. Туман обратился в дождь.

11 декабря. Полковник Нейман ведет колонну на рубку.

12 декабря. Воскресенье. Отдых войскам. Подполковник Цитовский прибывает с 4-ою карабинерною ротою на смену маиора Властова, который возвратился в Герзель-аул.

13 декабря. Подполковник Зиновьев отправляется с колонною на рубку. Обмен сигнальных пушечных выстрелов с отрядом барона Врангеля. На Мичике показывается неприятельский отряд числом от 200 до 300 человек. Наиб Эски отвечает на наш огонь несколькими выстрелами; но снаряды его не долетают до нас. Увидев, что он меняет позицию и направляется в угол между Мазлагашем и Малым Гурдали. откуда он может [6] обстреливать нашу позицию во фланг, я дал приказание кавалерии, с двумя конными орудиями, быстро спуститься с горы и направиться к берегу Мичика как раз напротив того пункта, куда неприятель привозил свое орудие. Немедленно был открыт картечный огонь и казаки, спешившись, рассыпались по берегу, начав оживленную перестрелку с неприятельскими застрельщиками, которые отвечали весьма не метким огнем. Вслед затем вся партия рассыпалась в разные стороны, в бурьян и в кустарный лес, увозя орудие; хотя, спустя некоторое время, опять был открыт из него огонь, но он был весьма дальний и безвредный. Очистив таким образом берег Мичика, мы спокойно возвратились на высоту, где простояли целый час, в ожидании дальнейших действий неприятеля, но им ничего не было более предпринято и можно надеяться, что Эски отучен от подобных смелых выходок. [7]

15 декабря. Колонна идет в лес. Я составляю с полковником Нейманом и с Бата предположение о том, чтобы на другой день перейти Мичик, повыше впадения Ханцаула, и сжечь огромное количество стогов сена, поставленных на плоскости между двумя реками.

16 декабря. Туман и снег. С целым своим отрядом я прохожу через новую просеку. Кавалерия, под командою полковника Неймана, направляется несколько влево через лес, скрываясь в нем в продолжении времени, пока остальная колонна, спустившись к Хоби-Шавдону даст неприятелю вид, будто намерена продолжать рубку перед тем местом, где у нас в 1853 году был устроен водопой. Неприятель, по-видимому, не ожидает с нашей стороны какого-либо серьезного предприятия. Одна рота, снабженная шанцевым инструментом, была секретно направлена к самому берегу Мичика, повыше впадения [8] Ханцаула и немедленно приступила к устройству переправы через реку, спуски к которой очень круты, и, кроме того, противоположный берег защищен завалом и рвом. Через полчаса времени мне дали знать, что переход возможен, и я немедленно поручил полковнику Нейману, с 8-ю сотнями казаков и двумя орудиями, отправиться рысью на левый берег Мичика. 4-я карабинерная рота, при одном орудии, назначена для подкрепления его, а двум ротам велено охранять переправу. Затем другая колонна из четырех рот, при двух орудиях, под начальством подполковника Зиновьева, направляется к месту слияния Ханцаула и Мичика, чтобы занять это место и тем воспрепятствовать неприятелю подвести орудие в Аку-юрт, откуда он бы мог, с левого берега Ханцаула, действовать во фланг Нейману. Я с начала отправился к этой колонне, чтобы наблюсти за переходом через реку, и по козьей тропе взобрался в угол, [9] составленный слиянием двух рек, живо вспоминая дело 18 февраля 1853 года.

Вскоре некоторые неприятельские конные партии показались около Аку-юрта; но оне не осмелились приблизиться, будучи удерживаемы огнем нашей артиллерии и ракетами, которые направлял в них полковник Нейман. Убедившись, что у подполковника Зиновьева все благополучно, я отправился усиленною рысью к Нейману, который в это время покрывал всю равнину огнем и дымом. Я его застал близ кладбища старого аула Батчик-юрт; часть своей кавалерии он послал по направлению к Шуаиб-Капу, и везде огонь успешно охватывал стоги сена. Собравшийся между тем неприятель в довольно значительном количестве, принужден был оставаться бездеятельным зрителем этого разорения, предупредить которое не мог; он развернулся на левом берегу Ханцаула и на опушке леса, при входе в малое ущелье Ериб-Шавдона. Здесь произошла [10] удачная атака нашей милиции под начальством пылкого Балатая; сам Бата поскакал на поддержку своего сына, и я подкрепил милицию двумя сотнями с ракетами. Неприятель был отброшен далеко за Ериб-Шавдон.

Когда почти все стоявшие на этой равнине стоги сена были зажжены, я дал приказание к отступлению, которое совершилось в отличном порядке, замедляясь лишь довершением производимого разорения. После того как обе колонны соединились на правом берегу Мичика, мы опять направились по Хоби-Шавдонской просеке. Поднявшись на гору, мы еще любовались зрелищем пылающей равнины; нанесенный неприятелю материальный убыток весьма значителен, и Мичик, который Эски думал защищать, был в один миг перейден на двух пунктах. Все возвратились в лагерь в хорошем настроении духа.

18 декабря. Полковник Нейман ведет [11] колонну на рубку леса. Послышалась с его стороны сильная канонада. Оказалось, что Нейман, с кавалериею, переправился через Мичик, чтобы отогнать неприятеля, который уничтожал исполненные нами третьего дня работы для исправления переправы; наша конница заставила неприятеля удалиться и полковник Нейман успел зажечь еще небольшое количество оставшихся нетронутыми стогов сена. Неприятель направил против него несколько пушечных выстрелов из Аку-юрта; но появление у слияния двух рек двух рот, под начальством Соковнина, заставило его удалиться. Доехав до места, я застал полковника Неймана уже возвращающимся.

20 декабря. Вечером мы с полковником Нейманом решаем, чтобы на другой день перейти опять через Мичик и сжечь стоги сена, которые покрывают равнину между Мазлагашем и Бейбулат-юртом.

21 декабря. Утро было ясное, но вскоре густой туман опустился. Колонна двинулась [12] по ущелью, ведущему к Хаби-Шавдонским высотам. 10-я рота, под начальством поручика Тромбецкого, прибывшая из Истису, присоединилась к нам. Поднявшись на Хоби-Шавдонские высоты, мы принуждены были несколько остановиться, чтобы выждать, пока туман немного рассеется, и оттуда медленно спускались. Около полудня восточный ветер несколько разорвал туманную завесу, и мы тотчас двинулись. Две роты, снабженные кирками, топорами и лопатами, быстро пошли к переправе против Мазлагаша; кавалерия следовала за нами. Виднелись только незначительные неприятельские конные разъезды на левом берегу реки, который у переправы защищен огромным отвесным завалом, сооруженным из толстых бревен, забитых в землю, в виде шахматной доски, и укрепленных землею и дерном; это давнее сооружение было чрезвычайно крепко, но наши роты так усердно принялись за его уничтожение, что менее чем в час [13] времени проход для орудий был проделан. Между тем кавалерия понемногу переправилась и развернулась против развалин аула. В тоже время неприятельская партия усиливалась, но пока держалась в отдалении. Когда вся колонна перешла, я приказал штабс-капитану Островскому остаться с двумя ротами (14-ю и одною линейною), для охранения и лучшего устройства переправы; сам же я, имея кавалерию в авангарде, направился с колонною вниз по течению Мичика; местность тут вообще открытая, только кое-где мелкий орешник подходил довольно близко с левой стороны; на небольших курганах, прикрытых таким же орешником, виднелись неприятельские партии, как бы наблюдавшие за нами; оне дали несколько ружейных выстрелов. Не обращая на них внимания, мы продолжали свой путь, и скоро достигли Даги-юртовского кладбища, откуда открылась огромная равнина, покрытая стогами сена. Повернув на лево, я приказав [14] кавалерии занять всю эту равнину и зажигать стоги. Пехота между тем немного отстала и я послал подполковнику Цитовскому приказание установить сообщение с берегом Мичика. По мере того как стоги зажигались, кавалерия, подвигаясь вперед, приближалась к опушке густого кустарного леса, кое-где прорезанного полянами; лес этот прикрывает Бейбулат-юрт, Кала-юрт и речку Гудермес, которая течет не в дальнем расстоянии. Неприятельские партии были тут многочисленнее и казаки несколько раз бросались на них в атаку и сгоняли в чащу леса. Подвигаясь таким образом полукругом, параллельно течению Мичика, мы достигли какой-то болотистой впадины, покрытой камышом и похожей на русло речки; ширина ее, то увеличиваясь, то уменьшаясь, достигала от 100 до 150 саж.; берега были извилисты как в балке; я полагаю, что это должно быть ложе или начало какой-нибудь Шавдонки (речки), впадающей в Гудермес. На [15] противоположном от нас берегу этой балки видны были неприятельские конные; мы шли все вперед, а в это время, на лево от нас, часть кавалерии продолжала зажигать стоги сена. Вскоре густой дым стал расстилаться по всей местности и скрыл от нас течение Мичика. Однако, по мере того как мы двигались вперед, неприятель, пользуясь изгибами балки, которая его прикрывала, стал подходить к нам гораздо ближе и огонь его, усиливаясь, начал беспокоить нас. Полковник Нейман с двумя сотнями шел несколько впереди, обстреливая неприятеля из имевшегося при нем орудия. В это время Бата вызвался, с бывшею под его начальством милициею, согнать неприятеля, который показался между небольшими курганами и просил меня поддержать его двумя сотнями казаков. Согласившись на это, я сам последовал за двумя сотнями, а Бата помчался вперед. Пока я ехал, имея около себя свою свиту, вдруг непосредственно за мною раздался [16] выстрел; обернувшись, я увидел бедного моего переводчика, урядника Кизлярского полка, который упал с лошади и лежал на земле: пуля прошла через него на вылет и смертельно ранила его. Я не мог себе объяснить, откуда последовал этот выстрел? была ли это неосторожность кого-либо из моей свиты, или же неприятельский выстрел? но последнее мое предположение опровергается тем, что выстрел был очевидно на самом близком расстоянии. Как бы то ни было, бедный малый умер через четверть часа! Вскоре я догнал свои две сотни около кургана и увидел, что положение их было весьма невыгодно; местность эта составляла нечто в роде теснины между берегом балки и орешником, который оттуда тянулся наискосок через долину Мичика; несколько отдельных островков этого самого орешника и курганов еще более стесняли эту местность. Бата погнал неприятеля и, исполнив это, он по необходимости должен [17] был вернуться, ибо не мог вдаться в этот опасный угол: милиционеры же, поджигитовав, исчезли, оставив наши две сотни в безвыходном месте; неприятель, видя свое преимущество, показался опять в значительном количестве; значок наиба Эски виднелся очень близко, и огонь неприятельский становился все сильнее; можно было всякую минуту ожидать нападения в шашки. Видя опасность такого положения, я поскакал к полковнику Нейману, который все продолжал подвигаться медленно вперед, стреляя из своего орудия, и приказал ему ускорить свое движение. Прибытие орудия, из которого было дано несколько картечных выстрелов и атаки, произведенные Нейманом, на время озадачили неприятеля; но положение наше оставалось довольно критическим: одна кавалерия в такой теснине, и еще с орудием не могла ни подаваться ни вперед, ни отступать; а неприятель, пользуясь местностью, все делался более дерзким и стрелял почти в упор. Между [18] тем, густота дыма мешала мне видеть, где находились пехота и остальная кавалерия; все это могло весьма дурно кончиться; видно было, что между казаками показывались признаки беспокойства. Я посылал в разные стороны за пехотою. Наконец, к моей большой радости, увидел я моих молодцев-солдат; это была 15-я рота с штабс-капитаном Семеновым, который, как статуя командора, вдруг показался на одном из курганов. Вслед за 15-ю ротою явилась 10-я. Я вздохнул свободнее; пехота заняла цепью берег болота и кустарник. Но огонь все усиливался; неприятель очевидно хотел воспользоваться критическим положением, в котором, по его предположению, мы находились. В особенности, с левой стороны нашей, в углу, близ кургана, масса неприятельская подступала так близко, что казаки, под начальством маиора Калмыкова, должны были несколько раз идти на ура!, чтобы ее отбивать. Огонь был адский! В течение [19] четверти часа 15-я рота выпустила почти все свои заряды. Я отправился за подкреплением, и к счастью нашел весь отряд собранным в недальнем расстоянии; только густота дыма была причиною, что я его раньше не заметил. Я отправил 3-ю карабинерную на смену 15-й роты, и приказал 4-й карабинерной идти несколько вправо, в подкрепление 10-й роте; подполковникам Цитовскому и Полякову я поручил расположить остальную пехоту и кавалерию эшелонами позади нас, чтобы служить точкою опоры для нашего отступления. В то время как я делал эти распоряжения и уже собрался возвратиться к месту сражения, вдруг раздался крик, что полковник Нейман ранен! Состоявший при нем казак Меликов имел неосторожность, бегая во все стороны, провозглашать это громким и пронзительным голосом. Я поспешил, и на пути увидел Неймана, которому медик делал перевязку; он был очень бледен и я побоялся, что он тяжело ранен; пуля [20] ударила его в руку, пониже локтя. Оказалось, что после моего отъезда неприятель, в числе от 30 до 40 человек, бросился на курган, находившийся совершенно близко от того, который мы занимали, и открыл оттуда огонь; полковник Нейман, взяв несколько казаков, пошел в шашки; неприятель, не переставая стрелять, дал ему подойти так близко, что некоторые из его казаков были порублены, и в то время когда сам Нейман хотел нанести одному из неприятелей удар шашкою, сей последний выстрелил в него из пистолета в упор, так что платье Неймана было запалено; шедшие за ним казаки положили на месте этого смелого чеченца. Дерзость неприятеля достигала крайних размеров и он, по-видимому, не хотел выпустить нас из этой теснины. Между тем 3-я карабинерная сменила 15-ю роту и в одно мгновение у нее было 10 раненых. Когда я убедился, что все сделанные мною распоряжения были исполнены, я воспользовался удобною [21] минутою, чтобы дать приказание к отступлению; этот трудный и опасный момент миновал лучше, нежели я ожидал; сперва казаки, бывшие на лево, отступили с орудием на отвозах, стреляя непрерывно картечью; когда они отошли на ружейный выстрел, 3-я карабинерная отступила блистательно, не прекращая батального огня. С очищением опасного берега болота, смелость неприятеля несколько уменьшилась; выстрелы нашей артиллерии и наших цепей, которые не умолкали, удерживали его на приличном расстоянии. Чем более мы удалялись, тем слабее делался неприятельский огонь, и как только мы вышли на равнину, он совершенно прекратился. Но в то время, когда мы уже достигли переправы через Мичик, у Мазлагаша, послышался пушечный выстрел и граната лопнула возле нас; затем во все время, пока совершался переход через реку, это неприятельское орудие не переставало довольно метко действовать, не причинив к [22] счастью, вреда. Уже было темно, когда мы возвратились в лагерь после столь жаркого дня; но не бесполезно, чтобы войска иногда были таким образом согреваемы; 15-я рота почти первый раз была в таком огне, и я ей выразил полное мое удовольствие за ее отличную стойкость. Потеря наша не превысила 30 человек, в том числе 5 убитых и несколько тяжело раненых. Меня особенно огорчала рана бедного Неймана, и я опасался за ее последствия.

22 декабря. Войскам дается отдых.

23 декабря. Прибывший курьер привозит мне весьма приятное известие о моем производстве в генерал-маиоры, с назначением в Свиту Его Величества и с оставлением командиром Кабардинского полка. Доставленное мне этим известием удовольствие значительно было увеличено общею радостью, которую оно произвело и которую выразили мне не только окружающие, но и добрые мои солдаты, [23] поздравившие меня с громкими криками.— Тот же курьер привез нам известие о назначении генерала Муравьева Наместником Кавказским и Главнокомандующим Кавказским корпусом, со всеми правами, которые были предоставлены Князю Воронцову. Это назначение, совершенно для нас неожиданное, в настоящее время очень важно. Говорят, новый Главнокомандующий человек энергический, но несколько тяжел. Посмотрим что будет!

24, 25 и 26 декабря, по случаю сочельника и праздника Рождества Христова войска остаются в лагере.

27 декабря. Я получаю сведение, что барон Врангель оставил Шалинскую поляну и возвратился в Грозную, вероятно, и нам скоро можно будет идти по домам. Между тем я решаюсь еще завтра сделать набег на аул Пуаной, недалеко от Шуаиб-Капу. Бата удостоверяет, что предприятие это не сопряжено с затруднениями. [24]

28 декабря. Погода светлая и морозная. Около 9 часов утра мы выступаем в составе двух баталионов, всей кавалерии и милиции; мы поднимаемся по старой просеке, потом поворачиваем на лево через лес, и спускаемся по глубокой балке к Мичику. Неприятель, по-видимому, узнал о нашем приближении только в то время, когда я выслал две роты с инструментом, чтобы исправить переправу; здесь встретились те же затруднения, как и в других местах: отвесные берега, а по ту сторону завал со рвом, устроенный параллельно течению реки. И тут молодцы-солдаты скоро успели на столько проделать дорогу, что кавалерия и два конных орудия могли переправиться. Некоторые группы неприятельской конницы начинали показываться по направлению к Капу; другие, более многочисленные — в лесу, против нас, за балкою, в которой течет ручей, впадающий в Мичик. По показаниям Баты, аул Пуаной [25] находится на этом ручейке, прикрытый лесистыми холмами. Как и всегда бывает, местность в действительности оказалась гораздо труднее, нежели она была мне описана. Число неприятельской конницы все увеличивалось, в особенности в лесу; на лево от нас тянулась на некоторое расстояние волнистая равнина, покрытая стогами сена. Вследствие личного осмотра местности, будучи уже несколько поколеблен в решимости дойти до аула Пуаной, я приказал полку Полякова и одному конному орудию следовать за мною, и направился влево к высокоствольному лесу, через который, по словам Бата, нам приходилось проходить, чтобы дойти до аула. На право от нас открывалась балка, поросшая мелким и густым кустарником; а на противоположном берегу ее, по направлению к Капу, кустарный лес казался еще более густым. Число неприятельских конных по ту сторону балки возросло уже до 200 или 300 человек; они спускались по балке и, [26] поднимаясь на нашу сторону, беспокоили нас довольно близким огнем, так что приходилось несколько раз посылать казаков в атаку, чтобы их отгонять. Убедившись, что с моей стороны будет непростительная ошибка, среди белого дня, втесаться в узкую лесистую местность, в виду уже собравшегося неприятеля, для того чтобы дойти до аула, без сомнения уже оставленного его жителями, я решился отказаться на сей раз от этого предприятия и ограничиться уничтожением сена, как на этой равнине, так и выше по течению Мичика. Для сего я потребовал еще Абакумовский казачий полк, и затем три роты под начальством Зиновьева, которому я поручил занять берег балки вправо от нас. Тут началась перестрелка довольно оживленная. По мере того, как стоги сожигались, мы потихоньку отступали к Мичику, и когда все было сожжено, я приказал кавалерии, а потом пехоте, под прикрытием артиллерии, перейти эшелонами обратно через [27] Мичик. Подполковник Цитовский, которому с остальною кавалериею, пехотою и артиллериею велено было занимать выгодную позицию на правом берегу Мичика, способствовал к прикрытию отступления, которое совершилось весьма благополучно. Затем мы направились обратно к Куринскому по старой просеке. Мне было несколько досадно, что не удалось вполне выполнить мою первоначальную программу этого дня; но что отложено, то не потеряно!

30 декабря. Получив разрешение барона Врангеля на время распустить отряд, я даю соответствующие приказания.

31 декабря. Рано утром подполковник Цитовский выступил с пехотою, в 8 часов я следую за ним с кавалериею. Остановившись несколько в Герзель-ауле я к обеду прибыл в Хасав-юрт, и не без удовольствия вернулся в свой дом. Вечером все полковое общество встречает новый год в собрании.

Кончился год знаменательный и [28] тревожный, а для человечества во многих отношениях горестный! Но мы имеем основание благодарить Бога за оказанные нам милости; и в нашем скромном уголке ощущалось покровительство, которое Провидение оказывает России! Наш полк имел в этом году славные дела; мы не только расстроили замыслы неприятеля, но нанесли ему такие чувствительные удары, которые не легко забываются; мы подняли значительно наше нравственное значение в ущерб значения врагов наших. Хвала Богу! [29]

_________

1855 г. 2 января. Во время ужина, после весьма оживленного бала у меня, я получаю от барона Врангеля предписание быть 5-го числа на Гудермесе, близ Умахан-юрта, и заняться там рубкою леса, идя на встречу его отряду, который в тот же самый день имеет быть на Джалке, откуда он будет производить рубку на присоединение к нам.

3 января. Я делаю тайные приготовления к движению, которое имею в виду предпринять. В 6 часов вечера, когда ворота штаб-квартиры заперты, я даю приказание немедленно стать под ружье, что производит немалое общее удавление, так как все рассчитывали, что мы полковой праздник отпразднуем дома. Пехота отправилась первая; начальником ее назначен подполковник Цитовский (баталионными командирами у него будут: маиоры Властов и Хризопулло); в Герзель-ауле 2-я карабинерная рота с одним орудием имеет присоединиться к нам. Зиновьев [30] остается командующим в Хасав-юрте. В 9 часов вечера я сам выступил с кавалериею. В Герзель-ауле дается часовой отдых.

4 января. На рассвете мы прибыли в Куринское; полковнику Нейману было заблаговременно послано приказание оцепить аул, дабы никто из жителей не мог дать сведения неприятелю о нашем движении. По совещании с Нейманом и Бата, я решился произвести движение днем и выступить между 9 и 10 часами утра. Цель моя, которую я предположил еще перед последним своим отъездом из Куринского, заключалась в том, чтобы внезапным ударом овладеть знаменитым укреплением Шуаиб-Капу, которое неприятель доныне считает неприступным и к которому в продолжении стольких уже лет наши отряды подходили, не решаясь однако его атаковать. В случае успеха, нравственное впечатление должно быть огромное, у ибо неприятель придает этому укреплению [31] особенное значение, считая его твердынею, прикрывающею с этой стороны Чечню. В укреплении этом содержится постоянный гарнизон, под начальством Мазума, которому поручено наблюдать не только за самим гарнизоном, но и за чеченцами вообще; мне было известно, что и жители сочувственно отнесутся к уничтожению этого редута. Можно было надеяться, что мы застанем гарнизон врасплох, ибо я с намерением распустил слух, что выступлю после 6 января, дня нашего полкового праздника, и кроме того, движение барона Врангеля должно было отвлечь внимание неприятеля.

Около 8 часов утра подполковник Цитовский прибыл в Куринское с пехотою, в это время мне дали знать, что слышится довольно сильная канонада по направлению от Грозной; значит и барон Врангель выступил ранее определенного им срока. В 9 часов я отдал приказание, чтобы колонна выстроилась повыше укрепления, по дороге, по которой мы совершили [32] свой трудный переход 11 августа 1852 г. Погода была прекрасная. — Колонна состояла из девяти рот пехоты, стрелковой команды, двенадцати сотен казаков при шести орудиях (из них два конных) и довольно многочисленной милиции, под начальством Бата и сына его, Балатая. Войска пошли весело и бодро; канонада со стороны барона Врангеля делалась все слышнее; по-видимому она довольно сильна. Для вящей предосторожности я приказал, чтобы, еще в продолжении одного часа после нашего отхода, аул Ойсунгур, прилегающий к Куринскому укреплению, оставался оцепленным. Идя по той же дороге, которая была связана с горестными воспоминаниями понесенных на оной в 1852 году потерь, я не мог не перенестись мысленно к тому времени, но вид ее в зимней одежде был совершенно иной; притом мы теперь, спускаясь по склону к реке, не шли, как в то время, по дну балки, но держались гребня, по которому [33] проходила тогда правая наша цепь, под начальством Неймана. Спустившись к выходу балки, мы сделали привал за небольшим лесом, для того, чтобы дать колонне время стянуться, соблюдая при этом строгую тишину. Затем, поворотив на лево, мы через высокоствольный лес подошли к Мичику. Пришлось опять поработать, чтобы исправить переправу; но это удалось исполнить довольно быстро. За рекою колонна опять стянулась, под прикрытием уступа; но уже здесь местность была открыта. Меня удивляло, каким образом неприятель еще не открыл нашего движения, ибо тут скрываться уже нельзя было; между тем не слышно было никакого сигнала, ни выстрела, а только гул орудий генерала Врангеля доходил до нас; на равнине я сделал диспозицию к атаке: я разделил отряд на три колонны: левая, под начальством маиора Властова, состояла из 2-го баталиона, при двух орудиях; ей было назначено следовать по левому [34] берегу Мичика, и, дойдя до просеки, по которой проходила дорога к Шуаиб-Капу, открыть артиллерийский огонь, чтобы привлечь внимание неприятеля на эту сторону. (См. план А.) Средняя колонна, в составе пяти рот пехоты, при двух орудиях, под начальством подполковника Цитовского, поддержанная четырьмя сотнями Абакумовского полка, имела исполнить настоящую атаку и идти прямо на редут; я сам находился при этой колонне (См. план Б.); наконец, правой колонне, под начальством подполковника Полякова, в составе восьми сотен казаков, при двух конных орудиях и большей части милиции, под командою Балатая, назначено было направиться по ущелью Ериб-Шавдона, дабы с этой стороны окружить редут и тем воспрепятствовать жителям соседних аулов (Батчу-юрт, Бата-юрт и др.) и самому Эски [35] подать помощь редуту (См. план В.). Когда эти три колонны, на открытом поле, с развевающимися многочисленными значками, тронулись с места, то они представляли зрелище весьма живописное. Я удержал Бата при себе; две карабинерные роты (4-я и 5-я), поддержанные густою цепью из стрелковой команды, составляли голову средней колонны; капитан Гейман, как старший из двух ротных командиров, начальствовал, а Соковнин 2-й командовал цепью.

Когда настало удобное время, я послал подполковнику Полякову приказание идти рысью. В это время раздавшиеся с высоты крики и ружейные выстрелы известили нас, что неприятель, наконец, нас заметил. Когда мы с среднею колонною вошли в высокоствольный лес, который скрывал от нас укрепление, то послышались выстрелы из орудий Властова. [36] Лес был чистый, удобный для прохода кавалерии; пришлось перейти небольшую балку, в которой течет ручеек, отделяющийся от Ериб-Шавдона. По ту сторону этой балки нужно было подняться по скату, несколько загроможденному срубленными деревьями. Минута была торжественная! Мы подходили к редуту; но неизвестно было — какая нас ожидает встреча. Слышались выстрелы из орудий Властова и вслед за тем и со стороны Полякова. Бата ехал впереди с некоторыми милиционерами; небольшая наша колонна подымалась по склону горы с бодростью, обещавшею успех. Наконец, перед нами предстал, среди деревьев, знаменитый редут; мы были на расстоянии ружейного выстрела. Я увидел нескольких чеченцев, бегавших по брустверу и по крыше внутренних построек и державших в руках ружья; но не последовало ни выстрела, ни залпа, которых нужно было ожидать. Цепь и две передовые роты прибавили шагу и перешли небольшой [37] ров, перерезывающий дорогу (См. план Г.), а остальные роты с орудиями и казаки приняли не много на право и стали на более открытую позицию, дабы свободно действовать, смотря по обстоятельствам. Раздалось ура! Цепи, с ротными командирами во главе, спускаются в довольно глубокий и широкий ров редута, и оттуда карабкаются на высокий, защищенный турами бруствер; другие врываются через ворота; я следую за ними. Мы внутри укрепления; грозный Шуаиб-Капу взят — без сопротивления!! Оказалось — и это почти невероятно, что приближение наше совершенно не было замечено; только первые пушечные выстрелы Властова обратили на себя внимание гарнизона; он сперва вообразил, что это было одно из тех движений, которые я делал, дабы сжигать сено; но каково было его удивление и его ужас, когда вдруг, среди деревьев и с такой стороны, с которой никогда не ожидалось нападения, он [38] увидел сверкающие штыка и значки кавалерийские. В испуге люди в редуте совершенно растерялись, стали бегать с одной стороны в другую, не зная на что решиться; начальник их — Мазум, по имени Юнус (гарнизон состоял всего из 60 человек), выскочил, размахивая шашкою и кричал, что он скорее умрет нежели сдастся. Тогда Бата, который ехал впереди и лично хорошо знал его, громко сказал ему: «перестань, Юнус, размахивать шашкою; нет расчета тебе храбриться; ты видишь, что на этот раз русские пришли не на шутку, дабы взять Капу; а потому ты лучше спасайся, пока еще есть время». Совет, по-видимому, подействовал, ибо Юнус исчез, и так как гарнизон успел уже вывести своих лошадей, то они все перелезли, на противуположной стороне, через бруствер и скрылись в лес, дав всего 4 или 5 выстрелов.

Можно себе вообразить общий наш восторг, когда мы очутились во внутренности [39] этого укрепления, мимо которого проходило столько отрядов, никогда не решавшихся его атаковать. Офицеры и солдаты несколько сожалели, что дело обошлось без всякого боя; я же этому радовался. Самый редут состоял из довольно просторного четыреугольника, обнесенного глубоким рвом; на бруствере была линия туров, между которыми проделаны бойницы; внутри большого четыреугольника — другой меньший, составленный из продолговатой сакли, на средине которой устроена вышка в роде башни (тут было помещение Мазума}; три стороны этого внутреннего четыреугольника составляли конюшни. Все эти постройки возведены из толстых бревен и служили как бы цитаделью или второю обороною. В редуте были только одни ворота, достаточные для прохода арбы, но низкие, с мостом, перекинутым через ров; они были с той стороны, с которой мы подошли. На противуположной стороне была малая калитка, с доскою, переброшенною [40] через ров; она служила сообщением с просекою, или широкою аллеею, которая была проделана по направлению к Мичику. С этой стороны, очевидно, только и ожидали возможность нападения. Просека эта в двух местах, на расстоянии полуружейного выстрела, прорезана неглубокими канавами с завалами (См. план: — а, а.), причем, из предосторожности, в завалах были оставлены малые отверстия для прохода одной лошади, а дорога вилась зигзагами. С обеих сторон просеки, к выходу ее на Мичик, были устроены боковые завалы, представлявшие весьма сильную оборону против неприятеля, который вздумал бы атаковать с фронта (См. план б, б, б.). Затем в лесу, за редутом, в разных местах были устроены еще отдельные завалы, вероятно, приготовленные для прикрытия отступления. Уступ над Мичиком защищен длинным [41] завалом (См. план в.), а около самой переправы по течению реки проделан ров (См. план г.). Из всего этого видно, что позиция эта была очень крепка и хорошо избрана, и что если бы вздумали ее атаковать с фронта, и неприятель был бы предуведомлен и успел бы приготовиться к отпору, то взятие редута обошлось бы очень дорого.

Пока мы занимали редут, Властов продолжал свою канонаду, вероятно, для того, чтобы испугать неприятеля, который бежал, а со стороны Ериб-Шавдона мы слышали пушечные и ружейные выстрелы из колонны Полякова. Мы тотчас приступили к сожжению внутреннего редвита; солдаты исполняли это с особенным усердием; мы также занялись уничтожением, по возможности, линии туров. Между тем я расположил цепи по опушке леса, преимущественно, по направлению к аулу Пуаной; [42] но неприятель не показывался. Мы весело позавтракали в редуте, а солдаты шарили, повсюду отыскивая добычу, но наживы было мало. Вскоре весь редвит был в пламени. Когда я убедился, что пожар делал исправно свое дело, я отправил прапорщика Кузьмина (линейного баталиона) с двумя сотнями казаков, чтобы установить сообщение с подполковником Поляковым и передать ему, что я намереваюсь очистить редут, и что он имеет начать отступление, на присоединение к нам, обходя лес и идя по течению Мичика. Поляков проник в ущелье Ериб-Шавдона, нашел там местность довольно открытую, возле малого аула того же имени и занял там позицию, согласно данному ему приказанию. Не прошло много времени, когда со всех окружающих аулов стали против него стекаться конные и пешие и сам Эски явился с намерением идти на помощь редуту; но Поляков пересекал им дорогу и они должны были [43] ограничиться перестрелкою с ним. Храбрый Балатай сделал с милициею атаку, и успел отбить стадо от 300 до 400 баранов, взяв в плен и пастуха. Таким образом, и с этой стороны план действия был исполнен отлично.

Когда, по моему расчету, Поляков имел уже начать свое отступление, я решился сделать тоже самое, потому что нужно было спешить соединением с Властовым до того, пока неприятель успел бы в достаточных силах проникнуть в лес, и тем затруднить наше отступление. Я занял цепями обе стороны просеки и расположил роты залогами, за двумя завалами. Когда это было исполнено, я с остальными ротами очистил редут; оне быстро прошли пространство до первого завала и, по мере того как оне подвигались, цепи на таком же расстоянии отступали. Движение по-видимому исполнялось с полным успехом; уже последний эшелон оставлял второй завал, и часть пехоты и артиллерии уже [44] переходила через Мичик, чтобы занять позицию на правом берегу, как вдруг из-за дыма горевшего редвита показалась масса кавалерии и значков. Я вообразил, что это должен быть неприятель и ожидал ежеминутно появления Полякова на правом своем фланге; но каково было мое изумление, когда я должен был убедиться, что эта конница была ничто иное как наша кавалерия. Каким образом она могла очутиться там!? Вслед затем явился Кузьмин и на вопрос мой, должен был сознаться, что эта ошибка была последствием его оплошности: он не понял моего приказания. Последствием этого было то, что вся наша кавалерия возвращалась через лес при сильной перестрелке наседавшего на нее неприятеля. Я был крайне недоволен и, признаюсь, не мало встревожен, ибо знал по опыту, насколько опасно отступление кавалерии по лесу. Пришлось остановить паше отступление; пехота была обращена назад для занятия вновь завалов [45] как по дороге, так и на опушке леса, из которого огонь неприятельский делался довольно оживленным. Я сам поехал к подполковнику Полякову, который был очень огорчен недоразумением, происшедшим от неправильной передачи ему приказания. Сотни прибывали одна за другою усиленною рысью, и к счастью не произошло при этом никакого несчастного случая; но явилось новое затруднение: Бата, подъехав ко мне, с видимым беспокойством сообщил мне, что сына его с милициею не видно, и что, быть может, они отрезаны. Я простоял несколько минут в тягостном ожидании, ибо трудно было решиться в выборе между желанием выждать прихода Балатая и крайним неудобством оставаться долее на этом месте, так как всякое промедление могло увеличить потерю при отступлении. Наконец Балатай показался; предположив весьма основательно, что кавалерия пройдет по долине Мичика, он отделился от Полякова; к счастью неприятель его [46] не заметил и он благополучно пригнал всю захваченную им добычу. Я немедленно дал приказание к общему отступлению, пользуясь всеми неприятельскими завалами, и сосредоточивая постепенно всю артиллерию на выгодных позициях правого берега, откуда она огнем своим поражала неприятеля. Таким образом мы благополучно достигли Мичика, и, несмотря на то, что неприятель с ожесточением преследовал отступающие наши цепи, вся потеря наша ограничилась тремя ранеными в пехоте и двумя — в милиции. Мы необыкновенно счастливо вышли из положения, которое могло сделаться очень опасным, и этим были обязаны между прочим и тому, что неприятель не решился сильно напирать на кавалерию близ горевшего еще редута, полагая, что наша пехота еще занимает это место, а когда он разуверился в этом, то было уже поздно. Бедный Кузьмин был очень сконфужен, но так как все предприятие [47] окончилось и счастливо, и блистательно, я позабыл о его ошибке.

Мы возвратились в Куринское с торжеством; знаменитый Капу не существовал более; Эски был осрамлен и наказан за свое всегдашнее хвастовство. Почтенный Нейман принял нас с восторгом и угостил прекрасным обедом. Лазутчики сообщили, что у неприятеля потеря была довольно значительна и что, между прочим, старший брат Эски убит.

5 января. Утром пехота выступила к Гудермесу, по дороге в Умахан-юрт; я несколько позднее последовал с кавалериею. Погода ясная, сухая и теплая. Приближаясь к памятному, с 1853 года, рву, мы увидели, что лагерь уже разбивается на обоих берегах Гудермеса; подполковник Цитовский этим распоряжался. Я выехал на господствующую, с левой стороны, гору, чтобы осмотреть местность и приказал дать три сигнальные пушечные выстрела, чтобы предупредить барона [48] Врангеля о своем прибытии; со стороны Джалки слышалась довольно сильная канонада и даже виден был пороховой дым. Казаки нашли неприятельские стоги сена и воспользовались ими.

Поздно вечером нарочный доставил мне записку от барона Врангеля, который меня извещал, что на следующий день он намеревается быть в местности, называемой Тулубей-хутор, в 10—12 верстах расстояния от нас, и надеется соединиться со мною через два или три дня, причем присовокуплял, что желал бы, чтобы я, буде признаю возможным, действовал бы ему на встречу.

6 января. Холод довольно чувствительный. Наш полковой праздник. Мы на Гудермесе совершаем молебствие и обряд освящения воды. Затем выступаем. Я хотел сделать рекогносцировку на встречу генералу Врангелю, дабы удостовериться до какого места могу подвинуться вперед. Пройдя весьма узкую просеку, проделанную [49] генералом Баклановым в 1852 году, мы вышли на довольно обширную поляну и дошли до прокопанного через нее рва и за ним завала, устроенных жителями с целью защитить расположенные за ними пашни и пастбищные места. При помощи взятого из предосторожности инструмента, нетрудно было проделать проход и мы вышли на обширную поляну, которая довела нас до уступа, у подошвы которого расстилалась обширная и роскошная равнина, перерезанная лесными пространствами и многочисленными речками. Равнина эта, занимающая правый берег Сунжи, отличается плодородием, но весьма трудна для движения войск, по причине болотистого грунта и извилистых речек. имеющих в верховьях своих тинистые берега. В этой местности, среди когда-то густых лесов, значительная часть жителей Большой и Малой Чечни нашла себе убежище после наших частых набегов и зимних экспедиций. Около нижнего течения Джалкина [50] население очень сгущено, живя в многочисленных аулах, из коих некоторые,— как напр. Мараш-аул — очень значительны; но ближе к Умахан-юрту существуют предпочтительно хуторские поселения, хотя некоторые из этих хуторов, по значительности своей, равняются аулам. Видно было однако на сколько прилив населения в эту местность повлиял на разрежение лесов, которые прежде, когда чеченцы мирно и покойно жили в своих аулах, представляли сплошную массу лесонасаждения, в среде которого имелись только кутаны для скота. Но дабы это уменьшение леса было, по возможности, скрыто от глаз наших неприятель тщательно сохранял лесные пространства, отделявшие одну поляну от другой. Благодаря этому и тому воспоминанию, которое сохранилось от прежних несчастных набегов (как-то набег, в котором был убит полковник Войнеровский, командир Гребенского полка, около Тавбулат-хутора) наши [51] начальники не коснулись этой заветной местности. Князь Барятинский, первый намеревался проникнуть в оную и открыть прямое сообщение между Грозным и Умахан-юртом, но не успел этого исполнить до нового своего назначения. Таким образом чеченцы жили тут спокойно и без тревоги, направляя разбойничьи набеги на линию из разных притонов, как напр. Дахин-Ирзов, который мы разорили в ноябре 1851 года. В эту-то местность барон Врангель решился в настоящую зиму направить свои действия, дабы изучить ее, и в этом намерении, между прочими, подкрепил его весьма ловкий перебежчик, некий Кур-Магомет-Саид, который перешел к нам после разорения Дахин-Ирзова и был до того времени удалым разбойником. Подполковник Беллик, близко знакомый с этим краем, поддержал перед начальником левого фланга мнение Магомет-Саида. Барон Врангель очень удачно повел это дело. [52]

Уверив всех, что он начнет свою экспедицию рубкою леса на Гойте, а потом около Шали, он успел убедить в этом не только все население, но и самого Шамиля; и только выходя уже с отрядом из Грозной, он внезапно поворотил на лево, перешел Аргун около Тепли и, как молния, ударил среди всех этих богатых аулов на Джалке, разоряя все на своем пути и проделывая просеки через лесные завесы, которые так долго нас вводили в заблуждение; затем спустился по Джалке до Дахин-Ирзова, и оттуда возвратился назад тем же путем, разгромив все на право и на лево. Этим заключился первый период экспедиции. После того барон Врангель производил рубку леса около Шали и в тоже время послал генерала Пулло для очищения просеки около Гойты. И то и другое опять ввело неприятеля в заблуждение относительно действительных намерений наших. Многие из жителей, поселенных на нижней Джалке, полагая, что гроза уже [53] минула и что нового нападения не будет, возвратились в уцелевшие, а частью и в разоренные аулы. Как вдруг, 4-го января барон Врангель опять нагрянул на них. Он послал вперед генерала Бакланова, который буквально застал неприятеля врасплох и сделал огромную добычу, сам же начальник фланга, следуя по стопам его, разорял аулы вправо и влево, проделывая просеки, по мере того как он подвигался. Таким образом он взял и уничтожил Мараш-аул. Дым от горящих жилищ был виден нам, и мы по нем могли определить место, где находился наш отряд. Мало знакомый с этою местностью, я сомневался в возможности сегодня же присоединиться к барону Врангелю, и выход мой имел более значение рекогносцировки, как вдруг мне доложили, что на право от нас, посреди большой поляны, расстилавшейся у подошвы уступа, на котором мы стояли и близ двух находившихся там аулов, показался конный [54] отряд с красным значком. Немедленно наши милиционеры были направлены в эту сторону, дабы узнать кто эти конные; возвратившись, они объявили, что это должно быть наши и действительно, конный отряд этот оказался Грозненскою милициею, под начальством подполковника Беллика, прибывшею на эту поляну для фуражировки. Весьма обрадовавшись этому известию и тому, что соединение двух отрядов совершилось гораздо ранее моего ожидания, я взял две сотни казаков и, оставив остальной отряд свой на уступе, переправился в брод через Шавдонку. Заметив тут, на правой стороне, небольшой аул, оставленный жителями, я дал подполковнику Цитовскому приказание отправить несколько рот, дабы разорить его и затем занять переправу. Подполковник Беллик выехал ко мне на встречу и сообщил, что барон Врангель в весьма близком расстоянии, в Хорко-ауле, который был виден на опушке леса. Я [55] поспешил к нему, и вскоре увидел часть его отряда, которая уже заняла аул, между тем как позади слышалась канонада и на большом пространстве был виден дым; вскоре я встретил самого генерала с его свитою и последовал за ним в его стоянку. Мне приятно было увидеть тут наш 1-й баталион Кабардинский, а также командира его, Краузе и всех офицеров. Я поздравил барона Врангеля с блистательным успехом его экспедиции, при чем узнал от него, что им разорено до 2000 домов, огромные запасы хлеба, сена и кукурузы, и что вследствие этого уже от 3—400 семейств решилось переселиться в наши пределы. Видневшийся дым происходил от пожара, производимого частью отряда, под начальством генерала Пулло, который, разоряя аулы, вместе с тем проделывал просеки, через перелески, отделяющие поляны. Отдохнув несколько, я отправился обратно; барон Врангель доехал со мною до Шавдонки, где [56] поздоровался с моими солдатами и приказал устроить мост, ибо глубина речки была на столько велика, что некоторые из наших офицеров чуть не утонули, переправляясь через нее. Расставаясь со мною, начальник фланга сообщил мне, что он на другой день намеревался довершить на том же месте дело разорения, и на следующий затем день соединиться со мною.

7 января. Подполковник Цитовский отправляется с колонною на рубку леса в просеке.

8 января. Я отправился к просеке, где подполковник Поляков занят рубкою. Тут же я встретил барона Врангеля, который прибыл с целым своим отрядом; по осмотру просеки решено значительно ее расширить. Отряд Грозненский расположился на левом берегу Гудермеса; тут же находилась малая часть нашего отряда, а потому мы это место прозвали Васильевский остров. Вечером здесь дан был нашими офицерами праздник, в честь [57] прибывших товарищей 1-го батальона. Веселие было большое и общее; барон Врангель весьма любезно принял в нем участие.

9 января. Барон Врангель переселяется в Умахан-юрт.

10, 11 и 12 января. Рубка усердно продолжается.

13 января. Сильный мороз. Лагерь снимается и отряды расходятся. Барон Врангель возвращается в Грозную, а я, через Куринское, в Хасав-юрт, куда и прибыл на следующий день.

Комментарии

1. Барон Александр Евстафьевич Врангель, ныне генерал-адъютант, генерал от инфантерии, член военного совета, был начальником левого фланга Кавказской линии.

Перепечатано из № 101 газ. «Кавказ»

Текст воспроизведен по изданию: Кавказская старина. (Материалы для истории Кавказской войны). Выписки из дневника генерал-адъютанта барона Леонтия Павловича Николаи. Вып. 11. Тифлис. 1874

© текст - ??. 1874
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
© OCR - Karaiskender. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001