ЛЕТУЧИЙ ОТРЯД В 1850 и 1851 ГОДАХ

VI.

Хаджи-Мурат в малой Чечне. Заботливость Козловского о безопасности Слепцова. Последствия посещения Хаджи-Мурата. Бой в верховьях Валерика 31 января и поражение нашего ариергарда. Дознание по поводу этого дела и результат его. Козловский отмстил за Слепцова.

Быстро подвигались вперед работы по вырубке и расчистке просек и по обнажению правого берега Сунжи от лесных трущоб — не смотря на то, что, за выделением из летучего отряда трех рот пехоты для занятия обсервационных позиций на рр. Алгус-Али и Аршты, в нем оставалось всего четыре роты. Из них одна высылалась в цепь, одна должна была служить резервом, прикрывая в то же время орудие, и только две уходили с топорами [422] в лес. Для того, чтобы дать приблизительное понятие о том, на что способны были кавказские войска, одушевляемые благородным рвением и любовью к начальнику, приводу в пример один какой-нибудь период работ на выдержку: в течение тести дней, с 18-го по 24-е декабря 1850 года, расчищена просека между Ачхоем и шавдон-шаринскими хуторами на протяжении двух с половиною верст в длину и от 80 до 150 саженей в ширину; разработана переправа через р. Нетхой, берега которой срыты, а через лес, преграждавший доступ к правому ее берегу, прорублена просека на четверть версты в длину и на сто саженей в ширину. "Такая быстрота в работах", пишет Слепцов в своем донесении 13, "объясняется общим рвением всех чинов вверенной мне пехоты". Кавалерия также не оставалась праздною: Слепцов предпринимал с нею две рекогносцировки — одну 19-го, другую 23-го декабря, во время которых обозрел всю пересеченную местность между реками Гехи и Нетхоем, изрытую канавами, рытвинами и запруженную болотами. 18-го и 22-го того же месяца он ходил с нею на фуражировку запасов жителей нагорной малой Чечни, в перелесках между верховьями рр. Шалажи и Валерика, у самого почти подножия Черных гор. Полная тишина царствовала кругом; даже пикеты, как показалось начальнику отряда, были сняты. Для Слепцова, пылкого и доверчивого, это спокойствие было вестником близкого замирения малой Чечни. Теперь, когда широкая полоса вдоль правого берега Сунжи последним переселением ее жителей на левый берег совершенно обнажилась от прикрывавших ее аулов, то чеченцам ничего более не оставалось, как прекратить неприязненные действия и просить нашего покровительства — что и должно [423] было случиться, по мнению Слепцова, с наступлением весны, так как к тому времени решено было положить прочное основание нашему владычеству на плоскости производившимися работами и усилением линии двумя новыми станицами. В этом мнении еще более утвердили его старшины нагорной Чечни, прибывшие в лагерь просить о пощаде и заявить о готовности жителей сложить оружие и покориться. Он даже заранее решил в своем уме не поощрять частных переселений, для чего пришлось бы отрывать войска от работ и изнурять их трудными походами к верховьям рек.

К 26-му января 1851-го года работы в окрестностях Закан-юрта и Ачхоя и по берегам рек Нетхоя, Шалажи и Валерика были совершенно окончены. Летучий отряд, после предварительного осмотра расчищенных пространств, передвинулся к Алхан-юрту, где предполагалось заложение одной из двух новых станиц. 21-го приступлено было к расчистке леса несколько ниже Алхан-юрта, по левую сторону Сунжи. Отдано было приказание — не трогать строевого леса, как о том просили начальника верхне-сунженской линии приходившие с Терека казаки, которые изъявили желание поселиться в новых станицах. Предстояло также открыть сообщение просекой между Алхан-юртом и урус-мартанскими полянами, для чего нужно было переправить часть пехоты на казачьих лошадях на правый берег Сунжи, но спуски к реке до того были круты, что разработка их заняла очень много времени. На новой просеке также строевой лес должен был оставаться на корне, чем значительно сокращалась работа, которая могла быть окончена в два дня, и затем предполагалось распустить отряд на линию. Вся кавалерия летучего отряда переправилась вслед за пехотою на правый берег Сунжи, где ей велено было, по занятии позиции на одной из [424] ближайших полян, прикрывать работы и отнюдь далеко не расходиться. Это странное распоряжение, т. е. одновременное производство работ на обоих берегах Сунжи и меры предосторожности, которых не принимали даже в более опасных местах на Валерике и Шалажи, несколько удивили отряд; но дело очень скоро объяснилось: Слепцов получил достоверные сведения о присутствии в малой Чечне значительных неприятельских сборов. Перед вечером сведения эти подтвердились прибывшими в Алхан-юрт лазутчиками, которые между прочим сообщили, что Хаджи-Мурат вступил в малую Чечню с отборной кавалерией, взятой им из скопищ, действовавших против наших войск в большой Чечне. Где именно расположился Хаджи-Мурат со своей партией, этого лазутчики не могли сказать.

Давно желал Слепцов встретиться лицом к лицу с знаменитым аварским наибом. Желание это разделяла с ним и вся его удалая дружина, и потому, как только весть о появлении в малой Чечне неприятельской кавалерии дошла до летучего отряда, все пришло в волнение, все нетерпеливо стали ожидать боя. Избалованные победами, кавказские войска год от году становились разборчивее; экспедиции имели в их глазах особенную привлекательность, когда против отряда действовали: Хаджи-Мурат, Кибит-Магома, Идрис, Шуаиб-мулла, Талгик. Слепцов боялся, что Хаджи-Мурат будет уклоняться от встречи с ним, как уклонялся от нее почти такой же отважный предводитель — наиб большой Чечни Талгик. Это опасение высказывается им в рапорте начальнику владикавказского военного округа 14. Он готов был, не дожидаясь, чтобы Хаджи-Мурат чем-нибудь обнаружил свое присутствие в [425] малой Чечне, атаковать и разбить его и тем нанести решительный удар его влиянию в крае, но он не знал, где найти его. Сосредоточенные им на двух пунктах войска: в Алхан-юрте (шесть рот пехоты, при двух орудиях, четыре сотни кавалерии, ракетная команда и осетинская милиция) и в стан. Ассинской (три сотни Сунженского казачьего полка, ракетная команда и карабулахская милиция) направлены были одновременно 28-го января к реке Гехи. Около Шалажи обе колонны сошлись, переправились через Валерик и в недальнем расстоянии от Гехи стали на позицию. Благодаря наступившей оттепели, свежие следы по дорогам указывали на присутствие большой массы кавалерии; но неприятеля нигде не было видно. Чтобы иметь хотя приблизительные сведения о месте пребывания партий и постараться вызвать и завлечь их, к стороне Рошни через Гехи разосланы были по разным направлениям мелкие разъезды из милиции. Но эти поиски ни к чему не привели: разъезды возвращались в лагерь, ничего не открыв; даже следов, которых так много попадаюсь по всем дорогам к западу от Гехи, совсем не было видно к востоку от этой реки. Это было, конечно, некоторым, хотя далеко не точным, указанием, что Хаджи-Мурат мог стоять со своей кавалерией или на левом берегу Гехи, или на реке Валерике, или же на Шалажи. Если бы он появился на Фортанге, то галашевские старшины, конечно, немедленно дали бы ему знать; следовательно, он не имел намерения привести в исполнение свою старую угрозу — возмутить вновь покорившиеся общества. Об истинной же цели его пока никто не знал — вероятно, даже и приближенные его мюриды. Для Слепцова было ясно только одно: что аварский наиб избегает его, но он все-таки не терял надежды встретиться с ним и потому оставался на позиции у Гехи до пяти часов пополудни. После этого он [426] распустил отряд, но не по станицам: войска, прибывшие ил Алхан-юрта, он возвратил к прерванным занятиям; одну роту пехоты направил в Закан-юрт для усиления гарнизона этого укрепления и для облегчения работ по устройству моста; две сотни сунженских и одну донских казаков, осетинскую милицию и часть пехоты, при двух орудиях, под начальством подполковника Мезенцова, поставил на Фортанге, чтобы следить за бумутским ущельем, а остальную кавалерию, под командою войскового старшины Предимирова, двинул в лагерь на Алтус-Али. Расположенные таким образом войска имели возможность быстро сосредоточиваться к угрожаемым пунктам и встречать неприятеля соединенными силами, с какой бы стороны он ни показался; даже если бы он спустился на плоскость малой Чечни, то его могли заметить из Алхан-юрта. Начальник чеченского отряда генерал-маиор Козловский, к которому, перед выступлением летучего отряда на реку Гехи, отправлен был нарочный с известием о появлении неприятельских партий в малой Чечне, направил 29-го января в тыл Хаджи-Мурату часть своей кавалерии, под начальством наказного атамана генерал-маиора Круковского, который письмом уведомил Слепцова о своем выступлении. Таким образом, если бы Хаджи-Мурат был разбит, он бы мог утешать себя тем, что против него действовали два самых доблестных генерал кавказской армии. Придавая особенную важность совокупному действию обоих отрядов, Слепцов притянул в ночь с 29-го на 30-е января роты Навагинского полка из Закан-юрта и сосредоточил около Ачхоя пять с половиной рот пехоты, при двух орудиях, саперную команду, четыре сотни кавалерии с их ракетной командой и осетинскую милицию. Остальная кавалерия, под начальством Предимирова, сохраняла свою первоначальную позицию на р. [427] Алгус-Али, где должна была служить резервом, и откуда легко и быстро могла поспевать, куда бы ее ни потребовали. Со своей новой позиции на Фортанге Слепцов имел возможность атаковать Хаджи-Мурата с фронта в то время, как кавалерия, высланная Козловским, действовала бы с тыла.

Едва успели войска летучего отряда стянуться к Ачхою, как получено было известие, что Хаджи-Мурат, опасаясь оставаться долго в малой Чечне, ушел за Аргун, вследствие чего и генерал-маиор Круковский, с кавалерией, вернулся на шалинскую поляну к отряду ген. Козловского. Между тем, только к 30-му января лазутчикам удалось проведать о настоящей цели пребывания Хаджи-Мурата в малой Чечне. Большая часть его кавалерии расположена была в аулах у верховьев р. Шалажи; сам он, с остальною кавалерией, стоял в верхне-гехинских хуторах. Отсюда он намеревался горными тропами вторгнуться во вновь покоренные общества карабулахское и галашевское и произвести там поголовное восстание. Едва месяц прошел с тех пор, как старшины нагорной малой Чечни, напуганные смелыми фуражировками Слепцова в их ущельях, приходили к нему в лагерь и просили пощадить их аулы, заявляя о готовности жителей присягнуть на верность русскому правительству и выдать аманатов. Теперь эти самые аулы принимали у себя Хаджи-Мурата, размещали по своим хуторам и продовольствовали его кавалерию. Это были большие, многолюдные аулы, центр народонаселения нагорной Чечни: они тянулись вдоль верховьев рек Шалажи, Валерика и Гехи, расположены были на близком один от другого расстоянии по террасам Черных гор или в диких, неприступных их ущельях, настоящих дебрях, и окружены вековыми лесами. Не довольствуясь тем, что было сделано для защиты их [428] самой природой, они на всех доступах к своим аулам со стороны большой Русской дороги воздвигли капитальные искусственные преграды. Слепцов был возмущен их вероломством и лицемерием и считал нужным дать им урок, тем более, что они давно навлекали на себя вполне заслуженную кару за поддержание смут в двух только что замирившихся обществах и за доставление у себя пристанища абрекам из Датыха, Гондал-Баса и других аулов верховьев Фортанги. Нельзя было также на этот раз не воспользоваться Слепцову бывшим уже в сборе отрядом и тем одушевлением его, при котором, по-видимому, являлась полная надежда покончить с беспокойным населением и старые, и новые счеты. Встретилось лишь одно неудобство — что в среде войск пехота была набрана из разных частей и, конечно, не могла иметь того единства, которое считается одним из важных тактических условий успеха в бою. Кроме того, роты, в 120 штыков средним числом каждая, пополнены были недавно прибывшими рекрутами, и офицеры, командовавшие ими большею частью были не опытны, "новички", как их называет Слепцов. Но и этот пробел, с которым поневоле приходилось мириться, не надолго смутил начальника отряда, а тем более не мог быть поводом к тому, чтобы он отказался от своего твердого решения. Пунктом для нападения Слепцов избрал ущелье, образуемое реками Шалажи и Валериком, и аулы, продовольствовавшие кавалерию Хаджи-Мурата. До верхне-гехинских хуторов, дававших приют самому наибу, очередь должна была дойти впоследствии.

В ночь с 30-го на 31-е января Слепцов выступил с отрядом 15 из Ачхоя и, через Нетхой, по новой [429] просеке, направился к Шалажи. Спуски к этой последней реке для артиллерии и кавалерии разработаны были еще в половине января и тогда же устроен был мост для пехоты, так что войска могли перейти на другой берег реки без суеты и шуму. За Шалажи отряд повернул к Черным горам и продолжал двигаться вверх по течению реки к ущелью. За два часа до рассвета войска подошли к густому лесу, который тянется по ущелью на целую версту. До сих пор движение никем не было открыто. Не только на плоскости против большой Русской дороги, даже у входа в лес не было пикетов. Это видимо доказывало уверенность жителей, что о пребывании у них неприятельской кавалерии русским ничего неизвестно, и что заявление их о желании принести покорность продолжает сохранять свою силу. В лесу было совершенно темно, так что люди пробирались ощупью: местами приходилось расчищать дорогу для артиллерии, при чем трудно было не нарушить абсолютной тишины, царствовавшей кругом; однако, не смотря на то, когда отряд вышел на обнаженную местность, откуда видны были аулы, нигде не было заметно никаких признаков тревоги. До террас, по которым живописно разбросаны были сакли, оставалось еще две версты. Это небольшое расстояние представляло самую трудную и самую опасную часть перехода. Хотя две смежные реки, Шалажи и Валерик, у истоков своих были разлучены большими водоразделами, но в этом месте сходились до того близко, что дорога в аулы, вся изрытая промоинами, [430] суживалась в тропинку и извивалась над обрывами обеих рек. Еще версту прошли войска по обнаженному от леса пространству, встретили преграду и остановились. На этом самом месте, следовательно на половине расстояния между опушкой пройденного леса и нижней террасой, на которой стоял первый аул, от правого берега Шалажи до левого Валерика, возвышался поперек дороги огромный завал, сложенный из массивных широкоствольных деревьев, связанных хворостом и убитых землей, которая от морозов затвердела, а по ту сторону и во всю длину его вырыт был ров в сажень ширины. Уничтожение этой грандиозной преграды было предоставлено усердию поручика Подымова, который, после трудной двухчасовой работы, требовавшей, между прочим, быстроты и тишины, добился-таки, наконец, того, что часть завала рухнула 16. Стало рассветать. Раздались три сигнальных выстрела — и отряд был открыт. Может быть, в эту минуту, если судить по донесению Слепцова, у последнего и мелькнула мысль о возможности отступить, не роняя достоинства нашего оружия 17; но он этого не сделал. Он приказал пяти ротам, под начальством маиора князя Лукомского, направиться через пролом, образованный Подымовым, и идти на штурм первого аула; шестая же рота оставлена была прикрывать орудия при отступлении. Быстро и дружно, не смотря на усталость, двинулась пехота вперед и, выдержав легкую перестрелку, без потери заняла аул, жители которого успели скрыть свои семейства, имущества и скот, так как штурмовой колонне нужно было пройти [431] целую версту от завала до ближайшей террасы. Между тем, остальные войска поспешно забрасывали ров сеном и материалами от разрушенной части завала, и когда дорога была готова, Слепцов, с кавалерией, поскакал вперед к занятому аулу. Высоты, на которых расположены шалажинские хутора и аулы, изрезаны глубокими лощинами. Не в дальнем расстоянии от ущелья находились группы других аулов, таких же больших и многолюдных и так же близко стоявших один от другого, и вся эта местность верховьев Валерика, Шалажи и Гехи составляла оплот, так сказать, стратегический узел народонаселения нагорной малой Чечни. Продолжать наступление в этот горный лабиринт — значило бы рисковать половиной летучего отряда, тем более, что грохотавшая по ущелью перестрелка, которую эхо раскатами разносило по окрестным высотам, быстро подняла на ноги все население соседних обществ, и оно густыми толпами спускалось с верхних террас и сбегалось с верховьев Гехи и Рошни. Слепцов, сообразив все эти обстоятельства, признал, что необходимость и благоразумие требуют отказаться от окончательной цели набега — и велел отступать.

Было восемь часов утра, когда он вернулся, с кавалерией, к завалу, за которым все время находился резерв, в ожидании его распоряжений. Он велел артиллерии следовать в арьергарде под прикрытием той роты, которая была оставлена при ней; часть кавалерии отодвинул за обнаженное пространство спешил и расположил перед лесом цепью вдоль его опушки, чтобы она могла принять отступавшую пехоту, а остальной кавалерии приказал отойти с коноводами к поляне, находившейся в лесу, которую ночью проводник обошел, опасаясь на ней неприятельского пикета. Роты, под начальством маиора князя Лукомского, двинулись от аула через лес в следующем порядке: в правой цепи — [432] взвод 6-й роты Тенгинского полка, стрелковый взвод 4-й гренадерской роты и 10-я мушкетерская рота Навагинского полка; в левой цепи — взвод 11-й роты Навагинского полка и 3-я линейная рота кавказского линейного № 7 баталиона, подкрепленная потом частью от 1-й роты кавказского линейного № 8 баталиона; в арриергарде — 2-я рота линейного № 7 баталиона, при которой был и сам баталионный командир полковник Германс. Чеченцы, заняв крайние сакли, открыли по отступавшим сильный ружейный огонь и, по мере того, как увеличивалось расстояние между обеими сторонами, перебегали к обрывистым берегам рек и из-за них продолжали провожать нас выстрелами. Как ни сильно была теснима пехота с двух сторон, но она сохраняла порядок все время по открытому пространству до оврага, пересекающего лес недалеко уже от выхода на поляну. В эту минуту неприятель, удостоверяясь в превосходстве своих сил, намерен был броситься в рукопашный бой и уже обнажил шашки, но картечь двух орудий и беглый огонь бывших в цепи казаков приостановили его намерение. Когда пехота поравнялась с артиллерией, началось общее отступление, неторопливое, нерешительное, точно войска горели желанием совсем прекратить его и перейти в наступление. Чеченцы преследовали их и на таком близком расстоянии, что можно было разглядеть их лица. Перестрелка, начавшая стихать перед тем, как они холодным оружием собирались решить участь боя, опять возобновилась. Высокоствольный лес повторял каждый выстрел, и так как эти выстрелы срывались тысячами, то гул стоял невообразимый; командные слова и сигналы терялись в нем, как голоса погибающих в бурю; он далеко разносился и слышен был в Ачхое и Урус-Мартане, где ничего не знали о движении летучего отряда и были в сильном недоумении. [433]

Приближался критический момент — переправа через глубокий, обрывистый овраг, по другую сторону которого, наподобие каймы, протянулась опушка леса, обращенная к поляне. Чеченцы приготовились встретить отряд и опять начали обнажать шашки. С нашей стороны были приняты все меры, чтобы кризис миновал благополучно. Артиллерия, под прикрытием одной тенгинской и двух линейных рот, выдвинувшись на поляну, стала на позицию фронтом к опушке, на ближний картечный выстрел от нее: она готовилась вознаградить себя за долгое молчание при движении через лес. Начальник арриергарда полковник Германс, штаб-офицер честный, проникнутый чувством долга, все время оставался на своем опасном посту; Слепцов ни на минуту не покидал ариергарда и оттуда распоряжался всеми действиями. Когда арриергард, прикрыв общее отступление, стал приближаться к оврагу, неприятель начал обдавать его залпами. Догадавшись по внезапно усилившейся перестрелке, что чеченцы намереваются прорваться через цепь, полковник Германс отправил вверенного ему баталиона маиора Куликовского с приказанием к маиору Лукомскому, уже вышедшему на поляну — как можно скорее прислать ему свежие части пехоты на смену наиболее пострадавших. Маиор Куликовский, сознававший важность и спешность возложенного на него поручения, вместо того, чтобы самому привести подкрепление, остался на поляне, ограничившись передачей приказания. В самый критический момент боя, перед спуском в овраг, левая цепь ариергарда, которою командовать поручик Воронович, осталась вдруг без офицера, потому что он переправился на другой берег с первыми парами ее, тогда как должен был оставаться в цепи до прохода последней пары. Чеченцы гикнули и бросились в шашки; арриергард дрогнул, был смят и обращен в бегство. Все старания [434] Германса остановить бегущих были напрасны. Не только доводы и увещания, даже пример героя начальника, решившегося умереть на своем посту, чтобы не разделить позора со своими подчиненными, не мог образумить объятых паникой новобранцев: они бежали влево от дороги, через лесную чащу, не смея даже оглянуться, и вышли прямо на казаков, приготовившихся встретить неприятеля в самой опушке. Полковник Германс пал, простреленный пулею и потом добитый шашками; тело его было брошено. Он умер не там, где была его часть, но там, где она должна была быть. Когда арриергард бежал, Слепцов, будучи пешком, в пылу крайнего волнения и негодования, которые вырвали у него из горла струю желчи, сначала не заметил, что остался один, с его дежурною командою из десяти казаков и с тремя ординарцами; но когда увидел, что возле него пало несколько человек из его конвоя, он мгновенно овладел собою и крикнул: "сунженцы, ко мне“! Не затих еще его зычный голос, как 4-я сотня его полка, с есаулом Малицким, уже обступила своего дорогого начальника — и он был спасен. Поражение ариергарда не могло поколебать стойкости остальных войск отряда: напротив, оно ожесточило их. Неприятель, полагавший, что привел в расстройство всю колонну, продолжал дерзко наступать, но ошибся: расстроен был только первоначальный план отступления. Сунженские казаки, занимавшие опушку, из которой они залпами в упор приготовились встретить наступавшего неприятеля, бросили свою позицию, перебежали через овраг не ожидая приказания, и ураганом понеслись в лес. Чеченцы остановились и тут же были опрокинуты прежде, чем успели придти в себя. Казаки преследовали их холодным оружием; они отбегали на пистолетный выстрел, делали но ним залп из своих длинных винтовок и опять принимались поспешно отступать. [435] Казаки выдержали несколько таких залпов, но не отставали от чеченцев, пока не обратили их в беспорядочное бегство. Они рубили их шашками беспощадно. Число убитых и раненых горцев давно опередило урон, понесенный нашими войсками, а кровопролитие все еще не прекращалось. Тогда только отрезвились казаки, когда лес был совершенно очищен. Преследованием увлеклась и дежурная команда Слепцова, который не нуждался теперь в прикрытии, так как поле битвы осталось за нами.

Было около одиннадцати часов утра, когда опушка леса к стороне аулов была снова в наших руках. Ее велено было занять 4-ю и 5-ю сотнями Сунженского полка и сотней Владикавказского; остальным войскам отдано было приказание убирать раненых и убитых. Семи тел не могли отыскать в лесных чащах, и их пришлось бросить, чтобы не задерживаться в лесу, против которого снова начали собираться чеченцы. Когда все было кончено, дан был сигнал к отступлению, которое на этот раз уже не сопровождалось ошибками, так как обе стороны воспользовались данным друг другу тяжелым уроком: казаки отступали медленно и, при переходе через овраг перекатною цепью, выказали необыкновенную стойкость и осмотрительность; чеченцы также были осторожны. Они видели в арриергарде костюмы и бесстрашные лица тех самых людей, которые так настойчиво преследовали их по лесу, и уже не смели обнажать шашек. Неприятель не хотел отставать от колонны даже и тогда, когда она вышла на открытую поляну; но ближняя картечь двух орудий, ракеты, на которые горцы смотрели в то время с каким-то суеверным страхом, и непрерывный ружейный огонь казаков и пехоты сдерживали его рвение. После каждой попытки возобновить нападение, он принужден был отступать к лесу и скрываться в его опушке. Дефиле реки [436] Шалажи, по мере удаления от гор, становилось шире, и войска по нем могли двигаться свободнее. Это не мешало чеченцам провожать колонну до старых шалажинских хуторов, которые стояли у выхода на плоскость. Тут только бой прекратился; он продолжался пять часов на протяжении пяти верст. В этот короткий промежуток выпущено 70583 патрона и 140 зарядов. Эти цифры красноречиво свидетельствуют как о значительных сборах неприятеля, так и об упорстве боя. В четыре часа пополудни отряд возвратился в Ачхой.

В деле 31-го января мы потеряли убитыми: одного штаб-офицера (командира кавказского линейного № 7 баталиона полковника Германса), трех обер-офицеров (1-го Сунженского казачьего полка сотника Хомутова, Владикавказского казачьего полка сотника Масляницкого и Тенгинского пехотного полка подпоручика Хамрата (двое последних умерли от ран) и сорок семь нижних чинов; ранеными: одного штаб-офицера (Навагинского пехотного полка маиора Рыкова), семь обер-офицеров (Навагинского пехотного полка капитана Шишкевича и прапорщика Казачковского, кавказского линейного № 7 баталиона подпоручика Сарбского и прапорщика Мартынова, № 3 роты 12-й гарнизонной артиллерийской бригады подпоручика Погоржельского, Владикавказского казачьего полка корнета Тулатова, 1-го Сунженского казачьего полка хорунжего Прокопова) и нижних чинов сто двадцать; контужеными трех и взятыми в плен также трех. Лошадей убито двенадцать, пало от ран четырнадцать и ранено двадцать три. В добычу неприятеля, кроме трех пленных, досталось сорок одно ружье. По сведениям лазутчиков, чеченцы потеряли одними убитыми, преимущественно картечью и холодным оружием, более ста человек, чему не трудно было поверить, так как многие тела убитых не были прибраны, [437] пока поле битвы оставалось за нами, и войска наши, по числу их, могли судить об общей цифре потери.

Тяжело было на сердце у Слепцова, когда урон, понесенный нами в этот день, был приведен в известность. Он привык с ничтожными потерями или даже вовсе без потерь возвращаться из своих лихих наездов, а тут вдруг лишился почти десяти процентов всего числа людей, бывших в строю. Печальный исход движения летучего отряда к верховьям Шалажи и Валерика объясняется отчасти самонадеянностью начальника отряда, в чем он и сам с благородным чистосердечием сознается в донесении своем к начальнику владикавказского военного округа 18, называя вещи их собственными именами. Он видел жалкий состав рот в количественном и в качественном отношениях; знал, что, за отсутствием настоящих ротных командиров, места их заняты молодыми, неопытными офицерами; он видел пестрый состав своей пехоты и не мог ожидать единства в исполнении предварительных его распоряжений. Состоявший при нем в качестве проводника старшина Эльтемир предупреждал его об опасности, которой он подвергает свой слабый отряд, предпринимая движение в трудно доступные и плотно населенные ущелья, но он не внял его доводам, считая их по обыкновению преувеличенными. Наконец, он уже раз прошел через тот ужасный лес, который при отступлении должен был сделаться могилою стольких храбрых; он стоял у преграды, охранявшей доступ к аулам, разрабатывать которую приходилось с опасностью подвергнуться нападению со стороны всего населения верховьев Шалажи, и когда на рассвете движение его было открыто, он мог еще отступить с потерею, может быть, нескольких [438] человек, так как тревога не вдруг разнеслась по ущельям, и придать своей экскурсии значение простой рекогносцировки. Но он ничего этого не сделал — и сам в этом сознается в образцовом, по своей правдивости, донесении. Он винит одного себя и прикрывает настоящих виновников поражения ариергарда, но они были раскрыты строгим дознанием, произведенным по приказанию главнокомандующего, который близко принял к сердцу дело 31-го января. Он любил Слепцова и не мог допустить, чтобы ответственность за урон, понесенный его отрядом, всею тяжестью падала на него одного; он подозревал других виновных, которых начальник отряда, по своему великодушию, скрыл. А когда дознанием они были открыты, он отнесся к ним с тою отеческою снисходительностью, которую войска кавказского корпуса ценили и не могли забыть при его преемниках. В приказе по отдельному кавказскому корпусу, по поводу дела 31-го января, и обстоятельств, выясненных дознанием, он, между прочим, говорит следующее:

"В приказе моем от 6-го марта я объявлял по войскам, мне вверенным, о деле, происходившем 31-го января в предгорьях малой Чечни, в лесистом ущелье реки Шалажи, и благодарил молодцов казаков 1-го Сунженского полка и храброго командира их генерал-маиора Слепцова. При обратном следовании этого отряда от преданных пламени аулов произошел некоторый беспорядок в арриергарде. Достойный генерал-маиор Слепцов, привыкший к успеху во всех своих предприятиях, всегда безотчетно жертвующий собою в опасностях, глубоко огорчился понесенною при этом потерею, и я почел нужным строжайше исследовать через доверенное лицо все обстоятельства, сопровождавшие этот случай, на что согласился и генерал-маиор Слепцов".

Далее главнокомандующий относительно отступления отряда выразился так:

"На переправе, конечно, через крутоберегую рытвину [439] составились промежутки в цепях, люди столпились в кучки, и от сего, перед выходом на поляну ариергарда, произошло мгновенное замешательство, которое однакож было причиною довольно значительной потери, и в особенности потери храброго и почтенного полковника Германса, усиливавшегося восстановить порядок. В это время кавалерия и колонна с артиллерией были уже на поляне, куда выскочили и толпы чеченцев; но тут же, по голосу начальника отряда генерал-маиора Слепцова, выехавшего последним из леса, храбрые сунженские казаки, спешившись, бросились на неприятеля и в одно мгновение прогнали его в глубь леса, освободив тело достойного полковника Германса и других убитых наших.

Часто приходилось мне благодарить кавказские войска за их мужество и стойкость, за их верную и трудную службу, и я исполняю это всегда с душевным удовольствием. Тем более мне прискорбно, что я должен на сей раз упомянуть о беспорядке, который произвел мгновенное замешательство в некоторых частях. Я уверен, что замешательству этому причиной, кроме лесистой местности и потери нескольких офицеров, только небольшое число людей неопытных, но при всем том я не могу умолчать о частях, к которым принадлежали эти люди, а именно: ко взводу 6-й мушкетерской роты Тенгинского полка, ко взводу 4-й гренадерской и ко взводу 6-й мушкетерской рот Навагинского полка, к 2-й линейной роте кавказского линейного 7 баталиона и ко взводу 1-й линейной роты кавказского линейного № 8 баталиона.

Хотя всякий беспорядок в частях должен быть предупрежден начальниками, командующими таковыми, но при всем том я не имею причины думать, чтобы господа офицеры не находились на своих местах, тем более, что из числа их ранены четыре, а именно: капитан Шишкевич, подпоручик Хамрат (умерший от раны) и прапорщики Казачковский и Мартынов. Обязан только сказать здесь, что из подробного и внимательного дознания, произведенного по этому делу, усматривается, что Навагинского полка маиор князь Лукомский, к команде которого принадлежали части, находившиеся в цепях, [440] вышел на поляну с 4-й гренадерской ротой Навагинского полка, прикрывавшей раненых, между тем как он мог с большею пользой оставаться в лесу при другой роте своего баталиона. Кавказского линейного № 7 баталиона маиор Куликовский, будучи послан, как сам объясняет, полковником Германсом за сменой для ариергарда, выехал также на поляну, но ограничился передачею этого приказания маиору князю Лукомскому и не заботился более ни о подкреплении для ариергарда, ни о том, чтобы возвратиться в лес к своему баталионному командиру. Наконец, кавказского линейного № 7 баталиона поручик Воронович, находясь в левой цепи, вышел из леса с первыми парами оной, между тем, как в этом случае отличный офицер остался бы при последних парах.

За сим я уверен, что названные выше части и гг. штаб и обер-офицеры дадут мне в скором времени случай изгладить из памяти моей и всех товарищей их неприятное впечатление, оставленное вышеописанными обстоятельствами".

При дознании, производившемся по приказанию главнокомандующего доверенным лицом, Слепцов уже не мог уклониться от прискорбной для него необходимости назвать имена виновных и указать обстоятельства, сопровождавшие нападение на арриергард. Но он скоро раскаялся в своих правдивых показаниях, написанных, по его позднейшему заявлению, "в первую минуту горячности", как это видно из переписки главнокомандующего с военным министром (приложение II). Ему жаль стало оговоренных в отзыве к следователю офицеров, когда он прочел приказ по войскам отдельного кавказского корпуса. Огласку, которой они подверглись, он считал тяжким испытанием, которого сам, конечно, не перенес бы.

Зимняя экспедиция в большой Чечне была в разгаре, когда в отряде получено было известие о набеге Слепцова 31-го января в нагорную Чечню. Оно на многих произвело удручающее впечатление: Слепцова любили даже и те, [441] которые не знали его и никогда в глаза не видели; любили не за одну отвагу, но и за молодость, придававшую его подвигам особенное обаяние, за его благотворительность, которая едва не расстроила его родового имения, и о которой сунженские казаки без слез не могли говорить. Козловский, начальник чеченского отряда, поклялся отмстить за урон, понесенный Слепцовым, и драгуны помогли ему сдержать клятву: 27-го февраля они имели на реке Басе кавалерийское дело, в котором неприятель оставил на месте двести восемнадцать тел. После этого дела драгунам велено было выстроиться у шатра начальника отряда. Вышел Козловский. Он был, по обыкновению, в своей безобразной папахе и сильно поношенном пальто. Величавой, медленной походкой подошел он к эскадронам, стоявшим развернутым фронтом, и громким голосом провозгласил "спасибо, драгуны! славную штуку вы удрали сегодня, как".

VII.

Дело 17-го марта у шалажинских хуторов. Движение к реке Гехи. Буря и ее последствия. Приостановка военных действий. Возобновление их в декабре. План Слепцова покорения малой Чечни. Экспедиция к верховьям Гехи. Меткость артиллерийской стрельбы. Бой 10-го декабря. Смерть Слепцова. Скорбь главнокомандующего. Дань памяти Слепцова. Выражение особенного уважения к заслугам покойного со стороны Козловского. Тишина на Сунже.

Внезапное появление 31-го января незначительного отряда в неприступных дебрях Валерика и Шалажи, [442] независимо от чувствительных для чеченцев потерь, нанесло также удар и их самоуверенности. Ни естественные, ни искусственные преграды не останавливали Слепцова: он покорил край по ту сторону Фортанги, за которым они считали себя в безопасности со стороны Владикавказа; потом перешел на плоскость, где снес один за другим все аулы, прикрывавшие их со стороны Сунжи; наконец, почти с трех сторон открыл недоступные дебри у предгорий и, нет сомнения, скоро порешит участь и последних их убежищ. Нагорная малая Чечня упала духом. Средства начальника верхне-сунженской линии не позволяли ему действовать систематически и на больших расстояниях одновременно; за то, он наносил меткие удары, не уступавшие по результатам своим действиям больших отрядов. Движение летучего отряда к верховьям притоков Сунжи, кроме деморализации жителей непокорных аулов, имело еще и другое не менее важное последствие: оно приподняло завесу с одного края нагорной Чечни. Теперь Слепцов знал, как она тяжела, и какие усилия придется употребить, чтобы разорвать ее. Его неутомимой деятельности открывались новые задачи; обширный и смелый план был задуман им, если принять в соображение его ограниченные средства: от большой Русской дороги к плотно населенным террасам Черных гор протянуть ветви, по которым бы свободно могли двигаться войска с артиллерией и обозом, и тем завершить покорение малой Чечни.

К половине марта 1851-го года предпринятые, по указанию главнокомандующего, зимние работы были уже окончены. На плоскости малой Чечни по всем направлениям разбегались дороги; через леса протянулись широкие просеки, открывавшие сообщение сунженской линии с передовой чеченской. Там, где непроницаемые трущобы лежали темными пятнами на пейзаже, теперь светились веселые [443] прогалины. Только к постройке моста через Сунжу еще не было приступлено, но для него закан-юртовским гарнизоном с начала зимы заготовлялись материалы. Одновременно с этим, такие же работы производились по ту сторону нагорной Чечни, в карабулахском и галашевском обществах, и даже трудная арштынская просека, имевшая до четырех верст длины и от 80 до 150 саженей ширины, благодаря знанию местности и энергии подполковника Кушелева и неустанным трудам его арштынского отряда, была доведена до конца. Руки Слепцова были развязаны, и он мог приступить к осуществлению своего нового плана. Прежде всего нужно разработать дорогу к верховьям Шалажи и Валерика, начав с того места, где 31-го января прекратился бой, т. е. с разбросанных у выхода из ущелья на плоскость старо-шалажинских хуторов. Отсюда уже можно было частыми и внезапными наездами на урочища непокорных жителей вытаптывать их поля, уничтожать посевы, истреблять продовольственные запасы и даже угонять скот, и этим систематическим разорением довести их до сознания, что дальнейшее существование при таких условиях становится невозможным, и что им остается одно — положить оружие и признать над собой наше владычество: против голода не устоит никакой фанатизм, — ни религиозный, ни политический. Таким образом, без больших потерь с нашей стороны, неизбежных при нападении на самые аулы, цель покорения малой Чечни будет достигнута.

16-го марта отряд, из одиннадцати с половиной рот пехоты, четырех орудий, семи сотен казаков, ста сорока всадников милиции и ракетной команды, стянут был к стан. Ассинской. Давно не собиралось столько войск под начальством Слепцова. Кавалерия его могла теперь отдохнуть, потому что было кому и лес рубить, и рабочих [444] прикрывать 19. В ночь с 16-го на 17-е число отряд выступил из ст. Ассинской и двинулся через Ачхоевское укрепление ко входу в знакомое шалажинское ущелье. В шесть часов утра он уже был у разоренных старо-шалажинских хуторов. Отсюда начинались густо разросшиеся сады, перелески и отдельные группы деревьев, разбросанные на пространстве не менее полторы версты в ширину и около двух верст в длину; за ними, на расстоянии ружейного выстрела, дорога пролегала через открытую поляну, а за поляной стоял лес, угрюмый и негостеприимный. Об овраге, пересекающем этот лес вдоль северной его опушки, упоминается во всех инстанциях официальной переписки, начиная от смиренного рапорта до всеподданнейшего доклада включительно. Вправо от глубокого и обрывистого ложа реки Шалажи и влево от Валерика начинался высокий густой лес, составлявший непроницаемую преграду для движения войск вглубь страны. Лес этот разрывался ущельями рек на отдельные площади, наклоненные к стороне чеченской равнины, за ними снова смыкался в одну сплошную, бесконечную чащу, с уступа на уступ взбирался на самый хребет и черно-синей щетиной тянулся по всему гребню гор, которые от него и получили название Черных (Каратау).

Предварительно необходимо было расчистить местность вокруг разоренных аулов, чтобы войска свободно могли [445] двигаться по ней во все стороны. Для этого влево от дороги, за овраг Валерика, направлены были две роты: 2-я гренадерская Навагинского полка и 3-я гренадерская Тенгинского. Им приказано было занять покинутые сакли и перелески и прикрывать позицию слева. Вслед за ними двинулись еще две роты Тенгинского полка с топорами; для расчистки леса вправо от дороги и в прикрытие работ со стороны Шалажи назначены были пять с половиною рот. Две роты Навагинского полка, с артиллерией, и вся кавалерия составляли резерв, который расположился полукружием, фронтом к лесам, обступавшим позицию, так что мог очень быстро, частями или всею массою, поспевать на помощь к угрожаемому флангу.

Не успели войска разместиться на указанных им пунктах, как где-то вдалеке, у верховьев рек, сделано было три ружейных выстрела — вероятно, пикетом, следившим за движениями отряда. По лесу отчетливо отдавался стук топоров, да иногда с оглушительным треском и грохотом падали срубленные деревья. Минут через двадцать, с левой стороны, против Валерика, раздалось несколько выстрелов, но с дальнего расстояния. Так как никого еще не было видно, то на них и не обратили внимания; однако выстрелы быстро приближались, и пули начали ударяться о древесные стволы. Чеченцы по-видимому были недалеко, но лес все еще скрывал их, и цепь продолжала молчать. Когда же из-за деревьев стали вылетать белые клубы дыма, то на каждый такой клуб в цепи отвечали залпом из трех-четырех ружей, и скоро влево от позиции завязалась общая перестрелка. Тогда же раздались первые выстрелы и вправо от дороги, из-за Шалажи. Привлеченные тревогой, поднятой в ущелье, стали показываться на дороге, уже знакомой нашим войскам, новые партии чеченцев, спустившиеся с верхних террас; [446] они открыли огонь по кавалерии, стоявшей в резерве, т. е. против фронта позиции. За то, с тыла, к северу от нее, было тихо; там расстилалась когда-то шумная и населенная, теперь безлюдная чеченская равнина. Во всю длину ее тянулась широкой полосой большая Русская дорога, а за нею, на далеком расстоянии одно от другого, виднелись два русских укрепления — Урус-Мартан и Ачхой. Но не туда обращены были взоры осторожного начальника отряда, и два пикета, выставленные им от кавалерии, зорко наблюдали за большой Русской дорогой. К двум часам пополудни местность вокруг разоренных старо-шалажинских аулов была совершенно обнажена, сакли разобраны, деревья, гордо поднимавшие к небу свои вершины и заслонявшие вид на ущелье, беспомощно валялись на земле между уцелевшими от них пнями. Чего не мог сделать топор, то довершил огонь. Перестрелка же ни на минуту не ослабевала; напротив, она несколько раз усиливалась против нашего левого фланга и грозила перейти в рукопашный бой. Но стойкость и бдительность цепей, особенно от 2-й гренадерской роты Навагинского полка, готовность резервов, лежавших за ними, усилить и поддержать их, и наконец, вид кавалерии, все время не сходившей с коней, сдерживали заносчивость неприятеля, и ни один чеченец не смел открыто показываться на поляне.

К пяти часам пополудни вся местность впереди ущелья покрылась пылающими кострами. Колонна начала стягиваться и отступать. Внимание чеченцев устремилось теперь на наш левый фланг, и они со всех сторон сбегались к Валерику. Несколько раз намеревались они прорваться через цепь, но кавалерия беспрестанно останавливалась и поворачивалась к ним фронтом, давая этим понять, что на покушение их броситься в шашки она ответить тем же. [447] Чеченцы знали эту кавалерию не по одним значкам, и опасаясь, вероятно, повторения катастрофы 31-го января, ограничивались огнестрельным боем, который с каждым шагом отступавшей колонны становился ожесточеннее. Войска сохраняли порядок, который Слепцов, в своем донесении 20, называет образцовым; они точно хотели "изгладить из памяти" главнокомандующего неприятное впечатление последнего набега и заставить его переложить гнев на милость — что им и удалось вполне 21. Командир 2-й гренадерской роты Навагинского полка капитан Дельфин, пропустив вперед 3-ю гренадерскую Тенгинского полка там, где местность не позволяла двум ротам следовать на одной линии, вызвал песенников вперед и, под самым сильным ружейным огнем, с песнями отступал от леса. По мере того, как наши войска удалялись от Валерика, перестрелка мало по малу стихала и скоро совсем должна была смолкнуть. В это время в цепи пал смертельно раненый в грудь одним из последних выстрелов командовавший частями левого фланга, Тенгинского пехотного полка подполковник Кушелев; его вынесли из строя свои же гренадеры с подоспевшими к ним казаками 3-й сунженской сотни 22. Затем перестрелка прекратилась.

На плоскости неприятель больше не тревожил отряда, и он, спокойно продолжая двигаться вниз по течению реки Шалажи, в семь часов вечера остановился у переправы через эту реку. Отсюда убитые и раненые отправлены [448] были в Ачхоевское укрепление под прикрытием 3-й гренадерской роты Тенгинского полка и 2-й кавказского линейного № 8 баталиона. Остальные войска расположились на отдых; но им не вполне удалось воспользоваться им, потому что со стороны Черных гор, неподалеку от лагеря, показалась конная партия в триста человек, прибывшая из большой Чечни поддержать жителей нагорной малой, как объясняли лазутчики, и, кстати разузнать о дальнейших действиях отряда. Пехота была вызвана в ружье, а кавалерия понеслась навстречу неприятеля, но он так стремительно повернул к лесу и скрылся в нем, что только пуля могла бы настичь его. Больше об этой партии ничего не было слышно. Появление ее на плоскости имело какие-нибудь другие цели, о которых лазутчикам ничего не было известно. Новые сведения, сообщенные Слепцову при отступлении известными своею преданностью старшинами, заслуживали того, чтобы над ними призадуматься. Эти старшины передали, что после движения летучего отряда 31-го января, все доступы к нагорным аулам до того перекопаны глубокими канавами и укреплены сплошными завалами, что не только войскам, даже мелким партиям в три-четыре человека не иначе можно проникнуть туда, как с величайшими затруднениями и огромной потерей времени — чем и объясняется позднее прибытие в этот день на тревогу партий, спустившихся с шалажинских террас. Если показания эти справедливы, а сомневаться в них Слепцову не было повода — то дальнейшее осуществление задуманного им плана усмирения малой Чечни на первых же порах встречало неодолимые препятствия, которые, впрочем, он должен был предвидеть. Продолжение вырубки лесов в том же направлении, т. е. вверх, по Шалажи, потребовало бы столько баталионов, сколько рот было в его распоряжении, а баталионов этих взять было [449] не откуда: в большой Чечне деятельно занимались всю зиму разрушением шалинского окопа и расширением просеки; к отряду привлечены были для этой цели войска со всех окраин левого фланга и даже из владикавказского военного округа, так что охрана линий доведена была до значительного ослабления. Летучему отряду, чтобы не оставаться в бездействии, приходилось ограничиваться расчисткою выходов из ущелий на плоскость, а вырубку просек и разрушение искусственных преград отложить до более благоприятных обстоятельств. Вследствие этого Слепцов предположил двинуться с отрядом на другой день, 18-го марта, к ущелью р. Гехи и приступить к уничтожению нижне-гехинских хуторов и окружающих их садов и перелесков. Войска, после часового отдыха, сделали небольшой переход до Валерика, т. е. повернулись спиной к Шалажи, чтобы на утро передвинуться к Гехи, и в 8 1/2 часов вечера остановились на ночлег на левом его берегу. Но внезапно наступившее ненастье расстроило задуманное предприятие, и, благодаря весне, начавшей одевать зеленью леса, еще надолго продлилось существование обреченных истреблению хуторов, с их садами.

В десятом часу вечера, едва войска, охраняемые аванпостами, успели расположиться на покой, как над Чечней разразилась буря, бушевавшая всю ночь; проливной дождь, не прекращавшийся и на другой день, затопил все низменности. Большая Русская дорога, залитая ручьями, сбегавшими с Черных гор вместе с бурьяном и валежником, сделалась неузнаваемой и труднопроходимой; спуски на переправах через реки, недавно разработанные, были размыты. Войска, выступившие с линии в чудную весеннюю погоду, в легкой одежде, и теперь застигнутые врасплох непогодой, промокли и продрогли; провианта же и фуража оставалось только на сутки. Нужно было опять [450] повернуться лицом к Шалажи и поспешить на линию. Эта неудача не могла не огорчить Слепцова, и к невеселым его думам прибавилась забота о здоровье войск, которая в его глазах никогда не была второстепенной. Ночь, проведенная отрядом на Валерике, под проливным дождем и холодным пронзительным ветром, без палаток, без огней и даже без верхней одежды, должна была показаться ему мучительно долгою. Между Валериком и ближайшим к нему укреплением Ачхоевским оставалось еще две реки — Шалажи и Нетхой. На рассвете другого дня, все еще под проливным дождем, отряд стоял у Шалажи. К утру во всех реках малой Чечни вода прибыла до такой степени, что в некоторых из них бежала почти наравне с берегами. Шалажи, этот ничтожный ручей в зимние месяцы, с едва слышным журчаньем пробирающийся по дну глубокого оврага, превратился в бурный поток, по поверхности которого с быстротой проносились огромные деревья, вырванные с корнем. Положение отряда было затруднительное: начиная от командовавшего им генерала до последнего рядового нитки сухой ни на ком не было. В то же время и переправа была опасна. Но после долгих и тщательных поисков удалось, наконец, напасть на два брода, доступных только для кавалерии. Она же и должна была перевозить на своих лошадях пехоту, которая в два с половиною раза превосходила ее численностью. Более трех часов продолжалась переправа. Но смотря на все меры предосторожности, не смотря на истинно геройское самоотвержение и присутствие духа опытных и сильных пловцов, поспевавших на помощь растерявшимся и погибавшим, она не обошлась без несчастий: три человека снесены были течением и утонули — один казак 1-го Сунженского полка, один донского № 16 и один рядовой кавказского линейного № 8 баталиона. [451] В двенадцатом часу утра войска подошли к Нетхою. Чтобы не подвергать их новым случайностям, Слепцов расположился с отрядом на правом берегу и стал поджидать убыли воды, которая обыкновенно так же быстро спадает, как неожиданно прибывает. Отсюда послано было в Ачхой распоряжение о подвозе к Нетхою всего необходимого для войск; но после полудня сильный ветер разогнал тучи, погода начала проясняться, и уровень воды в реке настолько понизился, что обоз и кавалерия без больших затруднений могли переправиться в брод на левый берег, а для пехоты, на версту ниже, через реку переброшены были мостки. В семь часов вечера отряд прибыл в Ачхоевское укрепление, где и был распущен. В эти два дня 17-го и 18-го марта мы потеряли, кроме подполковника Кушелева, умершего от раны, убитыми двух рядовых, ранеными — одного обер-офицера (Тенгинского пехотного полка подпоручика Загурского), десять человек нижних чинов и утонувшими трех нижних чинов. Из лошадей одна убита, три пало от ран и одна ранена.

Представленный Слепцовым на благоусмотрение главнокомандующего план покорения нагорной малой Чечни был встречен им очень сочувственно. Но так как дальнейшим наступательным действиям летучего отряда в ущельях Черных гор препятствовали сначала ненастья, бури и часто повторявшиеся разливы рек, а потом быстро начавшая развиваться растительность, неблагоприятная для военных операций в лесистых местностях, то они были приостановлены и не прежде возобновились, как в декабре месяце, когда за осенними туманами наступает прозрачная и здоровая зимняя атмосфера.

К 30-му ноября из разных пунктов владикавказского военного округа к Ачхоевскому укреплению начали стягиваться войска. На этот раз состав их определен [452] был самим главнокомандующим и заключался в пяти баталионах пехоты, шестидесяти саперах, в гальванической и пешей ракетной командах, одиннадцати сотнях иррегулярной кавалерий, в том числе четыре сотни милиции, в десяти конных ракетных станках и десяти орудиях 23. Так как Слепцов заранее получил сведение, что на р. Нетхое находятся довольно значительные запасы неприятельского сена, то на рассвете 1-го декабря выслал на фуражировку колонну из шести рот пехоты и всей кавалерии, при двух орудиях, под начальством Навагинского полка подполковника Сулимовского. Неприятель, засевший в лесу, завязал перестрелку с войсками, прикрывавшими фуражиров и транспортные повозки; но несколько метких выстрелов нашей артиллерии и ружейный огонь пехоты, стоявшей в цени, заставили его поспешно скрыться. Этот ничтожный случай после девяти с половиной месяцев полного затишья в крае показал Слепцову, что нет и не может быть надежды на усмирение этой части Чечни путем переговоров и увещаний, и что чеченцы намерены упорствовать до конца.

2-го декабря в Ачхое отслужен был молебен, после которого отряд двинулся по большой Русской дороге [453] и остановился у реки Гехи на ночлег. На другой день генерал Слепцов, с двумя баталионами и большею частью кавалерии, при двух конных орудиях, произвел рекогносцировку ущелья реки и выбрал удобную для лагеря позицию в санитарном и стратегическом отношениях около развалин бывшего аула Чермакой, над переправой через Гехи. К реке были разработаны такие спуски, что не только для водопоя не представлялось затруднений, но и войска с артиллерией, кавалерией и обозом быстро и легко могли переходить с одного берега на другой даже в ночное время; только окрестность требовала небольшой расчистки. Прямо против намеченной позиции стоял частый и не глубокий лес; за ним расстилалась так называемая нурик-юртовская поляна, которая, вместе с другими верхними полянами, вправо к рекам Валерику и Шалажи, а влево к Рошне, по своему плодородию играла по отношению к нагорной малой Чечне такую же роль, какую шалинская поляна в большой Чечне; с остальных трех сторон позиция замыкалась дремучим лесом, который предстояло вырубить на пушечный выстрел вокруг лагеря. Слепцов не ограничился выбором места для лагеря; он продолжал подвигаться вверх по ущелью, миновал нурик-юртовскую поляну и стал уже приближаться к верховьям реки, когда услышат суетливые крики, лай собак, мычание рогатого скота, блеяние овец. Жители едва завидели головные части колонны, как начали поспешно спроваживать в трущобы имущество и семейства. Войскам приказано было занять хутора, которых не было видно за поворотом ущелья, но отнюдь не разорять их и ничего в них не трогать, так как, с прорубкой просеки выше по ущелью и с заложением русской крепости на том месте, где отряду предстояло стоять лагерем, чеченцам в этой стороне покуда было выселяться, и они поневоле должны бы были [454] отказаться от дальнейшего сопротивления и вернуться в свои покинутые аулы, которые нашли бы нетронутыми. Неприятель провожал колонну при отступлении слабой перестрелкой. Завалов, о которых так много говорили старшины еще в марте месяце, нигде не видно было; это удивило и успокоило Слепцова. Он всегда желал заканчивать свои реляции словами: "отряд вернулся на линию без потери", или: "урон, понесенный нашими войсками, был самый незначительный", и в этом роде.

После рекогносцировки, войска перешли на новую позицию. Пустынная местность, окруженная лесом, мгновенно оживилась. Говор и смех, крики, стук топоров, ржание лошадей, весь тот хаос звуков, которым обыкновенно сопровождается водворение отрядов на новых местах, не переставал оглашать воздух до самого вечера. За то, перед сумерками, на печальных развалинах старого аула вырос маленький парусинный городок, с правильно распланированными улицами и площадками и с неизбежными маркитантскими навесами. Чеченцы до того были изумлены тем, что происходило у них перед глазами, что никому из них в голову не пришло протестовать хоть одним выстрелом. Они всего могли ожидать от русского джигита на серой лошади, в белой черкеске — только не этого: это была уж слишком отважная затея. Занятие верхне-гехинской переправы для того, кому знакома эта местность, было одним из самых смелых подвигов того времени. Слепцов не терял даром одного дня и 4-го декабря начал рубку леса. В первоначальном плане покорения нагорной Чечни он сделал капитальные изменения, которые также были одобрены главнокомандующим: систематическому разорению жителей уничтожением их запасов и посевов он предпочитал решительное наступление на их последние убежища; это было больше в его характере. Построить крепость [455] на том месте, где отряд его стал лагерем, открыть сообщение просекой через гехинский лес с Урус-Мартаном — словом, положить основание новой передовой линии между большой Русской дорогой и Черными горами — вот что задумал он и начал приводить в исполнение. Наблюдение над работами по вырубке лесов он поручил командиру Навагинского пехотного полка полковнику Кареву.

4-го декабря колонна выступила из лагеря под начальством подполковника Сулимовского. Неприятель пытался обходным движением, мимо нурик-юртовской поляны, зайти в лес, где производилась рубка, и завязать с войсками перестрелку, но, вовремя замеченный, встретил энергическое противодействие со стороны нашей кавалерии и ракетной команды и принужден был отказаться от своего намерения. В то же время партия, более восьмисот человек, преимущественно жителей нагорных обществ, заняв сильную позицию в лесу на правом берегу Гехи, у подножия Черных гор, также принялась за рубку леса. Чеченцы рубили без отдыха; не только днем, даже всю ночь раздавался стук их маленьких, звонких топоров. Из срубленных деревьев они строили завалы и баррикады, чтобы предупредить нечаянное нападение на их аулы. 5-го декабря рубка леса сопровождалась незначительной и безвредной перестрелкой. 6-го, по случаю высокоторжественного дня тезоименитства Императора, в отряде отслужено было молебствие при двадцати одном пушечном выстреле. Можно с достоверностью сказать, что это было первое молебствие в верховьях Гехи с тех пор, как эта река в первый раз побежала из своих родников к правому берегу Сунжи. 7-го числа Слепцов, с двумя сотнями кавалерии, предпринял рекогносцировку в прямом направлении через Черный лес к укрепл. Урус-Мартану, откуда в [456] отряд доставлялись боевые припасы, провиант и фураж, и куда должны были сопровождаться больные, раненые и убитые. В его отсутствие, в полдень, по отряду неприятелем сделаны были из опушки леса три орудийных выстрела. Одна граната упала в самую середину лагеря, перед входом в палатку полковника Карева. Меткий огонь двух наших орудий — одного батарейного и одного легкого казачьего, заставил замолчать неприятельский единорог после третьего же выстрела.

Наша кавказская артиллерия всегда отличалась замечательною меткостью стрельбы, направляя свои снаряды нередко на дымок неприятельских орудий. Лучшим подтверждением этого может служить случай, бывший в зимнюю экспедицию 1851 года. В одно утро на шалинской просеке происходило очень оживленное состязание между четырьмя неприятельскими и восемью нашими орудиями. Было у неприятеля в этот день еще и пятое орудие, сильно беспокоившее своими навесными выстрелами наш левый фланг, в особенности придвинутую туда кавалерию. Отвечать на его выстрелы признано было бесполезным, так как оно стояло слишком далеко, за высоким густым лесом, откуда, однако гранатами было убито и изувечено несколько драгунских лошадей. Во время канонады, к колонному начальнику, наказному атаману Круковскому, подошел капитан Сергеев и попросил позволения заставить это орудие замолчать. Круковский взглянул на него с удивлением, усмехнулся и в знак согласия кивнул головой. Сергеев тотчас же вызвал на левый фланг одно орудие своего дивизиона, поставил его на позицию и стал выжидать неприятельского выстрела. Как только показался дымок над вершиной леса, он припал к орудию, и сам навел его. Последовал наш выстрел — и через несколько секунд в лесу раздались два взрыва: первый глухой, едва слышный, взрыв нашей [457] гранаты, второй страшный, оглушительный; в одно мгновение вершины деревьев в той стороне скрылись за густым облаком дыма: зарядный ящик у неприятеля взлетел на воздух. Сергеев подошел к Круковскому. "Ваше превосходительство, орудие замолчало", сказал он. Круковский протянул ему руку.

Потеря наша в отряде Слепцова с 4-го по 7-е декабря состояла в одном обер-офицере контуженом и двух нижних чинах ранеными.

К 8-му декабря на правом берегу Гехи, против того места, где должна была происходить рубка леса, неприятелем возведены были сильные ретраншементы. На Рошне стояла партия в две тысячи пеших и конных чеченцев, при одном горном орудии, под начальством двух местных наибов — Алхана и Ханцоу. Прибытие партии к верхне-гехинским хуторам ожидалось 9-го или 10-го числа. Наибам предписано было заставить русских отступить на плоскость, сведения эти доставлены были начальнику отряда 7-го числа вечером. Он решился атаковать ретраншементы и завладеть орудием. Для итого он заранее преподал диспозицию такого рода: весь летучий отряд был разделен на пять частей — три колонны, резерв и прикрытие для лагеря. Первая колонна, обходная, составленная из охотников Сунженского и Горского казачьих полков, в числе 265 человек пеших, 2-го баталиона Тенгинского полка в 524 штыка и 18-ти милиционеров, вверена была начальству двух штаб-офицеров — войскового старшины Предимирова и командира 2-го Тенгинского баталиона маиора Меркулова. Она должна была скрытно пробраться лесом к месту действия и, зайдя в тыл завала, броситься на неприятеля — кавалерия в шашки, пехота в штыки. Вторая колонна, центральная, штурмовая — баталион Эриванского карабинерного Наследника Цесаревича полка, два [458] орудия линейной конно-казачьей № 15 батареи, две сотни Сунженского казачьего полка, две сотни милиции, ракетная команда егерского генерал-адъютанта князя Воронцова полка, конно-ракетная команда Сунженского казачьего полка, под личным предводительством начальника отряда должна была, притаившись заблаговременно код обрывом р. Гехи, у лагеря 2-го Тенгинского баталиона, по первому выстрелу неприятельского орудия быстро пробежать правым берегом реки, атаковать завалы с фронта и соединиться с первой колонной. В третью колонну, также обходную, назначены были: 1-й баталион и одна рота 2-го баталиона Навагинского полка, два орудия линейной конно-казачьей № 15 батареи, сборная сотня донских казачьих №№ 16 и 19 полков, сотня Владикавказского и сотня Горского казачьих полков, сотня назрановской и сотня осетинской милиции, под начальством полковника Карева. Этой колонне отдано было приказание — выступить по обыкновению из лагеря на рубку леса в 6 часов утра, стараться отвлекать внимание неприятеля и, по первому его выстрелу из орудия, вдруг прекратить работы, переправиться на правый берег реки и, быстрым обходным движением справа приблизившись к завалам, атаковать их одновременно с центральной колонной. Резерв, из одной роты 2-го Навагинского баталиона, одной кавказского линейного № 1 баталиона и команды сапер, при одном орудии батарейной № 1 батареи кавказской гренадерской артиллерийской бригады, под командой подполковника Сулимовского, должен был двинуться правым берегом реки вслед за колонной генерал-маиора Слепцова и, дойдя до переправы через Гехи, занять позицию на правом ее берегу, откуда выслать цепь в опушку леса. На обязанности резерва лежало охранять переправу и сдерживать неприятеля при отступлении наших войск от завалов. Так как, кроме, сборищ, [459] которые должны были засесть в ретраншементах, никаких посторонних партий в окрестностях не было, и лагерю не угрожала серьезная опасность, то для прикрытия его Слепцов находил достаточным четырех рот — двух от 3-го баталиона Тенгинского и двух от 2-го баталиона Навагинского полков, четырех орудий легкой № 4 батареи 19-й артиллерийской бригады и одного батарейного кавказской гренадерской бригады. Начальником прикрытия назначен был командовавший двумя ротами Тенгинского полна маиор Мякинин.

8-е и 9-е декабря прошли спокойно. Только во время рубки леса казаки выезжали на нурик-юртовскую поляну и вели перебранку и перестрелку с чеченскими наездниками. 10-го утром получено было известие, что орудие прибыло с Рошни, и что неприятель подвезет его в два часа пополудни к опушке леса и откроет канонаду по нашей колонне. Тотчас после полудня охотники Предимирова и Тенгинский баталион Меркулова незаметно выступили из лагеря, лесными чащами, лощинами и окольными тропинками пробрались в глубину леса и там, в одном скрытном месте, залегли в ожидании сигнала к нападению. Тогда же и колонна генерал-маиора Слепцова, т. е. центральная, спустилась в овраг реки и спряталась под ее обрывом. Войска же, назначенные на работу, под командой полковника Карева, выступили еще в девять часов утра как они всегда выступали, и занялись рубкой леса, чтоб неприятель не подозревал, что у нас делаются какие-нибудь приготовления. Двум орудиям Карев приказал стать на позицию впереди леса на видном месте; казаки, по обыкновению, наблюдали за нурик-юртовской поляной.

Неприятельская позиция, обращенная фронтом к правому берегу реки, укреплена была непрерывными рядами [460] завалов с траверсами для защиты от выстрелов и имела фланговую оборону. Эти первобытные фортификационные сооружения из лесных великанов простирались на две и три четверти версты в длину и почти на версту в глубину. Середину неприятельской позиции нанимал огромный кольцеобразный завал, так сказать круглый редут, в котором оставлено было несколько проходов; он охватывал шестнадцать хуторов, в которых хранились боевые и продовольственные запасы — из чего можно заключить о его размерах. К востоку от этого центрального завала построен был другой, также круглый завал, но только меньших размеров, с бруствером, не отличавшимся тщательной отделкой и, как видно, наскоро возведенным. Вся опушка вырубленного под завалы леса обнесена была новыми завалами, расположенными зигзагами, а все пространство, занятое под эти верки, покрыто было редким, но высоким лесом: между деревьями торчали пни, которыми можно было прикрываться во время перестрелки. Только хутора в середине завала были обнажены. Вся позиция была окружена сплошным девственным лесом, куда еще только предстояло впервые проникнуть русскому топору.

Ровно в два часа пополудни, в темной опушке, на правом берегу реки, показалось белое облако дыма, и между правой цепью и ближайшей к ней партией рабочих в землю ударилось ядро. Это было сигналом к атаке. Охотники поднялись из своего залога и быстро, но скрытно, стали подвигаться в тыл неприятельским завалам. Центральная колонна, скрывавшаяся под обрывом, выскочила на правый берег и бросилась к ретраншементам. Впереди неслись казаки и во главе их неустрашимый начальник летучего отряда. Кавалерия, не обращая внимания на смертоносный огонь, которым была встречена, вступила в лес, выбила неприятеля сначала из передовых, затем из [461] меньшего кольцеобразного завала, и вместе с Слепцовым, остановилась под бруствером большого центрального. Колонна Карева по выстрелу мгновенно прекратила работы; кавалерия ее, заранее приготовившаяся к тревоге и уже сидевшая на конях, не дожидаясь пехоты, переправилась через Гехи, под предводительством подполковника Шостака, вслед за кавалерией Слепцова, бросилась к лесу, не отставала от нее при занятии передовых верков ни в быстроте, ни в мужестве, и вместе с нею стала у подножия центрального завала. Атаку кавалерии поддерживали: с правого фланга подполковник Лукомский с тремя ротами Навагинского полка, с левого — маиор Шатилов с двумя ротами Эриванского карабинерного полка. Чеченцы, густыми толпами занимавшие передовые и малый круглый завалы, смятые бурным натиском кавалерии, были отброшены и спешили укрыться в центральном завале: не успевшие добежать до него были беспощадно изрублены. Гарнизон центрального завала, постепенно усилившийся партиями, выбитыми из передовых завалов, открыл по кавалерии непрерывный огонь в роде нашей "пальбы рядами". Между тем, роты, поддерживавшие казаков с флангов во время атаки и несколько отставшие от них, успели добежать до центрального завала к началу этого нового периода боя, заняли всю восточную дугу круга и беглым огнем принялись опустошать неприятельские ряды. Тогда несколько сотен кавалерии обеих колонн, спешившись, разделились на две части: одна заняла интервалы между ротами и присоединила меткие выстрелы своих винтовок к огню пехоты, а другая отправилась навстречу обходной колонны Предимирова и Меркулова. Не успела она далеко отойти от центрального завала, как в тылу у неприятеля по лесу раздалось громкое "ура" приближавшихся охотников. Чеченцы целыми партиями стали перебегать к противоположному фасу [462] завала, чтобы встретить убийственным огнем этого нового противника, появление которого в тылу поразило их своею неожиданностью. Не отвечая на их выстрелы, шедшие впереди казаки Предимирова выхватили шашки, ворвались в середину завала, и, овладев хуторами, начали истреблять все, что попадалось им под руку; Чеченцы, озадаченные такой смелостью, сначала только расступились, но потом бежали вместе с орудием, которое завезли куда-то в лес, и поспешили вторично занять наружные завалы, откуда открыли меткий огонь по казакам, ворвавшимся в центральный. Тенгинский баталион Меркулова, собиравшийся вслед за охотниками вскочил в большой заваль, повернул влево от, него, бросился к наружным завалам и штыками выбыл из них неприятеля. Чеченцы бежали из передовых завалов; тенгинцы преследовали их до тех пор, пока они скрылись в глубине леса; отсталых кололи штыками. Этой последней атакой, увенчавшейся блистательным успехом и отдавшей в наши руки последние неприятельские ретраншементы, участь боя была решена: победа осталась за нами.

Минута была торжественная; она осталась бы самою светлою в жизни всех участвовавших, в бою, если бы не была омрачена, неожиданною потерею, которую долго оплакивали войска летучего отряда и вся верхне-сунженская линя. И если бы эта чрезвычайная невознаградимая потеря последовала при соответственном ее важности бранном сотрясении, имеющем всегда свою грозную торжественность, она бы примирительнее действовала на чувство и воображение, получая значение как бы искупительной жертвы за успех предприятия; но дело в том, что, к несчастью, она произошла тогда, когда все было кончено, цель достигнута, и не было более надобности ни в каких пожертвованиях. Еще грустнее, что она была произведена той, одинокою и может [463] быть, даже наудачу пущенною пулею, масса которых до сих пор бесследно бороздила воздух. Пулю эту сопровождал глухой, едва слышный, отрывистый выстрел — и молодой, полный жизни и надежд, всеми обожаемый генерал, стоявший у подножия центрального завала подле подполковника Лукомского, на своем любимом сером коне, вдруг побледнел, зашатался и упал на руки своего конвоя. Холодное зимнее солнце безучастно смотрело на эту страшную сцену, надолго облекавшую в траур всю местность между Сунжею и Черными горами. Зачем Слепцов стоял в своем видном костюме на самом видном месте? Это его тайна, и о ней можно только догадываться, вспоминая слова поэта: "есть упоение в бою". И действительно, Слепцов имел полное право упиваться, увлечься, самообольщаться, даже забыться, взирая вокруг на последствия своих деяний, на результаты своих распоряжений и на существенное выражение в них тех высоких доблестей, которыми щедро одарила его природа. Бережно, обливаясь слезами, казаки уложили его на бурки и благоговейно вынесли из леса. Последние слова его, сказанные сопровождавшему его отрядному квартирмейстеру генерального штаба капитану барону Сталю, были: "команду после меня приминает полковник Карев; колонны не должны трогаться с места до присоединения к ним охотников". Участь отряда и слава нашего оружия озабочивали его даже в предсмертные минуты.

Через четверть часа кавказская армия лишилась одного из лучших своих представителей.

После некоторого затишья, обращенные в бегство чеченцы снова пробрались к полю битвы и начали действовать из опушки леса, но завалов уже не занимали. Когда Кареву была передана предсмертная воля Слепцова, и он принял начальство над отрядом, бой гремел по [464] всей линии на протяжении двух верст. Согласно приказанию отошедшего в другой мир виновника победы, войска продолжали стоять на том месте, которое он сам так недавно покинул, до тех пор, пока к ним не присоединились, после нескольких жарких схваток с неприятелем, баталион Меркулова и казаки Предимирова. Тогда началось отступление. Оно совершалось медленно и в примерном порядке. Неприятель, оправившийся от удара при виде отступающих колонн, всею массою стал налегать на арриергард и боковые цепи, но, сдерживаемый беглым огнем четырех орудий легкой конно-казачьей № 15 батареи, все время осыпавших его картечью, с последней опушки леса прекратил преследование. Только через два часа после несчастья, постигшего отряд, замерли в воздухе последние выстрелы.

К вечеру осиротелые войска возвратились в лагерь. Урон, понесенный ими, если не считать роковой и тяжкой потери в лице начальника, был далеко ниже той цифры, которой можно было ожидать: убито нижних чинов шесть, ранено обер-офицеров три (Тенгинского полка капитан Ксархаки, Сунженского казачьего штабс-ротмистр Маршани и поручик Госташев, оба командовавшие сотнями) и сорок восемь нижних чинов; контужен: один штаб-офицер (Тенгинского полка маиор Меркулов) и девять нижних чинов. Лошадей убито тридцать пять, ранено двадцать семь. Патронов выпущено 80602. О потере неприятеля можно судить по трофеям, доставшимся победителям: одних винтовок снято было с убитых более ста пятидесяти. Тела многих чеченцев не были отысканы; жители приходили за ними в наш отряд, но у нас их не оказалось. Восемь мюридов найдены были изрубленными шашками. Родственники наиба Алхана легли все на завале, мужественно отстаивая вверенный им пост. Больше всех [465] пострадали партии, прибывшие с рр. Гойты и Шалажи; сами гехинцы потеряли более пятидесяти человек. Они отправили к Шамилю депутацию с жалобою на свое стесненное положение вследствие занятия русскими нурик-юртовской поляны, просека к которой от гехинской переправы к 10-му декабря была окончена. Вечером в лагерь явились, по обыкновению, лазутчики, но их провели в другую, незнакомую палатку; от милиционеров они узнали о смерти молодого русского наиба, и она их сильно опечалила. Известие о ней на следующий же день разнеслось по всей Чечне и достигло до Шамиля.

Главнокомандующий почтил память Слепцова приказом по войскам, приглашавшим их разделить с ним его горесть. В этом приказе говорится:

"10-го декабря отряд, собранный к малой Чечне, произвел вполне удачную атаку неприятельских завалов при входе в долину р. Гехи, где чеченцы потерпели сильное поражение и понесли весьма большой урон. С нашей стороны, по числу убитых и раненых, потеря маловажная, но она невознаградима, потому что в этом деле мы лишились храброго генерал-маиора Слепцова, сраженного пулею в грудь. С прискорбием извещая о том войска вверенного мне корпуса, остаюсь вполне уверенным, что все знали его подвиги, и все разделят чувство горести, возбуждаемой утратой этого доблестного генерала, но в особенности Сунженский казачий полк, которым он командовал с 1845-го года; который он устроил, поселил, воодушевил и прославил; с которым сделался грозою неприятеля, постепенно изгнанного из малой Чечни, и в рядах которого он пал на поле чести" 24.

В то же время князь Воронцов, письмом, к военному министру (приложение III), просил ходатайства о переименовании Сунженского линейного казачьего полка в Слепцово-Сунженский. Император Николай, чтобы сделать [466] память о доблестном начальнике верхне-сунженской линии неизгладимой, повелел станицу Сунженскую именовать впредь Слепцовскою и воздвигнуть в той станице памятник генерал-маиору Слепцову (приложение IV). Таким образом, имя его никогда не угаснет и дойдет до отдаленнейшего потомства. В этом случае великодушный Монарх пошел дальше главнокомандующего в признательности к заслугам покойного, зная, что полки меняют свои наименования иногда несколько раз в столетие, тогда как названия городов, посадов, станиц и вообще населенных мест переживают нередко десятки столетий. Местное население, со своей стороны, также постаралось увековечить память своего незабвенного начальника и наименовало серные источники, находящиеся к северу от Михайловской станицы, Слепцовскими минеральными водами. Курган к юго-востоку от бывшей Сунженской станицы также назван Слепцовским.

Много слез было пролито на Сунже всеми от мала до велика, от юноши и бойкой хороводной казачки до глубокого старца и дряхлой на костылях старухи. О сподвижниках, деливших с Слепцовым все невзгоды походной и боевой жизни, нечего и говорить — и самый закаленный, закаменелый в опасностях слепцовских набегов наездник не стыдился отирать свои слезы всенародно. Память об атом незабвенном и замечательном представителе созданной им на Кавказе особого рода партизанской войны — разумной, осмысленной и всегда имевшей целью какую-нибудь серьезную задачу, увековечена в войсках кавказской армии, и в особенности на Сунже, прочувствованною песнью, которую казаки поют при каждом удобном случае: и на свадьбе, и на именинах и на крестинах, и даже возвращаясь с похорон — вместо загробного марша.

Когда Высочайшая воля объявлена была казакам [467] осиротевшего Сунженского полка, они тотчас же открыли у себя подписку на сооружение памятника 25, и хотя намерению их не суждено было осуществиться, так как памятник поставлен на счет казны, тем не менее оно еще раз доказывает трогательную и совершенно бескорыстную привязанность к Слепцову его достойных сподвижников. Родной брат безвременно погибшего начальника верхне-сунженской линии просил через управляющего провиантскою комиссией отдельного кавказского корпуса, с которым был знаком, о перенесении драгоценного праха на родную землю 26, но главнокомандующий отозвался, что "тело покойного не должно быть увезено с Сунжи, тем более, что генерал Слепцов сам желал быть там похороненным; сверх того, это произвело бы уныние между населением Сунженского полка" 27.

Донесение о славном деле у верховьев Гехи и о роковом событии, обессмертившем день 10-го декабря, послано было к начальнику чеченского отряда 11-го числа. Козловский немедленно выступил из Грозной в малую Чечню и через несколько часов прибыл в гехинский лагерь. 12-го он обозрел поле битвы. Посещение его в такую минуту не могло не подействовать благотворно на дух отряда, только что потерявшего своего обожаемого предводителя. Главнокомандующий, как видно, тронут был этим визитом, которому придавал также и элегический характер, и по поводу его исправлявший должность помощника начальника главного штаба писал генерал-лейтенанту Козловскому следующее: [468]

"По докладе г-ну главнокомандующему рапорта вашего превосходительства от 12-го декабря № 42, его сиятельство изволил отозваться весьма довольным посещением вашим гехинского отряда после полученного вами известия о смерти генерал-маиора Слепцова".

Козловский, всегда относившийся чрезвычайно сочувственно к военным дарованиям и заслугам Слепцова при жизни его, отдал ему справедливость и после смерти: он одобрил все предначертания покойного, переданные ему отрядным квартирмейстером, бароном Сталем, и признал необходимым, продолжать их 28, вследствие чего вырубка просек, по намеченным Слепцовым направлениям, прерванная боем 10-го декабря, 11-го возобновилась и продолжалась до 19-го в окрестностях Гехи, а с 19-го по 23-е в окрестностях Валерика, куда перенесен был лагерь. 23 отслужен был молебен по случаю окончания экспедиции, и войска разошлись по зимним квартирам. Новым начальником верхне-сунженской линии назначен был генерал-маиор барон Вревский, прибывший в лагерь 14-го декабря. Неприятель нигде не показывался; только слухи о его намерениях продолжали доноситься до отряда.

16-го декабря начальником, гехинского лагеря получено было известие, что Шамиль, узнав о смерти Слепцова, начал собирать партии, чтобы привести в исполнение свою заветную мечту — отторгнуть от нас карабулахское и галашевское общества 29; следовательно, и он оценил по достоинству важность понесенной нами потери. Смерть молодого русского наиба развязала ему руки, но сбор наших войск и усиление арштынского отряда показали ему, что о замыслах его у нас известно, и он должен, был отложить их, до более благоприятного времени. [469]

Со смертью Слепцова прекратились громкие дела на Сунже, точно преемники его не смели тревожить праха почившего героя. Реляции и приказы главнокомандующего не наполнялись более описанием подвигов отважного начальника верхне-сунженской линии, и самое отсутствие в них его имени служило им вместо траурной каймы. С минуты нашей отечественной утраты, главнокомандующий, читая донесения из владикавказского военного округа, не мог не чувствовать то, что чувствует отец, похоронивший своего любимого сына, после которого видит перед собою за столом пустое место.

К.


Комментарии

13. 24-го декабря 1850 г. № 6.

14. 1-го февраля 1851 г. № 79.

15. Команда 3-го резервного саперного баталиона, 6-я мушкетерская рота Тенгинского пехотного полка, 4-я гренадерская и 10-я мушкетерская Навагинского, 2-я и 3-я кавказского линейного № 7 баталиона, 1-я рота кавказского линейного № 8 баталиона, пешая ракетная команда от рот № 7 баталиона, два орудия № 8 роты 11-й гарнизонной артиллерийской бригады, сборная сотня донского № 16 полка, сотня Владикавказского линейного казачьего полка, 4-я и 5-я сотни и ракетная команда 1-го Сунженского казачьего полка и осетинская милиция.

16. Участник боя 31-го января г.-л. Подымов обязал редакцию доставлением некоторых о нем подробностей, которые послужили дополнением к настоящему описанию, преимущественно заимствованному из донесения Слепцова. Ред.

17. В донесении сказано: "я не хотел уклониться от моего намерения наказать шалажинцев, радушнее других принимавших к себе Хаджи-Мурата".

18. 1-го февраля № 79.

19. Чтобы иметь понятие о составе частей войск того времени, участвовавших в походах, не лишнее привести данные, извлеченные из сведения, приложенного к рапорту начальника верхне-сунженской линии от 21-го марта за № 90: в самой сильной роте было 135 рядовых, в самой слабой 85; в трех ротах было по 130, и двух 129 и 128, в двух 114, и 112, в трех 104, 103 и 102. В пяти сотнях Сунженского казачьего полка было 364 всадника. Убыль в войсках не пополнялась до окончания военных действий; но для усиления отряда, если обстоятельства того требовали, высылались к нему новые части, или же сильно пострадавшие сменялись свежими.

20. Рапорт начальника верхне-сунженской линии от 21-го марта № 90.

21. Письмо главнокомандующего к военному министру от 30-го марта № 449.

22. Кушелев был лично известен главнокомандующему как храбрый и распорядительный офицер, которому начальство над арштынским отрядом вверено было по личному указанию главнокомандующего.

23. Состав отряда: 1-й баталион Эриванского карабинерного Наследника Цесаревича полка, 2-й баталион и 7-я и 8-я мушкетерские роты Тенгинского пехотного полка, 1-й и 2-й баталионы Навагинского пехотного полка, две роты кавказского лин. № 7 баталиона, команда сапер и гальваническая команда 3-го резервного саперного баталиона, два орудия батарейной № 1-го батареи кавказской гренадерской артиллерийской бригады, четыре орудия легкой № 4 батареи 19-й артиллерийской бригады, четыре орудия конноартиллерийской казачьей № 15 батареи, пешая ракетная команда от егерского генерал-адъютанта князя Воронцова полка, конно-ракетная команда Сунженского линейного казачьего полка, сотня донского казачьего № 16 полка, сотня Горского линейного казачьего полка, сотня Владикавказского линейного казачьего полка, четыре сотни Сунженского линейного казачьего полка, полторы сотни осетинской милиции, полторы сотни карабулах и чеченцев, сотня назрановской милиции; при отряде: пятьдесят повозок конного транспорта левого фланга кавказской линия.

24. Приказ по отдельному кавказскому корпусу 20-го декабря 1851 г.

25. Письмо командующего 1-м Сунженским линейным казачьим полком войскового старшины Предимирова помощнику начальника главного штаба, от 21-го декабря 1852 года.

26. Письмо Петра Павловича Слепцова от 5-го января 1852 г.

27. Отзыв начальника главного штаба управляющему полевою провиантскою комиссией 6-го февраля 1852 г. № 175.

28. Рапорт генерал-лейтенанта Козловского 12-го декабря № 42.

29. Рапорт начальника гехинского отряда начальнику владикавказского военного округа от 16-го декабря № 53.

Текст воспроизведен по изданию: Летучий отряд в 1850 и 1851 годах // Кавказский сборник, Том 12. 1888

© текст - К. 1888
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
©
OCR - Валерий. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Кавказский сборник. 1888