-

ЛИХУТИН М. Д.

РУССКИЕ В АЗИЯТСКОЙ ТУРЦИИ

XV.

Действия Турок на наши сообщения и наши действия на сообщения Турок.

При следовании обратно чрез армянские селения, лежащие в долине Аракса, мы узнали тайно, что у жителей находится еще много турецкого казенного провианта. Хотя они скрывали его, но из расспросов мы узнали, что это был провиант следуемый с жителей в десятинную подать, назначенный прежде для отвоза в Карс и оставшийся неотвезенным по случаю обложения этой [380] крепости нашими войсками. Теперь нам некогда было разузнавать о том подробнее; даже впоследствии розыски могли повлечь к наветам и неудовольствию жителей, но и после мы убедились, что в крае, по крайней мере в долине Аракса, осталось много провианта, который был приготовлен для отвоза в Карс с начала этого года.

29-го июля отряд прибыл к с. Зейдкану и соединился с остававшимися здесь войсками и обозами. В отсутствие наше, в Баязетском пашалыке было все спокойно, особенных происшествий не случилось. Но до полковника Сакена доходили слухи о сборе партий Курдов за Алла-дагом; кроме того небольшие шайки их крали изредка у Армян Алашкертского санджака по несколько штук волов, что случалось и прежде. Вскоре по прибытии нашем к Зейдкану получены были донесения из Сурб-Оганеса от маиора Кореницкого и из Баязета от войскового старшины Костина, что партии Курдов показываются из ущелий Алла-дага. Одна из таких партий пробралась даже в Эриванскую губернию и украла несколько рогатого скота, другая напала на наших милиционеров на Арзерумской торговой дороге и имела с ними перестрелку. Из Баязета сообщили, что в Ван приехал с значительным конвоем какой-то чиновник и собирает рекрут. Лазутчики и жители говорили, что между Курдами, живущими за Алла-дагом, ездят турецкие офицеры и возбуждают их к действиям против наших войск на наших сообщениях в Баязетском пашалыке. Хотя существенной опасности не было и нельзя было ожидать, но вероятно, что турецкие арзерумские начальства желали произвести беспорядки на наших сообщениях, особенно во время действий наших к стороне Арзерума. Для нас было полезно потушить эти [381] действия в самом начале, чего пока можно было достичь одним появлением наших войск за Алла-дагом, и тем внушить страх беспокойным. До Курдов очевидно поздно дошли сведения о движении нашем к Керпи-кею и о возвращении оттуда: они начали шевелиться, когда мы воротились в Алашкертский санджак; неожиданное появление наших войск за Алла-дагом должно было произвести сильное впечатление. Мы постоянно старались привлекать Курдов ласковым обращением; это наконец могло им внушить мысль, что мы боимся их и заискиваем их дружбу; продолжительная доброта, хотя бы соединенная с справедливостью и бескорыстием, могла показаться этому дикому хищническому народу слабостью и внушить ему желание попробовать сесть нам на плечи. На Востоке страх необходим, как вообще везде против полудикого человека, который не ограничивается одним желанием пользоваться спокойно своим честным трудом, а желает более легкого и скорого обогащения отнятием чужой собственности, и наклонен к насилию. В Курдах мы не видели религиозного фанатизма, ни преданности к турецкому правительству, видели, напротив, нелюбовь к нему, и только хищнические наклонности. Между отдельными обществами не было крепкой народной связи и мы могли рассчитывать, что наказав для примера строго за хищничества какое-либо одно виновное общество, тем не вооружим против себя остальных, — и это оказалось основательно. Что касается вообще до религиозного фанатизма мусульман, то мы на месте видели не его, а то что служит основанием ему: материальные преимущества, особые права, власть и корысть. Этот фанатизм, эта идея мусульман, есть условный знак, знамя, название, только имя для общих материальных выгод, господства и владычества. [382]

Немедленно по возвращении к Зейдкану, полковник, Хрещатицкий был направлен 1-го августа с 1000 человек кавалерии, вниз по долине Евфрата к г. Мелезгирду, и ему было приказано: послать оттуда сильные разъезды к Бергерам и к Ванскому озеру; показаться на большем пространстве; если узнает о сборе Курдов, то рассеять их; собрать сведения о состоянии края и о духе жителей; из Мелезгирда пройти к Патносу, повернуть оттуда к южному склону Алла-дага, чтобы прорезать все пространство населенное Курдами между этим хребтом и Ванским озером, выйти обратно на торговую Арзерумскую дорогу чрез Диадин или Хамур, где окажется удобнее, и возвратиться к отряду; при этом с мирными жителями обращаться дружелюбно, успокоить их и стараться приобрести их доверенность. Для поддержания этого движения, в то же время были направлены войска не ходившие к Керпи-кею: из отряда и Караклиса в Хамур 5-й баталион Тифлисского егерского полка, по торговой дороге до Баязета 1 1/2 сотни кавалерии, и из Сурб-Оганеса в ущелья Алла-дага две роты 5-го баталиона Мингрельского егерского полка. Частям войск находившимся в Баязете и Сурб-Оганесе было приказано, чтобы они вообще были готовы поддержать это движение, если где встретят партии Курдов.

Случилось, что когда все эти войска тронулись, Курды в числе около 300 человек отправились из-за Алла-дага на Арзерумскую дорогу. 2-го августа одна рота 5-го баталиона Мингрельского егерского полка заметила партию Курдов в нескольких верстах от Сурб-Оганеса, близ д. Ташлы-чай, погналась за ними и пустила в них несколько пуль; Курды скрылись в ущельях, но поворотили опять на Арзерумскую дорогу к стороне Караклиса, вышли на нее у д. Гюлясор и неожиданно встретились [383] с 1 1/2 сотнями кавалерии, посланными из отряда. Между Курдами и этими 1 1/2 сотнями завязалась перестрелка, на которую поспешила и рота, встретившая Курдов прежде у д. Ташлы-чая. Курды бежали преследуемые на некоторое расстояние нашею кавалериею. На другой день 3-го августа, штабс-капитан Гурский с этими 1 1/2 сотнями и 5-ю карабинерною ротою. Мингрельского егерского полка, отправился в Алла-даг в поиск за партиею, появившеюся вчера на Арзерумской дороге, ходил по ущельям целый день и узнал, что Курды ушли домой получив сведения, что Русские находятся в среде их жилищ около Ванского озера. В ночь с 4-го на 5-е жители дали знать, что другая партия Курдов в 100 или 150 человек идет с востока па запад горами, мимо Диадина, в армянскую д. Джуджан, в намерении будто бы отогнать у нее скот. Штабс-капитан Гурский в ту же ночь обратился к этой партии, на рассвете встретил ее недалеко от Джуджана и напал на нее. Курды тотчас рассеялись, были преследованы несколько верст и потеряли несколько раненых и 4 человека пленных. После этого, за Диадином и близ Баязета никого не было встречено, Курды ушли в свои дома за Алла-даг.

Между тем полковник Хрещатицкий с 1000 человек кавалерии и 5-м баталионом Тифлисского егерского полка прибыл 2-го августа в г. Хамур, оставил здесь пехотный баталион, а с кавалериею того же числа продолжал следовать к г. Мелезгирду. Дорога идет левою стороною Евфрата, за Хамуром на первых 10-ти верстах удобна, но далее, переваливаясь чрез последний уступ Алла-дага, упирающийся в Евфрат, превращается в горную тропинку. В 20-ти верстах не доходя Мелезгирда кавалерия вошла в кочевья общества Сепики, старшина которых, Дарвиш-ага, был родной брат [384] Розго-аги, находившегося в это время в отряде Вели-паши и командовавшего Курдами в деле 21-го июля у Керпи-кея. Курды встревожились и хотели бежать, но полковник Хрещатицкий успокоил их. К нему явились тотчас Дарвиш-ага и другие почетные старшины и рассказали между прочим, что до них дошли слухи чрез турецкие начальства, будто Русские были разбиты, — наш отряд у Керпи-кея 21-го июля, а главные силы у Карса, но они разуверились в этом, видя наши войска среди своих кочевьев. От с. Гассан-паша до г. Мелезгирда дорога делается опять хороша. В Мелезгирд полковник Хрещатицкий прибыл 3-го августа. Курды и здесь испугались, но успокоенные остались на своих местах. Начальника Мелезгирда, сына Розго-аги не было дома, он уехал в г. Муш по случаю сбора Курдов в отряд Вели-паши, вместо разбежавшихся. Курды говорили, что они не охотно идут в отряд, что формирование из них баши-бузуков будет неуспешно и что они хотели бы жить с Русскими в мире, но турецкие начальства требуют, чтобы они шли в службу. Мелезгирд, главное место Мелезгирского санджака, имеет до 60-ти домов Курдов и до 50-ти домов Армян, также построенных, как и в других здешних местах. Селение окружено обширною, полуразвалившеюся каменною стеною, между нею и домами находится большое пустое пространство, показывающее, что Мелезгирд был когда-то населен гораздо более чем теперь; с восточной стороны находится разрушенный каменный замок. 4-го августа рано утром полковник Хрещатицкий выступил к городу Патносу, дав знать полковнику Сакену, чтобы он с двумя ротами выдвинулся по дороге к этому городу до урочища Сулеймаи-Кумбека, для поддержания его кавалерии, на всякий случай. В Патносе жил главный [385] старшина гейдеранлиского племени, Гейдер-хан, который узнав о приближении нашей кавалерии бежал к стороне Вана, но жители Патноса остались на месте и выехали на встречу нашей кавалерии, потом вывезли все необходимое для нее, сено, ячмень, чуреки и баранов, и были очень удивлены, когда им заплатили за это назначенную ими цену золотом. Патнос так же населен, как Мелезгирд, Курдами и Армянами, но не имеет ни каких стен и укреплений, и есть ни что иное как обыкновенное здешнее селение, хотя считается главным местом Патносского санджака. Вообще было замечено, что в Мелезгирде и Патносе Армяне встречали нас более осторожно, чем в северной части Баязетского пашалыка, и избегали всяких сношений с нами. Вероятно благоразумие требовало с их стороны большей осторожности; по удалении нашей кавалерии, они могли тотчас поплатиться за выказанную нам преданность. К утру 5-го августа полковник Хрещатицкий выступил к ур. Сулейман-Кумбеку, куда и прибыл 6-го августа, соединился с двумя ротами полковника Сакена, и 7-го августа возвратился в отряд к Зейдкану.

Это движение принесло ту пользу, что между Курдами после того несколько времени не собирались значительные партии, а появлялись мелкие шайки воров. Мы вскоре узнали, что оно встревожило Курдов, служивших в отряде Вели-паши и самые арзерумские власти. Розго-ага и часть тех Курдов, которые оставались еще в отряде Вели-паши, уехали домой на некоторое время, под предлогом, что Русские угрожают их жилищам. В Арзеруме придавали этому движению особенную важность: там подозревали, что мы хотим действовать на Большой Курдистан, только что успокоенный после восстания Эзданшира, и поняли, что обратив внимание на [386] Курдов, мы можем наделать Туркам гораздо более вреда, чем они нам, беспокоя нас на наших сообщениях. У нас сделалось спокойно по прежнему. Но донесение генерал-маиора Суслова о принятых им мерах для предупреждения дальнейшего влияния турецкой власти на Курдов и о полезном результате движении наших войск, охватывавшем Алла-даг, обратило на себя внимание главнокомандующего. Генерал-адъютант Муравьев около 20-го августа предписал генерал-маиору Суслову обратить особенное внимание на недружелюбное расположение, которое начинают обнаруживать к нам Курды, стараться открыть действительные причины этому, а равно лиц возбуждавших неприязненные движения в куртинских обществах, употребить меры привлечения взволнованного населения на нашу сторону и схватить, если можно, турецких офицеров и чиновников, находящихся между Курдами и возбуждающих их против нас. Для действий по всем этим предметам был командирован в Эриванский отряд штаб-офицер, которому была дана от главнокомандующего особая инструкция. Генерал-маиор Суслов старался успокоить главнокомандующего и отвечал ему, что волнения уже кончились, не имели никакой особенной важности и происходили не от преданности Курдов турецкому правительству и не от религиозного фанатизма, а от воровских привычек их, которыми турецкие власти стараются пользоваться; что Курды кочующие между Алла-дагом и Ванским озером в числе около 2,000 семейств, не опасны даже для одного баталиона, оставленного у Сурб-Оганеса; что Большой Курдистан недавно бунтовал и не принимает никакого участия в действиях против нас; что регулярных войск, которые могли бы поддержать хищнические партии Курдов, со стороны Вана вовсе нет; [387] что старания только привлечь Курдов ласками бесполезно, так как прошедшие действия показали, что только близость и страх наших войск и опасение потерять свои стада заставляют их жить смирно и даже покоряться нам, а наша справедливость и хорошее обращение — быть довольными нашим влиянием и управлением, и, наконец, что было бы полезно наказать жестоко, истреблением, какое-нибудь общество, замеченное в хищничестве, для внушения ужаса остальным. Переписка эта не имела никаких последствий, но мера строгого наказания была исполнена при первом случае.

Вскоре по возвращении из Керпи-кея отряд перешел на р. Шариан, собственно для удобств подножного корма и топлива; на этой реке были обширные луга и мелкий кустарник. С 3-го августа мы стояли сначала у куртинского зимовника Мардо-кей, потом у д. Таву, откуда также перешли немного ниже, по мере того как подножный корм потравлялся. Мы пользовались полным спокойствием. Днем лошади выгонялись, как у Миранка, на подножный корм, под прикрытием небольшой части войск, и только на ночь становились на коновязи. Чтобы не утомлять напрасно войска, пехота не содержала цепей ни днем, ни ночью; только четыре передовых кавалерийских поста стояли в значительном расстоянии от отряда на отраслях Клыч-Гядука и Драм-дага, а ночью становилось несколько пар кругом отряда и ездили разъезды.

27-го августа генерал-маиор Суслов получил предписание, в котором главнокомандующий уведомлял, что он получил сведения будто большая часть войск Вели-паши выступила из лагеря на Давабуйну и проследовала чрез Арзерум к Ольте, но остальная часть еще не двигалась и остается на Давабуйну в ожидании известий о [388] Эриванском отряде, и потому приказывал двинуться немедленно по направлению к Керпи-кею, налегке, пройти сколько можно, даже на самый перевал Драм-дага, чтобы угрожая сообщениям заставить Турок приостановить наступление, но действуя с надлежащей осторожностью и отнюдь не вдаваясь в дело, чтобы не подвергнуться поражению.

Я не думаю, чтоб было полезно вообще для сильного войска, как наше, действовать постоянно угрозами, т. е. отказываться от своего превосходства и избегать боя, и чтобы эта система войны могла произвести ожидаемые последствия при действиях не только против европейских, но и против турецких войск; и Турки могут не верить одним угрозам. Отряд Вели-паши и другие мелкие отряды, какие могли быть сформированы арзерумскими властями, могли быть опасны для нас только тем, что могли доставить провиант в Карс. Крайняя необходимость помочь Карсу могла заставить какого-нибудь контрабандиста баши-бузука решиться на отчаянную меру и попробовать провезти провиант мимо наших войск, и он пользуясь нашею осторожностью успел бы провезти его куда следовало. Я уверен, что четыре русских баталиона, атаковав неприятеля значительно сильнейшего и убедившись, что они не могут разбить его, отступили бы в порядке на поле сражения не только перед Турками, но и перед европейскими войсками. Отступление всегда может производиться с боем, отстаивая каждый шаг на поле сражения. Русские войска производили отступления с боем и прежде и в настоящую кавказскую войну, сохраняя порядок и не разбегаясь, выдерживая самые отчаянные натиски неприятеля более грозного чем Турки. При отступлении с боем более всего выказываются блестящие качества нашего солдата, его стойкость [389] и холодная, воздержанная храбрость. Отступление перед Вели-пашею могло быть игрушкой, а не серьезным делом; в его отряд мы могли вцепиться неотвязчиво: нападать когда он отступает, отступать когда он наступает, если предполагать, что мы не могли разбить его. Нельзя не пожалеть, что Эриванский отряд не был хотя усилен двумя или тремя баталионами, для придания его действиям характера настоящей войны, т.е. боя, и для настоящего наступления на Арзерум.

Отряд выступил на другой день, т.е. 28-го августа. Пошли три баталиона, шесть орудий и 14-ть сотен кавалерии; у д. Таву остались один баталион Ширванского пехотного полка, два орудия, одна сотня кавалерии, подвижные парки и госпиталь и все обозы. 30-го августа мы переправились чрез Драм-даг, 31-го августа прибыли к Кара-Дербенту и остановились лагерем по южную сторону ущелья. Около 200-т человек баши-бузуков, находившихся в Дали-бабе и наблюдавших за ущельем, скрылись тотчас по приближении нашем. Хотя отряду велено было выдвинуться только на перевал, но на перевале мы были бы слишком удалены от Аракса и не могли не только угрожать дороге идущей из Арзерума в Карс, но и знать что на ней делается. Генерал-маиор Суслов донес главнокомандующему, что прикрытые ущельем мы находимся в безопасности быть разбитыми, и можем существенно наблюдать за долиною Аракса, потому что с высот, образующих Кара-Дербент, мы могли наблюдать за Турками глазами, не сходя с места. Мы убедились вскоре, что Вели-паша не ушел в Ольту, а стоит: пехота и артиллерия в деревнях близ Гассан-Калы, а кавалерия у Керпи-кея. Отряд его не увеличился. 1-го сентября разъезды наши ходили за Дали-бабу и никого не видели. 2-го сентября я сделал рекогносцировку с [390] несколькими сотнями кавалерии до с. Юзверана, близ которого стояли на возвышенностях до 1000 человек баши-бузуков; наша передовая сотня затеяла с ними перестрелку, но баши-бузуки после нескольких выстрелов отошли и скрылись за Юзвераном. Из сведений, которые нам доставляли лазутчики, жители и Персияне проходивших из Арзерума караванов, мы знали, что отряд Вели-паши стоял в деревнях от Гассан-Калы до Керпи-кея, наблюдая дорогу к нам и к Карсу, но 6-го сентября нам открылся с Кара-Дербентских высот небольшой лагерь на уровне Гассан-Калы. Жители вскоре сообщили нам, что это кавалерия, отступившая от Керпи-кея и собранная в лагерь, и что пехота Вели-паши отступила к Арзеруму по той причине, что в Арзеруме узнали о движении русского отряда (генерал-лейтенанта Ковалевского) по Ольтинской дороге к Пеняку, где он разогнал небольшой отряд баши-бузуков. Турки полагали, что мы делаем на Арзерум движение двумя дорогами: Эриванским чрез Керпи-кей и другим чрез Ольту, и потому Вели-паша отошел к Арзеруму и разделил свой отряд: одну часть поставил на дороге с нашей стороны, а другую по Ардаганской, или Ольтинской дороге. Но генерал-лейтенант Ковалевский отступил к Карсу. Турки успокоились с его стороны, и рано утром 8-го сентября с высот Кара-Дербента мы увидели в зрительную трубу турецкий лагерь, вновь разбитый на покатостях Давабуйну.

9-го сентября получено от главнокомандующего предписание, в котором он уведомлял, что движение генерал-лейтенанта Ковалевского и происшедшее дело у Пеняка совпадали с движением Эриванского отряда в долину Аракса, что совокупность их должна была встревожить Турок, что движение Эриванского отряда достигло [391] предположенной цели, и потому разрешал генерал-маиору Суслову воротиться в долину Евфрата, если стоянка у Кара-Дербента не выгодна. Мы обрадовались этому распоряжению, и генерал-маиор Суслов поспешил уйти с отрядом, потому что у Кара-Дербента у нас открылась холера, которая вероятно завезена была к нам проходившими караванами из Арзерума, где она появилась прежде, а у нас открылась около того же времени как у жителей Дали-бабы. У жителей сначала показался понос и они говорили, что это бывает ежегодно в настоящий месяц, т. е. около половины сентября, при переходе от жаров к холоду, но когда смертные случаи стали чаще, узнали, что это холера. 15-го сентября мы прибыли на место прежней стоянки к д. Таву, где соединились с остававшимися здесь войсками. Замечательно, что холера продолжалась около месяца в войсках, ходивших к Кара-Дербенту и не распространялась ни на войска остававшиеся в Алашкертском санджаке, ни на жителей этого санджака и всего Баязетского пашалыка, хотя войска стояли рядом, и мы имели беспрерывные сношения с жителями. Из всего отряда умерло около 60-ти человек. В самый день прибытия к Таву, от главнокомандующего получено новое распоряжение. Он писал, что неприятель расположенный у Арзерума получил подкрепление и теперь может двинуться от Арзерума чрез Керпи-кей к Саганлугскому хребту или к Ольте, и потому приказывал безотлагательно выдвинуть небольшой кавалерийский отряд на вершины Драм-дага. Отряд этот должен был наблюдать за движениями неприятеля, и если бы Турки действительно двинулись от Арзерума к Саганлугу или Ольте, то Эриванский отряд должен двинуться по направлению к Керпи-кею, чтобы тем отвлечь неприятеля от стороны Карса, но соблюдая все [392] предосторожности, какие были предписаны при предыдущем движении нашем к Кара-Дербенту. Впрочем сведения о усилении отряда Вели-паши были неверны. С помощию караванов мы имели всегда более верные сведения, чем главная квартира нашей армии, — и знали теперь, что в Арзерум никаких подкреплений не прибыло. В нашем конно-мусульманском полку и бекской дружине служили многие Персияне Эриванской губернии, встречавшие в караванах родственников и знакомых: эти всадники иногда переодевались в черводаров и ходили вместе с караванами в Арзерум, где высматривали войско и собирали сведения. Последний переодетый всадник вышел из Арзерума 12-го сентября и возвратился в отряд 16-го сентября; по его показаниям в Арзерум не прибывало и не ожидали никаких войск, но было уже известно, что Омер-паша высаживается на берегу Черного моря против Мингрелии. В исполнение предписания, на перевал Драм-дага были направлены 16-го сентября одиннадцать сотен кавалерии под командою полковника Хрещатицкого; они оставались там около месяца. С половины сентября в возвышенных местах холода здесь становятся очень чувствительными; ночью бывают даже морозы. Наши милиционеры, как все здешние жители, зимой носят ту же одежду, которую носят летом, — легкую, не защищающую их от холода, полушубков, в которые была уже одета наша пехота с половины сентября, у милиционеров не было. Во время стоянки на Драм-даге, милиционеры ложились на ночь по нескольку человек рядом, прикрывались одною или двумя бурками, и кое-как согревались; но продрогшие, они неспособны были ни для какой службы и даже едва ли к личной обороне; если бы Турки не зябли так же как они, то могли бы забрать их как [393] охолодевших мух. Здесь лошади нашей милиции также сильно ослабели.

После движения нашей кавалерии в начале августа за Алла-даг, Курды жили спокойно, но в половине сентября мелкие партии их начали опять выходить из-за этого хребта и появляться на Арзерумской дороге. Они украли несколько волов у жителей с. Мангасара и у покорных нам Курдов, живших между Диадином и Сурб-Оганесом; ограбили мельницу в с. Джуджане, и наконец партия около 100 человек 27-го сентября напала на Арзерумской дороге близ д. Гюлясора, между Сурб-Оганесом и Караклисом, на 20-ть человек наших милиционеров, везших письменную почту из Эривани в отряд. Вместе с этими всадниками ехала небольшая часть каравана, проходившего из Персии в Арзерум, и тут же были сами хозяева каравана, что вероятно и побудило Курдов сделать нападение, в ожидании поживы от богатых Персиян. Некоторые милиционеры успели ускакать, другие защищались вместе с Персиянами; Курды убили 3-х человек, ранили 10-ть, отбили 12-ть лошадей, оружие, нашу корреспонденцию и обобрали Персиян совершенно; по показанию их, они потеряли до 15-ти тысяч рублей одною звонкою монетою и между вьюками несколько с кирманскими шалями. Один из купцов каравана был ранен пулею в шею на вылет, другой в руку. Их привезли в отряд, поместили в подвижной госпиталь и чрез месяц вылечили. От главнокомандующего не получалось ответа на представление о пользе наказания оружием какого-либо общества Курдов, занимающегося грабежом, но необходимо было наказать за последнее нападение их на нашу почту и караван. Курды видели, что Карс держался упорно, весть об отбитом штурме распространилась в [394] отдаленные закоулки Турции и могла показывать борьбу сомнительною; мысль об этом турецкие власти поддерживали в крае с большою надменностью. При таком положении дел и при хищнических наклонностях Курдов, безнаказанность и легкость грабежей могла внушить им большую дерзость и мало-помалу поднять на ноги и собрать против нас значительные партии. По сведениям собранным в Баязете, Сурб-Оганесе и Алашкертском санджаке, на почту и караван напала партия Курдов Гейдеранлы, живущих в урочище Зиляндаро, Ванского пашалыка, между Ванским озером и Алла-дагом. Урочище это, самое населенное место за Алла-дагом, окружено трудно доступными горами, отчего живущие там Курды смелы и постоянно занимаются разбоем. Но горы безлесны. Генерал-маиор Суслов предписал маиору Кореницкому перевести к Сурб-Оганесу под каким-либо предлогом обе сотни кавалерии из Баязета и, взяв их, две роты и всех штуцерных вверенного ему баталиона и сотню конно-мусульманского полка, находившихся у Сурб-Оганеса, сделать скрытно движение за Алла-даг, налегке, без повозок, с одними вьюками н провиантом на 7-мь дней, напасть на Курдов живущих в урочище Зиляндаро, истребить все что можно огнем и оружием, и вообще наказать жестоко для примера и страха другим. Один монах, знавший скрытую дорогу в Зиляндаро, взялся быть провожатым; вызвалось также много охотников из Армян, которые горели желанием пограбить хотя один раз Курдов Зиляндаро, грабивших их часто; они вооружились и примкнули к нашей милиции. В ожидании движения всего отряда в долину Аракса к стороне Керпи-кея и имея почти всю кавалерию на Драм-даге, начальник отряда не мог отделить к маиору Кореницкому [395] более войск из отряда, находившегося у д. Таву. Впрочем, по общему убеждению, двух пехотных рот было достаточно для действия против одних Курдов.

С этою небольшою колонною маиор Кореницкий выступил из Сурб-Оганеса 2-го октября в 9-ть часов вечера по дороге к стороне Караклиса; пройдя несколько верст, по указанию проводника своротил влево в ущелья Алла-дага, шел всю ночь и остановился на привал в скрытом месте у подошвы подъема на главный хребет близ брошенной деревни Азо. Здесь люди сварили пищу и отдохнули. В полдень 3-го октября колонна выступила далее, перешла чрез снежный хребет Алла-дага по горной тропинке, занесенной снегом, к 10-ти часам вечера спустилась к южной подошве хребта и шла безостановочно до полночи скрытыми местами, не встретив и не заметив ни одного человека. Несмотря на трудности дороги, люди шли бодро и весело. Баталион этот не участвовал в настоящую кампанию 1855 года ни в одном деле и походе против неприятеля, стоял у Сурб-Оганеса, занимался перемолкою пшеницы отбитой у Турок, и над людьми его другие баталионы подшучивали, что они растолстели с турецкого хлеба; всем хотелось побывать в деле и что-нибудь сделать. В ночь с 3-го на 4-е октября колонна отдохнула в глухом месте ущелья Чекамлер, утром 4-го октября сделала еще около 20-ти верст и вышла наконец на горную отрасль, откуда открылось ей, у подошвы гор, в глубокой и роскошной долине, но в расстоянии еще около 25-ти верст, урочище Зиляндаро, покрытое цветущею еще растительностью садов, окружавших куртинские деревни. В этот день колонна прошла еще около 20-ти верст и не доходя несколько верст до первой деревни остановилась на ночлег в лощине, в которой была скрыта и [396] отделена от урочища горною отраслью. До рассвета 5-го октября маиор Кореницкий выступил к селениям, быстро прошел до них и на самом рассвете сделал нападение. Появление наших войск было совершенно неожиданно. Курды выбегали из чадр (палаток) и домов и не заботясь о спасении имущества спасались сами, кто мог, на ближайшие возвышенности, преследуемые выстрелами пехоты и кавалериею, которая гонялась за ними в рассыпную, била и рубила всех кто попадался. По середине урочища течет р. Геравен. Маиор Кореницкий послал одну роту на правую, а другую роту на левую сторону реки, чтобы истреблять селения, имущества и хлеб, который был уже снят и лежал еще частию в копнах в поле. Кавказские солдаты, ведя подобную войну на Кавказе, мастера на такие действия. В одно мгновение пламя обняло все пространство по обеим сторонам Геравен-чая; деревни, стога сена и хлеба запылали, куртинские палатки сносили в кучу и бросали в горевшие строения, ямы с зерновым хлебом и имуществом разрывали, хлеб разбрасывали, имущество, которое нельзя было или не стоило унести, бросали в огонь. В то же время маиор Кореницкий послал всю бывшую с ним кавалерию загонять скот, пасшийся на ближайших покатостях. Курды, убежавшие на окрестные высоты, кричали и стреляли, но не решались спускаться и приближаться, удерживаемые штуцерными, которые отдельными кучками прикрывали пехоту. Истребление продолжалось около 3-х часов, и в то же время из захваченных баранов и волов жарились шашлыки и варилась говядина в маленьких котелках, которые кавказские солдаты носят на себе. Всего было сожжено 11-ть деревень, или зимовников, до 300 чард, две мельницы и на них большое количество муки, приготовленной к [397] отправлению, все сено и хлеб, находившиеся в поле и в деревнях. Все более ценное имущество, ковры, посуда и проч., было взято солдатами, казаками, милиционерами и Армянами, которые привели нарочно для этого вьючных лошадей. Когда все было кончено, колонна выступила в обратный путь, гоня перед собою несколько тысяч баранов, рогатого скота, ослов и лошадей.

Во время этих действий в некоторых деревнях найдены были изодранные конверты и другие следы нашей отбитой почты. В Зиляндаро было взято в плен несколько Курдов; уходя, маиор Кореницкий отпустил из них четырех стариков, и приказал им объявить Курдам, что они наказаны и разорены за частые грабежи их и неприязненные действия против нас, в особенности за нападение на нашу почту, в чем участвовало не несколько воров, а целая сотня, что если они будут продолжать разбойничать, то будут наказаны еще более, для чего придет к ним весь отряд и не оставит у них камня на камне; что за ворами и хищниками должны смотреть все общества и старшины, и что если они будут жить смирно, то мы не сделаем им никакого вреда и не будем обижать их, как мы не обижаем Курдов живущих возле нас в Баязетском пашалыке.

Известие о нападении Русских распространилось по соседним долинам и урочищам. Курды спешили со всех сторон, чтобы загородить нам дорогу. Партия в 300 человек встретила колонну в урочище Гюлер, но была прогнана выстрелами шедших впереди застрельщиков 5-й карабинерной роты. Около полночи колонна достигла южной подошвы Алла-дага и остановилась на ночлег в удобном месте, где могла накормить скот и защитить его. К рассвету к Курдам присоединились еще до 500 [398] человек, прибывших из Патноса. Когда утром 6-го октября колонна выступила, Курды преследовали ее, наседали на хвост и с флангов, бросались в пики издали, стреляли, но действовали вообще робко, не решаясь сблизиться и ударить в рукопашную. Перестрелка продолжалась целый день, пока колонна поднялась на вершину хребта; при этом Курды вероятно понесли потерю, потому что хотя наши солдаты были вооружены еще кремневыми ружьями, но у нас было несколько десятков штуцерных, а у Курдов нет вовсе ружей. Перевалившись на северную сторону хребта, маиор Кореницкий остановился ночевать тотчас как вышел из полосы снега; Курды на северной стороне не преследовали. 7-го октября колонна прибыла в окрестности Сурб-Оганеса. Хотя при следовании с перестрелкою трудно было сохранить весь скот, который разбегался, и много скота, особенно отставшего от усталости, было брошено, заколото, сжарено и съедено, но в Сурб-Оганес войска пригнали более 2000 баранов и до 1000 штук рогатого скота, ослов и лошадей. Ходившие с нами Армяне пригнали также большое стадо, а захваченное ими имущество в огромном количестве привезли вьюками. Все они из опасения мщения Курдов, впоследствии ушли вместе с нами в Эриванскую губернию. В продолжении всего похода у нас были ранены выстрелами три человека и несколько лошадей.

Набег этот показал Курдам как нам легко наказать их. Наказание было жестоко, ново и совершенно неожиданно, потому что мы до сих пор обращались в Турции со всеми жителями кротко и милосердо, и Курды не знали еще, что мы умеем жечь без пощады и истреблять без милосердия. Они видели, что к ним ходили только две роты, которые, может сами не зная куда они [399] идут, сделали около 100 верст в глубину края, перешли огромный горный хребет и угнали безнаказанно порядочное количество скота. Жители Зиляндаро лишились всего своего имущества и понесли большие потери, которые монахи и Армяне оценивали в несколько сот тысяч рублей серебром. Армяне Баязетского пашалыка были в восторге от этого происшествия; видя что мы до сих пор только ласкали Курдов, они не были твердо уверены в своем положении и опасались, что мы хотим быть в непременной, безусловной дружбе с Курдами. Они увидели, что наказывать и истреблять Курдов легко, что они рядом с нами могут сами бить их, — и они подняли головы и сделались смелее. После этого ни одного Курда не показывалось на Арзерумской дороге и на ней водворилась совершенная безопасность до самого ухода нашего из Турции.

Первым следствием набега маиора Кореницкого было то, что Курды за Алла-дагом перессорились между собою. Жители Зиляндаро укоряли жителей Патноса и других мест, что многие из них участвовали также в грабежах на Арзерумской дороге, а вся тяжесть мщения Русских пала на них одних. Другие отвечали им, что они также участвовали в грабежах еще более и потому не должны пенять на других. Из опасения повторения подобных набегов, все Гейдеранлы, жившие ближе к хребту, откочевали к Ванскому озеру. Но здесь сделалось слишком тесно, и потому Али-Ага просил Ванского пашу о разрешении переселиться некоторым обществам к Мелезгирду. Паша разрешил, но не просил и даже не предуведомил о том начальника Мелезгирда и старшину тамошних Курдов Сепика, Розго-агу, который не состоял в ведении Ванского паши и считал себя в праве не слушать его. К тому же, Розго-ага опасался, [400] что приняв к себе Курдов только что наказанных Русскими, он навлечет и на себя наше мщение. От этого, между Сепики и Гейдеранлы произошел сначала спор, потом драка, в которой был убит сын Розго-аги. Это убийство, требовавшее по здешним обычаям кровомщения, произвело непримиримую вражду между двумя племенами. Кровь полилась, драки, стычки и перестрелки не прерывались, с обеих сторон пало много жертв, и мы в продолжении 1855 и всего 1856 года, пока оставались по близости Турции, слышали, что Сепики и Гейдеранлы дерутся, а наши Курды говорили, что вражда продлится десятки лет.

Кроме этих происшествий, разграбление каравана вместе с нашей почтой произвело большие притязания против нас со стороны Персии. Прежде всего наш генеральный консул в Тавризе писал к начальнику Эриванского отряда, что ограбление персидских купцов на Арзерумской дороге произвело в Тавризе невыгодное для нас впечатление. Тавризские купцы обратились к тамошнему каймакаму с просьбою принять какие-либо меры для охранения на будущее время имущества их, почему каймакам обратился к нашему консулу с вопросом, считает ли он возможным согласиться на то, чтобы караваны были конвоируемы, чрез места занимаемые нашими войсками, персидскою вооруженною конницею, а консул просил начальника Эриванского отряда уведомить его, какие он может принять меры для обезопасения прохода караванов, и если находящиеся в распоряжении его воинские средства недостаточны, то как считает удобнейшим устроить конвоирование караванов персидскими всадниками, но присовокуплял, что при теперешних обстоятельствах всякое сознание нашей слабости в местах близких к Персии, невыгодно для нас. [401]

В этом есть логика, но делу дан был совершенно ложный оборот. Прежде всего, тавризский каймакам должен бы обратиться не к нашему, а к турецкому консулу, так как караван разбили турецкие подданные, вышедшие из тех санджаков, где существовали еще турецкие начальства, а не те, которые изъявили нам покорность и жили на землях, занятых нашими войсками, и нашему консулу следовало бы не сознавать нас виновными, а посоветовать каймакаму отнестись по этому предмету к кому следует, т.е. к турецкому начальству. В сущности мы не были слабы и не должны были огорчаться, что сами Турки чрез Курдов вредят торговле Англичан и Французов. Генерал-маиор Суслов отвечал нашему генеральному консулу в Тавризе и донес о том главнокомандующему, что за беспорядки, делаемые турецкими подданными, должно отвечать турецкое правительство, которое имеет возможность приказать своим Курдам жить смирно и не грабить хотя Персиян в караванах, которых легко отличить от нашей милиции, что отряд занят военными действиями и не может раздробляться по сотням для конвоирования караванов, которых проходит очень много и которые такими конвоями не могут быть даже спасены, если турецкое правительство намерено действовать враждебно против Персиян; что давая конвой, мы возьмем на себя ответственность за беспорядки, делаемые Турками, и что в сущности мы конвоировали бы товары враждебных нам народов; что же касается собственно до нас, то Курды за разграбление нашей почты наказаны жестоко, и собственно для нашей безопасности в Баязетском пашалыке на дороге стоят достаточные части войск, присутствие которых впрочем может быть полезно и для караванов, и так как турецкие [402] подданные могут и должны не грабить караваны по одному приказанию своего начальства, то нет никакой надобности пускать персидских всадников в круг наших военных действий. Главнокомандующий одобрил этот отказ. Но впоследствии, когда мы сблизились опять с Арзерумом, в наш отряд приехал оттуда персидский консул и настоятельно требовал, чтобы мы давали конвой караванам, доказывая, что мы должны отвечать за всякий ущерб, который понесет персидская торговля близ наших войск, потому что обязаны смотреть за порядком в тех местах, где находимся и отвечать за беспорядки кто бы их ни сделал, Турки или Русские. Я отвечал ему, что по обыкновенному порядку вещей следовало бы отвечать за турецких подданных турецкому правительству, а за русских русскому, но что для нас будет очень выгодно принять за основание предлагаемые им правила ответственности, потому что если мы обязаны отвечать за беспорядки делаемые Турками близ наших войск, то без сомнения Турки будут отвечать за беспорядки, которые мы будем делать по близости их войск, и в таком случае я даю ему олово, что наши казаки не пропустят ни одного персидского каравана и будут грабить их подалее от наших войск и поближе к турецким войскам, даже возле их лагеря, — что для нас будет вдвойне выгодно: мы будем иметь постоянно богатую добычу и нанесем вред своему неприятелю, Туркам, заставив их платить за наши грабежи, но вероятно и Турки будут соперничать с нами и постараются ограбить поблизости наших войск те караваны, которых проглядят и не ограбят казаки поблизости турецкого лагеря, так что персидским караванам не будет прохода. Это обещание озадачило консула. Он задумался и отвечал, что действительно лучше [403] придерживаться прежним правилам, потому что русские казаки опаснее Курдов.

XVI.

Сбор подати.

Со вступлением наших войск в настоящем году в Баязетский пашалык, много полей брошенных Курдами Алашкертского санджака, бежавшими в горы, осталось без присмотра. Хлеб на них засыхал и должен был пропасть. И здесь летом почти не бывает дождей и поля орошаются искусственно водою, отведенною канавами из горных речек. Поэтому еще в июне месяце начальник Эриванского отряда сделал распоряжение чрез диваны Топрах-кале и Баязета, чтобы жители оставшиеся на месте разделили между собою засеянные и брошенные своими соседями поля, заботились орошением их, и когда хлеб созреет, сияли бы его. За труды они должны взять половину снятого хлеба, а другую половину отдать владельцам полей, если бы они возвратились осенью в свои жилища, в противном же случае отдать ее нашим войскам, если встретится надобность. Кроме этой половины, мы могли взыскать еще натурою десятую часть всех произведений земли, платимую обыкновенно жителями турецкому правительству. Хотя было полезно привлекать к себе жителей, не делать для них наше занятие тягостным, не собирать с них податей, и подать эта была так ничтожна, что не вознаградила бы возбужденного ею неудовольствия, но жители говорили сами, что если мы не соберем подать для себя, то Турки взыщут ее впоследствии по нашем уходе, и потому не представлялось особенных причин, чтобы не взыскать десятинную подать, не взыскивая однако же денежных [404] податей. Главнокомандующему было донесено, что было бы полезно обратить в казенное довольствие войск половину хлеба брошенного бежавшими Курдами и десятую часть произведений земли, платимую обыкновенно жителями турецкому правительству. По расстройству местного хозяйства по случаю войны, нельзя было ожидать большого сбора, но он мог нам пригодиться для отдаленных движений, как пригодился провиант отбитый у турецкого войска собственно тем, что облегчал доставку нашего казенного провианта из Эриванской губернии. Ответ на это представление последовал не скоро. Жители сняли уже хлеб и время для определения десятой части произведений было упущено, потому что это определение должно делать немедленно по сборе, когда снопы остаются еще в поле. Наконец 12-го сентября начальник отряда получил особые правила управления санджаками занятыми нами, и предписание собрать десятинную подать. Санджаковые начальники, помощники их и рассыльные (есаулы) должны были получать от нас жалованье из экстраординарных сумм, что было не расчетливо, потому что и, приблизительно, это жалованье превышало всю десятинную подать, и мы могли вовсе не собрать ее по ходу войны. Начальник отряда по необходимости изменил это распоряжение тем, что оставил все в том виде, как было учреждено нами. Баязетский санджак управлялся диваном без жалованья, под ведением находившегося в Баязете с сотнею кавалерии войскового старшины Костина, Диадинский маиором Кореницким, а Алашкертский и Караклисский Ших-Абдалом, под ближайшим наблюдением самого начальника отряда, или начальника войск, остававшихся здесь, когда отряд уходил в Арзерумский пашалык. Жалованье было назначено только Ших-Абдале, но не [405] деньгами, а по местным ценам, хлебом, из числа десятинной подати, с самых отдаленных куртинских селений, с которых нам самим было бы трудно и хлопотливо собирать его; Ших-Абдал остался этим доволен.

Вообще мы здесь постоянно замечали и убеждались, что жители предпочитали управление русскими офицерами управлению начальников из туземцев. Это не подлежит сомнению относительно Армян, на которых мусульмане смотрят как на овец, которых надо только стричь и доить, но Татары и Курды по своим делам постоянно относились к русскому начальству, и близ палатки отрядного штаба была постоянно толпа их. Когда мы в прошедшем году стояли у д. Тапариса, то ко мне приехали Курды деревень лежащих в Алла-даге и просили, чтобы для разбирательства тяжб, беспрестанно возникающих у них, и для производства суда, мы назначили казака или солдата. Я объяснил им, что это не удобно, так как мы ходим по всему краю, и посоветовал обращаться к своим старшинам, или к Баязетскому дивану, но они отвечали, что они не верят своим судьям, которые никогда не бывают справедливы и решают всегда дело в пользу богатого и сильного, и просили, чтобы прислать солдата хотя теперь на короткое время для разбирательства одного казусного дела. К ним отправили офицера, который разобрал и решил дело к общему удовольствию. Без сомнения, в отряде, находившемся постоянно в действиях и имевшем направление привлекать жителей, не могло быть продажности и несправедливости. Управление Баязетским санджаком войсковым старшиною Костиным и Диадинским санджаком маиором Кореницким в продолжении всей кампании 1855 года, оказалось хорошим, жители были очень [406] довольны ими. В Алашкертском и Караклисском санджаках, находившихся под ближайшим наблюдением начальника отряда, тем более не могло быть неудовольствия на нас.

Десятинную подать велено было определить и собрать: в Баязетском санджаке войсковому старшине Костину вместе с диваном, в Диадинском санджаке маиору Кореницкому вместе с настоятелем монастыря Сурб-Оганеса, и в Алашкертском и Караклисском санджаках офицеру, назначенному из отряда и знавшему местные языки, вместе с двумя членами, назначенными от дивана Топрах-кале, один из Армян и другой из Курдов. Здесь кстати приведу некоторые общие приблизительные сведения о крае, занятом нашими войсками.

В Баязетском пашалыке в мирное время можно считать до 25,000 жителей обоего пола на пространстве до одного миллиона наших десятин, т. е. на каждую душу приходится около 40 десятин удобной и неудобной земли. Земля плодородна, но к хлебопашеству удобна только на равнинах, в низменных местах долин и ущелий и в нижней полосе горных покатостей, где не бывает ранних морозов, однако же и здесь большая часть земли остается под лугами, как по незначительности населения сравнительно с пространством, так и потому, что около половины народонаселения составляют полукочевые Курды, не занимающиеся вовсе, или весьма мало хлебопашеством. Жители сеют пшеницу и ячмень, и в малом количестве лен и коноплю. Урожай пшеницы бывает обыкновенно 10-ть н 12-ть зерен. Пашут простого устройства плугом, в который запрягают пять или шесть пар волов. Вершины и покатости гор покрыты лугами, доставляющими большие удобства для скотоводства; скота здесь много, и он есть главнейшее [407] богатство. Из показаний жителей и прежних откупщиков десятинной подати, можно полагать, что весь Баязетский пашалык производит в мирное время до 300,000 баязетских самар пшеницы и около 150,000 таких же самар ячменя (в баязетской самаре 5-ть пудов зернового хлеба). Несмотря на то, что в 1855 году много хлеба пропало, наш отряд все лето до конца декабря довольствовался ячменем, покупавшимся на месте в Баязетском пашалыке; однако же, к зиме ячмень видимо истощался, становился дороже и в последние дни жители продавали его неохотно. До начала войны, баязетская самара пшеницы стоила около 1 руб., а самара ячменя около 75 коп. сереб.; в декабре 1855 года самара ячменя поднялась до 4 руб. сер. Сено заготовляется в большом количестве для прокормления огромных стад зимою, но можно заготовить его еще более. Может быть отчасти неудобство хлебопашества на горах заставляет Курдов заниматься скотоводством и поддерживает полукочевой образ их жизни. В первое время пребывания нашего в Азиятской Турции в 1854 году, войска покупали корову в 6-ть или 7-мь пудов весу за 3 руб., барана за 50 коп. сер.; впоследствии цены на скот возвысились, вероятно от того, что много скота стали прогонять на продажу в Эриванскую губернию, но говядина никогда не обходилась нам в мелкой продаже дороже 1 руб. сер. за пуд.

Фабрик и заводов во всем пашалыке вовсе нет. Все произведения хлебопашества и скотоводства продаются в сыром виде преимущественно караванам, которые везут их в Трапезонт. Одиночные мастеровые выделывают в крае только для местного потребления овчины, войлоки, толстое сукно, сыр, который хранится в бурдюках, шьют платье, крошат табак; жители [408] Куруна и Мусула делают простую глиняную посуду. В 15-ти верстах к юго-востоку от Хамура в ущельях Алла-дага находятся соляные копи, доставлявшие соль всем окрестностям, но разработка ее по случаю войны прекратилась. О торговле я говорил уже выше, — вся она в руках европейцев. Из местных жителей, Армяне и оседлые Курды Топрах-кале и Баязета перекупают европейские произведения и продают их в крае мелочною торговлею, или сбывают в Эриванскую губернию контрабандою. Самый богатый и единственный купец, Петрос-ага, имеет в обороте капитал в 15-ть тысяч руб. сер. Отсутствие фабрик и купечества, производящего большую, особенно внешнюю торговлю, извлекая из страны, с помощию свободной торговли все деньги, препятствует образованию богатого сословия, которое своим состоянием и просвещением могло бы возвыситься над уровнем массы народа и быть представителем и хранителем достоинств своего племени. Богачей здесь нет, ни между Армянами, ни между Татарами, ни между Курдами. Турецкая власть и свободная торговля делают всех равными — грязными привычками жизни, невежеством и нравственным ничтожеством.

Турецкое правительство собирало в пашалыке подати: денежные — сальям и харадж, и в натуре бахра, или десятинную подать. Сальям собирается с каждого двора, как мусульман, так и христиан. В Константинополе определяли количество подати сальяма, которую должен заплатить весь пашалык, паша с своим диваном распределял ее на санджаки, мудиры, т. е. санджаковые начальники, с своими диванами, или меджилисами, распределяли ее на отдельные деревни, в которых старшина с обществом назначали сколько должен внести денег каждый двор: обыкновенно приходилось от 1 1/2 до 10 [400] рублей серебром на каждый двор, смотря по зажиточности. Со всего пашалыка собирали сальяму до 12-ти тысяч рублей серебром. Харадж, денежная поголовная подать, собиралась ежегодно только с каждого взрослого христианина мужеского пола от 16-ти до 70-ти лет. Старший член семейства, живущего отдельным домом, платил 3 рубли, следующий за ниш по летам 1 1/2 рубля, и затем все остальные каждый по 75-ти копеек серебром. Общее количество этой подати простиралось до 3-х тысяч рублей серебром. Бахру, подать одной десятой части всех произведений земли, турецкое правительство не собирало само натурой, а отдавало сбор ее на откуп. Торги производились в Баязете в присутствии паши и всех диванов, как Баязетского, так и санджаковых: на откуп отдавались целый пашалык, или каждый санджак отдельно, или каждая деревня отдельно, потом данные откупщиками цены представлялись на утверждение арзерумскому муширу, который утверждал их. По показанию самих откупщиков, местных жителей, за сбор десятинной подати до последней войны, со всего пашалыка платили правительству до 18-ти тысяч рублей серебром, а за 1854-й год дали только 10 тысяч рублей. Кроме того существовали налоги: от 2-х до 6-ти рублей в год с каждой лавки за право торговли, по 3 рубля в год с каждой мельницы, 1 1/2 % стоимости продающегося скота, 4% стоимости товаров, которые продавали собственно русские и персидские купцы, и повинности: квартиры войскам, исправление дорог, выставка нужного числа подвод для войск при передвижениях и действиях и проч. Армяне и Курды в обыкновенное время не несли рекрутской повинности, но в продолжении бывшей войны стали брать их в рекруты; кроме того Курды должны были [410] выставить с каждого дома по одному всаднику в милицию.

Подати по-видимому не велики, но жители, особенно христиане, жаловались на несправедливое распределение их. Житель не знал сколько, с чего и за что он должен платить, что мог бы знать на основании правил определенных законом и объявленных во всеобщее сведение, чем сохраняются права и собственность каждого; количество подати назначалось местными ближайшими начальниками, по их усмотрению, и откупщиками, и без сомнения каждый житель платил гораздо более того сколько доходило в казну падишаха. В особенности откуп сбора десятинной подати произведений натурою служил поводом к большим злоупотреблениям. Члены дивана в согласии с пашею, всегда поддерживали друг друга, разбирали откуп по дешевым ценам и потом перепродавали другим по ценам более высоким, а с земледельцев, особенно христиан, собирали иногда и более десятой части произведений. Откупщики, как члены дивана, имели влияние на власть и могли наказать и заставить молчать плательщиков. Несмотря на это, при изобилии и плодородии земли Армяне при своей покорности и трудолюбию хотя одеты дурно и живут грязно, но едят сыто и несут свою судьбу молчаливо.

Следовательно, сделанное нами распоряжение не платить никаких податей откупщикам, а внести прямо нам десятую часть произведений натурою, должно было нравиться народу платящему подати. т. е. большинству народонаселения, и их приводило в сомнение только то, что может быть по уходе нашем в Россию, турецкое правительство заставит их заплатить себе подать вторично. В это время случился неудачный штурм Карса, и главнокомандующий предупредил генерал-маиора Суслова, что [411] Эриванский отряд возвратится на зиму в Эриванскую губернию. Поэтому сделано было распоряжение, чтобы каждое селение по сборе десятой части произведений, пшеницу перемололо в муку с обыкновенною платою мельникам, и свезло бы ее нашим войскам, — из Алашкертского и Караклисского санджаков в отряд, из Диадинского санджака в 5-й баталион Мингрельского полка к Сурб-Оганесу, а из Баязетского санджака к сотням расположенным у Баязета. Мука принималась или войсками, или в провиантский магазин под квитанции и расходовалась. Ячмень и сено — Алашкертского санджака были выданы войскам, и сено очень пригодилось нашей кавалерии при стоянке ее на Драм-даге, где не было уже подножного корма, а Караклисского, Диадинского и частию Баязетского санджаков, велено было свезти во все селения от Караклиса до Мусуна, в которых предполагалось делать ночлеги. Подать вообще оказалась незначительною, оттого что десятую часть произведений определяли, когда жители обмолотили уже хлеб; много ячменя продали нашим же войскам и караванам и часть всего спрятали в ямы, и вообще подать определяли снисходительно. Но и эту подать не успели собрать или потребить войсками, потому что отряд вскоре ушел в Арзерумский пашалык, где оставался до самого выступления в Эриванскую губернию. В особенности много сена осталось в Баязетском санджаке, где почти вся десятинная подать состояла из одного сена. При выступлении было оставлено однакоже диванам приказание, чтобы продукты десятинной подати не забранные нами, были сохранены до весны будущего года, когда мы придем сюда вторично.

Текст воспроизведен по изданию: Русские в Азиятской Турции в 1854 и 1855 годах. Из записок о военных действиях Эриванского отряда генерал-маиора М. Лихутина. СПб. 1863