-

КИШМИШЕВ С.

ТИФЛИС 40-Х ГОДОВ

(Перепечатано из №№ 52, 60 и 64 газ. "Кавказ" за 1894 год).

Границы старого Тифлиса. — Возникновение нового города. — Перемена нравов и обычаев. — Доброе старое время. — Патриархальности семейного быта. — Дешевизна продуктов. — Уличная жизнь. — Торговая деятельность. — Концерты на вольном воздухе. — Народные песни и их творцы. — Музыкальные инструменты. — Уличные игры. — Старые и новые купцы. — Первый клуб в Тифлисе. — "Собрание" и дом кн. Мухранского. — Азартные игры. — Кофейни. — Эриванская площадь в старину. — Воспоминание о бале по случаю приезда Императора Николая I. — Посетители кофеен и творимые ими безобразия. — Старинная полиция. — Воскресная ярмарка. — Акробаты. — Абель. — Нынешняя Эриванская площадь. — Трактиры. — Кутежи. — Трактир Карсадзе. — Веселое времяпрепровождение. — Храмовые праздники. — Праздник Успения. — Петхаинский праздник. — Смотрины невест. — Праздничное веселье. — Сионский праздник. — Кулачные бои. — Побоище 4-го февраля 1851-го года. — Объяснение князя Воронцова, по этому поводу. — Скачки. — Джириты. — Джигитовка. — Джириты на приз. — Кн. Кона Эристов. — Тушинская кляча и Императорский приз. — Упадок коневодства. — Иорданский праздник. — Иордан в 30-х и 40-х годах. — Игорные дома. — Посетители их. — Азартные игры. — Плутни игроков. — Игорный дом на Норашенской улице. — M-me Антонель. — Танцкласс. — Свадьбы. — Обручение. — "Сидзис-нахва". — Приданое. — "Алави". — Обряд венчания. — "Пирис-санахави". — Свадебный пир. — "Ригис-пури". — Певец Сатар-Ага. — Обильные возлияния. — Ортачальские и крцанисские сады. — Садовые хизаны. — Свидетельство Делапорта. — Сурп-Саркисская церковь. — Ее чудодейственная сила. — Предугадывание жениха. — Разгонный пост. — Почтовая станция. — Переправа на лодке. — Открытие Воронцовской улицы. — Сейдабадские сады. — Современное состояние местности, окружающей серные бани.

Тифлис, прежде столица Грузии, а потом местопребывание главного начальника края и центр всей администрации, до появления русских, принадлежал к типу старых азиатских городов с узкими улицами, кривыми закоулками, скученными домами, плоские крыши которых давали возможность свободно переходить от одного строения к другому. Город, раскинутый по обоим берегам Куры, имел своей северной границей глубокий овраг, называемый «Авант-хеви». Овраг этот, начинаясь на Вознесенской улице, близ крутого подъема, ведущего к церкви Вознесения, пересекал Нагорную улицу, дальше проходил по Сололакской улице; прорезав во всю ширину Эриванскую площадь, огибал Солдатский базар и недалеко от того места, где существовал при грузинских царях каменный мост, доходил до самой Куры. В 30-х годах овраг был закрыт на Эриванской площади каменным сводом. Затем, светлейший князь Воронцов, щадя обоняние соседних жителей, задыхавшихся от удушливого смрадного зловония, испускаемого разными отбросами, создал на остальном протяжении оврага правильную широкую Сололакскую улицу, прозванную в шутку «теплою». Основанием для такого наименования послужило то, что солнце целый день не сходит с этой улицы. За оврагом лежали огромные пустыри, выгонные места, хутора местных горожан, где теперь находятся здание окружного штаба, дворец, классическая гимназия * (Здание окружного штаба, дворец, комендантское управление воздвигнуты генералом Ермоловым. Им же построено здание тифлисского уездного училища, на том месте Дворцовой улицы, где красуются ныне дома гг. Сараджева и Лалаева, бывший К. Я. Зубалова.) и др. По мере заселения, местность эта стала именоваться Гаретубани, т. е. околоток вне городской черты. Такие же пустыри примыкали к Солдатскому базару; среди [2] них возвышался Ванский собор, построенный в XVI веке; здесь же находился отдельный квартал, прозванный впоследствии Орбелиановским аулом, так как там были сгруппированы дома князей Орбелиановых.

Северную границу левобережной части города составлял Сурп-Карапетский овраг, ныне сплошь и тесно застроенный обывательскими домами. Западною границею Тифлиса служили сололакские сады: от города их отделяла каменная стена, остатки которой видны и теперь. Она начиналась на Сололакской, горе, у развалин ныне виднеющегося каменного домика, служившего до начала сороковых годов физическою обсерваториею, тянулась по Вельяминовской улице и близ православной духовной семинарии оканчивалась каменною башнею. Южная граница города обозначалась также стеною, сохранившейся поднесь. Она шла по гребню горы, на южном скате которой расположен Ботанический сад, дальше упиралась в старые крепостные постройки, виднеющиеся и теперь, которые служили для тифлисского гарнизона пороховым погребом до 1848 года, когда ударом молнии был взорван порох. Начиная от старых построек, стена спускалась к оврагу Даба-хана, и у того места, где теперь начало Воронцовской улицы, подходила к Куре. Здесь находились Ганжинские ворота, чрез которые обыкновенно персиане вторгались в Тифлис. С востока Тифлис был открыт. Сюда примыкали необъятные пустыри; на этих-то пустырях и возникли впоследствии арсенал, казармы стрелковых баталионов, пороховые погреба, Троицкое поселение (Собачья деревня). На окраине восточной границы находился Навтлуг, ныне почти слившийся с постройками Авлабара.

II.

В описанных границах в тридцатых годах заключался Тифлис, имевший разнородное 30 тысячное население. Цивилизация, или, как привыкли теперь называть, культура, с течением времени во многом изменила вид его. Возник новый город с домами, выстроенными по планам современной архитектуры. Постройка его началась со времени приезда князя Воронцова, по инициативе которого роскошные сололакские сады превратились в правильные кварталы с широкими улицами, как мы видим теперь, Сергиевскую, Ново-Институтскую, Ртищевскую, Гудовича, Вознесенскую и проч. По плану же князя Воронцова перестроены Куки с Михайловской улицей, Чугуреты, где ныне не мало больших зданий, украшающих город. С тех пор жизнь потекла на европейский лад, изменились обычаи, вкусы, костюмы, особенно костюмы женщин, которые все реже и реже стали появляться закутанными в белые покрывала (чадры), смягчились нравы, явилась новая обстановка. Несмотря на все это, многие жалеют о добром старом времени, о патриархальности семейной жизни, о дешевизне и обилии пищевых продуктов, дававших возможность неимущему классу влачить без особенной нужды свое существование.

В ту нору вся жизнь сосредоточивалась в старом городе. Улицы его оживлялись с восходом солнца и здесь до сумерек кипела бойкая жизнь. Особенное оживление было на Армянском базаре, Сионской улице, в Темных рядах (базаз-хана), Татарском майдане и в ближайших к ним караван-сараях. На этих бойких местах совершались крупные коммерческие сделки, велась торговля мануфактурными, колониальными и другими товарами, на Сионской же улице находились главные меняльные лавки (зарапы), заменявшие нынешние банки и банкирские конторы. Там же помещалось почтовое отделение, а немного выше, на Георгиевской площади, извощичья биржа. Суета и толкотня не прекращались и после наступления сумерек: по всем улицам раздавались песни, на столько увлекательные, что прохожие нередко заслушивались. Эти концерты на вольном воздухе свидетельствовавшие о музыкальных способностях местного населения, устраивались обыкновенно сидельцами лавок, мастеровыми и другими тружениками, которые, по окончании дневных работ, возвращались домой. Песни раздавались не импровизированные, а общеизвестные, творцами коих были бессмертные народные певцы: кн. Мачабели, погибший под Тифлисом во время боя царя Ираклия с Ага-Мамад-ханом в 1795 г., и Саят-Нова, убитый [3] персиянами при занятии Тифлиса в ограде Георгиевской церкви, что на Татарском майдане. Независимо этих охотников до пения, концерты устраивались и другими любителями вокального искусства, которые собирались в лунные вечера на площадях и многолюдных улицах, где под звуки мелодического инструмента «тари» исполнялись народные песни. Сюжетами этих песен, авторами которых были, кроме вышеназванных двух, и другие более новые композиторы (ашуги), служили разные эпизоды местной жизни, характеризующие современное состояние общества. Пение хора нередко сопровождалось игрою и на других инструментах, но менее мелодичных, чем тари, как-то: саламури, (нечто в роде кларнета), чианури (род скрипки), чонгури (балалайка) и думба (литавры). Нельзя сказать, чтобы инструменты эти, особенно последний, ласкали ухо, однако, в слушателях недостатка не было. Как только певцы появлялись на улицах, все население соседних домов высыпало на крыши, балконы, выбегало к воротам наслаждаться пением, затягивавшимся иной раз до поздней ночи. Ночная тишина нарушалась не одним пением: мальчики разных возрастов, с наступлением сумерек, собираясь гурьбою на известных пунктах своего околотка, забавлялись разными играми, оглашая воздух криками. Выкрикивали на бойких улицах по вечерам и мелкие менялы, занимавшиеся разменом серебряной монеты и торговцы мелочных товаров. Оглушительные крики раздавались особенно по субботам на Сионской улице, где торговцы восковых свечей и ладона предлагали прохожим купить у них эти предметы для спасения души. Теперь концертов на вольном воздухе более не существует; если раздаются песни в отдаленных уголках старого города, то это остатки прежних, потерявших всякое значение. Не существует и игры мальчишек на улицах; все это исчезло бесследно, как исчезло и выкрикивание менял и мелочных торговцев. Не видать более старых купцов, чинно восседавших за прилавками Армянского базара, Сионской улицы и Темных рядов; их заменило юркое купечество, торгующее преимущественно в

в караван-сарае Тамамшева, на Дворцовой, на Галовинском и на бойких улицах нового города. Нынешние купцы, торгуя днем в лавках, ночью убивают скучное время в садах или в клубах, о которых в ту пору и помину не было. Первый клуб появился в Тифлисе в 1852 году в ресторации Харина, помещавшейся в здании Тамамшева на Эриванской площади; инициатором его был сын владельца этого здания, который выхлопотал устав клубу, переименованному в «Тифлисское собрание».

С утверждением устава «Собрание» перешло в дом князя Мухранского, построенный в том же году на пустырях, куда выбрасывали всякий сор. Местное общество в ту пору, за неимением клуба, развлекалось карточною игрою. Она была перенята из Персии и была известна при грузинских царях под разными названиями: ассонаси (игра в горки), цхра (трилистник), мушка, переделанная впоследствии в рамс. Играли также в нарди (трик-трак), комари (кости), в кончину, заимствованную у греков, приезжавших в Тифлис но разным делам. Все эти игры, удержавшиеся и после появления русских, носили характер азартный. Пристрастие к азартной игре проявлялось почти во всех слоях общества; главными притонами игры были кофейни, трактиры, специальные игорные дома. Играли также друг у друга в очередных собраниях, называемых ригис-пури.

III.

Кофейни ютились преимущественно на Эриванской площади, где ныне Пушкинская улица, против сквера, в подвалах домов, или в самых домах с грязными дворами и без отхожих мест, которых заменяли частенько крыши домов или дворы. Не привлекательны были и улицы, где помещались кофейни. Эриванская площадь в старину не имела ни мостовых, ни тротуаров, и при малейшем дожде на ней образовывалась невылазная грязь. Наигрязиейшею частью считалась местность пред духовною семинариею, где непросыхаемые лужи были способны поглотить в свои недра даже отважных [4] пешеходов. Старожилы рассказывают, что в 1837 г., по случаю посещения Императором Николаем I Тифлиса, дворянством был устроен в семинарии бал. В этот день шел дождь и, так как в те времена число извощиков было крайне ограниченное, то приглашенные были вынуждены отправляться на бал по образу пешего хождения; конечно, они являлись туда в таком виде, что требовалось не мало усилий, чтобы освободиться от грязи.

Обстановка кофеен была самая жалкая. Кроме стойки, на которой красовался неизбежный самовар с разбитым чайником и такими же разбитыми чашками, другой мебели не было. Ничего съедобного, кроме чая или кофе, и то сомнительного качества, не отпускалось; приманкою посетителей служила азартная игра, до которой были так падки тифлисские жители. Сюда стекались и для иных целей, как, например, для того, чтобы сговориться по разным делам. В числе посетителей омерзительных этих притонов и можно было встретить праздношатающихся по городу людей без роду и племени, не имевших определенных занятий, выгнанных со службы писцов, отставных юнкеров, разнощиков булок, в то время сновавших по улицам с такими же назойливыми предложениями, как и современные кинто, прислуга разночинцев, находившихся на коронной службе, и другие подонки общества. Попадались также и школьники, улизнувшие из классов. Все это отребье с раннего утра наполняло кофейни, располагалось на циновках или просто на полу группами в 4, 5 и более человек и тотчас же начинало игру. Играли в кончину или в кости (комари); последняя, известная под именем баде-баде, отчасти напоминала игру в банк. Метавший бросал четыре кости; каждая сторона имела свое название: алчу, тохан, чуки и таби; если все четыре кости ложились на алчу, то банкомет забирал условленную ставку, состоявшую из 10, 20 и более копеек, наоборот, проигрывал, если какая-нибудь сторона кости принимала другое положение. Игра обходилась и не без шулерства. Обыкновенно в одной из частей кости вливали в сделанное отверстие незаметно свинец и кость, под влиянием тяжести становилась на алчу, что давало банкомету возможность загребать всю ставку. Еще с большим успехом шулера показывали свое искусство в картах. Жертвою обмана обыкновенно делались разнощики, проигрывавшие все барыши хозяев, и прислуга, господа которой зачастую недосчитывали принадлежностей своего гардероба, промотанных верными людьми в поисках за счастьем. Во время игры была полная свобода непристойному разговору, который нередко кончался осязательными ощущениями в роде сворачивания скул или перелома переносицы. Горе мало знакомому с обычаями притонов: если он невзначай забредет туда, его обирали дочиста. Здесь совершались и другие гнусные преступления...

Тогдашняя полиция была слаба в смысле надзора. Обременная огромною перепискою по взиманию разных недоимок и др. сборов, занятая разбором нескончаемых споров горожан, преследованием мелких краж и др., она являлась в кофейни, когда следы преступления успевали скрыть, для того, чтобы снова предаться гнусному делу. Слабы были в смысле надзора и другие блюстители порядка. В Тифлисе, как и в прочих городах Империи, в те времена на бойких улицах и площадях были устроены будки. Обитатели их были старые инвалиды с алебардами в руках; на обязанности заслуженных воинов лежало охранение наружного спокойствия и пресечение преступлений. Но прозорливость их была невелика: они зачастую спали па постах, как подобает старцам, сослужившим уже свою службу. При таких условиях трудно было им заглядывать в кофейни, которые были особенно многолюдны по воскресным дням.

В эти дни на Эриван. площ. устраивалось торжище в виде базара, прозванное туземцами ярмаркою. С началом дня сотни торгашей собирались на площади; устраивались ряды, начиная от городского дома до семинарии; кто продавал на ларях и лотках старое платье, кто старую мебель, посуду, разные подержанные предметы домашнего обихода и другой хлам, кто сушеные и свежие [5] плоды; торговали и картинками аляповатого производства, изображавшими древних грузинских богатырей (дэви) или пейзажи. Между радами сновали солдатики, продававшие дамские башмаки собственного изделия, которые начинали уже вытеснять местную женскую обувь (коши), а то сновали и любители чужого добра, что плохо лежит и не кладя на руку охулки. Шум, крик, визг пойманного с поличным вора, которого тузили тут же на месте, сливались вместе и только сумерки разгоняли эту разношерстную толпу, представлявшую оригинальную картину. В день ярмарки появлялись также жители с окрестных деревень с продуктами незатейливых промыслов, а осенью и возы с капустою, картофелем и другими овощами,

раскупавшимися на расхват горожанами. Тут же на Эриванской площади устраивались под открытым небом акробатические представления странствующими артистами персиянами (джамбази), которые на туго натянутом канате выделывали разные эволюции, повторяемые внизу стоявшими клоунами (таки-масхара), одетыми в шутовские костюмы. Показывали свое искусство и разные гимнасты. Между ними славился некий Абель, по ремеслу плотник, который умением ходить на высоких, в 3 или

более аршина длины, ходулях вызывал удивление. Он же, Абель, забавлял зевак мелкими фокусами. К содействию этого гимнаста прибегало и духовное ведомство, когда являлась необходимость в ремонте церковных куполов, починку которых, по причине большой высоты, не брался ни один мастер.

Прежних кофеен на Эриванской площади более не существует. На месте их расположены магазины, где производится торговля гастрономическими, рыбными и другими товарами. Исчезла с площади и ярмарка, просуществовавшая до 1847 г., т. е. до дня заложения фундамента караван-сарая Тамамшева. Последними ушли с площади торговцы овощей на возах, продавцы дров на арбах, которым, с возникновением сквера, было указано новое место. Благодаря заботам городского самоуправления, Эриванская площадь приняла благообразный вид, в каком она представляется теперь.

IV.

Трактиры ютились также в известных околотках. Они помещались главным образом на Армянском базаре, близ банных ворот и на Песках. Заведения эти по внешности ни чуть не отличались от лавчонок, наполнявших в ту пору старый город. Не знающий человек легко мог пройти мимо, если бы красовавшаяся вывеска не напоминала, что тут заведение, где можно подкрепить слабые силы или же поддержать бодрость духа прохладительными напитками; наконец, нарисованный на вывеске биллиард, с двумя играющими во фраках господами, показывал, что там можно было часок другой убить скучное время. Но забравшись туда, посетитель впадал в полное разочарование, так как в трактире он ничего не получал ни для подкрепления сил, ни для поддержания бодрости духа. Из всего нарисованного на вывеске одно только оправдывалось — это биллиард древнего происхождения с разбитыми лузами и кривыми ножками. Обстановка заведения еще более опровергала их назначение: ни стульев, ни столов, ни прочей мебели не оказывалось. Несколько тахт (широкие на коротких ножках скамейки), покрытые дырявыми коврами или паласами, а пожалуй, и циновками, заменяли мебель. Так был не казист и не привлекателен трактир с своею мизерною обстановкою. Но в посетителях недостатка не было. Сюда сходились с целого города гуляки. В числе их можно было встретить дворян, не служивших нигде, помещиков, приезжавших в Тифлис по разным делам, проторговавшихся купцов, случайно избегнувших тюрьмы. В числе завсегдатаев бывали и офицеры местного гарнизона, преимущественно из туземцев, посещавшие трактиры коротать свободное от службы время. В трактирах почти дневали туземные музыканты и певцы, для которых заведении эти служили сборными пунктами. Среди тогдашних кутил особою славою пользовался трактир Карсидзе. Он находился на Армянском базаре, против дома, где теперь помещается 2-е российское страховое от огня общество, и состоял из трех комнат, в одной из них [6] стоял биллиард. К последней комнате примыкал обширный дарбаз, где посетители летом проводили время. Нельзя не заметить, что редкий дом в старом городе не имел дарбаза. Он строился обыкновенно несколькими ступенями ниже жилых комнат с каменным полом, куполообразною крышею с отверстием на верху, чрез которое проходил свет. В этом дарбазе укрывалась семья от летних жаров. Отсутствие солнечных лучей и частая поливка пола доставляли прохладу, столь необходимую в знойные дни.

Трактир Карсидзе целый день бывал битком набит. Публика появлялась с раннего утра и, не теряя золотого времени, принималась за игру. Играли в цхру, ассонаси, редко в кончину! Не забавлявшиеся картами развлекались игрою на биллиарде на деньги или на порции чая, кофе, продажа которых допускалась в трактире. Игра продолжалась до полудня, затем наступало обеденное время, но так как при заведении не имелось кухни, то обед, состоявший из одного блюда жаркого с разными острыми приправами, возбуждавшими жажду, заказывали в соседней пурне. Вино покупали у ближайшего виноторговца; рыбу, сыр, зелень, эти необходимые принадлежности каждого туземного стола, приобретали в мелочных лавках, тут же находившихся. Все это покупалось на деньги, собранные по складчине (псони) в размере от 40 коп. до 1 руб. с человека. В складчине принимали участие певцы и музыканты, которые вдобавок должны были во время обеда услаждать слух своим пением. Обедавших бывало обыкновенно до 40 человек, иной раз и более. Вся эта группа располагалась с поджавшими ногами и начинала трапезу. Скатертью служил кусок бязи местного производства, выкрашенный в синюю краску. Тарелки заменялись плоскими глиняными чашками, употребление вилок в обычае не было, в дело пускались пальцы, и нужно отдать справедливость посетителям, что они ловко уплетали ими пищу. Обед длился до 6 часов вечера, иногда затягивался и дольше. Пред началом трапезы выбирался толумбаш, приказания которого по части питья, были обязательны для всех.

Толумбаш, приняв бразды правления, провозглашал по очереди тосты присутствующих с приличным по этому и случаю словом, состоявшим обыкновенно в похвальбе лица, за чье здоровье пилось, причем произносилось много льстивого по адресу его душевных и нравственных качеств, говорилось также о заслугах, коих никто не знал и не видел. Осушив стакан, диктатор, т. е. толумбаш передавал его с словами «алаверди» соседу, который, принимая чашу, произносил: «яхши-ел». Таким образом заздравная чаша обходила всех присутствующих с произнесением таких же бесконечно льстивых слов. В промежутках между тостами нередко происходили пререкания о недопитых стаканах или о неисполнении каких-либо приказаний толумбаша, за что провинившийся штрафовался одним или двумя стаканами вина. К концу обеда, под влиянием винных паров, число стаканов за здравие увеличивалось. Тогда на тарелку ставились два, три до пяти полно налитых стакана, и лицо, кому они подносились с символическим выражением «алаверди», обязано было осушить все до дна. Пир принимал широкие размеры, если в числе посетителей попадался приезжий помещик из Кахетии. Очарованный любезными собутыльниками, в порыве восторга, он жертвовал из привезенного для продажи вина 5 — 10 ведер, после того гуляки начинали пить бутылками, осушая их в один прием. Под звуки местной музыки и пения сазандаря, пир длился до вечера. С наступлением сумерек кутилы или расходились по домам, или же, засыпали тут же, чтобы вечером снова взяться за обычное развлечение. Так продолжалось изо дня в день, пока какие-либо торжественные случаи не отвлекали посетителей из трактира. Такими случаями были: храмовые праздники, кулачные бои и скачки устраиваемые по временам обывателями. [7]

Наилюбимейшим храмовым праздником тифлисцев описываемого времени был праздник Успения Божьей Матери, привлекавший массу богомольцев. С особым торжеством ежегодно праздновал этот день Сионский собор, а также армянская Петхаинская церковь, бывшая до разорения Тифлиса Шах-Абасом православною и переданная впоследствии армянам вследствие того, что все их церкви были истреблены. Армянский праздник Успения редко совпадал с православным, так как по канонам армяно-григорианской церкви все праздники, приходящиеся в обыкновенные дни, большею частью откладываются на воскресенье, чтобы не лишиться рабочего дня.

И так петхаинский праздник приходился в воскресенье, и торжество происходило накануне. Построенная у подножья скал Сололакского отрога, Петхаинская церковь находится в нагорной части города. Здесь приютился класс недостаточных людей, ветхие дома которых сохранились доселе. У входа в церковную ограду, со стороны колокольни, стоит и теперь отдельное каменное здание с куполообразною крышею, служившее, как говорят, капищем во времена язычества. К храму ведут две дороги: одна с хлебной площади по крутому каменистому подъему Петхаинской улицы, другая от Бебутовской улицы по такому же крутому подъему, мимо женского монастыря во имя св. архидиакона Стефана. Нагорная часть, обыкновенно пустая, в день храмового праздника оживлялась; обыватели в ожидании гостей убирали дома, очищали улицы, стараясь придать своим пепелищам более приличный вид. В субботу, с 5 час. вечера, бесконечною вереницею тянулись к храму богомольцы, разодетые в лучшие платья, особенно прекрасный пол, кто в чадрах, а кто и в европейских накидках, входивших уже в моду. Вся эта разряженная толпа спешила попасть в церковь, которая с 5 часов бывала набита битком. Несмотря на давку, каждый старался пробиться к иконе Божьей Матери. Приложившись и хлебнув священной воды (набани), хранившейся в серебряном сосуде, молящиеся выходили из церкви, чтобы дать место другим, беспрестанно наполнявшим храм. По выходе из церкви, публика располагалась в ограде группами, чтобы глядеть друг на друга вообще, и выбирать невест в особенности.

В те времена существовал обычай производить смотрины в праздничные дни в церковных оградах. Во избежание конкуренции, для этой цели выбирались ограды более отдаленных церквей, как, напр., Ходживанской, где нельзя было ожидать большого сбора невест, но в такие торжественные праздники, как петхаинский, приводили невест и в ограду этой церкви. Смотрины отличались необычайною пышностью: сюда стекались девушки из богатых армянских домов, которые под покровом мамаш робко озирались кругом, отыскивая, в свою очередь, среди толпы, суженых. Миловидные лица невест с блестящими черными глазами, тонкие талии, опоясанные широкими вышитыми золотом лентами, заставляли трепетать не одно сердце, жаждавшее уз Гименея. В комнатах, устроенных в ограде же, располагались и богомольцы, давшие обет провести несколько ночей в храме. Обеты давались по случаю какого-либо радостного события, в роде исцеления от болезни или возвращения из дальней поездки близкого лица. Нельзя сказать, чтобы эти богомольцы проводили время в посте и молитве, это было своего рода приятное препровождение времени, которое совершали с своими знакомыми, друзьями, приходившими к ним в гости. После первых приветствий, гости рассаживались пред комнатами на стульях, коврах и тотчас же начиналось угощение сладостями, прохладительными напитками и проч. Более шикарные из богомольцев угощали своих гостей и мороженым. Для полного удовольствия недоставало лото, любимой игры туземных дам, но играть было невозможно, потому что шум и крик зевак, толпившихся в ограде, заглушали бы произношение номеров, требуемое этой игрой. Угощения происходили не в одной ограде. На крышах соседних домов устраивались пиры, где пляска под звуки зурны продолжалась до рассвета. Иные пиры сопровождались и фейерверками, доставлявшими жителям особенное удовольствие.

В таком же роде бывали торжества в ограде Сионского собора, с тою только разницею, что дававшие обет [8] размещались, за неимением при церкви комнат для богомольцев, в разбитых по этому случаю в ограде шатрах. Нужно отдать справедливость, что на подобных торжествах никогда никакого скандала или драки не замечалось: полиция бездействовала бы, если бы не являлась необходимость в поддержании порядка в церкви во время прикладывания к св. иконе, для устранения таким образом давки, неизбежной при таком огромном стечении народа. Торжества в дни храмовых праздников в оградах церквей происходят и теперь, но они утратили свою оригинальность, и веселье, господствовавшее в былое время, исчезло бесследно.

VI.

Любимым развлечением тифлисских жителей были также кулачные бои. Они устраивались за Авлабаром, на местности, где теперь казармы стрелковых баталионов, а всего чаще на Сионской улице, на Абас-Абадской и Хлебной площадях, а также на прилегавших к ним Могнинской улице и части Большой Кривой. Побоище происходило между двумя сторонами города — так называемых верхней и нижней. Гранью служил Армянский базар до шубных рядов включительно. К верхней причислились горожане, обитавшие в северо-восточной, к нижней — в юго-западной частях Тифлиса. К первым присоединялись жители Кук, Чугурет, ко вторым — авлабарцы. Каждая сторона имела мецената, который верхом руководил бойцами. Меценатом верхней стороны долгое время был известный гуляка Арчил Мухранский, который нередко раздавал из собственного кармана наиболее отличившимся денежные награды. С нижней стороны предводительствовал один из помещиков Сомхетии (юго-западная часть Тифлисского уезда, между р.р. Алгеткою и Храмом). Бои разыгрывались в воскресные дни зимних месяцев, на последних днях масляницы, а также на другой день Крещения, так как по случаю поминовения покойников в этот день все лавки были заперты.

На зрелища стекались со всех концов города, а бойцами являлись известные силачи, преимущественно из ремесленников; к ним присоединялись иногда и торговцы, охотники до сильных ощущений. В бой вступали без шапок, с обнаженною грудью, с подобранными полами чухи (верхней одежды) или в архалухах, часто без обуви, в одних носках. Бойцы составляли несколько рядов, причем младшие располагались впереди. Число их было неограниченное. Не всегда главные действующие лица становились в рядах, они обыкновенно скрывались в соседних закоулках, составляя резерв. При криках многотысячной толпы открывался бой, бойцы пускали в ход кулаки, со всех сторон раздавалось оглушительное гикание, одобрение то одной стороне, то другой, смотря по тому, на чью сторону склонялась симпатия. После 10-15 минут полного простора кулакам, когда проявлялись неутешительные результаты боя в роде искалеченных и избитых до неузнаваемости лиц, ослабевшая сторона давала тягу. Но этим побоище не кончалось: побежденные, увидя, что кулаки их недействительны против остервеневших победителей, пускали в ход камни, кирпичи, куски дерева, что попало. Метательные орудия скоро оказывали свое действие: окна, двери, балконы соседних домов разбивались в дребезги, появлялись раненые, даже убитые. Доставалось и присутствующим, в числе которых можно было видеть и высокопоставленных лиц, падких до таких зрелищ. Один из таких погромов, сколько помнится, был произведен в 1851 году на Сионской улице, где пострадала вновь открытая аптека Конберга, нынешняя Агмурова (Весьма характерно описан кулачный бой посетившим Тифлис Александром Дюма в своей книге "De Paris a Actorgan". В числе пострадавших в этом бою был между прочим и сам автор, получивший увечье.). Победу чаще всего одерживала нижняя сторона, которая по численности была сильнее верхней. Но победа доставалась и на долю последних, когда к ней на помощь подоспевал резерв из свинопасов, испытанных бойцов, имевших местожительство в Куках. Тогда победители не знали границ своего озлобления, они гнали противников до Татарского майдана, и дело не обходилось без грабежей. [9]

Полиция всегда восставала против кулачных боев, но она была бессильна остановить увлечение массы. По поводу побоища, происходившего 4 февраля 1851 г., в бывшем главном управлении наместника существует переписка, в которой из Петербурга упрекали князя Воронцова за допущение кулачного боя, причем спрашивали, действительно ли было 5 убитых и 300 раненых. Светлейший князь Михаил Семенович ответил, что, к сожалению, слухи, дошедшие до Петербурга, преувеличены и, можно сказать, несправедливы. В действительности был всего один несчастный случай, а именно: один еврей, находившийся в толпе, получил ушиб камнем или кирпичом, причем, как выяснило следствие, этот еврей сам упал и ударился головою о камень; ушиб был до того силен, что пострадавший на другой день умер. Далее князь продолжал: «Вместо 300 раненых не было ни одного, ибо ни в больнице, ни в военном госпитале, ни по тщательному разысканию по домам не было ни лечившихся, ни жалующихся, кроме только одного, который восемь дней оставался дома, чтобы лечиться от ушиба, а на девятый день вышел совершенно здоровым и теперь готов с радостью участвовать в боях, ежели таковые были бы позволены. Разграбления лавок также не было, но некоторые лавочники потерпели более по своей вине, а тем из них, которые могли доказать, что в драке не участвовали и которые по бедности того заслуживали, оказана, по здешнему обычаю, некоторая помощь из остатков полицейских и городских сумм».

При этом князь Воронцов добавлял, что кулачные бои в Тифлисе были в употреблении с самых древних времен, в них участвовали все без изъятия сословия, что бои эти «составляли обычай увеселительный и радостный для всех, начиная от царской фамилии, князей, дворян до простонародья», что обычай сохранился и при русском владычестве и что «совершенное запрещение кулачных боев не только внутри города, но и вне совершенно опечалит всех здешних жителей, привыкших из рода в род к этому любимому их веселью, которое имеет столь сильную связь с характером народным, их личною храбростью, свойственною грузинам, и которое делает их способными для войны вообще, для защиты границ своих и возбуждает ту готовность, с которою они всегда спешат по первому призыву участвовать с нашими войсками, где неприятель оказывается».

На таковое представление светлейшего князя воспоследовало Высочайшее повеление Императора Николая I: «кулачные бои разрешить за городом, но с тем, чтобы кроме рук других орудий в драке не употреблять и всегда под надзором полиции, и кончать по данному от оной знаку, когда слишком разгорячатся» (См. "Акты археографической комиссии", том X, стр. 825.).

Однако, кулачные бои с течением времени стали все более и более выходить из употребления, так что теперь о бывших побоищах и помину нет. Вместо них явилась другая забава: борьба — единоборство двух силачей, которую спортсмены устраивают в одном из садов Михайловской улицы. Но как эта забава, так и кулачные бои в смысле воспитания народа имеют печальные последствия, оба приучают массу к кровожадности, разжигая страсти. [10]

VII.

Толпы народа привлекали также скачки. Многим из старожилов хорошо еще памятно то время, когда обыватели Тифлиса при всяком удобном случае гарцевали на превосходных лошадях. Редко кто из них не содержал лошади, холя и ухаживая за нею. Князь Воронцов часто вспоминал, что он, служа в Тифлисе при главноуправляющем князе Цицианове, ежедневно хаживал на берег Куры любоваться приводимыми на водопой чистокровными жеребцами. Справедливость слов светлейшего князя как нельзя лучше подтверждалась народными празднествами, на которые являлись сотни всадников на превосходных лошадях, щеголяя седловкою, сбруею и джигитовкой. Последнее проявлялось в высшей степени на скачках, устраиваемых на этих же праздниках. Особым вниманием горожан пользовалась скачка (джириты), происходившая в день Вознесения за старой таможнею, где теперь помещается казарма местной команды. Скакали преимущественно молодые люди из дворян, вооруженные с головы до ног. Скакавшие делились на две стороны; с каждой по очереди выделялось по одному всаднику, которые, доскакав до известного места, кидали коротенькие палки (схратли), держа посредине двумя пальцами. Ловкость в метании обозначалась тем, что бросавшие палку не должны были задеть намеченного всадника, а пустить мимо или поверх головы. Обычай этот соблюдался со всею строгостью, но бывали случаи, когда им злоупотребляли, а именно: когда брали палку не по середине а с конца, то метальная сила невольно увеличивалась и противнику попадали в лицо, в руку, в шею. Всадники получали увечье и при других обстоятельствах, как, например, когда скакавшие друг против друга, не успев остановить лошадь, сталкивались. Кроме умения бросать палки, всадники показывали свою ловкость и при джигитовке, состоявшей в соскакивании с лошади на всем скаку и в вскакивании, в стрельбе с коня в цель и проч.

Призов па джиритах не полагалось. Первый почин в этом принадлежит князю Воронцову, задавшемуся целью поощрять все полезные предприятия в крае. Одновременно со скачкою на Императорский приз светлейший устроил и джириты тоже на приз. Серебряная чаша, поставленная на высокий шест, врытый в землю, предназначалась тому, кто сбил бы ее на всем скаку метанием палки. На приглашение князя явилась местная молодежь в национальных костюмах, в полном вооружении. Скачки происходили, как и теперь, за Муштаидом при огромном стечении народа. Скакали поочередно: первых два всадника не достигли цели, за то третий, известный наездник князь Кона Эристов сбил чашу, которая и была вручена ему в награду за ловкость. После джириты началась скачка на Императорский приз. В числе изъявивших желание принять участие оказался тушин, попавший на ипподром случайно! Все доводы о том, что ему с своею лошаденкой трудно соперничать с чистокровными английскими жеребцами, нарочито привезенными, остались тщетными; горец стоял на своем. Спор, происходивший неподалеку ложи, где сидел наместник, привлек внимание князя, который, увидя настойчивость тушина, разрешил записать и его, а так как лета его клячи не соответствовали весу всадника, то к седлу были привязаны камни. Скачка началась, и к удивлению всех тушин прискакал к флагу из первых, и, при громких аплодисментах, удостоился получить из рук светлейшего приз.

Джириты в Тифлисе в настоящее время, когда вывелись породистые лошади, более не устраиваются. Если и встречаются кое у кого лошади, то это скорее для домашнего обихода, чем для забавы. Причину упадка коневодства в крае объясняют различно: одни говорят, что урегулирование пастбищных мест между сельчанами лишило конезаводчиков средств содержать табуны, другие утверждают, что открытие рельсовых путей и улучшение почтовых трактов повлияло на уменьшение заводов, так как хозяева, не инея сбыта выращенных ими лошадей, сократили производство. Существует и такое предположение, что упадок коневодства произошел от развития на Черном море пароходства. Как ни странным кажется последняя причина, она тем не менее имеет свое основание. В прежние годы закавказские мусульмане, за неимением иного сообщения, отправлялись в Мекку, на поклонение гробу Магомета, верхами. На обратном же пути каждый из пилигримов старался приобрести арабскую лошадь, которую, по возвращении на родину, продавал коннозаводчикам. С открытием пароходства мусульмане избирают для паломничества ближайшую дорогу; само собою разумеется, что они перестали приводить лошадей, многие заводы, лишившись, таким образом, производителей, прекратили свое существование. Теперь, благодаря заботам управления государственного коннозаводства и деятельности тифлисского скакового общества, коневодство в крае снова возрождается, а с переводом в Тифлис, по инициативе одного из главных деятелей общества генерала Т., заводской конюшни наш город опять обогатится чистокровными лошадьми.

VIII.

Не мало народа привлекал 6-го января и Иорданский праздник. Иордани как православную, так и армяно-григорианскую устраивали на Куре, причем в 30-х годах первую — на Песках левого берега, вторую — всегда на правом берегу большого рукава, недалеко от Ванкского собора. При постройке иордани на Песках, совершалась в Сионском соборе литургия, по окончании которой процессия направлялась мимо Темных рядов по малому Винному подъему чрез Татарский майдан к первому Авлабарскому мосту, далее у Метехского подъема сворачивали на Пески, ныне застроенные духанами, постоялыми дворами и пр. Процессию ожидали весь тифлисский гарнизон, не сметная масса народа, покрывавшая балконы, крыши нынешней Песковской улицы и строений противоположного берега. После погружения креста, при громе орудий из Метехского замка, кропили знамена святою водою; сотни людей несмотря на холод и ненастье, кидались в Куру, пускали голубей, праздник поистине выходил торжественным, особенно в ясные дни. В начале сороковых годов место для иордани было избрано на левом же берегу Куры, напротив нынешнего казенного театра, на пустыре с несколькими там и сям раскинутыми садами, где ныне приютились лесопильные заводы, рядом с старым домом, принадлежащим Варламовым, в котором в конце 40-х годов помещался первый и последний сахарный завод и не далеко от набережной с многоэтажными домами, в то время не существовавшими. Литургию совершали в корпусной церкви, находившейся на месте настоящего здания инженерного окружного управления; процессии двигалась по Мадатовской площади (теперь нижний Александровский сад), и возле бывшей мельницы Вартанова, по устраиваемому ежегодно в зимние месяцы саперами 1-го кавказского саперного баталиона мосту, переходила на левый берег, и под сенью красовавшейся иордани совершалось водоосвящение. С устройством Михайловского моста в 1851 году торжество начали устраивать там, где и теперь.

Праздник иорданский как православный, так и армяно-григорианский был событием радостным для парода. Только грудные дети, да старцы оставались дома, остальные, кто пешком, кто верхом спешили на иордань присутствовать при торжестве. И теперь церемония совершается почти также, но с тою разницею, что присутствующих, с увеличением населения в Тифлисе, гораздо больше, чем тогда.

IX.

Выше было замечено, что местом для препровождения времени служили также игорные дома. Они содержались в центре старого города неудачниками в торговле купцами, существование которых зависело от сбора с игры в карты. Кроме нескольких столов да с дюжины стульев, к услугам игроков другой мебели не было. Главный контингент посетителей составляли коммерсанты, помещики, имевшие местожительства в Тифлисе, маклера (дадали), разные личности без определенных занятий. Там же можно было встретить чиновников, как русского, так и туземного происхождения, приходивших поискать счастия в картах. В игорных домах ничего съедобного не полагалось, кроме чаю, отпускавшегося хозяевами на свой собственных счет и то с большим разбором: игравшие получали два стакана, не игравшие, но ожидавшие очереди, по одному, а приходившие только глядеть на игру – ни одного. Если игра затягивалась до поздней ночи, то ужин заказывали в соседнем духане из незатейливых туземных блюд, а то и сам содержатель брался за плату насытить своих гостей. Играли в те же азартные игры, как и в трактирах, но всегда на наличные; кредит допускался только в том случае, если между игравшими находились зарапы (местные банкиры), бравшие на себя поручительство. Игру вели на серебряные деньги, мешки монет переходили из рук в руки; многие делались обладателями нескольких мешков, доставка которых ставила игроков в затруднительное положение; [12] выручали же счастливцев зрители. Они в качестве носильщиков брались, за известное вознаграждение, снести выигранный куш в дом его. Носильщиками часто являлись и сами проигравшиеся, на плечах которых препровождались, тоже за вознаграждение, их же собственные деньги. Искусство подтасовывать карты или иного рода хитрости, употребляемые нечестными игроками, не было тайною в игорных домах. Случались там и другого рода плутни. Как-то, но рассказам старожилов, забрел в один из таких домов известный тифлисский негоциант, вздумавший почему-то провести вечер среди своих сограждан. Его, конечно, усадили играть, но после нескольких сдач негоцианта начало клонить ко сну. Передав карты и деньги не игравшему знакомому с просьбою продолжать за него игру, он предался в объятия Морфея. Едва раздался храп, как игроки заблагорассудили разделить деньги негоцианта между собою, объявив ему по пробуждении, что деньги его проиграны.

Х.

Из наиболее посещавших в ту пору игорных домов славился дом, содержимый на Норашенской улице старым купцом, тоже неудачником. Сюда стекались денежные тузы, которые частенько спускали значительные суммы. Не получив ужина, они голодные возвращались с пустыми карманами домой, утешаемые каламбурами хозяина, до которого старик был большой охотник. В его же доме занимала квартиру отставная балерина m-me Антонель. Она появилась в Тифлисе в начале сороковых годов, открыла танцевальные классы, куда родители охотно посылали молоденьких барышень учиться танцам. По туземному этикету мущины на танцклассах не допускались, но балкон дома всегда бывал полон любопытными, В числе их находилась и тифлисская молодежь, имевшая претензию на интеллигентность, но увы, интеллигентность этих молодых людей выражалась только в европейском костюме, сшитом по последней моде, в остальном же они не отличались от своих собратьев, еще далеких от плодов просвещения.

Педагогическая деятельность m-me Антонель, Бог весть откуда появившейся в Тифлисе, продолжалась несколько лет, пока старая балерина не покончила расчеты с жизнью. Обучение тифлисских барышень танцам был первый опыт вывоза их в свет, до того оне появлялись, как сказано, в оградах церкви во время храмовых праздников, да на свадьбах.

XI.

Свадьбы в ту пору происходили весьма торжественно, одна была богаче другой, даже бедняки закладывали последнее, чтобы сыграть свадьбу — первое счастье в жизни на славу. После сговора, происходившего всегда чрез своих, назначалось обручение, на котором присутствовали лишь близкие родственники, и то не все. Знаком обручения (нишани) служила бриллиантовая или алмазная вещь, смотря по состоянию. При большом смущении девушки, видевшей своего суженого может быть и в первый раз; жених, передавал нишани, целовал невесту. Этим закреплялись навсегда узы, о расторжении которых как до брака, так и после, благодаря патриархальным нравам, никогда никто не помышлял, неся свой крест терпеливо, даже если по какому-либо случаю брак оказывался несоответственным.

Спустя немного времени, родители невесты приглашали жениха знакомить его со всеми родственниками, которые созывались по такому радостному событию. Собрания, называемые «сидзи-нахва», бывали многолюдны; каждый родственник был обязан поднести жениху серебряную вещь более или менее дорогую, смотря по степени родства. Вещи собирал один из почетных гостей, громогласно объявлявший название ее, имя жертвователя с произношением по адресу последнего приличных слов. Вещи, собранные таким образом, ставились пред женихом и невестою, сидевшими на диване или тахте, покрытом дорогими тканями (сузани). Около полуночи следовал ужин, а пред тем десерт.

Между сидзис-нахва и свадьбою проходило известное время, необходимое для приготовления приданого, размер [13] которого как по части гардероба (всегда по особому реестру) и необходимых предметов домашнего обихода, так и по части денежной выяснялся до сговора свахами, причем день свадьбы объявлялся, когда обещанную сумму вручали жениху или его родственникам. В приданое включались также подарки близким жениху лицам в виде персидской шали и др. Все это время молодые могли видеться только по праздникам, а не каждый день, как это принято теперь, и то в присутствии матери или сестер невесты. Свадьбу справляли в доме жениха, в редких случаях у тестя, если отец, выдавая единственную дочь замуж, соглашался принять к себе зятя на жительство. В противном случае, в доме невесты никаких приготовлений не делали, разве ставили на стол недорогие угощения для поезжан, приходивших для отвода в церковь невесты. С поезжанами появлялся и «алави», состоявший из драгоценных вещей и верхнего платья — катибы или шубы, уложенных на подносе при четырех восковых свечах и двух головах сахару. По местному адату в день же свадьбы жених отправлял на лотках хлеб (лаваши) и бурдюк вина. Этот старинный обычай объяснялся тем, что зять желал жить с тестем и тещею в добром согласии. Алави отправляли обыкновенно за час до венчания. За ним следовали все гости из молодых людей с зажженными восковыми свечами в руках, музыканты, сазандари, которые своею игрою и пением нарушали ночную тишину. После краткой молитвы священника, невеста в сопровождении близких родных отправлялась в церковь, где ждал уже жених. Обряд венчания продолжался около часа. Венцов в том виде, в каком теперь употребляют, не полагалось. Их заменяли куски золотой парчи, сшитой на манер колпака с вырезкой в верхней части, точь-в-точь как патриаршие митры. Такого рода венцы надевались на невесту, на жениха же надевали золотой круг (алкани) с висячими золотыми кистями. В таких венцах молодые, в сопровождении знакомых родственников, при звуке зурны и пения, возвращались домой. При входе посаженный отец, обнажив шашку, острием упирал в косяк двери под мечем молодая вступала в новое жилище, а молодой разбивал ногой тарелку или иную посуду. Их встречали родители молодого с сахарной водою (шербети) в серебряной чаше в знак сладкого сожительства. Как только усаживались новобрачные, родственники молодого подносили невесте поздравительные подарки (пирис-санахави). Тут были жемчуг, бриллиантовые вещи, деньги в золотых монетах. Самый ценный подарок подносил посаженный отец, за ним родители, а потом близкие и даже дальние родственники. По окончании приношений начиналось веселье, длившееся иной раз до утра. Лезгинка чередовалась с пением сазандаров, оглашавших комнаты любимыми песнями особенно грузинскими, к которым публика была очень пристрастна. В старину танцоров одаривали деньгами под именем «шабаши». Для этого во время лезгинки клали в рот маленькие серебряные монеты. Обычай этот в 40-х годах сохранялся только на свадьбах низшего общества, но с течением времени шабаши вывелся. Так справляли в ту пору свадьбу. Теперь многое переменилось, вывелись подарки, подносимые родственниками невесты жениху и обратно, вывелся обычай посылать в день свадьбы хлеб и вино в дом невесты, не видно той аккуратности относительно обещанного приданого; зачастую при выдаче дочерей замуж сулят золотые горы, а в конце концов ничего не дают. Случаи развода или отдельного сожительства, о котором прежде не имели понятия, повторяются все чаще и чаще; словом, современная семья не отличается тою патриархальностью, какую привыкли видеть лет сорок-пятьдесят тому назад.

XII.

Остается сказать несколько слов об очередных обедах. Очередные обеды под названием ригис-пури устраивались веселою компаниею местных купцов в 20, 30 или более человек. Они собирались зимою в праздничные дни по очереди друг у друга; каждый амфитрион старался количеством блюд и качеством вина превзойти своего [14] предшественника. В меню обеда входило излюбленное туземцами блюдо «хаши» (рубцы), приготовление коего требовало большого искусства. Независимо безупречной чистоты, рубцы должны были отличаться и белизною, без чего лакомое блюдо не заслуживало внимания. Для достижения этого, заказ о приобретении необходимых материалов давался за неделю, и, чтобы достигнуть желаемого качества, хаши несколько дней до варки держали в холодной воде, меняя ее часто. После всех этих манипуляций рубцы действительно выходили превосходными, во славу и гордость амфитриона. За обедом, кроме хаши, подавали и другие блюда, в том числе и сладкое, обязательно приготовленное знатоком кондитерского дела, без чего очередной обед терял всю свою прелесть. Около 2-х часов гостей ожидал накрытый стол, обставленный разными сортами закусок, каких можно было достать и батареями бутылок. Едва принимались за трапезу, как избирался неизбежный тулумбаш из числа известных гуляк. Первый тост провозглашался в честь того гостя, у которого предполагалось следующее очередное собрание. Затем шли другие тосты по порядку, при строгом соблюдении наказа тулумбаша опоражнивать стаканы до дна. Обеды были очень оживленны; по свойственному местным жителям балагурству, остроты сыпались без конца; каждый гость старался блеснуть юмором, приводившим всех в восторг. За столом никогда не только драк не бывало, но не произносилось ни одного бранного слова, все веселились от души. Веселое настроение увеличивалось еще более, если за обедом пели певцы, особенно известный персидский певец Сатар-Ага, голос которого считался редкостью даже в Иране. Обед продолжался до поздней ночи, яства менялись одно за другим, истреблялось не сметное количество вина. Насытившись и напившись всласть, компания расходилась, чтобы собраться в следующее воскресенье, также весело провести время.

Летом очередные обеды устраивались обыкновенно в садах Ортачалы или Крцаниси. Обедали под открытым небом в гуще зелени. Столь любимое блюдо хаши заменялось другим, более подходящим к сезону. В садах пускалась лезгинка, в чем купцы умением плясать не уступали записным артистам. Забавою их во время обеда служила и стрельба из ружья, но так как купцы с этим искусством вовсе не были знакомы, то нанимался специально стрелок, на обязанности которого лежало производить выстрелы после каждого провозглашенного тоста. И на этих пирах ели и пили без конца. Надо было удивляться вместимости желудков веселой компании, которая, несмотря на обильные возлияния, всегда вставала с обеда трезвою. О количестве выпиваемого вина приведем рассказ, переданный одним из старожилов. Раз как-то на одном из пиров в саду компания уселась пить вокруг раскрытого глиняного кувшина, наполненного вином в количестве около 50 ведер, и так как кувшин был врыт в землю, то гуляки черпали вино до тех пор, пока рука доставала. И такое бражничество проходило безнаказанно, пировавшие на другой день, как ни в чем не бывало, принимались за обычные свои дела.

В настоящее время таких кутежей более не слыхать; современное поколение большею частью проводит время в клубах, собраниях, а то и в садах Михайловской улицы, хотя и в многолюдном обществе, но мало знакомом между собою. Если и теперь устраиваются ригис-пури, то той задушевности и веселья, как в былое время, не замечается.

XIII.

В садах ортачальских и крцанисских не одни купцы устраивали ригис-пури. Сюда стекались в летние месяцы, особенно в праздничные дни, городские обыватели, кто только мог выбраться на свежий воздух. В редком саду не играла зурна, не раздавались песни; кого не было тут? и ремесленники, и люди разных профессий, чиновники, дворяне и др. Пирующие размещались группами под сенью огромных тутовых и ореховых дерев, все одинаково предавались веселью, все жили общею жизнью — отдыхом в знойные дни. В садах проводили лето и семейства горожан в [15] особо устроенных садовладельцами домах. Обычай этот велся исстари, о чем свидетельствует французский путешественник Делапорт, посетивший в 1760 году Тифлис, где он в Ортачалах и Крцанисах нашел чистенькие домики, переполненные семействами. Такие семьи, покидавшие вследствие каких-либо побудительных причин свои жилища, были известны под названием хизанов, которые в новых местах переселения пользовались только убежищем — asylum — без права на какие бы то ни было угодья садов. Подобный пример временного переселения существовал и в деревнях, когда жители, гонимые несчастным случаем, искали убежища, под названием также хизанов, у соседей. Они также не имели никакого права на производительность занятых ими мест, а получали то, что зарабатывали трудом.

XIV.

Являясь таким образом излюбленными местами для препровождения времени, Ортачалы и Крцаниси не отличались в ту пору удобством сообщения. Пройдя Татарский майдан, алчущие веселья натыкались на крутой подъем. Начиная от Ираклиевских бань, подъем тянулся между духанами и другими заведениями, требовавшими надзора полиции, все круче и круче и наконец оканчивалась у Сурп-Саркисской улицы, получившей название от армянской церкви, тут же недалеко находящейся. Церковь эта не лишена значения для тифлисских обывателей, верующих в чудотворную силу св. иконы. В день храмового праздника, что бывает за две недели до Великого поста, Сурп-Саркиси наполняется массою богомольцев всех исповеданий, не исключая и мусульман, почитающих св. угодника под именем Хидир-набэ. Особенно верят в феноменальность названной церкви тифлисские девушки, которые при ее помощи стараются предугадать своего будущего жениха. Проведя пред храмовым праздником целую неделю в строгом посте (цумы), барышни на пятый день, т. е. в пятницу, пред сном, едят соленую лепешку, возбуждая таким образом в себе сильную жажду. Кто во сне подаст ей напиться воды, тот считается суженым. Насколько бывают сны действительны, неизвестно, но обычай этот свято сохраняется и доселе.

XV.

От Сурп-Саркиси улица спускалась к одноэтажному дому, в котором до 70-х годов находился разгонный пост. Одно уже название показывает, что обитатели его — казаки — служили для передачи разной корреспонденции вообще и в особенности наблюдали за порядком на окраине города, где всегда толкались герои сумерек, ради легкой наживы. До учреждения разгонного поста на этом месте в начале 60-х годов находилась и тифлисская почтовая станция, готовая к услугам желавших предпринять путешествие по высям и дебрям Кавказа. За домом бывшего поста, возле пакгаузов старой таможни, улица разветвлялась: одна в виде скалистой тропы поднималась к Крцаниси, другая подходила к Куре и по мосту, построенному самым примитивным образом, переходила на другой берег, где и расположена большая часть ортачальских садов. В половодье, когда существующий мост сносился, для желающих попасть в сады служила, как и теперь, лодка (нави), управляемая шестами без руля; переправа эта, впрочем, не всегда безопасна в руках неопытных лодочников, преобразившихся в силу необходимости в кормчих. Князь Воронцов, вникая в нужды города, облегчил некоторым образом доступ в Крцаниси и Ортачалы, открыв новую улицу, совершенно ровную, которая и получила название Воронцовской. Она прорезала Сейдабадские сады ближе к берегу реки, усеянному мастеровыми, занимавшимися выделкою кож, ныне, с открытием превосходного кожевенного завода г. Адельханова, построенного по всем правилам науки, прекратившими свой промысел. Новая улица далее пролегала между садами Ссйдабада, жалкие остатки которых видны и доселе; затем близь дома, служившего в ту пору летнею резиденциею экзарха Грузии, представляющего теперь из себя руины, сливалась с Сурп-Саркисскою улицею. Воронцовская улица не только облегчила жителям доступ в сады, но и [16] избавила поселян от необходимости шествовать в город для продажи разных продуктов по вышеописанному подъему. Образовавшиеся с течением времени на вновь открытой улице постройки принадлежат большею частью мусульманам, свившим с незапамятных времен свое гнездо в старой части города, начиная от минеральных бань до Харпуха. Часть домов их смиренно прижалась и на южных скатах Сололакского отрога не далеко от ботанического сада, богатого редкими насаждениями, но бедного сообщениями, для каковой надобности и служит узкая извилистая тропа, спускающаяся с гребня Сололакской горы, да кривая крутая улица, идущая со стороны Татарского майдана. Здесь все осталось по-прежнему: и дома времен грузинских царей, лепящиеся друг к другу, напрасно ожидающие обновления, и коротенькие закоулки, переполненные ветхими строениями, и овраг, известный в старину под именем Таборш-цхали, ныне носящий громкое название Даба-хана, на дне которого струится цавкиский ручей. Обновились лишь в этом околотке принадлежащий наследникам князя Мамуки Орбелиани бани «Цихис-Абано», которые качеством и количеством серной воды, чистотою и всеми новейшими приспособлениями превосходят даже Ираклиевские бани, пользующиеся среди местных серных ванн громкою известностью. С устройством таких изящных бань по всей вероятности примут меры к расчищению и расширению улицы, ведущей к ботаническому саду, о чем следовало давно подумать суннитскому духовенству, имеющему, недалеко от входа в сад, мечеть.

А. Кишмишев.

Текст воспроизведен по изданию: Тифлис 40-х годов. Тифлис. 1894