МУРАВЬЕВ Н. Н.

ВОЙНА ЗА КАВКАЗОМ В 1855 ГОДУ

ТОМ I

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

АКТ.

О сдаче города и крепости Карса, составленный на основаниях условленных между главнокомандующим войсками на Кавказе генерал-адъютантом Муравьевым и генералом Виллиамсом, комиссаром Ее Величества Английской королевы. 13/25 ноября 1855 в главной квартире при Чифтлигая.

Ст. 1-я. «Крепость сдается с неприкосновенным полным вооружением своим». [197]

Орудия не должны быть заклепаны, лафеты и прочее оружие сдадутся в том состоянии, в каком они находятся; снаряды, порох, арсеналы, склады воинской амуниции, передадутся в том положении в коем будут находиться по ведомостям в день сдачи крепости. Из архивов ничего не должно увозить или уничтожать.

Войска, выступая из Карса, оставят для караула посты, состоящие из трех рядовых при одном ефрейторе на следующих местах: к каждому форту, редуту и батарее вооруженным артиллериею, к пороховым магазинам, арсеналам или воинским складам, к госпиталям, архивам, казначействам и к мечетям. Турецкое начальство назначит к каждой части сего имущества, как-то: к казначействам, арсеналам, артиллерии, к госпиталям, провиантским магазинам и к архивам особенных комиссаров, обязанных передать выше сказанное имущество комиссарам, назначенным на сей предмет от русского главнокомандующего. Вслед за выступлением войск, вышеназванные посты сменятся русскими караулами, в присутствии прежнего турецкого коменданта и вновь назначенного на сей предмет русского коменданта. Турецкие солдаты сдают оружие и амуницию свою русским караулам и направляются под начальством своего коменданта к редуту Канлы, где они ожидают дальнейших распоряжений. Комиссары сдадут выше названные предметы на другой день после очищения крепости.

Ст. 2-я. «Гарнизон, сдаваясь военнопленным с главнокомандующим турецкою армиею и всеми военными начальниками, выйдет из крепости с военными почестями и сложит оружие свое, знамена и пр. на условленном заблаговременно месте, откуда гарнизон будет следовать по назначению, которое будет указано главнокомандующим русских войск. В уважение к мужественной защите оказанной гарнизоном Карса, офицеры всех чинов сохраняют при себе сабли».

Все войска, входящие в состав карского гарнизона, исключая людей, находящихся за болезнию в госпиталях, [198] разрядив ружья, выступят из крепости в полном военно-походном вооружении, с барабанным боем, развернутыми знаменами и соберутся к 10-ти часам утра близ развалин Гюмбет, где оне построятся в одну линию баталионными колоннами. Артиллеристы построятся особенными колоннами по полкам. Редиф, лазы и баши-бозуки станут отдельно, в расстоянии полуверсты от правого фланга прочих войск. Гарнизон составит ружья в козлы, сложит знамена и всю воинскую принадлежность, после чего выстроится снова в прежнем порядке, впереди ружей.

В это время мушир, главнокомандующий турецкой армии, подъедет к русскому главнокомандующему, коему передаст строевой рапорт о своих войсках, равно как и письменные сведения о всем вышеназванном воинском имуществе. Тогда, назначенные от русского войска лица, приступают к перекличке и приему турецких офицеров и солдат, для чего турецкие начальники обязываются представить списки вверенных им частей. По окончании сего, все военнопленные, под предводительством своих офицеров, переходят в колоннах к мосту при Чифтлигая, где их принимают русские войска, назначенные к ним в конвой.

Поименованные в последующих статьях турецкие войска, имеющие позволение возвратиться в свои дома, направятся по дороге к с. Томра, под особенным прикрытием, и остановятся для ночлега близь с. Котанлы. Войска эти обязываются хорошо обходиться с жителями сего селения и не чинить никакого беспорядка. На другой день колонна сия, следует далее тем же порядком и останавливается на ночлег при с. Тозанлы. На третий день, по прибытии к подошве Соганлуга, русское прикрытие останавливается, турки же продолжают движение свое через горный хребет по направлению к Эрзруму. Турки обязываются не входить в с. Бардус, где находятся милиционеры, поставленные от русских войск. Отсталые из турецких войск, которые в течении одних суток после последнего ночлега, не перейдут через Соганлуг, поступят в число военнопленных. [199]

При выступлении из города и крепости, турецкое начальство обязывается оставить в Карсе достаточное число врачей и служителей при больных, находящихся в госпиталях, до совершенного их выздоровления.

Ст. 3-я. «Частное имущество всех военнослужащих какого бы звания они ни были, остается неприкосновенным».

Каждому лицу входящему в состав войск, позволяется продать свое имущество или сохранить его, приняв на себя заботы о перевозке оного.

Ст. 4-я. «Милиция (редиф, баши-бозуки, лазы), по предварительном определении и утверждении числа оной — получит позволение возвратиться в свои дома».

Редиф, баши-бозуки и лазы, находящиеся в госпиталях, пользуются по выздоровлении теми же правами и подчиняются тем же условиям.

Ст. 5-я. «Равным позволением воспользуются нестроевые чины армии, как то: писаря, переводчики, служители при больных, и проч. по предварительному определению числа их».

Ст. 6-я. «Генералу Виллиамсу предоставляется право представить генералу Муравьеву на утверждение, список назначенных по избранию его лиц, коны будет позволено возвратиться в свои дома».

В списке сем не должны находиться лица, состоящие в военной службе одной из воюющих держав.

Ст. 7-я. «Все поименованные в ст. 4-й, 5-й и 6-й, обязуются честным словом не носить оружия против Его Величества Императора Всероссийского, во все продолжение настоящей войны».

Ст. 8-я. «Обыватели города предают себя великодушию русского правительства, которое примет их под свое покровительство».

Вслед по передаче оружия, обыватели города должны послать к главнокомандующему русских войск депутацию, составленную из почетнейших граждан, которые представят ключи города н предадут себя великодушию Августейшего Государя России. [200]

Ст. 9-я. «Памятники и городские здания, принадлежащие правительству, будут сохранены в неприкосновенности».

Русское правительство, руководствуясь правилами своими уважать обычаи и предания народов его владычеству подчиненных, в особенности же храмов, не коснется зданий посвященных вероисповеданию и исторических памятников Карса.

Настоящий акт одобрен, и признается действительным после нижеследующих подписей.

Генерал-Маиор Виллиамс, по званию своему военного комиссара Ея Величества Английской королевы и по уполномочию от мушира Васиф-Паши, главнокомандующего Анатолийскою армиею.

Полковник Кауфман, директор военно-походной канцелярии главнокомандующего войсками на Кавказе, генерала Муравьева.

15/27-го Ноября 1855. Главная квартира при Чифтлигая.

Вскоре после подписания акта, Виллиамс, приезжавшие с ним английские офицеры и турецкие паши возвратились в Карс, дабы распорядиться на основании принятых условий, сдачею крепости и армии, назначенною на следующий день, то есть 16-го Ноября. По краткости времени и по крайне расстроенному состоянию в коем находилось турецкое войско, большая половина частных распоряжений, значущихся в сем акте, не была приведена в исполнение, согласно предположению, как то будет впоследствии видно.

Распоряжения и назначения. По отъезде гостей, довершены все нужные распоряжения для встречи ожидаемого на другой день события. Так как согласно акта, турецкие начальники должны были представить по частям списки офицеров и людей, поступающих в военнопленные, то с нашей стороны были наряжены офицеры, при переводчиках, для приема по списку пленных; избраны также штаб и обер-офицеры для отвода партий пленных, и принимались меры для продовольствия их во время пути.

Назначены были войска, чтобы занять крепость, звание же коменданта в Карсе и начальствование над городом, [201] сначала было временно возложено на артиллерии полковника Десаже. Для принятия и приведения в порядок орудий, оружия и казенного имущества назначен артиллерии подполковник Брискорн, тот самый, который со своею батареею так твердо удерживал позицию нашу на Шорахских высотах в день штурма; в помощь ему дано несколько артиллерийских офицеров по его избранию. Не взирая на все сии предварительные распоряжения, войска не переставали, на всякий случай, пребывать в постоянной готовности к немедленному движению на легке, имея с собою в мешках на четыре дня сухарей; артиллерии же было приказано иметь в готовности, на могущую случиться тревогу, по одному ящику на каждое орудие.

Вместе с тем, приказано не ослаблять блокадной линии по занятии Карса нашими войсками, как равно не пропускать через цепь в лагерь жителей без билетов от вновь поставленного начальства, впредь до отмены сих двух распоряжений. Во избежание же беспорядков в городе, не велено пускать и наших нижних чинов в Карс, в особенности запрещалось ездить и ходить туда милиционерам: офицерам позволялось ездить в Карс на первых днях только по надобностям службы и не иначе, как с разрешения начальства.

Пропуск иностранных выходцев. В ночь о 15-го на 16-е число, были пропущены по приказанию главнокомандующего, согласно 6-й статьи договора, иностранные выходцы, коих список был составлен Виллиамсом. Список этот был предварительно рассмотрен и потом передан к исполнению кн. Дондукову, который принял выходцев в своем лагере при Бозгале, угостил и отправил их с конвоем до с. Чиплахлы, где они были переданы стоявшей там команде охотников, а сии последние проводили их за Соганлуг до с. Бардус, откуда они следовали далее уже на свободе. Эмигрантов сих было восемь человек, кроме слуг. Они дали кн. Дондукову за общим подписанием подписку в том, что обязываются не носить оружия против России, во все время продолжения настоящей войны; из Чиплахлы же, старший из них прислал Дондукову записку с [202] изъявлением благодарности за приветливый прием и с отзывом о хорошем обхождении с ними провожатых.

Уклонение выходцев Кмети и Кольмана. Не воспользовались пропуском дарованным выходцам, турецкие генералы Исмаил-Паша (Кмети) и Фаизы-Паша (Кольман), оба венгерские эмигранты, успевшие в ночь с 12-го на 13 Ноября проскочить по равнинной стороне Карса сквозь наши аванпосты, которые, как уже было объяснено, трудно было содержать в исправности, особливо в длинные осенние ночи. По донесению с постов, в ту ночь подъезжало к нашей цепи из Карса четыре человека конных, за коими казаки, съехавшиеся с соседственных постов, погнались было к городу; но вскоре после того, с другого поста заметили двух всадников, ехавших тоже из Карса и проскочивших вдоль оврага за с. Магараджик, к стороне Кагызмана. За ними также гнались, но уже не к Карсу а в поле, однакоже тщетно — всадники, пользуясь темнотою ночи, успели укрыться. По быстроте лошадей их, можно было догадываться, что то были люди не простого звания и вскоре узнано, что ушедшие были иностранные выходцы — и один из них Кмети.

Но официальным депешам из Эрзрума к Кларендону от английского консула Бранта и маиора Стюарта видно, что Кмети и Кольман оставили Карс с разрешения Виллиамса 12-го Ноября при захождении солнца, еще до возвращения из нашего лагеря Тисделя. Брант пишет, что известие о состоянии Карса и предстоявшей сдаче, передал ему Кмети по приказанию полученному от самого Виллиамса, после тщетного старания сего последнего убедить обоих выходцев, дабы они положились на ходатайство его о пропуске их; они не склонились на эти убеждения, опасаясь чтобы их не передали австрийскому правительству, где им предстояла неизбежная гибель. Лек об этом обстоятельстве говорит следующее: «Если б офицеры эти положились на великодушие генерала Муравьева, как их к тому уговаривал генерал Виллиамс, то не довелось бы им прибегать к такой, сомнительной в успехе мере». [203]

Брант пишет, что Кмети и Кольман ушли в сопровождении пяти курдов, что будучи знакомы с окликами наших пикетов, они миновали их два, но были узнаны третьим и принуждены рассыпаться по горам; после чего они съехались в условленном месте через сутки, и прибыли в Эрзрум, не останавливаясь на пути своем в течении трех дней и трех ночей. У нас слышно было, что они пронеслись мимо Кагызмана, близь коего останавливались на короткое время для отдыха у берегов Аракса, и опять погнали ущельем этой реки, по так называемому, собачьему пути, (Ит-Иоли) до Пассенской долины, а оттуда в Эрзрум, куда привезли первую весть о падении Карса.

Как бы то ни случилось, предприятие было отважное и исполнено молодецки. Поспешное уклонение Кмети из Карса и быстрота с коею он прибыл в Эрзрум, доставили нам ту выгоду, что привезенная им весть очень скоро пронеслась через Трапезунт и Константинополь в Европу, где она была передана из Брюсселя по телеграфу в Петербург 30-го Ноября — несколькими днями ранее получения о том в столице официального уведомления из Карса.

Наша позиция 16 Ноября. Настал день 16-го Ноября. Погода была пасмурная; серые облака закрывали небо, и по временам, резкий северный ветер перемежался мелким осенним дождем. Войска наши начали двигаться по назначению с 8-ми часов утра и к 9 1/2 часам все заняли указанные им места. Центр, состоявший из пехоты, выстроился впереди нижнего лагеря в баталионных колоннах, имея батареи свои с заряженными орудиями против интервалов. В небольшом расстоянии от центра, в левой стороне, на скате Бозгалинского возвышения, построился конный отряд кн. Дондукова, подавшись левым [204] флангом своим несколько вперед. Правый фланг нашей позиции состоял большею частью из пехоты и стал отдельно от центра, имея артиллерию свою на высотах правого берега р. Карс-Чай; этот фланг также составлял угол с линиею центра и был обращен лицом к тому месту, где должна была остановиться левая оконечность турецкой армии. Еще правее сих войск, близ деревни Команцур, выстроился Новороссийский драгунский полк с конною артиллериею, огибая правым флангом своим место, где приходилось остановиться тылу сдававшихся, так что Анатолийская армия, заняв назначенное ей пространство, вдвигалась как бы в ящик и окружалась нашим войском. Люди у нас были одеты в полушубках, имея поверх оных амуницию. Все движение войск совершилось без шума, по приказаниям накануне отданным. Приезд англичан с Васиф-Пашою. Миновалось однакоже 10-ть часов утра, время назначенное для сбора Анатолийской армии, и на равнине около Гюмбета не видно было ни одного человека, слышались только в турецких лагерях залпы от разряжения ружей. Наконец, после долгого ожидания, показались турецкие войска, тянувшиеся через мост у с. Кичик-Кёв, и спускавшиеся с Шорахских высот. В начале 2-го часа пополудни, прибыл к нам в лагерь Виллиамс с англичанами. Он привез с собою главнокомандующего турецкой армии, мушира Васиф-Мегмед-Пашу, который тогда в первый раз явился генералу Муравьеву: — человек лет 63-х, небольшого роста, впрочем старик еще довольно свежий. Одет он был очень просто, в казакине без всякого украшения и без эполет, на голове простая красная феска, так, что он по наружности своей и по подобострастию оказываемому им англичанам, ничем не казался выше каждого из турецких пашей. Весь приезд этот в наш лагерь был неожиданный.

Англичане о выступлении турок из Карса. Доктор Сандвит, описывая выступление турок из Карса, говорит, что солдаты разряжая ружья свои и составляя их в козлы, не охотно повиновались начальству, что некоторые из них даже разбивали при этом приклады о камни, [205] восклицая «да погибнут таким образом паши наши, да ляжет на них проклятие Божие, и матери их да будут поруганы»! ⁹⁵ Некоторые из офицеров будто бы поломали свои сабли и без уважения к присутствовавшим, вызывали проклятие на голову султана н на все его правление. Сандвит упоминает также об отчаянии карских жителей при выступлении из среды их турецких войск. Лек в первой книге своей о блокаде Карса пишет, что при выступлении Анатолийской армии из Карса, мушир ехал впереди ее, имея по одну сторону от себя Виллиамса, а по другую его самого — Лека. Оба спутника всеми мерами старались поддержать бодрость духа в мушире, который жалостно стонал, говоря что ему, старому человеку, слишком тягостно было отдавать себя военнопленным. По временам только становилось ему легче на сердце, когда он вспоминал, что не имеет права жаловаться, видя английских офицеров за него столько переносивших, которых также уводили пленными в места отдаленные от их родины. Когда поезд сей достиг развалин Гюмбет, турецкие войска, по словам Лека, выстроились, а англичане с муширом, прибавя ходу лошадям, поспешили в наш лагерь.

Выезд главнокомандующего. Вместе с сим неожиданным приездом, доложили главнокомандующему что Анатолийская армия выстроилась на равнине, где она собралась вместо десяти часов утра, как то было условлено, только к двум часам по полудни. Генерал Муравьев оставил англичан в лагере, но нельзя было поступить таким же образом с муширом, которому в сущности следовало представить пленную армию; к тому же надобно было показать его турецким полкам, дабы они не тревожились на счет участи своего главного начальника, и тем предупредить всякое волнение, которое могло бы возбудиться несколькими заносчивыми людьми, и потому приветливо взяв [206] под руку нового знакомого своего Васиф-Пашу, г. Муравьев сошел с пим пешком с горы к мосту через Карс-Чай, где оба сели верхом. Проехав по фронту первых баталионов центра, главнокомандующий повернул на право и переехав по небольшому старинному каменному мостику через болотистую речку — остановился.

Строй турецкой армии. Вдали, направо и налево, высоты были заняты нашими войсками, обращенными к равнине, на которой остановилась вся турецкая армия. Первая линия турецких баталионных колонн, была выстроена довольно отчетливо, с интервалами, и тянулась на большое пространство. Хотя в строю никак не было более 20,000 человек, но масса казалась огромною; так что ее можно было принять за 30-ти тысячную армию. Причиною сего могло быть то, что задние линии не были так сомкнуты в шеренгах как первая, и что хвост Анатолийской армии, состоявший из людей отсталых по слабости сил, тянулся еще из города в беспорядке, примыкая малыми командами или по одиночке к тылу выстроившихся колонн, от чего масса имела более глубины чем бы следовало, если б задние войска были выстроены в таком же порядке как головные.

Впереди турецкой армии и несколько ближе к стороне левого фланга ее, стояла небольшая толпа всадников; то был Керим-Паша, заменивший мушира в командовании армиею во время отсутствия его. И так, на достойнейшего из турецких военно-начальников, возложена была горькая обязанность сдавать армию военно-пленною. Васиф-Паша не мог избегнуть сего печального для него зрелища, но был при этом только как свидетель; из англичан же находился тут один секретарь Виллиамса, Черчиль, который был полезен, как по знанию языка, так и потому что ему лично знакомы были все турецкие начальники. По левую сторону Керим-Паши и в недальнем от него расстоянии, стояло человек пятнадцать всадников; между ними видны были красные плащи и нарядные убранства курдов, и среди их отличался одеждою своею Хаджи-Темур-Паша, о коем было уже несколько раз [207] говорено. Еще левее его и ближе к войску, видно было человек десять пеших; то были старшины города, которые по договору обязывались поднести хлеб-соль. Вдоль по левому низменному берегу р. Карс-Чай, пылали костры вновь устроенных кухонь, на коих в огромных артельных котлах готовилась пища для голодных гостей. Котлы сии, тянувшиеся до левого фланга турецкой армии, должны были на время оживить силы многих, иных же — довершить на всегда страдания ⁹⁶.

Керим-Паша. С обеих сторон собралось более 50,000 действующих лиц и зрителей. Движения никакого — безмолвная царствовала тишина. Событие происходило многозначительное — зрелище было величественное. Все ожидало приказаний. После краткого молчания, генерал Муравьев велел подозвать к себе главного турецкого начальника, находившегося при армии. На отличном жеребце подъехал почтенный Керим-Паша — бодрый старик, воинственной наружности, смуглый лицом, с седою подстриженною бородою, в простой одежде и в красной феске, слегка опушенной по краям мехом, что головному убранству его давало несколько вид черкеской шапки; во всей турецком армии он один такую носил. Взгляд и нос Керима орлиные, черты лица его грубые, но не выражали свирепости, а напротив того спокойствие. В движениях и [206] глазах его не было заметно ни суеты ни робости. Вид имел он мужественный, но добродушный — доблести за которые он был любим в войске, где его прозвали Баба-Керим, (дедушка Керим).

Керим-Паша подъехал и не говорил ни слова. Он от природы человек скромный, не блестит особенными дарованиями ума и речи, молчалив и считает себя принадлежащим к разряду подданных Султану, называющихся в народе Эски-Тюрк, что значит турок старого века, т. е. сохранивший строгие обычаи правдивости предков своих и не подражающий новым введениям нынешнего времени. Главнокомандующий принял его ласково, пожал ему руку и напомнил ему о старом знакомстве их 1833-го года, когда начальствуя в Цареграде десантным отрядом, он имел также в распоряжении своем кавалерийский полк, Султанской гвардии полковника Авни-Бея, у коего Керим тогда служил подполковником ⁹⁷. Потом спросил его о ключах крепости — «их нет» — отвечал Керим просто. Турки по природе своей не формалистики и не знакомы с пышным обрядом сдачи ключей, введенным европейцами. Керим-Паша, тут же представил несколько подъехавших пашей, занимавших места дивизионных начальников и бригадных командиров. Во все это время Васиф-Паша стоял подле главнокомандующего с левой стороны, несколько осадив лошадь свою назад, и ни во что не вмешивался, как бы посторонний человек.

Прием знамен. После сего, главнокомандующий приказал Керим-Паше, чтобы принесены были знамена. Действие сие совершилось с необыкновенным порядком. В одно время, как бы по сигналу, тронулись из турецких колонн, полковые знамена, направляясь все прямыми путями к месту, где собрались главные начальники. Нарядные полотна сих знамен состояли из шелковой ткани красноватого цвета, испещренной белыми узорами и надписями из корана. Полотна были очень велики [209] и набиты на высоких древках, так что переноску и сдачу знамен, можно было видеть из самых отдаленных частей войска. Унтер-офицеры и прапорщики несшие их, были люди рослые, видные и воинственной наружности; между ними находилось человека два негров, но таких же молодцов как товарищи их. Пока они сходились, вызваны были наиближайше стоявшего Тульского егерского полка 24 унтер-офицера и одна карабинерная рота с полковою музыкою, для приема и отнесения знамен. Торжественная сдача сия совершилась с той же тишиною, которая господствовала во всей равнине. Впоследствии говорили, что некоторые из турецких командиров,— не равнодушно расставались со своими знаменами и прощаясь с ними лобызали их, объясняя солдатам, что не они в том виновны, а паши и англичане; но за справедливость сего рассказа поручиться нельзя.

Коль скоро знамена перешли от турецких прапорщиков в руки наших унтер-офицеров, первые возвратились к своим полкам, знамена же понесли через каменный мостик, в сопровождении карабинерской роты с музыкою, к центру нашего строя, а оттуда через мост на р. Карс-Чай в верхний лагерь, где их поставили против домика главнокомандующего. Когда при начале сего шествия заиграла музыка, то по всем войскам нашим загремели перекатные крики ура, обнявшие все лагери и высоты на которых располагались фланги нашего строя.

Безотчетливость турок. Потом, потребованы были от турецкого начальства ведомости о казенном имуществе и списки о состоянии войска, для приема коих назначены были, согласно заключенному условию, особенные офицеры. Но в то время, туркам было не до составления ведомостей — «зачем вам списки и ведомости» — отвечали они — «Все ваше: войско, оружие, запасы и город с обывателями, все это ваше, берите все и сами считайте».— Хотя в сем ответе, было явное отступление от условий, но помочь этому было нечем, ибо ни в какой части, даже в баталионах, не было ни списков ни ведомостей; не от кого было получить никакого сведения ни об артиллерии, ни об [210] оружии, ни о казенном имуществе, так что нам довелось впоследствии поступить по указанию турецкого начальства т.е. самим собирать сведения и все считать.

Шествие увольняемых турок. Дни были короткие и время клонилось к вечеру; надобно было до наступления ночи распорядиться с Анатолийскою армиею, почему без соблюдения условленных порядков, к коим турки не приготовились, приказано было тронуться вперед тем частям войск, которые назначены были к увольнению. Потянулись баталионы редифа или людей второго призыва на службу, лазы и баши-бозуки. Первые пошли с места отделениями, имея баталионных командиров впереди своих частей верхом на лошадях; но по мере того как они подвигались, порядок этот расстраивался, чему было причиною, как изнурение людей, так и теснота каменного мостика через который они потянулись, ибо речка была болотистая и нельзя было перейти ее вброд по сторонам. И так, колонна эта скоро обратилась в длинную вереницу людей шедших как попало, в два и три рядом, а где местность позволяла небольшими толпами. Люди были вообще видного сложения и рослые, но очень тощи и с выражением мрачного равнодушия на лицах. Они были обременены разным тряпьем и имуществом, которое несли на плечах в котомках и сумках, имея кроме того на себе котелки н всякие вещи, так, что ноша была не в соразмерности сил, отчего и шли они нагнувшись и вяло. Не менее того, проходя мимо главнокомандующего, они поднимали голову, с любопытством взглядывая на русского начальника; из-под нахлобученной на лоб фески, сверкали у них на истощенном и вытянутом лице вытаращенные глаза; но у многих во взгляде выражалось более неудовольствия чем уныния. Одежда на людях была оборванная и обгоревшая, сапог почти ни у кого не имелось; у большей части офицеров ноги были обуты в поршни или обвернуты тряпками. При двух баталионных командирах ехали верхом женщины с закрытым лицом и одетые в черных платьях; у одной из них привешена была на луке седла детская колыбель, также завешенная. В колонне [211] замечалось между пешими несколько человек, коих по виду, некоторым изменениям в одежде и по походке, можно было признать за европейцев.

Отобрание оружия у турок. Лазы и баши-бозуки были вооружены; кроме того, на многих из нижних чинов регулярного войска, имелись собственные сабли и пистолеты. По этому приказано было отобрать у турок оружие по переходе их через каменный мостик, при чем взято по ошибке оружие и от офицеров, ибо многих нельзя было различить от нижних чинов, но тут же явилась от них претензия; после чего, тем которых признали за офицеров, возвратили сабли и даже пистолеты, для защиты, как они объясняли, в предстоящем пути, от курдов. Не менее того, за каменным мостиком сложены были груды сабель, ятаганов, пистолетов, барабанов, перемешанных с музыкальными инструментами и тамбурмажорскими булавами, между коими нашлось также несколько знамен и значков низшего достоинства.

Прием городской депутации. По медленному движению редифа, главнокомандующий не мог остаться пока пройдет вся колонна; при том же надобно было пустить к котлам голодных гостей, которые терпеливо ожидали на то разрешения в стройном порядке; небольшая только часть их с левого фланга прилакомленная запахом варева, отделившись от колонны своей, охватила две ближайшие к ним кухни и принялась за пищу, к которой допустили их наши солдаты. К ним присоединилось из уходивших войск несколько человек, которые замедлившись около котлов, попали в военнопленные с теми коим дано было право утолить голод. Оставив редиф, ген. Муравьев подъехал прежде к ожидавшей его от города депутации, вышедшей как выше сказано пешком. Говорили, что то были почетнейшие из граждан, на что они однакоже не были похожи, как по виду, так и по одежде. Вместо порядочного подноса с хлебом-солью, поднесли они молча на измятой жестяной тарелочке, сухой, тоненький и грязный пшеничный блинок, едва имевший веса более листа бумаги. Доброй ковриги хлеба, им конечно не откуда было взять, [212] поднос однакоже мог быть приличнее. Но за исполнением как должно обряда сего, мало знакомого туркам, посмотреть было некому, да и не до того им было; они предавались безусловно участи своей и не думали задобрить русского начальника богатым даром. Их успокоили приветствием и обещанием, что собственность жителей останется неприкосновенною.

Осмотр войска, поступающего в плен. За сим, главнокомандующий проехал от центра турецкой линии, близ которой он находился, к правому ее флангу, и раздвинув ряды первой баталионной колонны, въехал в середину ее, повернул направо и таким же образом раздвигая шеренги, проехал серединою всей линии колонн до левого фланга, оканчивавшегося тремя колоннами турецких стрелковых баталионов. В осматриваемых войсках этих, заключалась арабистанская дивизия — лучшая часть анатолийской армии. Люди были изумлены нечаянным появлением среди рядов своих русского начальника в сопровождении их мушира Васиф-Паши. Некоторые из них, слыша успокоительные речи ген. Муравьева, повторяемые Васиф-Пашею, оглядывались, но в войске сохранялась тишина. В самой середине массы, главнокомандующий встретил голову колонны Нижегородского драгунского полка с кн. Дондуковым, который, оставив Бозгалинскую высоту, заехал в тыл турецкой армии и втеснился в ряды ее сзади, в чем никто ему не препятствовал.

Обед военнопленных. Проехав к левому флангу, главнокомандующий пригласил всех идти к обеду. Сначала народ колебался, так как все может быть не знали, что кухни были для них устроены; но когда приглашение было громогласно повторено муширом и многими другими, то войска хлынули в беспорядке к котлам, которые мигом утопли в массе. Накормлено было более 8,000 человек. Когда по окончании обеда повели пленных, то многие из числа слабых, которые не могли подняться и идти за товарищами, остались распростертыми на лугу, где происходило пиршество; их после уже подняли и увели, некоторые же из них, вкусив после долгого воздержания неумеренно пищи, тут же вкусили и смерть. [213]

Драгунское учение. Еще продолжалось грозное угощение перед жерлами заряженных картечью орудий с зажженными фитилями, когда приказано было гр. Нироду спуститься на равнину с Новороссийским драгунским полком и с линейною казачьею батареею Есакова. По очищении места от волочившихся по оному слабых турецких солдат, сделано было войсками сими несколько быстрых построений со спешиванием драгун, в присутствии всего турецкого начальства; пленное войско не обращало на то внимания, оно было слишком занято своим обедом. Смотр этот с учением, показал, что лошади находились еще в довольно хорошем состоянии, люди были бодры и не отстали от службы. В самом деле, все войска наши к концу кампании были сохранены в исправном состоянии, так что если бы перед нами не высился Соганлугский хребет покрытый снегом, то можно б было продолжать поход к Эрзруму.

Вступление наших войск в Карс. Пока смотр сей продолжался, направлены были для занятия Карса: два баталиона Рязанского, два баталиона Ряжского пехотных и два баталиона Тульского егерского полков, одна рота сапер и пол-сотни донского казачьего № 4-го полка с легкою № 1-го батареею Кавказской гренадерской артиллерийской бригады, все под начальством командира последней, полковника Де-Саже, который еще накануне назначен временным комендантом Карса. В тоже время отправлен был адъютант Корсаков для водружения русского флага на вершине карской цитадели.

Обед начальников. Когда смотр был окончен, главнокомандующий сел в коляску, посадив к себе мушира Васиф-Пашу и поскакал с ним в лагерь. У моста через Карс-Чай, застал он еще хвост тянувшегося редифа, которому назначено было прийти в тот день на ночлег к селениям Веран-Кала и Харман-Ага, лежавшим верстах в четырех позади верхнего лагеря и почти по направлению к Соганлугу, куда им следовало на другой день идти. Их конвоировали подполковник барон Врангель с двумя баталионами карабинер, одним баталионом Тульского полка, и одним дивизионом [214] Нижегородских драгун с двумя легкими орудиями; но так как тогда уже начинало смеркаться, то конвойные не могли усмотреть за всеми подгоняемыми слабыми людьми, из коих многие, тащась за колонною через наш лагерь, разбрелись по оному, отыскивая себе приюта н пищи.

Обед начальников. Стало уже смеркаться, когда главнокомандующий возвратился в лагерь. Обед к коему приглашены были англичане и главные из турецких начальников, начался при свечах и продолжался довольно долго. Заздравные тосты провозглашались только присутствующим лицам. Турки были мрачны, как бы скрывая тоску свою о постигшей их участи, но покорны и скорее подобострастны к нам и англичанам. Обхождение последних с ними было высокомерно и, впоследствие времени, не один раз слышались от них горькие жалобы на покровительство оказанное им союзниками.

Шествие военнопленных. Во время обеда слышно было движение колонны поступивших в плен турок, которых с трудом подняли от кухонь, где они наелись и хотели отдохнуть. Им дано было направление на ночлег к с. Азаткёв, куда дорога вела от нашего моста на р. Карс-Чай, через верхний лагерь в гору, по тесному оврагу мимо столовой землянки. Медленное и шумное движение сие продолжалось почти во всю ночь, и не взирая на строгость конвойных шедших по обеим сторонам густою цепью, многим из числа отсталых удалось в темноте проскользнуть в лагерь, где они бродя с редифами, отбившимися вечером от своей колонны, притыкались как мотыльки к огням видневшимся в окнах ⁹⁸. [215]

Приказ. 16-го же числа в вечеру был отдан по войску следующий приказ: «Поздравляю вас, сотрудники мои. Как наместник Царский, благодарю вас. Кровью вашею и трудами повержены к стопам Государя Императора твердыни Малой Азии. Русский флаг развевается на стенах Карса; в нем является торжество креста Спасителя. Исчезла как прах, вся 30,000 анатолийская армия. В плену главнокомандующий ее со всеми пашами, офицерами и английским генералом, управлявшим обороною, со своим штабом. Тысячи пленных турок отправляются на родину нашу свидетельствовать о подвигах ваших. Не сочтены еще приобретенные нами большие запасы оружия и казенного имущества оставшиеся в Карсе; но кроме отбитых вами в течении кампании орудий и знамен, еще 130 пушек обогатят арсеналы наши. Множество знамен, украсят святые соборы России, на память постоянных доблестей ваших. Вторично поздравляю вас от большего до меньшего — сотрудники мои. Вторично благодарю вас и от себя лично, почтенные сослуживцы. Вам обязан я счастием обрадовать сердце Царя. Вы в нынешнем году довершили совершенное вами в течении прошедших двух лет».

«И так возблагодарите вместе со мною Господа сил, в неисповедимых судьбах своих даровавшего нам ныне торжество в самом испытании, через которое мы еще в недавнем времени прошли».

«Вера в Святое Провидение Божие соблюдает у вас дух воинов и удваивает бодрые силы ваши. С надеждою на покровительство Всевышнего, приступим к новым делам».

Владикарс. В тот же вечер отдано было приказание, лагерь под Чифтлигая впредь именовать: станом Владикарс.

Корсаков в цитадели. Запоздалое прибытие Анатолийской армии на сборное для сдачи место, было причиною что запоздало и вступление наших войск в Карс. Корсаков, спеша исполнить данное ему поручение — водрузить флаг — ехал левым берегом реки, минуя мост при селении Кичик-Кёв, переехал на правый берег уже в городе по понтонному мосту, и потому нигде не видал войск, кроме баталиона двигавшегося к с. [216] Шорах. С ним было в конвое десять отборных линейных казаков с сотником Элбаевым. На пути примкнули к нему два офицера из назначенных в распоряжение к Де-Саже и флигель-адъютант Витгенштейн, возвращавшийся с несколькими казаками своего полка, в отряд к Бакланову, по ближайшему пути, городом.

Въехав в Карс, Корсаков не встретил ни души на улицах — везде безмолвие нерушимое — точно въезжал он в вымерший город; иногда разве выглядывала голова из окна и тотчас же пряталась. Он нагнал только несколько обывателей, возвращавшихся в свои дома, вероятно с проводов выступившего войска. Один из них был армянин, и Корсаков взял его в проводники.

Так как баталионы наши еще не вступали в Карс, то Корсаков решился взойти на самый верх цитадели и дожидаться там прихода войск. Он продолжал путь свой по узким улицам города, где посреди безжизненности, возвышались минареты, здания и строения как бы запустелые. Повернув налево в гору, он подъехал к нижней стене цитадели, построенной в несколько ярусов по крутизнам скалы ею занимаемой. Ворота были заперты. Кликнули часового и над воротами показался турка, которому Корсаков объявил, что он прислан от русского главнокомандующего и потому требовал пропуска. Часовой сошел вниз и после небольших переговоров, с кем-то к нему подошедшим, слышавшихся за стеною, зазвенели ключи и ворота отворились. Показался комендант, турецкий штаб-офицер с орденом на груди. Когда он узнал о цели приезда, то почтительно поклонился, что-то проговорил о подарке, и предложил приезжим следовать за ним. Проводника армянина отпустили, по въезде же Корсакова с командою, ворота опять заперли и оставили при них турецкого часового. Поднявшись за комендантом на крутую гору, Корсаков оставил лошадей с несколькими казаками на последнем уступе, а сам взобрался по деревянному мосту на самую высшую оконечность скалы, где на небольшой площадке, обнесенной каменною стеною, [217] стояло три орудия и шест на который поднимался турецкий флаг.

В таком положении Корсаков оставался довольно долго в ожидании прибытия Де-Саже, и в сумерках уже, послал сотника Элбаева при двух казаках с поручением отыскать и предупредить Де-Саже, что его ожидают в цитадели, куда между тем собрались многие из офицеров и переводчиков, назначенных для приема в Карсе казенного имущества. С наступлением ночи стали показываться кое-где огни в городе; по временам слышны были внизу выстрелы от шатавшихся по улицам турецких солдат, разряжавших свои ружья. Флаг подымать было уже поздно. Поэтому Корсаков и офицеры отправились в занимавшееся турецким комендантом небольшое без окон помещение, где они развели огонь и обсушились.

Занятие Карса. Только в девятом часу ночи, услышали они вдали барабанный бой и музыку баталионов вступающих в Карс. Спустившись к воротам, они нашли их отворенными. Пехота входила в цитадель с артиллериею, которая с трудом поднималась в темноте по неровной дороге в гору. Направление войск было ошибочное; это случилось оттого, что Де-Саже, отвлеченный каким-то распоряжением, не находился с ними при вступлении, и что оне следовали за обывательскими проводниками, которые полагая сделать лучше, естественным образом привели их к цитадели. По приезде Де-Саже, часть войска, не успевшая взойти на гору, осталась в городе; разведены же они были по укреплениям и заняли в городе караулы, уже на рассвете 17-го числа.

Водружение флага. 17-го Ноября на рассвете, Корсаков взошел опять на верхнюю оконечность цитадели, дабы поднять флаг, но увидел что веревки на шесте были ночью перерублены. Нашли однакоже способ утвердить его на верху шеста, и флаг наш осенил цитадель еще до восхождения солнца. Вместе с тем, грянул первый салютный выстрел из турецкого орудия, стоявшего под шестом. Пальба была принята на всех батареях, где были подготовлены заряды и расставлены наши [218] артиллеристы. Затем, гром орудий разлился по всем местам Карса и окрестностям его, из турецких и русских пушек.

Письмо к Государю. А. Корсаков, который в последнее время занимался письменными делами по блокаде, и коему поручены были некоторые сношения с англичанами во время переговоров, назначен был курьером с письмом к Государю от главнокомандующего, о покорении Карса и для представления Его Величеству знамен турецкой армии; а дабы он в состоянии был доставить также возможное сведение о состоянии карских укреплений, ему приказано было, пока изготовлялись бумаги, объехать крепость и укрепленный лагерь, что он исполнил к вечеру того же дня, и перед полуночью, поехал в Петербург с письмом от генерала Муравьева, следующего содержания:

«Ваше Императорское Величество»!

«Божиею милостию и благословением Вашим, совершилось наше дело. Карс у ног Вашего Величества».

«Сегодня сдался военнопленным, изнуренный голодом и нуждами гарнизон сей твердыни Малой Азии. В плену у нас сам главнокомандующий исчезнувшей тридцатитысячной Анатолийской армии, мушир Васиф-Паша; кроме его, восемь пашей, много штаб и обер-офицеров и вместе с ними, английский генерал Виллиамс со всем его штабом. Взято около 130-ти пушек и все оружие».

«Имею счастие повергнуть к стопам Вашего Императорского Величества двенадцать турецких полковых знамен, крепостной флаг Карса и ключи ⁹⁹ цитадели».

«Вашего Императорского Величества»

«верноподданный»

«Николай Муравьев».

«16-го Ноября 1855 года

Лагерь при с. Чифтлигая

на р. Карс-Чай». [219]

Состояние Карса и оставленного лагеря. Так как некоторые подробности о состоянии Карса, вслед за выступлением оттуда Анатолийской армии, могут занять читателя, как предмет заслуживающий внимания любопытного наблюдателя, то здесь излагаются сведения, собранные о том из записок нескольких лиц, прежде всех посетивших сию крепость. Ал. Корсаков по водружении флага, проехал частью города к форту Араб-Табиэ, который не был еще занят нашими караулами. Въезд в форт был заставлен рогаткою, возле которой стоял турецкий часовой. На голос Корсакова, подошел офицер и пропустил его в укрепление. Ружья и амуниция были кое-где сложены, но большею частью разбросаны по земле в беспорядке, ящики с зарядами открыты. От Араб-Табиэ, спустился он по крутой тропинке к р. Карс-Чай и выехал на Чакмахские высоты к Английским линиям, оставленным без караула; оружие в таком же беспорядке валялось на земле и во рвах. Оттуда поехал он влево, и в укреплениях встретил уже наши караулы. Часовые были расставлены при артиллерии, при зарядных ящиках и при оружии, которое тоже было разбросано и в большом беспорядке. Палатки стояли во множестве, простреленные, порванные и совсем ветхие.

По мере того как Корсаков подвигался, запустение через которое он ехал, заменялось деятельностию, и ему попадались уже приемщики воинского имущества, наши артиллерийские офицеры, которые переходили из одного укрепления в другое и составляли описи. Принимались при том меры против расхищения, которое можно было ожидать, в особенности штуцеров, ибо на приобретение оных явилось много охотников. Приехав в Тахмас-Табиэ, где был лагерь арабистанцев, Корсаков между множеством ветхих палаток, заметил одну большую зеленую, исправнее других, стоявшую на возвышении. То была ставка Кмети. На Шорахских [220] высотах видел он мертвое тело турецкого солдата. Возвращаясь назад в лагерь около горы Лаз-Тепе, он уже встретил повозки с мукою, быков и баранов, доставляемых по распоряжению нашему, жителями окрестных деревень в Карс на базар, для продовольствия городских обывателей.

Кн. Витгенштейн, расставшись с Корсаковым еще перед вечером 16-го числа, проехал шагом через весь город и нашел улицы совершенно пустыми; окна, двери, лавки были заперты и повсюду царствовала мертвая тишина. Не слышал он даже лая собак, утолявших голод на трупах людей и скота валявшихся по улицам. Кое-где видел он несколько исхудавших турок в чалмах, дико на него взглядывавших. Напротив того христиане, которых он встречал, бросались целовать у него стремена и крестились в знак единоверия. Он встретил также несколько женщин, двигавшихся подобно привидениям под большими чадрами или покрывалами, но при виде наших, оне вмиг исчезали в домах, прихлопывая за собою дверьми. Брели в иных местах по улицам турецкие солдаты, которые при встрече отдавали ему честь и охотно указывали дорогу. Один из них привел Витгенштейна на Карадаг, среди множества палаток неодушевленных жизнию военных люден н среди коих, оставалось только несколько трупов прежних жильцов их. Нечаянно наткнулся он на единственную палатку, которая была освещена; вошедши в нее он нашел несколько турецких солдат тут скрывавшихся, вероятно выжидая удобного случая чтобы уйти. Они перепугались при виде казаков, и прижались к углу, друг на друга; но их успокоили и одного из них взяли в проводники, ибо ночь настигнула Витгенштейна уже при въезде его на Карадаг. Едва выбрался он из последнего укрепления, как близ него раздался пороховой взрыв, произведенный вероятно какими-нибудь шатавшимися людьми.

По словам одного офицера, ездившего в Карс по надобностям службы правым берегом реки Карс-Чай, дорога по коей накануне следовала Анатолийская армия, была усеяна [221] всевозможными военными принадлежностями, и местами так густо, что лошадь наступала на патроны, рассыпанный порох и множество пуль. Разодранное платье, тряпки, медные знаки с изображением луны и звезды, барабаны, ранцы, подсумки, разные ремни, сабли без пожен и ножны без сабель — все это валялось на пути, и между этим хламом виднелись трупы людей, которые не могли доплестись накануне до сборного пункта и ночью замерзли на дороге или умерли от нужды. По деятельности наших артиллерийских офицеров, большое количество турецких ружей было уже составлено при укреплениях в козлы за нашими караулами, и многие турецкие палатки были до верху насыпаны патронами и ящичками с пистонами; но всего количества конечно нельзя было так скоро собрать, и большая часть оружия лежала еще кучами и разбросанною. На некоторых батареях видел он, сидевших подле пушек турецких офицеров, которые с бессознательным равнодушием следили за распоряжениями наших около оружия.

Спустившись в город, картина бедствия рисовалась еще ярче: в узких улицах, почти через каждые десять сажень, валялись полусгнившие трупы и остовы лошадей, раздираемые собаками. Ему повстречалось несколько человек просивших помощи; но видел он также обывателей, покойно сидевших около своих домов. Из них мусульмане отличались от христиан тем, что у первых выражалась на лицах свирепость н злоба, а у последних приветливая улыбка, с которою они встречали новых единоверных своих властелинов. На плоских крышах домов, бегали дети, осыпая всякого прохожего и проезжего словами: «Урус гяур! Урус кёпег»! т. е. русский неверный! русский пёс! ¹⁰⁰ Офицер [222] этот возвращался назад левым берегом реки, мимо кладбища, где похороненные тела едва были присыпаны землею, так что ветер унося насыпь, почти обнажал некоторые трупы. Последнее замечание сделано и другими офицерами, которые прибавили, что видели собак растаскивавших человеческие члены с кладбища.

Бедственное шествие редифа через Соганлуг. 17-го Ноября, редиф, баши-бозуки и лазы, назначенные к увольнению, выступили под прикрытием, по направлению к Соганлугу и пришли на ночлег к с. Котанлы. Переход был небольшой, но по утомлению турок — изнурительный. Тут имели они на другой день дневку, а 19-гоотправилисьв дальнейший путь к Соганлугу, уже без нашего надзора. Горестна была участь сих людей, из коих многие умирали в пути на привалах и ночлегах. По известиям получавшимся от жителей, в каждом селении через которое они проходили, хоронили их от 100-а—200 и даже до 3-х сот тел. Для узнания о происходившем на равнине до подошвы Соганлуга после движения редифа, послан был штаб-офицер, который сказывал, что он на всем расстоянии этом видел только от 4-х до 5-ти сот тел; но и это количество значительно, если присоединить к нему тех, которых успели похоронить и разбредшихся по одиночке на стороны, вероятно также погибших. При этом нельзя умолчать, как о повиновении к своим начальникам оказанном сими людьми, так сказать, до последнего издыхания, так и о духе заботливости замеченном в офицерах молодой турецкой регулярной армии. Ротные и баталионные командиры не переставали пещись о сборе команд на походе. На привалах и ночлегах, каждый начальник сзывал своих людей при выступлении, строил часть свою как только было возможно, становился впереди и вел ее за собою. Но ни те, ни другие не были уже в силах бороться с бедствиями постигшими их на хребте Соганлуга, откуда, как говорили, вся масса разбрелась в селения лежащие по долинам на стороне от большой дороги. Вероятно, что их тогда множество погибло, и потому может быть справедлив [223] носившийся слух, что на родину возвратилась только третья часть людей из колонны уволенных.

Скрытые знамена и иностранцы. В самый день выступления сей колонны, дошло до сведения главнокомандующего, что у них скрывалось много знамен, почему послан был к ним еще на первый ночлег Лорис-Меликов с приказанием разыскать их, и Лорис нашел еще 38 знамен и значков; на некоторых из них были отпечатки натиснутые окровавленными руками убитых врагов, как то водится у лазов. При провожании сей колонны замечено было с достоверностью, что в ней находилось несколько европейцев.

Переговоры с Хаджи-Темур-Пашою. Вечеру 17-го числа, ген. Муравьев пригласил к себе на чай начальника баши-бозуков Хаджи-Темур-Пашу, о коем было выше говорено и который, по несостоянию его в регулярных войсках, согласно договору, имел позволение ехать. Паша приехал со своею обычною пышностию, выражавшеюся в щегольской одежде его и нарядном убранстве слуг и лошадей, обвешенных оружием и сбруею оправленными в серебро. Наружная пышность сия, как остаток древней роскоши турецкой, не отзывалась однакоже в простых приемах паши и в обхождении его, обнаруживавших приличие и приветливость порядочного человека. Родина его была в Диарбекире, где он был влиятелен в народе и куда отправлялся. Подготовляя пути к открытию будущей кампании, главнокомандующий старался узнать о расположении турецкого народа к союзникам. Из ответов паши явно было отвращение его к ним; он даже выразил надежды свои, некогда поборствовать с нами против англо-французов для исторжения государя своего из-под их владычества; — «но» присовокупил паша, «пока Султан будет держаться этого союза против вас, я никогда не изменю обязанностям своим, и вы постоянно будете видеть меня в рядах войска моего государя». С такими же понятиями и в таком же расположении духа находился и Керим-Паша.

Неудача наших милиционеров. 17-го Ноября получено было неприятное донесение, что отправленные 9-го Ноября Лорисом-Меликовым 22 милиционера [224] для собирания фуража в Гёльском санджаке, были настигнуты врасплох, частью побиты, частью же взяты в плен Аслан-Пашею; только один из них спасся и был найден 12-го Ноября казачьим разъездом, посланным из Ардегана в с. Джанжара.

Карские склады и госпитали. Яцын. В последующие дни продолжали собирать ружья и приводить в известность пушки, снаряды, порох, амуницию и все казенное имущество артиллерийского, инженерного и госпитального ведомства. Оно было сложено в мечетях и разных строениях, а так как, по уходе турецких начальников заведывавших сими частями, склады остались в неизвестности, то разыскание их было сопряжено с не малым трудом, и многие из них открывались случайно или по указанию жителей.

В Карсе оставлено было турками более 1800 больных, размещенных в четырнадцати местах, по мечетям, казармам и частным домам. Медикаментов и белья имелось достаточно; для пользования больных оставлено было турками 87 медиков и аптекарей, но прислуги мало; мяса и хлеба совершенно не имелось, а также средств для доставления воды. Побудить карских медиков к отправлению службы было весьма трудно, потому что они сами во всем нуждались и что не было почти никакой возможности мгновенно снабдить пищею и прислугою такое большое количество больных, между коими люди умирали от голода не менее как от болезни.

В числе больных находился Ряжского пехотного полка поручик Яцын, тяжело раненый на штурме Карса. С ним лежало также 19-ть пленных нижних чинов раненых 17-го Сентября; все они подавали надежду к выздоровлению. Кроме их находилось в Карсе еще, 20 человек нижних чинов, совершенно оправившихся от полученных ран.

Состояние и отправление пленных. 18-го Ноября началось отправление пленных в Александрополь. Они были разделены на пять партий, которые выступали через день одна после другой, так что последняя вышла из лагеря 26-го числа. Всего было их до 8,000 человек, столпившихся на берегу речки, при развалинах с. [225] Азат-Кёв, где их окружили стражею от нашей пехоты. В числе пленных находилось много людей слабых, больных и умирающих, и хотя для продовольствования их употреблялись все имевшиеся у нас средства, но средства сии состояли только из сухарей и мяса, и не вполне удовлетворяли потребности. Постоянно старались разделять людей по роду войска и по баталионам — но безуспешно; они между собою перемешивались и потому не было никакой возможности правильно раздавать пищу в такой беспорядливой массе; одни только артиллеристы держали себя особо от прочих, через что они менее других и потерпели. В это время выпал снег, погода сделалась холодная и по ночам были порядочные морозы; дров едва доставало на варение им скудной пищи, а селение при котором их поместили, состояло большею частью из полуразрушенных стен домов без потолков и крыш, так что они много приняли нужды на первом сборном месте. В особенности пострадали из них те, которым довелось оставаться в таком положении под стражею до выступления последней партии, от чего их тут много и погибло ¹⁰¹.

В первый еще день, при начале шествия пленных, некоторые турецкие офицеры и нижние чины из числа их, просили через пашей ходатайства у главнокомандующего, дабы им позволено было присоединиться к колонне увольняемых, говоря, что их неправильно поместили в число постоянных регулярных войск, и что они принадлежат к составу уходившего редифа. Хотя поверить справедливость сего показания было невозможно, но оно отчасти могло быть справедливо, потому что во время блокады, баталионы несколько раз переформировывались и люди из редифа могли быть зачислены на пополнение постоянных войск, поступивших в число военнопленных н отправленных к с. Азат-Кёв, в том [226] составе как они были представлены 16-го Ноябри в день сдачи. К тому же, некоторые из числа редифов, прилакомленные обедом, изготовленным для военнопленных, примкнули к ним около котлов, от чего они не попали более в свою колонну увольняемых на родину, проследовавшую в другую сторону к с. Харман-Ага. По небольшому числу просителей, ходатайство о них пашей было уважено и они присоединились к числу увольняемых; когда же случай сей сделался известным и огласилась между военнопленными весть об увольнении всего редифа, коего колонна двинулась в противную от них сторону, то многие, прорываясь через цепь, стали уходить небольшими партиями, чтобы нагнать редиф. Нельзя было допустить этого беспорядка, между тем и не предстояло возможности разбирать права каждого из них, почему отправлены были за уклонившимися команды, которые остановили их на пути и возвратили в Азат-Кёв. Но терпение сих людей не устояло до окончательного отправления их в Грузию. Вечером 23-го Ноября, человек 50 из числа их, согласились между собою пробиться; вооружившись палаточными кольями, они бросились на часовых, которые по необходимости должны были прибегнуть к оружию: 15-ть турок было заколото штыками, остальные же возвращены к своему месту.

Кадыр-Бей. К успокоению пленных и к приведению их в порядок, при отправлении партий, как и во время следования их, много способствовал нам находившийся в числе пленных полковник Кадыр-Бей, человек заботливый, который умел приобрести влияние между спутниками своими и доверие русского начальства над ними поставленного, за что он по прибытии в Тифлис был награжден подарком и деньгами. Когда пленные перешли уже через Кавказские горы, то Васиф-Паша остававшийся в Тифлисе, получил из Царяграда уведомление, что Кадыр-Бея произвели за прежнюю его службу в чин бригадного командира, паши или генерал-маиора. Во уважение усердия его, он был признан в сем звании нашим правительством, для получения своего суточного содержания наравне с прочими пашами. И так мы приобрели в [227] Кадыр-Бее десятого пленного пашу, а с двумя прежде взятыми в течении кампании — двенадцатого.

Дальнейшее шествие пленных в Россию. Шествие пленных партий было сопряжено со многими для них неудобствами, потому что время года было уже позднее, осенняя слякоть перемежалась морозами, а теплого помещения по дороге не имелось, так как в тоже время возвращалась и часть войск из-под Карса. Их осталось около 1,200 человек в палатах Александропольского госпиталя, где за ними было хорошее попечение, не взирая на истощение их, нечистоту и смрад от них распространявшийся. Но едва они начали приходить в силы, как стали просить, чтобы крупа наша заменялась бы сарачинским пшеном, и приставали к смотрителям и посетителям, дабы им позволено было курить табак в палатах; но ни той ни другой просьбы конечно исполнить было невозможно. Выписка выздоравливавших всегда была сопряжена с затруднениями, потому что им не хотелось оставлять теплого места и койки, для следования в поход в холодную и ненастную погоду, при скудной одежде и обуви.

Надобно отдать справедливость вообще всем турецким офицерам находившимся в плену, что они в госпитале вели себя прилично, а на трудных переходах не только не унывали, но поддерживали дух в людях, между коими многие умирали на пути, не взирая на подводы выдаваемые им от обывателей для подвоза слабых.

В Тифлисе разместили пленных в карантинных строениях, где до них вполне доходили суточные деньги на продовольствие. Сперва давали им изготовленную на эти деньги пищу, но они пожелали сами заботиться о том, и им предоставили назначить от себя выбранных людей в кашевары и для закупки припасов. Порядок этот однако не долго сохранился; каждый стал деньги брать себе на руки и все начали просить увольнения по своим надобностям в город, откуда многие к вечеру не возвращались; они входили в частные дома, забивались на ночь в какое-нибудь разрушенное строение, а днем, опять являлись на базаре, так что в короткое [228] время весь город наполнился красными фесками, шлявшимися преимущественно по лавкам. Пленные турки мало покупали хлеба, но более домогались меда, сухих фруктов и курительного табаку. Однакоже в городе не сделали они никакого беспорядка и даже не слышно было о воровстве, а только в карантинном здании, где был их главный притон, произвели было драку с караульными, которые препятствовали им растаскивать дрова или уходить без спроса.

Так как пленные отправлялись через Кавказские горы в позднее время года, то каждого из них снабдили полушубком и парою сапог; заготовление этих предметов было причиною что несколько партий столкнулось в Тифлисе в одно время. Многие из них не умели пользоваться таким пособием, продавая едва полученные ими обувь и полушубок, и проедая вырученные за них деньги на лакомства. Впрочем, пленные большею частью имели при себе деньги и не терпели в России крайней нужды, ибо о них было достаточное попечение в городах, где их разместили.

Паши в плену. Пленные паши были сперва размещены во Владикарсе по домикам у наших старших начальников, которые с участием заботились о доставлении им возможных удобств. Из них Керим-Паша был незваным гостем главнокомандующего, так, что они все остались довольными. Мушир Васиф-Паша выехал из Владикарса с одною половиною пашей 20-го Ноября, Керим же с другою 23-го. Вскоре после прибытия их в Тифлис, получено было из Петербурга назначение местопребывания их по разным городам в России. Керим и Гафиз-Пашу повезли в Москву, где они были приветливо приняты ¹⁰². Черкесу Гуссейн-Паше досталось провести зиму в Полтаве; мушир же Васиф-Паша просил позволения, по слабости здоровья и по преклонным летам, остаться в Тифлисе для избежания зимнего переезда через Кавказ, что и было ему разрешено. Когда по заключении мира все [229] пленные возвращались в Турцию, Васиф пожелал проехать по Имеретинской дороге через Гурию, откуда он был родом, дабы повидаться с оставшимися у него там родными и поклониться праху своих предков, что ему было разрешено. Он навестил родных своих, проживавших в бедности, и возвращаясь во второе отечество свое, был принят на границе Турции с почестию, высланным к нему из Батума на встречу конным конвоем.

Англичане в плену. Англичане отправились 18-го Ноября из Владикарса в Тифлис, куда их проводил гвардии ротмистр Башмаков. В Тифлисе принял их еще кн. Бебутов, перед отъездом его в Мингрелию. Тут оставались они несколько времени в ожидании назначения места пребывания, куда их следовало отправить в Россию. Лек и Томсон назначены были в Пензу, где они до заключения мира пользовались радушным гостеприимством тамошнего общества. Виллиамс же с Тисделем и Черчилем, для коих назначили Рязань, выехали гораздо позже, потому что первый из них занемог и долгое время лежал на смертном одре в Тифлисе. По заключении мира, он был милостиво принят Государем в Петербурге, откуда возвратился в свое отечество через Париж ¹⁰³.

Первая поездка Главнокомандующего в Карс. 19-го Ноября, главнокомандующий поехал в Карс для осмотра укреплений правого берега р. Карс-Чай, города и турецких госпиталей. При одном из въездов в укрепленный лагерь ¹⁰⁴; встретил его, вновь назначенный комендант [230] полковник Де-Саже. К форту Гафиз-Паша-Табиэ, свезено уже было с прочих мест много пушек и большое количество ружей, составленных в козлы и сильно покрывшихся свежею ржавчиною. Старые городские каменные стены, ограждавшие в 1829-м году предместие Орта-Капи, находились ныне в разрушенном положении; но двойной ряд высоких стен с башнями по восточную сторону города, стоял еще в целости. Правый мыс Карадага был сильно укреплен и, можно сказать, недоступен по вышине и крутизне горы. Обширный и высокий форт Араб-Табиэ, занимавший левый мыс Карадага, примыкал с одной стороны к недоступным скалам правого берега реки. Редюит, высившийся в середине форта, был чисто отделан как и все укрепление.

Квартира Виллиамса. Ратуша. На обратном пути с Карадага, главнокомандующий был встречен в предместии Байрам-Паша, армянским архиереем с духовенством, хоругвями и образами в сопровождении армянских старшин. Въехав в город, он посетил квартиру Виллиамса, в которой поместился наш комендант — небольшой двухъярусный каменный дом, коего англичанин занимал верх, состоявший из трех комнат: приемной, спальней и передней. Самая большая из них — приемная, имела не более восьми шагов в длину и шести в ширину. Вся мебель была уже вывезена первым постояльцем. Убранства в комнате не было никакого; оставались только вырезанный из английской иллюстрации картины побед одержанных союзниками в Крыму, коими были во множестве оклеены стены. Оттуда главнокомандующий поехал в ратушу, где его ожидало человек десять старшин из первостатейных граждан Карса. Ратуша ничем не отличалась от прочих домов; она заключалась в небольшом каменном строении на тесной улице, с которой через низкую дверь прямо всходили по старой и неопрятной лестнице во второй ярус. Диванная комната, служившая для заседаний городской думы или меджлиса, могла иметь около 12-ти шагов в длину и 10-ти в ширину. В глубине ее находились низенькая софа с большими подушками, обтянутыми поношенною и поблекшею шелковою [231] материей; холодный покой этот был замечателен, по неопрятности в высшей степени в нем господствовавшей. Главнокомандующий обратился к старшинам с успокоительными обещаниями, что все имущество их останется неприкосновенным и что жители приобретут покровительство наше, если будут вести себя мирно, покоряться власти над ними поставленной и исполнять требования нового их начальства. Старшины все выслушивали с безотчетливым равнодушием и хотя они обещали повиноваться, но в сущности, следуя природной своей беспечности, они надеялись отделаться от тяготевших над ними настояний.

Турецкие госпитали. Такое направление обнаружилось при посещении главнокомандующим турецких госпиталей, для продовольствия коих с первого дня приказано было старшинам собрать денег и купить муки, к чему они однакоже еще не приступали; между тем, в них погибало от болезней, нужды и голода до 100 человек в сутки; ибо с выездом из Карса турецкого начальства, разрушилось все воинское управление, и госпитали остались без прислуги и даже без средств для доставления воды в палаты. Наше начальство, обремененное на первых порах бесчисленным множеством разнородных распоряжений, хотя и успело сделать пособие в главном отделении госпиталя, но оно не могло еще обратить внимания своего на разбросанные по всему городу малые отделения, о коих попечение было возложено на старшин. От того случилось, что оставленные турецким начальством в палатах кровати, хотя и были снабжены порядочными вещами и бельем на людях, но между полуживыми существами их занимавшими и брошенными без прислуги и пищи, лежали и мертвые. Страшна была безмолвная тишина, царствовавшая в этих живых кладбищах, издававших нестерпимый смрад. В подобных случаях, скорая помощь страждущему человечеству, зависит только от строгих мер. После немедленного подания первой помощи больным, председатель городской думы, почетный старшина, был заключен в одном из этих отделений, до представления требуемых на содержание больших денег, и [232] через несколько часов сумма была представлена. Пример этот пробудил деятельность турецких местных властей и по другим предметам городского управления, где нельзя было обойтись без их участия. В главном госпитале, расположенном на покатости горы по направлению к цитадели, замечалось несколько более порядка; но строение было ветхое, палаты, коридоры, худые лестницы и деревянные полы были также упитаны смертоносным зловонием, не взирая на то, что при тогдашней холодной погоде, не было в этих полуразрушенных зданиях ни печей, ни оконных рам со стеклами, которые заменялись прорванною бумагою.

Турецкие врачи. На одном из дворов главного отделения госпиталя, где вещей и медикаментов имелось в изобилии, представились главнокомандующему 87 лекарей, аптекарей и фельдшеров, выстроившихся в одну шеренгу и одетых в разнородных мундирах и костюмах. Большая часть их состояла из греков и армян; но было между ними много немцев, италианцев н венгров — англичанин только один. Из числа их приказано было оставить не более 24-х человек для лечения больных турок, за что назначено им временно небольшое жалованье; прочих же приказано отпустить, а через несколько дней и выслать в Эрзрум, потому что многие из них хотели оставаться в Карсе; держать же в городе сброд неизвестных нам людей, едва ли имевших настоящие медицинские сведения, было бы неуместно.

Посещение цитадели. Продолжая объезд свой, генерал Муравьев въехал в цитадель по крутому скалистому пути; подымаясь все выше между стенами, коих расположение трудно было бы определить, он достиг самой вершины вышеграда, увенчанной открытою башнею, в коей находилось три орудия и развевался на высоком шесте наш Андреевский флаг. С этого места далеко обозревались окрестности и дол горы, на покатости коей расположен был город. Однакоже над этим возвышенным местом господствовал еще выстроенный за рекою сильный форт Вели-Паша-Табиэ. Из числа находившейся в цитадели турецкой артиллерии, не велено было вывозить четыре [233] пушки и одну мортиру, а напротив того приказано привести их в порядок, подобрать снаряды и назначить к ним прислугу, дабы угрожать городу если бы жители возмутились. В цитадели найдено было несколько пороховых складов небрежно сложенных в строениях без дверей, так что от малейшей неосторожности прохожих, могло случиться несчастие.

Снятие блокадных постов. 19-го числа сделано было распоряжение о снятии главных блокадных отрядов, с заменою их казачьими заставами и пикетами на близком расстоянии от города. Нельзя было оставить Карс без наблюдения, потому что в нем скрывались еще штаб и обер-офицеры и люди принадлежащие к числу военнопленных, оставшиеся там по семейным или домашним надобностям; могли также скрываться и иностранцы. Коменданту приказано было по разыскании их, отправлять военнопленных в Александрополь, а людей принадлежащих к редифу, высылать в Эрзрум. Ему поручено было также открыть и собрать все оружие, которое, в особенности штуцера, уносили жители, а всего более наши охотники и маркитанты. Некоторые из сих ружей, найдены были брошенными в реку, вероятно самими турецкими солдатами, другие же попались в руки обывателям, почему им было объявлено, что заставы не снимутся и жители не получат свободы выезжать из города без вида, пока не выдадут спрятанных ими ружей, коих отыскание возложено было на городских старшин, как и ответственность за сокрытие их. В течении последовавших за тем трех дней, было представлено жителями 635 ружей. Вскоре после того, внешние заставы были сняты, а оставлены только небольшие караулы при некоторых въездах. Жители стали во множестве выезжать из Карса в Эрзрум, в чем им не препятствовали; впрочем в числе их могло быть много и таких, которые с приближением наших войск укрылись в Карс из деревень, во избежание посещений от фуражиров. За всем тем, город остался еще достаточно населен и недолгое прошло время, как на базаре опять закипела деятельность. [234]

Панихида и молебен. 20-го Ноября, в походной церкви совершено было, при собрании от всех частей войск, богослужение с панихидою в память убитых в деле 17-го Сентября и благодарственное молебствие за успех дарованный нашему оружию, при чем во время возглашения многолетия Государю, произведена салютная пальба 101-м выстрелом из орудий. По окончании богослужения, войска прошли церемониальным маршем.

Обзор укреплений левого берега реки. 21-го Ноября главнокомандующий ездил в турецкий лагерь для осмотра укреплений на левом берегу р. Карс-Чай. Желая более ознакомиться с некоторыми частностями боя 17-го Сентября, он взял с собою тех из штаб и обер-офицеров, которые ближе участвовали в приступе Карса и пригласил с собою Керим-Пашу. Ему желательно было поверить при этом и воспоминания свои о местности виденной им в 1828-м году. По объезде шорахской и чакмахской позиций турок, осмотрен был обширный и сильный форт Вели-Паша-Табиэ; фортом сим нельзя было бы овладеть без траншейных работ, если б неприятель стал его защищать по утрате передовых своих позиций. Редут Юксек-Табиэ, не мог бы устоять, если б нам удалось занять Тахмас-Табиэ, коего местность над ним командует. Ни один из сих редутов не был бы в состоянии держаться, если б мы прежде заняли Баши-бозукскую гору, над ними значительно господствующую; но едва ли предстояла возможность занять открытою силою сию гору, но высоте ее, крутизне и по каменистому на нее подъему. Выслежено также было молодецкое движение Кауфмана с Рязанским баталионом, пронизавшим насквозь линии турецких укреплений, армию и лагерь ее; спасением своим обязан он был отважности своей и распорядительности, столько же как оплошности турок.

Предместье Орта-Капи. На обратном пути, главнокомандующий переехал через небольшой мост на правый берег реки, в предместие Орта-Капи, населенное большею частью армянами. Тут, везде кипела деятельность: лавки, пекарни и бойни были открыты; на улицах видно было много турок, из коих даже некоторые подходили с просьбами. Лес с накрытых прежде [235] рядов базара, был разобран по распоряжению карского начальства турецкими войсками для варения пищи, потому что дровяные запасы в последнее время блокады истощились. С этой стороны также не существовало старой каменной стены с башнями, ограждавшей предместие Орта-Капи в 1829-м году. При выезде из предместья и внутри укрепленного лагеря, сложен был запас соснового строевого леса, вывезенный до начала кампании турками из Соганлугских гор, для разных оборонительных построек в лагере. Этот драгоценный товар немедленно был причислен к нашему запасу и весною 1856-го года, сплавлен вместе с бараками Владикарса, по рекам Карс-Чай и Арпа-Чай, к безлесному Александрополю, где материал сей обходился казне в покупке весьма дорого. Не велено было инженерному ведомству его расходовать без разрешения высшего начальства.

Русские могилы. 22-го Ноября составлена была от всех полков сборная команда, которая отправилась под начальством штаб-офицера, чтоб оправить насыпи на кладбищах наших убитых во время штурма. Это было исполнено тщательно, и в нескольких местах около Шорахских высот водружены были на могилах высокие деревянные кресты, которые стояли еще при сдаче нами туркам обратно Карса.

Участь и урон Анатолийской армии. Здесь оканчивается описание кампании нашей 1855-го года в Малой Азии и объяснение разных обстоятельств сопровождавших событие сие. С покорением Карса исчезла тридцатитысячная Анатолийская армия, коей числительность, одно время при начале похода, даже превосходила сию цифру. Нельзя в точности определить утраты ее в частностях; но приблизительно можно сказать, что в течение лета, взято нами около 2,000 пленных и перебежчиков; до 3,000 успело перебраться из крепости в Эрзрум; 8 1/2 тысяч погибло на штурме, от холеры, голода и истощения; близ 2,000 осталось в Карсе в госпиталях; из остальных 14 1/2 тысяч, больше половины взято военнопленными, а прочие распущены по домам. Пашей, в том числе и главнокомандующий турецкою армиею, взято 12-ть; штаб и обер-офицеров, за исключением [236] оставленных по болезни в Карсе, выведено оттуда в границы наши пленными: первых 62, а вторых 603. Взят английский генерал со всеми его помощниками и штабом. Знамен и значков во время всей кампании, в делах и при сдаче Карса, взято около 60-ти, и кроме того, множество разных трофеев, как то тамбурмажорских булав, труб, барабанов и проч.

Приобретенные запасы и оружие. Медных орудий приобретено 136, в числе коих много было осадных и большого калибра. Пехотных строевых ружей французского и английского изделия, на половину ударных, поступило в тифлисский арсенал 18,000 и сверх того до 1,000 отличных штуцеров. Судя по количеству пехотных войск находившихся в Карсе, надобно полагать, что еще значительное количество ружей было утаено жителями, зарыто или брошено в реку самими солдатами перед сдачею. Кроме того вывезено нами из Карса много кавалерийских строевых карабинов, пистолетов н сабель, так что всего оружия от регулярных войск собрано было более 27,000 штук, не считая того оружия, которое приобрели от иррегулярных.

Порох размещался в восьми погребах; для перевозки оного, по сделанным в то время соображениям, нужно было 2,000 обывательских арб ¹⁰⁶.

В карских складах найдено было значительное количество больших медных артельных котлов для варения пищи. Изделия такого рода всегда бывают в изобилии и в отличном виде у турок, по богатству медной руды добываемой около Трапезунта, и по охоте вообще азиятцев к медной посуде. Найдено было также около тысячи строевых уланских седел с прибором — все хорошей английской работы и не бывшие в употреблении. Седла сии были однакоже сложены небрежно кучею, в одной из опорожненных карским начальством мечетей. Нашли тоже довольное число пехотных сум и амуниций, небольшое количество заготовленного сухого леса для артиллерийских поделок и особо сложенный парк инструментов для инженерных работ. В лагере снято было около 2,000 палаток, но большею частью худых. В госпитале собрано некоторое количество вещей и порядочного белья. Аптеки были снабжены лекарствами. Отысканы также наборы английских фельдшерских и хирургических инструментов.

Предполагавшиеся меры для продолжения войны. Главнокомандующий располагал усилить в течении зимы свой осадный парк, употребив на то турецкие орудия большого калибра. По заключении мира, 12-ть орудий из числа приобретенных были отправлены в Сухум-Кале, в замен оставшихся там при уступке места сего в 1854-м году союзникам; из остальных, 100 привезено в Тифлис, где оне были поставлены вокруг арсенала и корпусной церкви; прочие же остались в Александропольской крепости с орудиями взятыми кн. Бебутовым в 1853-м и 54-м годах в сражениях под Баш-Кадыкляром и Кюрюк-Дере. Предположено также было переменить в полках старые [230] кремневые ружья, вновь приобретенными ударными, которые были хорошей работы и находились в исправном состоянии; отобранными же кремневыми ружьями и такими же прежде сданными в арсеналы, вооружить 83 дружины ополчения, из коих к весне следующего года, 14-ть ожидались из Харькова на Кавказскую линию, а 19-ть из Самарской и Оренбургской губернии, должны были прибыть на судах из Астрахани в Баку; для сих же дружин назначались котлы и амуниция приобретенные в карских складах.

Полки должны были укомплектоваться в течении предстоявшей зимы людьми из сформировавшейся во время кампании на Кавказской линии запасной дивизии, что и было исполнено; кроме того предполагалось перевести с линии в Кавказский край, еще одну бригаду резервной дивизии, так что для продолжения военных действий в 1856-м году, собиралось достаточно войск ¹⁰⁷. По сей причине, главнокомандующий представил на Высочайшее усмотрение предположение свое, не спешить присылкою в том году 19-ти дружин морем. Мера сия давала морскому ведомству возможность с большим удобством распорядиться сим отправлением в Баку; сухопутному же начальству — время и способы приготовить на месте высадки и в крае все нужное, чтобы обеспечить содержание и здоровье такой массы народа, непривыкшего к новому климату в котором дружинам довелось бы начинать военное образование свое и службу. Сим распоряжением сберегались к кампании 1857-го года новые и сильные резервы, которые отдохнув, вооружившись и порядочно устроившись в течении зимы, принесли бы действительную пользу в военных действиях и на следующие года.

Выгоды от приобретения Карского пашалыка. Приобретение Карского пашалыка составляло предмет особенной важности, по плодородной его почве, по изобильным [239] сенокосам и по необходимым для нас в той стране Соганлугским лесам. Пространная область сия, в которой подрядчики наши до войны запасались дешевым хлебом для продовольствия части войск наших в Закавказском крае, оставаясь за нами, обеспечила бы содержание оных и удешевила бы значительные расходы, несомые на сей предмет правительством. Важность сего приобретения в торговом, военном и политическом отношениях, была постигнута в Европе. Мы ставили преграду английской торговле с Персиею через Трапезунт и Эрзрум, препятствуя движению караванов по сему пути. В военном отношении, покорение Карса при уничтожении Анатолийской армии было важно тем, что с открытием весенних путей, неминуемо должен был покориться нам и Эрзрум — столица обширного управления в Малой Азии, откуда, смотря по обстоятельствам, предстояла возможность покуситься на поход к Царюграду. Но в таком случае, крепость Карс по ветхости и другим неудобствам ее, а турецкий укрепленный лагерь по обширности оного, не могли принести нам пользы; посему главнокомандующий, располагая устроить себе иную точку опоры для дальнейших действий во внутренность края, избрал для сооружения новой крепости стан свой Владикарс — пункт представляющий более всех удобств, как в стратегическом отношении, так и в тактическом. После подробного осмотра и съемки сей местности, был составлен проект крепости, коей план с примерною сметою был послан в Петербург. Но по изменившимся вскоре обстоятельствам, предположение сие не состоялось, и временное обладание Карским пашалыком принесло нам выгоду только в том отношении, что приобретение сие было положено на весы при уступках сделанных нами на переговорах, когда заключался мирный трактат.

Гарнизоны в Карсе и Ардегане. Главнокомандующий оставался по сдаче Карса еще близ в двух недель в стане, дабы распорядиться отправлением пленных, выступлением войск, учреждением правления в покоренном крае и вывозом из Карса турецкой артиллерии, оружия и казенного имущества. Последнее обстоятельство было [240] сопряжено с большими затруднениями, по недостатку в подвозочных средствах и почти непроходимому состоянию дорог. Все войска не могли оставаться на зиму в Карсе, как потому что часть их нужно было приблизить к стороне, где еще находилась армия Омер-Паши, так и по разоренному состоянию в коем находились селения пашалыка, после трех кампаний среди их совершившихся. По отправлении из Карса пленных, войска стали выступать на зимние квартиры в свои границы, за исключением 2-й бригады 18-й пехотной дивизии, двух батарей артиллерии и нескольких сотен казаков, оставшихся в Карсе с ген.-маиором Фетисовым. Для занятия Ардегана, назначено было три сотни Донских казаков с восемью конно-ракетными станками; охранение сего города было поручено Донской конной артиллерии есаулу Кульгачеву. Вместе с тем учреждены были казачьи посты для сообщения между Карсом и Ардеганом от Донских полков, а между Ардеганом и Ахалкалаком от Ахалцыхской конной милиции. Трудное от снегов и метелей по сим путям сообщение, было причиною что в Ардегане не было поставлено пехоты, которая могла бы иногда подвергнуться недостатку в продовольствии.

Выступление и распределение войск на зиму. Прежде всех выступили полки 13-й пехотной дивизии, которые были направлены в Ахалцых. Из них Виленский полк двинувшись прямым путем на с. Карзах и кр. Ахалкалак, перешел с частию артиллерии, в позднее уже время года, через затруднительный Чалдырский хребет гор. С присоединением к сим полкам нескольких баталионов резервной дивизии, собралось в Ахалцыхе достаточно сил для отражения Омер-Паши, если бы ему могло еще прийти на мысль тронуться вперед после падения Карса. 10-ть баталионов гренадерской бригады возвратились в свои штаб-квартиры в окрестности Тифлиса, куда было направлено также несколько баталионов резервной дивизии. Сия часть войск сосредоточивалась около Тифлиса, с целью предпринять через несколько времени поход в Мингрелию для изгнания оттуда Омер-Паши, если бы удалось зимою перевезти из Тифлиса через [241] Имеретинские горы провиант, на место истребленного кн. Мухранским; предприятие сие было необходимо, ибо до изгнания из пределов наших Омер-Паши, нельзя было начинать наступательных действий против Эрзрума. Состоявшие в действующем корпусе два баталиона Мингрельского полка, возвратились в свою штаб-квартиру, в Карабаг. За тем прочие войска действующего корпуса, не входившие в состав отдельного Кавказского корпуса и не имевшие ни постоянных квартир, ни особого хозяйства, были расположены на зиму в границах наших, по селениям на левом, берегу Арпачай; Рязанский полк стал в Ахалкалаке и окрестностях; Ряжский, занял Александрополь высылая одну роту в с. Пирвали, для содержания сообщения с гарнизоном Карса, на который возложено было содержать пехотою посты при бывших селениях Визин-Кёв и Хаджи-Вали. Драгунская бригада расположилась в Караклисе и в Делиджане (Дилижан); Нижегородский драгунский полк в Елисаветполе; артиллерия при своих частях; казаки по пограничным селениям. Баязидский отряд остался на зиму, как выше было сказано, в Сурмалинском участке Эриванской губернии. Полки конно-мусульман и Курдов распущены по домам.

Управление Карскою областью. С поступлением под наше владычество, Карский пашалык получил название области, областным же начальником назначен был полковник Лорис-Меликов. В Карсе, при оставлении в прежнем порядке городской думы, сосредоточены были, в возможно меньших размерах, гражданские управления, как то: канцелярия, казначейство, почтовое ведомство, полиция н прочие, к коим были определены из Тифлиса опытные по сему делу и избранные гражданские чиновники.

Новая область была разделена на уезды или санджаки, а именно:

1-й Тахтинский или собственно Карский.

2-й Гёльский.

3-й Ардеганский.

4-й Заришатский.

5-й Баш-Шурагельский. [242]

6-й Кагызманский.

7-й Гечеванский.

8-й Ольтинский.

Но город Ольта не поступил настоящим образом во владение наше, хотя старшины его являлись в Карс с повинною, хотя и доставлялся иногда оттуда хлеб в малом количестве. По отдаленности сего города, отделявшегося от Карса одним из высоких отрогов Соганлугских гор и по близости оного к Эрзруму, главнокомандующий не решился оставить там на зиму слабого гарнизона, а только в последних числах Ноября приказал Лорису-Меликову послать к Ольтинским почетным жителям письмо, с тремя сотнями Карапапахской милиции, набранной в покоренных нами санджаках. Дело это было поручено Ширин-Беку, молодому человеку, родом Гурийцу, которого похитили еще в рсбяческом возрасте и продали в Цареграде, где он достался рабом Васиф-Паше и некогда был у него любимцем. При покорении нами Карса, Ширин-Бек содержался в заточении, по подозрению в тайных сношениях с нами и был высвобожден только по занятии нами крепости. Он успешно совершил возложенное на него испытание, дошел до Ольты со вверенною ему командою, принял от жителей покорность, однакоже там не остался. За исключением Ольтинского уезда, все прочие оставались в совершенном повиновении; во всех поставлены были мудиры или уездные начальники из жителей, по порядку существовавшему до завоевания. Для обсуждения дел и тяжб и для раскладок между жителями повинностей, учреждены были советы состоявшие из муллы или духовного лица и местных старшин, а для наблюдения за управлением их, назначены офицеры из туземных милиций или охотников.

Расходы и устройство Карса. По распорядительности Лориса-Меликова, порядок скоро водворился, как в области, так и в самом городе Карсе. Откупные статьи, существовавшие при турецком правлении, были приведены в известность и стали давать доходы, в числе коих важнейший получался от соляных копей [243] приобретенных нами на берегах Аракса, вблизи Кагызмана. К числу доходов принадлежал и податной хлеб, собиравшийся с уездов менее пострадавших от войны и поступавший частью на продовольствие карского гарнизона, частью же на усиление александропольских запасов, которые изготовлялись для предстоявшей кампании 1856 года. Из мечетей, многие были заняты во время блокады складами хлеба и амуниции, от чего старики находили их оскверненными, но не менее того и на нас возлагали они вину осквернения, говоря что в городе занятом неверными, не может быть мусульманского богослужения. В этом случае Лорис-Меликов поступил с должною энергиею. Собрав муллов, он погрозил им взысканием, если будут смущать народ подобными разглашениями и приказал снова убрать мечети и приступить к богослужению. Приказание это было немедленно исполнено, и богослужение было восстановлено прежним порядком. Суд и расправа чинились между жителями по местному обычаю, под нашим наблюдением.

Торговые сношения Карса с Эрзрумом восстановились, чему нельзя было и препятствовать без крайнего стеснения обывателей. Карский базар оживился, жители занялись обычною своею промышленностию, на рынках проявилось прежнее изобилие ¹⁰⁸. Во время блокады Карса, в особенности после штурма, ассигнации наши значительно упали в Закавказском крае, так что в наших мусульманских провинциях жители вовсе перестали было принимать их. С падением Карса ассигнации пошли опять в торговых оборотах, не только в наших границах, но и на базаре в Карсе, где их охотно принимали. Жители хотели, чтобы таким же образом принимались нами и турецкие ассигнации называемые каймэ, но сего нельзя было допустить. Однако торговцы, покупали условную монету сию за полцены и отправляли ее на размен в Эрзрум, где получали от того хороший барыш. [244]

Город устраивался и очищался. С тесных улиц Карса были убраны лошадиные остовы среди их валявшиеся, а из пустых домов, человеческие трупы в них иногда еще открывавшиеся ¹⁰⁹; город принял иной вид и запустение сменилось деятельностию. В течении зимы, Карс оживлялся различными торжествами, к которым жители собирались с любопытством; народ успокоился, стал доверять нам и перестал хмуриться; обыватели Карса оставались довольными, вели себя смирно и исполняли все наши требования с возможною точностию.

Вести из Эрзрума. Из Эрзрума получались в то время известия, что в городе и окрестностях считалось около 16,000 войск, но между ними господствовало неповиновение; усилили подвоз провианта; мечети и караван-сараи наполняли пшеницею и ячменем — запасы, на которые нам можно было рассчитывать для кампании 1856-го года. Между простым народом носился в Эрзруме слух, что мы обратно отдадим Карс и Баязид в замен Севастополя, который будет нам возвращен. Необъяснимы такие предрекания, поселяющиеся в мнениях народных масс, хотя безотчетно, но в согласии с последующими событиями!

Возвращение Баязидского отряда. Первое известие о падении Карса дошло в Баязидский отряд очень скоро, но не официальными путями. Ген. Суслов узнал о том, через одного турецкого солдата принадлежавшего к редифу, с коим он был уволен на родину. Часть Баязидского пашалыка была покорена еще в 1854-м году ген.-маиором Врангелем; но тогда войска не остались там на зиму, потому что единственное сообщение оставшееся у них с Эриванскою губерниею, пролегало по трудной дороге через хребет Агри-Даг. Как ни желательно было главнокомандующему, чтобы войска сии расположились на зиму в Баязидском пашалыке, но не будучи лично знаком с местностью, он не решился положительно предписать такую меру Суслову. По [245] взятии Карса, Суслову было только приказано перейти обратно за хребет Драм-Даг и отступить в Баязидский санджак, где ожидать дальнейших приказаний, с тем однакоже, что если к тому времени дорога из Баязида в Эриванскую губернию становилась бы уже неудобопроходимою, то бы он, до получения нового предписания, перешел в наши пределы и расположился бы на зимних квартирах в Сурмалинском участке. Суслов перешел обратно за Драм-Даг 23-го Ноября, 24-го он прибыл к с. Зейдкану, откуда следовал далее в Баязидский санджак, и, не дождавшись другого предписания, на основании первого распоряжения, перешел через горы обратно в Эриванскую губернию — признавая меру сию необходимою по тогдашнему состоянию путей.

Набег Аслан-Паши. Настоящие военные действия в течении зимы не возобновлялись, и хотя в окрестностях Карса не было ни одного случая разбоя или хищничества, нельзя однакоже сказать, чтоб одинокие люди, принадлежавшие к войску, могли безопасно ездить в дальние деревни к стороне Соганлуга, откуда всегда можно было ожидать нападения от небольших шаек Курдов; со стороны же неприятеля был только один набег, который по значительности своей, мог назваться вторжением. Набег этот был предпринят с пределов Ольты или Пеняка Аслан-Пашею, тем самым, которого разбили вначале кампании под Ахалкалаком. Аслан-Паша принадлежал к числу родовых властителей, оставшихся в этой оконечности владений Турции на ленных правах к Султану. Лишившись через завоевания наши лучших земель своих и доходов, он скрывался в ущельях около Ольты и постоянно искал случая воспользоваться от нас какою-нибудь добычею. В этот раз намеревался он напасть на сборщиков фуража посылаемых Лорисом-Меликовым в Гёльский санджак. Собрав до 400-т всадников, он вторгнулся в этот санджак через Панжрутский хребет, в надежде застать наших врасплох. Аслан-Паша. с братом своим Изет-Беком и большею частью партии, стал в с. Сейнот, расположив остальных людей в с. с. Хораванк и Чуль-Пенек. Но не [246] дремал бдительный Кульгачев, который в то время, 20-го Декабря, выступил из Ардегана с тремя сотнями донского казачьего № 21-го полка и четырьмя конно-ракетными станками, для обзора страны. Осведомившись в с. Туркашене о сборе неприятеля, он внезапно двинулся с двумя сотнями через Урут на Сейнот, а третью сотню послал с сотником Коротковым вправо на с. Хораванк, чтобы охватить неприятельскую партию с двух сторон. Когда Кульгачев приблизился к с. Сейнот на расстояние пяти верст, Коротков выгнал уже турок из сс. Хораванк и Чуль-Пенека, и преследовал их к Сейноту, где был встречен главными силами неприятеля. Подошедший в это время Кульгачев, устремился во фланг выстроившихся турок и опрокинув их, преследовал на расстояние 15-ти верст. Во время бегства своего, турки оставили по дороге до 60-ти тел и 10-ть человек раненых взятых нами в плен; в числе последних находились знаменоносец и слуга Паши, показавшие, что он сам был ранен пикою. При сей встрече у турок отбито 30 лошадей и много оружия. Наш урон состоял из одного убитого и трех раненых казаков. В тот же день, т. е. 20-го Декабря, есаул Кульгачев возвратился в Сейнот, где оставив тяжело раненых турок на попечение жителей, прибыл на ночлег в с. Дадашин, пройдя в течении 13-ти часов времени по глубоким снегам и в сильные морозы, более 100 верст. На другой день он возвратился в Ардеган. С тех пор весь завоеванный нами край, совершенно уже успокоился, так, что люди наши могли всюду безопасно ездить. В Баязидском пашалыке, по отбытии оттуда наших войск, военных действий в течении зимы происходить не могло; но соседственные племена Курдов, воспользовались отсутствием нашим, чтобы взять денежную дань с монахов Армянского монастыря Сурб-Оганеса и с Армянских селений, в коих мы были летом; впрочем не слышно было чтоб они причиняли христианам жестокостей и разорения.

Действия союзников в течение зимы. В течении зимы союзники располагали поднять на английских кораблях 10,000 Египетского войска из Евпатории, [247] для высадки в Трапезунт; но оказалось, что из сего числа 6,000 человек были заражены цинготною болезнию, и в начале Декабря месяца прибыло туда морем только 800-т человек пехоты. В Эрзруме продолжались приготовления к обороне.

Парад Георгиевских кавалеров. 26-го Ноября, в день праздника победоносца Георгия, совершено в походной церкви стана Владикарс, богослужение при собрании войск, после чего оне проходили церемониальным маршем.

Выезд Главнокомандующего из Владикарса. 28-го числа, главнокомандующий опять ездил в Карс, чтобы видеть продолжавшееся тогда отправление турецких орудий и прочих запасов нам доставшихся. Трудное дело сие подвигалось с успехом, по деятельности приставленных к оному артиллерийских штаб и обер-офицеров — из них в особенности подполковника Брискорна. Окончив главные распоряжения свои под Карсом, главнокомандующий выехал оттуда 30-го Ноября и прибыл в тот же день в Александрополь, где провел несколько дней для осмотра госпиталей, крепости, в коей во время кампании производились некоторые работы и для распоряжений по части продовольствия заготовлявшегося к предстоявшему на следующий год походу.

Комментарии

95. На местах, где турки оставили ружья в укреплениях, в самом деле найдено было несколько поломанных ружейных лож; но с умыслом ли были оне перебиты, или случайно, того решить нельзя; боевые же патроны были во множестве разметаны около ружей и по всему лагерю.

96. При начале еще переговоров предположено было угостить торжественным обедом ту часть гарнизона, которая поступала в плен. Накормить, при первой встрече голодных турок до поступления их на общее продовольствие, было необходимо для поддержания их сил; при том же люди сии, утоляя голод свой на пиршестве нами предлагаемом, с большим доверием поступали под стражу своих врагов, и им становилось уже не столь прискорбно расставаться с товарищами своими, принадлежавшими к тем частям войск, которые увольнялись на родину; но устроить трапезу в таких обширных размерах было дело не легкое там, где дрова, мясо, и хлеб, имелись хотя без недостатка, но употреблялись с расчетом по количеству своих собственных потребителей. Для того нужно было участие почти всех частей наших войск, от коих надобно было собрать котлы, посуду, разные принадлежности и самую прислугу. Однакоже дело это, порученное заботам полковника князя Иосифа Тархан-Моуравова, удалось с желаемым успехом.

97. После столь долгого времени, генерал Муравьев конечно не мог бы узнать в лицо Керима, но обстоятельство это было заблаговременно приведено пашою на память главнокомандующему.

98. Некоторые из наших офицеров поздно возвратившихся в свои бараки, неожиданно нашли у себя незваных гостей: так у одного, два турка, сев на корточки, укутались в найденную ими енотовую шубу и заснули; в другом бараке, они расселись у топившейся печи и съели изготовленное кушанье; в третьем, легли на постель и укрылись всем что попало. Лихорадка трясла их немилосердно; по подании сим несчастным помощи, их отправили па другой день на общее сборное место пленных; не менее того поутру нашли несколько турок умершими около конюшен, разных строений и в сенных стожках, в которые они укрывались от холода.

99. Упоминаемые в письме сем ключи, состояли из старинного замка странного образца, который Корсаков взял у коменданта цитадели, когда он устанавливал флаг. Кроме двенадцати знамен, которые он вез к Государю, послано с ним к военному министру для представления Его Величеству, еще семь значков взятых у партии лазов, при уходе ее еще 9-го Октября из крепости.

100. Свирепость жителей Карса, было явление новое. Когда мы в 1829-м году взяли Карс, то озлобления сего со стороны их не было, и в народонаселении замечалось более мирного и торгового расположения. Ныне же, ненависть обывателей к нам была вероятно возбуждена иностранцами, долгим пребыванием среди их султанских войск и постоянными военными действиями в течении трех лет; ненависть сия естественно вызвалась бедствиями, которые мы причинили обывателям в продолжительную блокаду.

101. Когда к пленным подошел вьючный транспорт с турецкими палатками, которые велено было снять из укреплений и отвезти в Азат-Кёв, то они бросились к вьюкам и прорвавшись сквозь нашу цепь, подрались за палатки, которые послужили им преимущественно покрывалами по ночам.

102. Керим-Паша представился в Москве начальству в ленте Св. Станислава, коего орден был ему пожалован несколько лет перед тем, при заключении с Оттоманскою портою договора.

103. Вскоре после того он был назначен комендантом в Вульвич, а в недавнем времени генерал-губернатором в Канаду — его родину.

104. Небольшой люнет прикрывавший сей въезд, находился в левой стороне от укрепления Сувари-Табиэ, стоявшего на месте где была построена ген. Муравьевым первая батарея, при осаде Карса в 1828-м году.

105. За совершенную точность сих данных о приобретенных нами снарядах, нельзя поручиться, по неимению в настоящее время официальных о том ведомостей; впрочем, показанное здесь число ящиков, снарядов и артиллерийских запасов, почерпнутое из сведений собранных на первых порах — кажется не преувеличено. Собственно о ружейных патронах в тех сведениях не упоминалось, что могло случиться от того, что при требовавшейся тогда поспешности в составлении первых ведомостей, патроны вообще с боевыми зарядами, считались сундуками и бочонками, в которых они были уложены, или наполняли найденные 1,225 зарядных и патронных ящиков. Всех же ружейных патронов оказалось в последствии до 6.000,000.

106. Если при тогдашнем изнуренном состоянии обывательского скота и по трудностям пути, полагалось только по 10-ти пуд на арбу, то пороху оказывалось 20,000 пуд, чего при имевшихся на Кавказе запасах, слишком достаточно было для продолжения войны в 1856-м году, без усиления оных новою присылкою из России.

107. Войск было достаточно для охранения края и в 1855-м году, что доказывается отправлением во время кампании на Дон из Черномории Донского казачьего № 29-го полка, а с левого фланга Кавказской линии в Крым 4-х сотен Дунайского казачьего войска, приведенных туда из Новороссийского края, перед открытием войны.

108. Показались даже русские лавочки с самоварами.

109. В одном из оставленных строений, было их найдено десять, вместе сброшенных.

Текст воспроизведен по изданию: Война за Кавказом в 1855 году. Том II. СПб. 1877

© текст - Муравьев-Карсский Н. Н. 1877
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
© OCR - Karaiskender. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001